Глава 10. НЕОСТОРОЖНАЯ ВИНА

Неосторожная вина приобрела в советском гражданском праве большее значение, чем вина умышленная. Это объясняется тем, что собственно-гражданские правонарушения (т. е. такие, которые не являются одновременно и уголовными) совершаются у нас по неосторожности гораздо чаще, чем по умыслу.

Преимущественное значение неосторожной вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности опре-

1 См. в связи с этим следующие, наиболее интересные определения Судебной Коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам: по иску Джалиашвили к Храмгэсстрою («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 112»);

по иску Краснодарского жиркомбината к Управлению железной дороги им. Ворошилова, там же, стр. 128; по иску «Главнефтесбыта» к Управлению Ташкентской железной дороги. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., стр. 191»); по иску Сергеевой и других к Крейзмаиу. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г., М„ 1948, стр. 207—208»);

по иску Аздузтреста к управлению Каспфлота. («Судебная практика Верховного суда СССР, 1948, № 5, стр. 35—36»).

267

деляет и тот интерес, который проявляет наука советского гражданского права к изучению этой формы вины. Однако нельзя не отметить, что теоретическая разработка проблемы неосторожной вины в нашей литературе далеко не соответствует той общественно-политической важности, которую придают советские судебные и арбитражные органы неосторожным правонарушениям. Между тем от правильного разрешения проблемы неосторожной вины во многом зависит успешное рассмотрение большинства гражданских дел, а вместе с тем и осуществление важнейшей задачи советского правосудия по коммунистическому воспитанию советского народа.

Борьба с небрежностью в работе, с неоперативностью и «неумелостью» в выполнении порученных заданий, борьба с .беспечностью, «безрукостью» (Ления) и нерадивостью в труде — всегда была и остается в центре внимания нашей партии.

Предоставляя каждому гражданину СССР неограниченные возможности для развития своих индивидуальных способностей, всесторонне поощряя полезную инициативу и активность, социалистическое государство, вместе с тем, предъявляет к человеку повышенные требования. В период, когда Советский Союз, страны народной демократии, все прогрессивное человечество' ведут борьбу с темными силами империалистической реакции, пытающимися развязать новую мировую войну, у нас особенно нетерпимы всякие .проявления неорганизованности, беспечности и недисциплинированности. Это осознает подавляющая масса советских граждан, хотя у нас еще далеко не единичны случаи халатного, безразличного отношения к общественному долгу и интересам сограждан.

Систематическая и упорная борьба с этими чуждыми проявлениями определяет главную задачу советского социалистического права в современный период.

В свете этой задачи становится понятным то внимание, которое уделяет 'сейчас наша наука и практика неосторожным гражданским правонарушениям, наносящим огромный вред делу хозяйственного и культурного строительства страны и отдельным гражданам СССР,

Правовой анализ неосторожных правонарушений, а вместе с тем и неосторожной вины как обязательного элемента состава этих правонарушений, представляет немалые трудности.

Главная трудность при этом состоит в установлении психологического содержания неосторожного действия либо бездействия. Как отмечено выше, неосторожная вина, в отличие от умысла, характеризуется тем, что, действуя неосторожно, чело-

268

век не предвидит вредных 'последствий своих действий (хотя и должен их 'предвидеть), а потому и не желает этих последствий, либо же предвидит, но легкомысленно надеется предотвратить их. Если это определение1 неосторожной вины .признать бесспорным, то, естественно, возникает вопрос: входят ли в неосто-рожную вину в качестве непременных ее элементов сознание и воля правонарушителя? Иначе говоря,— наполнена ли неосторожная вина, как и умысел, известным психическим содержанием либо же она представляет собой определенную «психическую 'пустоту», а поэтому от нее, как от субъективного основания ответственности, следует отказаться и строить ответственность за неосторожные действия на одних объективных основаниях?

В разрешении этих вопросов, как и в раскрытии подлинного содержания понятия неосторожности в целом, буржуазная доктрина обнаружила полную несостоятельность.

Буржуазные юристы не раз пытались ликвидировать институт неосторожной вины и «обосновать ответственность за неосторожные деяния исключительно на объективных условиях действия» 2. Одни из них при этом открыто призывали к построению ответственности за неосторожные правонарушения на принципе голого вменения (Рупп), другие трактовали неосторожность как «умышленное опасное состояние» (Штю-бель) либо как «умышленное бездействие» (А. Фейербах) 3.

В дореволюционной русской литературе эти теории поддерживал Н. Д. Сергеевский. «Закон, — писал он, — обращая свои запреты к гражданам, повелевает им воздерживаться не только от поступков, наносящих наличный вред, но... и от действий, заключающих в себе опасность вреда». Однако, говорит он далее, поскольку никакой законодатель не в состоянии был

1 «Основные начала», ч. 2, ст. 6.

2 См, Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. I, СПб, 1902, ст^У 609. Он указывает в качестве примера на Руппа, который видит основания ответственности за неосторожные действия 'не в воле и сознании деятеля, т. е. н'е в виновности (так как таковая, по мнению Руппа, отсутствует при неосторожности), а в причинной связи 'между действием и результатом. «Оо1и5 е^ си1ра,—пишет Рупп,—отличаются друг от друга тем, что в первом причинное соотношение наступившего результата отразилось в создании действующего..., а при неосторожности эта причинность не отражается в сознании» («Мойегпез КесШ ипс1 УегэсЬиИипе», 1880, 5. 70). Н. С. Та-ганщев по поводу этих слов справедливо замечает, что теория Руппа по существу, представляет возвращение к теории фактического вменения, ибо «причинность существует и в действиях умалишенного и в явлениях, вызванных действиями животного или силами природы, а основать преступность и наказуемость только на существовании причинности, значит — ниспровергнуть основы современного учения о преступности и наказуемости» (там же, стр. 610).

3 Такое сведение неосторожной вины к умыслу вполне отвечает духу гегелевской философии права—теории ничем не обусловленной свободы воли. Гегель также низводил вину только к умыслу (см. Соч., т. VII, М.—Л„ 1934, стр. 135).

269

до сих пор перечислить и определить составы всех опасных действий, то он еще в общей норме о неосторожности устанавливает наказуемость таких действий, которые без умысла со стороны деятеля повлекли за собой какой-либо запрещенный в законе вред и тем доказали свою опасность. Таким образом^ в действительности наказываются здесь не последствия, вызванные без умысла, а действия, которые «заключали в себе известную вероятность наступления вредного последствия, определяемую по данным житейского опыта» '.

Как видим, Сергеевский, в конечном итоге склоняется к теории объективного вменения, в связи с чем Таганцев вполне уместно ставит следующий вопрос: «Причинение вреда—вот основание наказуемости; но в чем же мы отличим, при такой постановке неосторожное убийство от 'случайного, так как и в последнем есть вред, свидетельствующий об опасности вызвавшего его деяния?» 2. Действительно, стоит так поставить вопрос, чтобы позиция Сергеевского предстала перед нами как явно объективистская.

На той ж.е позиции, по существу, стоял Г. С. Фельдштейн. Ответственность за неосторожное правонарушение он также считал выражением объективного вменения. Исходя из того, что в небрежности отсутствует главный — волевой момент (деятель не желает вредного результата, иногда и не предвидит его, хотя и должен предвидеть), он приходит к выводу, что при небрежности нельзя усмотреть и грана психической связи между действием и волей. «Уже самый термин «должно», — пишет Г. С. Фельдштейн, — указывает нам, что... мы имеем здесь дело с теми случаями, когда лицу действующему прилагается мерка объективная, когда не оправляются с тем, мог ли он по своим способностям предвидеть известные последствия. В этих случаях преступному агенту ставят в вину исключительно то, отчего он не поступил так, как это было необходимо в соответствии с интересами общежития. Здесь мы не замечаем уже и следа субъективной связи и имеем попросту дело со случаем фактического вменения, со .случаем объективного вменения по масштабу социальному» 3.

Таким образом, в буржуазной науке речь идет о ликвидации неосторожной вины как основания ответственности, но не об устранении ответственности за неосторожные правонаруше-

' Н. Д. С е:р г е е в с к и и, Русское уголовное право, часть общая, СПб. 1908, стр. 261.

2 Н. С. Таганцев, указ, работа, стр. 614.

зг. С. Фельдштейн, Учение о формах виновности е уголовяом праве, М., 1902, стр. 85. Именно поэтому Г. С. Фельдштейн считал, что вся область так называемой «сознаваемой» вины (все случаи предвидения результата), включая и неосторожную вину в форме самонадеянности (1ихипа), должна относиться к умыслу (там же, стр. 68—70).

270

ния 1. Дело сводится к тому, чтобы освободить суд от необходимости установления психической связи между неосторожным действием и волей деятеля, т. е. к тому, чтобы развязать руки буржуазному суду для открытого произвола и расправы с нарушителями закона по принципам объективного вменения. В этом политический смысл рассмотренных выше теорий 2.

Таково основное направление буржуазной науки. Однако среди буржуазных правоведов были и такие, которые придерживались противоположного мнения. В русской дореволюционной литературе к числу их относился Н. С. Таганцев, Трактуя ответственность за неосторожные правонарушения, он не раз выступал против игнорирования волевых и интеллектуальных моментов как субъективного основания этой ответственности. Основание такой ответственности он усматривал «в неисполнении обязанности действовать осторожно, в недостатке правомерной воли: виновный мог предвидеть, что из его действия произойдет вред правоохраненному интересу, но не оказал надлежащей заботливости, вред произошел, а потому он и отвечает за него...» 3.

Н. С. Таганцев неоднократно указывал, что одно фактическое причинение не может служить достаточным основанием ответственности за неосторожные действия, пока «мы не откроем субъективной виновности действующего». «Поэтому,— писал он, — мы и разделяем все неумышленные посягательства на правоохраненный интерес, на вменяемые и невменяемые, Подобно тому, как признаком умышленных деяний является действительное проявление дееспособности в деянии, так характеристическим признаком неумышленных, но вменяемых деяний ставится возможность проявления этих элементов, т. е. возможность сознания и возможность правомерного хотения, при известном напряжении или изменении психической деятельности; напротив того, характеристическим признаком невменяемых деяний должна быть признана невозможность такого проявления... При таком воззрении проявления виновности умышленной и неосторожной представляются, в основных чертах, аналогичными» 4.

1 «Пусть в неосознанной неосторожности нет вины,— писал Немиров-ский,—но репрессия ее 'полезна или даже необходима для охраны правовых благ, при современном развитии техники, распространенности механических двигателей, при современном темпе оборота, в век пара и элек-тоичества. Обществу нужно сохранить себя от тех, кто не в состоянии приспособиться к окружающим условиям, и наказание сослужит и здесь свою службу» (Э Немировский, Основные начала уголовного права,^ Одесса, 1917, стр. 367).

2 См. в связи с этим работу Б. С. М а н ь ко вс к ог о, «Проблема ответственности в уголовном праве», 1949, стр. 58—60, где дается критика позднейших буржуазных теорий об ответственности за неосторожные правонарушения.

а Н. С. Таганде.в, Указ. работа, стр. 615.

* Т а м же. Отмежевываясь затем от упомянутых выше теорий Руппа,,

271

Мы привели эти пространные выдержки из произведения Н. С. Таганцева, чтобы показать, что в вопросе-о неосторожной вине он, в противоположность Г. С. Фельдштейну, стоял в общем на верной позиции. Его формула о единстве умышленной и неосторожной вины (если ее взять отвлеченно, алгебраически) в основных своих чертах наиболее близка к правильному разрешению данной проблемы '.

Однако правоведение не математика, и оно не приемлет отвлеченных формул, пригодных для всех времен и народов.

Основной методологический и политический порок взглядов Таганцева на неосторожную вину (как и всех других подобных буржуазных теорий) состоит в их антиисторичности и мнимой аполитичности. Прикрывшись абстрактно-психологическим и формально-юридическим анализом субъективных оснований ответственности, он оказался неспособным вскрыть классовый характер этих оснований.

Между тем, характер этих субъективных оснований ответственности в разных общественно-экономических формациях принципиально различен, и он не может быть иным, поскольку всякие психические явления (в том числе и те, которые характеризуют волю и сознание правонарушителя) детерминированы определенным окружающим объективным миром, отражают его, обусловливаются конкретной исторической обстановкой, в которой живет и борется человек.

Штюбеля, А. Фейербаха, Таганцев пишет: «Предполагая далее, что неосторожность и умысел, суть только оттенки субъективной виновности, выразившейся в посягательстве на правоохраненный интерес, я не могу, конечно, видеть в неосторожности преступного бездействия, так как она может быть элементом как посягательства на запреты, так и посягательства на требования закона; еще менее можно, 'по моему мнению, конструировать неосторожность, как правоопасное деяние, так как она всего чаще является элементом деяний, причиняющих правоохраненным интересам вред, а не только ставящим их в опасность. ...Неосторожная вина дополняет собой вину умышленную, .вместе с нею противополагаясь деяниям невменяемым; поэтому она характеризуется двоякого рода признаками, отличающими ее от умысла и от деяний невменяемых.

Первого рода признаком является отсутствие сознания учиненного посягательства на правоохраненный интерес и, притом, или вообще, или по отношению к конкретным условиям деяния при так называемой самонадеянности...

Другим признаком неосторожности, отличающим ее от невменяемых, в особенности от случайных деяний, является возможность сознания учиненного и возможность предвидения последствия» (там же, стр. 615—617).

1 Отмечая Н. С. Таганцева, как автора, который, хотя и в абстрактной форме, но наиболее близко подошел к правильному пониманию неосторожной вины, мы должны при этом иметь в виду, что этот буржуазный ученый пережил определенную эволюцию в своих правовых и политических взглядах. Начав с относительно прогрессивных высказываний о вине в уголовном праве (в конце прошлого столетия, когда именно и была написана его книга, на которую мы ссылаемся), он перешел затем в лагерь ярых сторонников царского самодержавия и закончил злобными нападками на молодую Советскую власть.

272

Неосторожное (как и умышленное) правонарушение в условиях буржуазного строя выражает собой непримиримые противоречия капитализма между господствующей верхушкой (и внутри ее) и интересами подавляющей массы угнетенных и эксплуатируемых. Иллюстрацией тому может 'служить любое неосторожное гражданское правонарушение, начиная от случаев «небрежного» отношения предпринимателя к технике безопасности и охране труда рабочих на предприятии и кончая случаями «беспечного» отношения квартиронанимателя к уплате квартплаты домовладельцу и к его имуществу, переданному 'в пользование по договору жилищного найма. Здесь отсутствуют побудительные мотивы к противоположному поведению, ибо предприниматель-буржуа в столь же малой степени заинтересован в сохранении здоровья и безопасности рабочего, как последний—в сохранении имущества домовладельца либо в увеличении его прибылей. Неосторожные правонарушения являются поэтому неизбежными и органически присущими капитализму явлениями наряду с прочими «эксцессами» и «язвами», которыми так богат современный капиталистический 'строй.

Неосторожные (как и умышленные) правонарушения в условиях социализма совершаются в иной объективной обстановке, обусловливаются иными причинами. Социализм не порождает объективных условий для правонарушений. Правонарушения при социализме объясняются наличием «родимых пятен» прошлого строя — пережитков капитализма в сознании отдельных людей и чуждым влиянием буржуазною мира. По мере изживания капиталистических пережитков будут исчезать и неосторожные правонарушения.

Отсюда ясно, что успешный анализ неосторожной вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности, возможен только в конкретных исторических условиях, в которых совершаются гражданские правонарушения.

Слово неосторожность имеет весьма широкий смысл, включающий в себя самые различные оттенки человеческой неосмотрительности. Недаром говорят: «Неосторожность бьет посуду в доме, и она же бывает причиной раздора целых государств» '.

При анализе понятия вины термин неосторожность будет

' В. Даль, Толковый словарь, т. 2, М., 1935, стр. 541. Он же поясняет: «Не осторожен, кто не стережется, не бережется, не остерегается, не оберегается,, не опасается, не пасется, не держит опаски; неосмотрительный, неопасливый, иеоглядчивый, опрометчивый, нерассудительный на дело. Ср. «Небрежный, нерадивый, беспечный, делающий дело как-нибудь, зря, как ни попало, плохо, беззаботно» (там же, стр. 518). Ср. Б. М. Волин и Д. Н. Ушаков, Толковый словарь русского языка, т. 2, М. 1938. стр 480, 526.

интересовать нас, однако, только в одном смысле: .неосторожность рассматривается здесь как психическое отношение правонарушителя к своим действиям и их результатам. Такого вида неосторожность является субъективным основанием гражданско-правовой ответственности и противоположна объективным ее основаниям в форме халатности как бездействия, поскольку последнее (как противоправное бездействие) может быть совершено не только по неосторожности, но и по умыслу 1.

Как уже указывалось, главная трудность определения понятия неосторожной вины состоит в установлении ее психологического содержания, т. е. в ответе на вопрос о том, входят ли в неосторожную .вину 'в качестве непременных ее элементов сознание и воля правонарушителя?

Мы решительно отвергаем как теории, отрицающие волю и сознание при неосторожных правонарушениях (см. выше), так и теории, искусственно и механически разделяющие волю и сознание при 'неосторожных правонарушениях и рассматривающие неосторожность как упречное состояние интеллекта в противоположность умыслу как упречному состоянию воли2.

При разрешении данного вопроса мы исходим из единства умысла и неосторожности, полагая, что оба эти понятия, вместе взятые, составляют .единое понятие вины и в своей совокупности могут быть противопоставлены лишь «случаю» (казусу) как безвиновному состоянию, при котором причинитель не

' В советской литературе этот вопрос нельзя признать решенным. Криминалисты до последнего времени спорят^о том, как следует понимать слова ст. 111 УК РСФСР: «халатное отношение к.службе, т. е. небрежное или недобросовестное отношение к возложенным по службе обязанностям»; то ли рассматривать халатность как объективное основание ответственности , (как бездействие), то ли понимать ее как субъективное основание этой ответственности. Так, комментаторы УК РСФСР считают, что халатность во всех случаях означает неосторожную вину (А. Трай-нин, В. Меньшагин, 3. Вышинская, Уголовный кодекс РСФСР, Комментарий ,1944, стр. 151), а поэтому рассматривают халатность и небрежность как тождественные. Другие авторы относят 'небрежность (о которой говорит ст. 111 УК) к объективной стороне состава преступления (Б. С. Утевский, Вина 'в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 303-307).

ГК не дает, оснований для подобных споров. Говоря в разных статьях (118—122, 151, 403, 404) о неосторожности и небрежности, он во всех случаях рассматривает эти понятия, как идентичные, имея в виду, что они выражают виновность причинителя. Что же касается самого слова «небрежность» (как и других равнозначных слов вроде «недобросовестности», «упущения», «халатности» и пр.) то, смотря по обстоятельствам и логической связи, его можно рассматривать двояко: в одних случаях небрежность может выражать субъективное основание гражданско-правовой ответственности (т. е. психическое состояние правонарушителя—его вину), в других случаях — как объективное основание этой ответственности в форме бездействия. Мы говорим здесь о небрежности, как о неосторожной вине. О бездействии см. раздел I.

2 Этой теории придерживался М. М. Агарков.

274

мог и не должен был предвидеть и предотвратить вредные последствия своих действий.

Отсюда мы делаем вывод, что в понятие неосторожной вины составными элементами входят как воля, так и сознание правонарушителя, которые и являются психологическим содержанием неосторожной вины. Из этого вовсе не вытекает, что между неосторожностью и умыслом можно поставить знак равенства. Неосторожность как форма вины по своему психологическому содержанию отличается от умысла, но это отличие не качественное, а количественное: при неосторожности воля и сознание лица проявляются с меньшей интенсивностью, чем при умысле, но не исключаются совсем. Особенностью психологического процесса при неосторожности, как о том говорит закон, является то, что, действуя (либо бездействуя) неосторожно, лицо не предвидит вредных последствий своих действий, а потому и не желает их, либо же, предвидя эти вредные последствия, не только не желает, но надеется на предотвращение их. Непредвидение, нежелание, надежда на предотвращение вреда и составляют специфику неосторожной вины. Но эта специфичность характеризует лишь одну сторону психологического процесса неосторожной вины. Другая его сторона характеризуется пренебрежением (невниманием) к своей обязанности не причинять вреда: лицо, причинившее вред, могло и должно было предвидеть и предотвратить этот вред, но не приложило к этому достаточно волевой и умственной энергии.

Обе стороны неосторожной вины в сочетании (недостаточная интенсивность предвидения и предотвращения вреда и пренебрежение обязанностью предвидения и предотвращения вреда) отличают неосторожную вину от умышленной, но не настолько, чтобы рассматривать ее как качественно противоположную умыслу: воля и сознание лица проявляются при неосторожности, как при умысле, с той лишь разницей, что там и тут они проявляются с разной интенсивностью и в разных конкретных формах — в активной форме при умысле и в недопустимо пассивной при неосторожности.

Человек, в шутку столкнувший в воду другого, плохо умеющего плавать, не желал ему смерти и не допускал ее. Действуя неосторожно, он не предвидел вредных последствий, хотя мог и должен был их предвидеть, либо же легкомысленно надеялся их предотвратить.

Дирекция снабженческой организации из-за неоперативности в работе сорвала своевременную доставку строительных материалов на стройплощадку, в результате чего имел место вынужденный простой рабочих. Бездействуя неосторожно, дирекция не предвидела простоя, не желала его, хотя могла и должна была его предвидеть, либо неосновательно надеялась, что стройучасток возможно обойдется некоторое время без строительных материалов.

275

Было бы ошибкой думать, что в приведенных примерах причинение явилось результатом объективного стечения обстоятельств, без всякого участия воли и сознания причинителя. Воля и сознание здесь есть, но порочность их состоит в недостаточной интенсивности и направленности. Причинитель должен был действовать иначе, чем он действовал на самом деле, проявил недопустимую пассивность, хотя и имел возможность поступить иначе (не толкать человека в воду, организовать своевременную доставку стройматериалов на участок). Следовательно, качественные различия можно усматривать лишь между виной и казусом, но не между отдельными формами единого понятия вины» 1.

1 Иного мнения придерживается Л. А. Лунц. Он считает, что различие между умышленной и неосторожной виной носит не количественный, а качественный характер («Общее учение об обязательстве», М., 1950, стр. 336), хотя и не приводит никаких доказательств в подтверждение этого положения. Напротив, это положение автора находится в прямом противоречии с тем, что написано им несколькими страницами выше, где он дает общее определение понятия вины в гражданском праве: на стр. 319 и 320 он говорит о вине, как о таком отношении лица к его собственному противоправному поведению, которое определяется как интеллектуальным, так и волевым моментом, и приводит затем характеристику различных форм вины, не указывая на качественные особенности неосторожной вины.

Еще более непонятна позиция Б. С. Антимонова. Он правильно утверждает, что «везде, где советское право указывает на вину, — эта вина имеет в своей основе психологический момент» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 90), полагая очевидно, что «психологический момент» включает в себя как волевой, так и сознательный процесс. В другом месте он наполовину солидаризируется с порочной формулой М. М. Агаркова, характеризующей умысел как упречное состояние воли, а неосторожность — как упречное состояние интеллекта. «Первая часть этого определения,— пишет Б. С. Антимонов, имея в виду формулу Агаркова, — не вызывает возражений в том смысле, что упрек поставлен волевому акту, проявлению воли в поведении. Вторая же часть, определяющая неосторожность, с нашей точки зрения неточна, поскольку в ней содержится противопоставление воли интеллекту, а упрек отнесен именно к интеллекту» (там же, стр. 93).

По нашему мнению, эта формула не только не точна, а просто не верна, причем как в первой, так и во второй своей части. Воля и сознание представляют собой единый психологический акт и не могут противопоставляться друг другу как при умысле, так и при неосторожности. Это. в конечном итоге, признает и Б. С. Антимонов, когда в третьем месте своей работы пишет: «То субъективное состояние, которое в науке права называется неосторожностью, является состоянием психики человека. Следовательно, обсуждая вопрос о неосторожности, мы должны считаться (!) с наукой психологии. А согласно этой науке нельзя противопоставлять познавательные переживания волевым. Их можно только различать» (там же, стр. 93). Автор приходит затем к выводу, что поэтому и умышленную вину, собственно, тоже нельзя относить исключительно к волевому процессу, поскольку волевой акт также «предполагает сознательное действие, сопровождающееся тесно и сложно с ним связанными познавательными актами» (там же), и ссылается при этом на правильное положение Н. Г. Александрова о том, что «всякая воля всегда является тем или иным выражением сознания во вне» (Н. Г. Александров, К вопросу об определении права, «Ученые записки ВИЮН», вып. II, 1949, стр. 39). Из последующего изложения данного вопроса так и не возможно установить, какой же концепции придерживается автор.

276

Б. С. Маньковский поступает правильно, когда начинает анализ неосторожной вины с положений классиков марксизма-ленинизма об активной роли человеческого сознания. «Воля личности,— пишет он,— ее характер, сознание складываются, обусловливаются под влиянием данных социальных условий, той классовой среды, в которой формируется личность. Но сознание личности, хотя и руководствуется определенными классовыми представлениями, хотя и детерминировано, тем не ме-,нее не является пассивным механическим фактором, а обладает субъективной возможностью как для принятия, так и для непринятия решения совершить преступление. Воля личности является одним из важнейших моментов в детерминированности поведения личности». И далее: «Потенциальные возможности личности весьма значительны. Она при определенных условиях, относясь с должным вниманием к выполнению своих обязанностей, может предотвратить наступление преступного результата» ).

Подтверждая это положение примерами и приходя к выводу, что различные посягательства в форме неосторожности свидетельствуют о том, что личность в своем поведении пренебрегла долгом и прямой возможностью предотвратить результат, Б. С. Маньковский заключает: «Активная роль человеческого сознания при надлежащем отношении лица к своему долгу в полной мере может проявиться и при небрежности. На этом и основывается уголовная ответственность при небрежности»2. К сожалению, автор не развивает этого тезиса и не дает психологического анализа неосторожной вины в советском праве. Между тем, основываясь именно на этом положении, можно показать принципиально иную природу 'неосторожных правонарушений в наших условиях, 'в отличие от капиталистических.

В социалистических условиях человеку предоставлены неограниченные возможности дать всей своей деятельности, а следовательно, воле и сознанию направление, выгодное всему обществу. При социализме 'нет 'непримиримых противоречий между личностью и обществом. Напротив, только социализм создает все условия для развития личности, для наиболее полного удовлетворения ее интересов. Здесь создается поэтому иное соотношение между объективной обусловленностью (детерминированностью) и свободой человеческих поступков, чем при капитализме. Волевая и сознательная деятельность советских людей, руководимых Коммунистической партией, воздействует на объективные условия жизни и активно изменяет их. Именно в этом, по выражению Маркса и Энгельса, и состоит значение

«революционной», «практически-критической» ' деятельности людей, посредством которой человек познает природу и активно воздействует на нее, изменяет ее, создает себе новые условия для существования.

Отсюда вытекает весьма важный (а для проблемы граждан-ско-правовой ответственности — главный) вывод о том, что соотношение свободы и необходимости в условиях социализма изменяется существенным образом: руководящей и направляющей силой нашего строя является Коммунистическая партия, ее политика, основанная на научном познании объективных экономических законов общества, на умелом использовании этих за- • конов в интересах общества.

Социализм сделал граждан СССР подлинно свободными. Роль и значение сознательной деятельности людей во всех-областях хозяйства и культуры подняты у нас на такую высоту, о которой народы капиталистического мира могут только мечтать. Вместе с тем выросла и ответственность граждан за их поступки. Новый общественный строй всесторонне стимулирует такие поступки, которые укрепляют социализм, и всемерно пресекает такую деятельность, которая вредит нашему делу. Усиление ответственности за вредные поступки закономерно обусловлено всем экономическим и политическим строем социалистического общества и направлено не только против умышленных поступков, когда лицо вступает в открытый и активный конфликт с обществом, но и против неосторожных, когда оно неосмотрительно нарушает установленный правопорядок, наносит вред обществу и его членам.

Неосторожные противоправные действия не могут быть сведены к непроизвольным. Это — сознательные и волевые действия. Отличие их от умышленных состоит в том, что, совершая их по неосторожности (либо по неосторожности воздерживаясь от определенных действий), лицо не предвидит вредных последствий этих действий или же, хотя и предвидит, но не желает и легкомысленно надеется предотвратить их. Между тем лицо могло и должно было предвидеть эти последствия и не допустить их. К этому его обязывают наши законы. Для оправдания пассивности лица в 'наших условиях нет решительно никаких оснований, так как у гражданина СССР, над которым не довлеет ни социальный, ни правовой гнет, есть все объективные возможности сознательно взвешивать свои поступки, свободно поступать не во вред, а на пользу социалистическому обществу и его членов. И если лицо пренебрегло этой обязанностью и не воспользовалось имеющимися возможностями, оно обязано ответить за последствия своей неосмотрительности.

Такая ответственность за неосторожные поступки ни в какой мере не противоречит тезису об объективной обусловлен-

1 См. К.      Маркс, Ф.   Энгельс, Избранные     сочинения, т.       II,

М„ 1948, стр.       383.

278

ности человеческого поведения. Объективная обусловленность (детерминированность) действий человека является не тормозом и не помехой к принятию того или иного решения, а напротив, необходимой предпосылкой для свободного избрания решения. Значит, необходимость поступка не противоречит свободе и не препятствует ей, а сама включается в закономерную связь явлений. Это вытекает из основного марксистско-ленин-ского положения о том, что всякая человеческая деятельность (в том числе и виновная — в форме умышленных и неосторожных посягательств на установленный правопорядок) есть результат определенных объективных условий жизни человека (в частности, влияний пережитков капитализма на его психологию) и, вместе с тем, результат его субъективных стремлений. Сознание человека не только отражает объективные условия жизни, но и изменяет их, творит их.

Таковы общие положения об ответственности за неосторожные правонарушения в советском гражданском праве, после чего можно перейти к конкретным вопросам неосторожной вины.

Главным из этих вопросов является вопрос о масштабе ответственности за неосторожную вину. Этот вопрос не возникает при анализе умышленной вины, поскольку последняя всегда предполагает предвидение и желание вредного результата^, либо сознательное допущение его. Напротив, при неосторожной вине причинитель не предвидит вредных последствий, хотя и должен был их предвидеть, либо же предвидит, но легкомысленно надеется их предотвратить. В связи с этим вполне закономерно спросить: каковы же пределы должного предвидения?

Говоря отвлеченно, на этот вопрос может быть дано два ответа:

1. Если предположить, что пределы должного всегда совпадают с границами возможного предвидения, то вопрос о масштабе (или критерии) ответственности за непредвидение вредных последствий противоправных действий данного лица решается сам по себе: этот масштаб будет всегда индивидуальным, или субъективным. Если суд установит, что лицо, хотя и должно было предвидеть вредные последствия своих действий, но не могло их предвидеть по субъективным причинам, то суд обязан освободить это лицо от ответственности как за «случай» (казус). Если же будет установлено, что лицо могло предвидеть последствия своих действий, то оно должно и ответить за эти последствия.

2. Если предположить, что пределы должного не всегда совпадают с границами возможного предвидения, то вместо субъективного критерия нужно изыскать какой-то объективный масштаб ответственности, который необязательно совпадал бы с индивидуальными возможностями предвидения в каждом конкретном случае. Если суд установит, что лицо не предвидело вредных последствий своих действий, но по обстоятельствам

279

данного дела могло и должно было их предвидеть, то суд обяжет его ответить за эти последствия. Если же будет установлено, что лицо не могло и не должно было предвидеть вредных последствий своих действий, то оно будет освобождено от ответственности как за «случай» (казус).

Соображения о масштабе ответственности высказаны в большом количестве источников как в буржуазной (и дореволюционной русской), так и в советской правовой литературе. Можно без преувеличения сказать, что ни один цивилист или криминалист, обращавшийся к проблеме ответственности за неосторожную вину, не преминул коснуться этого вопроса.

Мы не ставим своей задачей дать обзор и критику соответствующих буржуазных теорий \. Укажем лишь, что и в данном вопросе они следуют по излюбленному пути формально-юридической абстракции, которая ни в какой мере не решает эту проблему. Масштаб ответственности рассматривается буржуазными юристами сугубо отвлеченно, вне связи с конкретными историческими условиями совершения неосторожных правонарушений.

В советской литературе не раз делались попытки рассматривать объективный масштаб ответственности как типично буржуазный критерий определения предусмотрительности в противоположность субъективному, который трактовался как единственно пригодный для социалистического права 2.

См. X. И. Шварц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 35—37; Л. А. Л у н ц, Договорная ответственность, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», ч. I, М., 1948, стр. 117—119: Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 284, 287—290; Т. Л. Сергеева, К вопросу об определении преступной небрежности, жур. «Советское государство и право», 1947, № 4, стр. 19—21; В. Макашвили и Т. Церетели, О неосторожности по советскому уголовному праву, жур. «Проблемы социалистического права», 1939, № 4—5, стр. 103—105.

И. А. Покровски ий, Абстрактный и конкретный человек перед лицом гражданского права, М., 1913; А. Кривцов, Общее учение об убытках, Юрьев, 1902, стр. 94; Э. Э. П я рви ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб. 1895; Т. М. Яблочков, Влияние вины потерпевшего на размер возмещаемых ему убытков, т. I, 1910, стр. 115—134; В. Нечаев, Вина гражданская, Новый энциклопедический слосарь Брокгауза и Эфрона, т. X, стр. 621; Э. Я. Не миров-ский. Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 335 и след.;

Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 265— 269; Г. Колоколов, Уголовное право, общая часть, М., 1905, стр. 228;

Л. С. Белогри ц-К отляревский. Учебник русского уголовного права, М., 1903, стр. 150—154, Г. С. Фельдштейн, Учение о формах виновности, М., 1902, стр. 69—95; Н. С. Т а г а н ц ев, Русское уголовное право, т. I, СПб, 1902, стр. 618—620.

Ваг, 2ит уоп аег Си1ра. 2еК5сЬг., 1877, № 1, 5. 20; К. В) п А! п р, 01е Когтеп ип<1 1Ьге ОЬег1ге1ип^, II. 5. 345—350; Н. М а п п и е 1 т, Пег Ма6з1аЬ йег РаЬНазяйкеИ 1т §1гаГгесЫ, 1912, 5. 46—48; Р. Е х п е г, Оаз \Уевеп пег РапНазэ^ке!!:, 1910, 5. 195—197; Р 1 а п к з, КоттепЬг гит Ьйг^егПспеп Оезе^гЬисЬ, 1928, § 276.

2 См., например: Т. Л. Сергеева, указ. выше статья в жур. «Советское государство и право», № 4, 1947, стр. 20—21; Б. С. А н т и м о н о в,

280

В этой связи нельзя не отметить, что объективный масштаб ответственности действительно является господствующим в буржуазном гражданском праве. Однако мы категорически возражаем против механического противопоставления объективного и субъективного масштабов, без учета тех условий, в которых эти масштабы применяются. Практика достаточно убедительно показывает, что оба эти масштаба ответственности за неосторожную вину с одинаковым успехом используются буржуазией в своих интересах.

В самом деле. Допустим, что буржуазный суд, разбирая конкретное гражданское дело, применяет субъективный масштаб ответственности, т. е устанавливает не только то, как должен был поступить правонарушитель согласно буржуазному закону, но и то,— мог ли (способен ли) он был поступить иначе. Нельзя забывать, что буржуазный суд свободен в оценке этой индивидуальной способности предвидения. Именно к такой «свободе оценки» виновного поведения правонарушителя, т. е. к открытому судебному произволу и призывают современные империалистические и фашистские теории гражданского и уголовного права. Таким образом, субъективный масштаб ответственности вполне гарантирует осуществление такой судебной политики, которая отвечает интересам господствующего класса.

Допустим, что буржуазный суд, разбирая конкретное гражданское дело, пользуется объективным масштабом ответственности, т. е. не интересуется индивидуальными способностями предвидения данного лица, а применяет к нему некую общую мерку. Нельзя забывать, что эта общая мерка (хотя о'на и преподносится обычно в виде общепринятой «нормы справедливости») выражена прямо в буржуазном законе либо же в многочисленных неписанных правилах буржуазного гражданского оборота. Под прикрытием этой объективной мерки также легко свести на нет принцип действительной субъективной виновности, как и при помощи субъективного масштаба: все зависит от того, кто предстал перед буржуазным судом и чьи интересы (буржуа или пролетария) этот суд обсуждает.

Объективный масштаб ответственности красноречивее всего характеризуют сами буржуазные юристы. В. Нечаев пишет:

«Вина является основанием ответственности за вред и убытки, причиненные небрежным, нерадивым и непредусмотрительным поступком. Без вины нет ответственности,— говорят юристы. Однако вина конструируется ими не как субъективное, психологическое явление, объясняемое свойствами личности, а как объективное понятие, служащее меркой нормального поведения лица в отношениях с другими лицами. Гражданско-правовую вину называют поэтому абстрактной виной — си1ра ш аЬа1гас1о.

Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М. стр. 97.

Меркой нормального поведения человека в сношениях с другими лицами прежде считали поведение предполагаемого хорошего отца семейства (Ьопиз ра1ег ГагпШаэ, (ИИ§епзратег ГатШаз — как говорили римляне, а вслед за ними старые европейские кодексы — французский — воп реге с1е ГатШе, немецкий — огйепШспег аиГтегкзатег Наизуа^ег и т. д.) и находили, что каждый человек, участвующий в гражданском обороте, отвечает за всякую вину, допущенную в отступлении от этой мерки. Отсюда уравнение понятий абстрактной вины и всякой вины. Новое гражданское право повышает ответственность за действия лица в обороте до понятия делового человека» '.

Таким образом, понятие неосторожной вины в буржуазном праве, по признанию самих буржуазных юристов, глубоко противоречиво. Сущность ее в действительности состоит не в субъективном психологическом явлении, объясняемом свойствами личности, а в объективном понятии, служащем меркой нормального поведения лица в сношениях с другими лицами:

критерием гражданско-правовой ответственности служит здесь не поведение данного человека (его субъективные способности предвидеть вредный результат своих действий), а некая объективная и абстрактная мерка «нормального» поведения людей, поведение «делового человека», частного собственника, капиталиста.

Следовательно, действительным основанием ответственности вина является здесь лишь в общем (в принципе), а 'на практике субъективное поведение человека во внимание не принимается. Это противоречие между абстрактной и конкретной виной является отражением противоречивости буржуазного гражданского и, особенно, договорного оборота:—капиталиста интересуют не конкретные отношения, выраженные в договоре (например, поставка данной партии товара, строительство данного объекта), а лишь отвлеченный результат этих отношений (какую прибыль он извлечет из этих операций). Кредитора интересует здесь неконкретная личность его должника (он бы ничего не имел против замены его «роботом»—автоматом, при одном условии, конечно,— если «сделка» с ним даст ему тот же результат, что и с конкретной личностью), а некий отвлеченный субъект права, будь этим субъектом физическое или юридическое лицо. Если внешнее (объективное) поведение лица подходит под мерку «нормального» поведения, оно освобождается от ответственности. Если же это поведение не соответствует мерке, на него возлагается ответственность за неосторожную вину. Таким образом, между принципом абстрактной неосторожной вины, выводимой при помощи объективного масштаба ответственности, и общими принципами капиталистического гражданского оборота существует прямая зависимость.

Задача советских юристов состоит, следовательно, не в том,

'В. Нечаев, Указ. работа, стр. 621 (Разр. наша.— Г. М.). 2Р2

чтобы установить, какой из двух возможных масштабов ответ-ственнности (субъективный или объективный) является наиболее типичным для буржуазного права с тем, чтобы другой из них объявить пригодным для социалистического права. Она состоит в том, чтобы показать, что оба они в одинаковой мере используются буржуазным судом в целях защиты интересов эксплуататорского класса. Если и можно говорить о 'конкуренции этих масштабов в буржуазной правовой науке, то только в свете общей тенденции развития буржуазного гражданского права: в период, когда буржуазия создавала свою законность и укрепляла ее, в науке всячески рекламировался объективный масштаб ответственности, который импонировал тогда лозунгу «все равны перед законом», и, наоборот, в современный период, когда реакционная буржуазия тяготится своею собственной законностью и ломает ее, в науке все более получает признание субъективный масштаб ответственности, открывающий дорогу к «свободе усмотрения» суда, т. е. к прямому произволу и беззаконию. Доказательством тому служит вся деятельность современного буржуазного суда и все новейшие «теории» буржуазных юристов, стремящиеся извратить принцип виновной ответственности и заменить его принципом голого, объективного вменения.

Принципиально иначе разрешается вопрос о масштабе ответственности за неосторожную вину в советском гражданском праве. «Советский суд,— пишет А. Я. Вышинский,— стремится к установлению материальной истины, или, иначе говоря, подлинной правды. В силу этого советский суд при разрешении, например, гражданских дел, действует не только на основании данных, 'представляемых сторонами, и не только с точки зрения внешнего соответствия их требованиям закона, но обязательно вникая в подлинное существо тех или иных правонарушений» ',

Это утверждение А. Я. Вышинского имеет прямое отношение к разбираемому вопросу. Решая вопрос об ответственности за гражданские правонарушения, наш суд исходит из единства объективных и субъективных оснований этой ответственности. Он с одинаковой тщательностью проверяет и взвешивает противоправность действий и размеры вреда, причинную связь между ними и виновность причиннтеля. Вскрывая неосторожную вину и осуждая ее, суд исследует обе ее стороны: способность данного индивида предвидеть вредные последствия своих противоправных действий и его обязанность предвидеть вредные последствия этих действий. Только анализируя обе эти стороны неосторожной вины в их сочетании, суд в состоянии правильно

1 А. Я. Вышинский, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1946, стр. 174.

283

решить вопрос об ответственности за нее, а следовательно, и вопрос о масштабе этой ответственности.

С точки зрения общетеоретической, вопрос о масштабе относится к проблеме соотношения сущего и должного, действительного и возможного. Классики марксизма-ленинизма убедительно показали, что проблема возможности и действительности успешно может быть решена, если рассматривать ее применительно к конкретной исторической обстановке, 'что смешивать возможность с действительностью нельзя, что возможность может реализоваться (превратиться) в действительность только при наличии известных условий и .предпосылок, без которых возможность никогда не превратится в действительность '.

Для юриста, рассматривающего вопрос о способности предвидения (лицо могло предвидеть вредные последствия своих действий) и об обязанности предвидения (лицо должно было их предвидеть), как двух неразрывно связанных между собой сторонах неосторожной вины, было бы непростительной ошибкой забыть эти положения материалистической диалектики о соотношении сущего и должного2.

Каждому советскому гражданину наш общественный строй создает реальные возможности, чтобы направлять свою деятельность на пользу обществу и на свою собственную пользу, не причиняя вреда другим лицам, не нарушая социалистического правопорядка. Но эти возможности не могут превратиться в действительность автоматически, сами по себе. Для этого нужно определенное напряжение всех волевых и интеллектуальных способностей и усилий человека. Действуя (или бездействуя) неосторожно, лицо не проявляет этих субъективных способностей, не мобилизует своей воли и сознания на предотвращение вреда. Его воля и сознание, т. е. его психическое отношение к своим действиям и их результатам, поэтому порочно, вследствие чего мы признаем это лицо виновным, причем не только перед потерпевшим, но и перед социалистическим обществом, перед всем народом.

Можно ли, обвиняя данное лицо в неосторожности, ограничиться установлением одних его субъективных способностей предвидеть и предотвратить вред? Не правильнее ли было бы вслед за этим проверить и установить причины того, .почему данное лицо пренебрегло обязанностью предвидения? Имелись ли для такого непредвидения какие-либо обстоятельства (вроде особо сложных привходящих фактов), которые сделали предвидение невозможным (казус), либо же непредвидение явилось

1 См. И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 8—9.

2 Только нормативист типа Кельзена может считать, что «мир сущего» и «мир должного» являются как бы двумя особыми мирами (Н. Ке1зеп, Наир1ргоЬ1ете йег 51га1гесп151епге, 1911, стр. 7—8), «Долженствование,— пишет он,—оставаясь долженствованием и пребывая им, не может перейти в бытие или родиться из бытия» (там же, стр. 17).

284

результатом ослабления воли и притупления сознания причини-теля, и, не будь этого, лицо могло бы предвидеть вред и должно было его предвидеть? Словом, можно ли ограничиться при установлении неосторожной вины одним субъективным критерием предусмотрительности, отказываясь тем самым от объективного критерия?

Ответ на эти вопросы, по нашему мнению, может быть только один: субъективный критерий предусмотрительности в социалистических условиях не является достаточным масштабом гражданско-правовой ответственности за неосторожную вину. Он недостаточен, а потому и неприемлем для советского гражданского права по двум основным причинам.

Во-первых, при помощи субъективного критерия можно проанализировать только одну сторону психологического содержания неосторожной вины — индивидуальные способности данного лица предвидеть и предусмотреть вредный результат (могло ли лицо предвидеть?) и нельзя проанализировать другую ее сторону — пределы должного предвидения (должно ли лицо предвидеть вредный результат, если к тому не было никаких объективных препятствий, при отсутствии которых другие лица, как правило, предвидят вредные последствия своих действий и не допускают их?)

Во-вторых, субъективный критерий предусмотрительности не способствует осуществлению воспитательной задачи советского гражданского права — гражданско-правовая ответственность имеет своей задачей не только возмещение ущерба от правонарушения, но и воспитание правонарушителя, а на его примере — и всех других советских граждан как участников советского гражданского оборота. Вне этой двуединой задачи институт неосторожной вины не имеет права на существование:

советское гражданское право с его специфическими методами воздействия на нарушителей социалистического правопорядка имеет своей целью подтягивание сознания отсталых до уровня передовых, борьбу с мелкобуржуазной расхлябанностью, распущенностью, инертностью, недисциплинированностью и прочими вредными пережитками в сознании и воле отдельных людей.

В условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму, когда главная функция советского государства и права внутри страны состоит в организационно-хозяйственной и культурно-воспитательной деятельности, объективный масштаб ответственности за неосторожные гражданские правонарушения может явиться единственно правильным и справедливым критерием.

*

В вопросе о масштабе ответственности советские юристы далеко не единодушны. Одни из них последовательно придерживаются объективного масштаба (из цивилистов—Л. А. Лунц, Г. Н. Амфитеатров, Д. М. Генкин, Е. А. Флейшиц, 3. И. Шкун-

285

дин, X. И. Шварц, из криминалистов — А. Н. Трайнин, В. Ма-кашвили, Т. В. Церетели), другие — субъективного масштаба (Б. С. Антимонов, О. С. Иоффе, среди криминалистов—А. А. Пионтковский, Т. Л. Сергеева).

Всестороннее обоснование объективного масштаба дано Л. А. Лунцем. Последний правильно отмечает, что как договорная, так и деликтная ответственность в советском гражданском праве не могут быть определены без применения объективного масштаба, служащего критерием для оценки поведения правонарушителя. «Применение такого масштаба,— пишет он, имея в виду в данном случае договорную ответственность,— не только не исключает, а наоборот, прямо предполагает анализ всех фактических обстоятельств данного конкретного случая для того, чтобы ^установить, проявил ли должник всю ту меру усилий и заботливости, которую — исходя из абстрактного критерия — он (должник) должен был проявить в данных обстоятельствах» ].

Л. А. Лунц показывает далее, что 'всякий объективный критерий обусловливается существующими общественными отношениями, и в этом смысле объективный масштаб, .применяемый советским судом, ничего общего не имеет с обычными «средними мерками», применяемыми буржуазным судом 2.

Больше того. На определенных этапах развития социалистического строя объективный масштаб ответственности изменялся, да и не мог не изменяться, в зависимости от внутренней и международной обстановки нашей страны. Так, например, в условиях Великой Отечественной войны, 'когда потребовалось «перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага» (Сталин), не мог не измениться и критерий, с которым подходил наш суд к оценке предусмотрительности в мирных условиях 3.

1 Л. А. Лунц, Договорная ответственность, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», т. I, М., 1948, стр. 117.

2 Возражая Б. С. Антимонову, Л. А. Лунц говорит: «Докладчик не представляет себе иного объективного масштаба, кроме стандартного «среднего человека». Между тем, всякая общественная формация имеет свои. ей одной присущий, но объективный масштаб оценки поведения человека. Понятие «среднего человека» надо рассматривать диалектически... Объективный масштаб не есть обязательная средняя мерка, он дифференцирован, он меняется в зависимости от условий места и времени». (Отчет о работе секции гражданского права ВИЮН, жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73).

3 Вопрос о масштабе ответственности в условиях войны теснейшим образом связан с общей проблемой «невозможности исполнения» (с1аизи1а геЬиз 51с вгапНЬиз), относящейся преимущественно к договорному праву. Не имея возможности рассмотреть данную проблему специально, отсылаем к следующим, наиболее интересным работам, посвященным исполнению обязательств в период Великой Отечественной войны: П. Е. Орловски и, Исполнение договорных обязательств в условиях войны, жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4; Д. М. Генкин, Великая Отечественная война и вопросы гражданского права, «Ученые записки ВИЮН», вып. III, М., 1945, стр. 3—30; К. К. Я и ч ков, Значение ссылки на войну в граждан-

286

Практика советских судебных и арбитражных органов периода Великой Отечественной войны показывает, что в руках советского суда и арбитража объективный масштаб был могучим орудием борьбы за укрепление дисциплины и организованности в работе граждан и организаций '.

Противники объективного масштаба обычно указывают, что применение его 'на практике означало бы отказ от принципа вины, так как на деле привлекались бы к ответственности за неосторожность такие лица, которые в действительности по своим способностям оказались ниже «средней мерки» и, наоборот, другие освобождались бы от ответственности, как стоящие выше среднего уровня: последние фактически могли предвидеть вредные последствия своих действий, 'но при подходе со «средней меркой» их нельзя упрекнуть в непредусмотрительности.

Эти соображения можно признать правильными лишь в отношении буржуазного гражданского права, где за «средними» абстрактными мерками не видят живого человека, который поставлен в такие объективные условия, при которых он зачастую лишен возможности нормального предвидения событий; поэтому принцип вины осуществляется там лишь в общем, а не в каждом конкретном случае, да и то при условии, если этот принцип так или иначе признается буржуазным судом.

ском праве, там же, стр. 31—43; Х.Э. Бахчисарайцев, Ответственность госпредприятий по обязательствам в связи с перебазированием промышленности в условиях Великой Отечественной 'войны, там же, стр. 61—82;

С. В. Ми н ц, Договорные обязательства в условиях 'военного .времени, там же, стр. 83—96; 3. И. Ш к у н д и н, План и обязательственные отношения между хозорганами, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», М., 1948, стр. 80—106; Л. А. Л у я ц, Договорная ответственность, там же, стр. 107—129.

1 В определении Верховного суда СССР по иску Шальокого рыбзавода к колхозу «Прибой» («Судебная практика Верховного суда СССР», 1942, вып. II) записано: «Не все указанные ссылки артели равноценны и могут быть приняты во внимание при решении дела по существу, так как обычные и вполне естественные трудности, вызванные войной, например, мобилизация членов артели в армию, не могут быть положены в основание для освобождения ответчика от исполнения договора. Основанием для освобождения артели от договорной ответственности перед заводом могут явиться только те ссылки артели, которые имеют существенное значение и непосредственную связь с обстоятельствами военного времени, например, военные действия на территории лова рыбы, гибель орудий лова в результате военных действий и т. п.».

См. также: §§ 21 и 22 постановления Пленума Верховного суда СССР от 29 января 1942 г., «Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг.», М., 1946, стр. 131' Определение судебной коллегии Верховного суда СССР по иску колхоза «Октябрь» к промартели «Эшче», жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4; Решение Госарбитража при СНК. СССР по жалобе «Мордв-стройлеса», описанное в указ. статье С. В. Минца, стр. 85; Определение судебной коллегии Верховного суда СССР по иску Казанского горпищеторга к Татарской республиканской конторе госбанка, описанное у П. Е. Орловского, Практика Верховного суда СССР по гражданским делам в условиях Отечественной войны, изд. НКЮ СССР, 1944, стр. 23—24.

2?7

Но эти соображения совершенно неприемлемы для нашего гражданского права. Объективный масштаб в руках советского суда не сводится к шаблонному и обезличенному подходу к людям и организациям, при котором бы они во всех случаях «стриглись под одну гребенку». Объективный масштаб не исключает, а предполагает у нас дифференцированный подход, который, вместе с тем, не означает какой-либо скидки на невнимательность и пренебрежение к социалистическому правопорядку, к интересам граждан и социалистических организаций.

Суть дифференцированного подхода при объективном масштабе состоит в следующем: возлагая ответственность за неосторожную вину, суд выясняет не только субъективные способности данного лица предвидеть и предотвратить вредный результат, но и сопоставляет поведение этого лица (физического и юридического) с поведением других советских граждан и организаций. Поведение этих других лиц берется в данном случае за образец. Этот образец (как масштаб измерения предусмотрительности и активности) необязательно должен быть средним и тем более посредственным. В социалистических условиях принято равняться не 'на средних, а на лучших граждан, на передовые организации 1.

Этот образец не является у нас также абстрактным и общим для всех граждан и организаций. Сравнивая поведение одного лица с поведением другого, советский суд всегда сопоставляет в принципе сходные лица: хорошего врача, инженера, архитектора с плохим врачом, инженером, архитектором; хорошую торговую организацию с плохой торговой организацией; бережливого и аккуратного квартиронанимателя с квартиронанимателем, небрежно относящимся к переданному ему имуществу, и т. д. Если в процессе дела обнаруживается, что ответчик по своим индивидуальным способностям мог предвидеть значительно больше, чем обычный или даже во всех отношениях безупречный субъект, это обстоятельство ни в коем случае не может явиться основанием для освобождения его от ответственности за «непредусмотрительность» только потому, что таковая «не требуется» от него согласно общепринятому критерию 2.

Ценность объективного масштаба заключается в том, что при помощи его наши судебные и арбитражные органы могут успешно бороться с проявлениями недопустимой пассивности

1 «От советского гражданина и советской организации,—пишет Л. А. Лунц, — часто требуется нечто большее, нежели средняя мера усилий». «Средний масштаб», «средняя мера заботливости», — это критерий, основанный на некотором итоге прошлых привычек, на том, что было нормою в прошлом; норма прошлого здесь объявляется образцом для будущего. Применение такого критерия не может иметь места там, где требуется «чувство нового» («Общее учение об обязательстве», М., 1950, стр. 332).

2 М. М. Агарков правильно замечает, что «нередко конкретность оценки смешивают с субъективным масштабом» (Указ. выше рецензия на работу X. И. Шварца, стр. 188).

288

и безразличия к возложенным обязанностям, к интересам других лиц. Именно в этом состоит 'воспитательное значение объективного масштаба, при помощи которого наши суды и арбитражи участвуют в осуществлении основной задачи коммунистического воспитания советских людей.. Успешное разрешение этой задачи (на том участке, который отводится советскому гражданскому праву) может быть достигнуто только тогда, когда суд откажется от скидок на индивидуальную близорукость и беспечность, отбросит различные «средние мерки» заботливости и потребует от каждого гражданина и организации максимальной осмотрительности и дисциплинированности, т. е. будет бороться за усиление гражданско-правовой ответственности, укрепление государственной дисциплины.

Иного мнения придерживается X. И. Шварц в работе, посвященной значению вины в деликтном праве. Возражая против субъективного критерия, он, вместе с тем, считает, что масштабом ответственности должен быть «средний гражданин социалистического общества и заботливость этого гражданина в отношении общественного блага, блага родины, его заботливость в отношении своих сограждан. К тому, кто нарушает уро-вень поведения, присущий среднему добросовестному гражданину социалистического общества, мы вправе обратиться с упреком: почему ты вел себя хуже, чем в подобных условиях должен был вести себя советский гражданин» '. Ориентировку же на лучшего представителя общества X. И. Шварц считает неправильной. Она, по его мнению, означала бы «потерю чувства меры и чувства разумного» 2.

Конечно, ответим мы на это, даже самую хорошую идею, если ее извратить и довести до крайности, можно превратить в абсурд. Однако советский суд, всей своей деятельностью связанный с народом и служащий ему, никогда не потеряет чувства меры и не выйдет за пределы разумного.

Пример того, как надо развивать потенциальные возможности, которые заложены в самой природе социалистического строя и которые присущи советским людям, показывает И. В. Сталин, говоря о технических нормах на производстве. Технические нормы, говорит он, нужны для того, чтобы «отстающие массы подтягивать к передовым. Технические нормы — это большая регулирующая сила, организующая на производстве широкие массы рабочих вокруг передовых элементов рабочего класса. Следовательно, нам нужны технические нормы, но не те, какие существуют теперь, а более высокие» 3.

Товарищ Сталин поясняет далее, что такими нормами не могут быть рекорды, но ими не могут остаться также и старые

* X. И. III в а р и. Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М„ 1939. стр. 35.

2 Т а м же, стр. 43.

3 И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 540—541.

средние нормы, которые обогнала сама жизнь и которые могут стать тормозом в развитии народного хозяйства.

Это положение И. В. Сталина о равнении на такие новые средние нормы, которые также не совпадают со старыми, как и с рекордными, может явиться прекрасным руководством при решении вопроса о масштабе гражданско-правовой ответственности, ибо масштаб — это та же норма — норма образцового поведения советского гражданина в обществе, норма его осмотрительности и активности. Эта норма не может ориентироваться на обычного «среднего человека» либо на посредственную организацию. Она должна подтягивать отстающие массы к передовым, т. е. вести их вперед, а не тянуть назад.

Именно так понимают объективный критерий ответственности наши суды.

Член инвалидной артели «Проводник» Цветкова по договору артели и «Спецторга» была командирована в качестве проводника с вагоном винных изделий из Москвы на ст. Пишпек. Вагон прибыл на станцию назначения 28 мая 1941 г. Ввиду позднего времени Цветкова не имела возможности в тот же день оформить документы и уехать обратно. Поэтому с разрешения заведующего базой «Спецторга» она осталась ночевать в свободном помещении во дворе базы, о чем была поставлена в известность охрана.

В ту же ночь Цветкова заболела и в карете скорой помощи была отправлена в больницу. Вернувшись из больницы после выздоровления, Цветкова не нашла оставленных ею вещей и в связи с этим 16 июня 1941 г. предъявила иск о взыскании со «Спецторга» 817 руб. за пропавшие вещи.

Народный суд 5-го участка г. Фрунзе иск Цветковой удовлетворил. Фрунзенский областной суд решение Народного суда отменил и дело производством прекратил по тем мотивам, что Цветкова не передавала своих вещей на хранение «Спецторгу», поэтому последний не обязан был их охранять, так как об оставленных вещах он мог и не знать.

С точки зрения обычного «среднего» критерия заботливости это определение Областного суда едва ли может вызвать возражения. По-иному, однако, подошла к разрешению этого дела судебная коллегия Верховного суда СССР. Она нашла, что пропажа вещей произошла при исключительных обстоятельствах (внезапная болезнь Цветковой), однако и при этих обстоятельствах «администрация «Спецторга» обязана была принять вещи Цветковой на хранение или сдать их в органы милиции». Поскольку администрация не сделала этого, «Спецторг» в силу ст. 403 ГК должен возместить Цветковой стоимость пропавших вещей».

Учитывая, что «Спецторг» проявил недопустимую в социалистических условиях беспечность к сохранению личного имущества, Верховный суд СССР определение Фрунзенского об

ластного суда отменил и решение Народного суда по данному делу оставил в силе '.

Подобные указания Верховного суда СССР, в которых нижестоящие судебные органы прямо ориентируются на применение объективного критерия, далеко не единичны. Особенно типичным примером этого может служить дело по иску гр. Серебряковой о выселении гр. Миловановой по мотиву невозможности совместного проживания. Народный и Областной суды отказали в выселении Миловановой, ссылаясь на личные и бытовые обстоятельства ответчицы. Иначе подошла к разрешению данного дела судебная коллегия Верховного суда СССР. Отменив состоявшиеся решения, коллегия в своем определении указала: «При наличии таких доказательств, рисующих поведение Миловановой с отрицательной стороны, областной суд неосновательно пришел к выводу, что поведение ответчицы объясняется особенностями ее работы, вынуждающими ее к позднему возвращению домой. Условия труда и быта ответчицы не освобождают ее от обязанности соблюдать общепринятые и обязательные для всех правила общежития, а систематическое нарушение этих правил должно влечь последствия, предусмотренные п. б ст. 30 закона от 17 октября 1937 г.» 2.

Не менее ярким примером является дело Калинкина о взыскании с Тульской артели ВЭМ убытков от утраты сданных в ремонт часов. Народный суд г. Тулы отказал в удовлетворении иска, сославшись на то, что артель была ограблена в момент обстрела города немецко-фашистскими захватчиками, а потому должна быть освобождена от ответственности. Отменяя данное решение, коллегия Верховного суда СССР по гражданским делам указала: «Народный суд неправильно отказал Калинкину в иске, так как ссылка суда на «бедствие» (обстрел г. Тулы немецкими войсками в декабре 1941 г.—Г. М.), в связи с чем артель была ограблена, не может служить основанием для освобождения ответчика от материальной ответственности. Артель могла быть освобождена от ответственности за пропажу часов, если бы она доказала, что 'пропажа часов произошла вследствие обстоятельства, которого она не могла предотвратить (ст. 118 ГК), однако она этого не доказала. Обстрел города неприятелем артель, конечно, не могла предотвратить, но сохранить вверенное ей имущество от хищения во время обстрела она могла и была обязана, тем более, что здание артели существенно не пострадало от обстрела» 3.

Анализ судебной практики позволяет сделать вывод, что наши судебные органы, решая вопрос об ответственности за

1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 т.», М„ 1947. стр. 152.

2 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г.». М.. 1947, стр. 122.

3 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.». М„ 1947, стр. 145.

неосторожную вину, не исключают, а прямо предполагают определенные «средние мерки поведения». Но эти «средние мерки» ориентируются не на посредственные, а на прогрессивные средние критерии, которые всегда имеют в виду лучшие образцы поведения, ломающие устоявшиеся представления о заботливости и предусмотрительности и ведущие вперед, а не назад.

Объективный масштаб не исключает также дифференцированного подхода к каждому конкретному случаю гражданского правонарушения и тщательного изучения индивидуальных качеств причинителя. Вместе с тем, «советскому судье надо дать твердый и ясный масштаб, а не лишенный всякой определенности и меняющийся в зависимости от субъективных свойств отдельного индивида критерий. Только при этом условии можно считать, что предложенный масштаб носит юридический характер и в состоянии служить проводником социалистической законности» \.

Отказываться от объективного масштаба, как правильно указывает Л. А. Лунц,— «значит допустить скидку на индивидуальную близорукость, неумелость, неспособность, против чего борются наша партия и правительство. Критерием для оценки поведения должна быть та. заботливость, которую в данных конкретных условиях должен был проявить советский человек... Не дать объективного критерия, значит оставить суд без руля»2.

Сторонники субъективного критерия обычно оперируют следующим аргументом: психологическое содержание неосторожной вины характеризуется неиспользованием имевшихся у дан-

1В. Макишвили и Т. Церетели, О неосторожности по советскому уголовному праву, жур. «Проблемы социалистического права, 1939, № 4—5. стр. 105.

2 Л. А. Лунц, Выступление по докладу Б. С. Антимонова, жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73. Также: Д. М|. Генкин, Г. Н. Амфитеатров, 3. И. Шкуидин. Напротив, Б. С. Антимонов полагает, что требование должно быть обращено всегда к определенному лицу с его конкретными способностями, а не «к придуманной абстракции». Указывая на то, что критерии «среднего человека», по существу, остается буржуазным, он находит равнение на средне-сносного человека в условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму, совершенно неприемлемым («средний масштаб исключает учет повышенных возможностей конкретного человека»—пишет он). Б. С. Антимонов считает, что от каждого гражданина и организации мы вправе потребовать не посредственной, а высшей степени заботливости. («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 101), Казалось бы, исходя из этих положений, автор должен был сделать вывод, что единственно приемлемым и справедливым масштабом ответственности должен быть признан у нас объективный критерий осмотрительности. Однако Б. С. Антимонов приходит к отрицанию этого критерия. Игнорируя различия между «средними мерками» у нас и при капитализме, он объявляет их принадлежностью «догматической юриспруденции» и вместе с тем требует учета «повышенных возможностей», что уж никак не совместимо друг с другом, ибо учет «повышенных возможностей» как раз и характеризует объективный, а не субъективный критерий.

292

ного лица возможностей. Это означает, что лицо может предвидеть только то, что не выходит за пределы его внутренних возможностей. Иное приводило бы к обвинению при отсутствии внутренней упречности, т. е. к ответственности без вины — от реального психологического содержания вины в этом случае ничего не остается. Вина превращается здесь в фикцию, так как от «виновного» требуют больше того, на что он способен. А такое требование только демобилизует людей, вместо того, чтобы призывать к должной предусмотрительности '.

Если бы этот аргумент оказался правильным, то объективный критерий 'предусмотрительности нужно было бы отбросить, как несостоятельный. Однако в действительности этот критерий не предполагает невыполнимых требований. Он исходит от возможного, и в этом смысле общежитейское правило — «нельзя требовать невозможного» остается в силе. Но понятие возможного трактуется здесь в виде нормы, т. е. в виде общеобязательного правила, масштаба, между тем как сторонники субъективного критерия фактически склонны отказаться от всяких объективных масштабов предусмотрительности, так как предлагают учитывать только возможности данного лица (здесь поэтому столько «масштабов» — сколько лиц).

Далее. Объективный критерий предполагает не только определенную возможность, но и трактует ее критически: важно в каждом конкретном случае установить не только то, что данное лицо не проявило определенной предусмотрительности и не могло ее проявить (этим ограничиваются сторонники субъективного критерия), но и выяснить еще, почему оно этой предусмотрительности не проявило и не могло проявить, какие причины препятствовали этому.

Допустим, что лицо причинило ущерб другому только потому, что не знало правил пользования электроэнергией (произошло короткое замыкание в электросети, в итоге которого возник пожар, причинивший вред имуществу соседа по квартире). Причинитель не знал правил пользования электроэнергией, а поэтому и не мог предусмотреть и предотвратить вреда. Означает ли этот факт, что в данном случае нет неосторожной вины, что психологически эта вина «не наполнена реальным содержанием» — лицо действительно не знало соответствующих правил и не знало их, скажем, в силу своей малоопытности? Не правильнее ли было бы данную «невозможность» квалифицировать как неосторожность, поскольку эту «невозможность» легко было устранить, изучив соответствующие общеобязательные правила?

Руководствуясь субъективным критерием, мы неизбежно

1 См. Б. С. Антимонов, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 97, 100.

293

оправдывали бы тех, кто взялся за дело, будучи с ним незнакомым '.

В практике работы судебных и арбитражных органов часто бывает так, что ответчик, желая освободиться от ответственности, ссылается на трудности в работе и на различные «узкие места», которые якобы 'невозможно преодолеть. Суды и арбитражи обычно не принимают во внимание эти ссылки, указывая ответчику, что в наших условиях нельзя делать только «по возможности», что надо стремиться преодолевать встретившиеся трудности, ибо наши успехи зависят только от нас, от нашего умения и желания преодолевать препятствия. И в этом огромное дисциплинирующее, воспитательное значение судеб-но-арбитражной практики, т. к. всякое правильное воспитание предполагает расширение имеющихся у воспитуемого возможностей и превращение их в действительность.

Такое разрешение вопроса о масштабе ответственности за неосторожную вину в советском гражданском праве полностью отвечает положениям марксизма-ленинизма о праве и о его нормах, о том, что всякое право, в том числе и социалистическое, может состоять лишь в применении равной меры к неравным индивидам. Противопоставляя социалистическое право буржуазному, Маркс писал: «Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления.

...поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом конкретном случае» 2.

Этот «недостаток» социалистического права неизбежен в первой фазе коммунизма, «ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу»3.

Социализм создает свои правовые нормы, которые отражают новые общественные отношения. Эти нормы ничего общего не имеют с буржуазными нормами поведения, так как формулиру

1 Не случайно сторонник субъективного критерия Б. С. Антимонов конструирует для подобных случаев понятие так называемой «предшествующей вины» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», стр. 102). См. критику этого понятия у Е. А. Флейшиц, Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 85—86.

2 К. Маркс, Критика Готской программы; К. Маркс и Ф. Э н-гельс, Избр. произв., т. II, 1948, стр. 14.

3 В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 439.

ют и закрепляют новые, не виданные раньше, права и обязанности граждан и организаций.

С фактом нормирования должного поведения граждан и организаций СССР непосредственно связан критерий оценки этого поведения. Этот критерий может быть только объективным. Революционная, активная, творческая роль социалистического гражданского права наиболее полно раскрывается именно при помощи этого критерия.

Для того, чтобы закончить анализ неосторожной вины, необходимо остановиться на ее формах.

В советском гражданском праве неосторожная вина делится на грубую и легкую. Гражданский кодекс, в отличие от уголовного, не проводит четкого разграничения между этими формами неосторожной вины.

В литературе по советскому гражданскому праву высказаны мнения, что какие-либо твердые признаки для разграничения грубой и легкой неосторожности установить не представляется возможным, «Практика, — пишет Л. А. Лунц, — решает этот вопрос, принимая во внимание все обстоятельства конкретного дела» '.

Иначе решает вопрос о разделении неосторожной вины на ее конкретные формы наука советского уголовного права. Строго следуя закону2, она делит неосторожную вину на два вида:

самонадеянность и небрежность.

Самонадеянность характеризуется предвидением вредных последствий и легкомысленной надеждой предотвратить эти последствия. Первый признак самонадеянности (предвидение последствий) сближает ее с умыслом. Второй признак самонадеянности (отсутствие желания и допущения последствий) отличает ее от умысла.

Небрежность характеризуется непредвидением вредных последствий своих действий и наличием таких обстоятельств, которые дают основание признать, что лицо могло и должно было предвидеть последствия своих противоправных действий. Первым признаком небрежность отличается от умысла и самонадеянности. Вторым — от «случая», т. е. от невиновного причинения вреда 3.

1 И. Б. Новицкий, Л. А. Лунц, Общее учение об обязательстве, 1950, стр. 383. См. также Б. С. А н т и м о н о в. Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М'., 1950, стр. 111—116; О. С. Иоффе, Обязательства по возмещению вреда, Л., 1952, стр. 38.

2 «Основные начала'», ст. 6.

3 «В судебной лрактике,—писал М. М. Исаев,—приходится иногда встречаться с тем, что суды не учитывают принципиальной разницы между «случаем» и «небрежностью». И случаю, и небрежности свойственен общий признак — непредвидение последствий своих действий. Но при «случае» субъект не только не предвидел, но не мог и не должен был предвидеть

295

Деление неосторожной вины на ее виды в советском уголовном праве имеет, конечно, определенный практический смысл, так как различная форма неосторожной вины может свидетельствовать здесь о разной степени виновности деятеля, что не может не отразиться на тяжести его наказания. Б. С. Утевский утверждает, что с точки зрения советского уголовного права «поведение лица, действующего с преступной самонадеянностью, получает гораздо более отрицательную оценку и свидетельствует о гораздо большей вине, чем поведение лица, действующего с преступной небрежностью»1.

Разделение неосторожной вины на виды имеет 'не меньшее значение для теории и практики советского гражданского права. Деление неосторожной вины на грубую и легкую здесь связано со степенью виновности и с тяжестью материальной ответственности причинителя. Примером могут служить статьи Гражданского кодекса, в которых при определении виновности и ответственности принимается во внимание только грубая неосторожность и не принимается — легкая2.

В связи с этим непонятно пренебрежительное отношение некоторых советских цивилистов к определению признаков разграничения отдельных видов неосторожной вины; эти цивилисты считают нормальным, чтобы этот вопрос решался на практике «от случая к случаю».

Отдавая себе отчет в том, что отыскивание каких-либо твердых, раз навсегда данных признаков разграничения легкой и грубой неосторожной вины в гражданском праве весьма затруднительно, мы, тем не менее, считаем, что некоторые попытки в этом направлении должны быть сделаны. К этому обязывает нас не только действующее советское гражданское законодательство, очень часто ставящее наш суд перед необходимостью четкого разграничения легкой неосторожной вины от грубой, но и перспективы дальнейшего развития института гражданско-правовой ответственности, которые, как нам думается, будут ознаменованы усилением роли субъективных оснований этой ответственности, что найдет свое выражение в принятии общей

возможные последствия своих действий. При небрежности субъекту как раз и вменяется в вину, что хотя он и не предвидел, но по обстоятельствам дела мог и должен был предвидеть» (М. М. Исаев, Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР, М., 1948, стр. 80).

1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 272. «При преступной самонадеянности,—пишет А. А. Герцензон, — имеется сознание общественной опасности деяния, сознание причинной связи между деянием и могущим произойти результатом» (Уголовное право, М., 1947, стр. 84). Нельзя не отметить, однако, что советские уголовные кодексы, говоря о неосторожных преступлениях, нигде прямо не подчеркивают различий в наказаниях за самонадеянность и небрежность.

2 Например, ст.ст. 122, 151, 403, 404 ГК. Учитывают степень неосторожной вины также некоторые транспортные уставы СССР и другие специальные законодательные акты (см. выше).

296

нормы, об учете степеней виновности и соразмерении их с объемом материальной ответственности.

Каковы же те пути, следуя которыми, мы могли бы предложить более четкие признаки отличия одной формы неосторожной вины от другой, чем пресловутая «конкретная обстановка», к которой нередко прибегают наши юристы, обнаруживая этим свою беспомощность в разрешении трудных принципиальных проблем ответственности и закрывая глаза на тот очевидный факт, что каждое гражданское дело может быть только конкретным, и что «неконкретных» дел в природе никогда не было и нет '.

Ответ на этот вопрос можно дать, если основываться 'на общем понятии неосторожной вины. Как отмечено выше, неосторожность как форма вины по своему психологическому содержанию отличается от умысла, но это отличие не качественное, а количественное: при неосторожности воля и сознание проявляются с меньшей интенсивностью, однако не исчезают совсем. Особенностью психического процесса при неосторожности является то, что, действуя (либо бездействуя) неосторожно, лицо не предвидит вредных последствий своих действий, поэтому не желает их, либо же, предвидя вредные последствия, не только не желает, но и 'надеется на предотвращение их. Непредвидение и нежелание вреда или легкомысленная надежда на предотвращение его и являются специфическими чертами неосторожной вины. Но эта специфичность характеризует лишь одну сторону психического процесса неосторожной вины. Другая его сторона характеризуется пренебрежением (невниманием) к своим обязанностям: лицо, причинившее ущерб, могло и должно было предвидеть и предотвратить этот вред, но не проявило для этого достаточной волевой и умственной энергии.

Обе эти особенности неосторожной вины (недостаточная интенсивность предвидения и обязанность предвидения) и отличают ее от умышленной, но не настолько, чтобы ее можно было принципиально противопоставить умыслу. Воля и сознание лица проявляются при неосторожности, как и при умысле, с той лишь разницей, что там и тут они проявляются с неодинаковой интенсивностью и в разных конкретных формах: в активной при умысле и в недопустимо пассивной форме при неосторожности. Отсюда вытекает, что умысел и неосторожность являются разновидностями единого понятия вины, и, взятые вместе, они могут быть противопоставлены лишь «случаю» (казусу) как

1 Слов нет, разбирая любое гражданское дело, наш суд обязан детально выяснить всю конкретную обстановку данного правонарушения, объективные и субъективные условия, в которых оно совершено, последствия, которое оно вызвало, и т. д. Но все это ни в какой мере яе освобождает суд от обязанности разрешить данное конкретное дело, руководствуясь определеннным принципом, который соответствовал бы нашему закону. Задача же науки советского гражданского права состоит в том, чтобы определить этот принцип и вооружить им практику

297

безвиновному состоянию, при котором причинитель не может и яе должен предвидеть и предотвратить вредные последствия своих действий.

На основании этого мы можем подойти и к разрешению вопроса о формах неосторожной вины. Говоря отвлеченно, неосторожную вину можно подразделить не только 'на две формы:

грубую и легкую. Римляне усматривали в неосторожной вине, по крайней мере, до шести оттенков, деля неосторожную вину на си1ра Ыа, 1атюг, 1а115§{та, 1еу1з, 1еуюг, 1еу1зз;та.

Советское гражданское право практически не нуждается в таком дробном делении неосторожной вины на ее конкретные виды ). Соразмеряя степень неосторожной вины с объемом материальной ответственности причинителя, наш закон обязывает суд учитывать лишь две формы неосторожной вины — грубую и легкую. Тщательно изучив все обстоятельства конкретного дела, суд обязан оценить психическое отношение данного лица к своим противоправным действиям и их результатам и квалифицировать его как грубую либо как легкую неосторожность. Само собой понятно, что в разрешении данного вопроса мы не можем предоставить суду право свободного и ничем не ограниченного усмотрения. Правильнее предложить суду определенный признак такого разграничения неосторожной вины на ее отдельные виды.

Что же может явиться таким признаком?

Исходя из общего определения неосторожной вины, мы можем сказать, что признаком разграничения грубой и легкой неосторожности может служить различная степень предвидения вредных последствий плюс различная степень долженствования такого предвидения. Если лицо не предвидело вредных последствий своих действий, но по обстоятельствам данного дела могло и должно было предвидеть их, его можно обвинить в легкой неосторожности; если лицо предвидело последствия своих действий, но легкомысленно надеялось избежать их (хотя по обстоятельствам данного конкретного дела оно могло и должно было предвидеть неизбежность вреда), оно может быть обвинено в грубой неосторожности.

Примеры. 1. Ученик школы ФЗО Укрполиграфиздата Ивченко, работая на строгальном станке, не надел защитных очков, в результате чего металлические опилки попали ему в глаз и поранили его настолько, что он лишился глаза. По делу было

' Буржуазные цивилисты, выводя формы виновности преимущественно из текста дигестов, конструировали их следующим образом: грубая вина (си1ра 1а1а), которую наименее заботливый человек не допускает в своих личных делах: легкая вина (си1ра 1еу1з), которую не совершило бы лицо средней предусмотрительности: легчайшая вина (си1ра 1еу1551та), избежать которую мог бы только исключительно заботливый человек. Ввиду очевидной абстрактности такой классификации форм виновности, она не долго просуществовала и в буржуазной литературе (см. Годэмэ, Общая теория обязательств, стр. 390—391).

298

установлено, что Ивченко не знал инструкции по технике безопасности, хотя ее изучали в школе; кроме того, инструкция висела на стене у станка. Народный суд 2-го участка Молотов-ского района г. Киева признал, что Ивченко, хотя и проявил неосторожность, но она не может быть расценена как грубая, а потому обязал Укрполиграфиздат возместить Ивченко расходы на лечение. Верховный суд Украинской ССР оставил решение Народного суда в силе '.

2. Гр. Винокур, переходя улицу не в указанном месте, поскользнулся и попал под троллейбус, в результате чего ему оторвало обе ноги. Винокур обратился с иском к Киевскому троллейбусно-трамвайному управлению о взыскании разницы. между прежней зарплатой и пенсией, получаемой им по инвалидности. Народный суд 3-го участка Сталинского района г. Киева удовлетворил иск. Киевский областной суд оставил решение Народного суда в силе. Верховный суд Украинской ССР решение Народного суда и определение Областного суда отменил, \указав, что «Винокур попал под троллейбус по своей грубой неосторожности, так как предвидел опасность перехода шумной улицы не в указанном месте, сознательно шел на риск и неосновательно предполагал, что его можно избежать»2.

Нетрудно увидеть, что, относя неосторожную вину к грубой или легкой, наши суды руководствуются указанным выше признаком — различной степенью предвидения вредных последствий и различной степенью долженствования такого предвидения.

Этот признак четко выражен в ст. 6 «Основных начал», определяющей уголовную неосторожную вину.

Нет оснований отвергать этот признак. Как содержащий общий критерий разграничения неосторожной вины на легкую и грубую этот признак с одинаковым успехом может применяться и в уголовных, и в гражданских делах. Речь может итти лишь о терминологии: уголовное право делит неосторожную вину на самонадеянность и небрежность, гражданское — на грубую и легкую неосторожность. Мы указывали выше, что термин небрежность применяется в гражданском праве как идентичный неосторожности, и нет основания для выделения его в особое понятие. Еще менее удачен термин самонадеянность, сужающий действительный смысл того содержания, которое в него обычно вкладывается. Психическое отношение лица к своим действиям и их результатам, понимаемое под «самонадеянностью», охватывает не только излишнюю и необоснованную'

1 Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1948 г.

2 Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1947 г. См. аналогичные примеры в следующих работах: Л. Майданик, Регрессные иски профсоюзов и иски потерпевших к предприятиям, М., 1944, стр. 24—26;

К. К. Яичков, Обязательства из причинения вреда, М., 1939, стр. 10—12;

а также в нашей статье, посвященной анализу практики Верховного суда Украинской ССР, в «Ученых записках КГУ» за 1950 г, вып. 4, стр. 71—83-

29»

надежду на себя, на свои силы (ловкость, изворотливость и т. п.), но также легкомысленную надежду на различные объективные обстоятельства, которые могут сами по себе предотвратить вред '.

На основании изложенного можно заключить, что принятое в гражданском праве деление неосторожной вины на грубую и легкую наиболее правильно отражает действительный смысл этих понятий и изменять их нет надобности.

Говоря о приемлемости для советского гражданского права общего принципа деления неосторожной вины на два вида (см. ст. 6 «Основных начал»), мы должны заметить, что этот принцип (в таком виде, как он сформулирован в «Основных началах») наиболее полно отражает лишь первый признак неосторожной вины, а именно — различную степень предвидения вредных последствий: при грубой неосторожности лицо предвидит вредные последствия, но необоснованно надеется (на себя и на различные объективные обстоятельства) предотвратить эти последствия; при легкой неосторожности лицо не предвидит вредных последствий, но может и должно их предвидеть. Однако неосторожную вину делят на две формы не только по различной степени предвидения (предотвращения) вредного результата, но и по степени долженствования такого предвидения (предотвращения).

Достаточно ясно, что степень долженствования (обязанность совершить определенные действия, либо не совершать известных действий, воздержаться от них) не может выражаться какими-либо неизменными правилами, одинаковыми для всех граждан (или организаций) и для всех периодов жизни нашей страны. Для ученика школы ФЗО, еще недостаточно освоившего свою будущую специальность, степень долженствования (обязанность соблюдать правила техники безопасности на производстве) одна, для квалифицированного рабочего — другая; в период мирного хозяйственного и культурного строительства нашей страны степень долженствования (обязанность соблюдать определенные правила) для граждан и организаций одна, в период войны или в другой напряженной для страны обстановке, когда государство и весь народ мобилизуют все силы для преодоления трудностей,— эта степень долженствования будет иной.

Решая вопрос о том, к какой, из двух возможных форм неосторожной вины отнести данную неосторожность гражданина или организации, советский суд всегда, конечно, имеет в виду эту дифференцированную (для определенных категорий

* См. приведенный выше случай с недопоставкой строительных материалов на стройплощадку, когда снабженческая организация неосновательно надеялась, что стройучасток обойдется какое-то время без материалов.

300

граждан и организаций и для определенных условий, в которых находится наше государство) степень долженствования '.

Следовательно, признавая принцип разграничения неосторожной вины, выраженный в ст. 6 «Основных начал», мы должны вместе с тем иметь в виду, что этот принцип сформулирован там лишь в общей форме, а поэтому может служить в советском гражданском праве только исходным началом для разграничения гражданской неосторожной вины на отдельные ее формы.

Из всего сказанного было бы неправильно сделать вывод, что конкретные формы неосторожной вины в советском гражданском праве совпадают по своему содержанию с соответствующими формами неосторожной вины в советском уголовном праве. Тот факт, что для отграничения одной формы неосторожной вины от другой мы пользуемся в общем одними и теми же признаками, совсем не означает, что гражданская и уголовная неосторожная вина идентичны.

Как было показано выше, гражданская и уголовная вина довольно часто совпадают при умышленных правонарушениях, когда требование о возмещении ущерба возникает из преступления. При неосторожных правонарушениях такое совпадение гражданской и уголовной вины случается значительно реже. Это и понятно. Гражданская неосторожная вина обычно легче уголовной. Собственно гражданские правонарушения в большинстве случаев не задевают уголовного закона — они посягают на гражданский правопорядок, а поэтому предполагают гражданскую вину. В связи с этим большая часть гражданских

1 Госарбитраж рассматривал следующее дело: поставщик, руководствуясь буквой договора, отгрузил товар в адрес грузополучателя е тот период, когда груз в связи с военными обстоятельствами того времени (1942 г.) заведомо не мог прибыть по назначению. Такая отправка груза, «слепое» исполнение обязательства, без запроса дополнительных указаний, являлось очевидным примером формально-бюрократического отношения поставщика к исполнению договора. Когда .впоследствии поставщик обратился с иском о взыскании убытка от утраты груза, Госарбитраж отказал ему в иске. Совершенно очевидно, что он руководствовался при этом не средне-сносной меркой осмотрительности, а повышенными требованиями, которые особенно возросли в условиях военного времени (пример заимствован у X. Э. Бахчисарайцева, Ответственность госпредприятий по обязательствам в связи с перебазированием промышленности в условиях Великой Отечественной войны, «Ученые записки ВИЮН», вып. III, И, 1945, стр. 63).

См. также дело по иску Межевова к Выксунскому заводу о взыскании ущерба от увечья, происшедшего в условиях светомаскировки. В определении Верховного суда СССР по этому делу записано: «Проведение светомаскировки, вызванной обстоятельствами военного времени, не должно нарушать нормальной работы предприятия, наоборот, оно повышает ответственность администрации и обязывает ее устранять все препятствия, мешающие нормальной работе предприятия при светомаскировке» («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.», М„ 1947, стр. 111).

301

правонарушений не связана с преступлениями и не вытекает из них, в результате чего гражданская вина (в особенности неосторожная) как субъективное основание ответственности не совпадает с уголовной виной. Последняя органически связана с нарушениями уголовного закона. Было бы неправильно утверждать, что гражданская вина имеет место во всех тех случаях, когда она так или иначе связана с причинением ущерба (личного или имущественного). Сказать так — значит склониться к теории «двойной вины» (см. выше), согласно которой гражданская вина наличествует во всех уголовных преступлениях, которые тем или иным образом связаны с причинением ущерба и нарушением гражданских прав.

Мы придерживаемся другой точки зрения: в тех случаях,. когда нарушение гражданских прав и причинение ущерба связано или вытекает из преступления,— будет уголовная вина;

напротив, в тех случаях, когда нарушение, гражданских прав и причинение ущерба не связано с нарушением уголовного закона и уголовным преследованием причинителя,— будет иметь место гражданская вина. Это положение имеет непосредственное отношение к анализу неосторожной вины и ее форм.

Дело в том, что гражданская неосторожная вина находится за пределами уголовной неосторожной вины. Она влечет за собой только гражданскую ответственность со всеми вытекающими отсюда последствиями. Иными словами, гражданская неосторожная вина, будучи объективно выраженной в противоправном поступке, имеет место только в тех случаях, когда с уголовно-правовой точки зрения психическое отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям не вызывает осуждения.

Если иногда наши судебные органы нарушают это положение, высшие судебные инстанции восстанавливают его в самой категорической форме. Примером могут служить дела, рассмотренные в Верховном суде СССР.

Приговором Народного суда 1-го участка Красносельского района, Ленинградской обл., Глотова была осуждена по ст. ст. 16 и 79-2 УК РСФСР по обвинению в том, что по ее неосторожности 29 августа 1944 г. сгорел дом .подсобного хозяйства ОСМЧ-40, оцененный в 19 100 руб., и погибло личное имущество семей, проживавших в этом доме, на сумму 60 500 руб.

Пожар произошел при следующих обстоятельствах: Глотова, работавшая в подсобном хозяйстве ночным сторожем и проживавшая в общежитии, 29 августа 1944 г. после ночного дежурства затопила в проходной комнате печку-времянку, чтобы приготовить себе завтрак, а сама уснула. От топящейся печи, оставленной без надзора, произошел пожар, распространившийся затем на весь дом.

Ленинградский областной суд приговор Народного суда оставил в силе со снижением наказания.

302

Прокурор РСФСР этот приговор опротестовал в Верховный суд РСФСР, указав, что осуждение Глотовой неправильно, так как «данный вид неосторожности не предусмотрен Уголовным кодексом РСФСР».

Верховный суд РСФСР, рассматривая дело, не принял во внимание указанный в протесте прокурора мотив '.

Иначе подошел "к рассмотрению этого вопроса Верховный суд СССР.

В своем определении по данному делу Судебная коллегия Верховного суда СССР отметила, что «несмотря на неясную формулировку, в этом указании прокурора содержится правильное утверждение о том, что осужденная допустила такую неосторожность, которая согласно закону не влечет уголовной ответственности. Статья 79-2 УК РСФСР и постановление Пленума Верховного суда СССР о применении ее в случае неосторожного поджога имущества совхозов, колхозов и МТС 2 говорят об уничтожении или повреждении имущества, вызванном преступно небрежным отношением к делу. Следовательно, не всякая неосторожность влечет указанную уголовную ответственность, а только неосторожность, сопряженная с такими отягчающими обстоятельствами, которые дают основание рассматривать ее как преступно небрежное отношение к имуществу, т. е. как такое отношение к имуществу, которое во всяком случае предполагает сознательное пренебрежение установленными мерами предосторожности при обращении с ним.

Между тем, ту неосторожность, которую согласно приговора допустила Глотова, а именно — непредвиденный сон, когда она легла отдохнуть во время топки печки, нельзя считать вызванной преступно небрежным отношением к имуществу (Верховный суд в данном случае имеет в виду, конечно, данные конкретные условия правонарушения. В иных условиях, например, в военной обстановке «непредвиденный сон» на посту, да вдобавок еще работника военизированной охраны или военнослужащего может явиться криминалом и быть связанным поэтому с уголовной виной. И это ни в какой мере не противоречит принципу объективного масштаба ответственности при 'неосторожной вине.—Г. М.). В этом же виде неосторожность Глото-

* Верховный суд РСФСР согласился с определением Ленинградского областного суда, но переквалифицировал действия Глотовой по ст. 111 УК РСФСР, что было, конечно, ошибкой, ибо совершенно очевидно, что обязанности Глотовой как сторожа (как и всякого другого должностного лица) имеют пределы (обусловлены характером возложенных на него обязанностей). Поскольку Глотова допустила неосторожность не во время дежурства и не в отношении имущества, которое она обязана была охранять, нельзя считать, что она находилась в это время при исполнении служебных обязанностей. Следовательно, ее действия не связаны с выполнением служебных обязанностей и потому не являются должностным преступлением.

2 Имеется в виду постановление 38 Пленума Верховного суда СССР, «Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг.», М., 1946, стр. 56.

303

вой может влечь лишь материальную ответственность за причиненный вред, а не уголовную ответственность».

Находя, таким образом, что Глотова допустила не уголовную, а гражданскую неосторожную вину, за которую и должна ответить в гражданском порядке, а не в уголовном, Верховный суд все решения по данному делу отменил и производством его прекратил 1.

Не менее ярким примером того, как Верховный суд строго разграничивает гражданскую и уголовную неосторожную вину, является следующее дело, нашедшее окончательное разрешение в постановлении Пленума Верховного суда СССР.

Гр. Аванесов был признан виновным и осужден по ст. 146 УК Азербайджанской ССР за то, что, работая кладовщиком камеры хранения ручной клади Бакинского торгового порта» из-за халатного отношения к своим обязанностям выдал по подложным квитанциям неизвестному лицу вещи, сданные на хранение Езерским, чем причинил Бакинскому торговому порту ущерб в сумме 4000 руб.

По делу установлено, что Аванесов, переведенный в кладовщики из плотников, с работой кладовщика достаточно ознакомлен не был; квитанции же, предъявленные на получение вещей, были подделаны настолько искусно, что Аванесов по своей неопытности мог не заметить исправления в квитанции,

1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945 г., вып. 7, стр. 3—5. См. определение судебной коллегии Верховного суда по уголовным делам по делу Архипова («Сб. постановлений Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 99—100); определение судебной коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам по иску о выселении Василевского («Сб. постаяовлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 123); определение судебной коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам по иску Тбилисского треста общественного питания к авторемзаводу («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г., М., 1948, стр. 177), а также примеры из судебной и арбитражной практики, приведенные нами выше, где дается характеристика различий между гражданской и уголовной ответственностью.

Особенно характерно в этом отношении дело комбайнера Богдасаряна, осужденного по ст. 111 УК Грузинской ССР за то, что он не доложил директору МТС о неисправности комбайна, установленного для обмолота урожая в колхозе им. Жданова, в результате чего от искр, вылетавших из выхлопной трубы, сгорела скирда необмолоченной пшеницы. В опеределе-нии Верховного суда СССР, отменяющем этот обвинительный приговор, указано: «Если, как нашел суд, комбайнер Богдасарян виновен только в том, что он не доложил своевременно директору МТС о неисправности комбайна, выделенного для работы в колхозе, и при этом учесть указания в материалах на нарушения противопожарных правил со стороны правления колхоза и дирекции МТС, то во .всяком случае нельзя было найти в действиях комбайнера той злостности, которая .влекла бы предание его уголовному суду». Освобождая Богдасаряна от уголовной ответственности и не исключая, вместе с тем, наличия гражданской вины МТС, Верховный суд предложил рассмотреть вопрос о возмещении вреда колхозу в гражданско-правовом порядке—в соответствии с договором между МТС и колхозом («Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 4, стр. 11—12).

304

тем более что, как видно из показаний свидетелей, сами работники камеры иногда исправляли номера в квитанциях.

Учитывая эти обстоятельства, Пленум не нашел в действиях Аванесова признаков уголовной неосторожной вины и за отсутствием состава преступления постановил: все состоявшиеся по данному делу решения отменить, а уголовное дело производством прекратить. Вместе с этим, Пленум постановил: «Вопрос о возмещении стоимости неправильно выданных вещей передать на разрешение в порядке гражданского судопроизводства» '.

Совершенно очевидно, что, если бы Пленум установил, что в действиях Аванесова отсутствуют не только признаки уголовной, но и признаки гражданской вины, он бы не передавал дело на разрешение гражданского суда. Однако он поступил иначе,— не исключая наличия в действиях Аванесова гражданской вины, Пленум направил дело на разрешение в порядке гражданского судопроизводства.

Анализ судебной практики по гражданским и уголовным делам позволяет сделать вывод, что гражданская неосторожная вина, хотя и может подразделяться на грубую и легкую по тем же общих признакам, что и уголовная неосторожная вина, т. е. в зависимости от степени предвидения вредных последствий и степени долженствования этого предвидения, однако по своему содержанию не совпадает с уголовной виной. Она выходит за ее пределы и включает в себя такое психическое отношение нарушителя социалистического гражданского правопорядка к своим действиям и их результатам, которое (будучи выраженным в противоправном действии), с точки зрения уголовного преследования безразлично, но с точки зрения советского гражданского правопорядка вызывает осуждение.

Отсюда следует, что гражданская вина (если она не связана одновременно с нарушением уголовного закона) является, по общему правилу, менее тяжелой, чем уголовная.

1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий     Верховного суда СССР за 1941 г.», М., 1947, стр. 42.

          305