§ XXVI О ДУХЕ СЕМЕЙСТВЕННОМ

Эти печальные, освященные обычаем несправедливости одобрялись даже наиболее просвещенными людьми и допускались даже в наиболее свободных республиках благодаря тому, что общество рассматривалось скорее как союз семейств, чем союз отдельных лиц. Представим себе сто тысяч человек или двадцать тысяч се-

121

мейств, каждое из пяти человек, включая и представителя его, его главу. Если общество считается союзом семейств, то в нем двадцать тысяч семейств и восемьдесят тысяч рабов. Если это союз отдельных лиц, то в нем сто тысяч граждан и ни одного раба. В первом случае будет республика, состоящая из двадцати тысяч маленьких монархий. Во втором — республиканский дух будет оживлять не только площади и собрания нации, но и домашние стены, где люди находят большую часть своего счастья или несчастья. В первом случае в самой республике установится мало-помалу монархический дух, так как законы и нравы определяются привычными чувствами членов республики, т.е. главами семейств. Его проявления будут сдерживаться не чувством свободы и равенства, а противоположностью интересов каждого в отдельности. Дух семейственный — дух мелочей и незначительных событий. Дух же, управляющий республиками, покровительствующий общим началам, созерцает события и выделяет главнейшее, имеющее значение для общего блага. В республике семейств сыновья пребывают под властью главы, пока он жив, и вынуждены рассчитывать на его смерть, чтобы вести существование, зависящее исключительно от законов. Привыкнув боязливо повиноваться в самом цветущем и сильном возрасте, когда чувства не столь изменились еще под влиянием страха, порождаемого опытом, — что называется умеренностью,— смогут ли они устоять против пороков, всегда враждебных добродетели, в том возрасте, когда силы слабеют и угасают, когда к тому же отсутствие надежды увидеть плоды своих трудов удерживает от смелых замыслов?

Но если в республике каждый человек — гражданин, то подчинение в семье основывается не на приказе, а на договоре. Как только сыновья по возрасту выйдут из естественной зависимости, в которой держали их слабость и необходимость защиты и воспитания, они становятся свободными гражданами государства. Они подчиняются главе семейства, дабы участвовать в выгодах семейного союза, подобно тому как свободные граждане поступают по отношению к более обширному союзу. В первом случае сыновья, составляющие самую большую и самую полезную часть нации, зависят от произвола отцов. Во втором — нет иной предписанной связи, кроме той священной и нерушимой, что обязывает оказывать взаимную помощь, и той, что следует из благодарности за полученные благодеяния. Такая связь порывается не столько вследствие испорченности человеческого сердца, сколько благодаря злосчастному подчинению, предписываемому законом.

Такие противоречия между законами семьи и основами общества являются вторым источником других противоречий между семейной и общественной нравственностью и порождают поэтому вечную борьбу в душе каждого человека. Первая внушает покорность и страх, вторая — мужество и свободу. Та учит ограничивать

122

свои благие дела небольшим числом лиц без свободного выбора, эта учит распространять их на все классы людей. Семейная нравственность требует постоянного принесения себя в жертву пустому кумиру, именуемому благом семьи, которое часто не является благом ни для кого из ее членов. Общественная нравственность учит заботиться о личном благосостоянии, не нарушая законов, или побуждает принести его в жертву отечеству, награждая тем чувством воодушевления, которое предшествует подвигу. Такого рода противоречия ослабляют стремление людей к добродетели, которая представляется им чем-то неопределенным и смутным, и в том отдалении, которое порождается неясностью как физических, так и моральных предметов. Как часто человек, вспоминая свои прежние дела, находит с удивлением, что он поступал бесчестно! По мере расширения общества каждый член его становится все меньшей частью целого и в той же мере ослабляется и республиканский дух, если только закон не позаботится о его укреплении. Обществу, как и человеческому телу, поставлены известные пределы, превышение которых необходимо нарушает равновесие его сил. По-видимому, величина государства должна быть в обратном отношении к восприимчивости его граждан. В противном случае при одинаковом росте и той и другой хорошие законы встретят препятствия на пути предупреждения преступлений в том самом благе, которое создано этими законами. Слишком обширная республика может спастись от деспотизма, только разделившись на несколько объединенных в один союз федеративных республик. Но как достигнуть этого? Это мог бы сделать деспотический диктатор, обладающий мужеством Суллы и гением созидания, равным его разрушительному гению. Если такой человек будет честолюбив, то его ожидает вечная слава; если он будет философ, то благословения сограждан примирят его с потерей власти, если он вообще не равнодушен к их неблагодарности. По мере того как слабеют чувства, связывающие нас с нацией, усиливаются чувства к предметам, нас окружающим. Вот почему при наиболее тяжелом деспотизме дружба является наиболее длительной, а семейные добродетели, всегда посредственные, становятся наиболее распространенными или, скорее, единственными. Каждый может на основании этого судить, насколько ограничены были взгляды у большинства законодателей.