§ 3. Специфика российского правопонимания

Несомненно, российская правовая культура провинциальна. Однако этим не исчерпывается ее своеобразие. Усиливающиеся в последние годы попытки найти новую политико-правовую идеологию, которая бы послужила консолидации общества, свидетельствуют о состоянии "вненаходимости" России. Она - нигде, откуда хочет выбраться. Разумеется, Россия существует, занимая немалое место в географическом, политическом, правовом и культурном пространстве. Но это место - не для нее. Россия не признает свой нынешний статус равным себе. Оборотной стороной этого неприятия выступает ее устремленность к высшему рубежу, искание абсолютного добра. Поэтому когда говорят о традиционном для россиян пренебрежении к праву и законности, то объектом обсуждения выступает лишь видимая часть айсберга. В силу каких причин право утрачивает для россиян свою ценность? В силу каких оснований право способно обрести ее вновь?

В.И.Мильдон отмечает, что "природные условия жизни русского внушали настроения, постепенно оформившиеся в мысль: мир вокруг неразумен, беспорядочен... из этих настроений и возникает образ иной, не своей силы, способной вывести из-под власти обмана, несвободы..."2.

Сформировавшееся убеждение в ненадежности мира не способствовало распространению идеологии личной выгоды. "С этим связаны две черты русского исторического сознания: постоянная сосредоточенность на текущем, нелюбовь к провиденциальной расчетливости, пророческой мистике, историческим суждениям; и вместе необъяснимая вера в самые невероятные картины будущего"3.

Следующей чертой, отличающей российский менталитет, можно указать формоборчество, которое Ф.А.Степун связывает с эстетическим однообразием пейзажа и отсутствием необычных форм (скал, морского берега и т.д.)4. Пренебрежение формой и упорствование в своем убожестве имеют предпосылкой убеждение в том, что настоящая красота - внутри, она не явлена во внешней форме. Поэтому в праве ценится не точность юридических формулировок, а правда, справедливость.

После падения Константинополя и захвата турками Балканского полуострова Русь, как это отмечает Н.А.Бердяев, на долгое время оставалась последним оплотом православия5 . Отсюда проистекает мессианская задача народа-богоносца. Укрепление российской государственности несло в себе неземной смысл, и потому был оправдан государственный произвол, в каких бы жестоких формах он ни практиковался. В реформировании гражданского общества государство не знало цены.

Внешние нападения, политическая неустойчивость, смуты не содействовали укреплению чувства меры в русском человеке. Постепенное преобразование социальной жизни и медленное приближение к поставленной цели обычно уступали место решительным действиям и борьбе. В жизни российского общества тон задают люди, увлеченные радикальными идеями, максималисты. Готовность к революционному преобразованию России особенно свойственна интеллигенции, всегда чувствующей вину перед обездоленным народом и потому способной на жертвы. Мало кто из народников второй половины XIX века не боялся прослыть "постепеновцем"6. Преимущества конституционного строя признавались в основном из-за открывающейся перспективы легального противоборства монархической власти. Уважение к законности как таковой отсутствовало и в среде славянофилов, сторонников сильной самодержавной власти, полагавших, что русский народ - это народ негосударственный.

В советский период Российского государства отношения народа и власти не стали доверительнее: массовые репрессии, гнет чиновничества, отсутствие эффективной правовой зашиты прав человека, военная обстановка и, наконец, повсеместно распространенное взяточничество и протекционизм среди служащих в партийно-советском аппарате усиливали политическую апатию в обществе. Эсхатологические настроения постоянно подкреплялись то ожиданиями новой войны, то негативными последствиями НТР, в частности, экологической обстановкой. Мир по-прежнему ненадежен: распад Советского Союза, незавидная судьба соотечественников, оказавшихся за пределами России, горькие уроки вестернизации российской экономики не вселяют уверенности в завтрашнем дне. И трудно сказать, что причина, а что следствие. То ли Россия встретилась с теми же проблемами, которые ей уже были известны в начале века, то ли ее ментальность воспроизводит в новое время и в новых условиях ту же социально-политическую ситуацию (двоевластие, конституционный кризис, поляризация политических сил и т.д.).

Нельзя сказать, что российское правосознание вследствие исторического опыта XX века не претерпело изменений. Сегодня ни одна политическая партия, ставящая перед собой серьезные цели, не рискует в своей программе отказаться от принципов правового государства. Однако политические схватки в республиках, завершающиеся антиконституционными действиями оппозиции (Грузия, Приднестровье, Крым, Чечня), октябрьские события в Москве (1993 г.), итоги выборов в Государственную Думу и Федеральное Собрание обнаруживают в обществе широкий диапазон оценок, игнорирующих правовую природу всех этих событий. Политические и моральные ценности по-прежнему преобладают над правовыми. Здесь, пожалуй, мы подошли к главному. В российском правосознании господствует стереотипное представление о праве как особой сфере социальной деятельности, взаимосвязанной со многими другими областями человеческой жизни, но все же относительно замкнутой и расположенной на отдельной территории. Нарушение правовой нормы наказуемо лишь в пределах этого пространства, поэтому поступки, отстоящие на некотором отдалении от правового поля, считаются как бы не имеющими юридической природы. Такое плоскостное видение права свойственно человеческому сознанию, ибо государственные границы, административные деления и многое другое навязывают впечатление горизонтальной расположенности права. Г.С.Кнабе в своих исследованиях упоминает о древних римлянах, которые, отправляясь в поход, пересекали границу Рима, и это знаменовало их превращение из законопослушных граждан в исполненных злобы грабителей и насильников. По возвращении же назад воины проходили под триумфальной аркой, специально построенной для церемонии очищения от вражеской крови и сотворенного греха7.

Плоскостное видение права допускает, что есть поступки и события, лишенные правового значения, точнее - не содержащие внутри себя правовой начинки. Оно полагает, что правовое качество вещей возникает из их соотнесения с правовой нормой или иным феноменом права (правовым чувством, правовой традицией...), поэтому предметное содержание поступка или события само по себе к праву отношения не имеет. Такому пониманию права противоположно другое, где все что бы ни делал человек оценивается и запоминается. Вся человеческая жизнь проходит под знаком возмездия и воздаяния. Преступление тождественно греху, за пределами права - небытие. Эту систему права П.А.Сорокин назвал идеациональной8. Позже она сменяется чувственной, где право подчинено утилитарным целям, и идеалистической системой, совмещающей в себе принципы первых двух. Отмечая кризис законности и права в современном обществе, П.А.Сорокин делает прогноз: "Без перехода к идеациональной этике и праву, без новой абсолютизации и универсализации ценностей общество не сможет избежать этого тупика. Таков вердикт истории в отношении прошлых кризисов чувственной этики и права, и таким должен быть приговор в отношении настоящего кризиса"9.

Стало быть, особенность российского правосознания состоит в том, можно сделать вывод, что мир воспринимается дискретно, нечто обладает нравственным содержанием, но не содержит в себе правового. В российской культуре нет опыта согласования разноуровневых ценностей: абсолютные ценности отбивают вкус к относительным. Абсолютное не содержится в конкретном, оно существует само по себе в недосягаемой дали. Духовное не содержится в материальном, но резко и недвусмысленно ему противопоставлено. В праве видят не меру достигнутой свободы и справедливости, а безмерность невоплощенной свободы и справедливости. "Лишние люди", открытые в русской классической литературе А.С.Пушкиным и М.Ю.Лермонтовым, "человек из подполья" Ф.М.Достоевского, "маниловщина", "обломовщина" и другие понятия, введенные в оборот современным литературоведением, обозначают пространственное бытие российской культуры, в котором местонахождение субъекта определяется отрицательно, мы знаем, кем он не является, чему он не принадлежит. (Отсюда и отличительная особенность начального слога русской поэзии: "Нет, я не Байрон, я другой...", "Нет, мне ни в чем не надо половины...", "Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря...".)

В этой картине мира духовное не пронизывает собою всю деятельность человека, а сосредоточено в некоторых его областях -религии, искусстве, философии и т.д. Обычный труд и поступок лишены духовности, в результате чего органичный космос стал представлять собою разбегающуюся Вселенную10. Для человека, в котором живет ощущение единства мира, эта духовная ситуация мучительна: чем бы он ни занимался, если это не религия, философия или культура, труд его не составляет духовной ценности. В этом случае жить можно лишь вопреки себе, вопреки своей духовной сущности. Психологической защитой от этого экзистенциального напряжения может послужить меценатство, некогда популярное в России занятие среди купцов и предпринимателей, либо нигилизм, хулиганство или алкоголизм в качестве обезболивающего средства, имеющего тем больший эффект, чем агрессивней и беспощадней уничтожается духовное в собственной личности.

Современная юридическая литература не испытывает недостатка в утверждениях о необходимости ценностного отношения к праву, без чего невозможно становление гражданского общества и уважения к личности. Однако нам важно знать, в силу каких причин право действительно превращается в ценность. Опасность, на мой взгляд, кроется в том, что правовое государство может быть воспринято как цель, в достижении которой оправданы экстремистские средства11. В новых костюмах мы окажемся участниками уже знакомого нам карнавала. Реформы в который раз разобьются о ментальность.

Возвращение к праву может быть одним: наполнение его духовным содержанием, осмысление собственной причастности к другому человеку. Право ничто, если в своем представлении о мире мы вывели его за рамки духовной действительности.