С.РОМАНЕНКО. Национальное самоопределение и «славянская идея»

Распад многонациональных коммунистических государств (СССР, СФРЮ, ЧССР) в начале 90-х годов был обусловлен исторически. В один исторический момент четыре системных кризиса поразили эти государства, базировавшиеся либо в целом, либо во многом на этнической близости славянских народов, принадлежавшие к разным историко-географическим регионам, но к одной социально-экономической и этнополитической модели.

Идея создания государств по принципу этнического родства разных — в данном случае славянских — народов возникла давно. Концепции общеславянской государственности играли большую роль в идеологии национальных движений славянских народов Австро-Венгрии. Этот принцип стал одним из краеугольных камней Версальской системы для Средней и Юго-Восточной Европы. После военного поражения и распада Австро-Венгрии под покровительством США, Великобритании и Франции в этих регионах были созданы два полиэтничных славянских государства — Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года — Югославия) и Чехословакия.

Большевики, создавая Союз ССР, также учитывали фактор этнического родства русских, украинцев и белорусов. Без политико-государственного объединения этих трех народов Союз вряд ли был возможен.

И Югославия, и Чехословакия, погибшие под ударами гитлеровской Германии, были восстановлены в 1945 году, но уже под эгидой СССР. Как вспоминал один из руководителей «титовской» Югославии, созданной после второй мировой войны, Милован Джилас, И.В.Сталин говорил: «Если славяне будут проявлять единство и солидарность, никто в будущем не сможет даже шевельнуть пальцем»1. Предполагалось, что созданные на основе не только социального, но и этнического родства, эти государства просуществуют вечно, а может быть, и объединятся. История, однако, распорядилась по-своему, и они не дожили до своего пятидесятилетия и распались.

О причинах этого распада и исторической возможности сохранения и даже воссоздания этих государств, как и самого Союза ССР, спорят сейчас историки, этнологи, политологи, экономисты, принадлежащие к разным научным школам и исповедующие разные политические взгляды. Что стало главной причиной событий конца 80-х—начала 90-х годов — несостоятельность социально-экономической системы коммунизма или межэтнические и межнациональные противоречия, как квалифицировать произошедшее и происходящее — как отвергаемый всем мировым сообществом сепаратизм или как признаваемый им процесс национального самоопределения? Да и имеют ли право и основания славянские народы, входившие в состав полиэтничных и многонациональных славянских государств, на самоопределение, не должны ли они были превратиться в границах этих государств, утратив свою национальную индивидуальность, в единую этнополитическую общность? Было ли, наконец, случайным, что СССР, Югославия и Чехословакия, одновременно возникнув в результате первой мировой войны, прекратили свое существование так же одновременно — в 1991 году, вместе с крахом коммунистической системы?2

Все эти вопросы носят отнюдь не отвлеченный характер и требуют ответа.

Славянская идея и государство

История общеславянского сознания и самосознания славянских народов, их хронологические, географические и национальные отличия привлекали и будут привлекать исследователей. В настоящее время эта тема обсуждается не только среди специалистов. Значительное место занимает она и в массовом сознании в славянских странах, в особенности в России, на Украине, в Белоруссии, а также в Югославии, Хорватии, Боснии и Герцеговине, Чехии и Словакии. Это связано с новым этапом процесса национального самоопределения и кризисом национального сознания каждого из этих народов после распада многонациональных и полиэтничных государств, основанных во многом или целиком на «славянской идее», с необходимостью переосмысления собственной истории и своего места в ней, с новой этнополитической реальностью — возникновением нескольких новых, тяготеющих к моноэтничности государственных образований, возникновением между ними конфликтных отношений в разных формах и разной степени напряженности.

В соответствии с расселением славянских народов в Восточной, Юго-Восточной и Средней Европе сложилось несколько региональных вариантов (типов) славянской идеи, соответственно, восточно-европейский (российский и русский), балканский (Юго-Восток Европы — болгары, сербы, черногорцы, отчасти хорваты и словенцы) и среднеевропейский (поляки, чехи, словаки, хорваты и словенцы). Славянская идея у украинцев и белорусов переживает сейчас новый этап развития: генетически принадлежа к российскому типу, она в значительной степени начинает тяготеть к типу среднеевропейскому.

Поэтому было бы ошибкой искать у всех этих народов какой-то единый подход к «славянской идее»: его не существовало и не могло существовать в истории. У каждого славянского народа, исходя из его истории, положения и обусловленных этим интересов, одни политики уповают на «славянскую идею», другие относятся к ней сугубо отрицательно. Одни видят в ней возможность сохранения если не политических, то культурных связей с Россией, другие, наоборот, стремятся к объединению славянских народов в противовес России, которую в таком случае рассматривают как исключительно русское — славянское и православное — государство.

У «общеславянских» мыслителей почти никогда не было научно обоснованного ответа на вопросы: «Что такое славянство? Что такое славизм?» Пытаясь на них ответить, они часто использовали метафоры, а не научную терминологию. Общее понимание таких терминов, как «славянское единство», «славянское братство», «славянская взаимность», «славянская солидарность», «славянский вопрос», у политиков и ученых разных национальностей и научных школ как отсутствовало, так отсутствует и поныне.

Во все времена и у всех славянских народов общеславянское сознание было неотъемлемым компонентом национального сознания. Но, будучи разновидностью этнического национализма, оно входило в конфликт с узким этническим национализмом, далеко не всегда совпадало по направленности с процессом национального самоопределения каждого славянского народа.

Существует несколько уровней общеславянского сознания: идеология и психология, обыденное и научное сознание, его разные формы (этническое, лингвистическое, общекультурное, политическое сознание). В разные исторические периоды у разных народов в разных государствах оно проявляется по-разному и играет совершенно разную роль и в самом национальном сознании, и в политической жизни. В своем большинстве «славянские мыслители» прошлого не отождествляли славянство с православием, хотя и не отрицали большую роль религии вообще и конфессионального самосознания в частности в формировании этнического и национального самосознания.

К компонентам, составляющим структуру «общеславянского сознания», относятся собственно национальное (этническое) сознание, сознание принадлежности к региональной славянской общности (в данном случае — региональной югославянской), общности славян, проживавших в данном государстве (под скипетром монархии Габсбургов или в Югославии), наконец, к славянству вообще.

Общеславянское сознание никогда не было исключительно «прогрессивным фактором», который якобы никогда не приходил в противоречие с этническим самосознанием, интересами каждого отдельно взятого славянского народа и процессом его самоопределения, причем однозначно «прогрессивным» на всех этапах его развития элементом.

К оценке роли общеславянского сознания в процессе национального самоопределения надо подходить исторически. На каждом данном этапе процесса национального самоопределения каждого славянского народа, славянской общности в целом и ее региональных разновидностей, оно либо совпадает с ним по направленности и способствует его реализации, либо противоречит и препятствует его осуществлению. В наши дни мы переживаем такой этап, когда, будучи более архаичным, мифологизированным, основанным на этнических стереотипах, консервативным по своей сути, общеславянское сознание препятствует национальному самоопределению.

Возникший конфликт привел к кризису «славянского сознания» и «славянской идеи», который может быть разрешен «переработкой» национальным сознанием каждого славянского народа своего «славянского» компонента, находя ему в своей внутренней структуре новое место и придавая новое содержание и звучание.

При этом возникают теории, пытающиеся представить полиэтничную общность как единый субъект государственного права и политических отношений. В данном случае исходят, как правило, из опыта западноевропейской политико-правовой идеологии, основанной на принципе «одна нация — одна территория — одно государство». Отличие трактовки этого принципа государственными деятелями и деятелями национальных движений в Средней и Восточной Европе от трактовки этого принципа в Западной Европе состояло в том, что «нация» понималась не как гражданская политическая полиэтничная общность, а как «национальность-этнос», то есть моноэтничная социально не структурированная и незрелая в гражданском смысле общность, которая является собственником территории и единственным субъектом государственного права.

Точно так же в разных исторических условиях и на различных стадиях своего этнического, политического и социального развития каждого славянского народа «общеславянское сознание» играло различную роль в отношениях как между самими славянскими народами, так и между славянами и народами, принадлежащими к иным полиэтничным общностям, в первую очередь германской и угро-финской, будучи то конфликтогенным фактором, то фактором стабильности. Поскольку «славизм» был разновидностью панэтнического национализма, хотя и противостоящим узкому этническому национализму, он не мог стать основой долговременного урегулирования межэтнических конфликтов и основой национального самоопределения.

В чем же социально- и этнопсихологические причины относительной распространенности различных вариантов «славянской идеи» в современной России? Сейчас у многих людей при полном крахе прежней идеологии, при отсутствии развитого структурированного гражданского общества, которое не может не быть полиэтничным, понятие имущественного права ассоциируется лишь с принадлежностью к этнической общности, которая якобы одна и может обеспечить эти гарантии, будучи субъектом всех видов права и совпадая с обществом. Вместо прав гражданина, личности — права коллективов, общностей. Именно здесь и находится источник непрерывных конфликтов на Балканах между славянскими народами.

В СССР в начале 90-х годов и в современной России существует и существуют несколько вариантов «славянской идеи». Еще на рубеже 90-х по Москве прошел слух (тогда межэтнические конфликты только набирали силу) о том, что экономистам поручили просчитать вариант сохранения СССР в составе только РСФСР, УССР и БССР. (РСФСР воспринималась, таким образом, как русское национальное государство.) Именно эти три республики и три народа должны были стать политической и этнической основой сохранения коммунизма. Во многом традиция эксплуатации чувства этнического родства во имя политических и социальных целей восходит к послереволюционному периоду и времени образования СССР.

«Славянская идеология» является составной частью русского национального сознания. В то же время «братство всех трудящихся» и «славянское братство» оказываются удивительно схожими как часть сознания людей, не приемлющих «западный» образ жизни. У русских этническое сознание поглощено, раздавлено государственным сознанием, превратившимся потом в имперское.

Частью русского населения крах империи воспринимается как национальная катастрофа, как прекращение истории своего этноса — исчезновение государства, которое они (как и сербы Югославию) считали своим национальным, то есть этническим государством. Ведь многие до сих пор живут в убеждении, что государственные границы должны совпадать с этническими. Но этническая общность не может быть субъектом государственного права и собственником территории. У нас величие национальности отождествляется с величием государства, которое приравнивается к величине территории и военной мощи.

Отсюда и неадекватность представления о месте русских и России в современном мире. Сохранение (теперь — восстановление) государства на основе принципа этнического родства воспринимается как восстановление своего национального моноэтничного, а не полиэтничного и многонационального государства.

Многие люди убеждены по наивности или по незнанию, что раз русские, украинцы и белорусы, и, соответственно, сербы, хорваты и словенцы — этнически близкие народы, то и жить они должны в одном государстве, или вообще отрицают существование украинцев и белорусов, хорватов и словенцев, думают, что русские и сербы — один народ. Таким образом можно добиться исчезновения чувства одиночества.

Существенным элементом этнического самосознания является осознание принадлежности своего народа к семье других, родственных народов. С особенной силой эти чувства и теории проявляются либо у неполноправных народов полиэтнических государств, либо у бывшей государствообразующей национальности после его распада. Мечты о «великом государстве», которое охватило бы максимально возможную территорию, о господствующем положении своей национальности в этом государстве суть понятные психологические реакции на испытанное унижение.

Славизм, таким образом, в любой его форме, как и другие панэтнические идеологии, это не отрицание национализма, не реальная демократическая альтернатива узкому этническому национализму, а его утонченная форма3.

Государство и национальное самоопределение

Кризис СССР, Югославии и Чехословакии был обусловлен исторически. Они распались в результате совпадения в один исторический момент общих системных кризисов — распределительной экономики (в форме самоуправленческого социализма), коммунистической идеологии, этнотерриториальной федерации как формы национального самоопределения, тоталитарной политической системы и югославизма — одной из региональных разновидностей «славянской идеи», при отсутствии развитого общегосударственного рынка и полиэтничного гражданского общества. А также под воздействием внешних факторов: система международных отношений Версаль—Потсдам—Хельсинки изжила себя, столкнувшись с противоречием процессов национального самоопределения и необходимостью сохранения существовавших государственных границ. Изжила себя и прежняя система блоков и глобального противостояния4.

При анализе событий конца 1980—начала 1990-х годов необходимо различать три различных явления и стадии конфликта: кризис государства в принципе, кризис его данной исторической формы — этнотерриториальной федерации, ее распад и последовавшую затем (на территории распавшейся СФРЮ) войну между государствами-наследниками и внутри самих этих государств, ставшую одновременно и осуществлением военным путем национального самоопределения на данном историческом этапе их социального и этнического развития.

Эти принципиально разные по своей сути явления, к сожалению, часто рассматривают либо как единое явление, либо как с фатальной неизбежностью сменяющие одна другую стадии или формы одного процесса. Но их необходимо четко различать: данный кризис не вел неминуемо к распаду, а принципиальная историческая неизбежность распада не означала историческую неизбежность военного пути обретения национального самоопределения. Возможность избежать войны после распада единого государства существовала. Хотя это вовсе не значит, что эта война не имела причин, коренящихся в далеком и не очень далеком прошлом, не была обусловлена исторически.

В данный исторический момент произошло столкновение двух основных процессов: изменения форм собственности, неизбежного перехода к новой экономической — рыночной — системе (сопровождаемый переделом собственности) с национальным самоопределением. Поскольку ни в СФРЮ, ни в отдельных республиках, превратившихся в независимые государства, не сложилось развитое полиэтничное гражданское общество, передел собственности происходит по этническому признаку, когда этническая общность, а не личность является субъектом государственного, имущественного и прочих видов права.

При полном крахе прежней интернационалистской идеологии, при отсутствии гражданского общества, социальной маргинализации и распаде государства понятие «национальность» отождествляется в массовом сознании с нацией и государством. Понятие имущественного права и социальных гарантий связывается лишь с принадлежностью индивида к этнической общности, которая якобы и может обеспечить эти гарантии, будучи субъектом всех видов права. Но вместо примата права гражданина, индивидуума по-прежнему провозглашается примат права коллективов, общностей — на этот раз этнических. В таких условиях неизбежно и возникновение конфликтов (при отсутствии традиций согласования интересов в политической культуре) и криминализация. В этом смысле война на Балканах одновременно война гражданская, война из-за отсутствия гражданского общества и война, шедшая в процессе его становления.

В этих условиях идет поиск новых форм национального самоопределения каждого югославянского народа. Распад прежних государств не был и не мог быть результатом вмешательства извне — он был обусловлен исторически. Было неизбежным и столкновение интересов и целей национальных движений, принявшее характер конфликта панэтнических и пангосударственных идеологий народов в процессе национального самоопределения. И этот процесс не окончен сегодня и не завтра закончится. Это — перманентный процесс, играющий ключевую роль в развитии европейской цивилизации.

Идея политического самоопределения в сознании каждой этнической общности возникает на этапе, совпадающем исторически с переходом от средневековья к новому времени. Она является отражением процесса самоопределения этнических общностей, начавшегося в конце XVIII века. В этот момент этническая общность становится субъектом политических отношений, внутригосударственного и международного права. Национальное самоопределение (политический лозунг, правовой принцип, стадия в этнополитическом развитии, психологическая самоидентификация) является отражением в сознании синтеза его этнического и политического видов.

Если под понятием «самоопределение» мыслить только политико-правовой акт создания национального независимого государства, то сотрется грань между самоопределением и сепаратизмом. Поэтому национальное самоопределение необходимо рассматривать не только как единовременный политико-правовой акт, но и как имеющий длительную историческую протяженность этнополитический и психологический процесс, находящий свое выражение в политических лозунгах, правовом принципе и психологической самоидентификации и имеющий у разных народов Европы хронологические, национальные и региональные отличия.

Создается впечатление, что самоопределение — некое неизменное, раз и навсегда данное этнической общности право, некий неизменный принцип. Но остается неясным, почему именно этническая общность стала обладать извечной привилегией быть субъектом государственного права. Не доказано, «выгоднее» ли моноэтничное государство, чем полиэтничное с точки зрения экономики, лучше ли оно функционирует, почему для становления рынка при переходе от распределительной к рыночной экономике в современных условиях используются националистические лозунги XIX века при необходимости интеграции в мировую экономику, почему используются старые методы протекционизма и государственного регулирования, а экономическая система увязывается с особенностями этнической и социальной общности.

Вслед за К.Каутским В.Ленин, использовавший, судя по текстам, известное сочинение Сталина и Бухарина, полагал, что образование национальных государств в наибольшей степени отвечает требованиям капитализма и выступает конечной целью всякого национального движения, потому что пестрые в национальном отношении государства якобы являются «всегда государствами, внутреннее сложение которых по тем или иным причинам осталось ненормальным или недоразвитым (отсталым)»5. Полиэтничность населения государства связывается с регрессом, а моноэтничность — с прогрессом, определяемым исключительно экономическим развитием. При этом автор явно имеет в виду не западноевропейскую нацию-государство, а государство-национальность. При такой трактовке полиэтничные и многонациональные государства обречены на распад. А распад, революция — это генеральная идея Ленина и его последователей. Именно поэтому он многократно утверждал, что под самоопределением нации «разумеется государственное отделение от чуженациональных коллективов, разумеется образование самостоятельного национального государства», что именно таким образом это понимается во всей истории международной демократии, особенно с половины ХIХ века.

Подобная трактовка является обоснованием не демократии, хотя на словах самоопределение отождествляется с демократией, а обоснованием узкого этнического национализма в его наиболее агрессивной форме, с добавлением «социальной» демагогии. Национальность отождествляется с нацией и территорией — вот где корень родства большевизма и национализма, что стало очевидно в 20-е годы, когда сталинское руководство использовало русский национализм и российский империализм для укрепления своей власти, прикрываясь лозунгами «интернационализма» для ассимиляции и борьбы с «сепаратизмом и национализмом», препятствуя реальному самоопределению народов бывшей Российской империи6.

Самоопределение вовсе не сводится только к факту провозглашения независимости и созданию национального государства, охватывающего территорию компактного проживания этнической общности, составляющей на ней большинство населения. Понятие политического самоопределения объемнее государственного самоопределения. Оно включает в себя не только отделение этнотерриториальной общности от многонационального государства и создание органов государственной и судебной власти, представительных учреждений, но и создание общественных движений, политических партий, национальных движений, электората, формирование сознания. Требование отдельной этнической общностью политического самоопределения далеко не всегда выступает в многонациональном и полиэтничном государстве в роли дезинтегрирующего фактора.

В отечественной науке долгое время было принято полагать, исходя из ленинского понимания национального вопроса, обусловленного лишь целью революционного разрушения существовавших государств, что в таких государствах этнообразующие процессы совпадают по направленности с политическими центробежными тенденциям и даже составляют их основу, а межэтнические интеграционные процессы стимулируют и цементируют, соответственно, центростремительные тенденции. При этом отождествлялись интеграция, этнический унитаризм и государственный централизм, с одной стороны, и партикуляризм, сепаратизм, изоляционизм, автаркия, децентрализация — с другой. Как и самоуправление и автономия. Между тем это совершенно разные по своей природе и сути явления.

Но исторический парадокс состоит в том, и это наглядно показал опыт развития Австро-Венгрии и, в начале 90-х годов XX века, СССР и Югославии, что на определенном этапе или в определенных исторических ситуациях в развитии многонационального государства, в особенности имперского типа, централистская политика вкупе с социальным консерватизмом начинает противоречить интеграционным тенденциям в экономике и межэтнических отношениях, ведет не к сохранению единства государства, а к его развалу; а этнообразующие, разрушительные, на первый взгляд, тенденции, опираясь на последовательный демократизм, наоборот, объективно могли создать основу для сохранения единого государства, превращения его из многонационального в полиэтничное при формировании соответствующей экономической базы, гражданского общества, преобразовании его политической системы и национально-государственного устройства.

Национальное самоопределение и «славянская идея»

Славизму, когда он становится государственной идеологией, по формальной логике противостоят «национализм и сепаратизм». В результате процесс самоопределения славянских народов лишь загоняется внутрь и деформируется, что в наши дни и дало о себе знать в таких варварских и агрессивных формах.

Как политическая и правовая концепция «славизм» исчерпал свой относительно прогрессивный потенциал, который был ему присущ в XIX—начале XX века, когда он совпадал с процессом национального самоопределения. Выдохся и патриотический заряд, который вдохновлял людей во время второй мировой войны и лишь частично основывался на «славянской идее», ожившей вновь как противовес пангерманизму и расизму. Впрочем, уже тогда «славизм» стал составной частью сталинской великодержавной политики. Став инструментом государственной политики, «славянская идея» должна была неизбежно совпасть с политической идеей «государствообразующей» нации-национальности, что стало одной из причин кризиса всех «славянских» этнотерриториальных федераций. Это привело к росту великодержавных настроений, с одной стороны, и национальной нетерпимости — с другой. «Славянская идея» в ее политико-правовой форме давала и дает превосходную этнопсихологическую основу политике централизма, унитаризма, денационализации, сохранения больших и малых империй.

Создание полиэтничного государства с этнически родственным составом населения не решает проблем национального самоопределения само по себе, как не делают этого ни полиэтничные империи, ни моноэтничные тоталитарные государства. Наоборот, оно создает на этому пути дополнительные препятствия, создает иллюзию «братства» и равноправия. Полиэтничная, как и моноэтничная, общность не может выступать субъектом государственного права. Груз славянской идеи, в частности югославизма, не выдержали ни централистские авторитарные монархии, ни коммунистические этнотерриториальные федерации. А закономерности этнополитического развития многонациональных и полиэтничных государств с этнически родственным составом населения ничем не отличаются от развития таких государств, в состав которых входят этнически неродственные народы.

Процесс национального, в том числе и политического, самоопределения народов Восточной, Средней и Юго-Восточной Европы продолжается. Каждый народ ищет свои формы самоопределения, что заставляет пересмотреть унаследованные от XIX и начала XX веков представления об этом явлении. Опыт полиэтничных государств, в основу которых был положен принцип этнической близости населявших их народов, предостерегает нас от абсолютизации и принципов национально-политического самоопределения (рассматриваемых как одновременный политико-правой акт) и панидеологий.

Славизм в целом, так же, как и его региональные и национальные варианты, не смог стать долговременной конфликтопримиряющей силой, а превратился в силу конфликтогенную, противоречащую по направленности в данных исторических условиях и процессу национального самоопределения, и процессу становления демократической политической системы.

В нынешней ситуации «славянская идея» не принесет смягчения межэтнических и межгосударственных конфликтов. Наоборот, только усилит их.

Во-первых, внутри полиэтничных государств она только рассорит между собой населяющие их народы — что мы видим и на примере бывшего СССР, и на примере бывшей Югославии. Недаром «славянская идея» пользуется наибольшей популярностью в национально-радикальных кругах, делающих ставку на насилие, которое неизбежно вызовет адекватный и однотипный ответ в виде взрыва национального экстремизма других славянских, да и неславянских народов. Во-вторых, пропаганда «славянской идеи», как и любой другой пан-идеологической концепции, может резко обострить отношения между славянскими и неславянскими народами. В-третьих, попытка возродить «славянскую идею» во внешней политике вызовет отрицательные последствия в отношениях с другими славянскими народами и государствами. Необходимо также учитывать и существование совершенно различных трактовок «славянской идеи» национальными движениями разных славянских народов в зависимости от их принадлежности к разным историко-географическим регионам и группам славянства — восточной, западной или южной. Неславянские государства Европы и Азии увидят в этом попытку возродить прежнюю внешнеполитическую экспансию. Строить же экономические отношения на основе этнической общности не более разумно и экономически обоснованно, чем на принципах «близости общественного строя». Подобная попытка уже была предпринята в начале XX века в рамках движения неославистов, но окончилась безрезультатно7. В-четвертых, апелляция к «славянской идее» может вызвать неблагоприятную реакцию в других европейских странах, повлечь за собой отошедшие было в прошлое собственные панидеологические концепции.

«Славянская идея» не годится ни для восстановления внешнеполитического влияния России, ни для решения ее внутренних проблем. «Славянская идея» с ее коллективистским подсознанием противоречит решению стоящих перед нами задач создания развитого гражданского полиэтничного общества, основанного на принципах подлинного равноправия и свободы личности. От возрождения «славянской идеи» в любой форме проиграют сами славянские народы, а больше всего — сами его инициаторы.

Можно сослаться хотя бы на опыт С.Милошевича, возбуждавшего национальные чувства у сербов в Хорватии и Боснии и получившего сильного соперника на своем общенациональном пространстве в лице Р.Караджича. Их личное соперничество развернулось именно вокруг проблемы самоопределения бывшей государствообразующей в распавшемся государстве нации-национальности. Это должно послужить предостережением руководителям России. Возможны соперники не только в России, ими могут стать и лидеры среди русских, ставших национальными меньшинствами в странах СНГ и приобретших некую — пусть и ложную с формально-правовой точки зрения, но реальную — политическую легитимность и значимость не только в СНГ, но и на «общеславянском пространстве». При этом они будут выражать отнюдь не интересы России, а свои личные устремления и интересы представляемых ими государств или общностей.

Над нами витает призрак Югославии. СССР и СФРЮ изжили себя исторически. Это осознается всеми народами распавшейся СФРЮ и их лидерами. Поэтому сейчас никто даже не ставит вопроса о возможности воссоздания Югославии в границах 1990 года.

Но в России опять появились планы реинтеграции на панэтнической почве трех славянских народов и государств. Даже если это на какое-то время удастся, это путь к войне между ними, рано или поздно. Ведь не случайно и Украина, и Белоруссия уже второй раз отделяются от России. Еще раз история может не предоставить возможности мирного отделения. В случае воссоединения Россия и русские неизбежно опять будут играть роль «старшего славянского брата» со всеми вытекающими и уже хорошо известными последствиями. Кроме того, зададим себе вопрос: в состоянии наша собственная страна взять на себя груз государства с распределительной, затратной экономикой? «Величие» государства опять приведет к нищете населения. В этом едином государстве будет расти межэтническая напряженность между славянскими народами.

Сейчас наблюдается парадоксальная картина: в процессе модернизации и в какой-то степени для ее обоснования возрождаются по сути или используется по форме этноплеменное и конфессиональное сознание, свойственное средневековью. В момент, когда необходимо сотрудничество с другими государствами и народами, возрождается именно конфронтационный, конфликтный тип сознания, который служит обоснованием реинтеграционных процессов. При этом часто происходит совершенно неоправданное отождествление племени и этноса с цивилизационной, конфессиональной и политической общностями, что прямо ведет к требованию совпадения государственных границ с этноцивилизационными, что, в свою очередь, рассматривается как обретение «справедливости».

На деле же это приведет к нескончаемым войнам и конфликтам. «Справедливые границы» в истории человечества никогда не существовали. Поэтому единственным выходом при распаде полиэтничных и многонациональных славянских государств является превращение внутригосударственных границ в межгосударственные, признание их в международном праве и недопущение попыток пересмотра таких границ в соответствии с принципом совпадения этнических границ с государственными. Не говоря уже о том, что у авторов подобных планов чисто логически не сходятся концы с концами: с одной стороны, они рассматривают все славянское население распавшегося государства как одну этническую и политическую общность, с другой стороны, требуют расширения государственных границ своей узкой национальности в ущерб «братьям» и «соплеменникам».

Ответ на вопрос: является ли это возрождение следствием реформ или следствием их приостановки и существует ли прямая связь между экономическим и этнополитическим сознанием — требует отдельного рассмотрения. Интересен он и в стадиальном плане: являются ли конфликты в распавшихся СССР и СФРЮ стадией в развитии процесса самоопределения ее народов, стадией, которую уже пережили народы Западной Европы или же перед нами особый национальный (или региональный) конфликтный путь национального самоопределения?

Конечно, преувеличение роли этнических общностей и рассмотрение права самоопределения исключительно как права этнических общностей, а не сообщества граждан, несет опасность для государств. Это мы видели на примере и коммунистического (Сербия), и антикоммунистического (Хорватия) этнического национализма. Но столь же опасен с точки зрения возникновения межэтнических и межгосударственных конфликтов и этнический негативизм, распространившийся в некоторых научных и политических кругах как России, так и западных стран. Этнические процессы носят объективный характер, и их необходимо учитывать при принятии не только внутри-, но и внешнеполитических решений. Ведь этнические процессы уже на раз взрывали изнутри государства и ломали с таким трудом выстроенную систему межгосударственных отношений.

С этой точки зрения опасны и расширение НАТО, и объединение России и Белоруссии как ответ на это расширение. Что касается последнего, то ставка на союз на этноплеменной и конфессиональной основе невозможен исторически, поскольку входит в противоречие с процессом национального самоопределения как русских, так и белорусов. Более того, союз на такой основе двух отстающих в социальном и экономическом отношении государств против союза развитых национальных государств не имеет никаких перспектив и обречен на поражение и распад.

Расширение НАТО, союз с нынешним руководством Сербии и боснийских сербов, объединение с Белоруссией и этнотерриториальные претензии к Украине, угрозы в адрес государств Средней Европы, в том числе и славянских, — это поражение России, не только ее региональной (в Средней и Юго-Восточной Европе), но и «славянской» политики. Это ведет к ее полной изоляции, к тому, что наши ближайшие соседи, связанные с Россией многочисленными, в том числе и этнокультурными нитями, непременным элементом «демократического сознания» еще долго будут воспринимать антирусские и антироссийские настроения и концепции. Для России это шаг к превращению Средней Европы в Западную, а Восточной — в Среднюю.

Вместо реалистического и прагматичного использования своих действительно немалых реальных возможностей — политика, основанная на мифах, иллюзиях, миражах. Расширение НАТО — это поражение России не в Вашингтоне и Брюсселе, а в Варшаве, Праге, Софии, Загребе, Сараево, Белграде, Будапеште и Бухаресте. К этому перечню можно добавить и Киев, и Минск. До тех пор, пока российская политическая и интеллектуальная элита не преодолеет высокомерно-пренебрежительного отношения к этим странам и народам, пока не будет преодолен «западоцентризм», политика России в славянских странах Юго-Восточной и Средней Европы обречена на поражение.

Но даже если удастся на некоторое время повернуть историю вспять, этот союз будет разрушен объективными процессами национального самоопределения, победить которые не удавалось никому. Не говоря уже о том, что вместо решения насущной задачи формирования в России гражданского общества, нам вновь предлагают вернуться к этническому сознанию. Создание такого союза неизбежно приведет к обострению отношений и между русскими и белорусами (поскольку приведет к утрате этнической и политической индивидуальности), и между славянским и неславянским населением, которое будет чувствовать свое неполноправие, заложенное в самой идее «славянского государства».

Планы реинтеграции являются отражением несформированности и болезненности нашего исторического и этнического сознания, трудностей в процессе национального самоопределения и формирования общероссийского гражданского сознания. В самом деле, вместо интенсивного развития нам предлагают экстенсивное, вместо частной собственности на землю — присоединение территории,  вместо Крыма и Чечни — Белоруссию.

Разговоры о «славянском братстве» означают на деле отрицание этнической и государственной индивидуальности славянских народов, а о «православном единстве» — отрицание существенных различий между церквами и, тем самым, конфессиональной индивидуальности.

Славянские союзы были формой политического существования или мечтой во времена несформировавшихся наций и государств. А нынешние разговоры об этом оскорбительны для каждого славянского народа, они унижают его национальное достоинство и противоречат логике исторического развития.

Процесс самоопределения славянских народов ничем не отличается от процессов самоопределения остальных европейских народов. Многонациональное и полиэтничное государство с этнически родственным национальным составом развивается по тем же законам, что и с этнически чуждым. Иное дело, что в определенных исторических условиях этническая близость может стать дополнительным стабилизирующим государство фактором, а в других — усилить центробежные тенденции.

Ответ на вопрос: возможно ли в Восточной, Центральной и Юго-Восточной Европе образование полиэтничного гражданского общества и демократических государств, поскольку моноэтничное (как и социально однородное) государство по определению не может быть демократическим? — пока не найден.

Ответы на вопросы

Б.Цилевич. Насколько я понял, в вашем докладе прозвучал тезис, что рост националистических движений или, скажем помягче, повышение роли этничности в общественной жизни не обязательно должно привести к распаду полиэтничного государства, а наоборот, может как бы послужить преобразованию его из этнически ориентированного в мультикультурное. Правильно ли я вас понял? Если да, то есть ли какие-то прецеденты и в каких формах это может произойти?

С.Романенко. Вы поняли меня правильно, но это не обязательно должен быть этнический экстремизм. Если это совпадает по направленности с демократизацией общества, то это, наоборот, по-моему, укрепляет его. Такая возможность была в Югославии, может быть, даже (тут я сужу просто не как специалист, а как современник) была и в Советском Союзе. В Югославии она совершенно точно была. Она не реализовалась в силу совершенно других причин. Равно как и не обязательно обретение независимости должно было выливаться в военный конфликт. Долгий разговор. Так уже сложилось.

А.Тавризов. Я бы хотел чуть-чуть углубить предыдущий вопрос. Все-таки во всей Европе только Югославия стала страной, где вспыхнула страшная война всех против всех. Я как-то пару лет назад прочел одну из книг Вука Драшковича и понял, что это, видимо, страна с мифологизированным сознанием, если можно так сказать. То есть есть миф о панславизме, миф о панправославии, если угодно. Это уродливое слово, но я не знаю, как другое подобрать.

Я понимаю, что немножко повторяю предыдущий вопрос, но все-таки лично для меня непонятно, почему именно в Югославии получилось так. Ведь действительно, во все коммунистические годы для нас Югославия была страной послабления. Она не воспринималась как часть коммунистической системы, она воспринималась как одно большое послабление, и именно там реализовался этот кошмарный вариант «все против всех». Почему?

С.Романенко. Я хочу сказать, что мы и сейчас не знаем Югославию, и не знали раньше и не хотели знать. К Югославии или иной стране Средней и Юго-Восточной Европы относились и относятся с пренебрежением. Это одна из проблем нашего сознания. Пока мы не научимся с уважением относиться к нашим непосредственным соседям, нам ни на какие внешнеполитические успехи рассчитывать не приходится.

У сербов очень мифологизировано сознание это одна из характерных их черт. Может, даже более мифологизированное, чем у русских. Кроме того, у сербов так исторически сложилось, что действительно этническая принадлежность отождествляется с принадлежностью религиозной, то есть с принадлежностью к православию. И они, кстати, этим очень гордятся.

Югославия распалась уже второй раз в XX веке. Первый раз она распалась в 1941 году, после поражения от войск оккупантов, там тоже началась война всех против всех. У нас обычно об этом не говорят, говорят, что возникшее тогда независимое государство Хорватия Анте Павелича было фашистским, но ведь были фашисты и в Сербии, были фашисты и среди боснийских мусульман, воевавшие на Восточном фронте, равно, как и там и там были люди, которые сопротивлялись фашизму и воевали среди партизан Тито. Это была война «всех против всех», и мирное население не знало, кого бояться. Придут коммунисты — убьют, реквизируют, мобилизуют, придут четники сербские — то же самое, придут усташи — то же самое. Немцы не мобилизуют, но убьют и ограбят. В сознании всех этих народов живы воспоминания о событиях второй мировой войны.

Дискуссия: Самоопределение, национализм,

этнические конфликты

А.Осипов. Мне хотелось еще раз обратить внимания на те моменты выступления Светланы Аккиевой, которые для нас очень важны и которые, как мне кажется, были недостаточно ясно выделены и подчеркнуты.

Ситуация в Кабардино-Балкарии, особенно не нынешняя, а та, какой она была в 1991–1994 годах, — это хороший пример того, как создаются тупики и создаются именно при помощи идеи групповых прав и идеи самоопределения.

Еще раз — последовательность событий. В 1990 и 1991 годах работают две комиссии Верховного Совета Кабардино-Балкарской АССР по проблемам реабилитации балкарского народа. Таковых проблем много, и они очень разные: здесь и то, что люди не получили компенсаций за свое утраченное имущество, и то, что многие не смогли по экономическим причинам вернуться в родные места, и то, что изменилась сетка административного деления и балкарцы стали меньшинством почти во всех районах, и то, что территории традиционного проживания балкарцев экономически слабо развиты. Отдельного разговора требует психологический фактор — травмы людей, которые перенесли депортацию.

Можно, конечно, говорить об одной большой проблеме народа — в данном случае балкарского — и заставлять общество проглотить ее, так сказать, одним куском. А можно разбить ее на множество маленьких пилюль (подслащенных, естественно) и скормить частями. Разумеется, нашлось много желающих идти по первому пути.

Комиссии Верховного Совета работали с участием балкарской интеллигенции, но ничего конкретного сделано не было. Надо сразу сказать, что множество проблем было изначально создано руководством Кабардино-Балкарии и кабардинскими политиками, не отличающимися особой толерантностью к балкарцам и не желавшими идти на уступки. 16 ноября 1991 года состоялось заседание Верховного Совета республики, и на нем обсуждался вопрос о работе последней комиссии. Работа была подвергнута критике, и прозвучало несколько очень резких выступлений против балкарского движения и балкарцев в целом. Шла прямая трансляция этого заседания на всю республику, а как раз в это время собирался Съезд балкарского народа. И тут же, на следующий день, в ответ, под давлением эмоций Съезд принимает решение о выходе балкарских территорий из КБ ССР и провозглашении Республики Балкария. Спустя месяц, в декабре, силами балкарского движения, а точнее, Съезда и его исполнительного органа — Национального Совета, был проведен референдум среди балкарского населения. Около 80% избирателей-балкарцев высказались за самостоятельную РБ.

Что это означало на деле? Предполагалось, по сути, Кабардино-Балкарию поделить пополам и, что особенно занятно, распилить пополам же город Нальчик. Граница, как ее представляло балкарское движение, должна была пройти как раз по улице Советской, посреди города. Такие перекройки, если выражаться дипломатично, сопряжены с большими трудностями (особенно учитывая смешанное расселение). Но это балкарское движение в тот момент не смущало.

Еще один занятный эпизод. Лидеры движения нашли одного умельца, довольно известного специалиста по конституционному праву, профессора Московского юридического института. Он провел юридическую экспертизу и написал в заключении примерно следующее: этническая группа, а не что-то другое — это субъект права на самоопределение, референдум проведен в соответствии со всеми международными юридическими нормами и народ «самоопределился». Этот текст опубликовали в газете «Тре» («Балкарский форум»1), и балкарские лидеры потом радостно им потрясали. Вскоре собрался Съезд кабардинского народа, сформировал исполнительные органы кабардинского движения и принял решение о создании Кабардинской республики. Создалась ситуация не критическая, но чреватая разными коллизиями. Казалось, появились все условия для очень жесткой конфронтации. Представления двух движений о том, как должно проходить деление, решительно не совпадали. И тут надо отдать должное Валерию Кокову (вскоре ставшему президентом КБР) и вообще партии власти, которые сумели провести контрманипуляцию.

Произошла неожиданная вещь. Власти и кабардинское движение раньше чуть ли не плевались, когда слышали о балкарских требованиях. И вдруг Верховный Совет республики одобряет решения двух съездов: «Да, будем делить республику! Давайте создадим комиссию, которая определит, как это все делать». Созвали трехстороннюю комиссию из представителей официальной власти, балкарского и кабардинского движений. Комиссия долго заседала, до ноября 1992 года, и почти все заседания были посвящены спорам о том, где проводить границу между республиками. У кабардинской стороны были свои аргументы — ссылались на какие-то архивные изыскания, на этнографические данные, свои аргументы были и у балкарцев. Они заседали, заседали, заседали — и ни к чему не пришли. И парламент Кабардино-Балкарии уже в июле 1994 года отменил свое решение о поддержке деления республики и постановил, что работа комиссии зашла в тупик и республика не делится, что надо это дело замять, запретить все разговоры о разделе КБР и подтвердить ее единство и неделимость. Казалось, на этом история могла бы и закончиться, но...

Дело в том, что обе этнические партии размахивали лозунгом права народов на самоопределение. Лидеры балкарского движения говорили о том, что, ну вот, народ высказался, мы имеем императивный мандат, мы должны выполнять решение о Балкарской Республике и отступать нам некуда. «Умеренные» деятели Национального Совета, которые были согласны пойти на какие-то уступки, подвергались нападкам со стороны радикалов: «Они предатели, преступники, засланные то ли КГБ, то ли ЦК компартии, чтобы развалить национальное движение!» И умеренным приходилось волей или неволей говорить: «Да, мы с решением народа согласны, но своя республика — это не завтрашняя цель, а задача на долгие десятилетия». Тем самым были заблокированы возможности или, как минимум, созданы достаточно серьезные препятствия для решения многих текущих проблем. Потому что все меры, которые могли бы снять напряженность, воспринимались властью и кабардинским движением как шаги в сторону раздела республики. А все частные решения, предложенные властью, подвергались жесткой критике со стороны балкарских радикалов (надо сказать, отчасти справедливо) как маневры, призванные дезориентировать их движение. А ведь можно было в какой-то мере менять административно-территориальное деление, избирательные процедуры, можно было проводить изменения в структурах органов власти и т.д. Но кабардинские организации вставали на дыбы и говорили, что это не пройдет, потому что это первый шаг к тому, чтобы поделить республику, а балкарское движение говорило о том же самом — «да, мы все эти меры используем для того, чтобы добиться своего».

Власть не дремала и переманила на свою сторону почти всю балкарскую номенклатуру и «статусную» интеллигенцию. Надо упомянуть, конечно, и про ошибки балкарского движения, которое не сумело работать со своим населением, не создало низовых структур, про дрязги внутри Национального Совета и прочее в таком же духе. В НСБН пришел отставной заместитель командующего Группы российских войск в Закавказье генерал-лейтенант Суфиян Беппаев, который взял в руки всю власть в Совете и вытеснил оттуда всех своих оппонентов. Все это привело к ослаблению балкарского движения. Власть сумела эти обстоятельства использовать и закрепить свою победу тем, что провела второй референдум в 1994 году среди балкарского населения, каковое высказалось за единство КБР столь же единодушно, даже более единодушно, чем в 1991 году за ее раздел.

Последняя попытка провозгласить Республику Балкария и создать органы власти была предпринята в ноябре 1996 года Съездом балкарского народа, но весь пар опять ушел в гудок. Власти тут же провели третью контрманипуляцию — собрали съезд балкарских депутатов всех уровней, и этот съезд осудил решение Национального Совета. Против некоторых особо активных участников Съезда балкарского народа возбудили уголовные дела2. Генерал Беппаев еще до третьих петухов публично от всего отрекся. Я, к сожалению, не знаю деталей последних событий, но ситуация как будто стабилизировалась благодаря ловкости президента Кокова и его администрации.

Это полезный пример. Хороший пример, во-первых, того, как с помощью логики этих групповых прав происходит буквально навязывание конфронтации. Во-вторых, встает законный вопрос: а где же тут воля народа? Кто ее олицетворяет: Национальный Совет, балкарская номенклатура в органах власти, съезд депутатов всех уровней или еще кто-то? Когда народ выразил свою «истинную волю» — в 1991, 1994 или 1996 году? Есть такое эфемерное понятие, которым можно легко манипулировать, что мы и наблюдали.

С.Червонная. Мне хотелось бы в этой аудитории обратить внимание на то, что происходит сегодня в Балкарии, а именно на массовые нарушения прав человека в Кабардино-Балкарии после 1-го Съезда балкарского народа, проведенного 17 ноября 1996 года. Светлана Аккиева говорила об этом глухо, хотя она, по-моему, отлично знает то, что знаю я. После 17 ноября дом в Нальчике, где размещались балкарские общественные организации, был подвергнут разгрому, проведенному органами внутренних дел Кабардино-Балкарии по прямому указанию Президента республики. Офисы данных общественных организаций, включая и Национальный Совет балкарского народа, и различные молодежные и ветеранские организации балкарцев, были опечатаны, документы изъяты, многие активисты доставлены в отделения милиции для допросов. На лиц, избранных 1-м Съездом балкарского народа в Государственный Совет, заведены уголовные дела, им предъявлены обвинения в антиконституционных действиях, в то время как съезд был проведен на законных основаниях и легально, а решения, принятые этим съездом, связанные с восстановлением Балкарской автономии в составе Российской Федерации, соответствуют и праву народов на самоопределение, и закону Российской Федерации о реабилитации репрессированных народов и никак не противоречат ни российской Конституции, ни устоям российской государственности, поскольку Балкария даже не ставит вопрос о ее выходе из Российской Федерации и никаких сецессионистских, сепаратистских тенденций в балкарском национальном движении нет. Балкарцы не хотят оставаться бесправным меньшинством в составе Кабардино-Балкарской республики, свою волю в этом отношении они четко и однозначно выразили на референдуме, проведенном еще в 1991 году, и насилие над этой волей, которое сегодня совершается под прикрытием демагогической завесы, включая разного рода заявления «раскаявшихся» активистов и продиктованные администрацией резолюции собраний, проведенных под контролем силовых и президентских структур, представляется мне грубым попранием и ущемлением права балкарского народа на самоопределение.

Ликвидация нежелательных для правящей администрации последствий 1-го Съезда балкарского народа проводилась в Кабардино-Балкарии с прямым нарушением прав человека. Мы располагаем, например, информацией об избиении восьмидесятидвухлетней учительницы при операции по очистке здания, в котором размещались балкарские общественные центры, о незаконном обыске в доме депутата Эльбрусского районного совета Расула Джеппуева (обыск этот был произведен в его отсутствие, без санкции совета, депутатом которого он является) и других подобных фактах.

Меньше всего я хотела бы идеализировать деятельность Национального Совета балкарского народа под руководством генерала Беппаева, но такого рода советы и их предводители приходят и уходят, а балкарские проблемы в Кабардино-Балкарии остаются. И недостаток школ с обучением на балкарском языке, и ограниченные возможности представительства балкарского народа в органах исполнительной власти, и многие другие социальные и политические проблемы — все это сплетается в тугой узел нарастающей межэтнической напряженности. Развязать этот узел можно очень просто, восстановив самостоятельную Балкарскую автономию, которая уже существовала до депортации балкарского народа. Такое решение соответствует воле балкарского народа, но противоречит интересам правящей администрации.

Не следует при этом преувеличивать сложность территориального размежевания районов с компактным проживанием балкарского и кабардинского населения. Этой мнимой сложностью, якобы неразделимостью территорий манипулируют и запугивают общественность те, кто не желает приложить усилий к разрешению балкарского вопроса. Любая компетентная комиссия на основе серьезного анализа нынешней демографической, этнографической ситуации и исторических данных могла бы дать конструктивные рекомендации, которые при доброй воле и понимании интересов балкарского народа не так уж сложно было бы реализовать при проведении административных границ между Кабардой и Балкарией. Сам балкарский народ хорошо знает, где начинается его земля, и не претендует ни на какие территории, не относящиеся к исторически сложившейся и уже существовавшей как административная единица до депортации балкарского народа Балкарии. И существование Балкарской республики, Балкарской автономии (разумеется, не моноэтничной, но столь же самостоятельной, как Адыгея, Кабарда, Осетия или Ингушетия) на современном Северном Кавказе, в общих границах Российской Федерации вполне реально и правомерно. И если решению этого вопроса помешать сегодня, он все равно будет возникать вновь и вновь.

Балкарцы — это меньшинство, искусственно созданное меньшинство на своей исторической родине, и мы не можем говорить о создавшемся в Кабардино-Балкарии положении, не думая о необходимости защиты прав национального меньшинства.

С.Аккиева. У меня небольшая реплика. Я очень уважаю Светлану Михайловну и очень признательна ей за все предложения. Но я всегда руководствуюсь одним принципом — «не навреди». В той республике, где я живу, слово ученого, человека, который имеет доступ к информации и образованию, очень много значит. Лозунги Национального Совета балкарского народа и лозунги Кабардинского национального движения много для меня значат, но если завтра эти два народа пойдут один против другого из-за неумной политики не важно какого национального движения, то, мне кажется, возникнут гораздо более серьезные проблемы, чем нынешние трудности отдельного национального движения — кабардинского или балкарского.

Я никогда не забываю, что являюсь представителем балкарского народа, который перенес достаточно много страданий во время депортации. Я ничего этого лично не знаю, я выросла на своей земле, в Кабардино-Балкарии, я не видела всех тех унижений, которые пришлось увидеть моим малолетним родителям. Моей матери было четыре года, а отцу было десять лет, когда их высылали... Но я всегда помню, что любое неверное слово — мое или чужое — может привести к непоправимому. Что же касается права народа на самоопределение или прав человека... Опять же это моя личная точка зрения. А стоят ли эти права человеческих жизней, за них заплаченных? Стоила ли борьба абхазского, чеченского или любого другого народа тех страданий, которые пришлось перенести?

А.Даниэль. Один-единственный «злостный выпад» против Светланы Михайловны. Вы сказали, что народ обычно знает, кому принадлежит определенная территория... Да, народ обычно знает, кому принадлежит некоторая территория, иногда бывает, что два народа знают, кому принадлежит некоторая территория. Иногда эти знания не совпадают, а что из этого получается, всем нам хорошо известно.

С.Романенко. Я хочу сделать несколько замечаний как человек, который занимается в последнее время Югославией. Как я уже говорил, у нас сложилось довольно странное восприятие этого конфликта. Российское общественное мнение, в том числе и сугубо демократическое, находится на стороне сербов, то есть отдает предпочтение одной стороне, что противоречит, на мой взгляд, вообще самой идее какого-то посредничества и справедливости. Надо очень четко понимать, что в этом конфликте нет «хороших» и «плохих» парней, как говорят американцы, а есть, к сожалению, только преступники и жертвы, причем на каждой стороне.

В той же Боснии все три народа являются коренными, проживают там издревле. И ведь боснийские мусульмане — это славяне, предки которых приняли ислам. Они являются славянами по этническому происхождению и европейцами по многим своим чертам, поэтому позиция: «Защитите славян от мусульман» — она просто смешна. Но надо сказать, что такой же позиции часто придерживается и европейское сообщество, которое рассматривает образование Боснии и Герцеговины как попытку создания мусульманского государства в Европе. Я думаю, что как раз тем самым оно отталкивает руководство Сараево, в котором, конечно, отнюдь не ангелы, от Европы и толкает его в руки действительно наиболее радикальных исламских режимов.

Очень важный момент — несмотря на то, что, казалось бы, хорваты, сербы и боснийские мусульмане принадлежат к трем разным конфессиям, на мой взгляд, война 1991–1995 годов не носила абсолютно никакого религиозного характера. А был этнический и социальный конфликт.

Так называемая Республика Сербская Краина в основном была создана на территории военной границы, но это образование до распада Австро-Венгрии было не этническим хорватским или сербским государственным образованием, а военно-территориальным в рамках Австрийской империи, а затем Австро-Венгрии. И никакого отношения к хорватской и сербской государственности оно не имеет, поэтому исторического обоснования создания этой республики просто не существует.

На мой взгляд, этническая общность не может быть субъектом государственного права и собственником территории, как часто она рассматривается хорватским и сербским политическим сознанием и политической идеологией. Но дело в том, что речь идет о региональной особенности этнического самосознания в Средней и Юго-Восточной Европе, и эта особенность состоит в том, что национальность, или этнос, они всегда отождествляли с нацией, а нация была для них заимствованным понятием из западноевропейского «народ». Эта традиция сохранилась и сейчас. Если мы посмотрим конституции и Союзной Республики Югославии, и Сербии, и Хорватии, то несмотря на то, что многие положения прописаны там в соответствии с, как они сами говорят, высшими стандартами международного права, чувствуется, что полный приоритет отдается этнической общности в ущерб правам индивидуума, правам человека.

Б.Цилевич. Я хотел бы выделить два момента в докладе Сергея Романенко о Югославии. Мне кажется, что тут есть тезис, относительно которого я уже задавал вопросы, что этнонационалистические тенденции могут привести к каким-то позитивным изменениям, если они совпадают с демократическим направлением.

Мне кажется, это очень распространенное заблуждение, очень опасное заблуждение. Речь идет о том, что представляется принципиальным, о разных системах ценностей. То есть этнонационалистические тенденции никогда не могут совпадать с демократической ориентацией, потому что это совершенно другое направление, совершенно другая базовая система ценностей. То есть, по большому счету, или демократия, или национализм.

Наверное, нужно говорить об определениях. Я говорю об определении национализма в геллнеровском смысле3: границы этнические должны совпадать с государственными, со всеми вытекающими последствиями. Я не верю в этот положительный, либеральный, демократичный национализм. Для этого есть другие термины. Все это можно свести к индивидуальным правам. Если речь действительно идет о некоторых культурных потребностях и возможностях для их удовлетворения, то для этого не нужна ни националистическая фразеология, ни так называемое этническое предпринимательство, ни национальное движение, в конце концов, потому что национальное движение — это понятие более широкое, чем, например, культурная общность. И задачи другие, и формы другие, и цели другие.

То, что я называю нашим общим мифом и довольно опасным мифом, — это именно это деление: на хороший национализм и плохой национализм. Эта граница исчезает мгновенно: на самом деле и то и другое — это одно и то же. Понимаете, я в некотором смысле прошел этот путь изнутри. Мне никогда не были близки националистические идеи, но с 1988 по 1990 год я был активным членом Народного фронта Латвии, и, в общем, было совершенно понятно с самого начала, что само понятие «национал-демократичное движение» по сути своей противоречиво. В Народном фронте, как и в большинстве национальных движений того времени, присутствовал как националистический, так и демократический компонент.

Я не знаю ни одного примера, когда какое-либо из так называемых национал-демократических движений того периода в итоге трансформировалось в общедемократическое движение, — все они в итоге ушли в чисто националистические движения, в большей или меньше степени радикальные.

А.Осипов. Мне хочется возразить Борису Цилевичу. В идеальной модели оно, конечно, так: идеи прав и свобод личности плохо совместимы с идеей надперсональной «нации», признание «прав» которой будет означать отрицание или умаление прав индивида, особенно если под «нацией» понимается этническая группа. Но дело в том, что либерально-демократический идеал и реальная, историческая демократия — несколько разные вещи. Концепт демократии и концепт национализма исторически связаны друг с другом. И там, и там массовка выступает как критерий истины.

Исторически и либерализм не противостоит национализму, более того, берусь утверждать, что национализм — оборотная сторона либеральных идей. Либералы очень сильно доверяют человеку вообще. Если человек вообще есть свободная и ответственная личность, то, собравшись вместе, эти личности якобы могут вести себя как одна большая ответственная личность. Здесь по меньшей мере три ошибки: не всякий человек есть свободная и ответственная личность, не всякая личность способна на ответственные политические решения, коллективное действие не сводится к сумме индивидуальных действий. Гражданская ответственность не дана от природы, она становится реальностью только в определенном культурном контексте и в стабильных государственных рамках. Вера в человеческий разум — хорошая вещь, но как нравственный ориентир, а не руководство к практическим действиям. После Таджикистана, Боснии и Руанды все разговоры про «свободолюбивые народы» стали просто неприличными.

В либерализме сильна дезинтегрирующая составляющая — идея прав и свобод личности, а интегрирующая составляющая слаба, и ее место заполняют разные формы национализма — идея нации, «супериндивида» со своими «правами», то есть самый примитивный коллективизм. Это сочетание очень наглядно продемонстрировал еще Руссо. Тем хуже для либерализма. В практическом плане связь либерализма и национализма даже в настоящее время очень четко прослеживаются, например, в таком широко распространенном (не только в России) феномене, как «демшиза». Именно либералы охотно поддерживают идеи групповых прав и «позитивной дискриминации», либералы выступают в защиту разных «освободительных движений» «малых народов», не особенно задумываясь, что за всем этим стоит. Расхожее представление о либералах как о «беспочвенных», оторванных от жизни идеалистах, радеющих только об индивидуальных правах и пренебрегающих «национальными чувствами», является в значительной степени мифом. Сложилась парадоксальная ситуация: тех, кто готов последовательно, действительно с либеральных позиций и без двоемыслия противостоять национализму, буквально единицы, а желающих покритиковать либерализм за игнорирование «этнического фактора» и людей, призывающих к уступкам национализму, — толпы.

Э.Зейналов. Здесь столько цитировали классиков марксизма, и я решил вспомнить еще одного — Плеханова, его знаменитую фразу о том, что «не надо было браться за оружие». Логика конфликта заключается в том, что все начинается с маленького ручейка крови. Этот маленький ручеек крови по чьему-то далеко не меткому высказыванию взращивает дерево свободы. Предполагается, что нужно обязательно проливать кровь на «алтарь свободы».

Здесь упоминался Карабах. Я не хочу говорить о том, какие потери понесла азербайджанская сторона, а остановлюсь на том, что дал радикальный подход армянам. Только из Карабаха бежали 54 тысяч армян, еще 350 тысяч из Баку, Гянджи, других районов вне Карабаха. Из-за блокады, из-за войны от 400 до 700 тысяч армян бежали из самой Армении. В общей сложности это составляет около миллиона человек. То есть в восемь раз больше, чем жило армян в Карабахе.

Вот результат такого эгоистического подхода к идее самоопределения, когда страдает на порядок больше своих же людей, и серьезно страдает, даже несмотря на то, что в Карабахе армяне победили. Результат минусовый — разоренное хозяйство когда-то цветущего края. Мне кажется, постановка вопроса, что надо хвататься за оружие, если у тебя не хватает, допустим, учебника, или надпись идет на двух языках, а не на трех, глубоко пагубна.

М.Кораллов. Не хочу и не могу оставаться безучастным. Я считал себя не вправе выступать на этой конференции, потому что занимался проблемой самоопределения наций очень давно, когда погрузился в эстетику и критику начала века, европейскую и русскую. В социал-демократическую, в том числе ортодоксально-большевистскую, ревизионистскую, реформистскую и т.д. И занимался я ею до тех пор, пока, как мне показалось, не уяснил себе проблему. Она прояснялась по мере изучения общей концепции того или другого политика, теоретика. Если, допустим, Роза Люксембург выступала против самоопределения наций применительно к Польше, потому что глубоко верила: грядет всемирная революция, необходимо объединение сил, изоляция польского пролетариата пользы не принесет («Красная Роза» считала, что нельзя разбивать ряды); если, допустим, большевики, начиная с Ленина, были за самоопределение, — то оттого, что видели перед собой четкую цель, сознавали свою практическую задачу. Они упразднили губернии, на которых сегодня настаивает Жириновский, они создали республики, потому что большевикам понадобилась поддержка национальных сил разрушенной империи. А когда новая империя была уже сколочена, причем не столько по ленинскому, сколько по сталинскому проекту, хорошо известно, какая участь постигла эти национальные силы. Присутствующие хорошо знают, к примеру, судьбу Скрыпника на Украине, Мдивани в Грузии и других деятелей, посмевших мечтать о независимости, проявлявших малейшую строптивость. И даже не проявивших намека на строптивость, но, на взгляд Сталина, способных на нее намекнуть.

Я совершенно уверен, что все те проблемы, которые мы обсуждаем здесь и за которые яростно сражается XX век, были отмечены и весьма проницательно разработаны на рубеже XIX—XX столетий. На мой взгляд, политологию предвоенной и предреволюционной эпохи Европы — прежде всего Германии и России — было бы справедливо рассматривать сегодня как своего рода «лабораторию идей», которые вскоре пошли в серийное производство, в массы, разумеется, переживая при этом метаморфозы, неизбежно связанные с промышленной эксплуатацией.

Доказывать сейчас эту гипотезу нет ни времени, ни желания и, полагаю, необходимости. Каждому, кто находится в аудитории, со школы известны имена Станиславского, Мейерхольда, Скрябина, Стравинского, Репина, Серова, Врубеля, Кандинского, Рейнгардта, словом, история театра, изобразительного искусства, музыки, литературы. Едва ли случайно переворот в науке, открытия в физике, в частности теория относительности Эйнштейна, падают на тот же период, когда вырабатывалась социальная программа начавшегося столетия.

Оттого, честно говоря, я несколько скептически отношусь к выступлениям ораторов, которые пытаются на нашей встрече предложить в качестве новаторских те откровения, о которых шли споры век назад. И наоборот, с большим интересом слушал я тех, кто осмысливает опыт наших дней. Мы ведь добрались до конца века. И какого века! Мы собрались в столице, в Москве, когда переживает жесточайший кризис атомно-водородная, выступавшая под флагом социализма держава, чья власть еще недавно распространялась от Дальнего Востока до Европы и чье влияние сказывалось на всех континентах.

Гласность предоставила нам возможность заново и куда точнее, чем прежде, оценивать факторы и взвешивать факты, объясняющие наглядную мощь и скрытые пороки, кровавую трагедию и постыдный фарс, без которых не обходится история России. Мы в состоянии широко обсуждать здесь тенденции, которые не только в бывшей Стране советов, но и на всем пространстве Земли ведут к жесточайшему обострению национального вопроса и, следовательно, к необходимости по-новому ставить, если, к сожалению, не решать, проблему самоопределения.

По-моему, историческая справка, подготовленная просветительской группой по правам человека и скромно озаглавленная «материалы к семинару», дает очень содержательную, очень насыщенную картину упорных поисков умозрительного решения многострадальной проблемы, продолжавшихся со времен Французской революции 1789 года. В брошюре я впервые познакомился с превосходно подобранным букетом извлечений из хартий и деклараций, пактов и резолюций, накопленных человечеством за два века. В букете поистине «сто цветов» — цветов из Версаля, Сингапура и Эритреи, Югославии и Намибии...

Наивно думать, что, увлекаясь абстракциями и состязаясь в эрудиции, мы за два дня сумеем высидеть здесь какие-то свеженькие и небывало точные принципы, какие-то формулы, навсегда исчерпывающие тему. Дело не в формулах. Перед нами реальный живой процесс, которого никто не наблюдал никогда. Процесс уникальный. Потому что никогда не было советской империи, не было атомно-водородной соцдержавы. Никогда не было такого раскола тоталитарного государства. Никогда не было такого соотношения национальных сил и лагерей, такого расклада религиозных сообществ.

Мне казалось, что главная задача нашей встречи заключается именно в искусстве конкретного социального анализа. И если мы, правозащитники — я в данном случае говорю от имени объединения зэков, поскольку в Правозащитный центр не вхожу, — если мы, правозащитники «Мемориала», всерьез озабочены делом, то наша гражданская задача заключается именно в том, чтобы отточить мастерство этого анализа. В том, чтобы не делать ошибок ни в горячих точках, ни в прохладных. А слушая докладчиков, я не раз ощущал, что за схоластикой терялась, уходила в песок, на мой взгляд, основная задача. Подчеркиваю: задача конкретного социального анализа восьми десятков «горячих точек» и опаснейших очагов, которые, по мнению специалистов, взрывоопасны.

Я понимаю, что мой призыв несколько запоздал. Я говорю под занавес. Разумеется, тактичнее завершить свою реплику благодарностью, а не упреком. Искренне благодарен за то, что мне дали повод, меня заставили вновь размышлять над опытом XX века. Чрезвычайно сложным опытом, потому что на наших глазах справедливость мгновенно превращается в несправедливость, черное — в белое, агрессоры превращаются в тех, кого необходимо защищать. Вроде бы хорошо, что рухнул тоталитарный режим и пришла свобода. Но люди увидели изнанку свободы, ахнули, узнав цену, которую приходится за нее платить. Сегодня сколько угодно впавших в отчаяние и забывчивых, готовых вернуться назад. Для них права человека — это вчерашние права. Золотой век для них всегда позади.

Перед нами и всей страной стоят задачи огромной трудности. Для их решения необходим конкретный социальный анализ.

А.Осипов. Из поля нашего рассмотрения выпал один очень важный сюжет. Мы в основном говорим про вооруженные конфликты и про деятельность экстремистских движений. Сецессия не обязательно достигается путем вооруженного насилия. Сепаратисты могут использовать две стратегии. Одна — откровенно революционная: разрыв с существующим режимом и утверждение своей власти явочным порядком. Другая — «ползучее решение», или движение к цели step by step. Известный пример — так называемый «балтийский путь к независимости». Движение начинает действовать в рамках существующих законов и пользуется имеющимися демократическими институтами. Происходит эскалация требований, достигнутое используется как плацдарм для дальнейшего продвижения, на каждом новом рубеже ставятся новые задачи, а в один прекрасный момент правительство теряет контроль над ситуацией и возможности мирными и законными средствами воспрепятствовать дезинтеграции. Подрывное движение оказывается в заведомо выигрышной позиции: оно меняет правила игры на ходу и удерживает инициативу. Не секрет, что Ясир Арафат заключает соглашения с израильским правительством о палестинской автономии и в то же время, выступая перед своими сторонниками, заявляет, что это все тактические уловки, а главная цель — уничтожить Израиль — остается неизменной.

Я знаю людей, которые считают, что главное — чтобы в конфликтных ситуациях обошлось без насилия, а там хоть трава не расти. Полагаю, все не так просто, и не стоит кричать «ура», если какое-то движение использует «ползучее решение», а не берется за оружие. Отсутствие прямого физического насилия — это хорошо, но это еще не все. Во-первых, невооруженный конфликт всегда может стать вооруженным, поскольку в обоих случаях сохраняется одна и та же логика. Во-вторых, успех любого националистического движения действует поощряюще на другие подобные группировки, совсем не обязательно мирные, и деморализующе на международные организации. В-третьих, мирные движения располагают достаточно большим набором средств, позволяющих ограничивать права и социальные возможности оппонентов. У меня не вызывает восторга поощрение «мягких этнических чисток».

В-четвертых, и это главное, «ползучее решение» в сочетании с лозунгом «права на самоопределение» — очень опасное сочетание. Опасное в том смысле, что оно уничтожает, а не создает почву для компромисса, как иногда думают. Когда говорят, что такое-то движение борется за самоопределение, то тем самым заранее назначают победителя: одна партия добивается осуществления некоего, чуть ли не естественного права, а другая злобно пытается этому воспрепятствовать. Лозунг «самоопределения» для той стороны, которая его использует, — это моральная и псевдоюридическая санкция на то, чтобы менять в одностороннем порядке, на ходу правила игры. Договорились, допустим, о территориальной автономии как о компромиссе, а потом одна сторона скажет: «Мы передумали, мы теперь хотим полной независимости, на все договоры нам плевать, потому что свой статус мы определяем сами, свободно и без вмешательства извне», — и с формальной точки зрения будет совершенно права. Во многих случаях и во многих странах можно было бы провести глубокие реформы, если бы правительству не приходилось считаться с такой возможностью: умеренное движение радикализуется, перерастет в сепаратистское и получит поддержку своим требования извне. Это нависает как кошмар над любым государством, имеющим компактно проживающие меньшинства. Разумеется, все действуют по принципу: «Не буди лихо, пока оно тихо».

Б.Цилевич. Светлана Михайловна сказала, что решающую роль в восстановлении независимости Литвы сыграло то, что литовцы этого хотели. Увы, я участвовал в этом процессе. Литовцы всегда этого хотели, так же, как и латыши всегда этого хотели, и некоторые за это пытались бороться, но незначительное меньшинство. Решающую роль в этом процессе все-таки сыграли те факторы, о которых говорил Эльдар Зейналов, то есть договоренность внешних актеров. Это сильные мира сего приняли решение, что да, балтийские государства должны стать независимыми. И Горбачев это признал после визита в Литву и внутренне с этим смирился. И все, что произошло потом, — это были уже какие-то флуктуации. Грубо говоря, мы вышли на улицы и на баррикады тогда, когда узнали, что нам за это ничего не будет. Это немножко цинично, но по большому счету это действительно так. Были люди более посвященные в это, а я был молодым, наивным и глупым. Я не знал, будет мне что-то или нет, но считал, что морально я должен быть там.

Теперь, я думаю, что многие мемориальцы, возможно, подобные эмоции испытывают в связи с другими событиями, не будем уточнять, какими. Понимаете, здесь очень важно не легитимировать эти потенциально очень опасные мифы и не снижать уровень требований. Мне очень понравилось, что сказал Александр Даниэль относительно сильного и слабого. То есть важно не пропустить тот момент, когда слабый становится сильным, и сразу начать требовать с него в том объеме, в котором позволяют требовать его сегодняшний статус и сила. Потому что это дитя, пока вырастет, может очень много дров наломать, и исправить это будет потом очень трудно.

С.Червонная. Здесь прозвучало одно очень интересное выступление, которое почему-то не получило отклика. Я имею в виду то, что сказал Марлен Михайлович Кораллов и что лежит в русле нашей общей дискуссии.

Мы касались многих вопросов, и каждый из участников дискуссии предлагал свое решение и высказывал свою точку зрения. Вряд ли мы могли прийти к единому знаменателю. Существует право наций на самоопределение или нет, эффективно оно или нет, принцип это или право, с большой или маленькой буквы — все остается сомнительным и спорным. Но одно совершенно очевидно: за этим разговором, за этим правом стоит вопрос — кому выгодно (cui prodest)? Исторический и юридический вопрос.

Если в начале века ответ на него люди находили исходя из своих политических целей, то, наверное, так же это обстоит и сейчас. И это есть та самая конкретность, которая необходима в ходе исторического и политологического анализа. В отвлеченном, чисто теоретическом плане на вопросы, связанные с правом народов на самоопределение, может быть дан и положительный, и отрицательный ответ, и трудно сказать, какая из логических конструкций окажется более убедительной и прочной. Но мне кажется, что при решении этих вопросов мы должны прежде всего исходить из тех конкретных исторических условий, в которых произошел развал СССР и в которых оказалась современная Россия. И если встать на эту конкретную почву, сразу прояснится, кто и за что, собственно, ратует. Те, кому выгодно сохранение режима, сохранение того, что я упорно и убежденно называю империей, естественно, будут против права народов на самоопределение, и в соответствии с собственными политическими целями и позициями они будут искать все возможные юридические аргументы и исторические аналогии, чтобы показать ущербность этого «права», его несостоятельность, фиктивность и тому подобное. А все дело в том, что им невыгоден и даже крайне опасен такой сценарий ближайшего будущего российской государственности, по которому народы России, вслед за чеченским народом, вспомнят о своем праве на самоопределение. Для этих людей право наций на самоопределение, как красная тряпка для быка, это нож острый, это развал той государственной системы, которой они служат и которая их кормит, это конец их благополучия, это опаснейший принцип «домино», призванный разрушить федеративное устройство России, от которой одна за другой отпадут входящие в ее состав республики и автономии. Они заинтересованы в государственном «status quo» или даже в предшествующем созданию Чеченской республики Ичкерия «status quo ante», и в соответствии с этой установкой, с этой политической выгодой будут подбираться все аргументы и выдаваться социальные заказы теоретикам и научным институтам, обслуживающим правящий клан.

Для тех же, кто считает, что не было в истории нашего Отечества ничего страшнее и ужаснее (и для русских, и для других народов, оказавшихся в орбите российской экспансии), чем этот монстр — многонациональная империя от моря до моря, от Кенигсберга до Курильских островов, чем этот режим насилия и угнетения, — для таких партий, политических сил, граждан «право наций на самоопределение» — это важнейший инструмент разрушения прежней имперской системы, определявшей устройство не только царской России, но и Советского Союза, а в какой-то мере — и современной Российской Федерации. Поэтому каждый выбирает для себя то, во что верит, чему служит. Те, кому нужно сохранение режима, который ведет войну против своих же народов, разумеется, скажут, что право наций на самоопределение опасно, неразумно, что нам от него нужно отказаться. Они найдут или придумают тысячи признаков и доказательств его несовершенства, потому что оно им не выгодно. А тем, кому страшно продолжение данной истории, тем нужно этим правом воспользоваться, потому что оно им выгодно.

Может быть, это несколько цинично звучит, но вот такой прагматический вывод я сделала.

А.Черкасов. Сейчас был снова задан основной вопрос философии. Но как говорят, не так страшен национальный вопрос, как ответ на него. Что может быть страшнее того, советского государства? Его крушение. Нам уже показали это на примере Югославии. А у нас опять режут империю по границам губерний, военных округов, чего угодно, называют это самостоятельными государствами. Полковники становятся лидерами, президентами. И опять все по новой, к новой интеграции, к новым войнам. И опять к новому развалу. Как говаривал товарищ Сталин, отвечая на вопрос, какой из двух уклонов хуже, — да оба хуже. Мы же не говорим, что лучше: это государство, в котором угнетались народы, или развал этого государства, где народы режут друг друга по мере сил. Времена не выбирают.

Время говорить о праве народов на самоопределение было, когда было то государство. Сейчас мы видим нечто другое, и сейчас болит другое. Вот некий несинхрон в этом вопросе — мода и несинхрон. Что хуже? Хуже то, что есть. С другой стороны, «армянское радио» спросили, когда же будет лучше? «Армянское радио» ответило: «Лучше уже было». Поэтому я призываю вас, господа: дай Бог, чтобы мы оставались в рамках дискуссии о праве, дискуссии о международном праве, дискуссии о правах личности, не перемещаясь в область права вооруженного конфликта, ибо там основное право — это право солдата на убийство. Давайте строить в дальнейшем то ли законы, то ли что-то еще так, чтобы это право не нужно было реализовывать.