Глава 5. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ ВИНЫ

Психологическое объяснение понятия гражданоко-правовой вины невозможно без уяснения общефилософских положений о свободе человеческой воли и о ее соотношении с необходимостью человеческих поступков.

122

Ф. Энгельс'писал: «Невозможно рассуждать о морали и праве, не. касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой» '.

Это важнейшее положение марксистской философии имеет непосредственное отношение к разбираемому нами вопросу.

Бессилие и порочность буржуазных теорий о вине объясняется тем, что они исходят из неправильного понимания свободы и необходимости. Их суждения о вине укладываются в примитивные правила детерминизма и индетерминизма, которые механистически противопоставляют свободу и необходимость, не раскрывают диалектической связи и единства этих категорий. Не случайно поэтому, что многочисленные, но бесплодные буржуазные учения о вине всегда основывались на одной из двух главных концепций: либо на фаталистическом предопределении поведения человека объективными .законами природы и общества, либо же на концепции безусловной и абсолютной свободы воли, не зависимой от этих законов.

В буржуазной литературе двух прошлых столетий эти концепции были представлены: первая—французским материализмом, вторая —• немецкой идеалистической философией.

Французский материализм XVIII в. исходил из отрицания абсолютной свободы воли, однако механистически противопоставлял свободу необходимости, а последнюю рассматривал одинаково как в отношении природы, так и общества. Игнорируя принципиальные различия между необходимостью в природе и в общественных отношениях людей, французский материализм приходил к отрицанию активной творческой роли человеческой деятельности2.

Сводя закономерности общественного развития к закономерностям природы, французские материалисты были крайне непоследовательны в разрешении проблемы личной ответственности. Объясняя поведение человека пресловутыми «условиями среды», в силу которых человек не властен над своими идеями, не властен поступать иначе, чем он поступает, находя, что человек «никогда не действует свободно» 3, они, тем не менее, оправдывали репрессии буржуазного государства в отношении нарушителей установленного правопорядка. Гольбах писал: «Какова бы ни была причина, заставляющая действовать людей, мы

1 Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М.. 1950, стр. 106.

2 Рассматривая поступки человека как фатально предопределенные «неумолимой» необходимостью, один из главных представителей школы материализма, Гольбах писал: «Отсюда ясно, что необходимость, управляющая движениями физического мира, управляет также движениями мира духовного, в котором, следовательно, все подчинено фатальности» («Система природы», М., 1940, стр. 131).

'Там же, стр. 117.

123

вправе противодействовать результатам их проступков, подобно тому как вправе человек, поле которого могла бы затопить .река, сдержать ее воды плотиной или даже, если он может, отвести течение ее. В силу этого права общество может в целях самосохранения устрашать и наказывать тех, кто пытается повредить ему или кто совершает поступки, признаваемые им •вредными для своего спокойствия, безопасности, счастья» '. Хотя французские материалисты декларативно провозглашали вину как основание всякой ответственности человека перед государством, однако из приведенных слов нетрудно увидеть, что эту ответственность они трактовали не по принципу вины, а по принципу объективного вменения, т. е. без учета психического отношения правонарушителя к своим действиям.

В основе немецкой идеалистической философии права (конца XVIII и начала XIX вв.) лежали воззрения Канта и Гегеля. По мнению Канта, необходимость действует только 'в области природы, свобода, напротив,— только в области общественных отношений. В соответствии с этим он признавал два рода причинности: причинность в природе действует закономерно и может быть предметом исследования «теоретического разума» (•правда, только в пределах явлений, но не «'вещей в себе:»); и наоборот, свобода как область «практического разума» остается за пределами сверхопытного мира и служит не предметом исследования, а веры, благодаря чему причинность в области свободы совершенно независима от причинности в природе2.

Дуализм Канта особенно проявился в вопросе об ответственности. Рассматривая свободу воли как самопроизвольную и ничем не обусловленную 3, Кант анализирует характер и поступки человека со стороны эмпирической, когда поведение его изучается по внешним проявлениям (аналогичным явлениям природы), и со стороны умопостигаемой, когда поступки человека самопроизвольны и не связаны с его внешним поведением. При возложении на человека ответственности за совершенные им противоправные проступки должна приниматься во внимание, по Канту, лишь вторая (умопостигаемая) сторона его деятельности, являющаяся результатом его свободной воли, причиной которой служит разум как самостоятельное, независимое, трансцендентальное начало. «Упрек за поступок основывается на законе разума,— говорит Кант,— причем разум рассматривается как причина, которая могла и должна была определить поведение человека иначе, независимо от всех названных эмпирических условий... иными словами, несмотря на

1 Гольбах, Система природы, М., 1940, стр. 134.

2 В первом разделе настоящей работы было отмечено, что причинность по Канту рассматривается не как объективная, а как логическая категория. в силу которой разум привносит причинность в хаос явлении природы (см. И. Кант, Пролегомены, М., 1934, стр. 175).

3 И. К а н т. Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 317—328.

124

все эмпирические условия акта, разум был вполне свободен и поступок должен быть отнесен за счет его небрежности»'.

Защищая позиции абсолютной и ничем не обусловленной свободы воли, Кант, таким образом, отвергал детерминизм как основание ответственности: причинная обусловленность человеческих поступков и сознание человека не только не рассматривались им в своем единстве, а наоборот, совершенно необоснованно противопоставлялись как взаимоисключающие друг друга.

В практических выводах своего учения Кант не только оправдывал жестокую карательную деятельность современного .ему государства, но и призывал к всемерному усилению этой деятельности, особенно в борьбе с политическими преступлениями. По сравнению с теориями французских материалистов (заслугой которых являлось обоснование необходимости в области .природы) учение Канта, таким образом, было несомненным шагом назад. Неудивительно поэтому, что все последующие теории «неокантиантства» так живо и энергично были подхвачены и развиты наиболее реакционными буржуазными правоведами.

Гегель решительно отверг кантовскую теорию о несовместимости свободы и необходимости. Он «первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобо-бода есть познание необходимости. «Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята» — так охарактеризовал Энгельс гегелевское учение 2. Однако Энгельс нисколько не переоценивал значения теории Гегеля. Отдавая должное его диалектике, Энгельс вместе с тем, указал на ограниченность и идеализм его философии: «Гегель был идеалист, т. е. для него мысли нашей головы были не отражениями, более или менее абстрактными, действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и развитие их были для Гегеля лишь воплотившимися отражениями какой-то «идеи», существовавшей где-то еще до возникновения мира. Таким образом, все было поставлено на голову, и действительная связь мировых явлений была совершенно извращена. И [поэтому], как бы верно и гениально не были схвачены Гегелем некоторые отдельные связи явлений, все же многое и в частностях его системы должно было по упомянутым причинам оказаться натянутым, искусственным, надуманным, слово?,! — извращенным. Гегелевская' система как таковая была колоссальным недоноском, но зато и последним в своем роде» 3.

1 И. Кант, Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 327. При этом Кант поясняет, что «разум не подчинен в своей причиности никаким условиям явления и временного порядка; различие по времени может иметь существенное значение в отношении явлений друг к другу, но оно не обусловливает никакой разницы между актами в отношении к разуму, так как явления не суть вещи в себе, а следовательно, они не суть также и причины в себе» (там же, стр. 328).

2 ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М„ 1950, стр. 107. 'Там же, стр. 24.

125

Ограниченность гегелевской философской системы особенно ярко проявилась в его правовых воззрениях. Он хотя и преодолел дуализм Канта, но на основе идеалистической диалектики, которая рассматривает развитие сознания человека и его психических (волевых) 'переживаний как логический, умозрительный процесс. Находя, что воля человека может проявляться либо в .форме «природной 'воли», либо «воли как произвола», либо же в форме «разумной воли», Гегель считал, что последняя никогда не может вступить в 'конфликт с существующим правопорядком, что преступления и всякие иные правонарушения могут явиться результатом лишь несовершенной воли в виде «природной воли» или же «воли как произвола» 1. Но последние проявления воли Гегель не относил к истинно свободной воле. Трактуя преступление как нечто неразумное, Гегель полагал, что психическое состояние преступника никогда не поднимается выше воли как «свободы произвола». Переход от невиновности к виновности Гегель рассматривал, таким образом, как чистый логический процесс в отрыве от реальных общественных отношений, которые обусловливают поведение человека, т. е. в конечном счете в отрыве от объективной действительности.

Теоретические построения Гегеля о воле, вине и ответственности человека за «неразумные» проступки и его 'конечный вывод о наказании, как о праве преступника, вполне увязывались с его реакционными политическими взглядами. Именно в этом корень его реакционных правовых воззрений, которые в общем не отличаются от правовых воззрений Канта. Маркс писал об этом: «...с точки зрения абстрактного права существует лишь одна теория наказания, которая в абстрактной форме отдает должное достоинству человека; это—теория Канта, особенно в более строгой формулировке Гегеля. Последний говорит: «Наказание есть право преступника. Оно — акт его собственной воли. Преступник объявляет нарушение 'права своим правом. Его преступление есть отрицание права. Наказание есть отрицание этого отрицания, т. е. утверждение права, которое вызывается самим преступником и навязывается ему насильно». В этой теории, без сомнения, много подкупающего, ибо Гегель, вместо того, чтобы видеть в преступнике только простой объект, раба юстиции, поднимает его до ранга свободного, самоопределяющегося существа. Но, приглядевшись немного ближе, мы открываем, что и здесь, как и во многих случаях, немецкий идеализм лишь санкционирует законы существующего общества и набрасывает на них сверхчувственный покров» 2.

Исторические условия развития немецкой идеалистической философии известны: она достигла своего высшего развития в период политической реакции, когда реакционная немецкая буржуазия 'пошла на сделку с феодалами и, добившись власти ня-

1 Г е г е ль, Философия права. Соч., т. VII, 1934, стр. 43—46, 122—123.

2 К. М а р к с и Ф. Эн г е л ь с, Соч , т. IX, стр. 88—89.

правила свои усилия на упрочение этой власти, на борьбу с революционным движением пролетариата.

Дальнейшие попытки буржуазных философов и юристов раскрыть действительное содержание этих категорий, чтобы объяснить понятие вины как субъективного основания ответственности, не увенчались успехом. Напротив, вся позднейшая литература по данному вопросу свидетельствует о явной деградации буржуазной науки, об усугублении идеализма и реакционности в классической буржуазной философии и о тщательном затушевывании всего прогрессивного в ней. Примером может служить широкое распространение в области уголовного и гражданского права вульгарного материализма и позитивизма^ биологических и социологических теорий.

Положения вульгарного материализма, сводящиеся к прямому отрицанию активной роли человеческого сознания и воли и к провозглашению наследственности и атавизма в качества главных причин преступности, явились краеугольными камнями всех позднейших теорий ответственности (Молешот, Фогт, Бюхнер и пр.) и были во многом использованы затем антропологической школой уголовного права (Ломброзо, Ферри и др.). Доводя фаталистическое понимание необходимости до крайности и рассматривая личность как автомат «рефлекторных реакций», представители' этой школы первыми открыто заявили об отказе от вины как основания ответственности и провозгласили «новый» принцип объективной «социальной ответственности», построенной на «опасном состоянии» ).

Еще большее 'влияние на разрешение проблемы оснований ответственности имела позитивная философия (Огюст Конт, Джон Стюарт Милль и др.), свидетельствующая уже о явном идейном распаде буржуазной науки. Пытаясь подняться «выше» материализма и идеализма, позитивисты на деле отказывались от познания сущности объективного мира, а вместе с тем и от объяснения свободы и 'необходимости. «О внешнем мире мы не знаем и не можем знать абсолютно ничего, кроме испытываемых нами от него ощущений»—писал Милль2.

Беспощадно критикуя современный позитивизм в лице махизма, В. И. Ленин указывал, что позитивисты, махисты и т. д., все это — жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направления. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого шарлатанства». Прикрываясь лозунгом — «подняться выше материализма и идеализма»,—позитивисты в действительности вели Ожесточенную борьбу с материализмом.

' Э Ф е р р и, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 4—10. 2 Д. С. Милль, Система логики, М., изд. 2, 1914, стр. 54.

1 Т7'

Под наиболее сильным влиянием позитивизма находится «социологическая школа», выдаваемая буржуазными юристами за последнее слово науки. Начиная с основоположников этой школы (Лист, Принс) и кончая позднейшими ее представителями, социологическое направление в области права становится открыто на путь идеалистического обоснования ответственности. Понятия свободы воли и необходимости, вины и причинной связи выбрасываются из теории права, как ненужные. «Закон причинности существует только для воспринимаемых нашим интеллектом явлений. Вне их — царство веры... Детерминизм, идущий за пределы человеческого понимания, столько же противоречит науке, сколько и его противоположность... Преступник не свободное существо», пишет Лист '. «Никто, правда, не в состоянии сказать нам,— вторит ему Принс, — что составляет 'последнее слово вселенной: механизм или же нравственная сила, детерминизм или свобода, вопросы эти принадлежат к области непознаваемого» 2.

Отказ от принципа вины и замена его другими принципами, вроде «опасного состояния», «вины характера» и т. д., которые обеспечили бы буржуазии возможность беспощадно расправляться со своим классовым противником,— вот практические рецепты социологической школы 3. Они вполне отвечают задачам современных империалистических государств, уничтоживших свою собственную законность и перешедших к методам неприкрытой террористической диктатуры.

Было бы неправильно делать из этого вывод, что буржуазные юристы, обнаружив полное банкротство в раскрытии подлинного содержания понятия вины, совсем отказались от него. В действительности дело обстоит иначе: все усилия буржуазных правоведов (особенно современных) направлены к тому, чтобы истолковать понятие вины в нужном им идеалистическом духе. При этом важно отметить, что эволюция во взглядах буржуазных юристов на вину как на основание уголовной и гражданской ответственности поразительно совпадает с исторически изменяющимися воззрениями буржуазных теоретиков на природу и соотношение свободы и необходимости, которые мы рассмотрели. В этом легко убедиться, обратившись к следующим наиболее характерным определениям понятия вины, даваемым буржуазными криминалистами и цивилистами.

В свое время в буржуазной литературе господствовали формально психологические определения понятия вины. Историческая и классовая природа вины при этом тщательно вуалировалась: вина рассматривалась как проявление свободной воли отвлеченного субъекта, воли, направленной на нарушение суще-

1 Ф. Лист, Задачи уголовной политики, СПб, 1895, стр. 132.

2 А. Принс, Преступность и репрессия, М., 1898, стр. 29.

3 «Мы вовсе не стремимся к смягчению карательной системы»,— писал Лист (указ. соч., стр. 80).

128

ствующего нормального правопорядка, установленного в интересах «всех граждан». Вина как дефект свободной воли, вина как упречное состояние воли, вина как отклонение психического состояния лица от «доброй воли» нормального «среднего человека» и т. д.— таковы наиболее характерные определения вины, даваемые преимущественно классической школой права '.

. Н. С. Таганцев писал: «Таким образом, лицо, обладающее способностью ко вменению, только тогда учиняет преступное и наказуемое деяние, когда оно в этом деянии проявляет или имеет возможность проявить эту способность, когда совершенное посягательство состоит в известном соотношении с сознанием действующего, с его психической работой, предшествовавшей деятельности, проявляет его хотение или волю. Воля и составляет сущность виновности, т. к. всякая виновность заключает в себе порочность или недостаток, дефект нашей воли, нашего самонаправления к деятельности: одна мысль, как бы порочна она не была, может подлежать суду совести, но не суду уголовному» 2.

Действие, говорил Г. Ф. Шершеневич, представляет собою выражение воли, зрелой и сознательной. «Поэтому в основании гражданского правонарушения лежит вина, все равно умышленная или неосторожная» 3. Вина, говорил он в другом месте. «представляет собою состояние сознательной воли человека, который намеренно или неосмотрительно совершает действие, направленное на фактический результат, противный закону»4.

1 Не ставя своей задачей рассмотреть все определения понятия вины, даваемые буржуазными юристами, мы отметим лишь следующие, наиболее распространенные и характерные определения французских и немецких юристов: «Вина есть все, что делают, не имея на то права, или то, что упускают делать, хотя должны были делать» (Оа11оэ) «Вина есть акт незаконный или противный праву» (АиЬгу е1 Каи); «Вина есть всякая погрешность против юридической обязанности (Ргато§;ео1), соответствующей чужому праву» (I. ХУШегпз); «Всякая вина есть деяние, совершенное наперекор предсуществующему обязательству» (Р1апю1); «Вина есть вредоносное правонарушение, которое указывает на порочность воли повредителя» (Вегп-Ьиг§); «Вина есть нарушение обязанности, облагаемое ответственностью за убытки» (Епйетапп); «Вина есть порочность воли, в силу которой лицо может быть привлечено к ответу за гражданскую неправду» (Еппессещз);

«Вина есть субъективное отношение деятеля к наступившему результату, с которым связана правовая ответственность» (Ьлаг!)—егораннее определение.

Эти определения можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Они в достаточной мере характеризуют крайний догматизм и абстрактность понятия вины, за которыми, однако, ясно виден определенный классовый интерес и забота о безопасности буржуазного правопорядка.

2 Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. 1, М., 1902, стр. 371— 372. Ср. Н. Д. С е р-г е е в с к и и, Русское уголовное право, часть общая, СПб. 1908, стр. 251—254.

3 Г. Ф. Шершеневич, Учебник русского гражданского права, 1909, стр. 573.

4 Г. Ф. Шершеневич, Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 638. См. также: В. Кукольник, Начальные основания российского част-його гражданского права, СПб., 1813, стр. 239—240; И. А. Покровский.

Формально психологическое определение вины как проявления абсолютной свободной воли по сравнению с феодальным правом, которое рассматривало вину как «грех» и широко практиковало не только объективное вменение, но и коллективную ответственность (общин, селений) за действия, совершенные отдельным лицом, было на известном этапе развития буржуазного права, конечно, прогрессивным явлением 1. Оно определенным образом отражало принципы формальной буржуазной демократии и виновной личной ответственности, лежавшие в основе классического буржуазного законодательства как уголовного, так и гражданского. Эти принципы до известного времени обеспечивали классовое господство буржуазии. К тому же они широко использовались тогда для прикрытия этого господства и вполне отвечали популярным в народе лозунгам: «законности» и «справедливости», «равенства» и «свободы». Таким образом, в действительности речь может итти в данном случае не об исторической (и давно прошедшей) прогрессивности буржуазной демократии и ее атрибутов, а о классовой ее сущности. Ленин писал, что буржуазная демократия изменила форму экономического рабства и «по сравнению с феодализмом создала особенно блестящее прикрытие для него, но не изменила и не могла изменить его сущности. Капитализм и буржуазная демократия есть наемное рабство» 2.

Но какова судьба формальной буржуазной демократии, — такова же судьба и принципов уголовной и гражданской ответственности. Эволюцию капиталистического государства от демократии к фашизму, отказ от буржуазно-демократических

Основные проблемы гражданского права, Пг., 1917, стр. 236—293; Д. И. Мейер, Русское гражданское право, 1896, стр. 160—208; В. И. Синайский, Русское гражданское право, вып. 1, Киев, 1914, стр. 175—250;

Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 250— 268; С. В. П о э н ы ш е в, Основные начала науки уголовного права', М., 1912, стр. 265—314; Э. Э. П и р в и ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб, 1895; П. П. Цитович, Обязательства, Киев, 1887, стр. 20—40; Г. Фельдштейн, Учение о формах виновности в уголовном праве, М., 1902, стр. 5—438; Л. И. Петра-жицкий, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61; Его же, Введение в изучение права и нравственности, СПб, 1908, стр. 115—265.

1 Нельзя не отметить при этом, что буржуазные юристы, трактуя вину как психическое отношение правонарушителя к своим действиям и говоря о воле и сознании лица, не имели правильного представления ни о закономерности психической деятельности, ни о связи ее с нервной системой человека. Сознание, воля, чувства человека объяснялись обычно описательно, а происхождение психической деятельности окутывалось непроницаемым мраком. Эта деятельность казалась проявлением какой-то загадочной, непостижимой, таинственной силы. Давно обозначалось в связи с этим два основных направления среди юристов: одни из них вообще уклонялись от научного анализа психических явлений; другие (у нас Петражицкий, Фельдштейн) подходили к анализу психических явлений с позиции реакционной идеалистической психологии (см. об этом ниже).

2 В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 478.

130

свобод ' очень легко проследить на постепенной деградации буржуазных философских и правовых учений, в том числе и учений о вине.

Как отмечено выше, принципы виновной ответственности, а равно и психологические определения вины были впервые открыто отвергнуты представителями антропологического и социологического направлений. Отбрасывая вместе с понятием виновности и понятие вменяемости, Ферри пишет: «С того момента, как преступление рассматривается не как Па1 -свободной воли, а как продукт и патологический симптом индивидуальных и социальных аномалий, все преступники — сумасшедшие и несумасшедшие — нравственно безответственны, хотя все они должны отвечать перед обществом за совершенные ими противообщественные деяния» 2. «Пусть, — говорил Лист на Мюнхенском психологическом конгрессе в 1896 г. — понятия вины и искупления живут дальше, как жили до сих пор, в произведениях наших поэтов; выдержать строгую критику просветленного научного познания они не могут» 3. «Вменяемость, вина и наказание — вот три тормоза в развитии уголовного права», вторил другой социолог в 1905 г.4.

Что же это за приемы «просветленного научного познания», предлагаемые «новыми» буржуазными теориями, которые должны заменить принципы виновной ответственности? На деле рни оказываются «древними» правилами об объективном вменении, но сформулированы они на этот раз иными словами, вроде принципа «опасного состояния», «вины характера» и т. д. На Брюссельском конгрессе международного союза криминалистов в 1910 г. Лист объяснил эти «новые» принципы так:

«Существование опасного состояния должно быть признано, когда можно заключить по особым интеллектуальным признакам, характеризующим индивида, что угроза и исполнение обычного наказания не сумеют удержать его от учинения преступных деяний. Опасное состояние может существовать и тог' да, когда еще индивид не учинил какого-либо преступного деяния» 5.

1 См. И. В. Сталин, Речь на XIX съезде партии. Госполитиздат, 1953, стр. 7.

2 Э. Ферри, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 171.

3 Цитировано по Э. Немировскому, Опасное состояние личности и репрессия, жур. «Право и жизнь», кн. 1, 1924, стр. 3.

4 Т а м же.

5 Цитировано по Люблинскому, Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905—1915 гг.), Пг., 1915, стр. 84. Там же приводятся еще более откровенные высказывания Гарсона на том же конгрессе: «Я считаю, доказанным, что существуют индивиды, которые составляют постоянную угрозу для публичной безопасности и против которых нужно принять особые меры безопасности и социальной защиты» (стр. 74). Относя к этим «индивидам» тех, «которые открыто восстали против всех

131

В связи с этим Б. С. Маньковский совершенно справедливо замечает, что теория «опасного состояния» открыла весьма широкий простор для расправы и террора над теми, кто представляет опасность для господства буржуазии *. Действительно, принципы этой реакционной теории были быстро восприняты современным буржуазным законодательством. Ярким примером тому может служить английский закон 22 августа 1911 г., на который указал А. Я. Вышинский, выступая на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных наций 21 октября 1949 г. в защиту Болгарии, Венгрии и Румынии, необоснованно обвинявшихся в «нарушении человеческих прав и основных свобод». А. Я. Вышинский сказал: «Да, есть страны, где действительно, например, по преступлению против государственной тайны, против нарушения государственной тайны, не нужно никаких доказательств и не нужно даже признания обвиняемого, а достаточно, чтобы было налицо то, что закон называет «свойством характера».

Что это за страна? Это Великобритания. Что это за закон? Это закон 22 августа 1911 г. А что в этом законе записано? А в этом законе записано буквально следующее — я цитирую:

«Не требуется по делам о государственной тайне установления вины обвиняемого каким-либо определенным действием, доказывающим цель, угрожающую безопасности интересам государства».

Установленные этим законом правила действительно подрывают всякие основы правосудия, но ведь это же английский закон, это не болгарский закон, не венгерский закон, не румынский закон. Так кого же вы обвиняете в нарушении прав человека?» 2.

В этой связи небезинтересно проследить, как же в обстановке современного режима произвола и беззакония, царящего в капиталистических странах, «новейшие» буржуазные теории объясняют понятие вины?

Общетеоретической базой всех «новейших» теорий о вине служит неокантианство, позитивизм и другие реакционнейшие учения до феноменализма и интуитивизма включительно. Ведя яростную борьбу с марксистско-ленинской философией и изго-

социальных законов», Гарсон требует открытой расправы с ними, отбрасывая обычные приемы буржуазной юстиции. «Так как обычные наказания не могут исправить этого злоумышленника, то было бы нелепым упорно придерживаться их. Будут судить уж не это преступление, а самого преступника, каким его характеризуют его предшествующие действия и вся его жизнь» (стр. 75).

1 См. Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 74—75.

2 А. Я. В ы ш и н с к и и. Разоблачить клеветников до конца. Речь на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи 21 октября 1949 г., «Правда» № 297, 24 октября 1949 г.

132

няя материалистические и диалектические элементы из учений своих идейных предшественников, эти теории становятся откровенно идеалистическими, субъективистскими. Особенно модными оказываются при этом так называемые оценочно-этические теории вины (М. Майер\, Э. Вольф2, Ф. Кауфман3, Ф. Сейер 4, Э. Немировский 5 и др.), объявляющие несостоятельными психологические определения вины. Психологические моменты, говорят представители этих теорий, хотя и характеризуют вину, но только с одной стороны — с точки зрения эмпирических и натуралистических (что на их языке означает — материалистических) предпосылок, которые легко могут быть объяснены с позиций детерминизма. Между тем, понятие вины, говорят они, значительно глубже. Оно не поддается детерминистическому объяснению, так как вина не является объективным фактом действительности. О подлинном содержании вины можно судить не по внешним ее проявлениям (умысел и неосторожность, выражающиеся в определенном поведении человека), а исходя из абстрактно-этических критериев, которые вскрывали бы «преступное настроение» лица. Суть вины поэтому в этическом упреке со стороны суда. Этический упрек как отрицательная оценка поведения лица судом выступает здесь как синоним вины: вина лица отождествляется в этом случае с суждением судьи о виновности этого лица. Упрека же (т. е. порицания) заслуживает также «настроение лица», которое противоречит правопорядку и «общей справедливости». Э. Немировский писал: «Таким образом, в настоящее время и в законодательных проектах, и в практике, и в науке ясно обнаруживается тенденция уменьшить влияние на уголовную ответственность отдельного деяния и заключающееся в наказании осуждение — порицание относить в большей мере к источнику деяния, к свойствам личности преступника, к особому состоянию его психики, которое в преступном деянии находит неполное выражение, и, так как вина есть то, что составляет объект отрицательной оценки, вина личности должна заключаться не только в том, что от нее исходит данный волевой акт, что ею совершено данное преступное деяние, но и в том и, даже главным образом, в том, что в ее характере есть неудовлетворительные, с точки зрения правопорядка, свойства, которым это деяние в большей или меньшей степени обязано своим возникновением и которые в своей совокупности могут быть вызваны преступ-

' М. М а у е г, Бег а11§етеше ТеЦ Дев Оеи1эсЬеп 51га{гесЫз, 1923.

2 Е. ^ о 1 г. 51га1гесп1Пспе 8спи1с11епге, 1928.

3 Р. КаиНпапп В1е рпПозорЫзспеп ОгипДргоЫетеп (Зег ЬеЬге уоп <1ег 51га{гесЬ153сЬиИ, 1929.

4 Р. § а у г е, Мепз геа, «НапуагД 1а\у Кеу1еу», № 6, 1932.

5 Э. Н е м и р о в с к и и, Меры социальной защиты и наказание в связи с сущностью вины, ЖМЮ, 1916, кн. 2, стр. 1—46; Основные начала уголовного права, Одесса, 1917.

133

ньш настроением. Преступное настроение... и составляет содержание вины»1.

Эти определения понятия вины будут более понятными, если учесть следующий тезис Немировского, в котором он раскрывает «прикладное» значение данной теории: «И в этом отношении понимание вины как преступного настроения должно принести существенную пользу: при сохранении за преступным деянием его значения этот взгляд переносит центр тяжести в определении степени вины на отношение данного эпизода к общим свойствам личности преступника. Таким образом открывается широкая область для осуществления задач специального предупреждения, и в то же время наказание остается справедливым возмездием за вину»2.

Наиболее характерная черта этих «теорий» состоит в том, что, говоря о вине как оценочной категории и отрицая в ней качество объективно существующего факта, они не дают четких критериев этой оценки. Одни из них говорят при этом о нарушении некоего надклассового нравственного «долга» (М. Майор) , другие — об оскорблении этического «момента ценности» (Е. Вольф), третьи—предлагают отыскивать этот критерий самому судье, который интуитивно оценивает настроение правонарушителя на основании различных внешних «симптомов» (Ф. Кауфман), четвертые—приходят к выводу, что дать определение понятия вины вообще невозможно, так как выражение вины в каждом отдельном случае весьма различно (Ф. Сейер), и т. д. Ф. Сейер пишет: «Ни общее материальное действие, заслуживающее порицания, ни намерение сделать то, что вызывает общее социальное неодобрение, ни намерение совершить нарушение договора или правонарушение, никакая другая форма не может подойти ко всем случаям»э.

Действительный смысл и классовая направленность этих «новейших» теорий о вине понятны. Этот смысл и направленность выражаются в стремлении расширить ответственность за всевозможные нарушения капиталистического «правопорядка»: то, что не удается подвести под параграфы законов и доказать на основании четких и определенных объективных и субъективных элементов состава правонарушения, пытаются обосновать туманными и расплывчатыми ссылками на «общее социальное неодобрение», «этический упрек», «вину характера», «нарушение нравственного долга» и т. п.

Таким образом, «углубленная» этическая трактовка вины как понятия, лишенного реального психологического содержания и оторванного от конкретных фактов действительности,

1 Э. Я. Немировский, Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 190, 191.

2 Та м же, стр. 197—198.

3 Цитировано по Б. С. Маньковскому, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 87.

134

имеет одну цель — теоретически оправдать тот судебный произвол и беззаконие, которые характеризуют весь современный общественный, государственный и правовой строй империализма, — строй фашизма и агрессии. Деградация его по пути к фашизму и мракобесию сопровождается повальным идейным разбродом и упадком буржуазной науки.

Кризис учения о 'вине как основании личной ответственности — яркая иллюстрация всеобщего кризиса капитализма и его культуры1.

Подлинно научное объяснение понятия вины как основания гражданско-правовой ответственности может быть дано только с позиций диалектического материализма.

Исходя из этих позиций, разбираемый вопрос, в самой общей его постановке, можно сформулировать так: если вина является психическим отношением лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то что же следует понимать под этим психическим отношением? Если под психическим от-

1 См. А. А. Ж Д а н о в. Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западно-европейской философии», Госполитиздат, 1947;

Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М.,. 1949, стр. 5—42, 64—94; А. А. Пионтковский, Уголовно-правовые воззрения Канта, А. Фейербаха и Фихте, «Ученые труды ВИЮН», вып. 1, 1940;

Его же, Уголовно-правовая теория Гегеля в связи с его учением о праве и государстве, М., 1948; М. Исаев, Реценаия на книгу А. Пионтковско-го о Гегеле, жур. «Советское государство и право», 1948, № 7, стр. 33—90;

Его ж е, О неправильной трактовке классической школы уголовного права в советской науке, «Ученые труды ВИЮН», вып. 10, М., 1947, стр. 152— 175; Б. С. У т е в с к и и. История уголовного права буржуазных государств, М., 1950; Его же, Уголовное право на службе американо-английской реакции, М., 1951; Н. Г. Александров, Реакционная сущность современных американских буржуазных «теорий» права. Отчет о докладе в жур. «Советское государство и право», 1949, № 12, стр. 45—49; А. А. Герцензон, К вопросу об оценке основных направлений в науке уголовного права, «Труды научной сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г.», 1948, стр. 80—100; С. Морозов, Рецензия на книгу В. Ошеровича «Очерки по истории уголовно-правовой мысли», жур. «Большевик», 1947, № 24;

В. И. С е р е б р о в с к и и, Обзор иностранных журналов по вопросам гражданского права, «Ученые записки Московского юридического института», М., 1939, вып. 1, стр. 148—160; Е. А. Ф л е и ш и ц, Буржуазное гражданское право на службе монополистического капитала, М., 1948; Р. О. Х а л ф и н а, Гражданское законодательство Англии в период второй мировой войны, жур. «Советское государство и право», 1946, № 1; X. И. Шварц, Англо-американское деликтное право, жур. «Советское государство и право», 1940, № 2; Е г о же, Принцип ответственности в гражданском праве некоторых буржуазных государств, «Ученые записки Саратовского юридического института», 1940; Д. М. Г е н к и н, Гражданское и торговое право капиталистических стран, М., 1949, стр. 9—22; Б. С. А н т и м о н о в, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 56—76; И. Б. Н о в и ц к и и и Л. А. Л у н ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 323—325, 344—346; Л. А. Л у н ц. Основной экономический закон современного капитализма и реакционная сущность буржуазного гражданского права, жур. «Советское государство и право», 1953, № 2—3, стр. 108—122.

135

ношением понимать волевое и сознательное отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то возникает второй вопрос: можно ли волю и сознание человека рассматривать как свободные от физиологических процессов, происходящих в голове человека, и от объективных условий его жизни, либо же воля и сознание человека закономерно и необходимо обусловлены определенными материальными факто-ра^^и, которые существуют независимо от воли и сознания и с помощью мозга получают лишь отражение в психике человека. Наконец, как понимать самое это отражение — то ли как пассивный или, напротив, как активный, творческий процесс?

Поставив так вопрос, мы неизбежно обращаемся к общефилософской проблеме необходимости и свободы воли, а в конечном счете, к проблеме соотношения общественного бытия и сознания, материи и мышления. Известно, что в зависимости от решения этой проблемы все философы разделились на два противоположных, враждебных лагеря — на идеалистов и материалистов. Первые противопоставляют свободу воли и необходимость как несовместимые понятия и трактуют либо об абсолютной свободе воли, не зависимой от объективной детерминированности человеческого поведения, либо же отрицают свободу воли и объявляют ее иллюзией человека, не сознающего детерминированности своих поступков.

Философы-материалисты исходят из единства свободы воли и необходимости и говорят об отражении объективной реальности в сознании человека. В. И. Ленин писал: «Основное отличие материалиста от сторонника идеалистической философии состоит в том, что ощущение, восприятие, представление и вообще сознание человека принимается за образ объективной реальности. Мир есть движение этой объективной реальности, отражаемой нашим сознанием. Движению представлений, восприятии и т. д. соответствует движение материи вне меня. Понятие материи ничего иного, кроме объективной реальности, данной нам в ощущении, не выражает. Поэтому оторвать движение от материи равносильно тому, чтобы оторвать мышление от объективной реальности, оторвать мои ощущения от внешнего мира, т. е. перейти на сторону идеализма» *.

Следовательно, содержание нашего сознания, воли, психики определяется общественным бытием, объективной действительностью. Но это ни в какой мере не отвергает того бесспорного положения, что отражение объективного мира происходит через воздействие этого объективного мира на наши органы чувств, что этот процесс отражения происходит в нашем мозгу. Жизнь рождает мозг, — учил В. И. Ленин. В мозгу человека отражается природа. Проверяя и применяя на практике правильность этих отражений, человек приходит к объективной

1 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 250.

136

истине. Значит, познание, как вечное приближение мышления к объекту, понимается не как пассивное восприятие мира, а как активный, созидательный процесс. Отражение природы в мыслях человека, писал Ленин, «надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» 1.

Это положение марксизма не может быть истолковано в том смысле, что психическое тождественно материальному, «Что и мысль и материя «действительны», т. е. существуют, это верно. Но назвать мысль материальной — значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма с идеализмом» 2. С точки зрения марксизма, психическое есть продукт материи, но не всякой материи, а лишь высокоорганизованной — мозга и 'не сводится к материи, не идентично ей, но отражает материальное и является поэтому вторичным после материального.

«Согласно материализму Маркса,—писал И. В. Сталин, — сознание и бытие, идея и материя —это две различных формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом. Стало быть, они не отрицают друг друга и в то же время не представляют собой одного и того же явления» 3.

С философским решением проблемы соотношения бытия и сознания, материи и мышления непосредственно связана проблема необходимости и свободы воли человека. Гениальное разрешение этой проблемы дал Ф. Энгельс: «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека,—два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения... Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы (Ма1игпо1\уеп(11@ке11еп) господстве над нами самими и над внешней природой, она поэтому является необходимым продуктом исторического развития»4.

Это положение Энгельса получило дальнейшую творческую разработку в трудах В. И. Ленина. Оберегая его от многочис-

' В. И. Л е н и н, Философские тетради, М„ 1947, стр. 168.

2 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, стр. 227.

3 И. В. С т а лин. Соч., т. 1, стр. 318.

4 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 107.

ленных извращений и кривотолков со стороны идеалистов и метафизиков, В. И. Ленин вскрыл гносеологические предпосылки этого гениального положения и доказал, что оно последовательно исходит из основных взглядов марксизма на природу и общество.

Во-первых, указывал В. И. Ленин, Энгельс с самого начала своих рассуждений признает законы природы, необходимость природы, т. е. все то, что идеалисты объявляют «метафизикой» и в чем состоит основное различие материалистической теории познания от идеализма (и его разновидности — агностицизма Л^аха, Авенариуса и др.), который отрицает закономерности природы, объявляя их «логической» категорией.

Во-вторых, указывал В. И. Ленин, Энгельс не занимается вымучиванием «определений» свободы и необходимости, а берет сознание и волю человека, с одной стороны, необходимость природы, с другой, и вместо всякого определения, всякой дефиниции, просто говорит, что необходимость природы есть первичное, а воля и сознание человека — вторичное, что последние, поэтому, должны неизбежно и необходимо приспособляться к первой.

В-третьих, указывал В. И. Ленин, Энгельс не сомневается в существовании «слепой необходимости». Он признает существование необходимости, не познанной человеком. «Развитие сознания у каждого отдельного человеческого индивида, — писал В. И. Ленин,— и развитие коллективных знаний всего человечества на каждом шагу показывает нам превращение непознанной «вещи в себе» в познанную «вещь для нас», превращение слепой, непознанной необходимости, «необходимости в себе», в познанную «необходимость для нас». Мы не знаем необходимости природы в явлениях погоды и постольку мы неизбежно—рабы погоды. Но, не зная этой необходимости, мы знаем, что она существует. Откуда это знание? Оттуда же, откуда знание, что вещи существуют вне нашего сознания и независимо от него, именно: из развития наших знаний, которое миллионы раз показывает каждому человеку, что незнание сменяется знанием, когда предмет действует на наши органы чувств, и наоборот: знание превращается в незнание, когда возможность такого действия устранена».

В-четвертых, указывал В. И. Ленин, Энгельс, говоря о соотношении необходимости и свободы человеческой воли, применяет «сальтовитальный» метод в философии, т. е. делает прыжок от теории к практике. «У Энгельса вся живая человеческая практика врывается в самую теорию познания, давая объективный критерий истины: пока мы не знаем закона природы. он, существуя и действуя помимо, вне нашего познания, делает нас рабами «слепой необходимости». И далее: «Раз мы узнали этот закон, действующий (как тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания,— мы господа

природы. Господство над природой, проявляющее себя в практике человечества, есть результат объективно-верного отражения в голове человека явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная истина» '.

Таковы основные положения классиков марксизма-ленинизма о соотношении необходимости и свободы воли. Они построены всецело и исключительно на гносеологии диалектического материализма, на предпосылках, которые в конец разоблачают идеалистический, махистский вздор о телах как «комплексах ощущений» и пр. «Мах говорит пошлости потому,— заключает В. И. Ленин,— что теоретически вопрос о соотношении свободы и необходимости совершенно ему неясен»2.

Борясь за чистоту марксистской философии, В. И. Ленин разоблачает мнимую «беспартийность» различных буржуазных теорий, пытающихся «подняться выше» материализма и идеализма, а на деле ведущих бешеную борьбу против него. «Через все писания всех махистов красной нитью проходит тупоумная претензия «подняться выше» материализма и идеализма, — писал В. И. Ленин,— превзойти это «устарелое» противоположение, а на деле вся эта братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя сплошную и неуклонную борьбу с материализмом...

Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с марксизмом, в том и состоит, что они доверились раз реакционным профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости» 3.

Материалистическое толкование соотношения свободы воли и необходимости служит ключом для правильного понимания воли и сознания человека, его психики.

Научный анализ психологии человека исходит из того основного марксистско-ленинского положения, что психика человека, т. е. его воля и сознание, есть продукт мозга как высокоорганизованной материи. Значит, психическое производно от материи, зависимо от нее, но не сводится к ней, а только отражает ее, так как материя сама по себе не зависима от психики и развивается по своим законам движения 4.

1В. И. Л е н и н, Материализм II эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 172-173.

2 Т а м же, стр. 175.

3 Т а м же, стр. 322—323.

4 И. М. Сеченов писал: «Мысль считается обыкновенно причиной поступка. В случае же, если внешнее влияние, т. е. чувственное возбуждение остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную причину поступка... Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него

139

В отличие от вульгарного материализма и .идеализма, марксистский философский материализм признает психическое, т. е. нац/и ощущения, представления, понятия, мысли и чувства, отражением внешнего мира в идеальных образах, копиях снимках, правильность которых проверяется и подтверждается практикой, деятельностью человека ибо «все, что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходит через его голову, воздействуя на его волю» '.

В. И. Ленин характеризовал научного психолога как такого, который отбросил философские теории о душе и прямо взялся за изучение материального субстрата психических явлений --нервных процессов. Советские психологи, руководствуясь этим указанием Ленина и рассматривая психическое как отражение внешнего мира в нашем мозгу (следовательно, как функцию мозга), создали новую, материалистическую психологию, которая решительно порвала с традициями старой, реакционно!"! буржуазной психологии. Однако нельзя не отметить, что совместная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР (июнь—июль 1950 г.) обнаружила серьезные недостатки в развитии советской психологии.

Главный недостаток состоял в том, что, объясняя психические отношения людей, психология отошла от основных положений марксизма-ленинизма о воле и сознании человека и от естественно-научной основы психических процессов, впервые последовательно разработанных русскими естествоиспытателями и, прежде всего, И. М. Сеченовым и И. П. Павловым, блестящие результаты исследований которых признаны неотъемлемой частью естественно-научного фундамента диалектического материализма.

Отмечая неоценимые достижения И. П. Павлова в разрешении и естественно-научном обосновании основного философского вопроса о соотношении бытия и сознания, «Правда» писала:

«Бессмертной заслугой Павлова является тот факт, что он глубоко научно вскрыл и всесторонне объяснил материальные физиологические механизмы сложнейших процессов отражения б сознании человека внешнего объективного .мира, дал блестя-

никакая мысль невозможна» (И. М. Сечено в. Рефлексы головного мозга, Л., 1926, стр. 105). Другими словами, если «чувственные возбуждения» человека, всегда вызываемые внешним влиянием, оказываются не замеченными человеком (субъективно), то это совсем не значит, что эти «чувственные возбуждения» объективно не обусловлены. Голых мыслей, как и голых поступков, независимых от психических переживаний, обычно не существует. Это подчеркнул В. И. Ленин, когда писал о целях, которые ставит перед собой человек в процессе своей деятельности. «На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его,— находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы («свобода»)». (Философские тетради, 1947, стр. 162—163). 1 К. Маркс н Ф. Э нг ел ь с, Соч., т. XIV, стр. 671—672.

140

щее естественно-научное обоснование материалистического решения основного вопроса философии» '.

Допавловская идеалистическая физиология, а вместе с ней и психология исходила из порочного мистического тезиса о раздельности материи и сознания, о бессмертии и непознаваемости «духа» и о смертности тела. Английский физиолог Шеррингтон (а за ним все современные англо-американские ученые) твердил о дуализме физиологического и психического, о непознаваемости психических процессов, о несовместимости «объективной» физиологии и «субъективной» психологии, об «особой», таинственной природе психических ощущений.

Еще в 1908 г. Ленин предупреждал об опасности и теоретической несостоятельности подобных рассуждений. Он писал:

«Для всякого естествоиспытателя, не сбитого с толку профессорской философией, как и для всякого материалиста, ощущение есть действительно непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания. Это превращение каждый человек миллионы раз наблюдал и наблюдает действительно на каждом шагу. Софизм идеалистической философии состоит в том, что ощущение принимается не за связь сознания с внешним миром, а за перегородку, стену, отделяющую сознание от внешнего мира,— не за образ соответствующего ощущению внешнего явления, а за «единственно сущее»2.

Эти указания Ленина не были учтены некоторыми советскими психологами. Часть из них, забыв исходные положения марксизма и противопоставив свои взгляды учению Павлова, стала на явно идеалистические, кантианские позиции «психофизического параллелизма». Так, Л. А. Орбели утверждал, что душевная жизнь человека есть предмет трансцендентный, выходящий за пределы возможного для нас опыта 3.

1 «Правда», № 183 за 2 июля 1950 г.

2 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 35-36.

3 Яркие примеры распространения подобных идеалистических теорий в советской литературе привел в своем докладе на Сессии А. Г. Иванов-Смоленский, указав, в частности, что П. С. Купалов утверждает, будто могут существовать такие психические процессы («внутренние переживания» и ощущения человека), которые не связаны никакой видимой реакцией нервной системы (так назыв. «рефлексы без начала»), которые не детерминированы поэтому ни внешними, ни внутренними раздражителями, не зависят от воздействия внешней и внутренней среды организма, а носят самопроизвольный, спонтанный характер.

Взгляды Купалова прямо противоречат указаниям Ленина о связи человеческих ощущении, переживаний и представлений с внешним миром, о связи объективного и субъективного, об ощущениях, как субъективном образе объективного мира, изложенных им в работе «Материализм и эмпириокритицизм».

Взгляды Купалова несовместимы также с воззрениями основоположников русской школы естествоиспытателей Сеченова и Павлова. Для Сеченова ощущения были в одно и то же время и объективными и субъективными («Рефлексы головного мозга», Л., 1926, стр. 104), а Павлов характе-

141

Еще более широкое признание эти чуждые материалистической философии положения нашли в учебниках по психологии.

Так, С. Л. Рубинштейн, определяя задачи психологии, говорил: «Психика имеет свои специфические закономерности и основная конечная теоретическая задача психологии заключается в раскрытии специфических психологических закономерностей» '.

Такое определение задачи психологии не отличается от тех, которые даются буржуазными психологами и, в частности, Вундтом 2. Как там, так и здесь психические процессы рассматриваются в отрыве от телесных, причинное объяснение первых резко противопоставляется закономерностям вторых, в результате чего психика человека трактуется как область, чуждая физиологии человека.

Все это в корне противоречит учению И. П. Павлова, принципам диалектического материализма. Не ставя своей целью дать подробное изложение этого учения, мы, однако, не можем не остановиться на конечных выводах Павлова в той мере, в какой они относятся к учению о воле и сознании человека^ поскольку научное объяснение вины как психического состояния лица невозможно без предварительного психологического анализа этих понятий.

Ценность научных выводов Павлова для общественных, в том числе правовых, наук состоит в том, что он установил связь между физиологией и психологией. При этом-Павлов создал заново как физиологию, так и психологию. Допавловская физиология основывалась на идеалистическом мировоззрении,. физиология павловская зиждется на материалистическом мировоззрении. Это же можно сказать и о психологии, которая до-Павлова стояла также на идеалистических позициях. Павлов. в своем учении исходил из основного принципа единства и целостности организма. «И это,— говорил Павлов,— целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли»3.

Многочисленными экспериментальными исследованиями Павлов обогатил марксистско-ленинскую теорию познания и ее главный тезис о существовании объективного мира, отражающегося в ощущениях и в сознании человека. Он практически доказал, как формируется «субъективный образ объективного мира» (Ленин) через сложный рефлекторный акт, обусловив тем единство субъективного и объективного, психического и физического. Этим Павлов противопоставил свое учение всей

ризовал ощущения как простейшие субъективные сигналы объективных отношений организма к внешнему миру (Полное собрание трудов, т IV стр. 101).

'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946 стр. 25.

2 Вундт, Принцип психофизического параллелизма, М., 1894.

3 И. П. П а в л о в, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 27.

142

предшествующей психологии. «Иначе, конечно, и не могло быть, — говорил К. М. Быков на Сессии. — Капиталистические условия развития науки исключают возможность раскрытия связи событий и фактов в характере исторического хода явлений жизни и науки. Нежелание видеть классовые корни, питающие те или иные взгляды на вещи,—характерная особенность западноевропейских и американских ученых, которые в оценке роли науки для практики говорят о «консервативности сил природы», тормозя таким образом развитие всепроникающего человеческого ума. Ограниченность мысли и защита классовых интересов буржуазии создавали ложное представление о неизменности растительного и животного организма» '.

Венцом творческих изысканий Павлова является учение о высшей нервной деятельности человека — учение о мозге. Павлов писал, что высший отдел центральной нервной, системы — мозг «держит в своем ведении все явления, происходящие в теле» 2. Психическая деятельность мозга рассматривалась Павловым в тесной связи с,внутренней деятельности всего организма и с факторами, воздействующими на организм извне. «Пределом физиологического знания,— писал он,— целью его является выразить это бесконечно сложное взаимодействие организма с окружающим миром в виде точной научной формулы. Вот окончательная цель физиологии, вот ее пределы»3. Известно, что такой «точной научной формулой», при помощи которой Павлов изучал единство внутренних и внешних процессов организма, была знаменитая павловская система рефлексов как реакций организма на воздействие внешнего мира.

Рефлекс—одно из самых важных явлений организма: все процессы организма в своем нормальном течении совершаются при помощи рефлекса. Правда, развитие рефлекса было известно и допавловской физиологии, но Павлов открыл новый класс рефлексов, до него не замеченный и не оцененный, бесконечно обширный, охватывающий все реакции человека, начиная с примитивной рефлекторной реакции и кончая произношением слов и употреблением письма. На основе совпадения во времени возбуждения в двух пунктах центральной нервной, системы возникает связь между этими возбужденными пунктами. Павлов представил эту связь как замыкание между двумя одновременно и последовательно действующими, очагами возбуждения, при помощи чего экспериментально были образованы новые рефлексы—условные, действие которых совпадает во времени с врожденными безусловными рефлексами. «Таким образом, открылась .возможность изучения всей динамики коры

' К. А1. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия,

посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова,

28 июня —4 июля 1950 г.», М.—Л., стр. 14.

2 И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 410. ' И. П. П а в л о в, Лекции по физиологии, изд. АМН СССР, 1949,

стр. 55.

143

мозга при помощи вновь образуемых рефлексов, названных условными, дуга которых обязательно проходит через кору больших полушарий. Родилась идея и проблема временной связи, имеющая широчайшее применение в биологических науках» '.

Исследования Павлова этим не ограничивались. В противоположность механистическим представлениям о предопределенности и неизменчивости явлений природы, Павлов выдвинул и обосновал историческую концепцию развития животного мира. «Можно принимать,— писал Павлов,— что некоторые из условных вновь образованных рефлексов позднее наследственностью превращаются в безусловные»2. Однако историческая концепция не сводилась Павловым к одной наследственной восприимчивости условных рефлексов, поскольку последняя свойственна не только человеку, но и животным. Установив основные закономерности в физиологии высшей нервной деятельности у всех животных, Павлов указал также на то, что закономерности животного мира нельзя механистически переносить на психическую деятельность человека.

Вершиной творческих дерзаний Павлова в раскрытии материальной природы психических явлений явилась идея существования у человека, помимо первой сигнальной системы, одинаковой с животным, специальной второй сигнальной системы, присущей только человеку. Вторая сигнальная система позволяет человеку сохранять накопленные знания; через нее сознание человека проявляется в его общественной деятельности.

Вторая сигнальная система ничего общего не имеет с Бундовским «психофизическим параллелизмом», ибо эта павловская концепция яе противопоставляет психических процессов физиологическим. Напротив, эта система рассматривается на основе ив единстве с первой сигнальной системой, присущей всему животному миру. Специфичность же второй, человеческой сигнальной системы состоит в том, что она основана на мышлении. Мысль же человеческая всегда облекается в слово, речь. А слово для человека, как пишет Павлов, есть «такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом .отношении ни в какое качественное или количественное сравнение с условными раздражителями животных» 3.

1 К. М. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова 28. июня—4 июля 1950 г.» М.—Л., стр. 14.

2 И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. III, кн. 1, стр. 273.

3 И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. IV, стр. 337. Характеризуя вторую сигнальную систему как специально человеческую, поскольку она объясняет мышление человека, Павлов указывает: «Если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы, то речь, специально прежде всего кинэстезические раздраже-

Таково объяснение материальных основ высшей 'нервной деятельности человека—деятельности мозга как органа человеческого мышления. Было бы глубочайшей ошибкой рассматривать всю деятельность человека (впечатления, ощущения, представления), основанную на первой сигнальной системе, только как биологическую часть его высшей нервной деятельности и противопоставлять ее тем самым второй сигнальной системе. Как первая, так и вторая сигнальные системы действуют в полном взаимодействии'.

Как первая, так и вторая сигнальные системы одинаково социально детерминированы. Та и другая обусловливаются определенными историческими общественными условиями. Тот факт, что через вторую сигнальную систему как носительницу словесного мышления и речевой деятельности осуществляется, по выражению Павлова, «межлюдская сигнализация», вся «грандиозная сигнализация речи», свидетельствует о том, что Павлов строил свое учение о высшей нервной деятельности человека с учетом качественных, социальных особенностей ее развития 2.

Историческая обусловленность.развития высшей нервной деятельности человека оказалась, таким образом, окончательно выраженной Павловым в его учении о второй сигнальной системе и о ее связи с развитием речи человека,, его языка. Эти выводы Павлова блестяще согласуются с указаниями И. В. Сталина о неразрывной связи языка с историей общества, с историей народа, с тем, что «язык относится к числу общественных явлений, действующих за все время существования об-

ния, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое, высшее мышление» (Соч., т. III, стр. 490).

' Взаимную материальную обусловленность, единство первой и второй сигнальных систем Павлов объяснял следующим образом: «В развивающемся животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельности. Для животного деятельность сигнализируется почти исключительно только раздражителями и следами их в больших полушариях, непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды как общеприроднои, так и от нашей социальной, исключая слово, слышимое и видимое. Это— первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности... С другой стороны, именно слово сделало нас людьми... Однако, не подлежит сомнению, что основные законы, установленные в работе первой сигнальной системы, должны также управлять и второй, потому что эта работа все той же нервной ткани». (Соч., т. III, стр. 568—569).

2 См. В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении. Сб. Института философии Академии наук СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952, В. С. Ф и л а т о в, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной деятельности, там же.

1°. Г. Матвеев 145

щества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает вместе со смертью общества. Вне общества нет языка» '.

Выводы Павлова о роли языка в развитии человеческого мышления служат яркой иллюстрацией к указаниям И. В. Сталина о непосредственной связи мышления и языка.

И. П. Павлов всю свою жизнь боролся с идеалистическими извращениями этой проблемы и доказал, что «наша мысль направляется действительностью», что «каждый шаг мысли» проверяется «согласием с действительностью». Как настоящий воинствующий материалист, Павлов видел цель своих изысканий в том, чтобы научиться управлять физиологическими и психологическими закономерностями. «Тогда,—говорил Павлов, — доподлинно будет доказано, что мы овладели процессами и ими командуем».

Учение Павлова о сигнальной системе дало, следовательно, конкретное решение вопроса о качественном своеобразии закономерностей той стадии материи, на которой формируются органы чувств и мозг, показало закономерности превращения энергии внешнего раздражения в факт сознания.

Изучение закономерностей сознания и воли человека в том материалистическом плане, какой был намечен классиками марксизма-ленинизма, и составляет поэтому весь смысл и главную черту всей павловской концепции развития высшей нервной деятельности.

Основное положение материалистической психологии — «психика есть функция 'мозга»—получило, таким образом, полное подтверждение в исходном тезисе 'Павлова о том, что вся физиологическая и психическая деятельность человека представляется как рефлекторная, отражательная деятельность, что определяющим моментом для этой деятельности являются, •в конечном счете, условия жизни человека, физические и социальные условия внешнего мира — «госпожа действительность», как любил говорить Павлов 2.

1 И. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, М,., 1950, стр. 18.

2 Краткое изложение взглядов И. П. Павлова о связи психологического с физиологическим не должно создать превратного представления о том, что Павлов отождествлял психику человека с высшей нервной деятельностью и тем игнорировал роль социальных факторов в формировании 'воли и сознания человека. И. П. Павлов говорил не о тождестве, а о единстве психического и физиологического, идеального и материального, субъективного и объективного (см. об этом: Петрушевский, Учение И. П. Павлова и марксистско-ленинская теория отражения, сб. Института философии АН СССР «Вопросы диалектического материализма», М., 1951, стр. 296—327; Н. А. Хромов, К вопросу о физическом и психическом, . сб. Института философии АН СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952; В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении (там же); С. Л. Рубинштейн, Учение И. П. Павлова и проблемы психологии (там же); В. С. Филатов, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной деятельности (там же).

И6

Изложенные общие и, на первый взгляд, отвлеченные положения материалистической философии о познании как отражении объективного мира, казалось бы, не имеют прямого отношения к разбираемому нами вопросу.

Между тем, вне связи с этими гносеологическими положениями марксизма невозможно разрешить проблему обоснования ответственности человека за его поступки. Это особенно ясно стало сейчас, когда по вопросу о свободе воли правонарушителя в нашей литературе высказаны две различные точки зрения, четко сформулированные: первая — Б. С. Утевским и вторая — Б. С. Маньковским.

Б. С. Утевский, как и все советские юристы, считает, что марксистское понимание свободы воли «должно быть положено в основание уголовной ответственности». " «Однако, — пишет он, — нельзя согласиться с механическим применением указаний Энгельса к деятельности преступника, с приписыванием' ему той «свободы» и того «знания дела», о которых говорит Энгельс» 1. По мнению Б. С. Утевского, когда Энгельс говорит о свободе, «он имеет в виду не способность человека выбирать решения вообще, а способность выбирать такие решения, которые находятся в соответствии с законами общественного развития, которые означают господство над обстоятельствами и отношениями» 2. Приведя далее известное положение Энгельса о скачке «человечества из царства необходимости в царство свободы»3 и указывая на то, что только в социалистическом обществе люди могут действовать свободно (а в капиталистическом обществе, по мнению Б. С. Утевского, свободно действуют только сознательные трудящиеся, борющиеся с капиталистическими порядками) 4, Б. С. Утевский пишет: «Указания Энгельса о свободе и о действовании со знанием дела не могут быть применены к гражданам СССР, не освободившимся от влияния капиталистического окружения, от влияния враждебной растленной реакционной идеологии или от пережитков прошлого в сознании людей, не господствующим над этими влияниями и пережитками, но подчинившимся их господству над собой и избравшими решение, противоречащее их долгу и нарушающее уголовные законы Советского государства»5. Автор соглашается с тем, что детерминизм и материалистическое учение о воле дают философскую базу для обоснования ответственности граждан СССР за совершенные правонарушения, «но эта

1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 34.

2 Т а м же, стр. 35.

3 Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М., 1948, стр. 267.

4 Б. С. У т е в с к ий, Цит. соч., стр. 36 и 37. в Т а м же, стр. 38.

147

база, — говорит он, — лежит совсем в иной плоскости, а не в механическом применении к преступникам указаний Энгельса о свободе и о знании дела» 1. «Это основание, — пишет он, — заключается в том, что гражданин, совершивший преступление, имел возможность выбрать решение, соответствующее интересам социалистического государства, т. е. решение свободное, соответствующее законам общественного развития, но вместо этого подчинил свое решение пережиткам капитализма в своем сознании или влиянию капиталистического окружения» 2.

Такова позиция Б. С. Утевского, которую он еще глубже разъяснил на дискуссии, посвященной этой проблеме, сказав:

«Свободно в социалистическом обществе действуют передовые советские граждане. Говорить же о свободе воли преступника — значит профанировать высказывания классиков марксизма-ленинизма» 3.

Как видим, Б. С. Утевский приходит к выводу, что поскольку правонарушения обусловлены у нас пережитками капитализма и поскольку правонарушитель подчиняет свою волю этим пережиткам, то он не свободен в своих действиях. Он — раб этих пережитков.

Иную позицию занимает Б. С. Маньковский. «Действия людей, — пишет он, — определяются той классовой обстановкой, в которой формируется личность. Но обусловленность поведения личности общественными условиями ни в какой мере не устраняет ее ответственности за принимаемые решения «со знанием дела»4. К обоснованию этой ответственности Б. С. Маньковский подходит с учетом активной роли воли и сознания личности. «Активная роль воли и сознания личности, — говорит он, — которая не является слепым орудием рока, обусловливает и ее ответственность за совершаемые деяния. Детерминизм и ответственность не представляются взаимоисключающими понятиями, как об этом беспрерывно твердит буржуазная идеалистическая философия»5. Деятельная сторона человеческого сознания, по мнению автора, является, таким образом, основой ответственности человека за свои действия. «В этой связи, — говорит Маньковский, — в условиях социалистического строя по-новому ставится и проблема вины и ответственности за совершение преступления. Поскольку в социалистическом обществе отдельной личности открыты все возможности для развития и творчества,—тот, кто пренебрегает этим и направляет

1 Цит. соч., стр. 38.

2 Т а м же, стр. 41.

3 Отчет о дискуссии в Институте права АН СССР по вопросам вины и ответственности в советском уголовном праве, жур. «Советское государство н право», 1951, № 1, стр. 74.

4 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 50.

5 Т а м же,

148

свое сознание, свою волю по пути совершения преступлений, должен нести ответственность» 1.

Б. С. Маньковский решительно отмежевался от точки зрения Б. С. Утевского, находя, что последний неправ в разрешении данной проблемы, так как «снимает вопрос об активной роли сознания личности, которая в условиях социалистического общества могла не совершать преступления и не должна была совершать его... Тем самым проф. Б. С. Утевский неизбежно скатывается на путь фатализма, на путь ликвидации вины в уголовном праве. По существу эта теория ответственности проф. Б. С. Утевского не имеет ничего общего с марксизмом и является модификацией гегельянства» 2.

Как видим, охарактеризованные выше две различные позиции в разрешении основного вопроса проблемы ответственности в советском праве отличаются друг от друга не в деталях, а в принципе. По существу, разногласия между данными авторами сводятся к решению главного (гносеологического) вопроса, разрешение которого немыслимо в отрыве от общефилософских (и общепсихологических) положений о воле, сознании и поступках человека. Поэтому прежде чем присоединиться либо отвергнуть одну из этих точек зрения и решить затем вопрос о субъективных основаниях гражданско-правовой ответственности в советском праве, мы сделаем попытку подойти к рассмотрению данной проблемы с общих позиций диалектического материализма и советской психологии.

Положив в основу объяснения психической деятельности человека марксистско-ленинскую теорию познания и опираясь на материалистическое учение о высшей нервной деятельности, как на свою естественно-научную базу, советская психология может не только наблюдать, изучать и объяснять психические явления, но и действенно способствовать изменению и формированию психики советского человека, т. е. его воспитанию, как гражданина нового общества.

Задача воспитания стоит не только перед школой либо другими собственно воспитательными учреждениями нашей страны. Разрешению этой задачи подчинена деятельность множества других культурно-просветительных учреждений н организаций: театра, кино, библиотек, общественных организаций. Задача воспитания поставлена перед всеми отраслями советской культуры: перед наукой, искусством, литературой. Огромнейшую идейно-воспитательную работу проводит Коммунистическая партия, ибо чем выше политический уровень и мар-ксистско-ленинская сознательность работника любой отрасли

1 Б. С. Маньковский, Цит. соч., стр. 55.

2 Отчет о дискуссии, жур. «Советское государство и право». 1951. № 1, стр. 75.

149

народного хозяйства, тем плодотворнее его работа. И наоборот, чем ниже политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работника, «тем вероятнее срывы и провалы в работе, тем вероятнее измельчание и вырождение самих работников в деляг-крохоборов, тем вероятнее их перерождение» (Сталин).

Хозяйственно-организаторская и культурно-воспитательная деятельность составляет сейчас главную задачу советского государства внутри страны. Во всей своей широте встала эта задача перед нашим правом и органами, осуществляющими социалистическое правосудие. Борясь с нарушениями социалистического правопорядка как с проявлениями пережитков капитализма в сознании людей, советский суд осуществляет эту воспитательную задачу методами, которые присущи только ему.

Но для того, чтобы воспитывать советских граждан в духе коммунизма, надо знать не только то, как воспитывать (приемы воспитания в социалистическом обществе многообразны), ной ясно представлять себе и объект воспитания, т. е. то, что воспитывается. Хорошо известно, что идеологическому воспитанию подлежит не абстрактная личность и не серая масса одинаковых людей, а совершенно конкретный советский человек с его индивидуальными способностями и навыками, человек, — член определенного коллектива 1.

Что же воспитывается в человеке?

Самый общий ответ на этот вопрос дает советская психология: воспитываются воля, сознание и чувства человека. Но психология не ограничивается этим односложным ответом. Психология дает объяснение этих понятий, показывает условия их возникновения, формирования и изменения.

Как же советская психология определяет понятия воли, сознания и чувств человека?

Толкуя вопрос о воле, психология всегда имеет в виду, что воля человека непосредственно связана с его сознанием, т. е. с его мыслительной деятельностью. «Когда мы говорим о воле, мы разумеем под этим сознательную целеустремленность человека. Сознательность же требует мыслительных процессов... Без участия мышления волевое действие было бы лишено сознательности, т. е. перестало бы быть волевым действием»2. Другими словами, советская психология не признает дуализма

1 Определяя понятие воспитания, М. И. Калинин говорил: «По-моему, воспитание есть определеняое, целеустремленное и систематическое воздействие на психологию воспитываемого, чтобы привить ему качества, желательные воспитателю. Мне кажется, что такая формулировка (разумеется, ни для кого необязательная) в' общих чертах охватывает все, что мы вкладываем в понятие воспитания, как-то: внедрение определенного мировоззрения, нравственности и правил человеческого общежития, 'выработку определенных черт характера и воли, привычек и вкусов, развитие определенных физических свойств и т. п.» (М. И. Калинин, О коммунистическом воспитании, жур. «Большевик», 1940, № 19—20, стр. 11).

2 «Психология», под редакцией К. Н. Корнилова, А. А. Смирнова и Б. М. Теплова, изд. 3, 1948, стр. 318—319.

150

воли и сознания, как не признает дуализма мышления и бытия. Советская психология рассматривает волю и сознание как стороны одного психологического процесса, не отождествляя их, но и не противопоставляя их друг другу.

Гегель рассматривал волю как особый способ мышления. Он писал: «Дух есть вообще мышление, и человек отличается от животного мышлением. Но не надо представлять себе, что человек является, с одной стороны, мыслящим и, с другой стороны, вопящим, что у него в одном кармане мышление, а в другом воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между мышлением и волей есть лишь различие между теоретическим и практическим отношением; но они не представляют собою двух способностей, так как воля есть особый способ мышления: она есть мышление, как перемещающее себя в наличное бытие, как влечение сообщить себе наличное бытие» *.

Как указано выше, Гегель (а вместе с ним и вся идеалистическая философия) не понимал действительного соотношения между бытием и мышлением, а следовательно, между бытием и волей, трактуя последнюю как абсолютную: «...для него (т. е. для Гегеля.—Г. М.) мысли нашей головы—говорил Энгельс,— были не отражениями, более или менее абстрактными, действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и развитие их были для Гегеля лишь воплотившимися отражениями какой-то «идеи», существовавшей где-то еще до возникновения мира» 2. В приведенном выше положении Гегеля правильно лишь отвлеченное правило о соотношении мышления и воли, да и то при условии, если перевести это правило на материалистический язык: мышление человека как особый род деятельности человеческого мозга нельзя противопоставлять воле, так как нельзя мыслить без воли, равно как невозможно владеть волей без интеллекта. Сознание и воля представляют собой единый психологический процесс.

Марксизм учит, что человек, познавая мир, воздействует на него, изменяет его. Ставя перед собой определенные цели, человек достигает их путем совершения известных действий.3. Было бы неправильно думать, что все эти действия являются волевы-

' Гегель, Философия права, Соч., т. VII, М.—Л., 1934, стр. 32—33.

2 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 24.

3 «Все психические процессы,— пишет Б. М. Теплов,— всегда протекают в какой-либо деятельности. Это относится не только к волевым, но и к познавательным и эмоциональным процессам. Человек всегда так или иначе действует и в ходе своей деятельности он познает и чувствует. Таким образом, какой бы '.момент психической жизни человека мы не •взяли, мы всегда найдем все три стороны психики, всегда сумеем выделить в нем и познавательные, и эмоциональные, и волевые процессы. С другой стороны, мы всегда увидим, как эти процессы, возникая в ходе деятельности, сами влияют на дальнейший ход этой деятельности, побуждая человека к определенным действиям и поступкам» (Б. М. Теплов, Психология, 1950, стр. 7—8).

151

ми, а потому и сознательными. Желая утолить жажду, я беру стакан воды и пью. Это — волевое действие. Но оно сопровождается множеством непроизвольных движений (глотание, мигание и т. д.), которые совершаются без заранее поставленной задачи. Собственно волевым действием признается лишь такая система движений, которые связаны между собой «общей целью и единым мотивом» 1.

Волевые действия отличаются друг от друга, прежде всего, по своей сложности: более сложные действия включают в себя более простые действия. Выполнение волевого действия связано с особым усилием человека, которое психология называет волевым усилием. Чем сложнее действие, тем больше должно быть употреблено усилий для его совершения, для преодоления различных препятствий, стоящих на пути к его осуществлению. Выполняя действие, человек должен проникнуться сознанием значения своих действий (их цели) и необходимости достижения поставленной цели (чувство долга). Человек, не проникшийся сознанием значения своих действий, не осознавший их цели и долга, не могущий преодолеть стоящих перед ним препятствий,—пассивен в своих действиях. Эта пассивность может проявиться, например, в небрежности, халатности, неосмотрительности: человек мог совершить определенные действия (проходя мимо предмета, не столкнуть его), но не совершил их, не мобилизовал свою волю на их совершение. Пассивность не всегда проявляется в бездеятельности. Бездеятельность может быть и активной, когда человек преднамеренно не мобилизует свою волю на совершение определенных действий, сознательно не выполняет порученную ему работу, не платит долг, не принимает мер предосторожности и т. д.

Отсюда советские юристы делают вывод, что бездействие, как и действие, если оно нарушает установленный правопорядок, может быть как неосторожным, так и умышленным. Это не значит, конечно, что умышленное действие (бездействие) есть сознательное действие, а неосторожное — бессознательное. То и другое действие (бездействие) является волевым, а потому и сознательным, — так как волевые действия неразрывно связаны с мыслительной деятельностью 2.

Воля и сознание человека сформировались в процессе труда. Труд создал человека как сознательное существо, ибо труд есть

1 «Психология», М., 1948, стр. 315. «Всякое действие человека произвольно, но степень этой произвольности может быть очень различной. Мы можем различать, с одной стороны, действия вполне сознательные, разумные и, с другой стороны, действия импульсивные, характеризующиеся сравнительно малой степенью сознательности контроля» (Б. М. Т е п л о в, Психология, М., 1950, стр. 156).

2 См. об этом у В. И. Селиванова «Воля и ее воспитание», М., 1952, который анализирует волю как сознание в действии, как практическое сознание, как регулятор поведения (стр. 15). «Воля,—пишет он,—как и все сознание, есть активное отражение объективного мира» (там же).

152

сознательная, целеустремленная деятельность 1. Сущность всякого волевого действия состоит поэтому в исполнении намеченной цели. «Исполнение решения составляет основной момент волевой деятельности человека. Этот заключительный этап волевого действия может получить двоякое выражение: в одних случаях он проявляется во внешнем действии, в других случаях он заключается в воздержании от какого-либо внешнего действия, и тогда мы называем его внутренним волевым действием» 2. Характерной особенностью как внешнего, так и внутреннего волевого действия является особое состояние внутреннего напряжения человека, его активности. Внутреннее волевое действие может даже свидетельствовать о более сильной воле человека, чем внешнее волевое действие. «Воздержаться от действия, если этого требует необходимость, значит иногда затратить большие волевые усилия, проявить исключительно большую силу воли» 3.

Сила воли выражается прежде всего в способности человека преодолевать возникшие на пути к поставленной цели трудности и препятствия4. «...только те кадры хороши, — говорил И. В. Сталин, — которые не боятся трудностей, которые не прячутся от трудностей, а наоборот — идут навстречу трудностям для того, чтобы преодолеть и ликвидировать их» 5. Лицо, осознающее правоту и полезность своего дела и получающее поддержку со стороны товарищей и общества, в борьбе с трудностями укрепляет свою волю. Это и понятно. Правильно устремленные волевые качества советского человека получают высокую общественную и государственную оценку, пользуются всеобщим признанием и всемерно поощряются.

Советская действительность богата бесчисленными примерами героического и самоотверженного труда новаторов производства, исследователей, воинов, преодолевающих любые препятствия, которые встречаются на их пути. Их воля закаляется в борьбе с трудностями. Напротив, волевые качества человека, направленные во вред обществу, осуждаются, преследуются и искореняются как мерами общественного, так и государственного воздействия. Противоправная, порицаемая воля не имеет, следовательно, у нас прочной базы и обречена на гибель, на уничтожение.

Все это говорит о том, что к объяснению воли и волевых действий человека нельзя подходить без учета тех конкретно-исто-

• См. К. М а р кс и Ф. Э н г е л ь с, Соч., т. XIV, стр. 452.

2 Психология, М., 1948, стр. 326.

3 Т а м же, стр. 327.

4 «Одну чрезвычайно важную категорию действий, — пишет Б. М. Тепло-в — мы называем волевыми действиями в собственном смысле. Это те действия, которые связаны с преодолением внутренних или внешних препятствий» (Психология, 1950, стр. 157—158).

5 И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 492.

153

рических условий, в которых эта воля возникает, развивается и получает выражение в определенных волевых действиях. Для понимания воли и сознания человека решающее значение имеет исследование тех условий, в которых они сформировались и получили объективное выражение. Отсюда ясно, что объектом психологического изучения не может быть абстрактная личность, а совершенно конкретный человек, живущий в определенных социально-экономических условиях.

Нельзя не отметить, что это очевидное положение не всегда принималось во внимание советскими психологами. Объясняя понятие воли и сознания, некоторые из них нередко скатывались к отвлеченным рассуждениям, которые не способствовали правильному уяснению смысла этих понятий. Так, Рубинштейн считал, что «отправной пункт становления, воли заключен во влечениях», которые он называл бессознательной природной силой организма. Он писал: «Воля в специфическом для человека смысле этого слова, поднимающаяся над уровнем одних лишь природных органических влечений, предполагает существование общественной жизни, в которой поведение людей регламентируется нравственностью и правом» 1.

Таким образом, по мнению Рубинштейна, воля предполагает некое взаимодействие влечения с долженствованием, выраженным в праве и нравственности. Это положение ничего общего не имеет с марксистским пониманием воли. Рубинштейну уже указано (не юристами), что мораль и право трактуются им не в марксистском, а в кантианском духе. «Если для Канта моральным было то, что противоречит естественным склонностям человека,— пишет Е. Т. Чернаков,— то и для Рубинштейна моральное есть должное, противостоящее желательному, т. е. тому, чего хочет человек» 2. И, действительно, по мнению Рубинштейна, высшего, наиболее полного и совершенного выражения воля достигает лишь в том случае, когда субъект в своем сознании поднимается над правом и моралью. «В действительности,— пишет он,— и по отношению к праву — так называемому позитивному, на данный момент действующему, и в морали — «ходячей», на данном этапе признанной, — субъект сохраняет и право и обязанность по существу проверить и решить, что именно ему надлежит признать (иначе признание общественных норм со стороны субъекта было бы совершенно формальным), и самому решить, как именно ему поступить. чтобы действовать в соответствии со своим личным убеждением» 3.

'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946, стр.510.

2 Е. Т. Чернаков, Против идеализма и метафизики в психологии. Рецензия на книгу Рубинштейна, жур. «Вопросы философии», 1948, № 3, стр. 309.

3 С. Л. Рубинштейн, Указ. работа, стр. 511 (Курсив или.—Г. М.}.

154

Не ясно ли, что личное убеждение становится судьей в вопросах должного? Если это положение в какой-то мере можно применить 'к условиям .капиталистического мира, где над растленной буржуазной моралью стоит мораль 'передового революционного класса пролетариата, то над чем можно подняться в условиях нашего социалистического общества, где господствующей является коммунистическая мораль? Правильно указывает Чернаков: «Критически относиться к нашей морали можно лишь с позиций старой, отсталой морали, а такое «критическое» отношение будет выглядеть весьма комично. Для субъекта нашей действительности, не освободившегося еще от пережитков капитализма, речь пока может итти лишь о том, чтобы подняться до морали и права, на данном этапе признанных» 1.

Излюбленным приемом буржуазной идеалистической психологии является абстрактное рассмотрение различных «внутренних конфликтов» личности и «вечной борьбы двух начал» внутри личности (борьба человеческого и животного/сознатель-ного и бессознательного, социального и биологического, разумного и инстинктивного). «Живучесть подобных теорий,— пишет Чернаков,— объясняется тем, что с помощью их ученым приказчикам господствующих классов удобно замазывать реальные противоречия, раздирающие классовое общество, путем сведения их к душевным противоречиям, объяснив причины социальных конфликтов противоречивостью человеческой души. Буржуазные психологи стремятся объяснить богатство, роскошь одних и обездоленность, нищету других не зверской эксплуатацией человека человеком, а господством разума над темными страстями или, наоборот, страстей над разумом в душе каждого отдельного человека»2.

Подобные теории имеют широкое распространение в буржуазной юридической науке (вульгарно-материалистическая

1 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 310.

2 Т а м же, стр. 313. Яркие примеры распространения подобных «теорий» в современной англо-американской литературе привел К. М. Быков на сессии Академии наук СССР и. Академии медицинских наук СССР, посвященной И. П. Павлову. Он указал, в частности, на американский журнал «Психосоматическая медицина», основным теоретическим положением которого является следующее: «Человеком руководят инстинкты, враждебно-агрессивные импульсы, которые в цивилизованном обществе в значительной мере подавляются. Это подавление, в свою очередь, еще более обостряет инстинкты... Такая замкнутая цепь отрицательных инстинктов является одним из наиболее изученных механизмов при психоаналитическом исследованяи невротиков». Причина «неврозов», таким образом, коренится в «низменных инстинктах людей» и в «цивилизации», ущемляющей эти инстинкты, причем как люди, так и «цивилизация» рассматриваются, конечно, вне классовой структуры буржуазного общества (Указ. сборник «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова», стр. 47).

155

теория Ломброзо, «утонченно»-психологическая теория Петра-жицкого1, Фельдштейна 2 и др.).

Марксистско-ленинская правовая наука решительно отвергает эти теории.

Материалистическое учение о воле и сознании человека не отрицает «душевных конфликтов», но объясняет их по-своему. Причины этих конфликтов советский психолог находит в объективно существующих противоречиях общественной жизни, которые не могут не отражаться на психике человека. «Душевные конфликты возможны,— пишет Чернаков,— но в этих конфликтах нужно видеть не столкновение чувства с разумом самих по себе, не столкновение идущего изнутри с идущим извне, а отражение реальных конфликтов объективной действительности» 3.

Таким образом, к оценке психических переживаний нельзя подходить вне истории, в отрыве от объективных условий жизни человека, которые порождают эти переживания. Советскому человеку также свойственны внутренние психические противоречия, но в противоположность капиталистическому миру (где психические процессы отражают глубокий и непримиримый классовый конфликт) они имеют у нас другую природу. Социализм в корне изменил соотношение личности и общества, личных и общественных интересов. Наблюдающиеся у нас противоречия между личным и общественным носят принципиально иной характер, чем противоречия в условиях капитализма. Психика советских граждан в корне отлична и противоположна психике людей буржуазного строя, так как она формируется под влиянием социалистических условий жизни, в процессе коммунистического воспитания и трудовой деятельности. Отсутствие антагонистических противоречий в нашем обществе накладывает отпечаток на всю духовную жизнь советских людей.

Подавляющее большинство антиобщественных поступков (в том числе различных гражданских правонарушений) является у нас результатом влияния на сознание наших граждан капиталистических пережитков, питательная почва для которых все более и более сокращается. Социалистическое общественное бытие определяет теперь волю и сознание трудящихся. Но бытие может определять сознание человека, только преломляясь через призму человеческого мозга. Мозг отражает это бытие, а это отражение и есть сознание человека. «Иначе говоря, объективный мир, общественное бытие, воздействуя на

1 Л. И. П е т р а ж и ц к и и, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61.

2 Г. С. Фельдштсйн, Учение о формах виновности, М., 1902, стр. 127—424.

5 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 314.

156

мозг человека, порождают его деятельность, выражающуюся в сознании, как отражении объективного мира» 1.

Различные человеческие действия по степени своей сознательности могут быть неодинаковыми. Бывает так, что человек сознает, что о.н делает, но не может объяснить, зачем он это делает. Контроль над своим поведением у человека в этом случае оказывается недостаточным. Это бывает, например, при импульсивных действиях и при аффектах. «Степень сознательности их сильно снижена, но это нисколько не говорит за то, что человек может не отвечать за такие действия. Из того, что он не владеет собой в этих случаях, не следует, что он и не может владеть своим поведением. Воля человека как раз и выражается в этих случаях в умении сдержать себя при аффективной вспышке, не потерять власть над собой, над своими чувствами, над своим поведением»2.

Эмоции, импульсы, аффект, как и волю, нельзя сводить к биологическим процессам, происходящим в организме человека, как нельзя и рассматривать их изолированно. Они обусловливаются общественной жизнью, но вместе с тем неразрывно связаны с естественными процессами. В этом и состоит единство психического и физиологического. «Материалистически понимать чувства' или эмоции — это значит видеть в них не что иное, как отражение в нашем мозгу объективной действительности, т. е. предметов, явлений внешнего мира в реальной связи их с нами» 3.

1В. К о л б а я о в с к и и, О некоторых недостатках книги проф. С. Л. Рубинштейна, жур. «Советская педагогика», 1947, № 6, стр. 105. См. его ж е. За марксистское освещение вопросов психологии, жур. «Большевик», 1947, № 17, стр 50—56.

2 Психология, М., 1948, стр. 318.

3 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 306. Эмоции существенно влияют на волевую деятельность человека. В отрыве от вих нельзя рассматривать действия человека. Достаточно указать на то, что чрезмерное эмоциональное возбуждение может тормозить сознательную деятельность человека. Это проявляется, а частности, при аффектах, когда сравнительно ничтожный внешний повод может вызвать непо'мерно большую нервную вспышку. У разных людей подверженность таким эмоциональным вспышкам различна. У одного и того же человека она .может протекать в разных ситуациях. С точки зрения психологической, «аффекты — это стремительно и бурно протекающий эмоциональный процесс взрывного характера, который может дать неподчиненную сознательному волевому контролю раз-сядку в действии» (С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946, стр. 495).

Аффективные действия, таким образом, означают дезорганизацию нормальной деятельности человека, когда действие как бы вырывается у человека и не регулируется им. Судебная практика знает большое число случаев, когда аффективные вспышки порождают различные конфликтные ситуации, при которых человек не может управлять своим поведением. Состояние аффекта не может быть безразличным для советского права, когда оценивается поведение человека. Право учитывает состояние аффекта при разрешении вопроса о виновности правонарушителя. Состояние аффекта рассматривается иногда как своеобразный субъективный случай (казус), который освобождает от ответственности.

157

Иначе объясняет чувства, эмоции, аффект буржуазная идеалистическая психология. Джэмс говорит: «Подавите в себе-внешнее проявление страсти, и она замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, попробуйте сосчитать до десяти — и повод к гневу покажется вам до смешного ничтожным... Расправьте морщины на челе, проясните свой взор, выпрямите корпус, заговорите в мажорном тоне, весело приветствуя знакомых, и, если в вас не каменное сердце, то вы невольно поддадитесь мало-помалу благодушному настроению» г. По поводу этих слов Джэмса правильно заметил Чернаков, сказав, что Джэмс «знал, что он говорит, и знал, для кого он говорит. Он уверял людей, что не существует объективных причин для таких-чувств, как гнев, печаль, отчаяние, страх и др., что побудительные причины к чувствам лежат внутри организма каждого человека; что, следовательно, добродушных и веселых людей мало не потому, что к злобе, тоске и отчаянию их побуждают внешние обстоятельства и в первую очередь тяжелые условия их материальной жизни, зверская эксплуатация их классом капиталистов, изнурительный рабский труд и недоедание, а потому, что они сами будто бы не хотят подавлять в себе эти чувства» не хотят быть добродушными и веселыми, для чего нужно только выпрямить корпус, расправить морщины на челе, заставить себя улыбаться — и благодушное настроение обеспечено» 2.

Идеалистические буржуазные теории, сводящие психические процессы к внутреннему саморазвитию нашего «я», гносеологически .вполне объяснимы. В. И. Ленин не случайна критиковал Джэмса за прагматизм — эту «самоновейшую американскую философию», пытающуюся подняться «выше» материализма и идеализма. «Различия между махизмом и прагматизмом, — писал В. И. Ленин, — так же ничтожны и десятистепенны с точки зрения материализма, как различия между эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом» 3.

Совершенно понятно, что советская психология не отбрасывает понятий самообладания и самодисциплины, но эти качества характера человека не трактуются ею субъективистски. Человек может «взять себя в руки», воздержаться от дурных и преступных поступков (например, не причинять другому вреда «в отместку»). Но это самообладание не падает с неба. Оно является результатом воздействия на человека внешней среды. общества и коллектива, а котором живет человек, его твердой уверенности ,в том, что интересы, неправомерно нарушенные другим лицом, будут защищены и обеспечены в организованном порядке через суд либо другие государственные и общественные учреждения и организации. Следовательно, «природа

> Джэмс, Психология, СПб, 1905, стр. 329.

2 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 305.

3 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 323-

наших взглядов, убеждений, стремлений, вкусов, привычек, наших эмоций не биологическая, а общественная, и они в принципе в такой же мере, как и мыслительные образы вещей, являются отражением внешнего мира» 1.

Это вполне соответствует марксистской теории познания, ибо «...наше «я» существует лишь постольку, — говорил И. В. Сталин,— поскольку существуют внешние условия, вызывающие впечатления в нашем «я» 2.

Процесс познания, т. е. отражения внешнего мира в голове человека, не представляется при этом как пассивный и спонтанный. Воля и сознание человека создаются и формируются в его общественной и трудовой деятельности, в общении с другими людьми: «Существеннейшей и первой основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался пропорционально тому, как он научался изменять природу» 3.

Признавая взаимосвязь воли и сознания человека с его деятельностью, мы тем самым создаем основу для правильного объективного понимания психики4.

Это обязывает нас подходить к изучению психических явлений строго конкретно, а не отвлеченно. Нет и не может быть психики человека «вообще». Речь может итти лишь о психике данного человека, живущего в определенных условиях. В этом смысле психика советского человека, живущего в условиях социализма, не может итти ни в какое сравнение с психикой лица, живущего в условиях капиталистического рабства.

Весь мир признает величие и красоту морального и политического облика советского гражданина. «Наш народ по праву стяжал себе славу героического народа»6. «Объективные» наблюдатели пытаются вскрыть «загадку» характера советских людей. Им и невдомек, что в условиях советского социалистического строя происходит невиданная переделка сознания и

' Е. Т. Ч е р н а к о в, Указ. статья, стр. 306.

2 И. В. Сталин, Соч., т. 1, стр. 318.

3 К. М а р к с и Ф.Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 406.

4 «Все философы до Маркса, — писал Ф. И. Хасхачих, — как идеалисты, так и материалисты, рассматривали познание человека оторванно от условий материальной жизни общества. В лучшем случае материалисты рассматривали человека, как биологическое существо, свойства которого целиком определяются непосредственно его физической природой. Мышление ими понималось лишь как естественная функция мозга — как естественная функция органов чувств. Они оставляли в стороне самое главное—общественную сущность человека; только марксизм-ленинизм показал, что сущность человека состоит не в биологической природе, а в совокупности тех общественных отношений, в которых протекает его жизнь» (Ф. И. Хасхачих, О познаваемости мира, М., 1950, стр. 82).

5 И. Стал и н, О Великой Отечественной воине Советского Союза, Госполитиздат, 1953, стр. 159.

159

воли советских граждан — активных строителей коммунистического общества. «Новый, социалистический общественный строй, основанный на товарищеской солидарности и взаимопомощи свободных от эксплуатации работников, породил крупнейшие сдвиги в психологии людей, в их деятельности, в нормах поведения. Освобожденные от гнета частной собственности, по-новому развились и расцвели мысли и чувства, интересы и способности советских людей, созрело и обогатилось новым содержанием их сознание, окрепла и превратилась в неодолимую силу их воля, преодолевающая все и всяческие трудности на пути к коммунизму» г. Типичными чертами советского человека являются: идейная направленность и целеустремленность, советский патриотизм и коллективизм, коммунистическое отношение к труду и ответственность за порученное дело, инициативность, скромность и уверенность в своих силах.

Характер человека, его воля и сознание обусловливаются, следовательно, материальными условиями жизни общества, объективной обстановкой. Но это совсем не значит, что сознание человека пассивно (подобно фотопленке) отражает эту объективную обстановку, а само не участвует в ее создании. Человеческое сознание не только отражает объективный мир, но и участвует в его преобразовании. Новая советская объективная действительность создана сознательными усилиями самого советского народа, деятельностью простых советских людей. Строя социалистическое общество, наши люди изменялись и сами, формировали свой характер, свою волю и сознание. «Поступки человека и жизненные обстоятельства, их обусловливающие, постоянно переходят друг в друга»2. Поэтому нет ничего более нелепого и фальшивого, как ссылка в оправдание дурных поступков человека на то, что «таков уж у него характер», или «уж таковы условия его жизни», как-будто характер и условия являются чем-то изначально данным и фатально предопределенным. «Человек сам участвует в выработке своего характера и сам несет за него ответственность» 3. «Нет такого характера, которого нельзя было бы переделать» — учит психология 4.

Отсюда ясно, что рассматривать противоправные проступки человека как фаталистически обусловленные у нас пережитками капитализма и капиталистическим окружением (как пред-лагаег Б. С. Утевский) — это значит не понимать диалектического соотношения свободы и необходимости, а значит, и гно-

1 В. К о л б а н о в с к и и, За марксистское освещение вопросов психологии, жур. «Большевик», 1947, № 17, стр. 55.

2 С Л. Р у б и н ш т е и н, Основы общей психологии, М., 1946, стр. 675.

3 Т а м же. Ср. П. А. Ш е в а р е в, Психология, М., 1946, стр. 210.

4 Б. М. Те плов, Психология, М„ 1953, стр. 238. См. Н. Д. Л е в и-тов, Вопросы психологии характера, Сб. Института философии Академии наук СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М„ 1952.

160

сеологического значения известной формулы Энгельса о свободе как познанной необходимости х.

Таким образом, начав общетеоретическое объяснение понятия вины с проблемы соотношения свободы и необходимости и перейдя затем к психологическому анализу понятия воли и сознания человека, мы снова вернулись к этой проблеме. Это и понятно. В зависимости от решения проблемы свободы и необходимости решается и вопрос о теоретических предпосылках обоснования ответственности человека за свои поступки. На этот раз, однако, к вопросу о соотношении свободы и необходимости мы подошли с другой стороны — с точки зрения динамики этого соотношения, его исторической изменчивости.

Дело в том, что вопрос о соотношении свободы воли и необходимости, а вслед за тем и вопрос об ответственности человека за свои поступки в различных общественно-экономических формациях решался по-разному. В условиях социализма люди становятся действительными повелителями природы, а законы их собственных общественных действий, противостоявшие ранее людям как чуждые, применяются ими сейчас с полным знанием дела. «Общественное бытие, до сих пор казавшееся людям как бы насильственно навязанным природой и историей,— говорил Энгельс,— станет их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самого человека. Только с этого момента люди начнут сами вполне сознательно творить свою историю, только с этого момента приводимые ими в движение причины общественных процессов будут иметь в значительной и все возрастающей степени желаемые следствия» 2.

Это важное положение Ф. Энгельса некоторые советские юристы и экономисты пытались истолковать в субъективистском духе, т. е. как такое положение, которое дает право говорить об «уничтожении» при социализме всяких объективных законов общественного развития, существующих независимо от

* Отправляясь от основных положений марксизма-ленинизма о свободе воли и необходимости для обоснования уголовной ответственности, А. Я. Вышинский пишет: «Правильно понимая взаимосвязь и взаимозависимость между необходимостью и волей, а это понимание дается единственной подлинной наукой—диалектико-материалистической 'методологией,—только и можно дать правильную оценку действий обвиняемого, найти справедливое, т. е. в конечном счете—правильное решение вопроса о вине и ответственности подсудимого.

Идеализм не в состоянии вскрыть процесс, определяющий формирование воли людей, а следовательно, и определить сущность так называемой свободы воли. Это в состоянии был сделать и сделал диалектический материализм, открывший источник и законы ее формирования, показавший ее сущность, роль и место в развитии общества, 'в развитии общественного движения человечества...» (А. Я. Вышинский, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1950, стр. 189).

г К. М а р к с и Ф.Энгельс, Соч., т. XV, стр. 545.

воли людей, и о замене их юридическими законами, создаваемыми по воле людей, поскольку люди становятся «господами» своей общественной жизни.

И. В. Сталин показал полную несостоятельность таких выводов. Ф. Энгельс называет свободу «познанной необходимостью». А что может означать «познанная необходимость»? — спрашивает И. В. Сталин. И отвечает: «Это означает, что люди, познав объективные законы («необходимость»), будут их применять вполне сознательно в интересах общества. Именно поэтому Энгельс говорит там же, что «законы их собственных общественных действий, противостоящие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела. следовательно, будут подчинены их господству».

Как видно,— поясняет И. В. Сталин,— формула Энгельса говорит отнюдь не в пользу тех, которые думают, что можно уничтожить при социализме существующие экономические законы и создать новые, Наоборот, она требует не уничтожения, а познания экономических законов и умелого их применения» 1.

Предупреждая о другой опасности — рассматривать экономические законы как стихийные и неотвратимые, что ведет к фетишизации законов, к отдаче себя в рабство законам, И. В. Сталин убедительно показал, что общество не бессильно перед лицом объективных экономических законов, что оно может познать эти законы и, опираясь на них, ограничить сферу их действия, использовать их в интересах общества. Иначе говоря, общество может «оседлать» экономические законы, научиться применять их с полным знанием дела и, таким образом, покорить их, добиться господства над ними.

Эти гениальные положения марксизма-ленинизма приобретают особо важное значение в условиях социализма. В противоположность капиталистическому обществу, где объективные экономические законы действуют по общему правилу стихийно и разрушительно и где господствующая верхушка обычно всячески противится осуществлению объективных законов, социализм, напротив, дает простор для осуществления одних экономических законов и сознательно ограничивает сферу действия других. Политика Советского государства и Коммунистической партии, основанная на объективных законах науки, создает такие условия, при которых люди сознательно творят свою историю, руководствуясь единой целью и единым планом, опирающимся на объективный закон пропорционального развития народного хозяйства.

Ф. Энгельс предвидел этот процесс. Характеризуя переход от капитализма, развивающегося стихийно, к социализму с его

1 См. И. Сталин, Экономические проблемы      социализма в       СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 6.

162

планомерным развитием экономики, Энгельс отмечал, что общественные силы, подобно силам природы, действуют слепо, насильственно, пока люди, не познав их, не считаются с ними, противостоят им. Но как только люди познают их, изучат их действие, они все более подчиняют их своей воле и с помощью их достигают своих целей. «Когда с современными производительными силами, — указывал Энгельс, — станут обращаться сообразно с их познанной, наконец, природой, общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства, рассчитанного на удовлетворение потребностей как целого общества, так и каждого его члена» 1.

Предвидение Энгельса сбылось в наш век. Пролетарская революция и построение социализма в нашей стране означают величайший исторический скачок из царства «слепой необходимости» в царство подлинной свободы. Социализм уничтожил действие неумолимых стихийных законов экономики, устранил кризисы, анархию производства и распределения. Социализм подчинил развитие хозяйства и культуры сознательному плановому руководству, основанному на глубоком изучении объективных законов общества. Трудящиеся СССР стали хозяевами и вершителями своей судьбы. Не имущественное и служебное положение, не национальное происхождение, не пол, а личные способности и личный труд каждого гражданина определяют его положение в обществе. Социализм не разъединяет, а объединяет людей. Мы живем в обществе, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Создано невиданное в истории политическое и моральное единство народа. Решающее значение приобретает при этом теория коммунизма, лежащая в основе научно обоснованной политики Советского государства и Коммунистической партии. Сила этой теории состоит в том, что она овладевает массами, в связи с чем неизмеримо возрастает роль сознания людей. Эта роль возрастает не только количественно, но и приобретает новое качество, в силу чего существенно изменяется соотношение стихийности и сознательности, необходимости и свободы. Сознательность масс становится необходимым условием движения социалистического общества, его жизненной потребностью. «Социалистическое сознание,— говорил А. А. Жданов,— ускоряет движение общества вперед, умножает источники его силы и могущества. Поэтому неуклонное повышение политического и культурного уровня народа составляет жизненную потребность советского строя» 2.

Новое соотношение свободы и необходимости при социализме дает право подойти к рассмотрению воли и сознания со-

1 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 263—264.

2 А. А. Жданов, XXIX годовщина Великой Октябрьской социали-ческой революции, М., 1946, стр. 16.

ветского человека, а вместе с этим и к обоснованию его ответственности за свои поступки, иначе, чем при капитализме. Уже твердо обозначилась основная линия коммунистического воспитания граждан СССР: всемерное поощрение такого поведения, которое свидетельствует о стремлении человека отдать все свои силы, а значит, и мобилизовать свою волю и сознание на пользу обществу, и наоборот, всемерное осуждение такого поведения, которое свидетельствует о стремлении человека направить свою волю и сознание во вред обществу.

Осуждение антиобщественных поступков с целью недопущения их в будущем получило у нас самые разнообразные формы, для чего используются самые разнообразные методы идеологического воздействия на людей. Оно проводится через семью и школу, через общественные организации и производственные коллективы. Оно находит свое специфическое выражение и в судебном преследовании нарушителей социалистического правопорядка.

Советское судебное преследование антиобщественных проступков не может итти ни в какое сравнение с невиданным разгулом судебной и внесудебной репрессии в капиталистических странах, направленной против прогрессивных элементов, против трудящихся, вынужденных решаться на различные правонарушения из-за голода, нужды и безработицы.

Гражданам СССР открыты широкие возможности для честного труда, повышения своей культуры, улучшения материального благосостояния. Те граждане, которые не желают итти по светлому пути коммунизма, вызывают заслуженное порицание со стороны государства и всех честных тружеников социалистического общества. Это порицание совсем не означает, что к ответственности привлекаются у нас невиновные люди. Оно 'направлено против лиц, которые либо сознательно пренебрегли советскими законами, либо же не мобилизовали свою волю и сознание на предотвращение ущерба. Осуждая виновного или оправдывая невиновного, суд всесторонне взвешивает каждый противоправный поступок, изучает его объективные и субъективные стороны, а вместе с тем, и вину правонарушителя, как психическое отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям.

Изучение этого психического отношения немыслимо в отрыве от общих понятий советской психологии—вина есть глубокий и совершенно реальный психологический процесс. Иначе говоря, вина есть определенный объективный факт, существующий независимо от восприятия его судом. Задача суда сводится к тому, чтобы с помощью всех возможных доказательств выяснить этот объективный факт действительности и отразить его в своем решении 1.

' Ср. А. А. П и о н т к о в с к и и, Указ. выше статья в жур. «Советское государство и право», 1954, № 6, стр. 79.

164

Только идя этим путем, суд обеспечит «соответствие своих решений подлинной фактической действительности» абсолютной истине. «Эта сугубо философская проблема практически, в приложении к судебным делам,— говорит А. Я. Вышинский,— сводится к проблеме действительной, полной доказанности вины или невиновности обвиняемого. Нужно, вынося приговор, не просто иметь «высшую степень вероятности», а быть глубоко уверенным в его правильности — вот что значит эта глубокая философия в практике судебно-прокурорской работы» 1.

Тот факт, что в экономике Советского Союза ликвидированы капиталистические элементы, уничтожена эксплуатация человека человеком и созданы все объективные условия для свободного творческого труда и товарищеского сотрудничества, не может быть истолкован в том смысле, что правонарушения в СССР, как и все другие антиобщественные (антиморальные) поступки, объективно не детерминированы и являются результатом ничем не обусловленной свободы воли. Марксизм отрицает абсолютную свободу воли. Он трактует о единстве свободы и необходимости, а свободу рассматривает как познанную необходимость. Граждане СССР, осознавшие закономерности социализма и проникшиеся чувством долга по отношению к обществу, не совершают антиобщественных поступков. Но это не значит, что все граждане СССР полностью осознали все закономерности социалистического общества и что все граждане СССР прониклись чувством долга по отношению к обществу.

Социализм есть первая фаза коммунистического общества. Он выходит из недр капитализма, а потому неизбежно таит в себе его «родимые пятна». Сознание людей в его развитии всегда несколько отстает от их экономического положения (Сталин). )

Это отставание сознания отдельных советских людей от их Экономического положения является тем реальным фактом, который не может не влиять на поведение некоторых отсталых граждан, на их духовный облик. Вот почему это отставание сознания наших людей с полным основанием называют у нас обычно пережитком капитализма.

Пережитки капитализма свойственны еще значительному числу трудящихся, так как сопротивляемость этим пережиткам далеко не одинакова у разных по идеологическому уровню граждан СССР. Под влиянием этих пережитков отдельные отсталые граждане идут на нарушение социалистического правопорядка. Но это влияние пережитков не является слепой, фатальной силой, которая с неизбежностью предопре-

1 А. Я. Вышинский, Вопросы теории государства и права, М., 1949, стр. 401.

165

деляет поведение человека, превращая его в раба этих пережитков. Активное противодействие этим пережиткам, борьба с ними составляет одну из самых характерных черт идеологии советских людей. Каждое правонарушение в СССР может совершиться только в том случае, когда это противодействие и борьба оказываются недостаточными. Значит, детерминированность человеческих поступков совсем не означает, что, «находясь во власти» пережитков, человек полностью и без остатка подчинен им и не может избрать другого пути, кроме нарушения правопорядка.

Следовательно, поведение правонарушителя, хотя и детерминировано, но оно вместе с тем и свободно в том смысле, что человек может всегда отказаться от него, проявив тем самым свою волю и сознание. В этом и выражается активная, созидательная роль человеческого сознания, которое не только пассивно отражает объективный мир, но и творит его в процессе деятельности человека, его практики.

«Если в капиталистическом обществе, — правильно указывает Б. С. Маньковский,—законы эксплуатации нередко со стихийной силой ломают волю личности, сводя подчас к нулю активную роль ее сознания под влиянием нужды и лишений, то в условиях победившего социализма, где созданы широкие возможности для развития способностей личности, имеются вполне реальные социальные предпосылки, позволяющие личности принять решение не совершать преступления» 1.

Сознательный советский гражданин не нарушит социалистического гражданского правопорядка, не ущемит законных прав других лиц, не причинит никому ущерба. Однако среди советских граждан есть еще отсталые люди, которые, несмотря на наличие всех объективных условий для выполнения определенных действий либо для воздержания от определенных действий, не делают того, что должны и могут сделать, так как не активизировали своей воли, не прониклись сознанием долга, не преодолели трудностей, не приложили нужных волевых усилий и в результате причинили вред своим согражданам или государству.

Нарушая установленный правопорядок, лицо направляет свою волю и сознание не на общественные блага, а действует (или бездействует) в ущерб обществу, его членам. Его действия — есть волевые и сознательные акты. Виновный правонарушитель всегда мыслит и волит. Другими словами, поведение граждан СССР, конечно, детерминировано объективными

1 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 54. «Именно потому, — пишет он в другом месте, — что сознание личности не является пассивно регистрирующим моментом в происшедших событиях, каждый человек несет ответственность вообще за свои действия, в частности, за совершаемые им общественно-опасные деяния» («Против извращений обоснования ответственности в советском уголовном праве», жур. «Вопросы философии», 1951, № 6, стр. 204).

166

условиями социализма — наличием в сознании отсталых граждан пережитков капитализма, поддерживаемых капиталистическим окружением Советского Союза и враждебными элементами внутри нашей страны. Но эта детерминированность не означает фатальности, так как не исключает сознательности человеческих действий. «Детерминизм,— писал В. И. Ленин,— не только не предполагает фатализма, а, напротив, именно и дает почву для разумного действования» 1.

Следовательно, свобода воли правонарушителя и детерминированность его поступков не исключают друг друга, но и не тождественны друг другу. Идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков и отвергая вздорную побасенку о свободе воли, указывал В. И. Ленин (имея в виду «абсолютную», ничем 'не обусловленную свободу воли), нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. «Совсем напротив,— писал он,— только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю. Равным образом и идея исторической необходимости ничуть не подрывает роли личности в истории: история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей» 2.

Не случайно наше гражданское право говорит о личной, персональной ответственности за причинение ущерба, т. е. о такой ответственности, субъективным основанием которой является вина данного лица, свидетельствующая о порочности воли этого лица, об отсталости его сознания. Обнаружить порочную волю правонарушителя, осудить ее, а затем исправить — такова воспитательная задача института гражданско-правовой ответственности в советском праве.

Общетеоретическое объяснение понятия вины убедительно подтверждает сделанный ранее вывод о том, что вина есть понятие историческое, классовое. Каждый класс имеет свои представления о праве, нравственности, порождаемые определенными производственными отношениями. Каждому классу свойственно иметь свое собственное представление и о вине как основании гражданско-правовой ответственности. Одни и те же, внешне сходные, волевые действия человека могут признаваться виновными в условиях одного общественного строя и, наоборот, признаваться невиновными — в условиях другого. Одни и те же волевые действия могут здесь порицаться, а там — поощряться. Все зависит от того — нарушают данные действия интересы господствующего класса или не нарушают.

'В. И. Ленин, Соч., т. 1, стр. 400. 2 Т а м же, стр. 142.

Буржуазия вкладывает поэтому одно содержание в понятие вины, а пролетариат свое, принципиально отличное, содержание.

Буржуа-спекулянт, запродавший партию товара одной фирме, а затем перепродавший ее другой по более прибыльной цене, не заслужит порицания в среде своего класса. Его действия, напротив, будут одобрены как действия искусного и ловкого предпринимателя. Что же касается его материальной ответственности перед первым покупателем, то она будет ограничена лишь теми возможными «убытками», которые тот понес, не реализовав своей выгоды из-за ловкости продавца. Иначе спекулятивные действия будут оценены у нас. Их признают противоправными и расценят как виновные, так как в основе их лежит такая воля, которая осуждается социалистическим государством и всем советским народом.

Выше мы указывали на противоречивый и формальный характер вины в буржуазном гражданском праве. Принцип вины действует там лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае. По признанию буржуазных юристов, вина рассматривается «не как субъективное, психологическое явление, объясняемое свойствами личности, а как объективное понятие, служащее меркой нормального поведения лица в отношениях с другими лицами»1. Неудивительно поэтому, что принцип вины (где он еще остался в законе) используется там лишь для прикрытия истинных целей буржуазного «правосудия». В. И. Ленин, разоблачая подлинный смысл буржуазной юстиции, еще в 1901 г. очень метко указал, что «закон дан для того, чтобы извращать понятие вины и ответственности» 2.

Полное и всестороннее осуществление принципа вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности возможно только в социалистических условиях. Возлагая ответственность за гражданское правонарушение на определенное лицо, либо, напротив, освобождая его от ответственности, советский суд вскрывает действительное субъективное (психическое) состояние правонарушителя и только после самого тщательного установления его виновности или невиновности решает вопрос по существу. Осудить невиновного, как и оправдать виновного, — это аначит нанести 'вред нашему обществу, государству, кровно заинтересованному в воспитании трудящихся, поскольку от уровня их коммунистической сознательности зависит наше успешное движение вперед. '

Однако классовый, исторический характер вины как основания гражданско-правовой ответственности определяет собою и методологические приемы изучения этого понятия. Наука буржуазного гражданского права не в состоянии вскрыть подлин-

* В. Нечаев, Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, т. X, стр. 621.

2 В. И. Ленин, Соч., т. 4, стр. 366.

168

ного содержания понятия вины, так как оно разоблачило бы частнособственнический, эгоистический интерес буржуа и классовую несправедливость капиталистического строя. Она ограничивается поэтому другим — замазыванием подлинного содержания понятия вины, объявлением его таинственным и непознаваемым 1.

Наука советского гражданского права, напротив, вскрывает научное содержание понятия вины. Основа этого — марксистско-ленинская философия, ее теория познания, принципы советской психологии, вооружающие советского судью самыми совершенными методами распознавания общественных явлений, установления причин, их порождающих.

Следовательно, ни проблему личной ответственности в целом, ни понятие вины в советском гражданском праве, в частности, нельзя объяснить простой ссылкой на указания классиков марксизма-ленинизма о свободе воли и необходимости, как это принято в некоторых советских исследованиях о вине. Проблема соотношения свободы воли человека и необходимости его поступков применительно к правовым явлениям может быть понята и объяснена лишь в свете общих положений марксизма-ленинизма об активной творческой роли человеческого сознания, о значении субъективного фактора в жизни социалистического общества, который хотя и предопределен материальными условиями, но сам, в свою очередь, активно способствует образованию этих условий и укреплению их.