С.С. Кравчук

С 1954 по 1976 годы кафедру возглавлял профессор Степан Степанович Кравчук. Это был лысоватый человек среднего роста, в очках. Всегда был тщательно выбрит, аккуратно одет: в белой рубашке, с галстуком, в хорошо выглаженном костюме. Глаза жестковатые, очень внимательные. Суховатое рукопожатие. Говорил негромко, фальцетом. Бывший лаборант кафедры, ныне профессор МГИМО М.А. Могунова вспоминает: «Однажды он пожаловался на скрежет пилы, раздававшийся из внутреннего двора нашего здания. Я тогда сказала ему: “Ну, конечно, к Вашему голосу-пиле еще и настоящая пила”».

У Степана Степановича была героическая советская биография. В марте 1917 года он вступил в РКП(б), был красногвардейцем, членом исполкома Замоскворецкого райсовета г. Москвы, а с 1919 года – комиссаром Красной Армии. После окончания гражданской войны он закончил Институт народного хозяйства им. Г.В. Плеханова, а затем правовое отделение Института красной профессуры. Лица, окончившие этот институт, получали звание профессора без защиты докторской диссертации. Их называли «красными профессорами». Степан Степанович был одним из них. В течение своей жизни он работал в разных учреждениях, главным образом на руководящих должностях в вузах. В частности, был директором Московского института советского строительства при ВЦИК, директором Юридического института Прокуратуры СССР. Одно время он возглавлял кодификационный отдел наркомата юстиции СССР. Но большая часть его жизни была посвящена преподавательской работе. С.С. Кравчук не был автором крупных монографий. Его перу принадлежали отдельные статьи и главы учебников. Он был научным руководителем многих аспирантов, которые стали впоследствии видными отечественными учеными-государствоведами.

В 1999 году кафедра конституционного права МГУ отмечала 100-летие со дня рождения Степана Степановича. Его ученики говорили о его положительных качествах. По словам заведующего кафедрой конституционного права, профессора С.А. Авакьяна, он «очень фундаментально относился к любому делу, которым занимался, не терпел поверхностности, требовал того же от коллег, аспирантов и студентов». Профессор Д.Л. Златопольский назвал его создателем школы советского государствоведения. «Степан Степанович, – говорила профессор Е.И. Козлова, – обладал удивительным искусством формировать воззрения своих учеников. Он считал своей целью не только обеспечить написание аспирантом диссертации, а воспитать ученого. Руководствуясь этой целью, он стремился развивать у аспирантов самостоятельность в работе и ответственность за свои суждения. Он не называл темы диссертаций, не составлял их планов, а лишь критически оценивал то, что предлагал аспирант, соглашаясь с этим или нет, но никогда не давал своих вариантов».

Следует отметить, что это – оригинальная разновидность научного руководства аспирантами. Полагаю, что она допустима и во многих случаях эффективна. Однако существуют и другие ее разновидности, когда диссертант разрабатывает какую-то частную проблему, являющуюся составной частью общей темы, которую изучает научный руководитель. В этом случае они становятся коллегами, а научный руководитель дает советы, предлагает формулировки, определяет общее направление исследования. Вообще, активность руководителя в руководстве аспирантом, на мой взгляд, необходимое условие успешного решения научных задач. И, кроме того, аспирант – новый человек в науке. Ему трудно определить тему, ее значимость, он слабо ориентируется в проблемах, которые сегодня актуальны. Он не всегда знаком с «белыми пятнами», теоретическими трудностями, существующими в науке. Поэтому ему трудно самостоятельно определить тему. Не в этом ли смысл научного руководства?

Ученики С.С. Кравчука отмечали его чрезвычайно высокую требовательность к своим аспирантам. В частности, он требовал предоставления ему подробных письменных рефератов по каждому разделу науки государственного права. Доцент В.А. Баранчиков вспоминает, что он составил подробный реферат о федерации и автономии (450 страниц), но потерял этот конспект. Степан Степанович посочувствовал, но предложил составить новый вариант конспекта. «Позднее я понял, да и сейчас знаю, как он был прав!» – заметил В.А. Баранчиков.

Должен сказать, что эту требовательность С.С. Кравчука я испытал на себе. Мой научный руководитель Н.Я. Куприц не предъявлял ко мне столь жестких требований, но предупредил, что экзамен в объеме кандидатского минимума будет очень жестким. При этом надо иметь в виду, что личные отношения моего шефа со Степаном Степановичем были напряженными.

Я готовился к экзаменам очень добросовестно. Целый год занимался проблемами государственного права дома (я жил тогда в Новосибирске), а перед экзаменом два месяца просидел в Ленинской библиотеке, законспектировав множество книг, статей, диссертаций.

Экзамен проходил в помещении юридического факультета МГУ по улице Герцена (ныне правое крыло Консерватории) на втором этаже. Присутствовали почти все члены кафедры. Я старательно отвечал на все поставленные вопросы. «Пять», – сказали экзаменаторы. «Четыре», – возразил Степан Степанович. Такую оценку мне и поставили. Но я не обиделся. С.С. Кравчук был прав. В одном вопросе я все же запутался. Говоря о Закавказской Федерации, существовавшей в 1922 – 1936 годы, я правильно сказал, что субъекты ЗСФСР – договорные республики имели право выхода из ее состава, однако не упомянул, что они могли реализовать это свое право лишь с согласия высшего органа власти Съезда Советов ЗСФСР. Вообще же, я был хорошо подготовлен, но, как всегда, отвечал на экзаменах хуже, чем знал предмет.

Лекции С.С. Кравчука, как свидетельствует М.А. Могунова, «отмечались глубиной, точностью юридических формулировок, были построены так, что в тезисной форме он умудрялся изложить в короткие лекционные часы весьма большой и необходимый для студентов материал». Однако лекции он читал довольно монотонным голосом.

Все его ученики говорят о нем как об обаятельном, добром, радушном человеке, который любил своих питомцев, помогал им в науке и в жизни. В его доме собирались его ученики из Москвы, союзных республик, из других стран.

Думаю, что все эти характеристики правильные, но все же несколько односторонние.

В действительности С.С. Кравчук был человеком своего времени, сложного и противоречивого. И не был он столь простым, добродушным и одномерным, каким его изображают. Откровенно скажу, для меня многое из того, что я услышал на его 100-летнем юбилее, было открытием, особенно в части его моральных человеческих качеств. Разумеется, я знал его значительно меньше, чем его бывшие аспиранты. Однако на меня он всегда производил впечатление закрытого, холодного человека. К нему очень трудно было подойти. За многие годы моего общения с членами кафедры я разговаривал с ним раза два, причем общение было весьма формальным. Если ему были присущи доброта, стремление помочь людям, то эти качества он проявлял выборочно.

Николай Яковлевич неоднократно рассказывал мне о несправедливом отношении к нему со стороны заведующего кафедрой. Дело дошло до того, что Н.Я. Куприц отказался подписать приветственное послание членов кафедры в связи с 70-летием Степана Степановича. И надо было знать Николая Яковлевича, его неспособность к интригам, мирный нрав, уважительность к людям, чтобы понять, до какой степени возмущения он был доведен. Причина этого конфликта, по его мнению, заключалась не только в их психологической несовместимости, но в антисемитских взглядах, которые, как он считал, присущи С.С. Кравчуку.

А.А. Мишин также характеризовал Степана Степановича в том же духе. Он рассказывал мне в то время, что на юридическом факультете антисемитский ветер доминирует.

Прежде, чем написать эти строки, я думал, надо ли об этом упоминать. Достоверны ли они? Но, как говорится, из песни слова не выбросишь. Мне говорили об этом уважаемые мной люди, и я верил им.

Все это происходило в 60 – 70-е годы, после XX съезда КПСС, когда в СССР разгорелась борьба сторонников прогрессивного, подлинного народного крыла коммунистической партии с представителями феодального социализма – сталинистами-консерваторами. Шовинистические позиции были весьма характерны для формирующейся в СССР пробуржуазной части правящей элиты.

Теперь я несколько изменил свои взгляды на личность С.С. Кравчука. Полагаю, что он был достаточно сложной личностью. С одной стороны, он был, как справедливо подчеркивали его ученики, искренним сторонником социализма, участником Октябрьской революции и гражданской войны. «Степан Степанович, – говорила Е.И. Козлова, – принадлежал к когорте особо почитаемых в советские времена людей: он был членом Коммунистической партии с дореволюционным стажем». Таких людей называли в СССР старыми большевиками. Так называли и Степана Степановича. Если мне не изменяет память, ему была оказана высокая честь: он был избран членом Президиума XXVI съезда КПСС.

Краткая справка для современного читателя. В 20 – 30-е годы старыми большевиками называли членов партии, которые в условиях царского подполья боролись с самодержавием, за социализм, за лучшую жизнь. Многие из них прошли тюрьмы, ссылки, каторгу. Это были очень честные, благородные люди, не жалевшие своих жизней в борьбе за торжество светлых идеалов. Мой отец лично знал таких людей и с восхищением рассказывал мне о них. В 50 – 80-х годах подавляющее большинство старых большевиков первого поколения ушло из жизни (основная их часть была репрессирована, другие умерли от болезней, трудных условий жизни). В эти годы старыми большевиками называли тех, кто вступил в партию до революции или в первые годы после нее.

Подпольщиком Степан Степанович не был. Он вступил в партию, будучи 17-летним мальчиком, после Февральской революции. Как мне рассказывали, настоящими профессиональными революционерками были его сестры, которые и привлекли его в партию.

Всю свою жизнь С.С. Кравчук был законопослушным гражданином, пользующимся большим доверием власти. В 30-е годы он занимал высокие директорские должности. Д.Л. Златопольский рассказывал: «Не только Степан Степанович, но и все члены кафедры любили юмор. Самым остроумным человеком справедливо считался профессор А.А. Мишин. Однажды после заседания кафедры, посвященного итогам XX съезда КПСС, осуждавшего культ личности Сталина, Август Алексеевич, обращаясь к заведующему кафедрой, который славился тем, что любил исследовать различные принципы (например, принципы конституции, советской автономии и т.п.), сказал: «Степан Степанович, я придумал хорошую тему для Вашей научной работы» – «Я слушаю Вас», – последовал ответ. «Тема такая – ленинские принципы сталинской конституции» (смеялись все, в том числе и заведующий кафедрой)».

Свободолюбивый Мишин подсмеивался над догматичным седовласым мэтром. И как тут не вспомнить К. Маркса, который однажды сказал: «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Но смеялся бы Степан Степанович над шуткой Августа Алексеевича до XX съезда партии?

Надо сказать, что Август Алексеевич весьма критично относился к С.С. Кравчуку. «Наш Степа Степыч, – с сарказмом говорил Мишин мне, – относится к марксизму, как евнух турецкого султана относится к его гарему». Здесь А.А. Мишин, на мой взгляд, попал в точку. И в те времена общеизвестно было, что марксизм не сводится к набору закостенелых, окончательных истин, а представляет собой творческий метод познания и преобразования действительности. Однако в официальном истолковании он представлял собой собрание незыблемых тезисов из трудов основоположников, а также положений, сформулированных в решениях высших партийных учреждений и в речах очередного генсека. Думаю, что С.С. Кравчук и был сторонником такого понимания марксизма, а Август Алексеевич отвергал этот подход.

С одной стороны, догматичный заведующий кафедрой сдерживал творческие порывы, не позволяя преступить определенные грани. Он бдил, чтобы обеспечить идеологическую точность всей деятельности кафедры. И это было не просто в течение 35 лет при смене политических режимов. Правда, члены кафедры были весьма подготовленными не только в научном, но и в политическом смысле людьми. Но, с другой стороны, несменяемый член парткома МГУ и партбюро юридического факультета, член многих авторитетных комиссий Минвуза СССР, С.С. Кравчук, выполняя «охранительные» функции, мог защитить кафедру от каких-либо нападок, обеспечивая тем самым обстановку, в которой существовали возможности обмена мнениями, научных дискуссий и споров. В этих условиях Август Алексеевич мог шутить…

Эту «охранительную» способность Степана Степановича я испытал на себе. После XXI съезда КПСС, в начале 60-х годов, на юридический факультет МГУ прибыла комиссия московского горкома КПСС. В процессе проверки научной работы члены комиссии выразили сомнение в правомерности моей темы «Институт свободы совести по советскому государственному праву». Логика проверяющих была такова. Новая программа КПСС провозглашала развернутое строительство коммунизма, усиление борьбы со всеми пережитками прошлого в сознании людей, включая и религиозные пережитки, а здесь, видите ли, разрабатывают проблему свободы совести, то есть терпимости к религии как форме общественного сознания. Однако Степан Степанович отстоял мою тему. Он сумел доказать, что свобода совести – один из важных институтов советской демократии, а идейная борьба атеизма и религии при социализме может быть обеспечена лишь при действительном обеспечении этой свободы.

Главная заслуга С.С. Кравчука состоит в том, что он сумел собрать высокоталантливых сотрудников и обеспечить их творческую деятельность в течение многих лет. С.А. Авакьян был прав, сказав, что он воспитал поистине блестящую плеяду учеников, достигших ведущих позиций в науке государственного права: «Он обладал даром заметить и поддержать талант».

С.С. Кравчук не оставил после себя крупных монографических исследований, но он играл значительную роль в становлении науки советского государственного права, в особенности в разработке проблемы предмета отрасли и науки. Написанная им в 1956 году статья о государственно-правовых отношениях до сих пор достаточным образом не оценена. На мой взгляд, она значительнее многих монографий.

Дело в том, что в течение двух десятилетий после революции науки и учебного курса государственного права не существовало. Только в 1938 году был издан первый советский учебник по этой дисциплине. Причем государственное право рассматривалось не как юридическая, а, скорее, как политико-правовая дисциплина. С.С. Кравчук впервые в юридической науке высказал точку зрения, что нормы конституций и других источников государственного права в СССР должны осуществляться в форме особого вида юридических отношений – государственно-правовых. Это означает, что политическая власть и властеотношения должны осуществляться в правовой форме и ограничиваться правовыми нормами. Таким образом, государственное право является отраслью права, а наука государственного права – юридической дисциплиной.

Разумеется, эта позиция могла быть озвучена только после решений XX съезда партии, осудившего произвол 30 – 50-х годов и выступившего за укрепление законности и правопорядка в стране. С чисто теоретической точки зрения С.С. Кравчук не совершил ничего экстраординарного. В тот период в юридической науке господствующее положение занимала школа Н.Г. Александрова, восстановившая основные постулаты романо-германской правовой доктрины на отечественной почве, которую она, эта школа, стремилась рассматривать сквозь призму марксизма-ленинизма. Однако такие кардинальные понятия, как «норма права», «правовые отношения», рассматривались применительно к таким, например, отраслям, как гражданское право, уголовно-процессуальное право. Заслуга С.С. Кравчука в том, что он распространил эти достижения юридической теории на сферу государственного права. В наше время, особенно после работ В.С. Основина, А.И. Лепешкина, О.Е. Кутафина, С.А. Авакьяна, В.О. Лучина, эти вопросы кажутся общепризнанными и элементарными. Но в 50 – 60-х годах XX века подобная, так сказать, «юридизация» нашей государственной практики была понятной далеко не всем. В науке эти положения были восприняты, но не сразу. Что же касается нашей партийно-государственной практики… Даже после включения в ст. 6 Конституции СССР 1977 г. нормы «Партийные организации действуют в рамках Конституции», она не стала непререкаемым законом для многих наших партийных работников.

«С.С. Кравчук, – отметил один из его учеников профессор О.Е. Кутафин, – называл государственное право точной наукой, не менее точной, чем, скажем, математика. Отсюда его исключительные требования к четкости формулировок и правильности терминологии». И это соответствовало его представлениям о науке государственного права как науке юридической.