§ 3. Психологическое содержание обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность и наказание

Выше констатировалась допустимость описания личности и обстоятельств, специально предусмотренных в качестве смягчающих и отягчающих «через запятую», т. е. как рядоположенных элементов общих начал назначения наказания. Но нет ли в такой позиции внутреннего

1 См, например: Тарарухин С. А. Указ соч С. 52 Эта позиция в свою очередь основана на известных высказываниях о том, что объективным мерилом намерения являются содержание и формы действия (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 122), и о том, что о «реальных помыслах и чувствах реальных личностей» можно судить лишь по их действиям, составляющим социальные факты (см: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 423—424).

В литературе предпринята попытка развести у субъекта преступления «личностное» и «психическое». При этом утверждается, «что личность и ситуация освещаются материалами уголовного дела, а психические свойства и особенности характера подлежат изучению с помощью специальных методик психологической науки» (Алмазов Б. Н. К различению понятий психического и личностного при производстве судебно-психологи-ческой экспертизы // В кн.: Тактика и психология взаимодействия следователя и эксперта. Свердловск, 1989. С. 68).

Эта попытка представляется неудачной. С точки зрения психологической науки, свойства и особенности человека, включая характерологические, — составная часть его личности. Они непосредственно проявляются, в частности, в целях и мотивах действий, установление которых закон считает обязательным при индивидуализации ответственности и наказания Неверно и то, что психологическое исследование личности сводится лишь к изучению материалов дела.

Психология уголовной ответственности

233

противоречия? Как уже отмечалось, многие обстоятельства, перечисленные в ст. 38—39 УК 1960 г., а в модифицированном виде — в ст. 61, 63 УК 1996 г., отражают проявления определенных личностных свойств в преступлении или во взаимодействии личности и ситуации.

Полагаем, что это противоречие снимается, если использовать термин «специально выделенные в законе обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание». Он уже использовался нами, но требуется определенное разъяснение.

Упоминание в законе о личности в общей форме и в то же время внесение некоторых уголовно-релевантных ее свойств в фиксированные перечни отягчающих или смягчающих обстоятельств связано, по нашему мнению, с тем, что во втором случае можно заранее и однозначно определить их значение для механизма преступления. Упоминание же об оценке личности как целостности, предполагает необходимость: а) выделить из широкого круга возможно существенных в аспекте индивидуализации наказания свойств личности значимые именно в данном случае; б) исследовать их роль в конкретном эпизоде, в том числе с позиции психологического прогноза исправимое™ субъекта и ее условий.

Таким образом, полагаем, что некоторые личностные характеристики специально выделяются под наименованием смягчающих и отягчающих обстоятельств по признаку очевидной непосредственной связи с преступным поведением или последующим поведением, в котором реализуется отношение к содеянному. Если же обстоятельства, характеризующие личность, влияют на поведение — его развитие и содержание — через опосредованную связь, теория и законодатель их традиционно относят к целостной характеристике личности1.

Наша аргументация о целесообразности с психологической точки зрения «сосуществования» в законе указаний на личность как целостность и на специально выделенные смягчающие  и  отягчающие  обстоятельства  не

1 Наряду с обстоятельствами, описание которых в законе выдвигает на первый план именно психологическое содержание (например, «особая жестокость»), УК описывает и ряд обстоятельств, также реализующих личностный подход, но через взаимодействие личности с ситуацией. Например, «стечение тяжелых жизненных обстоятельств», «зависимость», «случайное стечение обстоятельств», «беспомощное лицо» и т. д.

234

О. Д. Ситковская

исключает предложения детализированной классификации обстоятельств, влияющих на ответственность и наказание:

обстоятельства, характеризующие один из элементов состава преступления или состав преступления в целом;

обстоятельства, включенные в механизм преступного и посткриминального поведения или непосредственно на него влияющие, которые связаны с личностью, но не имеют значения для квалификации деяния (например, зависимость от другого лица и пр.);

аналогичные обстоятельства, относящиеся к ситуации преступления (наличие особых экстремальных ситуаций, условий общественного бедствия и пр.);

обстоятельства, лежащие вне механизма подготовки, совершения, сокрытия преступления, а также последующего за преступлением поведения, выражающего отношение лица к содеянному, но характеризующие личность в целом и ее жизнедеятельность, как члена социума, и поэтому влияющие на выбор меры наказания.

Таким образом, мы рассматриваем индивидуализацию ответственности и наказания с позиции психологической характеристики как многоступенчатый процесс. Он начинается квалификацией содеянного по определенной статье УК. При этом обстоятельства, которые законодатель счел необходимым включить в состав преступления (в том числе требующие психологической интерпретации) учтены в санкции. Поэтому этот уровень индивидуализации не требует специального психологического анализа. Следующая ступень индивидуализации —■ соотнесение специально выделенных личностных и иных обстоятельств, смягчающих или отягчающих ответственность и наказание с реальным деянием (мы рассматриваем лишь обстоятельства личностного характера). Наконец, в соответствии с предложенной схемой оцениваются свойства личности, не проявившие себя ни в качестве квалификационно релевантных обстоятельств, ни в качестве специально выделенных смягчающих или отягчающих обстоятельств, но значимые для определения необходимой и достаточной меры наказания и программы его исполнения в конкретном случае.

Рассмотрим с учетом изложенного некоторые предписания закона об учете обстоятельств, смягчающих или отягчающих наказание, исходя из их психологической характеристики. Начнем с п. «и» части первой ст. 61 УК 1996 г.: «явка с повинной, активное способствование раскрытию преступления, изобличению других соучастников преступления и розыску имущества» Этой группе

Психология уголовной ответственности                                            235

смягчающих обстоятельств (как и перечисленных в следующем пункте и связанных с заглаживанием вреда потерпевшему) в ранее действовавшем Кодексе примерно соответствовали обстоятельства, охарактеризованные в п. 9 ст. 39 УК 1960 г. А именно: «чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления».

Следует признать обоснованным устранение из УК 1996 г. понятия «чистосердечное раскаяние» исходя именно из его психологического анализа (мы имели возможность представить свои соображения разработчикам).

В частности, возник вопрос, правильно ли, что через запятую перечислялись обстоятельства, содержанием которых являются внутреннее эмоциональное состояние субъекта («чистосердечное» раскаяние) и действия, направленные на смягчение причиненного вреда? Шла ли в законе речь о своеобразном «вознаграждении» за эти действия независимо от мотивации или необходимо, чтобы в их основе, кроме добровольности, лежало пробуждение совести. Наконец, можно ли достоверно диагносцировать «чистосердечность  раскаяния»?

В доступных нам источниках понятие раскаяния психологической характеристики не получило. Речь идет о его использовании в праве, религии, а также в бытовом общении. С долей условности рассматриваемое понятие можно определить как осознание своего поведения именно как преступного, осуждения (самоосуждения) этого поведения и сожаления о нем; наконец, стремление без каких-либо расчетов на смягчение участи помочь максимально уменьшить причиненный вред. В такой трактовке, а с точки зрения психологии сна единственно возможная, речь идет о внутреннем состоянии субъекта. Поэтому данное обстоятельство нельзя объединять в одну группу с другими, связанными с определенными действиями субъекта, которые могут иметь как мотивацию раскаяния, так и иные побуждения1.

Анализ методик психологической диагностики со всей определенностью свидетельствует, что на нынешнем этапе

1 Сходный подход к рассматриваемому понятию мы находим в некоторых работах по уголовному праву, например: Курс советского уголовного права. Часть Общая. Т. 2. Л., 1970. С. 304; Сабитов Р. А. Квалификация поведения лица после совершения преступления. Ovick, 1986. С. 12; Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. В. И. Радченко, А. С. Михлина, И. В. Шмарова. М., 1994. С. 65.

236

О. Д. Ситковская

I

их развития состояние раскаяния, а тем более его «чистосердечность» (это житейский, а не научный термин) достоверно установить с их помощью нельзя. Здесь все основывается на оценочных суждениях следователя и суда «со слов» виновного. Поэтому наши предложения к проекту нового УК включали два варианта: либо указать на «деятельное раскаяние», выразившееся в определенных действиях (явка с повинной, способствование раскрытию преступления и т. д.)1; либо вообще отказаться от упоминания о раскаянии, ограничившись указанием на действия виновного после совершения преступления, направленные на уменьшение причиненного вреда и активное способствование расследованию. В опубликованном в 1994 г. проекте УК РФ разработчики избрали второй вариант2.

В окончательном тексте закона эта позиция, как отмечено выше, сохранилась. Вместе с тем ст. 75 УК 1996 г., в которой перечисляются обстоятельства, в основном аналогичные охарактеризованным выше, как смягчающим, но которые на этот раз трактуются как позволяющие при определенных условиях освободить лицо от уголовной ответственности, называются: «Освобождение от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием». Иными словами, последнее понятие рассматривается как родовое. По изложенным выше основаниям полагаем, что это решение психологически адекватно.

А. С. Михлин3 полагает, что такие действия, как изложение следствию фактов, которые ему заведомо известны, явка с повинной и пр., однозначно могут рассматриваться как проявление чистосердечного раскаяния. Это, разумеется, не так. Действия, направленные на смягчение причиненного вреда потерпевшему и оказание содействия следствию и суду, могут быть продиктованы отнюдь не раскаянием, а рациональным расчетом на смягчение наказания, надеждой на минимизацию неприятностей, ожидающих близких, страхом и пр.4.

1  Об этом понятии см.' Гранат Н. Деятельное раскаяние // В кн.- Записки криминалистов. М., 1994. Вып. 3. С. 87—92.

2  См.'  Уголовный кодекс Российской Федерации (Общая часть). Проект. М., 1994. С. 35.

3  См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации. С. 65.

4 На это правильно указывают Р. А. Сабитов (см.: Указ. соч. С. 9—12); С. А. Никулин (см.: Уголовный закон о деятельном раскаянии // Социалистическая законность. 1992. № 3. С. 62).

Психология уголовной ответственности

237

Для стимулирования позитивного посткриминального поведения нет необходимости устанавливать ограничительные условия, связанные с мотивацией. Достаточно, чтобы субъект осознавал, что от него требуется не словесное, а именно деятельное раскаяние, проявляющееся в предусмотренных законом поступках.

В связи с подготовкой нового уголовного законодательства требовало психологического анализа и смягчающее обстоятельство, описанное в УК 1960 г. как «совершение преступления под влиянием сильного душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего»1. Представляется, что уже сама терминология, традиционно использованная законодателем десятки лет, не являлась оптимальной. Понятие «сильное душевное волнение» призвано обозначить одно из временных особых психических состояний субъекта; поэтому оно должно соответствовать принятой психологической терминологии. Использованное же в УК 1960 г. понятие фактически носило оценочный, не строгий характер. Адекватным здесь представляется использование  понятия  «аффект».

Могут возразить (и этот довод мы рассматривали в упомянутой работе), что, говоря о сильном душевном волнении, законодатель определяет не только наличие, но и выраженность эмоционального состояния. Но этот довод не бесспорен, так как понятие «аффект» предполагает и наивысшую интенсивность эмоционального переживания (в менее острых случаях говорят об аффективных состояниях, стрессах, эмоциональной напряженности и пр.). Поэтому мы внесли предложение об использовании в проекте УК понятия «аффект».

Конечно при этом надо учитывать, что по УК 1960 г. привилегированные составы аффективных преступлений и рассматриваемое смягчающее обстоятельство, описывались с использованием одного и того же понятия «сильное душевное волнение», которое, как отмечалось, следовало заменить понятием «аффект» (несовпадение формулировок ст. 38, 104 и 110 УК 1960 г. связано с описанием

1 Мы имели возможность подробно исследовать психологическую проблематику, связанную с рассматриваемым обстоятельством (см., например, нашу работу: Судебно-психологиче-ская экспертиза аффекта. М., 1983). Поэтому ограничимся лишь вопросом о совершенствовании соответствующих формулировок закона с позиций психологии.

238

О. Д. Ситковская

аффектогенной ситуации)1. Оптимальным ли было бы сохранение такого подхода в новом законодательстве? Представлялось предпочтительным различное описание привилегированных составов аффективных преступлений и сквозного, указанного в Общей части УК смягчающего обстоятельства для случаев, не охватываемых этими составами. Если конструкции статей об аффективных преступлениях ограничиваются случаями совершения деяния именно в состоянии аффекта, то смягчающее обстоятельство, как представляется, должно охватывать не только аффект в собственном смысле слова, но и совершение деяния в состоянии эмоционального возбуждения, не достигающего степени аффекта, но реально влияющего на способность контролировать свое поведение2.

Позиция нового законодательства по рассматриваемому вопросу включает, во-первых, переход при описании составов аффективных преступлений к понятию «аффект» (при сохранении, по-видимому, для обеспечения привыкания к новой терминологии двойного обозначения этого состояния). Во-вторых, в перечне обстоятельств, смягчающих наказание (п.  «з» части первой ст. 61  УК),

1  Речь идет об описании действий потерпевшего в одном случае как «неправомерных», а в другом — как «противозаконных». Оценка этого разночтения по существу не входит в нашу компетенцию. Однако оба термина не учитывали аффектогенные ситуации, не связанные с оценкой действий потерпевшего, как законных или незаконных (аффект гнева, вызванный ревностью и др.). Больше того, аффектогенная ситуация может быть создана не только потерпевшим, но и другим человеком, находившимся на месте преступления. Известны случаи, когда аффективные действия были направлены на постороннее лицо, случайно оказавшееся поблизости. По нашему мнению, привязать уголовно-правовое понятие аффекта только к случаям эмоциональной разрядки в отношении лица, создавшего ситуацию, значит, ограничить следователя и суд в индивидуализации ответственности с учетом данного обстоятельства, если причиной аффекта были действия третьего лица. Сходная точка зрения изложена в кн.: «Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования». С. 162.

2  На уголовную  релевантность состояния эмоционального возбуждения, не достигающего степени аффекта, правильно указывается в кн.: Кудрявцев И. А. Указ. соч. С. 87—88. См. также: Коченов М. М. Судебно-психологическая экспертиза. С. 158—160; Котенев И. О. Психологические последствия воздействия чрезвычайных обстоятельств на личный состав органов внутренних дел. Автореферат канд. дисс. М., 1994. С. 8; Welford А. Т. Stress and perfomance // Ergonomus. 1973. N 5. P. 567—580.

Психология уголовной ответственности

239

включено указание не только на противоправность, но и на аморальность поведения потерпевшего. Наступление аффекта в собственном смысле при этом больше не требуется, что позволяет применять рассматриваемое обстоятельство как смягчающее и при наличии аффективных состояний, не достигающих степени аффекта.

Изложенное обосновывает наше решение сохранить приведенное выше замечание в адрес УК 1960 г. Его сопоставление с позицией УК 1996 г. свидетельствует о более последовательном использовании законодателем в настоящее время психологических основ уголовно-правового регулирования.

Значимость аффекта и иных эмоциональных состояний вызывало необходимость обратиться не только к Общей, но и к Особенной части УК (отсутствие в описании соответствующего смягчающего обстоятельства в УК 1996 г. упоминания об эмоциональном состоянии субъекта деяния мы полагаем пробелом закона; другое дело, что оно не должно было сводиться лишь к аффекту). Выскажем попутно некоторые соображения относительно норм последней. С точки зрения психологии требует оценки также позиция законодателя и практики относительно периода времени, в течение которого должна проявиться связь между аффектом и деянием; относительно соотношения объективно аффектогенной ситуации и субъективным ее отражением; о последствиях достоверной констатации состояния аффекта.

Мы считаем решающей оценку разрыва между моментом возникновения аффекта и деянием виновного. Оценка же разрыва во времени между действиями, вызвавшими аффект, и ответными действиями не должна влиять на решение эксперта-психолога. При этом трактовка аффекта как внезапно для самого субъекта возникающей эмоциональной вспышки не означает, что аффектогенная ситуация включает только события, непосредственно предшествующие возникновению аффекта и аффективной разрядке в преступном деянии. Наша экспертная практика1, в том числе связанная с диагностикой аффекта (таких более 100 уголовных дел), свидетельствует о распространенности случаев длящегося развития аффектогенной ситуации по типу накопления переживаний, нередко не в полной мере

1 Она охватывает более чем 20-летний период. Причем при констатации длящегося развития аффектогенной ситуации суды во всех случаях соглашались с выводом о наличии состояния аффекта. В том числе по делам, связанным с дедовщиной в армии.

240

О. Д. Ситковская

осознаваемых субъектом. Этот процесс может протекать в течение многих месяцев или даже лет. Представляется, что вариант возникновения аффекта, связанный с длящимся аккумулированием аффектогенных факторов1, с полным основанием учтен в УК 1996 г. (ст. 107, 113), но требует разъяснений. Иначе возникает опасность чрезмерно узкой трактовки этого понятия в практике, когда следователь и суд оставляют за пределами привилегированного состава или смягчающего обстоятельства имевшее место состояние аффекта, исходя из того, что повод для аффективной разрядки малозначителен.

Эта опасность еще более усиливается в связи с мнением некоторых комментаторов ранее действовавшего уголовного закона о том, что уголовно-релевантный аффект вызывается исключительно преступными действиями2. Такой комментарий может толкнуть следователя и суд к необоснованному несогласию с позицией эксперта, диагносци-ровавшего аффект. Более точным представляется подход, в соответствии с которым источником «уголовно-релевантного аффекта могут быть любые общественно порицаемые действия»3. Более того, в принципе возможны случаи, когда аффект, реализовавшийся в преступном деянии, был вызван позитивными с точки зрения закона и морали действиями потерпевшего или третьих лиц. Экспертная диагностика аффекта здесь избыточна, так как традиционная формулировка закона не предусматривает их в качестве основания смягчения квалификации деяния или наказания. Максимум, что могут сделать следователь и суд, если будут воспроизводить ограничительную позицию относительно причин возникновения аффекта, — это учесть эмоциональную разрядку виновного (и ее причину) в рамках общего комплекса личностных характеристик и особенностей мотивации, значимых для индивидуализации ответственности и наказания. При этом мы полагаем возможной поста-

1  Убедительная аргументация наличия вариантов аффекта, возникающих по схеме «последней капли», приведена в упоминавшихся работах А. Р. Лурия, М. М. Коченова и И. А. Кудрявцева. В уголовно-правовой литературе последних лет аналогичная точка зрения высказана Н. В. Лысаком в канд. дисс. «Ответственность за убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения» (М., 1995) со ссылкой на работы психологов.

2  См., например' Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации. С. 66.

3  См.:  Портнов И. П. Совершение преступлений в состоянии сильного душевного волнения. Автореферат канд. дисс. М., 1972. С. 8.

Психология уголовной ответственности

241

новку вопроса перед экспертом о наличии у виновного аффекта как психологического феномена, хотя и не отвечающего узкой трактовке этого понятия в законе.

Рассматривая психологическое содержание понятия аффекта как смягчающего обстоятельства, подчеркнем, что для его диагностики значимо субъективное восприятие ситуации, а не предустановленно-типизированная ее оценка. Поэтому мало перспективной для правового регулирования, следственной, судебной и экспертной практики представляется дискуссия насчет того, возможен ли аффект, если унижение чести и достоинства с точки зрения объективной картины не является «грубым и глубоким», может ли «менее тяжкое оскорбление вызвать особенно болезненную реакцию»1 и т. д. С психологической точки зрения отсутствует прямая зависимость между объективной тяжестью оскорбления (исходя из принятых в обществе или данной среде правил общения) и субъективным его восприятием, силой ответной эмоциональной реакции субъекта. Следовательно, поводом для аффективной разрядки может служить внешне самый незначительный стимул, в том числе, конечно, и «менее тяжкое оскорбление».

Психологи и юристы, разрабатывающие проблему аффекта в уголовном праве, традиционно исходят из того (эту позицию разделил и законодатель), что в этих случаях, хотя и затрудняется избирательность поведения, в связи с чем ответственность и наказание смягчаются, но в принципе она сохраняется. Считается, что сознание человека в состоянии аффекта хотя и сужено, находится как бы в «шорах», но в принципе он мог бы удержать себя, остановить развитие событий2.

1 См.: Бородин С. В. Ответственность за убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения // Соц. законность. 1960. № 4. С. 31; Шавгулидзе Т. Аффект и уголовная ответственность Тбилиси, 1973. С. 136; Ochernal M. Entwicklung. Graduierung und Kriterien des affekts unter dem Aspekt des Strafrechts // Neue justiz. N 9. 1983. P. 375—359.

2 Достаточно четко рассматриваемая позиция видна в книге В. Д. Филимонова «Общественная опасность личности преступника» (Томск, 1970. С. 115). Автор полагает, что и в состоянии аффекта действия не теряют волевого характера (так как возможно преодоление аффекта) и сохраняют целенаправленный характер (он, например, не ударяет потерпевшего куда попало). Отметим неудачность приведенного примера: в значительной части известных нам случаев характерные для аффекта автоматизмы в действиях проявлялись именно в том, что виновный наносил удары именно «куда попало».

242

О. Д. Ситковская

I

Наша позиция несколько отличается от изложенной. Полагаем, что к действиям «на вершине» аффекта не всегда можно применить критерий осознанно-волевого поведения. Конечно, до начала самого аффекта, реализации его в действиях субъект сохраняет способность к осознанию и руководству своим поведением в смысле удержания себя от аффективных действий или переключения их на незначимый с точки зрения уголовно-правового запрета объект. Иными словами, ответственность обосновывается не использованием субъектом реальной возможности предупредить действия в состоянии аффекта путем подавления или переключения своих эмоциональных переживаний.

Наш подход, несколько уточняющий традиционный, приводит к выводу, имеющему принципиальное значение, в том числе при обсуждении компетенции эксперта-психолога в рассматриваемых случаях. Бывают ситуации (речь идет не о длительных психотравмирующих ситуациях, вызывающих аккумуляцию аффекта, а об особо интенсивных однократных воздействиях), когда контроль поведения фактически невозможен с самого момента появления аффектогенного раздражителя, т. е. субъект не может удержать себя от аффективной разрядки. Например, случаи неожиданного для него совершения будущим потерпевшим или третьим лицом действий, связанных с особым цинизмом, жестокостью и пр., когда восприятие названных обстоятельств фактически совпадает с наступлением аффективной разрядки, не оставляя возможности даже для свернутой оценки ситуации.

Этому могут способствовать и такие факторы, как усталость, болезнь, пограничные состояния психики, снижающие самоконтроль и при обычных условиях. Ситуации такого рода могут быть диагносцированы в рамках судебно-пси-хологической экспертизы. Представляется, что наличие такого заключения обязывало бы следователей и суд рассмотреть вопрос, не выходит ли данный случай за пределы обычного смягчающего значения аффекта, имелась ли реально хотя бы минимальная возможность избирательного поведения, а следовательно, вина в уголовно-правовом смысле.

В процессе подготовки материалов уголовно-правовой реформы к этому вопросу, требующему, по нашему мнению, учета в законе психологических основ уголовной ответственности, было привлечено внимание разработчиков последнего проекта УК. Однако на нынешнем этапе он оказался нерешенными (как и вопрос о последствиях аффективной разрядки в  отношении третьего лица

Психология уголовной ответственности                                            243

или возникшей в ответ на позитивные действия). Полагаем, что эта позиция разработчиков нового УК связана с нетрадиционностью для юристов этих аспектов проблемы. Но их актуальность несомненна.

Использование психологического подхода представляется необходимым и для формулирования ряда других обстоятельств, смягчающих или отягчающих ответственность (наказание). Отметим прежде всего, что существуют определенные возможности для расширения перечней этих обстоятельств за счет конкретизированного указания на некоторые мотивы. Напомним в этой связи, что в российском уголовном законодательстве, действовавшем до 1960 г., перечень смягчающих обстоятельств знал совершение преступления «по мотивам, лишенным низменных побуждений»; «в состоянии нужды», «по невежеству», «несознательности». Полагая принципиальную целесообразность учета данного исторического опыта при развитии нового уголовного законодательства в соответствии с реальной ситуацией в обществе, оговорим вместе с тем, что названные понятия отнюдь не во всем объеме относятся к предмету психологии. Так, психолог не компетентен участвовать в оценке мотивов, как имеющих или не имеющих «низменное» содержание. Он может дать содержательную оценку потребности, лежащей в основе мотива поведения, установить сам мотив как побуждение к определенным действиям. Оценивать же мотивы с точки зрения морали и нравственности не входит в его компетенцию1.

1 Сказанное не означает, что из компетенции психолога вообще исключается возможность констатации по конкретному делу наличия или отсутствия мотивов, зафиксированных в перечне смягчающих и отягчающих обстоятельств, например, мотива сострадания, выделенного в новом УК, или мотива корысти («корыстных побуждений»). Но, во-первых, психологическая интерпретация этих мотивов может не исчерпывать их правовой интерпретации. Например, в литературе правильно говорится, что хотя «корыстная мотивация неоднородна» по букве закона, к ней надо отнести совершение деяния из жажды накопления, стремления к комфорту, потребности в алкоголе, наркотиках и т. д. Наконец, из личной или семейной материальной нужды или потребности в дефицитных предметах (Лунеев В. В. Мотивация преступного поведения. М., 1991. С. 198—200). Между тем психолог будет возражать против отнесения к деяниям, совершенным из корысти тех, которые связаны с нуждой. Во-вторых, психолог диагносцирует наличие того или иного мотива, упомянутого законом именно как факт, не прибегая к оценочным суждениям о его соотношении с нравственными и правовыми ценностями.

244

О. Д. Ситковская

В свою очередь очевидность наличия таких состояний, как нужда, голод и т. п., делает по общему правилу достаточным их доказывание без использования специальных познаний. Что касается такого упомянутого выше смягчающего обстоятельства как «невежество», то психологическая его интерпретация включает лишь диагностику интеллектуального развития. Оценку же влияния указанного фактора, как дающего или не дающего основания для вывода о невежестве, — компетенция следователя и суда.

Несомненная роль психологических знаний при индивидуализации ответственности за преступления, совершенные под влиянием угрозы, принуждения, либо в силу зависимости. В правовой литературе эта проблема образно именуется наличием «вынужденных мотивов» действий1. И здесь эксперт-психолог может оценить степень принуждения (в том числе в форме угрозы), как существенно ограничивающего избирательность поведения или не имевшего такого значения. В принципе возможна и констатация исключительной ситуации, сводившей избирательность поведения «на нет». Например, когда подросток глубоко привязан к организатору преступление или связан традициями подчинения старшим, характері ными для некоторых территорий и этнических общно! стей, либо когда он в силу возрастной незрелости воспри| нимает угрозу как не оставляющую ему выбора.

Позволим себе указать еще на три проблемы, актуа! лизирующие значение психологических знаний в инди| видуализации ответственности и наказания.

Во-первых, речь идет о так называемых «безмотив| ных» преступлениях, к которым, как правило, относят" деяния, мотивы которых неадекватны поводу (в том числе, «как выясняется», носят отсроченный или замещающий характер)2. Соответственно предлагается выяснять «соразмерность» мотива, вызвавшему его поводу. К соразмерным мотивам при этом относят корысть, месть, ревность и пр. «побуждения, порождаемые типичными повторяющимися ситуациями на почве личных неприязненных отношений». Что же касается «несоразмерных» («неадекватных») мотивов преступлений, то они, по мне-

1 См.: Тарарухин С. А. Преступное поведение. М., 1974. С. 132.

2  См.: Петелин Б. Я. Мотивация преступного поведения // В кн.: Механизм преступного поведения / Под ред. В. Н. Кудрявцева. М., 1981. С. 69—71.

Психология уголовной ответственности

245

нию автора излагаемой точки зрения, «сугубо индивидуальны, то есть присущи не ситуациям, а лишь отдельным личностям». «В силу этого неадекватные мотивы нередко выступают синонимом отсутствия привычного мотива, и деяние расценивается как  «безмотивное»1.

Отметим прежде всего, что в приведенных рассуждениях использованы формулировки явно неадекватные с психологической точки зрения. Мотив всегда индивидуален и присущ личности, а не ситуации. Нельзя согласиться и с суждениями также имеющимися в цитируемой работе, которые «выводят мотив из повода». Принципиальное возражение вызывает и объявление типичными только случаи проявлений корысти, ревности и пр. мотивов в преступном деянии, а проявлений, не связанных с преступлениями, нетипичными. А ведь для лиц с соответствующей мотивацией гораздо более распространенной является ее реализация в поступках, не запрещенных Уголовным кодексом. На каком основании нормой объявляются преступные действия, рассматриваемая точка зрения не объясняет.

Но дело не только в указанных противоречиях. Главное в том, что используется неточная интерпретация понятия мотива преступления, которую мы с некоторой долей условности можем назвать «юридическим клише». Следователь и суд традиционно оперируют весьма ограниченным и практически закрытым перечнем мотивов2: корысть, ревность, месть и некоторые другие. Как только они сталкиваются с мотивом, не входящим в этот перечень, возникает иллюзия «безмотивности». Ей способствует и передаваемое через систему образования новым поколениям юристов представление о мотиве преступления, как о чем-то упречном, «низменном». Между тем, с психологической точки зрения, мотив может быть и социально нейтральным или даже воплощающим позитивные стремления и намерения.

Неточности в теории и практике, о которых речь шла выше, приводят к тому, что «безмотивным» может быть объявлено и аффективное преступление, особенно в слу-

1  См.: Петелин Б. Я. Мотивация преступного поведения // В кн.: Механизм преступного поведения / Под ред. В. Н. Кудрявцева. М., 1981. С. 70.

2 Мы не говорим уже о пестроте и неточности терминологии УК 1960 г., отождествлявшего, например, цель и мотив. Исправление этой терминологии на психологической основе — одна из задач уголовно-правовой реформы, в значительной степени решенная УК 1996 г.

246

О. Д. Ситковская

чаях разрядки постепенного накопления эмоций. Однако уже в русском уголовном судопроизводстве второй половины XIX века обоснованно проводилась идея о том, что «психотравмирующая ситуация» может формировать мотив будущего аффективного преступления месяцами и даже годами и что ничтожность повода аффективной вспышки отнюдь не означает, что мотив отсутствует1.

Конечно, нужно расширить перечень «клишированных» мотивов в числе смягчающих и отягчающих обстоятельств. Но главное в том, чтобы в каждом конкретном случае, когда мотив не очевиден, исходить из того, что он существует и может быть обнаружен при психологическом исследовании. Если речь идет о преступлении, то оно всегда имеет мотив, независимо от того, какие обстоятельства предшествовали началу преступных действий — значимые или незначимые в глазах следователя или суда. Бесспорно, что здесь необходимы психологические познания на профессиональном уровне.

Выделим по крайней мере три группы случаев, когда использование этих знаний необходимо для установления мотива деяния. Во-первых, когда деяние (чаще всего насильственное или нарушающее общественный порядок) связано с мотивом самореализации при ослаблении самоконтроля. Такому лицу не нужен повод, оно действует по внутреннему сценарию и как бы себя ни вела намеченная жертва, характер действий субъекта от этого не изменится. Во-вторых, возможно сочетание потребности в самореализации с имеющимся уже опытом аналогичного безнаказанного поведения; сложившийся стереотип способствует снятию самоконтроля и стимулирует преступные действия даже в неблагоприятной для них ситуации. В-третьих, иллюзия безмотивности может возникнуть и в случаях тщательно спланированных преступлений, так как реализация преступного намерения и здесь может быть не связана с поведением потерпевшего, которое непосредственно предшествовало преступлению.

С учетом изложенного, полагаем возможной постановку следующего вопроса эксперту-психологу: «Каковы пси- . хологические мотивы данного преступного деяния, исходя J из особенностей личности и ситуации совершения преступления?» Еще раз обращаем внимание на то, что речь идет <

1 См.: Резник Г. М. Рыцарь правосудия // В кн.: Плевако Ф. Н. Избр. речи. Предисловие. М., 1993. С. 34—35.

Психология уголовной ответственности

247

о психологической характеристике мотива, а не о правовой или нравственной его оценке. То, что исследуется преступное деяние, эксперт просто принимает к сведению.

Вопрос о применении профессиональных психологических познаний встает и в связи с соотношением объективной и субъективной характеристик некоторых фактов, с которыми закон связывает смягчение или отягощение ответственности и наказания. Достаточно ли, чтобы следователь и суд доказали наличие этих фактов или надо еще доказать, что виновный осознавал их наличие и руководствовался этим знанием, управляя своими преступными действиями? Например, закон говорит о стечении тяжелых жизненных обстоятельств, о совершении преступления под влиянием угроз, принуждения, либо зависимости, рассматривая эти обстоятельства как смягчающие. И наоборот, связывает с отягчением ответственности и наказания такие обстоятельства, как совершение преступления в отношении ребенка, старика или лица, находящегося в беспомощном состоянии; совершение преступления с особой жестокостью или издевательством над потерпевшим; совершение преступления организованной группой и т. д. Как быть, если наличие соответствующих обстоятельств установлено, но виновный не был о них осведомлен или в силу определенных причин не осознавал их значения, или в силу индивидуальных особенностей искаженно их воспринимал?

Многие следователи и судьи не задумываются над поставленными вопросами. Для них достаточно, например, что потерпевший не достиг 14 лет или достиг пенсионного возраста, чтобы констатировать наличие обстоятельства, отягчающего ответственность. Или, наоборот, не признать наличие такого смягчающего обстоятельства, как совершение подростком преступления под влиянием угрозы, исходя из того, что ее характер с точки зрения взрослого не выглядит серьезным.

Определим нашу позицию по отношению к поставленным вопросам.

1. Представляется, что законодатель связывает значение такого рода обстоятельств с осознанием деятелем их наличия и отражением в меру осознания в мотиве, целеполагании, выборе средств, непосредственном управлении поведенческими актами, образующими преступление (а в некоторых случаях — и посткриминальном поведении). Иными словами, правовая характеристика указанных обстоятельств  обусловлена  их психологической

248

О. Д. Ситковская

характеристикой, позволяющей установить значение данного обстоятельства для виновного. Иначе неизбежно произойдет подмена оценки совокупности обстоятельств дела формальной ссылкой на наличие самого факта, например возраста потерпевшего, определенных особенностей действий виновного и т. д.

Больше того, в ряде случаев без психологической характеристики нельзя констатировать и само наличие факта реальной действительности, возможно имеющего смягчающее или отягчающее значение по делу. Например, «случайное стечение обстоятельств», «беспомощное состояние» потерпевшего,  «особая жестокость»,  «зависимость» и т. д.

Конечно, существенным ориентиром для практики в этом отношении была бы детализация в самом законе описания субъективной стороны рассматриваемых обстоятельств. Иными словами, оптимальным было бы (и эту точку зрения мы излагали разработчикам проекта УК) включить в текст закона прямое указание на то, что соответствующие факты осознавались или могли и должны были осознаваться субъектом. Однако в тексте ст. 63 УК 1996 г. указание на заведомость выделено только для случаев совершения преступления в отношении беременной женщины. Возможно, что возобладало стремление к максимальному упрощению конструкции статьи в сочетании с мнением об очевидности — особенно с учетом запрета объективного вменения (ст. 5 УК 1996 г.) требования относительно осознания виновным соответствующих фактов (тем более что некоторые из них связаны с мотивами). Поскольку с этой позицией законодателя на данном этапе уголовно-правовой реформы приходится считаться, надо искать возможные формы психологического подхода в ее рамках.

Проиллюстрируем сказанное, рассмотрев некоторые обстоятельства, указанные в действующем законе в качестве смягчающих или отягчающих обстоятельств.

Совершение преступления в результате принуждения либо зависимости. Принуждение с помощью угрозы должно быть реальным и существенным для лица, к которому она обращена с точки зрения последствий ее реализации1. Но ведь такое восприятие и оценка угрозы могут быть констатированы лишь на основе исследования индивидуальных особенностей личности, включая жиз-

1 См., например: Уголовное право. Общая часть / Под ред Б. В. Здравомыслова и др. С. 360.

Психология уголовной ответственности

249

ненный опыт. Например, для подростков угроза может восприниматься как не оставляющая место альтернативе, взрослый же может оценивать аналогичную угрозу как гораздо менее значимую.

Столь же необходимо выяснять, воспринимает ли данное лицо свое состояние как «зависимость». Уже в 40-е годы в литературе подчеркивалось, что если виновный осознает наличие этого обстоятельства, ему трудно противодействовать воздействию другого лица, толкающего его на участие в преступлении1. Различные авторы упоминают в этой связи о таких проявлениях зависимости, как предоставление жилища, оказание услуги, за которую виновный благодарен подстрекателю, и т. д. Очевидно, для признания этих обстоятельств уголовно-релевантными необходимо установить, что виновный осознает их как проявление зависимости и что это ограничивает вариативность поведения2.

Совершение преступления вследствие стечения тяжелых жизненных обстоятельств. В литературе в качестве примеров таких обстоятельств упоминается о тяжелой болезни, стихийном бедствии, остром конфликте и т. д. 3. Сам характер этих примеров подтверждает необходимость не просто констатировать наличие соответствующего факта, но и доказать его субъективное восприятие именно как «тяжелого». По правильному замечанию А. С. Михлина, совершению преступления здесь предшествует оценка ситуации с точки зрения «весьма значимых для виновного ценностей», которые пересиливают «сдержки», побуждают к совершению преступления с целью устранить или облегчить тяжесть ситуации, в которой субъект находится4.

Совершение преступления вследствие случайного стечения обстоятельств. Представляется, что в отрыве от психологической характеристики интерпретировать данное обстоятельство невозможно: необходимо выяснить

1  См.: Трайнин А., Менъшагин В., Вышинская 3. Уголовный кодекс РСФСР. Комментарий. С. 50.

2  О различных проявлениях «зависимости» см.: Уголовное право. Общая часть / Под ред. Б. В. Здравомыслова и др. С. 360; Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. В. И. Радченко и др. С. 66 и др.

3  См., например: Уголовное право. Общая часть / Под ред. Б. В. Здравомыслова и др. С. 359.

4  Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. В. И. Радченко и др. С. 65.

250

О. Д. Ситковская

I

механизм возникновения ситуации преступления — действительно ли субъект реагировал способом, запрещенным законом, на спонтанно и независимо от него возникшее стечение обстоятельств. Надо выяснить и то, закономерно ли для внутренней позиции субъекта данное деяние или оно совершено вопреки ей.

Особая жестокость. Наряду с особой жестокостью законодатель говорит и об издевательстве над потерпевшим, причинении потерпевшему мучений, мотиве садизма. Сам характер этих последних обстоятельств предполагает, что они осознанно включаются в выбор цели и способа действий. Применительно же к вопросу о наличии особой жестокости такой ясности не существует. В частности, множественность и «избыточность» ранений нередко трактуется как бесспорные признаки особой жестокости. Но ведь такой подход создает угрозу объективного вменения. Аффективные преступления, в силу наличия в действиях автоматизмов, как раз характеризуются подобными признаками при отсутствии умысла на особую жестокость. Полагаем, что в законодательстве и практике надо прямо закрепить такой признак особой жестокости, как осознание виновным того, что его действия причиняют особые страдания потерпевшему или его близким.

2. Отметим вместе с тем, что при неправильном представлении виновного о ситуации в силу его жизненного опыта и особенностей личности, надо исходить из того, как ситуация представлялась виновному. При этом следователь и суд с помощью эксперта-психолога должны предотвратить принятие на веру объяснений виновного об искаженном восприятии ситуации. Психологическая экспертиза может путем исследования индивидуальных особенностей личности и ее взаимодействия с ситуацией преступления решить вопрос о том, повлияли ли эти особенности и как именно на осознание наличия определенных обстоятельств; какова мера этого осознания и его влияние на управление поведением; не имело ли место неадекватное восприятие определенных фактов и т. д.

Аргументируемая необходимость расширения участия психолога в индивидуализации ответственности и наказания приведет, по нашему мнению, по мере совершенствования технического и кадрового обеспечения, к внедрению в практику, а затем и в закон методологических положений о все более тонком «замере» факторов, связанных с личностью.

Психология уголовной ответственности                                            251

В качестве примера, иллюстрирующего перспективность такого подхода, сошлемся на высказанные в литературе рекомендации о необходимости раскрыть психологическую природу так называемого «хулиганского» мотива. Ведь даже заменив этот термин указанием на потребность в самореализации, самоутверждении, надо объяснить следователю и суду, почему для удовлетворения указанной потребности избирается преступная цель1. Другим примером могут служить предложения не ограничиваться констатацией жестокости виновного при совершении преступления, но выделить вид этой жестокости: импульсивный, связанный с групповой солидарностью или давлением, инструментальный, жестокость как самоцель2. Очевидно, что такой дифференцированный анализ имеет определенное значение для индивидуализации ответственности и наказания.

С учетом изложенного предмет психологической экспертизы в данной сфере охватывает, с одной стороны, личность виновного, как целостность, а с другой — совокупность специально выделенных в законе обстоятельств, связанных с личностью.

Пределы анализа личности как целостности связаны, как уже отмечалось, с задачей с максимальной точностью прогнозировать влияние наказания на будущее поведение и определение оптимальной программы его исполнения3.

В частности, с учетом того, что  «степень иерархиза-               *

ции побуждений в мотивационной сфере некоторой части...               7

преступников является сравнительно устойчивой,  отра-               j

жающей сложившееся установочное привычное поведение, трудно поддающееся критическому пересмотру»4.

Еще одной задачей, которая может быть поставлена перед психологической экспертизой в связи с общей оценкой личности, является выделение свойств личности, которые косвенно подтверждают или опровергают инкри-

1  См.: Ратинов А. Р., Рчеулешвили Н. Ш. О психологической природе хулиганского мотива //В кн.: Вопросы борьбы с преступностью. М, 1987. С. 34—45

2  Несколько иную менее дробную типологию мотивов жестокого поведения рассматривает О. Ю. Михайлова    (Проблемы жестокости в криминальной психологии. Автореферат канд. дисс. М., 1986).

3  См.: Сабанин С. Н. Реализация принципа справедливости в институте освобождения от уголовного наказания. Автореферат докт. дисс. Екатеринбург, 1993. С. 11—12.

4 Лунеев В. В. Указ. соч. С. 248.

252

О. Д. Ситковская

минируемые мотив, цель, способ действия. На эту задачу указывал еще Ф. Н. Плевако на своем образном языке. «Я полагаю, — говорил он, — что прежде всего нужно изучить человека и, если эта натура долгой жизнью доказала, что это человек твердый, прямой доброты, зло различающий...», то такой человек не может совершить преступление, которое мог бы совершить только злодей1. Разумеется, приводя эту цитату, мы не считаем это положение бесспорным, но мысль о расширении компетенции эксперта-психолога в данном направлении, если удастся использовать адекватные методики, которые устанавливают «нравственные улики» (Ф. Н. Плевако), представляется имеющей перспективу.

Что же касается участия эксперта-психолога в оценке специально выделенных смягчающих и отягчающих обстоятельств, то выше уже было показано, что речь идет о выяснении их психологического содержания, если оно не явно выражено и об оценке влияния на управляемость поведением в конкретном случае.

Расширение возможностей психологической экспертизы при индивидуализации ответственности и наказания явится и определенной гарантией против «антииндивидуализации» — переноса в сферу уголовно-правовых отношений обобщенных характеристик типов преступников. Такой перенос может привести к тому, что следователь, судья подменят индивидуальное изучение особенностей личности отношением к ней как к предустановленно наделенной набором типовых свойств. Например, в литературе «как о типичной мотивационной сфере насильственных преступников», говорится о стремлении насильственно главенствовать, превосходить и властвовать, о наличии хулиганских побуждений, сексуальных аномалий2 и т. д. Фактически же, по данным одного из исследований, у лиц, совершивших тяжкие насильственные преступления, стремление к превосходству над другими, властвованию было достоверно выявлено в 16% случаев3. Разумеется нельзя отрицать значение криминологических типологий. Но в сфере индивидуализации ответственности и наказания их использование должно быть ограничено моделированием круга значимых свойств, которые, возможно, имеются у конкретного субъекта.

1 Плевако Ф. Н Избранные речи М, 1993 С  364

2 См • Лунеев В. В. Указ соч С  247

3  См   Кудрявцев В. Н. Правовое поведение   норма и патология М, 1982 С  164. Эти данные приводит и В В. Лунеев.