§ 31. Защита “от критики обвинения — к оправданию”

1. Оценка законности первоначальных следственных действий. В один из судов Москвы поступило обычное, казалось бы, уголовное дело о разбойном нападении и хранении патронов. Изучив дело, суд назна-1чил его к слушанию. Но оно “не пошло” из-за неявки потерпевшего. Дело слушанием отложили на три недели, но потерпевший опять не явился. Слушание еще несколько раз переносилось, пока подсудимый не “сдался”, согласившись слушать дело без потерпевшего. . ..

Однако, как выяснилось в ходе судебного следствия, потерпевший не являлся в суд по весьма веским причинам.

Итак... В конце мая 1993 г. в дежурную часть отделения милиции обратился некто Климов с сообщением о том, что при выходе из спортзала, где он тренировался, на него напали два парня, одного из которых он немного знает, и, применив кастет, избили до потери сознания. Затем сняли с шеи две массивные золотые цепочки (одну - с крестиком), с пальца - золотой перстень с бриллиантом, а из пиджака забрали кошелек с деньгами и скрылись. Это же подтвердил и гр. Сергеев, видевший нападение и сопровождавший потом Климова в травмопункт и милицию.

Приняв заявление от потерпевшего и направив его в поликлинику, дежурный следователь поручил работникам милиции установить нападавших, задержать их и доставить в ИВС.

Получив конкретные указания от следователя, работники уголовного розыска установили, что на Климова напал Михайлов, который живет в основном у знакомых женщин, но иногда ночует у родителей. Выяснив оперативным путем, что Михайлов вечером 31 мая должен зайти к родителям, работники уголовного розыска около 19 часов пришли к ним на квартиру и стали дожидаться появления Михайлова.

Ждать пришлось до поздней ночи. И чтобы не терять времени даром, инспекторы уголовного розыска познакомились с образом жизни Михайлова: осмотрели комнату, прочитали несколько его записных книжек, обратили внимание на подбор литературы. В комнате находились два японских телевизора, три упаковки одноразовых шприцев, нож “бабочка”, книга “Стрелковое оружие” и т.п. В шкафу и трюмо работники милиции нашли 10 гильз 20-го калибра и два 9-миллиметровых патрона; а из карманов висевшей у входа кожаной куртки извлекли две золотые цепочки, по внешнему виду похожие на отнятые у Климова.

Все найденное работники милиции решили приобщить к уголовному делу, оформив протокол изъятия. Дознаватели, следователи, прокуроры и адвокаты давно привыкли к тому, что предметы и вещи являются доказательствами обвинения, если они изъяты работниками милиции и приобщены к делу. Однако закон(ст. 168-172, 176-177 УПК РСФСР) требует, чтобы обыск производил именно следователь, само следственное действие должно проводиться в строго установленном порядке и обязательно отражаться в ряде процессуальных документов. Невыполнение этих предписаний превращает такого рода действия в не имеющие правового значения акции; обнаруженные при этом предметы не могут считаться вещественными доказательствами.

Именно об этом и говорил потом адвокат в своей защитительной речи. Допущенные нарушения не были замечены самим следователем, начальником следственного отдела, надзирающим прокурором и даже участвовавшим в процессе следствия прежним адвокатом. Наш же, к сожалению, принял дело к производству уже в период его нахождения в суде, когда после шестимесячного расследования были проведены многочисленные допросы, очные ставки, экспертизы и другие действия.

Но возвратимся в дом, где столь напряженно дознаватели ожидали появления Михайлова.

Во втором часу ночи он пришел, спокойный, трезвый и веселый. Без особого труда его схватили, “положили” на пол, заломили руки и надели наручники. Михайлов был доставлен в милицию. С трех часов ночи и в течение двух последующих суток почти без перерыва его допрашивали, трижды вызывали при этом “скорую помощь”. Врачи фиксировали в справках “почечные колики и обострение урологического заболевания”, хотя Михайлов в свои 27 лет не только ничем ни разу не болел, но даже не имел медицинской карты.

Тем не менее он, в частности, признал, что действительно взял у Климова две цепочки, перстень и деньги в счет долга, который тот не возвратил ему. Климов скрывался, обманывал, а при последней встрече у спортзала нагрубил ему, обругал нецензурно. Климов, как и Михайлов, занимался в спортзале, был с Михайловым в одной весовой категории и поэтому достаточно раскованно вел себя при встрече. Свидетели, допрошенные впоследствии в суде, говорили о том, что побоялись вмешиваться в схватку двух здоровяков, но кастетов ни у кого из них не было, это запрещено спортивной этикой. Проигравшему в схватке нельзя мстить победителю, обращаться за посторонней помощью, тем более милицейской, “отыгрываться” на родственниках обидчика и пр.

Именно поэтому спортсмен Михайлов, забравший у Климова ценные вещи, не скрылся. Он считал себя правым, взявшим за долги в залог имущество, намереваясь возвратить его после получения долга.

Таковы были объяснения Михайлова с момента его задержания и до произнесения последнего слова в суде. В суде адвокат аргументированно доказал, что эта версия ничем не опровергнута. Он проанализировал доказательственную ценность показаний потерпевшего Климова, который в допросах и на очной ставке говорил, что действительно месяца два знает Михайлова, был ему должен, долг возвратил, но тот выставил дополнительные требования и, избив, отнял ценные вещи.

Защитник старался убедить суд в том, что следователь ошибся, когда версию подозреваемого стал опровергать, опираясь не на факты, а лишь на слова потерпевшего. Следователь пошел на поводу у работников дознания; стал не исследователем, а лишь последователем дознавателей.

2. Работа со следственными ошибками. Специфика работы адвоката состоит в том, что если для следователя многие дела являются привычными и как бы похожими, то для адвоката каждое дело уникально, если не по фабуле, то по отдельным его деталям, возможным вариантам оценки доказательств и т.д.

Опытный адвокат обычно без труда выявляет следственные и процессуальные ошибки, систематизирует их, самостоятельно оценивает, прослеживает возможные перспективы. Очень важно уметь находить в деле недочеты, небрежности, допущенные следствием. Однако уважающий себя профессионал никогда не станет мелкую оплошность следователя возводить в абсолют и на этом основании громить” все расследование. Полезнее в нескольких словах тактично отметить недочет, показав его причину и значение; иногда же, особенно в серьезных делах, вообще не стоит говорить по пустячным поводам с тем, чтобы не перегружать суд ненужными деталями. Но нельзя проходить мимо процессуальных нарушений принципиального характера. Именно такими соображениями адвокат и руководствовался в суде при работе над делом.

Закон, в частности, гласит, что обыск производится следователем “по мотивированному постановлению и только с санкции прокурора”; в присутствии понятых, самого подозреваемого или членов его семьи; всем им разъясняется суть, цели этого действия и их права; до обыска предъявляется постановление и предлагается выдать все относящееся к делу и т.д. “Самодеятельность” работников милиции, доставивших следователю какие-то вещи, никакого юридического значения не имеет. Найденные предмет не могут считаться вещественными доказательствами- Более того, уже никогда эти предметы не смогут стать ими.

При рассмотрении дела Михайлова защитник обратил внимание суда на то, что милиционеры, проведя “визуальный осмотр” (так они на следствии и в суде назвали свой обыск), составили в одном экземпляре и только ими самими подписанный крайне оригинальный, не предусмотренный УПК “протокол изъятия вещей”, а сами вещи привезли в милицию.

Три золотые цепочки (две — потерпевшего, одна -— Михайлова) “менялись на следствии до неузнаваемости: сначала (в протоколе изъятия) это были “цепочки желтого металла”. Две из них признал своими потерпевший Климов. Следователь отдал их под расписку Климову, затем, через несколько месяцев, забрал их обратно и стал предъявлять милиционерам. Те то узнавали их, то нет.

В суде адвокату пришлось сказать и о том, что опознания цепочек в соответствии с УПК не производилось, экспертиз (товароведческой, металлографической, криминалистической и пр.) не было; золотые вещи месяцами “кочевали” из сейфа в сейф, от дознавателей к следователю и обратно. Подсудимому, как выяснилось, вообще не предъявлялись на следствии цепочки. PI когда суд на заседании вскрыл конверт с вещдоками — тремя грязновато-желтыми цепочками, Михайлов заявил, что впервые их видит. Суд исчерпал абсолютно все возможности для проверки относимости этих предметов к делу: проверил материалы служебного расследования по факту “подмены” одной из цепочек;

11 месяцев вызывал в заседание потерпевшего Климова, но тот все не шел и не шел. Оказалось, что доказательств разбойного нападения нет.

Не была установлена вина Михайлова и в “хранении боеприпасов” (двух патронов). В суде адвокат обратил внимание и на то, что Михайлов задержан и арестован как нигде не прописанное лицо, которое может скрыться. Следовательно, за хранение боеприпасов он должен отвечать лишь тогда, когда носит их при себе (поскольку нигде не прописан). Он не может отвечать за хранение патронов, найденных там, где вообще он бывает (патроны же были найдены в шкатулке его родителей). Суд согласился с этими доводами и исключил из обвинения ч. 1 ст. 218 УК.

Защитник указал суду и на тот факт, что уголовное дело было возбуждено именно по этой статье. И лишь через несколько дней Михайлова обвинили еще и в разбое. Но в постановлении об аресте Михайлова прокурору сообщалось, что он “бомж”, недавно освободился, может скрыться, хранил дома боеприпасы.

Что сказать в заключение? Суд тщательнейшим образом провел судебное следствие. И в конце концов согласился с доводами защиты. В приговоре констатируется (в отношении работников милиции): “Находясь в квартире родителей Михайлова, они грубо нарушили закон, фактически провели обыск, а не осмотр, так как изъятые ими предметы (вещественные доказательства) хранились на второй полке книжного шкафа, в пластмассовой коробочке, во втором ящике трюмо и кофейнике...”. Таким образом, целый ряд “доказательств” признали недопустимыми.

И в заключении мотивировочной части приговора оказался вывод:

“Исчерпаны все возможности для собирания дополнительных доказательств. Поэтому Михайлова следует оправдать”. , " '. .

В данном деле суд верно отнесся к доводам адвоката о наличии серьезных “недоработок” следствия, не собравшего убедительных доказательств виновности подзащитного.

Но беда в том, что последствия таких “ошибок”, “упущений” всегда очень тяжкие. Почему-то принято считать, что водитель, не справившийся с управлением машины и сбивший пешехода, -- преступник. А следователь, набравший в дело всяких слухов, бумажек, оперативных данных и упустивший факты, — “ошибшийся работник”, хотя и арестовавший безвинного. Думается, что оба они являются правонарушителями. Только первый — уголовного закона, а второй — уголовного плюс уголовно-процессуального закона. Это “классическая” юридическая формулировка.

Вспомним А.И. Урусова, защищавшего в январе 1871 г. Дмитриеву:

“Господа присяжные! Щадите слабых, склоняющих перед вами свою усталую голову; но когда перед вами становится человек, который, пользуясь своим положением, поддержкою, дерзает думать, что он может легко обмануть общественное правосудие, вы, представители суда общественного, заявите, что суд — действительная сила — сила разумения и совести, — и согните ему голову под железное ярмо закона” (Судебные речи известных русских юристов. М., 1957. С. 725).

Говоря об отношении адвоката к обвинительной власти (дознанию, следствию, прокуратуре), нужно четко представлять их “антиподность”, взаимоконфликтность, полярность.

Это очень удачно изложено исследователями проблем конфлнкто-логии, “Наступательные действия состоят в нападении на противника, повреждении его собственности, захвате спорного объекта, изоляции, изгнании, пленении противника и иных актах, которые направлены на прямое ущемление противоборствующей стороны. Оборонительные действия заключаются в удержании спорного объекта, самозащите, защите от уничтожения или повреждения материальных ценностей, различных превентивных поступков и т.п.” (Юридическая конфликтология. М., 1995. С. 65). Указанные здесь схемы имеют “универсальный характер”. Они применимы для понимания многих статей Уголовного кодекса, так как раскрывают механизм совершения преступления. И для уяснения сути уголовно-процессуальной ответственности, когда субъекта, незаконно напавшего на жертву, ставят в подобное положение. Но уже правомерно, путем применения установленных государством правил, уголовно-процессуальных норм.

В самом деле, в уголовном праве субъект, к примеру, напал на другого, ударил, схватил его (пленил, изолировал), и отобрал деньги с ценностями. “Это, — мы говорим, — грабеж”. В уголовном процессе действует примерно та же схема: на человека внезапно идут “с виной” (“обвиняют”), пленяют и изолируют (“задержание” и “арест”), не забывают про собственность (“опись имущества”). Эти действия являются государственным, законным воздействием на человека (может быть, виновного, а может, и нет).

Поэтому человеку нужна “оборона”, т.е. защита по той же схеме: его личное удержание на свободе (позиции, диспозиции статьи УК и пр.);

забота о его собственности (имуществе, деньгах, квартире и т.п.); превентивные действия (жалобы, ходатайства, представление доказательств и т.п.).

Причем, “оборона” (“защита”. — Ю.Л.) — это попытка сохранить имеющееся на данный момент соотношение позиций в конфликте, охранить те свои интересы, которые реализовались до сих пор беспрепятственно, тогда как наступление меняет соотношение позиций и направлено на утверждение нереализованных интересов. Разделение между этими типами действий, однако, в достаточной степени условно, поскольку в реальной борьбе они тесно переплетаются между собой и легко переходят из одного в другое. Кроме того, наступление обычно, если не всегда, подразумевает сохранение и защиту уже достигнутых позиций. Недаром говорят, что “наступление — лучший вид обороны” (Юридическая конфликтология. М., 1995. С. 65).

В § 30 и 31 рассмотрено для иллюстрации лишь два пути защиты — “от закона — к делу” и “от критики обвинения ~ до оправдания”. Названия их, разумеется, весьма условны, хотя и приближены к практической адвокатской терминологии.

В такой форме и существе они показаны читателям для того, чтобы раскрыть некоторые реальные пути возможной работы адвоката. В профессиональной же адвокатской жизни их, понятно, не 2, и даже не 22, а гораздо больше. Кстати, этим и определяется основная сложность научных разработок “адвокатских” проблем.

Исследователь этого сложного вопроса может нащупывать лишь некоторые контуры, схемы движения адвокатской мысли. А она, как известно, не бывает повторяющейся, окостенелой, догматичной.

Адвокатская идея идет от его общих профессиональных знаний к конкретному делу и воплощается в определенном результате — переквалификации содеянного, минимальном наказании, доследовании, полном или частичном оправдании подзащитного. Именно этим в первую очередь определяется качество, степень профессионализма адвокатской работы.

Но не только им. Ведь результат защитительной деятельности — это не обязательно ее “наступившие последствия”. Автор глубоко убежден в том, что “добротная” работа адвоката по делу -- это тоже хороший результат: для дела, судьбы подзащитного, самого адвоката, законности, общества.