§ XXVII МЯГКОСТЬ НАКАЗАНИЙ

Ход моих мыслей отвлек меня, однако, от предмета моего исследования, к чему я и должен поспешить. Одно из самых дей-

123

1

ствительных средств, сдерживающих преступления, заключается не в жестокости наказаний, а в их неизбежности и, следовательно, в бдительности властей и в той суровости неумолимого судьи, которая только тогда становится полезной добродетелью, когда он применяет кроткие законы. Уверенность в неизбежности хотя бы и умеренного наказания произведет всегда большее впечатление, чем страх перед другим, более жестоким, но сопровождаемый надеждой на безнаказанность. Даже самое незначительное, но неизбежное зло всегда внушает страх людям, тогда как надежда — этот дар неба, часто заменяющий все, — всегда отдаляет мысль о более жестоких наказаниях, в особенности когда ее усиливает безнаказанность, вызываемая часто корыстолюбием и слабостью. Самая жестокость наказания приводит к тому, что тем более прилагается стараний избежать его, чем больше угрожающее зло; она приводит к тому, что для избежания наказания за одно преступление совершается множество преступлений. В те времена и в тех странах, где были наиболее жестокие наказания, совершались и наиболее кровавые и бесчеловечные действия, ибо тот же самый дух зверства, который водил рукой законодателя, управлял рукой и отцеубийцы и разбойника. На престоле он диктовал железные законы жестоким, но послушным рабам, а в темных недрах частной жизни он побуждал истреблять тиранов, чтобы на место их создавать новых. Чем более жестокими становятся наказания, тем более ожесточаются души людей, всегда подобно жидкостям стремящиеся стать на один уровень с предметами, их окружающими, и всегда живая сила страстей приводит к тому, что по истечении сотни лет жестоких наказаний колесование внушает не больше страха, чем прежде внушала тюрьма. Для достижения цели наказания достаточно, чтобы зло наказания превышало выгоду, достигаемую преступлением, и в этот излишек зла должны входить также неизбежность наказания и потеря выгод, которые могло бы доставить преступление. Все, что свыше этого, является излишним и, следовательно, тираническим. Поведение людей определяется повторными представлениями о зле известном, а не о том зле, которого они не знают. Представим себе две нации. У одной из них в лестнице наказаний, которая соответствует лестнице преступлений, высшим наказанием является вечное рабство, а у другой — колесование: я утверждаю, что в первой будет испытываться такой же страх перед высшим наказанием, как и во второй. И если бы имелось какое-нибудь основание установить для первой нации высшие наказания, имеющиеся во второй, то по тому же самому основанию пришлось бы усилить наказания и для последней и перейти постепенно от колесования к более длительным и изысканным мучениям, вплоть до высших тонкостей той науки, которая слишком хорошо известна тиранам.

124

Жестокость наказаний влечет за собой два других гибельных последствия, которые противоречат самой цели предупреждения преступлений. Первое состоит в том, что нелегко сохранить необходимую соразмерность между преступлением и наказанием, потому что, как бы изобретательная жестокость ни разнообразила виды наказаний, все же нельзя перейти пределы, поставленные чувствительности человеческого тела. Если будет достигнут этот предел, то для преступлений, еще более вредных и более ужасных, не нашлось бы соответствующего наказания, которое было бы необходимым для их предупреждения. Второе последствие состоит в том, что жестокость наказаний порождает даже безнаказанность преступлений. Как в добре, так и в зле людям поставлены известные границы. Зрелище, слишком жестокое для человечества, может быть проявлением преходящей ярости, но не постоянной системой, как это подобает быть законам. Если законы действительно жестоки, то они или изменяются, или же ими самими порождается роковая безнаказанность.

Кто не содрогнется от ужаса, читая в истории о варварских и бесполезных мучениях, которые хладнокровно изобретались и применялись людьми, называвшими себя мудрыми? Кто не будет возмущен до глубины души, видя, как бедствия, сознательно вызываемые или терпимые законами, всегда благоволившими немногим и притеснявшими многих, принуждают тысячи несчастных возвращаться с отчаяния в первобытное состояние природы, видя, как их обвиняют в невозможных преступлениях, созданных трусливым невежеством, или только за то, что они остались верными своим убеждениям, видя, как люди, одаренные такими же чувствами и, следовательно, такими же страстями, предают этих несчастных с соблюдением измышленных обрядностей медленным мучениям на потеху фанатической толпы?