А.А. Мишин

Одним из самых ярких и талантливейших членов кафедры на протяжении многих лет был профессор Август Алексеевич Мишин. Свою научную и педагогическую деятельность он начал в конце 40-х годов на улице Герцена, в Московском юридическом институте. До этого была Отечественная война, фронт, где наш Август (большинство общавшихся с ним за глаза любовно называли его так) получил тяжелое ранение, остался без руки.

Я помню его примерно с 1949 – 1950 годов, когда молодой преподаватель Мишин впервые читал нашему студенческому курсу предмет, который назывался тогда ГУБСом (государственное устройство буржуазных стран). Он был тогда совсем молодым, без бороды. Его дебют был очень удачным. Читал он интересно и содержательно. Уже тогда чувствовалось, что это – талантливый преподаватель. Экзамены у нашей группы принимал в малом зале на третьем этаже. Учебников по этому предмету тогда не было, и мы сдавали экзамены, пользуясь его лекциями. Долгие годы я хранил их, но они, к сожалению, утеряны в связи со многими переездами, которые сопровождали мою жизнь.

Говорил он очень убежденно. Клеймил буржуазную демократию с помощью таких часто повторяемых им выражений, как «юридическая фикция», «густопсовый фашизм». Мы с ребятами немножко посмеивались над этими эпитетами молодого лектора, который, однако, не выглядел блеклым на фоне таких профессоров, как Н.Г. Александров, С.С. Остроумов и даже бывший тогда в зените своей лекторской славы С.С. Покровский. Многим понравился ГУБС и лектор.

Впоследствии жизнь более близко свела меня с ним. И хотя я не был, разумеется, его близким другом, но, как я уже писал выше, пользовался определенной долей его доверия. Один раз он даже пригласил меня к себе домой. Приезжая периодически в Москву, старался держаться поближе к нему. Если не ошибаюсь, в 1976 году, когда я был на курсах повышения квалификации, общение было очень тесным. Я с интересом приходил на его лекции, заседания научного кружка. Иногда, правда очень редко, он писал мне. После возвращения из США прислал мне открытку на английском языке. В ней он, в частности, написал о том, что болеет, причем назвал мне и болезнь, а я, не зная английской медицинской терминологии, спрашивал у моей жены (она знает и это), что означает этот английский термин.

Сказать, что я хорошо относился к нашему Августу, значит ничего не сказать. Я восхищался им, обожал его и в течение многих лет находился под его влиянием – мировоззренческим, духовным, научным.

Один из учеников Августа Алексеевича Л. Никитинский опубликовал в 1993 году краткие воспоминания о нем. По поводу этих воспоминаний могу сказать, что в них мелькают зерна истины, но во многом они, по моему мнению, недостоверны по двум причинам. Во-первых, потому, что они относятся только к последним десятилетиям жизни А.А. Мишина, многого автор не видел, не знал. Во-вторых, даже достоверные факты он оценивает в очень одностороннем мировоззренческом, точнее либерально-демократическом, плане.

Начну с того, что взгляды, суждения Августа Алексеевича на протяжении 40-летней его научной и педагогической деятельности изменялись. В конце 40-х – начале 50-х годов он был решительным защитником существовавшего тогда в СССР общественного строя. Решения XX съезда КПСС привели его в ряды шестидесятников, но и при этом он в течение многих лет был сторонником социализма. Во всяком случае, так я его понимал в то время. И, вероятно, лишь в 80-х – начале 90-х годов он примкнул к демократическому лагерю. Вот как говорил об этом сам Август Алексеевич за 10 месяцев до своей смерти, 28 октября 1992 года: «Я вступил в партию 18-летним инвалидом Отечественной войны в марте 1943 года. И вступил в нее, конечно, с чистой совестью. Процесс демонтажа моей идеологии был мучительным. Я пару раз запивал, чуть не застрелился. Но я практически порвал с этой партией идеологически давно, и есть тому доказательство: в 70-м году меня исключили из партии за клевету на социалистическую демократию и восхваление буржуазной. Если бы я не был православным одноруким добровольцем, кавалером ордена Славы, то… Но в ЦК сказали, что это нетипично и непоказательно. Дали “строгача”, неизвестно за что».

Однако надо сказать, что при советской власти А.А. Мишин никогда не был диссидентом. Если бы это было так, то его исключили бы из партии и не послали бы в 1977 году в США вместе с Генрихом Боровиком выступать по американскому телевидению.

Теперь о событиях 1970 года, о которых говорил Август Алексеевич. Все это произошло на теоретической конференции в Казанском Университете. Я там не был, но знаю об этих событиях со слов двух его участников: самого Августа Алексеевича и В.Е. Гулиева.

Конференция была посвящена 100-летию со дня рождения В.И. Ленина. И не случайно она проходила в Казанском Университете, где Ленин когда-то учился. Поэтому на конференции речь шла о ленинском творческом наследии. Было много участников. Как водится, в кулуарах выпили по поводу встречи. В этом участвовал и А.А. Мишин. И, выйдя потом на трибуну, неистовый прямолинейный Август сказал то, что думал. Суть его выступления была такой: в период революции, во времена Ленина, демократии было больше, чем в нынешние, брежневские времена. И это, безусловно, было подлинной истиной. В ЦК КПСС поступил донос. Из ЦК его переправили в партком МГУ, и здесь А.А. Мишину объявили партийный выговор с занесением в учетную карточку. Все это означало, в частности, что ему закрыт выезд за границу.

Справка для современного читателя: в те времена ни одно лицо не могло выехать за границу без характеристики, заверенной в райкоме партии. Холодная война была в разгаре, и железный занавес преграждал путь общения граждан из разных систем. Август очень переживал: ведь для него поездки за границу означали возможность изучать западный мир, объект его научных интересов.

Август Алексеевич был несколько неточен, когда сказал, что «практически порвал с этой партией идеологически давно» и привел в качестве примера события 1970 года. В действительности все было не так однозначно. Внутренне, возможно, он порвал с партией уже тогда, в 1970 году. Но внешне он стремился к партийной реабилитации. В 1972 году он публикует в обществе «Знание» брошюру «Буржуазная демократия и современная идеологическая борьба» (5 печатных листов). Разделы этой работы: классовая сущность буржуазной демократии, кризис буржуазной демократии, буржуазная идеология и демократия и, наконец, несостоятельность антикоммунистической критики социалистической демократии. Работа была написана с марксистских позиций и, как все, что писал Август Алексеевич, написана очень талантливо и серьезно. Нет, это было не обычное чтиво из общества «Знание», а научное исследование, где были раскрыты многие серьезные проблемы. Особенно интересны были страницы, посвященные критике малоизвестных в нашей стране политологических теорий власти (плюралистической теории демократии, теории компромиссной демократии, правящей элиты, плебисцитарной демократии). Более поверхностной, на мой взгляд, была последняя глава, где автор защищал политическую систему СССР от зарубежных критиков.

А.А. Мишин мне говорил, что с помощью этой книги он реабилитировал себя политически. И, действительно, вскоре он получил возможность выезжать за рубеж. Думаю, что он не приспосабливался, он сомневался, искал, ошибался и снова искал.

Да, А.А. Мишин в течение жизни менял свои взгляды. Как правильно сказал как-то известный режиссер Олег Ефремов, «аморально не менять своих убеждений». Я бы к этому только добавил: «Если это честные изменения убеждений в условиях подлинной свободы выбора».

Известно, как страдали, какие испытания прошли такие мыслители прошлого, как Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, изменяя свое мировоззрение. Но эти духовные поиски не были связаны со стремлением приспособиться к власть имущим либо с какими-то мелкими, меркантильными или карьеристскими выгодами, что весьма характерно для многих наших современников, легко сменивших партбилеты на церковные кресты.

Август менялся на протяжении десятилетий, но думаю, что это были подлинные – трудные, сложные поиски истины. Разумеется, он не все мог сказать в условиях того времени, говорил и эзоповым языком. Иногда у него, очень темпераментного, эмоционального человека, прорывалось его подлинное мнение, и он взрывался, как это случилось с ним в Казани в 1970 году. Но суждения Л. Никитинского о том, что «Мишин врал ровно столько, сколько было необходимо», просто чудовищно! Думаю, что Август никогда умышленно не врал и испытывал отвращение ко всякой лжи. В этом – сущность его личности. Он с возмущением рассказывал, как во время пребывания в США в 1977 году на пресс-конференции советским представителям был задан вопрос: «Почему в библиотеке им. В.И. Ленина в Москве существует закрытый фонд специального хранения?» Г. Боровик или кто-то другой ответил, что такого фонда нет! (Так называемый спецхран, вопреки советской Конституции, в действительности существовал: там хранились книги, которые, с точки зрения партгосноменклатуры, считались нежелательными для обычных граждан. Чтобы получить книгу в этом фонде, читатель должен был предъявить особое письмо из своего учреждения с указанием темы исследования. И сотрудники спецхрана решали, выдать ли книгу или нет.)

«Вы только подумайте! – с возмущением рассказывал мне А.А. Мишин. – Какая бессовестная и тупая ложь! Ведь любой иностранный корреспондент, войдя в Ленинку, может спросить у уборщицы: “А где здесь спецхран”? И она ему укажет!»

О мировоззренческой позиции Августа Алексеевича красноречиво свидетельствует и такой факт. В период пребывания в США ему довелось быть участником и телевизионной пресс-конференции. Август ответил на все вопросы оппонентов. Но в последний момент перед ее закрытием американские корреспонденты подготовили для него самый острый вопрос. Он звучал так: «Профессор Мишин, верите ли Вы в Бога?» Как он рассказывал, саму пресс-конференцию, вероятно, смотрело ограниченное число телезрителей. Но, когда был задан последний вопрос, подключились миллионы телезрителей, так как вслед за этой передачей должна была начаться трансляция соревнования по бейсболу, которым интересовалась вся Америка. Поэтому ответ на этот вопрос решал все, причем ответ должен был быть ясным и коротким. Оставалась одна минута до конца передачи. Что мог сказать советский профессор А.А. Мишин миллионам американцев? Мог сказать: «Да, я верю в Бога». Но это была бы неправда, поскольку он был абсолютно светским человеком, а неправду он не принимал. Да и, кроме того, А.А. Мишин был членом Коммунистической партии, и такой ответ был бы абсолютно абсурдным. Он мог прямо сказать полную правду: «Нет, я не верю в Бога». Но это от него и ждали недоброжелатели корреспонденты, ибо такой ответ дискредитировал бы его перед лицом большинства американских телезрителей, поскольку в этой стране многие обыватели отождествляют религиозность с человеческой порядочностью. Сказать «в Бога не верю, но религиозность не всегда совпадает с моральностью личности» и т.п., то есть подробно объяснять свою позицию, было невозможно. Его бы там никто не понял, да и времени не было. Одна минута, одна фраза – и никаких других вариантов нет. А.А. Мишин ответил так: «Когда я собирался ехать к вам в Штаты, моя старая мама молилась в церкви за то, чтобы я сумел ответить на такие вопросы, как этот». Думаю, что это было блестяще. Август уклонился от прямого ответа. Но разве свобода совести не есть область внутреннего духовного мира человека? И разве человек обязан исповедоваться перед телевизионной камерой о своих религиозных чувствах? Но вместе с тем он дал возможность понять, что сам он воспитывался религиозной матерью, в нашей стране есть церкви, где люди могут молиться. И это была правда, с помощью которой он ушел из расставленного для него капкана и добился доверия аудитории. Американцы оценили находчивость, чувство юмора и искренность московского профессора. И, когда он шел потом по улицам, прохожие узнавали его и кричали: «Хэлло, профессор Мишин! Как Ваша мама?» Таким был профессор А.А. Мишин. В США он достойно представлял и защищал свою страну.

«Советская юридическая наука, – писал Л. Никитинский, – представляла собой в семидесятые годы, за редким исключением, довольно неудобоваримый коктейль из начетничества и лицемерия, скудоумия и агрессивности, причем одним из самых серых пятен в ее общей панораме был именно юридический факультет МГУ. На фоне чахлых кустиков убогой и какой-то бессловесной как бы профессуры Август Алексеевич вздымался могучим баобабом, что усиливалось и впечатлением от его внешности: он был огромен, говорил и смеялся громоподобно, он размахивал своей единственной ручищей, которой мог поднять втрое больше, чем любой из его студентов двумя, он по-собачьи грыз свою трубку, из которой валил паровозный дым и сыпались огненные головешки. А, впрочем, может быть, не так уж его рост был велик, а голос трубен, сколько он не умел сутулиться, пригибаться и говорить вполголоса. Борода его была в некотором роде знаменем для всех сумасбродов юридического факультета, неизменно пользовавшихся расположением и покровительством профессора Мишина».

Не стал бы так пренебрежительно оценивать юридическую науку 70-х годов. В те годы в ее рядах были такие ученые, как М.С. Строгович, В.Н. Кудрявцев, М.Д. Шаргородский, С.О. Иоффе, Л.С. Явич, И.Е. Фарбер, В.С. Основин и многие другие. В МГУ работали А.И. Денисов, Д.С. Карев, Ю.М. Козлов, В.П. Грибанов, П.Е. Орловский. Но с психологической оценкой А.А. Мишина можно согласиться.

Далее Л. Никитинский пишет: «Слово “родина” Август Алексеевич не любил, предпочитая говорить “отечество”. Происходящее в отечестве он всегда принимал близко к сердцу независимо от того, казалось ли ему в эту минуту, что здесь можно что-нибудь исправить, или что исправить тут уже ничего нельзя.

Квасным патриотизмом профессор никогда не отличался, хотя и был непревзойденным мастером солить огурцы и материться. В повседневной жизни он предпочитал набивать свои английские трубки голландским табаком, носил красные клетчатые ковбойские рубашки и огненно-пегую бороду лопатой, что было если по-русски, то, во всяком случае, как-то не по-советски. Галстука у него на шее я не видел никогда и сомневаюсь, чтобы он у него был…

Профессор Мишин, несомненно, пригодился бы и в Сорбонне, и в Оксфорде, да где угодно. Предложения у него были, и его жена Зоя Илларионовна в последние годы не раз заводила с ним разговоры об отъезде: не из-за отсутствия патриотизма, а из-за боязни не достать нужное лекарство, когда Августу Алексеевичу в очередной раз станет плохо с сердцем. Но он отвечал неуклонно: “Я буду жить и подыхать здесь”.

Лишь сейчас, спустя много лет, я начинаю понимать, что профессор Мишин все же эмигрировал-таки в Америку, но не в телесно-физическом, а в интеллектуально-психологическом смысле. Спасаясь от тотального вранья, преследовавшего всякого человека его профессии в любимом “отечестве”, он предпочитал по книжкам исследовать демократические институты в тех странах, где они действительно существовали живьем, а не книжно. Вряд ли он надеялся, что они могут и здесь когда-нибудь пригодиться, поэтому это тоже был способ ухода от действительности, но недалеко. С высоты до мельчайших деталей им изученного Капитолийского холма он все равно неотступно глядел в сторону “отечества” и время от времени предпринимал попытки в него вернуться».

С этими суждениями Л. Никитинского не могу согласиться. Август был слишком русским человеком, чтобы эмигрировать в Америку «в телесно-физическом» или даже «в интеллектуально-психологическом» смысле. Помню, как он рассказывал о таком эпизоде из своей жизни. Он сидел в ресторане, и какой-то пьяный хам, сидевший за соседним столиком, назвал его евреем или что-то в этом роде. Август громко и четко сказал ему: «Мой дед торговал твоим дедом. Ты понял меня?»

Меня поразила эта его реакция, где проглядывало не просто русское, но, я бы даже сказал, дворянское самосознание. Говоря о книге Р.Б. Гуля «Ледовый поход» (в то время ее можно было прочесть только в «спецхране»), он с сочувствием говорил о судьбе погибших белых офицеров, стремился понять мотивы их действий. Вместе с тем в нем, как в истинно русском интеллигенте, конечно, не было ни капли шовинизма, антисемитизма и какой-либо ксенофобии. «Трудно сказать, что хуже: великорусский шовинизм или еврейская местечковость», – говорил он мне, характеризуя некоторых известных ему и мне людей. Вообще, характеристики, даваемые им людям, были всегда яркими, порой преувеличенно жесткими, даже язвительными, но всегда очень точными. Ему было свойственно парадоксальное мышление. Но, как сказал Оскар Уайльд, «дорога к истине вымощена парадоксами. Чтобы постигнуть действительность, надо видеть, как она балансирует на канате».

Абсолютно отметаю суждение Л. Никитинского о том, что Август-де смотрел на отечество «с высоты Капитолийского холма». Для А.А. Мишина отечество всегда было без кавычек. Блестящий ученый-американист, он был большим знатоком конституционно-правовых институтов США. Весьма уважительно относился к демократическим традициям американского народа и считал, что опыт этой страны может быть использован и у нас. Но все написанные им книги и статьи доказывают, что он реалистически оценивал не только достоинства, но и пороки американской демократии. Например, он сочувственно цитировал профессора Харви Уилера, писавшего в 1968 году, что «традиционная форма американского демократического руководства изжила себя… Произросла новая форма плебисцитарного президентского руководства». А.А. Мишин расценил термин «плебисцитарное руководство» как личную диктатуру президента.

В работе, посвященной конституционному принципу разделения властей в США, которая, на мой взгляд, является одним из самых глубоких исследований в отечественной государственно-правовой науке, он проводит ту же мысль. Разделение властей, по его словам, «есть органическое выражение самой буржуазной демократии». Изучив историю его возникновения, практику применения в США, он показал, как европейская идея разделения властей была перенесена на американский континент и приспособлена к условиям этой страны. Систему «сдержек и противовесов» он рассматривал не только в формально-юридическом, но и в широком политологическом плане, анализируя взаимодействие государственно-правовых и внеконституционных центров власти. Но при этом постоянный рост полномочий президентской власти является доминирующей тенденцией.

Вспоминаю такой эпизод, относящийся к началу 70-х годов. Мы с Августом Алексеевичем вышли из здания юридического факультета на улице Герцена и беседовали, медленно прохаживаясь у памятника П.И. Чайковскому. Неожиданно к нам подошла группа молодых людей, иностранцев, и девушка из этой группы спросила: «Скажите, пожалуйста, как пройти в американское посольство?» А.В. Мишин сразу оживился, по-английски начал им объяснять и закончил шуткой: «И там будет ваше империалистическое здание (your imperialist building)». Иностранцы засмеялись, поблагодарили и пошли. Он мне говорит: «Вы видите, они поняли меня с полуслова. А эта девица – своя в доску. Наши люди. Одна цивилизация. Представьте себе, что это были бы не американцы, а китайцы. И хотя у нас с ними общие цели, одно мировоззрение, но они не поняли бы меня. Мы – разные цивилизации».

Август глубоко осознавал культурную общность России и Америки. С другой стороны, будучи на его лекциях, я слышал весьма компетентный, подробный и доказательный анализ политической и правовой систем США, социальной структуры этой страны. Он рассказывал о формах и методах подчинения госаппарата воле правящей элиты, о привилегированных социальных группах в этой стране, в частности, о так называемых «воспах» (WASP). А.А. Мишин отвергал отжившую партгосбюрократическую систему, сложившуюся в нашей стране, но и западную демократию не идеализировал.

Неверно суждение Л. Никитинского о том, что Мишин вряд ли надеялся, что демократические институты власти, которые он исследовал, «могут и здесь когда-нибудь пригодиться». В действительности профессор Мишин исходил из высочайшей полезности изучения зарубежных институтов власти для нашей страны. Поэтому он был так ярок и убедителен в своих лекциях и научных работах. Помню, как на кафедре он, выступая перед группой студентов (по-моему, это было заседание студенческого кружка) и говоря о природе харизматической власти, читал знаменитого пушкинского «Пророка»: «Глаголом жги сердца людей!» Читал очень артистично, с большим чувством. Так мог говорить человек, глубоко верящий в полезность и необходимость своего труда, педагог, стремящийся убедить своих учеников в правильности защищаемых им позиций.

Последний раз я видел Августа 28 октября 1992 года на заседании теоретического клуба «Свободное слово» в Институте философии Академии наук, где философы, политологи, юристы обсуждали нравственные и правовые аспекты дела КПСС, которое в то время рассматривал Конституционный Суд. Поскольку я был одним из защитников КПСС, а А.А. Мишин примкнул к демократам, он был очень холоден со мной и, выступая за круглым столом, допустил даже личный выпад против меня. Но, будучи первоклассным юристом, по существу, поддержал юридическую позицию КПСС на этом процессе, которая заключалась в том, что процесс является неправомерным и дело надо прекратить. Следует сказать, что впоследствии Конституционный Суд действительно прекратил дело в части, относящейся к вопросу о конституционности КПСС.

В 1991 – 1992 годах А.А. Мишин поддержал новую власть. Он встречался с Президентом Б.Н. Ельциным, участвовал в подготовке нового конституционного законодательства. Честно говоря, меня поразила не столько антикоммунистическая риторика, которой было насыщено его выступление 28 октября 1992 года (в те времена это было очень модно), но, я бы сказал, какой-то идеализм, непонимание некоторых жизненных реалий и фактов. В частности, он восхвалял законность, которая будто бы торжествовала в царствование Николая II, и защищал ваучеры 1991 – 1992 годов, которые якобы что-то дают народу. Умный, проницательный, А.А. Мишин, на мой взгляд, все же не сумел объективно оценить суть происходящих в России событий.

Он оставил после себя значительное научное наследие. За многие годы профессором А.А. Мишиным было опубликовано более 200 научных работ. Среди них монографии «Государственное право США», «Принцип разделения властей в конституционном механизме США», «Конституция США: политико-правовой комментарий (в соавторстве с В.А. Власихиным). Свыше 40 молодых ученых защитили свои диссертации под его руководством. Он участвовал во многих законопроектных работах. Видный отечественный государствовед, он внес значительный вклад в развитие юридической науки и политологии. Его юридическая аргументация, предложенные им классификации государственно-правовых явлений весьма логичны и обоснованны. Политологический анализ институтов власти, существовавших в XX веке, заслуживает самого глубокого изучения. Если давать объективную оценку научному творчеству А.А. Мишина, то можно сказать, что это выдающийся марксист-государствовед, который дал глубокий анализ закономерностей конституционного развития многих государств мира. Однако его теоретические выводы, разумеется, выходят за марксистские рамки и имеют общенаучное значение. Нет, я не оговорился: выдающийся марксист. И дело не в том, какие внутренние сомнения его одолевали, какие взыскания он получал от партийных инстанций, что он говорил окружавшим его людям. У нашего Августа, говоря словами А.С. Грибоедова, были «ум с сердцем не в ладу». Он искренне ненавидел бюрократию, беззаконие, произвол, всю жизнь стремился к торжеству демократии, но, на мой взгляд, в конце жизни утратил так необходимый исследователю объективный, взвешенный подход к действительности, поддавшись модному либерально-демократическому влиянию.

Книга – это сгусток объективированной и запечатленной на бумаге мысли. И после того, как она издана, как известно, начинается ее собственная жизнь, независимая от судьбы автора. Он может написать новую книгу, но старая, выпущенная в свет, существует сама по себе. И если прочесть все, что написал профессор А.А. Мишин, то трудно найти более умного, серьезного и талантливого применения марксистско-ленинской методологии к государственно-правовым явлениям. Эта методология предполагает познание развивающегося объективного мира путем выявления присущих ему противоречий на основе всестороннего изучения всех фактов, способствующих его развитию. «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которое выработало человечество», – говорил В.И. Ленин.

Творчество А.А. Мишина – яркий пример такого подхода к конституционно-правовой действительности. Глубоко изучая труды многих зарубежных государствоведов и критически перерабатывая их, он стремился обосновать необходимость демократических изменений в нормах конституционного права. Думаю, что в своих трудах оппозиционный, вечно сомневающийся А.А. Мишин был во много раз ближе к подлинному марксизму, чем железный, несгибаемый партиец С.С. Кравчук.

«Марксизм, – писал Август Алексеевич, – никогда не ограничивался односторонней оценкой буржуазной демократии по принципу “да-да, нет-нет, а что сверх того, то – от лукавого”. Марксизм всегда выделял в буржуазной демократии две ее стороны – историческую прогрессивность по сравнению с политическим бесправием средневековья и классовую ограниченность, формализм, лицемерие».

Говоря о свойственной империализму тенденции к реакции, о которой писал В.И. Ленин, он отмечал, что речь идет именно о тенденции, процессе, стремлении, но не о совершившемся факте. Поэтому и в современных условиях борьба за демократию, за права личности может быть результативной. Многие защищаемые А.А. Мишиным тезисы звучат очень современно и теперь: «Конституция в принципе не может быть актом законодательного произвола. Ее принятие, как правило, исторически обусловлено… Процедура “народного голосования”, то есть конституционного референдума, создает оптимальные условия для навязывания народу воли реакционных классов. Практика показывает, что наиболее реакционные буржуазные конституции одобрялись на референдумах… Мажоритарная система относительного большинства получила распространение потому, что она позволяет, искажая волю избирателей, создавать искусственно стабильные правительства и парламенты… “Заградительный пункт” является серьезным нарушением пропорциональной системы, так как он резко ограничивает сам принцип пропорционализма, придавая ему искусственный характер… Прямые выборы президента являются наименее демократическим способом замещения этой важнейшей должности, создающим предпосылки для установления режима личной власти».

По моему мнению, все эти суждения могут стать теоретической основой для правильной оценки современной Конституции и избирательного права РФ.

Уверен, что многие сформулированные А.А. Мишиным теоретические положения не будут забыты и найдут свое развитие в трудах будущих исследователей государственного права.

Л.Д. Воеводин

Видное место в науке государственного права занимал и другой член кафедры, профессор Леонид Дмитриевич Воеводин. Почти всю свою сознательную жизнь – 55 лет – он отдал Московскому государственному университету. Он поступил в МГУ в 1942 году в качестве студента, а в конце своей многолетней научной и педагогической деятельности стал заслуженным профессором Московского Университета. Леонид Дмитриевич был крупным специалистом в области отечественного и зарубежного государствоведения.

Это был уникальный человек, обладавший большим интеллектуальным потенциалом, высоким уровнем логического мышления, громадной памятью и поразительной работоспособностью. Все эти качества он стремился отдать науке, своей стране, торжеству идеалов социализма, искренним и твердым сторонником которого он был до последнего дня своей жизни.

Следует сказать, что Леонид Дмитриевич был больным человеком, с очень плохим зрением, почти ничего не видел. Книги, журналы, диссертации ему читали вслух. Он все держал в своей памяти.

Он читал почти все учебные курсы, относящиеся к ведению кафедры, был автором или соавтором многих научных трудов, издаваемых кафедрой учебников. Его имя было известно и за рубежом. В 1950 – 1952 годах, когда СССР оказывал всестороннюю поддержку новому государству – КНР, Леонид Дмитриевич был командирован в эту страну. В одном из китайских университетов он руководил кафедрой государственного права, был советником декана юридического факультета. В Китае он читал лекции, проводил семинарские занятия со студентами. Эту поездку он использовал в научных целях. Собрав необходимый материал, подготовил и издал в 1956 году большую монографию «Государственный строй Китайской Народной Республики» (15 печатных листов). Вообще, Л.Д. Воеводин был крупным знатоком государственного права зарубежных социалистических стран.

Особенно значителен вклад Леонида Дмитриевича в разработку теоретических основ конституционного статуса личности. Его фундаментальная работа «Конституционные права и обязанности советских граждан» (1972 г.), на мой взгляд, была первым действительно научным исследованием этой проблемы. Заслуга автора заключалась в том, что он, опираясь на разработанные в отечественной теории права категории субъективных прав и юридических обязанностей, глубоко раскрыл понятие и содержание конституционных прав и обязанностей, выявил их социально-политическую сущность, юридическую природу. Кроме того, он глубоко обосновал научную систему и классификацию прав и свобод. До выхода этой книги в науке государственного права не было четкого представления о том, чем конституционные права граждан отличаются от обычных субъективных прав. Л.Д. Воеводин ликвидировал этот пробел в науке. Следует заметить, что ни в российской дореволюционной, ни в иностранной литературе я никогда не читал такого рода книг, где философский, политологический анализ не затмевает специальный юридический.

Л.Д. Воеводин разграничивал понятия «основные права» и «конституционные права». Основные права возникают на основе прогрессивного развития человечества и отражают коренные отношения между обществом, государством и личностью. Они становятся конституционными, будучи зафиксированными в Конституции. «Немаловажную роль в признании за традиционными правами и свободами качества основных играет их закрепление во Всеобщей декларации прав и свобод человека, принятой ООН в 1948 году, и в различных актах о правах человека, – писал Л.Д. Воеводин. – В результате этого определенные права личности стали рассматриваться основными не только в силу исторической традиции, но и вследствие международного признания». Это было написано еще в 1972 году. Надо иметь в виду, что два самых важных пакта, входящих в Международный Билль о правах человека, вступили в действие в 1976 году. Таким образом, категория основных прав по Воеводину фактически отождествлялась с категорией «права человека».

Большая заслуга Л.Д. Воеводина состояла еще и в том, что он определил место конституционных прав и обязанностей среди государственно-правовых категорий. Он рассматривал права и обязанности как составную часть более широкого юридического понятия: правового положения (статуса) граждан, и охарактеризовал этот юридический институт. Одним из первых советских юристов он применил в данном исследовании этой темы системный подход и сформулировал основы научной классификации конституционных прав и обязанностей; это одна из наиболее интересных частей его исследования. Оригинальность позиции Л.Д. Воеводина заключалась здесь в том, что он стремился систематизировать права в тесной связи с обязанностями.

Отвергая теорию естественного права, Леонид Дмитриевич утверждал, что основные права и обязанности гражданина вызваны к жизни тем обстоятельством, что он является членом социально-политической общности – народа, и выступает в качестве ассоциированного носителя суверенитета. Для Л.Д. Воеводина несомненным был тот факт, что юридически конституционные права и свободы принадлежат каждому гражданину, что это – неотъемлемые, незыблемые права и свободы, неотторжимые от самой их личности.

В книге Л.Д. Воеводина (как во всех других книгах советских ученых-юристов того времени) дана в известной мере идеализированная картина фактического положения конституционных прав. Ситуация была противоречивой. С одной стороны, были немалые достижения в сфере основных прав, особенно экономических и социальных. С другой стороны, на практике многие из прав нарушались. Но даже и в такой форме гуманистические суждения ученого были направлены против произвола и беззакония.

Обращаясь к характеристике личности Л.Д. Воеводина, скажу, что он был человеком исключительной порядочности, кристальной честности. Преподаватели, студенты тянулись к нему. Он пользовался большим уважением окружающих. И не случайно он был бессменным парторгом кафедры. В те времена руководитель первичной партийной организации имел серьезное влияние на коллектив. Леонид Дмитриевич с успехом осуществлял эти функции. Этому способствовало и такое его качество, как политическая и научная принципиальность, которая, как известно, является логическим продолжением и воплощением честности. «Истинная добродетель, – писал И. Кант, – может опираться только на принципы, которые представляют собой не только умозрительное правило, но и осознанное чувство». Истинно добродетельный и честный человек всегда принципиален в своих оценках, суждениях: он не станет приспосабливаться к господствующему мнению, искать личной выгоды, а открыто выскажет то, что думает. Л.Д. Воеводин относился именно к таким людям. Автор этих строк испытал это на себе.

В 1972 году я привез на кафедру МГУ свою докторскую диссертацию, посвященную личным (гражданским) конституционным правам граждан. Разумеется, главным рецензентом моей работы был Леонид Дмитриевич. Мы относились друг к другу доброжелательно. Часто приезжая в Москву, я встречался с ним на кафедре, звонил ему домой по телефону. Мы обменивались написанными статьями, книгами. Подарив мне свою главную книгу в 1972 году, он определил природу наших с ним взаимоотношений, написав в посвящении: «Коллеге по изучаемой проблеме».

В общем смысле это было так: мы оба занимались проблемами конституционных прав личности. Вместе с тем это было не совсем так. Ведь Л.Д. Воеводин разрабатывал общие теоретические вопросы конституционного статуса личности. И это очень важно для науки, но, на мой взгляд, недостаточно. Я считал (и сейчас не изменил своего мнения), что общетеоретические принципы являются лишь методологической основой для исследования конкретных прав и свобод. Например, развитие хирургии не может состоять только в изобретении новых медицинских инструментов и улучшении старых. Кто-то должен взять в руки эти инструменты, разрабатывать методику конкретных хирургических операций, производить эти операции. Поэтому разработку проблемы личных (гражданских) прав (неприкосновенности личности, жилища, свободы совести и т.д.) я рассматривал как важное направление в науке. Нарушения именно этих прав, их недостаточная обеспеченность в СССР утверждали меня в мысли об актуальности моей работы, тем более что эта группа прав, хотя и была обозначена в Конституциях СССР 1936 и 1977 годов, находилась в перечне всех основных прав на последнем месте.

Л.Д. Воеводин изучил мою диссертацию, в целом ее одобрил, но предложил кафедре не утверждать ее, а отправить автору на доработку. Причина? Раздел о юридической природе личных конституционных прав не удовлетворил его. Дело в том, что в науке того времени кроме позиции Л.Д. Воеводина о юридической природе основных прав существовали и другие позиции. Я в своей работе исходил из методологических оснований и предпосылок, разработанных ленинградским ученым Д.М. Чечотом. Леонид Дмитриевич считал, что это недопустимо. Смысл его суждений был таков: поскольку я представил свою диссертацию на кафедру МГУ, я не могу отстаивать юридические позиции, которые она отвергает. Должен объяснить читателю, что Леонид Дмитриевич с моей характеристикой юридических особенностей личных конституционных прав был согласен. Он не одобрял только то, что теоретической предпосылкой моих выводов была неправильная, как он считал, позиция. Откровенно говоря, разногласия между Л.Д. Воеводиным и Д.М. Чечотом я считал если не схоластическими, то, во всяком случае, несущественными для моей темы. Разумеется, кафедра согласилась с неумолимым Леонидом Дмитриевичем и предложила мне доработать этот параграф диссертации. Но я не обиделся на Л.Д. Воеводина. У меня даже не возникла, да и не могла возникнуть, мысль о каких-то иных, кроме научных, мотивах, которыми он мог руководствоваться. Между прочим, я мог бы передать свою диссертацию в другой вуз. Например, поехать в Ленинград, в ЛГУ к Д.М. Чечоту. Но я не мог себе представить, чтобы моя защита проходила вне моей «альма-матер», кафедры МГУ. Таким образом, Леонид Дмитриевич, как говорится, «зарубил» мою диссертацию. Теперь я все же думаю: может быть, он был излишне прямолинеен в этом вопросе?

Сразу же после рассмотрения моей диссертации на кафедре, возникла новая ситуация. ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление об ужесточении требовательности к докторским диссертациям. В частности, устанавливалось новое правило: результаты исследований, представленных в виде докторской диссертации, должны были быть опубликованы только в научных издательствах, перечисленных в особых списках. Для научного работника, живущего в провинции, подобные требования были убийственными. (К слову сказать, я вообще считаю, что правила присуждения научных степеней должно определять научное сообщество, университеты, НИИ, а не государственные чиновники. Но эта система формальных бумаг, ВАКа сохранилась в России уже после 1991 года). Кроме того, в 1977 году была принята новая Конституция СССР. Чтобы преодолеть все эти препятствия, мне потребовалось 8 лет. И в 1980 году я представил в МГУ диссертацию, но это, в сущности, была уже новая работа. Рецензентом и первым оппонентом, конечно, был Л.Д. Воеводин. Те страницы моей первой диссертации, которые вызывали его неприятие, в новой диссертации отсутствовали. Первый оппонент на защите, профессор Л.Д. Воеводин сказал: «Недостатков в диссертации нет». Более высокой оценки своих трудов я не получал никогда. Ведь это сказал сам Л.Д. Воеводин, требовательный, принципиальный, скупой на похвалы.

Таким же принципиальным Леонид Дмитриевич был и в мировоззренческих, политических вопросах. Приведу один пример. Был на кафедре молодой, скромный, тихий аспирант. Под руководством профессора Д.Л. Златопольского он работал над темой о законодательной власти в Чехословакии. Хорошо помню, как на заседаниях кафедры он сидел на самом последнем стуле, у дверей. Задумал этот молодой человек вступить в КПСС. В те времена это было весьма престижно и для людей, желающих совершить карьеру, выгодно. Его поддержал научный руководитель Д.Л. Златопольский, поверивший в своего ученика, но парторг Л.Д. Воеводин был против. Трудно сказать сейчас, что насторожило честного, бескомпромиссного Леонида Дмитриевича в этом молодом человеке: его вкрадчивые манеры или чрезмерная услужливость, проявляемая им в отношении научного руководителя и заведующего кафедрой? Но Л.Д. Воеводина сломили: уговорили его снять свои возражения против молодого человека, так стремившегося вступить в передовой отряд строителей коммунизма – КПСС. Жизнь, однако, показала, что Л.Д. Воеводин был не так уж неправ в своих сомнениях. Теперь назовем имя этого молодого человека. Его звали Сергей Шахрай.

Я абсолютный атеист, не верю ни в мистические озарения, ни в сверхъестественные предсказания. Но, очевидно, мудрый, проницательный Леонид Дмитриевич уже тогда заметил какую-то фальшь в этом человеке, будущем активном участнике Беловежских соглашений 1991 года и самом главном обвинителе партии в процессе по «делу о КПСС» в Конституционном Суде в 1992 году.

И в 1991 – 1993 годах Л.Д. Воеводин не отступил от своих мировоззренческих и научных позиций. По просьбе Конституционного Суда РФ он совместно с Д.Л. Златопольским пишет экспертное заключение о конституционности действий Президента Б.Н. Ельцина, распустившего КПСС. Заключение было чисто правовым, очень обоснованным. Смысл его состоял в том, что действия Президента РФ в 1991 году антиконституционны. В этот период на кафедре были горячие споры о государственном перевороте в нашей стране. Партия уже была распущена, но Леонид Дмитриевич в этих условиях не изменил себе. На заседании постоянно действующего теоретического клуба «Свободное слово» 28 октября 1992 года в Институте философии АН, о котором я выше упоминал, были Л.Д. Воеводин, Д.Л. Златопольский, А.А. Мишин. Последний заметил: «Меня Леонид Дмитриевич все время упрекает». Л.Д. Воеводин критиковал своего коллегу профессора, бывшего члена его партгруппы, человека, с которым он работал многие годы, за его переход на сторону новой власти. Но все это происходило за пределами данного заседания. Здесь же Леонид Дмитриевич осветил чисто юридические аспекты этого дела, которые были не вполне ясны аудитории, состоявшей в основном из философов, историков, политологов. «В нынешней обстановке, – заметил он, – какое бы постановление суд ни вынес, напряженность в обществе не снизится».

И, наконец, последний совершенный Леонидом Дмитриевичем подвиг – написание им новой монографии, в которой он дал оценку проблемам конституционных прав граждан в постсоветской России. Он заканчивал эту книгу, лежа в постели, после ампутации ноги. Ему было очень тяжело, но он продолжал работать над книгой, руководил аспирантами. В книге он подвел итог своих многолетних теоретических исследований. Прежде всего он уточнил ряд выдвинутых им ранее формулировок. Это касается самой структуры его книги, где обоснованы центральные проблемы юридического статуса личности в России. Он начинает книгу с постановки вопроса о правах человека как объекте изучения юридической науки. Одну из главных проблем он видел в правильном разрешении вопроса о соотношении суверенитета и основ правового положения личности.

В отличие от предыдущих работ Леонида Дмитриевича, его последняя работа, на мой взгляд, более приближена к реальностям нашей страны. С одной стороны, он критически оценивает нарушения конституционных прав, совершавшиеся в советский период. С другой – он пишет о недостатках Конституции РФ, о посягательствах на эти права в постсоветской России, в частности об исключении из Основного Закона права на труд, о легализации безработицы, о росте преступности и т.д.

По-новому определил Л.Д. Воеводин сущность правового положения человека и гражданина в России. Не только труд, но и добытая в результате добросовестного труда человека собственность должны определить его место в обществе, его социальный и правовой статус. Он подчеркивает: честно нажитая собственность – гарантия прав и свобод личности. Для юриста такой подход является абсолютно безальтернативным.

В своей последней книге Леонид Дмитриевич не скрывает своей приверженности к социализму. «Ведь К. Маркс говорил, – писал он, – о возможности победы социализма не в одной отдельно взятой стране, а в большинстве наиболее развитых стран Европы. Видимо, придет исторический момент, когда для этого созреют необходимые условия, но понятно, что этот процесс – длительное эволюционное движение всемирной истории».

Выдающийся ученый-гуманист на юридическом языке выражал прогрессивные требования своего времени. По моему мнению, в своем научно-педагогическом подвижничестве он в чем-то повторил подвиг Николая Островского.