Глава 9. УМЫШЛЕННАЯ ВИНА

В советском гражданском законодательстве нет нормы, •определяющей умышленную вину.

Такая норма содержится в «Основных началах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик», 1924 г.2.

Требуя в качестве непременного условия применения наказания наличия вины в форме умысла или неосторожности, «Основные начала» устанавливают, что наказание применяется лишь в отношении таких лиц, которые:

«а) действуя умышленно, предвидели общественно-опасный характер последствий своих действий, желали этих последствий или сознательно допускали их наступление, или

б) действуя неосторожно, не предвидели последствий своих действий, хотя и должны были бы их предвидеть, или легкомысленно надеялись предотвратить таковые последствия».

Исходя из этой нормы, советские цивилисты обычно дают определение различных форм виновности в гражданском праве.

Так, М. М. Агарков характеризовал умысел и неосторожность в советском гражданском праве следующим образом:

«Умыслом называется предвидение лицом того результата, который делает его действие (или бездействие) противоправным. Умысел является прямым, если лицо предвидит и преследует цель достигнуть этого результата. Умысел является эвентуальным, если лицо предвидит и допускает, что этот результат получится, хотя непосредственно и не преследует такой цели.

Неосторожностью называется отсутствие требуемой от лица предусмотрительности. Неосторожность имеет место, 'во-первых, в том случае, когда человек не предвидит последствий своего действия, хотя и должен был их предвидеть, во-вторых, когда он предвидит последствия своего поступка, но легкомысленно думает, что эти последствия будут предотвращены» 3.

1 Другую классификацию форм виновности дает Л. А. Лунц в учебнике по гражданскому праву для вузов (1950, т. I, стр. 438) и в «Общем учении об обязательстве» (1950, стр. 320). Он склоняется к четырехчленному делению форм виновности,, т. <е. к делению, принятому в советском уголовном праве, хотя при последующей характеристике форм гражданской вины отступает от него.

2 Ст. 6 «Основных начал». С некоторыми редакционными изменениями она воспроизведена в ст. 10 УК, РСФСР и в соответствующих статьях уголовных кодексов других союзных республик.

3 Гражданское право, т. I, М., 1944, стр. 322—323.

247

Это определение форм виновности М. М. Агарков дает применительно к внедоговорным обязательствам. Но к такому же определению приходит он, говоря о вине как основании договорной ответственности. Он пишет: «Чтобы освободить себя от ответственности, должник обязан доказать, что невозможность исполнения обусловлена обстоятельством, которое он не мог предотвратить. Могло быть, что должник либо предвидел невозможность исполнения и не принял мер для ее предотвращения, либо юн не предвидел невозможности, хотя и мог ее предвидеть. В первом случае налицо его умысел, во втором — неосторожность» 1.

При последующей характеристике умысла и неосторожности М. М. Агарков не останавливается ни на политическом, ни на психологическом анализе форм виновности, ограничиваясь, таким образом, исключительно формально-догматическим определением этих понятий.

Немного раньше (1938 г.), М. М. Агарков сделал попытку психологического обоснования форм виновности в гражданском праве и пришел к выводу, что «умысел можно охарактеризовать как упречное состояние воли (\УП1еп5тап^е1), неосторожность как упречное состояние интеллекта (\У1з5епзтап§е1)» 2, повторив тем самым распространенную, но насквозь порочную формулу буржуазных юристов.

С таким определением умысла и неосторожности согласиться нельзя. Оно не раскрывает материального содержания вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности и явно игнорирует политический смысл вины, ее исторический характер, так как не сообразуется с учением марксист-ско-ленинской психологии о единстве воли и интеллекта человека и не учитывает принципиальных различий в психическом состоянии нарушителя буржуазных законов и нарушителя социалистического правопорядка.

Бесплодность подобных формально-юридических конструкций форм виновности в гражданском праве очевидна.

Освещая вопрос об умышленной вине в советском гражданском праве, нельзя не указать на некоторые утверждения советских криминалистов об умысле как субъективном основании уголовной ответственности. Теоретический анализ умысла они начинают обычно с критики буржуазных определений умысла 8, а затем переходят к выяснению политического и психологического содержания улысла в советских условиях.

1 М. М. Агарков, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945. стр. 116.

2 Гражданское право, т. 2, М., 1938, стр. 392.

3 В буржуазной литературе по вопросу об умысле предложены две основные теории: теория воли и теория представления, которые одинаково формальны; теоретическое различие между ними весьма иллюзорно. В силу своей классовой ограниченности буржуазные юристы не могут (и не хотят) вскрыть подлинного характера умысла. Трактуя об абстрактной воле и аб-

248

«В советском уголовном праве речь идет об умысле и неосторожности в отношении таких деяний, — говорится в учебнике по уголовному праву, — которые направлены против основ советского строя или нарушают правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период. Этим определяется принципиально иное по своему содержанию понятие умысла и неосторожности в советском уголовном праве сравнительно с понятием умысла и неосторожности в буржуазном уголовном праве» 1.

Поведение подавляющего большинства наших людей определяется благородными мотивами, однако мотивы отдельных, отсталых советских граждан, обусловливающие их решимость совершить преступление, «определяются пережитками капитализма в сознании людей, которые стремится поддержать по различным каналам лагерь империализма» 2.

Трудящиеся, совершающие умышленные преступления в буржуазных условиях, противопоставляют свою волю воле враждебного им господствующего класса; буржуазное государство осуждает преступника, но это осуждение не разделяется ни самим подсудимым, ни другими трудящимися. Совершенно иное осуждение получает преступление у нас. «Трудящийся, — пишет Б. С. Утевский, — совершивший в социалистическом государстве умышленное преступление, действует вопреки законам своего государства и причиняет ущерб своему государству или защищаемым им интересам. Свою индивидуальную волю он противопоставляет воле своего класса, свои интересы — интересам своего класса. Уголовно-правовой упрек, делаемый ему советским государством, — это упрек со стороны своего же класса» 3.

Эти общие положения о политическом содержании умысла в уголовном праве могут быть в общем распространены и на умысел в гражданском праве, ибо политическое содержание умысла как формы виновности гражданина СССР перед социалистическим государством и перед всем советским народом там и тут одинаково. Гражданин СССР, умышленно причиняющий материальный ущерб советскому государству либо государственным, кооперативно-колхозным и общественным организа-

страктном сознании при умышленной вине, они скрывают тот очевидный факт, что воля и сознание наполнены определенным классово-политическим содержанием, что сознание и воля буржуа принципиально отличны от воли и сознания пролетария (см. критику этих теорий: Б. С. Утевский, Вина в советском гражданском праве, М., 1950, стр. 177—180, 188—190, 234—237;

Б. С. М а н ь к о в с к и и. Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 66—94, 119—120; Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 241—245).

1 Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 227.

'Там ж е, стр. 226.

3 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 184. »

249

циям и отдельным гражданам, сознательно действует против советских законов. Он противопоставляет свои личные интересы и волю воле и интересам своего государства и своих сограждан. Он заслуживает поэтому осуждения как человек, вступивший в конфликт с обществом, членом которого он сам является.

В СССР нет непримиримых противоречий между обществом и его членами. Но у нас есть еще отдельные случаи противопоставления личных интересов общественным, личной воли — общественной, индивидуального сознания — общественному. Случаи такого противопоставления объясняются у нас влиянием пережитков капитализма на сознание отдельных отсталых людей, а также влиянием капиталистического окружения, поддерживающего эти пережитки.

Эти общие положения об умышленной вине нельзя не признать как основу ее правового анализа.

Понятие умысла в советском гражданском праве (за отсутствием нормативного определения его в Гражданском кодексе) может быть основано на формулировке уголовного закона, т. е. на ст. 6 «Основных начал», воспроизведенной в уголовных кодексах всех союзных республик. .

Из этой формулировки ясно вытекают два главных признака умысла:

1) правонарушитель предвидит вредные последствия своих действий;

2) правонарушитель желает наступления этих вредных последствий (при прямом умысле) или. хотя и не желает, но сознательно допускает наступление вредных последствий (при косвенном умысле) г.

1 Б. С. Утевский усматривает в умысле три признака: предвидение последствии, желание (или допущение) их и «общественно-опасный характер предвиденных последствии». (Указ. работа, стр. 183). Мы не видим необходимости вводить в понятие умысла этот третий признак, так как считаем, что признак общественной опасности (большей или меньшей) характерен у нас для всех правонарушении, в том числе и для гражданских. В этом виде признак общественной опасности правильнее рассматривать в связи с объективными основаниями гражданско-правовой ответственности и всегда учитывать, конечно, при анализе субъективных основании этой ответственности.

С точки зрения советского гражданского права, общественная опасность конкретно выражается в противоправных действиях и их вредных последствиях: противоправные действия делинквента (например, причиняющего увечье) и неисправного должника (например, срывающего поставку товара) наносят социалистическим предприятиям, учреждениям и организациям или гражданам определенный вред, который не лишен характера общественной опасности, поскольку он дезорганизует нормальную хозяйственную и культурную жизнь нашей страны, задевает не только «частные» интересы потерпевшего, но и общественные интересы, которые не противопоставляются у нас друг другу и защищаются советским государством и правом в одинаковой мере.

250

Как видим, прямой и косвенный умысел имеют общий признак — предвидение вредных последствий. Различаются они по признаку желания этих последствий.

Что же понимают под словами «предвидеть» и «желать»?

Предвидеть вредные последствия своих противоправных действий значит осознавать (сознавать, понимать) их. Желать вредных последствий значит стремиться к ним.

Лицо, сознательно поджигающее чужой дом. не только сознает (предвидит) возможный ущерб, но и стремится к нему, желает его.

Гражданин, наносящий побои другому и причиняющий ему увечье, которое вызовет утрату трудоспособности, также сознает (понимает) вредные последствия своих действий (а возможно и желает их наступления).

Председатель правления колхоза, умышленно срывающий поставку винограда винодельческому заводу по договору контрактации (виноград вывозится на рынок), сознает, что невыполнение договора вызовет перебои в нормальной работе завода и тем причинит последнему убыток (нельзя допустить, чтобы председатель правления колхоза желал ущерба государственному предприятию).

В приведенных примерах имеет место как прямой, так и косвенный умысел. Поскольку, однако, в советском гражданском праве имущественные последствия прямого и косвенного умысла (в смысле объема материальной ответственности правонарушителя) одинаковы, мы имеет все основания рассматривать оба эти вида умысла одновременно, хотя психологически они и не во всем совпадают друг с другом: они совпадают юридически, т. е. по своим гражданско-правовым последствиям, в силу чего прямой и косвенный умысел в советском гражданском праве не отграничиваются друг от друга, объединяясь общим понятием умысла.

В чем же состоит психологическое содержание умысла?

Умысел как форма вины есть психическое отношение правонарушителя к своим противоправным действиям и их результатам. В таком виде умысел представляет собой единство воли и сознания правонарушителя: воля и сознание—два неразрывно связанных между собой элемента умысла.

Мы уже показали ранее, что индивидуальная воля советских граждан и коллективная воля социалистических юридических лиц формируется в условиях социализма совершенно иначе, чем воля участников капиталистического гражданского оборота. У нас воля формируется под воздействием других объективных факторов, определяемых общественным, государственным, экономическим и культурным строем социализма. Подавляющее большинство советских граждан и юридических лиц во всей своей деятельности согласовывает свою волю с общенародной

251

волей, направленной на успешное строительство коммунизма в нашей стране.

Однако в области гражданских правонарушений мы встречаемся со случаями, когда воля лиц приходит в столкновение с общенародной волей, противопоставляется ей. Это — порочная воля. Она направлена на нарушение социалистического правопорядка, угодного и выгодного всему народу. Социалистическое государство и право располагают различными средствами, чтобы сломить эту порочную волю правонарушителя, покорить и перевоспитать ее.

Одним из активнейших средств перевоспитания порочной воли правонарушителя является советское гражданское право и его важнейший институт имущественной ответственности лица за свои противоправные и виновные поступки, причиняющие ущерб другому лицу. Эти поступки особенно опасны и недопустимы, когда они являются результатом умысла, в основе которого лежит упорное стремление лица причинить вред. Правонарушитель обязан ответить за этот вред, т. е. загладить его, а вместе с тем и свою вину перед потерпевшим и государством, стоящим на страже его интересов. Лицо, поджегшее чужой дом, обязано выстроить потерпевшему новый дом либо уплатить стоимость сгоревшего; гражданин, причинивший увечье другому, обязан возместить расходы на лечение и уплатить разницу в заработке потерпевшего, явившуюся результатом потери трудоспособности; колхоз, сорвавший поставку винограда по договору контрактации,обязан уплатить заводу убытки от простоя, вызванного недопоставкой и т. д.

С точки зрения психологической, для умышленной вины характерен поэтому не только волевой момент (стремление, решимость к причинению вреда, желание либо же допущение его), но и сознательный, интеллектуальный момент (понимание конкретной обстановки причинения, предвидение последствий). Оба эти элемента умысла сливаются в едином психологическом акте, причем сливаются настолько, что практически (в жизни) их очень часто почти невозможно разграничить.

Советская психология не признает дуализма воли и сознания. «Когда мы говорим о воле, мы разумеем под этим сознательную целеустремленность человека. Сознательность же требует мыслительных процессов... Без участия мышления волевое действие было бы лишено сознательности, т. е. перестало бы быть волевым действием» 1.

Советская психология учит, что сознательное волевое действие проходит в своем развитии ряд этапов: возникновение по-

1 «Психология», под редакцией К. Н. Корнилова, А. А. Смирнова и Б. М. Теплова, изд. 3, 1948, стр. 318—319: ср. Т. Г. Егоров, Психология. Военнздят, 1952. стр. 176—180.

252

•гребностей (желаний), осознание этих желаний, борьба желаний и мотивов, принятие решения, исполнение решения1.

В умышленной вине все эти этапы развития сознательных волевых действий находят свое последовательное осуществление. Лицо, ощутившее желание причинить вред другому (либо желание извлечь материальные выгоды за счет другого) и осознавшее это желание, принимает определенное решение и выполняет его. Но прежде чем принять решение, это лицо всесторонне учтет все обстоятельства, все рго е1 соптга. Именно на этом этапе развития своего психического отношения к будущим противоправным действиям и их результатам человек мысленно взвесит мотивы своих намерений и поступков.

Кстати о мотивах. Наука советского уголовного права "придает мотивам преступления большое значение. Без мотива не может быть умышленной вины; мотив порождает умысел— таково господствующее мнение советских криминалистов. А. Я. Вышинский говорит: «Не следует думать, что в каждом деле легко открыть мотив преступления, побуждения, которые можно было бы считать вполне достаточными... Установить мотив не так легко и не всегда возможно. Известна категория так называемых «безмотивных» преступлений, т. е. таких преступлений, в которых мотив оказался неустановленным. Тем не менее, мотив в каждом преступлении, если оно совершенно не в состоянии невменяемости, должен быть и не может не быть. Это так же верно, как и то, что все же в ряде случаев мотив остается нераскрытым» 2.

Наука советского уголовного права уделяет много внимания мотивам преступления, конечно, не случайно. Мотив преступления характеризует политическое лицо преступника, определяет его ответственность3: в целом ряде случаев мотив преступления рассматривается в нашем уголовном кодексе как квалифицирующее либо же как смягчающее вину обстоятельство 4.

Иначе разрешается вопрос о мотивах в советском гражданском праве. Безмотивных умышленных гражданских правонарушений, естественно, не существует, как нет и бесцельных умышленных правонарушений. Сознательные действия челове-

1 П. А. Шевырев, Психология, изд. ВЮА, 1946, стр. 173—185; см. также Н. Д. Левитов, Вопросы психологии характера, М., 1952.

2 А. Я. Вышинский, Судебные речи, М., 1948, стр. 279.

3 В одном из определений судебной коллегии Верховного суда СССР зап:;сано: «Обвинение не может считаться доказанным, если по делу не установлены место, время и мотивы совершения преступления» («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР», М., 1940, стр 75).

4 См. «Советское уголовное право», часть общая, М., 1951, стр. 226— 227.

253

ка исходят из мотивов и направлены на определенную цель (причинить вред, извлечь известные материальные или другие выгоды). «Мотив — это то, — пишет Б. М. Теплов, — что побуждает человека к действию, цель — то, чего человек стремится достигнуть в результате этого действия. Ставя себе ту или другую цель, человек всегда руководствуется определенными мотивами, определенными побуждениями... Мотивы — это то, что побуждает человека к постановке тех или других целей» '.

Тем не менее, советское гражданское право, регулируя имущественную ответственность за умышленное нарушение социалистического гражданского правопорядка, не придает мотивам правонарушения такого значения, как в уголовном праве: здесь достаточно установить, что эти мотивы в основе своей были антиобщественными, т. е. противоречащими советскому праву и коммунистической морали. Ими могут быть, например, корыстные мотивы (желание извлечь определенные имущественные выгоды за счет государства, за счет граждан, либо за счет социалистических учреждений, предприятий и организаций), стремление причинить вред другому лицу из озорства, мести, личной неприязни к другому либо из других низменных побуждений, желание «отличиться» в своей работе за счет ложного эффекта (скажем, за счет количественных показателей по выполнению договора поставки или договора о строительном подряде сознательно пойти на снижение качества поставляемой продукции либо качества строительства) и т. д. и т. п.

Мотивы умысла, т. е. те психические переживания, которые побуждают человека к противоправному действию (или к бездействию) , заставляют его совершить (или не совершить) тот или иной Поступок, всегда имеются в виду при определении умышленной вины в гражданском праве, но по общему правилу они (эти мотивы) не отражаются на объеме гражданско-правовой ответственности, т. е. не являются квалифицирующими либо смягчающими вину обстоятельствами, как это имеет место в советском уголовном праве. Установив, что в основе умысла лежат порочные мотивы, т. е. такие стремления и желания, которые противоречат социалистическому правосознанию и морали советского человека, гражданский суд признает правонарушителя виновным и возложит на него всю полноту имущественной ответственности.

Само собой разумеется, если при рассмотрении того или иного гражданского дела суд установит благородные мотивы, которыми руководствовался человек, нанося имущественный ущерб другому лицу (например, спасая от гибели имущество государственного юридического лица, жертвует имуществом,

1 Б. М. Т е п л о в, Психология, М., 1950, стр. 153. Ср. Т.    Г. Егоров, Психология, Воениздат, 1952, стр. 179—180.

254

принадлежащим другому юридическому лицу либо гражданину), он не найдет в его поведении умышленной вины 1.

В основе противоправного умысла могут лежать только отрицательные мотивы, которые толкают человека на действия во вред социалистическому обществу и его членам, в угоду своим личным, эгоистичным интересам.

Прежде, чем принять решение, в человеке происходит определенная, острая (иногда мучительная) «борьба мотивов», в процессе которой сталкиваются противоположные чувства: чувство долга перед социалистическим обществом и согражданами и чувство частнособственнической выгоды, чувство ответственности за свои противоправные действия и надежда избегнуть этой ответственности, обмануть суд, ввести в заблуждение потерпевшего и общественность.

В «борьбе мотивов» как нигде .ярко проявляется классовая, политическая природа гражданских и других правонарушений.

Всем гражданам СССР, всем государственным, кооперативно-колхозным и общественным организациям, учреждениям и предприятиям предоставлена широкая возможность направлять свою волю на пользу строительства коммунизма в нашей стране. Подавляющее большинство их реализует эти возможности с максимальным эффектом для себя и для государства. Однако у нас есть еще немало отсталых граждан и руководителей различных организаций, над которыми довлеют пережитки старого строя. Эти частнособственнические пережитки и являются источником гражданских правонарушений. Деятельность советского суда направлена на борьбу с этими пережитками, на воспитание стойкой благородной воли наших людей. В этом творческая, созидательная роль социалистического права, его облагораживающее воздействие на психологию советских граждан.

Сознание, как элемент умышленной вины, представляет собой .сложный психологический акт. Оно включает в себя, конечно, не только предвидение последствий совершаемых действий, как о том говорится в ст. 6 «Основных начал». Оно включает в себя также отчетливое понимание всех фактических обстоятельств правонарушения (в том числе и объективно-необходимой причинной связи между действием и результатом). Оно

1 Особенно ярким примером в этом отношении может служить дело по иску Бычковой-Гончаренко к Харьковскому спортивному обществу «Динамо» («Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 10; стр. 27—28, а также дело по иску Марцинюка к Управлению железной дороги имени Дзержинского (жур. «Советская юстиция», 1940, № 22, стр. 41—42).

255

не может не включать в себя и сознания противоправности действий.

Такого мнения в последнее время придерживаются многие советские юристы. Так, Б. С. Утевский пишет: «Сведение интеллектуального процесса, входящего в содержание умысла, к одному только «предвидению» или к понимаемому в том же смысле «сознанию» упрощает этот психический процесс и лишает возможности психологически дифференцировать его и тем самым уточнить юридический анализ умысла. Это упрощение усугубляется и тем, что большинство авторов ограничивают психическое отношение субъекта при умысле только последствиями деяния, отношение же к самому деянию совершенно упускают из виду» 1.

Находя такое положение ненормальным, Б. С. Утевский считает, что умышленная вина сводится не только к предвидению последствий противоправных действий в будущем, но и» к осознанию виновным как фактических обстоятельств, так и противоправности своих действий в настоящем, т. е. в момент их совершения 2.

Мы разделяем эту точку зрения. Говоря о сознании как об элементе умысла, было бы принципиально неправильным отделять будущее от настоящего: нельзя предположить, чтобы человек, предвидя последствия своих действий в будущем, не осознавал всей конкретной обстановки, в которой он совершал эти противоправные действия.

Советское гражданское право придает большое значение осознанию обстановки правонарушения. Примером этому могут служить правила Гражданского кодекса о виндикации. Согласно ст. 60 ГК от лица, которое добросовестно приобрело имущество не непосредственно у собственника, последний вправе истребовать это имущество лишь в том случае, когда оно им (собственником) утеряно или похищено у него3. ГК разъясняет далее, что приобретатель признается добросовестным, если он не знал и не должен быть знать, что лицо, от коего он приобрел вещь, не имело права отчуждать ее4.

Как видим, факту понимания (знания) фактических обстоятельств приобретения вещи в собственность (например, по договору купли-продажи) Гражданский кодекс придает решаю-

1 Б. С. Утевский. Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 187.

2 Ср. М. Д. Ш а р г о р о д с к и и, Вина и наказание в советском уголовном праве, М., 1945, стр. 6; А. А. Г е р ц е н з о н, Уголовное право, общая часть, 1948, стр. 353; Б. С. .4 а н ь к о в с к и и, Проблема ответственности в уголовном праве, 1949, стр. 106—111.

3 Это ограничение виндикации не распространяется на государственное имущество, которое, согласно той же статьи ГК, может быть истребовано от всякого приобретателя, будучи незаконно отчужденным каким бы то ни было способом.

4 Примечание I к ст. 60 ГК.

256

щее значение: если приобретатель знал, что приобретаемая им вещь не принадлежит «отчуждателю» по праву собственности, он признается недобросовестным приобретателем и обязан вернуть эту вещь собственнику в порядке виндикации. Недобросовестного приобретателя мы имеем все основания считать в этом случае лицом, которое действует не только противоправно, но и умышленно. Его умышленная вина состоит в том, что он не только предвидел последствия незаконного приобретения чужой вещи в собственность, но и знал о фактических обстоятельствах этого незаконного приобретения, т. е. знал о том, что отчуждаемая вещь принадлежит по праву собственности не «отчуждателю», а другому лицу.

Вопрос о том, понимало ли лицо конкретную обстановку, в которой оно нарушило чужие права (поставило недоброкачественную продукцию, не уплатило долг, нарушило сроки поставки товара, сроки строительства, транспортировки, либо причинило увечье и т. д.), всегда стоит в центре внимания суда и арбитража при рассмотрении гражданских дел. Если в процессе разбора дела обнаружится, что причинитель действовал (или бездействовал) с полным знанием обстановки и нанес серьезный материальный ущерб (т. е. совершил умышленное гражданское правонарушение), суд и арбитраж не ограничатся взысканием ущерба. Они пойдут дальше. По их сигналам к причинителю могут быть приняты различные меры воздействия, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. В последнем случае гражданско-правовая вина может перерасти в уголовную, однако ее психологическое содержание от этого не изменится. Изменятся лишь правовые последствия умышленной вины (наказание вместо обычного возмещения ущерба)1.

Вопрос об осознании фактических обстоятельств правонарушения как элементе умысла теснейшим образом связан с проблемой причинной связи. В самом деле. Если причинная связь между противоправным действием и вредным результатом относится к числу объективных оснований гражданско-правовой ответственности, то вопрос о том, должен ли правонарушитель при умышленной вине сознавать эту причинную связь (как и

1 В судебной практике бывает и наоборот: если уголовный суд установит, что у подсудимого отсутствует уголовная вина, но имеется гражданская вина, он прекратит уголовное .преследование (оправдает подсудимого), но рассмотрит гражданский иск (если он был предъявлен в связи с уголовным делом) либо же предложит потерпевшему обратиться с иском в гражданский суд. При наличии умышленной гражданской вины такие случаи возможны лишь в редчайших случаях (главным образом, при умышленной неуплате долга, каковая не является у нас преступлением, если не считать злостной неуплаты задолженности по налогам по ст. ст. 59-6, 60-1 УК РСФСР, злостного уклонения от уплаты задолженности по зарплате и некоторых других случаев). Такой переход от уголовной вины к гражданской бывает чаще при неосторожных правонарушениях.

все другие фактические обстоятельства правонарушения), возникает сам по себе.

Как установлено выше (см. раздел I), причинная связь между действием и результатом существует объективно и независимо от сознания действующего лица. Это, однако, не означает, что лицо, действуя умышленно, не осознавало этой связи. Такое неосознание причинной связи возможно при неосторожной вине, когда причинитель не предвидел вредных последствий своих противоправных действий, но мог и должен был их предвидеть. Умышленная вина тем и отличается от неосторожной, что в первом случае правонарушитель предвидит вредный результат и желает (либо допускает) его. Достаточно очевидно, что предвидеть вредные последствия своих действий можно только тогда, когда хорошо представляешь себе всю последовательность будущих событий и их результаты.

Лицо, поджигающее чужой дом, наперед знает, что, если пожару не помешают какие-либо привходящие обстоятельства, то дом сгорит.

Правление промыслово-кооперативной артели, умышленно срывающее отгрузку товара по договору поставки, понимает, что недопоставка товара вызовет перебои в работе покупателя.

А. А. Пионтковский, касаясь вопроса причинной связи при умысле, пишет: «Предвидение всех фактических обстоятельств, принадлежащих к объективной стороне состава данного преступления, как последствий совершаемых действий, включает в себя тем самым еще и предвидение развития необходимой причинной связи между совершенными действиями и наступившим преступным результатом» 1.

Для установления того, что лицо сознает при умысле причинную связь между действием и результатом, не обязательно собирать доказательства, свидетельствующие о том, что оно представляло последовательность возможных событий во всех их деталях. Достаточно установить, что лицо понимало объективно-необходимую причинную связь хотя бы в основных чертах. «Если бы закон требовал для умысла убеждения в неизбежности наступления результата, — пишет Б. С. Утевский, — то это повело бы только к безнаказанности многих преступников, так как привлеченный к ответственности всегда мог бы сослаться на то, что результат его действий не представлялся ему неизбежным и что у него имелась лишь вероятность наступления преступных последствий» 2.

1 «Уголовное право», общая часть, М., 1948, стр. 340.

2 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 202. См. также М. М. Исаев и А. А. Пионтковский, Вопросы уго-ловнего права, военно-уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР, М., 1947, стр. 38. Б. С. М а н ь к о в-с к и и, указ. работа, стр. 105—107.

258

Советские цивилисты имеют все основания присоединиться к такому выводу.

В приведенных выше примерах причинители (лицо, поджигающее дом, и артель, не выполнившая договора поставки товара) с полным основанием могут быть обвинены в умышленных противоправных действиях, независимо от того, представляли ли они объективную причинную связь между действиями и вредом во всех деталях (в каких она в действительности развернулась) или же понимали эту связь лишь в общих, основных чертах.

Вопрос о сознании противоправности как элементе умысла требует специального рассмотрения. Его можно сформулировать так: если для признания данного действия умышленным необходимо установить, что деятель сознавал объективные свойства своего деяния и предвидел его последствия, то входит ли в понятие виновности (умысла) сознание деятелем противоправности своих действий?

В советской литературе по гражданскому праву вопрос о сознании противоправности поставлен М. М. Агарковым. По мнению М. М. Агаркова, факт противоправного действия (т. е. противоречия определенного поведения лица правовой норме) существует объективно. Поэтому в сознании правонарушителя понимание неправомерности его действий может быть, но может и не быть. «Так называемая субъективная противоправность, — пишет М. М. Агарков, — есть сложный фактический состав, состоящий из факта противоправного поведения (правонарушения) плюс наличие у правонарушителя умысла или неосторожности. При этом ни в понятие умысла, ни тем более в понятие неосторожности не входит в качестве их необходимого элемента сознание деятелем противоправности своего поведения».

Включение в понятие противоправности субъективного момента виновности, по мнению М. М. Агаркова, «означало бы игнорирование социальной природы права и привело бы к признанию психологической теории права Петражицкого. Юридическая наука является общественной наукой и как всякая общественная наука она не может игнорировать психологические факты, в частности, интеллектуальные и волевые свойства человека, но не может также строить на этих фактах здание общественных отношений и выводить из них правовые категории. Правовые нормы, юридические отношения, права и обязанности людей отнюдь не являются психологическими фактами. Они являются социальными фактами, т. е. относятся к качественно иной области»1.

1 М. М. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 145.

259

В подтверждение своей точки зрения М. М. Агарков ссылается на Маркса, который, определяя юридические отношения как волевые, в которых отражаются экономические отношения, имеет в виду не психологический факт (воля как психическое

•состояние), а факт социальный (волевые отношения между

•людьми). Наличие волевых отношений, по мнению М. М. Агар-

•кова, совсем не означает, что в психике лиц, связанных юридическими отношениями в течение всего времени существования отношений, должно иметь место определенное волевое, психическое состояние. Участники правоотношений могут, например, спать или забыть о своем долге, или же не знать о нем, но от этого юридические отношения не прекращаются. Реальность юридического отношения, следовательно, не есть реальность психического состояния, а реальность его содержания, определяемого соответствующими экономическими отношениями. Юридическое отношение реально как содержание воли господствующих классов, выраженной в правовых нормах, применение которых обеспечивается силой государства. «Конечно, для применения правовых норм и для реализации юридических отношений, — говорит М. М. Агарков, — нужны определенные Конкретные волевые акты тех или иных лиц. Правовые нормы и соответствующие им юридические отношения приводят к этим волевым актам и предполагают их, но отождествление права и юридических отношений с этими волевыми актами является грубой ошибкой» г. М. М. Агарков приходит к выводу, что сознание деятелем противоправности своего деяния не должно рассматриваться в качестве элемента умысла. «Действие закона,— пишет Агарков, — не может быть поставлено в зависимость от ознакомления с ним того или иного гражданина. Закон, устанавливая определенный порядок, обеспечивает его осуществление независимо от того, как он понят и понят ли отдельным лицом» 2.

Мы считаем эту точку зрения неправильной. М. М. Агарков отождествляет две вещи: противоправность и виновность, чего делать нельзя, так как противоправность является объективной категорией, а виновность — субъективной. Совершенно очевидно, что противоправное действие, как таковое, является объективным фактом. Совершая его, деятель может осознавать его противоправность, но может и не осознавать (например, он может не знать о противоправности либо забыть о ней). Противоправность данного действия не исчезнет от того, что она не осознавалась деятелем. Очевидно также и то, что включение в понятие противоправности субъективного фактора виновности привело бы к психологизации права. Право (его нормы) — суть воля господствующего класса, (у нас—всего народа) и его нельзя сводить к психическим отношениям отдельных лиц.

* М. М. Агарков, Цит. работа, стр. 144. 2 Т а м же.

Все это, однако, не дает никаких оснований к тому, чтобы вопрос о сознании противоправности как об элементе виновности решать отрицательно, как это делает М. М. Агарков. Ведь, понятие противоправного действия не покрывает собой понятия правонарушения. Противоправное действие (как объективный факт) является лишь составным элементом правонарушения, а последнее представляет собой единство объективных и субъективных элементов, и только в этом виде оно приводит к граж-данско-правовой ответственности. Если обнаружится, что противоправное действие совершено невиновно, то ответственность за него, по общему правилу, не наступит. Это может иметь место, например, при казусе, когда правонарушитель субъективно не осознает объективно необходимой причинной связи между действием и результатом. Это же может иметь место и в том случае, когда лицо, совершившее противоправное действие, не осознает его противоправности. Так, например, гражданин, впервые попавший в большой город, по незнанию правил уличного движения, переходит улицу там, где переход запрещен^ Нарушая правила уличного движения, гражданин совершает противоправное действие, но это действие невиновно, так как он не осознавал его противоправности. В данном случае перед нами также своеобразный казус, с тем лишь отличием, что здесь мы имеем факт неосознания противоправности, а не причинной связи между действием и результатом.

Следовательно, вопрос о сознании противоправности может и должен быть поставлен в плоскость проблемы виновности, а не проблемы противоправности, как это делает М. М. Агарков, так 'как противоправность (противоправное действие) есть объ^ ективный факт, сознание противоправности — субъективный факт.

Такова постановка данного вопроса. Другое дело, как разрешить его по существу. Действующее советское гражданское законодательство не содержит указаний на этот счет. Нет прямых указаний об этом и в советском уголовном законодательстве.

Что же касается буржуазного гражданского и уголовного права, то оно исходит из господствующего положения о том, что «никто не может оправдываться незнанием закона». Пожалуй, нет более лживой и лицемерной фикции в буржуазном праве, чем эта. В условиях, когда подавляющая масса трудящихся не только не знает всех законов, но не обучена даже элементарной грамоте, эта формула является прямым издевательством над народом.

В. И. Ленин, говоря о так называемых «промышленных судах» дореволюционной России, писал: «Всякий чиновник и судья предполагает поэтому, что каждый рабочий знает законы. Но ведь такое предположение — буржуазная ложь, ложь, сочиненная людьми имущими и капиталистами против неиму-

261

щих, такая же ложь, как и предположение, что рабочий заключает с хозяином «свободный договор». На самом деле рабочему, который с малых лет забирается на фабрику, едва-едва выучившись грамоте (а очень и очень многие и грамоте-то не могут выучиться!), законов узнать некогда и не от кого, и, пожалуй, незачем,— потому что, если законы применяют, не опрашивая его, чиновники из буржуазии, то мало пользы принесут рабочему законы! Буржуазные классы, которые обвиняют рабочих в незнании законов, сами ровно ничего не сделали для того, чтобы облегчить рабочим приобретение такого знания, и потому действительно виноваты в незнании рабочими законов не столько сами рабочие, сколько их эксплуататоры (грабители), которые владеют всей собственностью, живут чужим трудом и одни только хотят пользоваться образованием и наукой» '.

Фикция знания законов приводила и приводит на практике к тому, что 'буржуазные суды признают виновными в нарушении законов таких лиц, которые и не подозревали неправомерности своих действий, так как не знали и не могли знать этой неправомерности. По сути это осуществление принципа объективного причинения.

Иное разрешение вопрос о сознании противоправности как элементе виновности находит в социалистическом праве.

В Советском Союзе созданы все материальные и культурные условия для самого широкого ознакомления трудящихся с нормами законодательства. Советские законы выражают волю и интересы всего народа. Каждый новый законодательный акт доводится до сознания всех трудящихся и встречается ими с глубоким одобрением. У нас нет и не может быть какого-либо противоречия между законностью и правосознанием. Социалистическая законность отражает правосознание народа и, вместе с тем, воспитывает его в духе коммунизма.

Нет никакого сомнения в том, что подавляющее большинство граждан СССР знает советские законы и свято соблюдает их. Тем не менее, все это не исключает случаев, когда отдельные лица оказываются по тем или иным причинам не осведомленными в некоторых законодательных нормах и, совершая те или иные действия, не осознают их противоправности. Объективно эти действия являются противоправными, но они никак не могут быть признаны виновными. Привлечение к ответственности за совершение этих противоправных, но невиновных действий означало бы распространение на эти случаи принципа объективного причинения. Советское гражданское право, однако, отвергает этот принцип (если не иметь в виду при этом специальных случаев безвиновной ответственности, о которых сказано выше). Общим принципом ответственности признается у нас принцип вины, а не причинения.

* В. И. Ленин, Соч., т. 4, стр. 277—278.

Нельзя не отметить, что случаи, когда советские граждане оказываются не осведомленными в наших законах и, совершая то или иное действие, не осознают его противоправности, являются в практике работы судебных органов единичными. Это и понятно, т. к. основные правила гражданско-правовой ответственности достаточно известны даже тем, кто не знаком со специальными законодательными актами. Всякий советский гражданин знает, что 'нельзя расхищать общественную и личную собственность, что запрещается ущемлять личные и имущественные права других лиц, что любые договорные обязательства, если они отвечают требованиям советского закона, должны строго соблюдаться, что несоблюдение их влечет за собой материальную ответственность перед потерпевшим и т. д. В таких условиях вопрос о сознании противоправности приобретает не столько практическое, сколько принципиальное значение:

признание сознания противоправности необходимым элементом виновности лишний раз подчеркивает подлинный демократизм и гуманность социалистического гражданского права.

Таким образом, вопрос о том, может ли сознание противоправности рассматриваться как непременный элемент умысла должен получить в советском гражданском праве положительное разрешение. Определяя ответственность за совершенное правонарушение, суд обязан принять во внимание не только объективные факты (противоправность деяния, вредность, причинная связь), но и субъективный факт виновности причини-теля. Виновность же охватывает сознание всех объективных элементов деяния, включая и сознание его противоправности. Если причинитель не осознавал и не должен был по обстоятельствам данного дела сознавать противоправность своего действия, он должен быть освобожден от гражданской ответственности.

Многие советские криминалисты склоняются к положительному разрешению вопроса о сознании противоправности как элементе умысла \. Другие, наоборот, оспаривают правильность этого положения. Так, например, М. Д. Шартородский считает, что положительное разрешение вопроса о сознании противоправности не находит подтверждения в советском законе. По его мнению, ст. 6 «Основных начал» трактует о сознании общественно-опасного характера деяния, но не о сознании противо-

1 Наиболее последовательно придерживался этой точки зрения М. М. Исаев (см. его работы «Об умысле, неосторожности и сознании противоправности», жур. «Советское право», 1925, № 5; «Основные начала уголовного законодательств СССР и союзных республик», М., 1927, стр. 40). В последнее время разделяют эту точку зрения Б. С. Утевский в работе «Вина в советском уголовном праве», М., 1950, стр. 211—230 и Б. С. Мань-ковский в работе «Проблема ответственности в уголовном праве», М., 1949. стр. 107—111.

263

правности '. Такое противопоставление общественной опасности и противоправности кажется нам совершенно непонятным, так как противоправность является ничем иным, как юридическим выражением общественной опасности. От рядового гражданина СССР не требуется знания статей и параграфов кодексов. Лицо, сознающее общественную опасность и вредность своих деяний, тем самым сознает и их противоправность.

М. Д. Шаргородский считает также, что признание сознания противоправности элементом умысла не приемлемо для советского права и по принципиальным соображениям, так как оно используется сейчас наиболее реакционными элементами в Западной Европе и в США для обоснования безответственности фашистских преступников ссылкой на то, что они, якобы, в момент совершения преступления «не сознавали его противоправности». Этот довод кажется нам еще менее убедительным, чем первый.

Тот факт, что фашистские адвокаты в своих попытках спасти фашистских головорезов вспомнили и обратились к указанному принципу, ни в какой мере не 'порочит демократической и гуманной идеи, которая заложена в этом принципе. Весьма знаменательно, что когда дело идет о расправе над трудящимися, буржуазные юристы обычно обходят этот принцип и широко используют против них фикцию знания закона. Зато они оказываются не в меру «демократичными», когда надо спасать своих обанкротившихся хозяев. Поистине — «одна и та же идея в различных конкретных исторических условиях может быть и реакционной и прогрессивной» 2.

Против включения сознания противоправности в число составных признаков умысла выдвигается, наконец, тот мотив, что признание этого признака обязательным возтлагало бы на судебные органы «обязанность доказывать в каждом конкретном случае, что виновный сознавал 'противозаконность и преступность своего поведения» 3. Мы не можем согласиться и с этим. Советские судебные органы, решая вопрос об ответственности лица за совершенное правонарушение, тщательно исследуют как объективные, так и субъективные элементы этого правонарушения. Естественно, что суд не может уклониться и от исследования психического отношения правонарушителя к своим действиям и, в частности, от исследования того, сознавал или не сознавал он противоправность своих действий. Так и

1М. Д. Шаргородский, Рецензия на указанную выше работу А. А. Герцензона, жур. «Советское государство и право», 1948, № 12, стр. 59; его же «Вина и наказание в советском уголовном праве», М., 1945, стр. 6.

2 А. А. Ж Д а н о в, Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», М., 1947, стр. 21.

3 Я. М. Б р а и н и н, Некоторые вопросы учения о составе преступления в советском уголовном праве, «Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета», вып. IV, 1950, стр. 72.

£64

поступают наши судебные органы 1. Это подтверждается богатой судебной практикой. Достаточно привести в связи с этим следующие примеры.

Гр. Баталкина была признана виновной в том, что, будучи весовщиком товарного склада ст. Вологда, она, нарушив инструкцию о транспортировке овощей, допустила погрузку и отправку двух вагонов моркови навалом вместо того, чтобы отправить ее в таре. В результате отгруженная навалом морковь в пути следования пришла в полную негодность. Линейный суд Северной железной дороги осудил Баталкину по ст. 111 У К РСФСР. По кассационной жалобе осужденной дело было рассмотрено железнодорожной коллегией Верховного суда СССР, которая приговор Линейного суда отменила и дело о Баталки-ной производством прекратила по следующему мотиву: «Из показаний зав. товарной конторой Симакова видно, что работники товарной конторы с указанной выше инструкцией ознакомлены не были. Это обстоятельство подтвердила и свидетель Евтеева. Начальник льдопункта ст. Вологда свидетель Воробьев показал, что свежие овощи грузились в вагоны всегда навалом. При таких условиях следует признать, что обвинение Баталки-ной является необоснованным» 2.

10 февраля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о запрещении продажи, обмена и отпуска на сторону оборудования и материалов и об ответственности по суду за эти незаконные действия3. 11 февраля 1941 г. начальник технического снабжения управления речных 'путей Нижне-Иртышского бассейна Калганников отдал распоряжение об отпуске 12 куб. метров строительного материала своему 'заместителю Артемьеву, а на следующий день разрешил ему отлучиться с работы для перевозки этих материалов. Линейный суд Иртышского бассейна осудил Калгаиникова и Артемьева по Указу от 10 февраля 1941 г.

Рассматривая дело в порядке ст. 15 Закона о судоустройстве, водно-транспортная коллегия Верховного суда СССР при-знала, что в действиях осужденных отсутствует нарушение Указа от 10 февраля, так как последний был опубликован в местной печати лишь 12 февраля, и осужденные не знали о противоправности своих действий. Учитывая эти обстоятельства,

1 «Из орбиты судебного исследования,—• пишет Я. Б. Левенталь, — не может быть вовсе устранен вопрос, знал или знает ли участник процесса тот закон, на котором основано право на иск или возражения против него», («К вопросу о презумпциях ,в советском гражданском процессе», жур. «Советское государство и право», № 6, 1949, стр. 63).

М. М. Исаев сообщает, что Верховный суд СССР как в мирное, так и в военное время «прекращал дела за отсутствием состава преступления, если нарушение новой нормы имело место в первое время'действия закона, а виновный не мог еще знать о новом законе», («Советское право в период Великой Отечественной войны», т. 2, М„ 1948, стр. 26).

2 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 6, стр. 35—36.

3 «Ведомости Верховного Совета СССР» от 16 февраля 1941 г., № 8.

265

водно-транспортная коллегия приговор линейного суда в части нарушения Указа отменила и дело прекратила.

Пленум Верховного суда СССР вынес по данному делу следующее постановление: «Из показаний Калганникова на суде видно, что о существовании Указа он узнал еще 11 февраля 1941 года, так как еще утром слышал этот Указ по радио. Газеты были доставлены в учреждение в 11—12 часов дня 12 февраля... При таких условиях следует признать, что вывод коллегии о том, что Артемьев не знал о существовании Указа. не вытекает полностью из обстоятельств дела, а в отношении Калганникова по делу прямо следует считать установленным, что он о существовании Указа знал. Поэтому следует считать, что в деле имеются данные, свидетельствующие о том, что как Калганнико1В, так и Артемьев приняли участие 'в операциях с лесоматериалами, зная, что эти операции не являются законными». Учитывая изложенное, Пленум Верховного суда СССР постановил: Определение водно-транспортной коллегии отменить, а 'дело передать в ту же коллегию на новое рассмотрение1.

Таким образом, Верховный суд СССР, как и все другие судебные органы нашей страны, придает весьма важное значение сознанию противоправности и последовательно рассматривает это сознание как важный элемент виновности. Это ,не значит, конечно, что гражданские суды исходят при этом из презумпции незнания закона. Наоборот, обсуждая вопрос о сознании противоправности, они исходят из презумпции знания закона, что вполне соответствует общему принципу гражданско-право-вой ответственности, которая построена на презумпции виновности правонарушителя: последний предполагается виновным, •пока не будет доказано обратное2.

Говоря о презумпции знания закона, как и о презумпции

1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 т.», М. 1947, стр. 37—38. См. также следующие дела где вопрос о сознании противоправности обсуждался специально: дело Гладких («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верхов-лого суда СССР за 1941 г.», М., 1947, стр. 38); дело Парфенова («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 131); дело Чоковадзе, («Судебная практика Верховного суда СССР», № 5, 1949 г., стр. 43).

2 Согласно ст. 118 ГК, должник «освобождается от ответственности за неисполнение, если докажет, что невозможность исполнения обусловлена обстоятельством, которого он не мог предотвратить». Аналогичное правило установлено в отношении делинквента, который освобождается от обязанности возместить вред, «если докажет, что он не мог предотвратить вред» (ст. 403 ГК). Принцип презумпции виновности в литературе по советскому гражданскому праву не встречает возражений, если не считать возражений К. С. Юдельсона, который полагает, что «презумпция виновности чужда не только уголовному, но и гражданскому советскому праву и процессу», так как «дело не в какой-либо весьма искусственной презумпции, а в целесообразном распределении тяжести доказывания юридических фактов между сторонами» («Проблема доказывания в советском гражданском процессе», М., 1951, стр. 288).

266

виновности, советские цивилисты всегда имеют в виду, что хотя советское гражданское право и процесс признают эти (как и некоторые другие) презумпции, но они не знают неопровержимых презумпций. Презумпция знания закона (как и презумпция виновности в целом) может быть опровергнута в процессе рассмотрения дела. Подтверждением этому может служить ст. 5 ГПК РСФСР (как и соответствующие статьи ГПК Других союзных республик), согласно которой юридическая неосведомленность, малограмотность и тому подобные обстоятельства не могут быть использованы во вред ответчику. Опровержение презумпции знания закона является у нас (в противоположность буржуазному гражданскому праву и процессу) не только обязанностью правонарушителя, но и обязанностью суда, который по своей инициативе должен обсудить этот вопрос и обеспечить полную гарантию прав и интересов каждой из сторон в процессе. Эти основные положения советского гражданского права и процесса в одинаковой мере относятся и к опровержи-мости презумпции виновности правонарушителя в целом '.

Таким образом, у нас нет оснований к тому, чтобы сознание противоправности не рассматривать как составной элемент умысла.

Подытоживая сказанное, можно заключить, что сознание как элемент умышленной вины включает в себя: 1) отчетливое представление причинителя о всех фактических обстоятельствах правонарушения; 2) ясное представление вредных последствий своих действий и 3) понимание противоправности этих действий.