Н.Я. Куприц

Моим научным руководителем был Николай Яковлевич Куприц. Поэтому с ним я был связан больше, чем с другими членами кафедры. Он родился в 1912 году в Москве, в семье видного московского ученого-металлурга, профессора Куприца. Лекции Николая Яковлевича я слушал, еще будучи студентом, в 1949 году.

Это был человек чуть выше среднего роста, полный. Темные добрые глаза, бритое круглое лицо. Во всем его облике проявлялись мягкость, деликатность, доброжелательность к людям.

Он читал у нас курс советского государственного права. Ему я и сдавал экзамены по этому предмету. Слушая его лекции, я не предполагал, что большая часть моей жизни будет связана с данной наукой.

Николай Яковлевич был блестящим лектором, воплощавшим классический стиль этой деятельности. Планы его лекций были очень стройными, высказываемые им мысли – четкими, ясными, тщательно продуманными. Они были сформулированы как математические теоремы. Планы лекций включали не два-три вопроса, как это обычно делают вузовские преподаватели, а пять – восемь вопросов, которые требовалось раскрыть. Разумеется, эти вопросы детализировали более крупные разделы.

Николай Яковлевич тщательно планировал время, отводимое им на каждый вопрос темы. Впоследствии он мне говорил: «Совершенно недопустимо, чтобы звонок, знаменующий окончание лекции, застал лектора на полуслове. Он должен закончить лекцию точно в срок, да еще оставить время для ответов на вопросы». В то время студенты посылали лекторам много записок с вопросами.

Большое внимание Н.Я. Куприц уделял правильности произношения каждого термина, построения каждой фразы. Русский интеллигент в высоком смысле этого слова, он обладал безукоризненной речью. У него был очень приятный тембр голоса, четкая дикция. По его мнению, неряшливость одежды, развязность в поведении преподавателя на лекции недопустимы. Весь его облик – и костюм, и манеры поведения, должен способствовать достижению высоких целей воспитания культурных юристов.

В 1958 году, когда я стал его аспирантом, он жил в центре Москвы, на улице Медведева, в старом доме. В этот период он был не женат и проживал совместно со своей больной матерью, которая в течение многих лет не вставала с постели, и теткой в отдельной квартире, заставленной многочисленными шкафами, переполненными книгами. Николай Яковлевич был большой книголюб. Он не только был профессионалом-государствоведом, но обладал большими познаниями в области литературы и искусства. Выписывал много литературных журналов, внимательно следил за всеми новинками, причем интересовался не только художественной литературой, но и театром, кино.

– Вчера открылся Московский кинофестиваль, – говорил он мне, – надо обязательно пойти, у меня уже есть билеты…

Он прекрасно знал поэзию, особенно увлекался русскими поэтами Серебряного века. Цитировал малоизвестных, непопулярных в то время Н.С. Гумилева, К.Д. Бальмонта. Еврейское происхождение Николая Яковлевича совершенно не отразилось на его духовном облике. Он принадлежал к особой группе абсолютно русифицированной московской еврейской интеллигенции, из среды которой впоследствии вышли протоиерей А. Мень и поэт-бард А. Галич. Его речь была литературно безупречной, он был почитателем ценностей всей мировой культуры, но его любовь к русской культуре была абсолютной.

Незадолго перед смертью старый дом, где он жил, был обречен на слом, и ему была предоставлена другая квартира в новом районе. И надо было слышать, с каким сожалением он говорил, что многие его книги пропали во время переезда. Когда я приходил к Николаю Яковлевичу, он принимал меня в своем рабочем кабинете. В этой комнате стоял рояль, у окна – письменный стол. Везде – на столе, на рояле, на стульях, лежали кипы книг, журналов. Но за этим внешним беспорядком скрывался точный порядок расположения книг, с которыми он в данный момент работал. Будучи аспирантом, я приезжал в Москву из Новосибирска 2-3 раза в год и, приехав, немедленно звонил своему научному руководителю. Как правило, он не принимал меня сразу же.

– Позвоните завтра в 9.30 утра, и мы договоримся о встрече, – говорил он мне. В точно назначенный срок я звонил ему.

– Простите, я занят, – говорил Николай Яковлевич. – Пожалуйста, позвоните завтра в 10.15 утра.

Наконец, он назначал мне время свидания и при этом добавлял, что наше свидание продлится всего 3 часа. Я не обижался: Николай Яковлевич был действительно перегружен – занятия в Университете, работа над статьями, монографиями. К тому же в те времена, как и теперь, существовали различные виды научных руководителей. В Ленинской библиотеке я познакомился с аспиранткой, физиком из Польши. Она рассказывала мне, что уже год живет в Москве, но до сих пор не видела своего научного руководителя.

Рассказывали мне и о таком случае. Аспирант и его руководитель никак не могли встретиться. Наконец договорились о встрече в вестибюле МГУ. Аспирант-химик никак не мог начать разговор с мэтром по специальности, так как последний все время почему-то переводил разговор на проблемы лингвистики. В конце концов выяснилось, что профессор – лингвист, который также длительное время не мог никак познакомиться со своим аспирантом, назначил ему свидание в том же месте и в тот же час, но встретил не своего аспиранта…

Но кафедре государственного права МГУ не было таких научных руководителей. И Николай Яковлевич, разумеется, не был таким. В точно назначенный час я приходил к нему, и мы начинали наш разговор, но он продолжался не 3 часа, а… весь день. Николай Яковлевич увлекался, и мы от диссертационных проблем переходили к более общим темам. Как сказано у А.С. Пушкина, «поговорим о бурных днях Кавказа, о Байроне, о прозе, о любви». И мы говорили о литературе, о жизни. Нередко Николай Яковлевич предлагал: «Давайте пройдемся». Мы выходили на улицу Горького, шли к Охотному ряду. Сразу за Пушкинской площадью, справа, было кафе-мороженое. Николай Яковлевич был большой любитель и знаток разных видов этого сладкого блюда. Из одного кафе мы переходили в другое. Угощал он, мне платить не позволял. Здесь следует заметить, что Н.Я. Куприц, безукоризненно честный во всех отношениях человек, вообще не принимал никаких подарков от своих аспирантов. Об этом и думать было невозможно. Он мне как-то рассказал, что один казахский аспирант прислал ему по почте посылку с яблоками. Николай Яковлевич тут же отправил ее обратно. До сих пор казню себя тем, что даже какого-нибудь сувенира ни разу не подарил ему. Потом я узнал, что он очень любил авторучки и был счастлив, когда кто-то привез ему настоящий «Паркер».

Скромность Николая Яковлевича была органически связана с его духовным обликом, можно сказать, что она проистекала из его глубочайшей интеллигентности. Пожалуй, в своей жизни я не встречал такого тонкого, тактичного и деликатного в общении человека. Разумеется, в общении со мной, молодым аспирантом и начинающим преподавателем, он никогда не становился в позу ментора, учителя, изрекающего истины. Разговор шел, так сказать, на равных. Научная тема, которую я избрал, – свобода совести, была чрезвычайно трудной и в юридическом плане абсолютно неразработанной. Я был одним из первых в СССР юристов-исследователей, который приступил к ее изучению. Трудность заключалась, во-первых, в том, что отношения советского государства и церкви были чрезвычайно сложными на протяжении всего существования советской власти, и здесь требовался определенный политический и правовой уровень, чтобы в тех условиях об этом писать; во-вторых, общая теория субъективных прав в конце 50-х годов XX века еще не была разработана в советской юридической литературе. Поэтому отсутствовали теоретические предпосылки для разработки одного из конкретных субъективных прав, каким является свобода совести. Необходимо было изучить многочисленные юридические акты, изданные в течение 40 лет существования советской власти, архивные материалы, научную литературу. Разумеется, Н.Я. Куприц в общем плане представлял себе эту проблему, но он не давал мне советов, рекомендаций. Его стиль руководства аспирантами был подобен стилю С.С. Кравчука: не мешать аспиранту самому разбираться с темой. Очевидно, это были общепринятые на кафедре методы.

– Вы напишете, разберетесь, – подбадривал меня Николай Яковлевич.

Тему я предложил сам, план работы также разработал самостоятельно. Для меня было важно выслушать его мнение. Он одобрял результаты моей деятельности. Николай Яковлевич снисходительно, с улыбкой на устах относился к моему научному энтузиазму и политическому оптимизму, навеянному решениями XX съезда КПСС. Чувствовалось, что он устал от государственно-правовых проблем и с удовольствием уходил от их обсуждения.

В конце 50-х – начале 60-х годов за его спиной был 25-летний стаж научной и педагогической деятельности. В прошлом он был аспирантом самого А.Я. Вышинского, директора Института государства и права АН СССР и Прокурора СССР. В 1936 году защитил кандидатскую диссертацию. Николай Яковлевич был одним из первых исследователей проблем советской автономии. Беспартийный человек, он пережил 1937 год, борьбу с «космополитами», связанные с чисткой преподавательских кадров МЮИ в 1948 – 1950 годах. Ему претила оторванная от жизни юридическая схоластика. Замечательный педагог, серьезный ученый, он прекрасно понимал расхождения между юридическими нормами и государственно-правовой практикой того времени. Как и подавляющая часть советской интеллигенции того времени, он, безусловно, был сторонником демократических преобразований в нашей стране. Вместе с тем он, разумеется, не был диссидентом, противником социализма. Этого я в нем не замечал. Но официозная догматичная партийность, олицетворением которой он считал С.С. Кравчука, была ему абсолютно чужда. И, хотя Николай Яковлевич никогда открыто не выступал против заведующего кафедрой, последний, безусловно, ощущал внутреннее неприятие своей личности Н.Я. Куприцем. И в этом, на мой взгляд, коренились истоки этого психологического конфликта.

В сущности, Николай Яковлевич был очень одинок, беззащитен и порой мнителен. В личном плане его жизнь не удалась. С первой женой, которая была старше его, он развелся. Не сложилась жизнь и со второй женой, очень молодой. Однажды я, приехав в Москву, нашел Николая Яковлевича в глубоком трауре. В его кабинете на столе, на рояле стояли многочисленные портреты молодой женщины, его второй жены. Оказывается, они решили снова сойтись, но нелепая трагическая случайность оборвала эту возможность. Его жена попала на какую-то несложную хирургическую операцию (кажется, аппендицит) и не проснулась после общего наркоза. Детей у него не было. Сам он болел, постоянно лечился.

В МГУ студенты и коллеги по кафедре относились к нему с уважением, но далеко не все понимали его. К тому же он устал от противостояния с заведующим. Поэтому он искал людей, понимающих его. Мне кажется, он доверял мне, хотя я не мог стать его настоящим другом и потому, что мы были люди разных поколений, да и я не был москвичом. Во всяком случае, Николай Яковлевич был очень искренен со мной. Это живое человеческое общение, которое выходило за рамки отношений учителя и ученика, также было своеобразным методом научного руководства. Культурное, психологическое, человеческое влияние, оказываемое им на меня, способствовало моему профессиональному развитию.

Следует заметить, что Николай Яковлевич был весьма разносторонним ученым. Он преподавал и советское государственное право, и государственное право зарубежных социалистических стран, участвовал в написании глав многих монографий учебников по этим предметам. Н.Я. Куприц был одним из первых лекторов на кафедре в 40 – 60-х годах, читавших курс, который тогда именовали ГУБСом (государственное устройство буржуазных стран). Впоследствии его переименовали в государственное право буржуазных и развивающихся стран. В начале 50-х годов этот курс начал читать совсем еще молодой Август Алексеевич Мишин. Помню, что, когда я в 1961 году, оставив адвокатуру, перешел на работу в Новосибирский факультет ВЮЗИ, мне поручили вести этот предмет. Учебников по этой дисциплине было очень мало. Обратился за помощью к Николаю Яковлевичу, он дал мне свои лекции, и я, будучи в Москве, тщательно изучил их. Структура этих лекций, многие их положения были восприняты мною. Мне представляется, что молодой А.А. Мишин, приступая к разработке своего лекционного курса в начале 50-х годов по этому предмету, имел поддержку Николая Яковлевича. Н.Я. Куприц вел методологический семинар с молодыми преподавателями. На некоторых занятиях мне довелось присутствовать.

В 60 – 70-х годах он приступил к большой научной работе – созданию отечественной истории науки государственного права, которая стала основой его докторской диссертации. Он создал две значительные монографии, в которых дал глубокое обоснование периодизации, определил основные тенденции развития этой науки, дал характеристику наиболее крупных ее представителей.

Почему Николай Яковлевич занялся вопросами истории? Что побудило его, говоря словами Валерия Брюсова, уйти «в страну мечтанья и могил в века загадочно-былые»? Полагаю, что здесь было несколько причин. Во-первых, одну из функций любой науки составляет изучение самой себя, познание самодвижения исследовательской мысли в ее противоречиях. В науке государственного права эти проблемы оставались белым пятном. Во-вторых, Николай Яковлевич был сторонником широкого, гуманитарного подхода к юриспруденции вообще, в частности к данной науке. Он хорошо знал и любил историю. В-третьих, уход в исторические проблемы открывал для него большие перспективы. Возможно, потому, что он мог уйти от повседневной действительности, к которой он относился неоднозначно.

Исторические работы Н.Я. Куприца и написанные им главы учебников, посвященные задачам, источникам науки, ее месту в системе правоведения, явились глубоким вкладом в разработку проблемы науковедения. Он – основатель целого научного направления в государствоведении – истории науки государственного (конституционного) права. К числу существенных достижений его исторических работ можно отнести исключительную объективность в оценке научных источников, взвешенный, непредвзятый подход к позиции тех или иных государствоведов прошлого. Конечно, на работах Николая Яковлевича лежит отпечаток того времени, когда они были написаны, но при этом его исключительная научная добросовестность может служить примером для многих современных историков.

Свое исследование развития науки советского государственного права он остановил на 40 – 50-х годах. Я спросил у него: «Почему Вы не описываете 60-е годы?» – «Писать о современниках? – удивился Николай Яковлевич – Разве это задача историка?» Н.Я. Куприц был верен этому принципу в своих историко-правовых исследованиях. Но я все же позволю себе отступить от этого принципа.

В советский период было принято весьма критически относиться к дореволюционным государствоведам, монархистам или либералам. Но если обратиться к труду Н.Я. Куприца, посвященному государственно-правовой мысли царской России, то нельзя не восхититься убедительности аргументации, глубине научного анализа, лишенного какой бы то ни было журналистской хлесткости или примитивного очернительства. Вот у кого надо бы поучиться многим современным теоретикам права и государствоведам, пытающимся проанализировать советскую науку государственного права! Открытая политическая тенденциозность, полное отсутствие объективности, искусственность аргументации – характерные признаки таких трудов.

Н.Я. Куприц был скромным человеком, лишенным каких-либо карьеристских устремлений. Ему не нравились многие стороны советской жизни, да и писал он в условиях существования цензуры. Но при этом он умел оставаться честным, объективным исследователем отечественной государственной правовой мысли. И через четверть века после смерти Николая Яковлевича научная ценность его выводов и суждений остается неизменной.

Умер Н.Я. Куприц неожиданно. В мае 1980 года он был на защите моей докторской диссертации, а в августе (я жил тогда в Волгограде) я узнал о его кончине. Его мать, прикованная к постели, пережила своего 68-летнего сына и умерла в полном одиночестве…

Г.В. Барабашев

С 1974 года, в течение целого двадцатилетия, кафедру государственного права возглавлял видный государствовед, профессор Георгий Васильевич Барабашев. Он родился в 1929 году, в 1951 году окончил Московский юридический институт, аспирантуру, а затем, с 1954 года до конца своих дней, работал на кафедре, прошел все ступени вузовской деятельности: преподаватель, доцент, профессор, заведующий кафедрой.

Среднего роста, суховатый, очень динамичный человек, умные глаза, быстрая речь. В последние десятилетия своей жизни – с неизменной трубкой во рту.

Получилось так, что в 1979 году в тот момент, когда Георгию Васильевичу исполнилось 50 лет, я был в Москве и присутствовал на заседании кафедры, где чествовали юбиляра. Г.В. Барабашев благодарил за поздравления и, между прочим обращаясь к Н.Я. Куприцу, сказал: «Когда я, будучи студентом, сдавал экзамены по государственному праву, то экзаменатор – Николай Яковлевич, совершил страшное преступление: он поставил мне “отлично” не спрашивая меня…» Н.Я. Куприц с улыбкой ответил с места: «А я уже тогда знал, что передо мной Барабашев – будущий заведующий кафедрой».

Георгий Васильевич действительно был высокоталантливым, блестящим человеком. Он выделялся и на студенческой скамье, и во всей своей последующей жизни. Его монографии, учебники, статьи в журналах «Советское государство и право», «Советы народных депутатов» были хорошо известны научной общественности. Он был разносторонним человеком, исследователем многих научных проблем. Был связан с Академией Наук СССР, другими отечественными и зарубежными научными учреждениями. Свободно владел рядом иностранных языков, руководил аспирантами, участвовал в разработке многих законопроектов. Своеобразие Г.В. Барабашева состояло в том, что он был способен быстро, можно сказать, на лету, ухватить суть вопроса и сформулировать необходимые выводы.

Вспоминаю 1979 год: моя докторская диссертация, посвященная личным конституционным правам, обсуждается на кафедре. С диссертацией подробно ознакомился профессор Л.Д. Воеводин. Заведующий кафедрой не читал ее, он только быстро пролистал диссертацию, просмотрел оглавление. Во время обсуждения Георгий Васильевич спросил меня: «У нас в МГУ происходят такие события. Вечером, когда студенты общежития спят в своих комнатах, комсомольские дружинники стучат в двери, заходят в комнаты: проверяют, не пьют ли вино, не спят ли юноши с девушками. Они борются с пьянством, ратуют за чистоту нравов. Как Вы оцениваете это с точки зрения конституционной?»

На первый взгляд, вопрос был простой. Но все дело в том, что в то время в прессе проходила шумная кампания, связанная с борьбой против пережитков прошлого, за формирование нового советского человека. Георгий Васильевич хотел уяснить, насколько серьезно диссертант ратует за соблюдение личных конституционных прав. Хотел проверить, что для соискателя важнее: сиюминутные политические установки или конституционные нормы, и, таким образом, определить и теоретический уровень диссертации. «Полагаю, – ответил я, – что в данном случае имеет место посягательство на право неприкосновенности жилища». Г.В. Барабашев был удовлетворен ответом.

Большая заслуга Георгия Васильевича в том, что на протяжении почти 20 лет он достойно и мудро руководил кафедрой. Умел обеспечить сотрудничество крупных, ярких, творческих, но очень разных людей, входивших в ее состав. Этому способствовали такие черты его личности, как сдержанность, уравновешенность, корректность и доброжелательность к людям. Все это проистекало из его высокой интеллигентности.

Небольшая деталь. В течение многих лет ответственным редактором учебника «Советское государство и право» был заведующий кафедрой С.С. Кравчук. После того, как заведующим стал Георгий Васильевич, ситуация изменилась. По опыту других кафедр знаю, что в таких случаях редактором нового издания учебника становится новый руководитель кафедры. Но не таким был Г.В. Барабашев. Здесь не было и намека на то, чтобы выпятиться, выдвинуть себя вперед, расталкивая других. Степан Степанович до самой смерти оставался ответственным редактором всех изданий учебника.

Все, кто соприкасался с Георгием Васильевичем, испытывали к нему глубокое уважение. И не случайно то, что и после его смерти ежегодно кафедра конституционного права проводит конференции государствоведов России и других стран СНГ, именуемые «Барабашевскими чтениями».

Немалый вклад Георгий Васильевич внес в разработку теории и практики представительных органов государственной власти. Особенность Г.В. Барабашева состояла в том, что свои научные выводы он строил на основе изучения практики органов государственной власти. Как известно, в те годы этими государственными органами были Советы депутатов трудящихся, переименованные в 1977 году в Советы народных депутатов. Г.В. Барабашев сам был депутатом Московского городского Совета и Ленинского районного Совета. Ежегодно Институт государства и права АН СССР устраивал в Звенигороде, под Москвой, общесоюзные научные конференции государствоведов. Выступление его относилось к числу ключевых. Он был признанным лидером научного направления в государствоведении, связанного с разработкой теории и совершенствованием деятельности Советов. Причем он хорошо знал зарубежный опыт и написал специальную работу, посвященную муниципальным органам западных государств. Георгия Васильевича хорошо знали за рубежом. Он нередко выступал на международных научных конференциях, читал лекции в университетах Европы и Америки. Его труды были переведены на многие языки мира. Будапештский Университет избрал его почетным доктором.

Г.В. Барабашев (в соавторстве с Константином Филипповичем Шереметом) был создателем неоднократно переиздававшегося учебника для юридических вузов «Советское строительство». По этому учебнику учились все советские юристы. Это была особая общественная дисциплина, изучавшая систему органов государственной власти, их внутриорганизационное строение, функции, формы и методы их деятельности. Главной особенностью советской формы организации государственной власти, по словам Г.В. Барабашева и К.Ф. Шеремета, «является последовательный развернутый демократизм».

В наше время немало исследователей отвергают этот тезис, рассматривая Советы как бессильный придаток партийного аппарата, иллюзию народовластия в СССР. В действительности Советы, рожденные творчеством народных масс в ходе трех российских революций, были абсолютно новой формой государственной власти. Такие их черты, как, например, представительство трудящихся в Советах, коллегиальность и отрицание единоличной президентской власти, сочетание в лице депутатов законодательных, исполнительных и контрольных полномочий, ответственность всего госаппарата перед народными представителями, обязательность наказов избирателей и их право отзыва в любое время депутатов, не оправдавших их доверия, выделяли эти органы власти из числа всех известных истории представительных учреждений. Как минимум трижды в истории СССР (в условиях НЭПа, хрущевской оттепели, в 1989 – 1990 годах) Советы играли значительную роль. Они были весьма активны и в период Великой Отечественной войны. Вместе с тем принижение роли Советов, формализация их работы, вмешательство бюрократии в их деятельность, действительно, имели место. Эта антидемократическая тенденция усилилась в конце XX века.

Наши отечественные демократы на словах в 1989 – 1993 годах выступали за расширение прав Советов, против партийного диктата. Весьма модным был лозунг: «Партия, дай порулить!» Но, добившись роспуска КПСС и придя к власти, они в 1993 году ликвидировали Советы – легитимные представительные органы власти, избранные народом в условиях перестройки на основе многопартийности.

Между прочим, автор этих строк жил в то время в Волгограде. Местная администрация пригласила меня участвовать в подготовке актов о роспуске Советов. Но мог ли я, человек, который 30 лет преподавал советское государственное право и советское строительство, участвовать в такой постыдной антидемократической акции? Я отверг это предложение и, по-моему, не ошибся. При всех действительных и мнимых пороках Советов, они были представительными органами государственной власти. Прошло уже почти 10 лет с момента их разгона, а вместо них так ничего реального и не создано. Власть на местах в руках бюрократии, а муниципалитеты влачат жалкое существование и абсолютно бесправны.

Однако вернемся к учебнику Г.В. Барабашева и К.Ф. Шеремета. В сущности, это был учебник о демократии. Авторы знакомили студентов с самыми разнообразными формами и методами работы депутатов, раскрывали содержание демократических принципов, учили применять требования научной организации труда в работе Советов. В учебнике подробно освещались методы работы депутатов с избирателями, формы участия общественности в деятельности органов государственной власти. Как я уже сказал, в те годы, когда писались эти учебники, в СССР формировалась партгосноменклатура, принижавшая деятельность Советов. И в этих условиях было очень важно познакомить читателей с теми возможностями, которые предоставляет советская демократия для граждан, депутатов. И авторы делали это очень грамотно.

Так, важнейший раздел «Основные начала советского строительства» они излагали таким образом. Вначале главы и параграфы: Советы – главная форма народовластия, демократические принципы их деятельности, а затем уже глава, посвященная руководству КПСС Советами, в которой они подробно рассказывали, что означает партийное руководство и чем оно отличается от государственного. Они подробно раскрывали вопрос о разграничении функций партийных организаций и государственных органов. Разумеется, Г.В. Барабашев и К.Ф. Шеремет не были диссидентами. Но их суждения и рекомендации, основанные на тщательном научном анализе политических и правовых документов того времени, имели глубокий демократический смысл.

Нельзя сказать, что их учебники были лишены недостатков. На мой взгляд, главным из них было отождествление должного и сущего. Это было характерно для многих авторов того времени. Все, что писали Г.В. Барабашев и К.Ф. Шеремет, было правильно. Но при чтении их учебника создавалось впечатление, что описываемые ими формы и методы работы Советов действительно реально претворяются в жизнь повсеместно и повседневно. В действительности это было далеко не так. Авторы, конечно, это прекрасно знали, но писать иначе они в тех условиях просто не могли: цензура бы не пропустила. Но даже то, что они писали, было очень прогрессивно и демократично. Когда появилась возможность высказать критическое отношение к практике Советов, Г.В. Барабашев это сделал в конце 80-х – начале 90-х годов.

Полагаю, что его труды по советскому строительству не будут забыты. Думаю, что и в наше время необходимо ввести в юридические вузы в качестве отдельного предмета «Государственное строительство». Эта дисциплина должна на основе материалов политологии, социологии и юриспруденции изучать практику представительных учреждений в нашей стране, формы и методы их деятельности, опыт работы депутатов, политических партий и т.д. И здесь идеи, выработанные Г.В. Барабашевым, К.Ф. Шереметом и другими учеными в области советского строительства, могут быть очень полезными.

Я не принадлежал к числу людей, близких к Г.В. Барабашеву, многого не знаю. Но думаю, что он был счастливым человеком. Он достиг значительных успехов и высокого признания в науке, в педагогике. Вот что говорил о нем профессор С.А. Авакьян: «Его научный авторитет был общепризнанным, это известно всем. А вот умение руководить коллективом (хотя на само слово «руководить» он, пожалуй, отреагировал бы скептически, поскольку не любил формального его оттенка), быть душой – это, конечно, по-настоящему испытали мы, бывшие рядом с ним».

Профессор Д.Л. Златопольский назвал его эрудитом, философом конституционного права. «Он не был кабинетным ученым, – тонко подметила Г.А. Коханова, ученый секретарь факультета (многие годы она была заведующей кабинетом кафедры). – Он существовал в пространстве, как бы впитывая воздух, свет, энергию, природу, отдавая потом себя в конкретной деятельности». Его ближайший друг и коллега, профессор К.Ф. Шеремет, отмечал такое его замечательное качество, как терпимость к людям, их человеческим слабостям и недостаткам, полное отсутствие в его поведении позы «мэтра», нелюбовь к научной трескотне и имитации научных идей.

«Это был очень жизнерадостный, разносторонний человек», – вспоминала доцент Н.А. Богданова. «Смертельно больной, через несколько дней после сложнейшей операции он катался на лыжах за городом. Душа требовала света, воздуха и простора», – говорил профессор Е.И. Колюшин.

Особо хотелось бы сказать о мировоззренческих позициях Георгия Васильевича. Об этом хорошо сказал Питер Джувилер, профессор Колумбийского Университета: «В Георгии сочеталась вера в социализм и критический взгляд на него с простой человеческой порядочностью, особенно в трудные времена… Георгий любил Россию, где далеко в историю уходили его корни, любил ее так же открыто, как открыто было его сердце. Он знал, что России нужны перемены».

Об этом же вспоминал и профессор Е.И. Колюшин. Он рассказывал о том, как Георгий Васильевич работал в команде М.С. Горбачева над проектом новой Конституции СССР, но к подготовке проекта союзного договора его не допустили. «Власти не устраивала его позиция ученого-государственника. По этой же причине власти России держали Георгия Васильевича на расстоянии от процесса активной разработки новой Конституции РФ. Георгий Васильевич занял честную позицию при рассмотрении в Конституционном Суде РФ дела КПСС. Попытки высокопоставленных чиновников президентской стороны использовать имя и авторитет крупного ученого в своих интересах натолкнулись на вежливое, но твердое сопротивление».

Он был счастлив и в семейной жизни. Как мне рассказывали его коллеги, вместе со своей женой Ниной Семеновной и двумя сыновьями они составляли хорошую, любящую семью.

Умер Г.В. Барабашев неожиданно, в 1993 году, в 64-летнем возрасте. Вокруг его смерти существуют легенды. Одна из них связана с тем, что большим увлечением Георгия Васильевича был отпуск на байдарках. Рассказывают, что во время одного из путешествий по рекам на Север, он и его спутники были облучены пролетающим над ними в небе каким-то светящимся предметом (возможно, НЛО). Другая версия его смерти основывается на том, что 1 мая 1986 года он был в Киеве в тот момент, когда произошла авария на Чернобыльской АЭС. Возможно, причиной его смерти была его многолетняя приверженность к курению. Его жена ушла из жизни вскоре после его смерти.