Глава VII. Судьба процессуальных гарантий

Конституция РФ и уголовно-процессуальное законодательство о правовых гарантиях

Если судебная реформа проводится во имя ограждения правосудия от бюрократического произвола государственной машины, если в центре реформы идея защиты прав человека и торжества справедливости, то наращивание гарантий прав участников судебного процесса — одно из главных ее направлений. Это понятно не только юристу. Вспомним, как шла обработка общественного сознания с принятием каждой советской Конституции: доказывалось, что права граждан, перечисленные в ней, реально гарантированы. Правда, гарантии на поверку оказывались фиктивными, но понимал это не каждый.

В пору судебно-правовых реформ проблема гарантий приобретает исключительную остроту. Они становятся критерием оценки подлинных намерений законодателя, позволяя отделить от настоящих правовых актов акты популистско-агитационного значения. Первые создают прочную основу правовой системы. Вторые расцвечивают правовую ткань лозунгами и декларациями, делая ее красивой, но непригодной для употребления. Норма права или то, что выдается за нее, превращается в лозунг, если за ней не стоят социально-экономические, политические, правовые гарантии. Лозунги в правовой системе далеко не безобидны. Они ложь выдают за действительность, намерения за реальные меры.

Не свободна и ныне действующая Конституция РФ от декларативных положений. «Права потерпевших от преступлений… охраняются законом», — записано в ст. 52. Каким законом? Тем, который обязывает органы МВД регистрировать заявления о преступлениях, а суд, прокурора, следователя, и орган дознания — возбудить уголовное дело, принять все меры к установлению события преступления и лиц, виновных в совершении преступлений? Но известно, что органы МВД не регистрируют значительную часть заявлений о преступлениях, что до 50% зарегистрированных преступлений не раскрывается, что даже дела о расследованных преступлениях не всегда доводятся до законного приговора, что потерпевший от преступления лишь в крайне редких случаях получает минимальную компенсацию причиненного ему материального ущерба, не говоря уж об ущербе морально-психологическом.

Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, на охрану здоровья, на жилище… и т. д., записано в одобренной народом Конституции 1993 г. В какой отдаленной перспективе будут реализованы эти права, да и права ли это, или очередной миф о светлом будущем? Реальные гарантии этих прав не просматриваются в Основном законе, который настойчиво и безоговорочно относят к законам прямого действия, исходя из формулировки ст. 15, ч. 1.

При оценке Конституции РФ и определении условий ее применения требуется дифференцированный подход к различным ее разделам, принципам и нормам.

Нельзя не видеть того, что общие положения и нормы, составляющие Конституцию, имеют различную юридическую природу. Одни из них применимы непосредственно, другие нуждаются в разработке механизма применения, третьи уже имеют этот механизм в отраслевом законодательстве, например некоторые традиционные принципы судопроизводства, переходящие из одной Конституции в другую. Соответственно, потребность обеспечения конституционных положений правовыми гарантиями, может быть различной.

Так, положение ст. 39 Конституции о том, что каждому гарантируется социальное обеспечение по возрасту, в случае болезни, инвалидности и т. д., для реализации требует не только создания пенсионного фонда, но и установления источников его перманентного формирования, правовых условий участия различных субъектов в отчислениях в этот фонд, развитой системы пенсионного законодательства, основанного на принципе социальной справедливости. Конституционные принципы правосудия, такие, как презумпция невиновности (ст. 49), судебной защиты прав и свобод граждан (ст. 46), свидетельского иммунитета (ст. 51) и др., как правило, обеспечены действующим процессуальным законодательством и речь может идти только о его совершенствовании. А такие нормы, как недопустимость повторного осуждения за одно и то же преступление (ст. 50), освобождении обвиняемого от обязанности доказывать свою невиновность (ст. 49, ч. 2), кажется, не нуждаются ни в комментариях, ни в поиске особых условий их реализации, — они могут действовать прямо и непосредственно. Верховный Суд РФ, готовя постановление «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» (октябрь 1995 г.), разъясняя ст. 15, ч. 1 Конституции, вынужден был использовать именно такого рода дифференцированный подход к конституционным положениям. «Судам при рассмотрении дел, — записано в ст. 1 Постановления Пленума, — надлежит применять Конституцию РФ в качестве акта прямого действия во всех необходимых случаях, в том числе когда нормой Конституции полно регламентированы закрепленные в ней положения, которые, исходя из смысла этой нормы, не требуют дополнительной регламентации…». Далее выделяются нормы неопределенные, бланкетные (отсылочные), либо оценочные, и Верховный Суд разъясняет, как поступать судам в этих случаях.

Несмотря на наличие многих декларативных положений, несомненным достоинством Конституции РФ 1993 г. является детальная проработка раздела о правах и свободах человека и гражданина с учетом соответствующих международных пактов, принятых в разное время международными организациями. Предусмотрены и правовые средства их защиты, многие из которых могут рассматриваться как процессуальные гарантии прав участников уголовного судопроизводства.

Таковы, например, положения ст. ст. 22, 23, 25 о судебном контроле за применением мер процессуального принуждения, связанных с ограничением свободы, личной неприкосновенности, неприкосновенности частной жизни, жилища. Усложнение процессуальной процедуры в данных случаях может быть признано оправданным важным значением защищаемых благ.

Ориентация Конституции и последующей законодательной практики России на международные пакты о правах человека существенно расширили и права личности и гарантии этих прав за годы судебной реформы.

Такими крупными достижениями конституционного (и соответствующего отраслевого права) является право каждого задержанного и заключенного под стражу пользоваться помощью адвоката (ст. 48, ч. 2), недопустимость использования доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ст. 50, ч. 2), освобождение от обязанности свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников (ст. 51), осуществление судопроизводства на основе состязательности и равенства сторон (ст. 123, ч. 3), неприкосновенность и несменяемость судей (ст. ст. 121, 122).

Уже в ходе реформы указанные принципы и нормы были практически воплощены в правовую жизнь государства.

Чтобы оценить значение этих достижений, достаточно вспомнить правовые условия, подготовившие разгул судебных и внесудебных репрессий периода культа Сталина.

При совершенствовании действующего ныне УПК 1960 г., а также при подготовке нескольких вариантов проекта УПК РФ, положения Конституции 1993 г. (и Конституции 1978 г., с последующими поправками) учитывались, оснащаясь дополнительными процессуальными гарантиями, призванными ограничить возможности произвольного усмотрения правоприменителя в сфере уголовного судопроизводства. Все это позволяло некоторым теоретикам отождествлять уголовно-процессуальное право с системой гарантий. И с этим можно было бы согласиться, если бы процесс законотворчества не отличался противоречивостью и синхронно с гарантиями прав обвиняемого развивались гарантии правосудия и прав других участников процесса. К сожалению, равновесие было нарушено в силу ряда исторических причин, а судебная реформа 90-х годов не спешила с устранением дисбаланса.

Более того, дисбаланс нарастал при одностороннем истолковании некоторых положений Конституции, угрожая новыми осложнениями правоприменительной деятельности.

С двумя такими случаями, имеющими прямое отношение к гарантиям прав личности в уголовном судопроизводстве, пришлось столкнуться в конце 1995 года высоким инстанциям судебной власти.

Пока эти конфликтные ситуации не решены окончательно, ограничимся изложением своего видения их перспективы, тем более, что нам пришлось готовить соответствующие заключения по просьбе Генеральной прокуратуры и КС РФ.

Первый случай касается возможности распространения положения ч. 1 ст. 46 Конституции РФ на уголовное судопроизводство.

Статья Конституции гласит: «Каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод».

Адвокат П., ссылаясь на эту статью, обратился в суд с жалобой на действия следователя и прокурора Грачевского района Ставропольского края, отказавших ему в свидании с подзащитным.

Возник вопрос о подведомственности такого рода споров. Дело дошло до Президиума Верховного Суда РФ, который своим постановлением от 9 августа 1995 г. вопрос решил в пользу жалобщика, отклонив протест заместителя Генерального прокурора. (В протесте ставился вопрос о том, что порядок обжалования действий и решений следователя и прокурора по уголовному делу урегулирован ст. ст. 218, 220 УПК РФ и жалоба адвоката П. должна рассматриваться вышестоящим прокурором, но не судом).

Решение Президиума Верховного суда РФ по этому делу имеет значение прецедента огромной важности, ибо открывает возможность обжалования в суд любого следственного действия. При активном и недобросовестном использовании сторонами такой возможности предварительное следствие может быть парализовано. Стирается грань между процессуальными стадиями, между функцией уголовного преследования и функцией правосудия. Ставится под сомнение само существование континентального процесса смешанного типа, при котором предварительное следствие отделено от судебного разбирательства.

Просчитывались ли такие последствия авторами ст. 46, ч. 1 Конституции, или эта норма истолкована Верховным Судом необоснованно расширительно?

Вот изложение нашего коллективного заключения по этому случаю 48.

Статья 46 Конституции РФ лишь провозглашает право каждого гражданина на судебную защиту его прав и свобод, (но не устанавливает механизм реализации этого права. Подобная необходимость существует; и решение этого вопроса представляется существенным, поскольку порядок осуществления указанного права в уголовном судопроизводстве имеет свою специфику.

Порядок обжалования в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан, регламентирован Законом РФ от 27 апреля 1993 года. Статья 3 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», определяющая пределы его действия, устанавливает два исключения: в отношении действий и решений, проверка которых отнесена к исключительной компетенции Конституционного Суда РФ, а также тех, в отношении которых законодательством установлен иной порядок судебного обжалования. (В Законе СССР «О порядке обжалования в суд неправомерных действий должностных лиц, ущемляющих права граждан» от 30 июня 1987 года в статье 3 об этом говорилось более определено: «в отношении которых уголовно-процессуальным … законодательством … предусмотрен иной порядок обжалования»).

Закон РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» от 27 апреля 1993 года явно не рассчитан на рассмотрение жалоб на действия и решения, принимаемые в уголовном судопроизводстве:

а) подача жалобы на основании данного Закона оплачивается пошлиной (часть 7 статьи 4), чего в уголовном процессе нет и быть не может;

б) предусмотренные в Законе сроки обращения с жалобой (статья 5), исполнения решения суда (статья 8) по своей длительности неприемлемы в уголовном процессе, где сроки установлены предельно краткие (статьи 220, ч. 1, 220, ч. 2 УПК РСФСР);

в) УПК строго регламентирует порядок рассмотрения жалобы, в частности, участие лица, обратившегося с жалобой, защитника, прокурора, законного представителя, гарантируя таким образом права человека, чего нет в таком объеме в гражданском процессе.

Неограниченный судебный контроль в досудебных стадиях размывает рамки между досудебными и судебными стадиями уголовного судопроизводства. Создается положение, при котором следственные органы и прокуратура утрачивают возможность планомерного расследования преступления, сформулировать и обосновать свои выводы и представить их на рассмотрение суда; искажается структура уголовного судопроизводства, что отнюдь не диктуется международными пактами о правах человека.

Последние лишь требуют, чтобы обвиняемому было предоставлено право справедливого публичного рассмотрения судом предъявленного ему обвинения (статья 10 Всеобщей декларации прав человека, статья 14 Международного пакта о гражданских и политических правах, статья 6 Европейской конвенции о защите прав и свобод человека).

В основе уголовного судопроизводства лежит принцип разделения функций, что позволяет каждому из участвующих в нем государственных органов в максимальной мере способствовать решению поставленных задач. Безграничное расширение судебного контроля неминуемо ведет к подмене прокурорского надзора, к свертыванию надзорной деятельности прокуратуры по предупреждению, выявлению и устранению нарушений закона. Судебный контроль на предварительном следствии имеет смысл как дополнительная гарантия обеспечения законности при расследовании преступлений, а не как средство подавления существующей системы гарантий законности.

В заключении делается вывод о том, что вопрос о порядке применения ст. 46 Конституции РФ в уголовном процессе должен быть решен путем толкования этой статьи Конституционным Судом Российской Федерации с учетом особенностей правового регулирования сферы уголовного судопроизводства.

Второй, возникший в практике спорный случай, касается применения ст. 48, ч. 1 Конституции РФ: «Каждому гарантируется право на получение квалифицированной юридической помощи».

Возможно ли принудительное отстранение органами расследования или судом от участия в процессе адвоката-защитника, избранного обвиняемым, по мотивам, не связанным ни с его поведением, ни с его профессиональными качествами?

Именно такой вопрос вытекал из жалоб граждан Г., С. и др., поступивших в сентябре-октябре 1995 г. в Конституционный Суд РФ, считавших противоречащими Конституции РФ решения Главной военной прокуратуры и Военного суда Московского военного округа об отстранении, от участия в процессе адвокатов, не имеющих «допуска» к материалам дела, содержащим сведения, составляющие государственную тайну.

Вопрос, не представлявший сложности с точки зрения нашего традиционного мышления и многолетней судебной практики советского периода, ныне вызвал неоднозначные ответы.

Приведем с некоторыми сокращениями свое заключение, подготовленное по запросу судьи Конституционного Суда. Оно в отдельных частях не бесспорно, но это лишь иллюстрирует реальные сложности прямого применения в судопроизводстве конституционных гарантий.

А. Любое стеснение права обвиняемого избирать защитника по своему усмотрению (при условии, разумеется, согласия избранного защитника и его правомочности представлять интересы обвиняемого) следует расценивать как ущемление права на защиту.

Этот вывод может быть косвенно обоснован ссылкой на ст. 48 Конституции РФ, ибо право каждого на квалифицированную юридическую помощь, провозглашаемое этой статьей, предполагает выбор защитника и оценку его квалификации заинтересованным лицом — в нашем случае обвиняемым.

Более четкие суждения по этому поводу содержатся в ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 г. (ратифицированного Президиумом Верховного Совета СССР 18 сентября 1973 г.) «Каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему уголовного обвинения … сноситься с выбранным им самим защитником».

Действующий УПК РФ предусматривает случаи принудительной замены избранного обвиняемым (подозреваемым) защитника в случае неявки последнего в установленный срок — ст. 47, ч. 2, 201, ч. 2. Замена неявившегося защитника в суде допускается лишь с согласия подсудимого — ст. 251, ч. 2).

Здесь, как видим, речь не идет о принудительной замене защитника по причине, которая была бы связана с охраной государственной тайны. Нет этого основания отвода и в перечне обстоятельств, исключающих участие в деле адвоката, изложенных в ст. 671 УПК.

Нормы адвокатской этики относят право выбора обвиняемым защитника к числу бесспорных и нравственно оправданных, ибо доверительные отношения защитника и подзащитного — необходимая предпосылка эффективной реализации процессуальной функции защиты.

Б. Для охраны государственной тайны действующий УПК РФ содержит следующие процессуальные гарантии: проведение закрытого судебного разбирательства — ст. 18 УПК; и запрет разглашения данных предварительного следствия — ст. 139 УПК.

Это скорее квази-гарантии, ибо закрытое судебное заседание осуществляется «с соблюдением всех правил судопроизводства» и, разумеется, не является «закрытым» для многочисленных участников процесса. Что же касается ст. 139, то она не определяет предмет следственной тайны. Можно лишь предполагать с большой натяжкой, что государственная тайна входит составной частью в следственную тайну. К тому же ст. 139 не указывает временные границы конфиденциальности. Приемлемым может быть вывод, что с окончанием расследования обязательства, принятые на себя участниками процесса в силу ст. 139, прекращают свое действие.

В. В годы, предшествующие нынешним демократическим преобразованиям, гарантии сохранения государственной тайны лежали вне процессуального законодательства.

Органы госбезопасности оформляли так называемый допуск к секретной работе на отдельных судей, адвокатов, прокуроров. Подбирались и народные заседатели «с допуском». Оформлению допуска предшествовала негласная проверка лица, что в условиях демократии едва ли будет приветствоваться с позиции защиты прав человека. Существовали до последнего времени специальные суды при режимных предприятиях и специальные коллегии адвокатов. Их легитимность была сомнительной (законодательство о судоустройстве и адвокатуре не предусматривало таких образований) и потому скрывалась наряду с государственной тайной.

Любопытно, что и предложенные на сегодня проекты УПК РФ, расширив понятие охраняемой законом тайны (государственной, военной, коммерческой и иной) не предусмотрели новых, действенных процессуальных гарантий ее обеспечения.

Видимо, решение КС может указать на эти недостатки действующего уголовно-процессуального законодательства и предложенных проектов УПК РФ.

Г. Попытка принудительной замены адвоката по делу Г. и другим аналогичным делам на адвоката «с допуском» не решает проблему охраны государственной тайны в судопроизводстве.

Рассматриваемая проблема имеет более широкое значение и относится, как нетрудно заметить, не только к адвокату. В делах, содержащих сведения, составляющие государственную тайну, могут участвовать потерпевший и его представитель. По групповому делу могут участвовать обвиняемые, которым эти сведения известны не были. УПК не предусматривает ни возможность отстранения их от участия в деле, ни ограничений их права на ознакомление с делом и исследование доказательств.

С распространением суда присяжных несомненно возникает вопрос: как быть с присяжными заседателями. Ведь обеспечить участие 14-ти заседателей, имеющих допуск, невозможно, да и отбор их по этому признаку недопустим. Кстати, Закон от 16 июля 1993 г., которым введен суд присяжных, такого основания для исключения гражданина из списка присяжных заседателей, как отсутствие «допуска» не предусматривает (ст. 80).

Д. Уголовное судопроизводство не может регулироваться законом, не включенным в правовую ткань УПК.

В соответствии с ч. 1 ст. 1 действующего УПК «порядок производства по уголовным делам на территории РСФСР определяется Основами уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и издаваемыми в соответствии с ними другими законами Союза ССР и уголовно-процессуальным кодексом РСФСР».

Правда, ныне эта мысль оспаривается, ибо в ходу утверждение и о прямом действии Конституции РФ, и о действии общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров РФ, непосредственно определяющих порядок производства по уголовным делам 49. Но ведь в Конституции и международных пактах положения чаще всего носят характер общих принципов и для реализации нуждаются в правовом механизме, определяемом отраслевыми законами.

То, что обращено к законодателю, недопустимо навязывать правоприменителю, если мы не отказываемся от принципа единой законности в стране, если мы не ищем сознательно способов разрушения национальной правовой системы и наращивания правового нигилизма.

Тем более нельзя согласиться с признанием за такими законодательными актами, как законы о государственной тайне, об оперативно-розыскной деятельности и т. п., значения «актов прямого действия» в сфере уголовно-процессуальных правоотношений. Законодатель обязан, как это всегда было, принимая такие законы и видя их связь с процессуальными правилами, вносить одновременно соответствующие изменения в УПК, либо так формулировать нормы, чтобы они действующему УПК не противоречили.

Если принять иную точку зрения и согласиться с распространением действия Закона РФ «О государственной тайне» на уголовное судопроизводство (ст. 1 этого Закона объявляет его обязательным для всех ветвей власти, в том числе и судебной), то в этом случае придется признать, что он не дополняет систему процессуальных гарантий охраны государственной тайны.

Указание ст. 5 этого Закона на то, что органы судебной власти «обеспечивают в ходе рассмотрения указанных дел защиту государственной тайны», не предлагает правового механизма такого обеспечения и, что тоже важно, не упоминает о соответствующей обязанности органов прокуратуры и расследования. Тайна, таким образом, может быть безнаказанно разглашена до поступления дела в суд.

Ст. 21 Закона определяет порядок допуска к ней должностных лиц и граждан. Этот порядок связан с существенными ограничениям прав «допускаемого».

И здесь возникает весьма сложный вопрос о пределах действия ст. 55, ч. 3 Конституции РФ о возможности ограничения прав и свобод человека. На него, как представляется, ответ следует искать в ст. 56, ч. 3 Конституции, не допускающей ограничения важных для наших рассуждений прав, предусмотренных ст. ст. 48 и 24 Конституции даже в условиях чрезвычайного положения.

По имеющимся в нашем распоряжении данным, в странах Запада (США, Франция) ограничений права на защиту по мотивам защиты государственной тайны не существует. В ФРГ в 1974 г. был принят закон, согласно которому по делам о политических преступлениях защитник должен быть исключен из процесса, если его участие создавало бы угрозу безопасности ФРГ. Здесь речь идет о защите государственной тайны, причем вывод о благонадежности защитника основывается на данных, собираемых негласно органами госбезопасности. Такой вариант для нас неприемлем, ибо Конституция РФ (ст. 24, ч. 1) не допускает сбор информации о частной жизни лица без его согласия.

Как и во многих других случаях тупиковых правовых ситуаций, создаваемых Конституцией РФ, возникает мысль о необходимости ее совершенствования путем внесения поправок и дополнений. Но ст. ст. 134–137 делают этот процесс практически бесперспективным.

Е. Элементарным решением вопроса охраны государственной тайны, казалось бы, является предупреждение участников процесса о недопустимости ее разглашения и об ответственности по ст. 283 УК 50. Но здесь возникают новые сложности.

Дело в том, что ст. 283 УК РФ предусматривает уголовную ответственность специального субъекта, каковым является лишь лицо, которому гостайна была доверена по службе или работе.

С натяжкой можно утверждать, что этим лицом может быть адвокат и предупредить его об ответственности по этой статье. А как быть с непрофессиональными защитниками (ст. 47, ч. 4 УПК), законными представителями и близкими родственниками обвиняемого (ст. 34, п. 8, 9 УПК), потерпевшим, гражданским истцом и ответчиком и их представителями, наконец, как быть с обвиняемыми, не имевшими допуска к гостайне, свидетелями, экспертами, специалистами, заседателями?

Изложенное позволило сформулировать следующие выводы.

1. Обжалованные в Конституционный Суд решения Военного Суда Московского военного округа и Главной военной прокуратуры об отстранении адвокатов из процесса под предлогом отсутствия у них «допуска» к ознакомлению с документами, содержащими сведения, подпадающие под понятие государственной тайны, не имеют законного обоснования и сопряжены с ущемлением права обвиняемого на защиту.

2. Действующее уголовно-процессуальное законодательство (и подготовленные проекты УПК РФ) не содержит реальных правовых гарантий охраны государственной, военной, коммерческой и другой тайны.

Попытка распространить на уголовно-процессуальные правоотношения нормы административного права теоретически несостоятельна и практически бесполезна, ибо эти законы (в частности, Закон об охране государственной тайны) также не содержат правового механизма защиты в условиях уголовного судопроизводства охраняемой законом государственной тайны. Попытки эти к тому же вступают в противоречие с положениями Конституции РФ и международными пактами о правах человека.

3. Может быть признано приемлемым предупреждение участвующего в судопроизводстве адвоката (независимо от наличия допуска) о недопустимости разглашения государственной тайны и об уголовной ответственности за такое разглашение, но это не решает всего комплекса возникших вопросов 51.

В приведенном заключении наиболее уязвимой является мысль о том, что УПК, отвечающий требованиям Конституции, должен быть признан единственным правовым актом, определяющим порядок производства по уголовным делам.

Отстаивая ее, мы опираемся не только на многолетнюю традицию отечественного уголовного судопроизводства, но и на идею единой законности и правовой определенности, отвечающей конституционному принципу равенства всех перед законом и судом. Выше уже приводились примеры отступления от этого принципа, ведущие к дестабилизации правовой системы, к созданию правовых льгот для отдельных социальных слоев, к разложению правового сознания. Эти примеры в ходе судебных реформ, к сожалению, множатся. И некоторые из них ведут к размыванию процессуальной системы, что не может и не должно иметь оправдания.

Так, за пределами УПК и Конституции, создаются дополнительные процессуальные гарантии, которые законодатель не спешит вводить в УПК, может быть в силу их сомнительности. Но их неукоснительное соблюдение обеспечивается заинтересованными органами и лицами.

Например, в Законе, не имеющем, казалось бы, к УПК прямого отношения, записано не вытекающее из Конституции правило: «Кандидат после регистрации не может быть привлечен без согласия прокурора (соответственно уровню выборов) к уголовной ответственности, арестован или подвергнут мерам административного взыскания, налагаемым в судебном порядке» 52. В УПК и даже в проектах УПК РФ такой нормы нет, как нет и норм об особом порядке привлечения к уголовной и административной ответственности депутатов, судей и некоторых других категорий должностных лиц.

Наряду с созданием квази-гарантий и гарантий-льгот для избранных, отмечается и противоположный процесс — процесс отказа от традиционных, давно ставших привычными для правоприменителя процессуальных гарантий.

Многие акты судебной реформы стали на этот неблагодарный путь разрушения системы процессуальных гарантий, внося элементы субъективизма и непредсказуемости в процессуальную деятельность. Это мы отчетливо увидели на примере ущербного закона о суде присяжных. Увидим ниже и на других примерах, в отдельности кажущихся случайными неудачными решениями частных вопросов судопроизводства, а на деле составляющих определенную тенденцию. Не хочется думать, что в этой тенденции проявляется кем-то запрограммированная линия на движение в противоположную сторону от декларированного правового государства. Но и поверить в случайные ошибки профессионально малокомпетентных законотворцев трудно. Они ведь окружены специалистами высокого класса, расходы на советников не считаются. Достаточно было и предупредительной критики.

Комитет Конституционного надзора СССР в своем решении от 3 апреля 1991 г. записал в назидание законодателю: «Снижение ранее установленного уровня обеспечения конституционных прав и свобод, хотя бы некоторых категорий граждан, не согласуется с положениями ст. 39 Конституции СССР … международно-правовыми обязательствами СССР и потому недопустимо».

Речь шла об обеспечении права обвиняемого на защиту, т. е. о процессуальных гарантиях.

Комитет просуществовал менее двух лет (апрель 1990 г. — декабрь 1991 г.). Но одно это решение, если бы даже не было других, обеспечит ему добрую славу в истории отечественного правотворчества.

Может быть творцы Конституции помнили еще эту рекомендацию Комитета, формулируя ст. 52, ч. 2: «В Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина». Жаль, что эта хорошая норма не обременена указаниями на гарантии прав и свобод. Ведь сказать, что права и свободы человека и гражданина неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения (ст. 17, ч. 2 Конституции), или что они «являются непосредственно действующими» (ст. 18) еще не значит обеспечить их действие реально, защитить их от произвола властей или попрания преступными посягательствами.

Может быть, требования такого рода к Основному закону страны являются чрезмерными. Ведь механизм реализации права и общеправовые принципы не одно и то же. Потому вернемся к уголовно-процессуальной материи, к соответствующим Указам Президента РФ и законодательным актам судебной реформы, ее достижениям и недостаткам.

От независимости суда к бесконтрольности судей

Толковые словари русского языка утверждают, что реформ отрицательных не бывает. Так, Советский энциклопедический словарь (М., 1980) к реформам относит преобразование, изменение, переустройство какой-либо стороны общественной жизни, социальной структуры обычно более или менее прогрессивного характера. Словарь русского языка С. И. Ожегова (М., 1953) более категоричен: реформа есть преобразование, изменение чего-нибудь с целью улучшения. Для Владимира Даля слово «реформа», видимо, не было достаточно актуальным, он использует слово «реформация» в его буквальном латинском значении как преобразование, преимущественно с религиозным оттенком 53.

Будем ориентироваться на современных, более искушенных в дефинициях авторов и признаем, что реформы со знаком минус — это и не реформы вовсе, а скорее — контрреформы, решения реакционного характера, препятствующие прогрессивному развитию общества или института, обращающие их вспять от достигнутого.

Именно таких решений за короткое время судебных реформ в Российской Федерации (1991–1996 гг.) накопилось немало. Говорить о них на фоне успехов кажется не очень уместным, ибо это как бы снижает эйфорию от торжества демократических преобразований. Но необходима. Законодатель обязан быть достаточно проницательным, чтобы прогнозировать не только сиюминутные, но и отдаленные результаты своих мер. И если он не всегда демонстрирует это качество под влиянием политической или экономической конъюнктуры, групповых интересов, явного или скрытого лоббирования — это не только его беда, это беда общества, иногда на многие годы. Наука не всегда в состоянии упредить принятие неудачных законов, часто потому, что к ней плохо прислушиваются, иногда потому, что не те ученые и не так, как надо, ее представляют. Однако науке принадлежит последнее слово в оценке сущего и никто этого ее права ограничить не может. Разумеется, — в демократическом обществе, не посылающем ученых ни на костер, ни в учреждения «прославленного» ГУЛАГа.

Судебная реформа начиналась с создания системы правовых и социальных гарантий независимости суда. И в этом направлении многое сделано.

Независимость судей, пожалуй, одно из важнейших условий подлинного правосудия. Без него не может быть ни всестороннего и объективного исследования обстоятельств дела, ни справедливого решения. Да и сама цель судебного познания — установление истины — едва ли возможна как ориентир деятельности профессиональных участников процесса без подлинной независимости судей. Она неизбежно уступает место другим целям, далеким от имманентных задач судопроизводства. Это — элементарная мысль и она выше была проиллюстрирована нами.

Демократизация правосудия, формирование судебной власти, ориентированной на правозащитную функцию, имеющую первостепенное значение для гражданского общества и рядовых его членов, должна начинаться с создания объективных правовых, социально-экономических, политических, организационных предпосылок судейской независимости. И, разумеется, внутренних субъективных предпосылок — высокого профессионализма и нравственно-психологических качеств судьи, повышающих его иммунитет к внешним давлениям и соблазнам. Предшествующая отечественная юридическая наука, особенно уголовно-процессуальная, немало сделала, чтобы подготовить законодателя к усвоению этих простых истин 54. И следует признать, что Закон о статусе судей в Российской Федерации (26 июня 1992 г.) отразил их в значительной степени.

В качестве гарантий независимости названы:

а) процедура правосудия, под которой имеется в виду процессуальная форма (ГПК, УПК) для судов общей юрисдикции, специальные процессуальные условия деятельности арбитражных судов (АПК) и Конституционного Суда;

б) установленная специальным законом ответственность за вмешательство в деятельность по отправлению правосудия со стороны кого бы то ни было;

в) неприкосновенность и несменяемость судьи. При этом неприкосновенность судьи распространяется на его жилище и служебные помещения, используемый им транспорт и средства связи, его имущество и документы.

Судья не подлежит административной и дисциплинарной ответственности. Уголовное дело против судьи может быть возбуждено только Генеральным прокурором РФ с согласия соответствующей квалификационной коллегии судей.

В требования к кандидатам в судьи и судьям, обеспечивающие их нравственно-психологические и профессиональные качества, отнесены цензы образования, возраста, сдача квалификационного экзамена, запрет принадлежности к политическим партиям, запреты заниматься предпринимательской деятельностью, быть депутатом. «Судья … должен избегать всего, что могло бы умалить авторитет судебной власти, достоинство судьи или вызвать сомнение в его объективности, справедливости и беспристрастности» (из ст. 3).

Об этом им приносится присяга со ссылкой на долг и совесть судьи (ст. 8).

К социальным гарантиям правосудия и судейской независимости закон отнес широкий набор материальных благ — соответствующий уровень зарплаты, жилищного и пенсионного обеспечения и ряд мер социальной защиты (ст. ст. 19, 20).

Все это является серьезным залогом не только стабилизации судейского корпуса, но и обновления его за счет людей способных, профессионально компетентных, совестливых. В конечном счете — залогом возвращения отечественному правосудию его общественного престижа.

Гарантии судейской независимости и социальные гарантии судей и членов их семей были существенно расширены Законом РФ от 21 июня 1995 «О внесении дополнений и изменений в Закон РФ «О статусе судей в Российской Федерации». В число требований, предъявляемых к кандидатам в судьи, включен стаж работы по юридической специальности не менее пяти лет. Установлено обязательное государственное страхование жизни, здоровья и имущества судьи на сумму его пятнадцатилетней заработной платы, установлены надбавки к зарплате за ученую степень и почетное звание заслуженного юриста РФ, предусмотрена 50-процентная доплата к должностному окладу за особые условия труда, помимо доплат за квалификационный класс и выслугу лет, установлены дополнительные гарантии обеспечения судей жильем.

Судья, находящийся в отставке, может быть с его согласия привлечен к осуществлению правосудия на срок до одного года.

Повышению престижа судейской профессии и обеспечению независимости и неприкосновенности судьи служат положения Закона «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов от 22 марта 1995 г. (Российская газета, 1995, 26 апр.). К числу мер безопасности отнесены: личная охрана, охрана жилища и имущества, выдача оружия, специальных средств индивидуальной защиты и оповещения об опасности, временное помещение в безопасное место, обеспечение конфиденциальности сведений о защищаемых лицах и др.

Укрепляется судебная власть, — читаем мы в связи с этим комментарии прессы.

Этот процесс можно было бы только приветствовать, если бы он влек однозначно положительные последствия. Однако, как уже неоднократно замечено, многие из принятых мер гипертрофируют судейскую независимость, открывают путь к бесконтрольности и произволу. Появились разговоры о коррумпированности судейского корпуса, и надо признать, что новые условия работы судов дают повод для этого. Явственно обозначилась тенденция к упрощению процессуальной формы правосудия, к снижению уровня внешнего контроля.

Одной из радикальных идей судебно-правовой реформы, как отмечалось, является расширение гарантий конституционных прав и свобод личности, в частности, процессуальных гарантий, обеспечивающих непредвзятое справедливое судопроизводство.

В уголовно-процессуальном законодательстве известные шаги в этом направлении были сделаны, если иметь в виду расширение права на защиту подозреваемого; участие защитника в деле с раннего этапа расследования с соответствующим расширением его прав; установление процедуры судебной проверки законности ареста в качестве меры пресечения и продления срока содержания под стражей.

Но на этом, в сущности, закончилась демократизация процесса. Далее начались упрощения с принесением процессуальных гарантий в жертву соображениям практической целесообразности.

Справедливость требует отметить, что некоторое упрощение процессуальной формы путем углубления ее дифференциации в зависимости от характера и тяжести преступления началось задолго до реформ 90-х годов.

Так, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1966 г. был введен упрощенный порядок досудебной подготовки материалов дел о простом, неквалифицированном хулиганстве (ч. 1 ст. 206 УК РСФСР). Этим было положено начало появлению протокольной формы. Несколько позже этот порядок был распространен на досудебную подготовку материалов о мелких хищениях государственного и общественного имущества (ст. 96, ч. 1 УК РСФСР).

Постепенно протокольная форма распространялась на все новые составы преступления, в основном малозначительные и, наконец, по закону РФ от 29 мая 1992 г. стала охватывать около 60 составов, далеко не всегда отличающихся малозначительностью, — ст. 414 УПК РФ.

Суть протокольной формы в том, что расследование и дознание в общепринятой форме по этим делам не производится. Орган дознания, не возбуждая уголовного дела, составляет протокол об обстоятельствах совершенного преступления, отбирает объяснения у правонарушителя и свидетелей, собирает иные фактические данные и через начальника органа дознания направляет материал с санкцией прокурора в суд.

В суде дело рассматривается по обычной процедуре, не считая того, что суд и возбуждает дело, и формулирует обвинение. С момента рождения протокольной формы она подвергалась критике со стороны многих процессуалистов за отказ от привычных процессуальных гарантий, свойственных предварительному следствию, за возложение на суд неприемлемых для правосудия функций по возбуждению дела и предъявлению обвинения 55.

Законодатель не устранил этих недостатков процессуальной формы. Напротив, в период реформ начала 90-х годов усугубил их, существенно расширив применение упрощенной формы досудебного производства и одновременно упростил стадию судебного разбирательства, передав эти дела на единоличное рассмотрение судьи.

Можно бы смириться с таким упрощением процессуальной формы, влекущим отказ от многих гарантий прав личности, как мерой вынужденной. Однако упрощение судопроизводства, чреватое нарушениями законности и прав человека, вылилось в устойчивую тенденцию периода судебной реформы.

Ликвидировалась стадия предания суду, служившая хотя и слабым, но все же фильтром, сдерживавшим необоснованную передачу суду первой инстанции плохо расследованных дел, с явно необоснованными обвинениями и грубыми нарушениями прав участников процесса — Закон 29 мая 1992 г.

Упразднены распорядительные заседания, ранее проводившиеся в обязательном порядке с участием народных заседателей, прокурора с приглашением заинтересованных лиц. Теперь все вопросы судья решает единолично, включая прекращение дела, приостановление производства, возвращение дела для дополнительного расследования, изменение меры пресечения, а затем, как увидим, и единоличное рассмотрение по существу. Открываются широкие возможности для злоупотреблений.

Можно утверждать, что роль народных заседателей в решении этих вопросов была мало эффективной. И все же это было гласное судопроизводство с участием сторон. Теперь этих гарантий объективности и законности нет, и они ничем не заменены.

Продолжением линии на сворачивание процессуальных гарантий явился отказ от принципа коллегиальности судебного разбирательства в суде первой инстанции. Законом РФ от 29 мая 1992 г. «О внесении дополнений и изменений в Закон РФ «О судоустройстве РСФСР» УПК и ГПК РСФСР» был установлен единоличный порядок рассмотрения уголовных дел о преступлениях, предусмотренных перечнем конкретных норм УК РСФСР. Этот перечень содержит около 70 статей, охватывающих ориентировочно около 80 составов преступлений. Кроме того, предусматривалась возможность единоличного рассмотрения дел «с согласия обвиняемого» еще приблизительно по 70 составам преступлений. В первом случае речь шла в основном о малозначительных преступлениях с мерой наказания до одного года лишения свободы или более мягкой. Во втором случае — с наказанием до 3-х лет лишения свободы.

В связи с подготовкой Закона о суде присяжных началась пропаганда идеи дальнейшего расширения единоличного порядка рассмотрения уголовных дел с мерой наказания до 5 лет лишения свободы включительно 56. Особую активность в отстаивании этой идеи проявило ГПУ при Президенте РФ, которое готовило проекты ряда законов в русле судебной реформы, именуя возможное поэтапное введение суда присяжных то экспериментом, то альтернативным судопроизводством.

Но ведь введение единоличного судопроизводства по уголовным делам с наказанием до 5 лет лишения свободы означало возможность вынесения одним судьей приговоров по большей части всех уголовных дел 57.

Закон о суде присяжных воплотил эту идею: им вводится новая редакция ст. 35 УПК РСФСР (ранее измененная Законом от 29 мая 1992 г.): «С согласия обвиняемого судья единолично рассматривает также дела о преступлениях, за которые не может быть назначено более строгое наказание, чем лишение свободы сроком на пять лет».

Значит, до 5 лет лишения свободы может определить судья единолично и не больше. Но этот вывод поставлен под сомнение тем же законом, ибо он дополняет ст. 267 частями третьей и четвертой следующего содержания:

«В случае если обвиняемый согласился на рассмотрение его дела коллегией судей, суд назначает разбирательство дела в составе судьи и двух народных заседателей, либо трех профессиональных судей …

Если разбирательство дела было начато судом в составе судьи и двух народных заседателей, председательствующий, когда настоящий Кодекс позволяет рассматривать это дело судье единолично, либо коллегией судей, может выяснить у подсудимых, согласны ли они на соответствующее изменение суда. В случае если все подсудимые согласились на изменение состава суда, председательствующий продолжает судебное заседание единолично, без участия заседателей, либо объявляет перерыв или откладывает дело и принимает меры к замене народных заседателей профессиональными судьями».

Так пишутся у нас законы. Будем надеяться, что и подсудимые, и наши читатели окажутся сообразительнее нас и поймут, корректирует ли эта статья часть третью ст. 35 в новой редакции, или она составлена в строгом соответствии с ней. Мы готовы склониться ко второму варианту, чтобы не уличать авторов в противоречиях, действительных или мнимых. Отметим попутно, что это не единственная сложность, свидетельствующая о низком уровне юридической техники: нужно не раз проанализировать весьма объемный текст (три полосы в газете), чтобы уяснить, что профессиональное начало в суде присяжных представлено одним судьей — председательствующим, а альтернативой суду присяжных является коллегия из трех профессиональных судей, но, кажется, возможен и состав традиционный — из судьи и двух народных заседателей.

На втором Всероссийском съезде судей, выступая за расширение случаев единоличного правосудия, ораторы были робки: они позволяли себе ставить вопрос о единоличном рассмотрении дел о малозначительных преступлениях, и даже предлагали компенсацию в виде апелляционной проверки их единоличных приговоров. Законодатель превзошел их ожидания — чего уж мелочиться. Теперь даже обвинения в государственных преступлениях, таких, как нарушение национального и расового равноправия, передача иностранным организациям сведений, составляющих служебную тайну, разглашение государственной тайны и т. п. судья может рассмотреть единолично, как и большую часть остальных преступлений из Особенной части УК и без всяких компенсаций в виде дополнительных гарантий. Правда, обвиняемый в определенных случаях может настоять на рассмотрении его дела коллегиально. Но много ли найдется таких отважных, позволяющих себе вступать в конфликт с судьей, которому очень не хочется искать народных заседателей или заменять их двумя дополнительными профессионалами, при том, что в России чуть ли не до трети районных судов имеют в своем составе одного, в лучшем случае — двух судей 58.

Уже к концу 1995 г. единоличное рассмотрение охватывало до 40% всех поступающих в суды уголовных дел, порождая все новые отступления от привычных процессуальных гарантий.

Эти же тенденции упрощения судопроизводства распространялись и на гражданский процесс. Теперь судья единолично рассматривает все дела с ценой иска до 30 минимальных размеров оплаты труда, многие споры, вытекавшие из семейных и трудовых отношений. В остальных случаях, записано в ст. 6 ГПК новой редакции, также единоличное рассмотрение дел, если участвующие в деле лица не возражают. Да и как они будут возражать, если судья под предлогом непреодолимых трудностей обеспечения заседателей может устроить такую волокиту, преодоление которой обойдется дороже защищаемого интереса.

Какие же гражданские дела теперь рассматриваются коллегиально? Видимо, только те и в тех случаях, когда стороны настаивают на этом. Не внес в этот вопрос достаточной определенности и Закон о суде присяжных, который предложил ч.ч. 1 и 2 ст. 10 Закона о судоустройстве РСФСР изложить следующим образом: «Рассмотрение гражданских (подчеркнуто нами А. Б.) и уголовных дел в судах осуществляется коллегиально и единолично; в суде первой инстанции — с участием присяжных заседателей, народных заседателей либо коллегией из трех профессиональных судей или единолично судьей». Но ведь закон-то о суде присяжных ориентирован целиком на рассмотрение только уголовных дел, но не гражданских. О последних нет упоминания ни в тексте Закона, ни в Постановлении о порядке его введения.

Что же ждет гражданское судопроизводство? И как будет обстоять дело с условиями судебного познания при отправлении правосудия, если правосудие явно утрачивает черты коллегиальной деятельности, взаимно контролируемой судьями-профессионалами и представителями трудовых коллективов и общественных организаций, хотя и именовавшимися народными заседателями, но формально считавшимися полноправными судьями? Формируется ли в результате судебной реформы авторитетная и неподкупная Судебная власть или общество столкнется с чем-то совершенно неожиданным, — это вопросы, которые в официальной пропаганде пока не ставятся.

Ученые, ангажированные новой политической системой, стараются всего этого не замечать, а независимые журналисты пока еще опьянены демократией и до таких тонкостей не дошли.

Бесконтрольность судьи предполагается дополнить его безответственностью. Под предлогом расширения состязательности делается все, чтобы освободить суд от обязанности участия в доказывании. Он призван лишь наблюдать поединок сторон (по англо-американскому образцу) и объявлять победителя. Побеждает же, как всегда, не правый, а сильный, — т. е. тот, у кого есть возможность использовать лучших адвокатов и частных детективов.

Таковы, в сущности, дух и буква Закона о суде присяжных от 16 июля 1993 г.

Законом от 23 мая 1992 г. введен судебный порядок проверки обоснованности ареста и содержания лица под стражей органами предварительного следствия. Мера, несомненно, необходимая. Но очень скоро выявились и ее недостатки, которые законодатель не спешит устранять. Постановление судьи об освобождении подследственного из-под стражи является окончательным, чем бы оно ни мотивировалось. Обжалование и опротестование даже явно незаконных постановлений не допускается.

Итак, от коллегиальности, как безусловного принципа правосудия, законодатели отказались. Суд все больше начинает напоминать орган административной юрисдикции, а судья — чиновника, действующего по своему усмотрению.

Возникает вопрос, как сказались эти упрощения процедур на судебной практике. Ведь у судьи появились дополнительные возможности для неспешного и вдумчивого выполнения своих обязанностей, по крайней мере в сфере уголовного судопроизводства, в которой резкого роста числа рассматриваемых дел в 1992–1995 гг. не наблюдалось, несмотря на рост преступности.

Увы, надежды не оправдались. Исследователями отмечается увеличение сроков рассмотрения дел, увеличение числа заключенных в следственных изоляторах, ожидающих очереди на судебные разбирательства, снижение качества приговоров 59.

К обсуждаемой проблеме снижения качества правосудия, связанного с упрощением процессуальной формы, имеет отношение и вопрос о границах свободного судейского усмотрения при выборе вида и размера наказания. Этот вопрос имеет и процессуальный, и материально-правовой аспекты.

Выше было показано, что внедрение в судопроизводство единоличной формы отправления правосудия существенно расширило возможности одного лица — судьи — решать судьбу обвинения и обвиняемого. Но и суд присяжных, доводящий коллегиальность до крайних пределов, оставляет на усмотрение одного человека — председательствующего — решение таких вопросов, как квалификация действий подсудимого и определение меры наказания. При том, что суды присяжных рассматривают дела о тяжких преступлениях, одному человеку дано решать, применить ли смертную казнь или ограничиться лишением свободы. Причем лишение свободы в своих временных границах имеет тенденцию к расширению, вплоть до пожизненного.

Не слишком ли тяжелое бремя ответственности возлагается на одного человека — профессионального судью. Уместно при этом подумать и об опасностях и соблазнах его подстерегающих. Это бремя и эти опасности можно умерить, если создать суд присяжных в иных пропорциональных соотношениях, скажем, — три профессиональных судьи и семь присяжных заседателей.

Материально-правовой аспект этой же проблемы связан с некоторыми идеями реформирования уголовного права. Конкурируют две позиции. Одна из них направлена на сужение свободного судейского усмотрения при определении меры наказания путем введения более определенных санкций, уменьшающих разрыв между нижним и верхним порогом наказания за конкретное преступление. Вторая, напротив, отстаивая безграничную свободу судейского усмотрения, предлагает отказаться от «нижнего порога» санкций 60.

Идея свободного судейского усмотрения несомненно импонирует в контексте создания независимой и полноправной судебной власти. Но в данном случае речь идет о независимости от Закона, а это чревато произволом. Тем более в условиях, когда судейский корпус окончательно не сформирован и в его рядах, по признанию самого судейского сообщества, немало людей случайных, малоквалифицированных, нечистоплотных.

Ныне Уголовный кодекс позволяет суду выйти за нижний порог санкции, установленной статьей его особенной части. Но такое решение должно быть соответствующим образом мотивировано (см. ст. 314, ч. 2 УПК).

Переход же к неопределенным санкциям, устранение, в частности, их нижнего порога, освободит судью от обязанности обосновывать свое решение, т. е. создаст новые условия для расширения произвола и бесконтрольности.

Неприкосновенность судей

Хорошие или плохие законы рождаются в ходе реформ, результаты их применения, как известно, зависят от правоприменителя. Сакраментальный вопрос «А судьи кто?» преследует совесть человеческую с давних пор. Актуален он и ныне. Мы вправе гордиться тем, что судьи поголовно имеют высшее юридическое образование и, следовательно, профессионально подготовлены к выполнению своей высокой миссии.

Однако власть рождает соблазны и устоять перед ними тем труднее, чем беспросветнее жизнь и ниже уровень социального и профессионального контроля за действиями носителя власти. Институт неприкосновенности судей, выходящий за разумные пределы, открывает шлюзы для злоупотреблений.

Если это — путь к правовому государству, то правовое государство может оказаться столь же мало соблазнительным, как скомпрометированная коммунистическими идеологами перспектива «светлого будущего».

В последние годы в печати все чаще можно встретить сообщения о злоупотреблениях властью и коррумпированности в судейской среде. При этом отмечается, как правило, бесперспективность борьбы с этими явлениями, ибо судьи ограждены иммунитетом от всех видов ответственности. Подчеркнем, однако, что огульность обвинений в адрес судейского, как и депутатского, корпуса мы отнюдь не разделяем. Речь может идти об отдельных негативных явлениях, которые признают органы судейского сообщества и сами судьи на своих съездах и конференциях, стремясь освободить свои ряды от лиц недостойных.

И все же неприкосновенность судей, как юридический институт и одна из гарантий независимости судей, заслуживает специального обсуждения, тем более, что в начале 1996 г. эти вопросы оказались предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ. Чтобы подчеркнуть остроту проблемы, приведем примеры из выступлений печати.

В статье «Осудить судью непросто. Многие служители Фемиды берут взятки, но срок получил только один» 61 сообщается о том, как в момент получения взятки с поличным был задержан член Волгоградского областного суда Волгин. Сами обстоятельства задержания взяткополучателя были зафиксированы видеокамерой, имелись свидетели, изъяты деньги (500 долларов в пакете из-под молока). Выяснилось, что Волгин вымогал деньги у матери осужденного, при этом уверяя ее, что деньги берет не себе, а для прокурора и судьи, который рассматривал дело.

Фабула, как видим, достаточно банальна. Интересно здесь другое.

Если бы Волгин, получая одной рукой взятку, в другой держал бы удостоверение судьи, его задержание оказалось бы невозможным. Журналист справедливо пишет: чтобы задержать судью с поличным, нужно направить аргументированное письмо Генеральному прокурору. Генеральный прокурор должен на возбуждение уголовного дела получить согласие областной квалификационной коллегии судей, которая, в свою очередь, прежде чем согласиться с прокурором должна рассмотреть вопрос на своем заседании в присутствии подозреваемого судьи.

Любопытен и способ защиты, избранный Волгиным и его адвокатом: те, кто, задерживал Волгина, знали, что он судья. А потому и задержание и последующее возбуждение уголовного дела следует признать незаконным. Волгин был осужден к трем годам лишения свободы условно.

Но это пока единственный случай из практики, — другие взяточники, прикрываясь неприкосновенностью, успешно уходят и от такой символической ответственности.

Одним из таких судей является председатель Зюзинского межмуниципального суда г. Москвы, он же — член Совета судей России, член Совета по судебной реформе при Президенте РФ, председатель квалификационной коллегии судей г. Москвы Карцев. Преступные злоупотребления Карцева и его коллег, совершаемые на протяжении длительного времени (в основном — присвоение ценностей задерживаемых лиц), так и остались за пределами законного реагирования. Очевидные, но так и не предъявленные обвинения, не пробились через заслоны квалификационных коллегий и Президиума Верховного Суда РФ, активно защищавших корпоративные интересы. Минюст РФ в связи с делом Карцева справедливо отметил, что в данном случае борьба за независимость судебной власти трансформировалась в борьбу за независимость судей от закона 62.

По данным Генеральной прокуратуры РФ за 1995 год поступило 23 обращения по поводу преступлений, совершенных судьями. Генеральным прокурором внесено в квалификационные коллегии судей 18 представлений. Из них отклонено по вопросу о даче согласия на возбуждение дела — 7, на привлечение к уголовной ответственности — 2, на арест — 3.

В материалах, компрометирующих судей, речь чаще всего идет о получении или вымогательстве взяток, но есть и обвинения в хулиганстве, в совершении дорожно-транспортных преступлений и др.

Приведем выдержки из некоторых решений квалификационных коллегий судей, по форме своей напоминающие оправдательные приговоры.

Так, квалификационная коллегия судей Красноярского края своим решением от 22 июня 1995 г. отказала и. о. Генерального прокурора РФ в даче согласия на возбуждение уголовного дела в отношении судьи М. по признакам ч. 2 ст. 211 УК РФ.

«Факт дорожно-транспортного происшествия, — отмечается в решении, — в результате которого жена М. получила тяжкие телесные повреждения, от которых скончалась, действительно имел место. Но коллегия также принимает во внимание, что произошло это после обрушившегося на город циклона, вызвавшего мокрый снегопад, а затем гололед… Происшествие явилось трагедией для М….М. работает судьей свыше 10 лет, взысканий не имеет… Фактически стремление к привлечению М. к уголовной ответственности исходит только от матери погибшей (!!), с которой у М. были неприязненные отношения, которые усугубились после происшедшей трагедии».

…А посему резюме: отказать и. о. Генерального прокурора в даче согласия на возбуждение уголовного дела. Правильность этого решения была подтверждена 18 октября 1995 г. Высшей квалификационной коллегией судей РФ, куда обратился и. о. Генерального прокурора.

Такого рода решения, помимо того, что они связаны с незаконно присвоенными квалификационными коллегиями полномочиями судебного органа, с нарушением конституционного принципа равенства граждан перед законом и судом, имеют далеко идущие правовые последствия. Если бы мать погибшей обратилась с иском к М. о возмещении ей материального и морального вреда, она едва ли бы добилась удовлетворения своих требований: поскольку в отношении М. не было обвинительного приговора, он оказывается защищенным принципом презумпции невиновности. Ему ведь ничего не стоит сказать, что потерпевшая сама совершила аварию, вырвав у него руль. Проверить любую подобную версию уже невозможно.

В Радужинский горотдел регионального управления ФСК по Тюменской области обратился гр. Гасымов с заявлением, что он передал адвокату М. 2,5 млн руб. для подкупа следователя и судьи с целью освобождения от ответственности родственника, привлеченного по ст. 117, ч. 3 УК. Спустя несколько месяцев заявитель передал тому же М., к тому времени работавшему уже судьей, еще 1,5 млн руб. Взяв деньги, М. обещаний не выполнил.

В решении ККС от 16 мая 1995 г. приводится подробный анализ заявлений Гасымова, объяснений М., других лиц и даже аудиозаписи, которая сходу квалифицирована как выполненная на низком техническом уровне. И, наконец, делаются выводы «об отсутствии достаточных оснований для возбуждения уголовного дела».

Здесь квалификационная коллегия явно вышла за пределы своих полномочий, взяв на себя оценку доказательств, которые еще не прошли процессуальной проверки. Воспользовавшись этим, прокуратура добилась отмены решения в Высшей квалификационной коллегии в октябре 1995 г. Но это вовсе не значит, что закон восторжествует: слишком много прошло времени, в течение которого у подозреваемого и его сторонников были возможности воздействовать на изобличающих взяточника свидетелей.

В 1995 году в Конституционном Суде РФ накопилось несколько жалоб граждан, ставивших вопрос о признании ст. 16, ч. 3 Закона о статусе судей в РФ противоречащей Конституции РФ. Жалобщики утверждали, что они не могут добиться привлечения к уголовной ответственности ряда судей Октябрьского райнарсуда гор. Ижевска, допускающих оскорбление посетителей как словом, так и действием (рукоприкладство). Таким образом, их право на судебную защиту (ст. 46 Конституции) остается нереализованным, ибо квалификационные коллегии судей, куда они обращались, не дают согласия на возбуждение уголовных дел в отношении своих коллег.

Итак, Конституционный Суд РФ в своем заседании вынужден был рассмотреть вопрос чрезвычайной важности для всего судейского сообщества: соответствует ли Конституции РФ ст. 16, ч. 3 Закона о статусе судей в РФ, предусмотревшая, что «Уголовное дело в отношении судьи может быть возбуждено только Генеральным прокурором РФ или лицом, исполняющим его обязанности, при наличии на то согласия соответствующей квалификационной коллегии судей».

Заседание КС состоялось 20 февраля 1996 г. Автор этих строк выступал по приглашению КС в качестве эксперта, оспаривавшего конституционность ст. 16, ч. 3 Закона о статусе судей в РФ.

Приводимые доводы тезисно сводились к следующему.

1. Любое изъятие из общегражданской юрисдикции в интересах отдельных социальных групп, — идет ли речь о дипломатическом иммунитете, иммунитете депутата или судьи, — есть нарушение правового принципа всеобщности и потому противоречит принципу равенства граждан перед законом и судом.

Эта идея изъятий рождена варварскими общественными отношениями, и ее конституционное признание в наши дни подтверждает, что к подлинной цивилизации человечество пока не пришло.

К сожалению, сегодня мы оцениваем эту идею не с позиций правовой философии, а с позиции Конституции РФ 1993 года.

Конституция допускает отступление от принципа равенства граждан, предусмотрев в ст. 122 возможность особого порядка привлечения судьи к уголовной ответственности. Но в Конституции речь идет не о возбуждении уголовного дела, а о привлечении к уголовной ответственности, что с точки зрения процессуальной терминологии равнозначно понятию привлечения в качестве обвиняемого. По УПК РФ это разные этапы движения уголовного дела.

Уголовное дело возбуждается (ст. 112 УПК) при наличии повода и оснований, предусмотренных ст. 108 УПК. Копия постановления о возбуждении уголовного дела, вынесенного следователем или органом дознания, немедленно направляется прокурору (ст. 112) для контроля.

Только после этого могут производиться следственные действия по собиранию доказательств (ст. 109, ч. 2 УПК).

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого выносится значительно позже, после проведения совокупности следственных действий, обеспечивших накопление достаточных доказательств для предъявления мотивированного, конкретного и детализированного обвинения (ст. ст. 143, 144 УПК).

Таким образом, п. 3 ст. 16 3акона о статусе судей в РФ (особый порядок возбуждения уголовного дела под контролем квалификационной коллегии судей) выходит за пределы ст. 122 Конституции, противоречит ей.

2. Он противоречит также тенденциям современного и дореволюционного отечественного законодательства; реальным возможностям квалификационной коллегии судей, а также здравому смыслу и задачам борьбы с преступностью.

За три года до обсуждаемого Закона был принят Закон о статусе судей в СССР (4 августа 1990 г.). В статье о неприкосновенности судей (6) содержались гарантии от необоснованного привлечения к уголовной ответственности и необоснованности ареста. Возбуждение же уголовного дела ставилось под контроль Прокурора Республики или Генпрокурора СССР и органа, избравшего судью (но не органа судейского сообщества, каковым является квалификационная коллегия).

Тогда много говорилось о чрезмерности этой последней гарантии. И в Законе о Конституционном Суде 1991 г. (ст. 17) и в действующим Законе о КС 1994 г. (ст. 15) вопрос о возбуждении уголовного дела или отдавался на усмотрение Генпрокурора (1991 г.) или не затрагивался вообще (1994 г.).

Это при том, что Закон о статусе судей в РФ (ст. 2) подчеркивает единство статуса судей в РФ, различающихся только полномочиями и компетенцией (см. редакцию ст. 2 Закона о статусе судей в РФ от 19 мая 1995 г.).

В дореволюционной России Устав уголовного судопроизводства 1864 г. предусматривал особый порядок возложения ответственности на «должностных лиц судебного ведомства» за преступления по должности — только в части предания суду (судей) — по постановлению Кассационного департамента Сената (то же касалось, кстати, и прокуроров).

Реальные возможности квалификационной коллегии ничтожны.

Квалификационная коллегия не процессуальный орган и не вправе проверять и оценивать доказательства и самих доказательств на этом этапе нет.

С точки зрения здравого смысла и логики — мы попадаем в порочный круг: возбуждение уголовного дела невозможно, так как не собраны доказательства; доказательства не собраны, так как не возбуждено дело.

3. Более спорным является вопрос о конституционности других гарантий судейской неприкосновенности: п. 4 ст. 16 «Судья не может быть привлечен к уголовной ответственности, заключен под стражу, подвергнут приводу без согласия соответствующей квалификационной коллегии судей и санкции Генерального прокурора России. Эта норма не противоречит ст. 122 Конституции, но сама ст. 122 Конституции и п. 4 ст. 16 Закона о статусе судей нуждаются в толковании и оценке с позиции ст. 55, ч. 3, ибо расширение судейского иммунитета в случаях, когда есть жертва судейского произвола и злоупотреблений, ведет к ограничению права этой жертвы — в частности — права на судебную защиту, установленного ст. 46, ч. 1 Конституции РФ. Жертва преступления, совершенного судьей, причинившего ей физический, материальный или нравственный ущерб, вправе в соответствии с Конституцией искать судебную защиту.

Ст. 55, ч. 3 Конституции в этой связи устанавливает: права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ Конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.

Принесение интересов рядового гражданина в жертву принципу судейской неприкосновенности — тот ли это случай, который имеет в виду ст. 55 ч. 3 Конституции? Позволю себе на этот вопрос ответить отрицательно, хотя такой ответ, видимо, не устроит ни судебную, ни законодательную власть.

Практика показала, что и депутатский корпус, и судейское сообщество явно заняли позицию обороны от сограждан, которых они призваны защищать.

Нужно ли говорить, что такое заключение эксперта не устраивало ни органы судейского сообщества, ни депутатский корпус, представители которых были активными участниками судебного разбирательства.

В начале заседания КС в зале прозвучала реплика, которую не стоило бы здесь приводить, если бы не характер и мотивы принятого решения: «Судебная власть сама решает свои проблемы». Намек на корпоративные интересы, связывающие Конституционный Суд, можно бы расценить как оскорбительный, если бы… Если бы мы не прочитали в его решении по этому спору следующие хитроумные доводы в подтверждение конституционности ч. 3 ст. 16 Закона о статусе судей в РФ:

«Установленный пунктом 3 статьи 16 Закона Российской Федерации «О статусе судей в Российской Федерации» усложненный порядок возбуждения уголовного дела в отношении судьи выступает лишь в качестве процессуального механизма и способа обеспечения независимости судей (подчёркнуто нами — А. Б.) и не означает освобождения их от уголовной ответственности»:

Но ведь речь-то как раз и шла о том, что этот механизм делает судью практически неприкасаемым. КС утешает далее жалобщиков тем, что они могут жаловаться и далее — в Высшую квалификационную коллегию судей и даже в суд в порядке ст. 46 Конституции РФ 63.

Но ведь речь-то как раз и шла о том, что жалобщики, даже заручившись поддержкой Генерального прокурора РФ, не в состоянии пробить эту стену судейской самообороны.

Впрочем, такое решение КС по поводу судейской неприкосновенности едва ли кого удивило, ибо перед этим КС принял не менее остроумное решение по вопросу депутатского иммунитета: даже и в том случае, когда депутат совершает преступление, не связанное с выполнением им служебных обязанностей (т. е. сугубо общеуголовное деяние), прокуратура не сможет передать дело на депутата в суд без согласия соответствующей палаты Федерального Собрания 64.

Гипертрофированный иммунитет судьи, как и депутата, поощряющий безнаказанность и безответственность его носителя, — явление социально вредное, порожденное, кажется, только в России периода «демократических» преобразований.

Правда, Парламентская Ассамблея Совета Европы в Заключении № 193 (1996 г.) по заявке России на вступление в Совет Европы предлагает России подписать и в течение одного года ратифицировать Генеральное Соглашение о привилегиях и иммунитетах, касающихся представителей членов Совета Европы (от 2 сентября 1949 г. с последующими дополнениями). Однако этот иммунитет не безусловен, и чтобы понять это, приведем выдержку из ст. XI Генерального Соглашения Совета Европы.

«Привилегии и иммунитеты представляются представителям членов не для личной выгоды отдельных лиц, а для того, чтобы обеспечить независимое выполнение ими своих функций, связанных с работой Комитета министров. Поэтому член Организации не только имеет право, но и обязан отказаться от иммунитета своего представителя в каждом случае, когда по мнению члена Организации, иммунитет препятствует отправлению правосудия, и этот отказ может быть произведен без ущерба для цели, с которой иммунитет был предоставлен» (подчеркнуто нами. — А. Б.).

В России ситуация иная, — и органы судейского сообщества, и депутатский корпус Государственной Думы превращают иммунитет в средство защиты от закона, нанося тем очевидный ущерб репутации представляемых ими ветвей государственной власти и самому принципу единой для всех законности.

Тяготение к чрезвычайным мерам

Все чаще приходится слышать о том, что наша судебная реформа приближается к тупиковой ситуации. То, что уже сделано, кажется недостаточно эффективным для изменения правового климата в обществе, а то, что предстоит сделать — совершенствование судебной системы, создание надежного следственного аппарата, кадровое обеспечение правоохранительных органов, повышение эффективности борьбы с преступностью —

требует экономических вложений, выходящих за пределы возможностей бюджета.

Преступность, между тем, угрожающе растет и требует незамедлительного реагирования со стороны государства. «Действенность государственной власти во многом определяется тем, как она борется с преступностью» 65, — вынужден был заявить Президент, хотя заявление такого рода ставит под угрозу престиж возглавляемой им исполнительной власти.

Осознание того, что «масштабы и темпы роста преступности сделали ее одним из основных факторов, препятствующих осуществлению социальной реформы» 66, — заставляет критически отнестись к той системе приоритетов преобразований, которые были изначально всецело ориентированы на формирование правового государства.

Судебная реформа под флагом обеспечения прав человека может быть последовательной и успешной в условиях если не процветающего, то, хотя бы, стабильного общества, стабильного в политическом, экономическом, социальном плане. Пока этого нет, зигзаги в области реформ неизбежны.

Думается, прежде всего экономические трудности делают такими робкими и непоследовательными шаги по введению суда присяжных, уже несколько лет провозглашенного на конституционном уровне. Та же причина препятствует обеспечению состязательности в судопроизводстве — нет нужного числа обвинителей и защитников. Отсюда же проистекает и идея ограничения коллегиальности в уголовном и гражданском судопроизводстве, отказ от стадии предания суду, расширение упрощенного порядка досудебной подготовки материалов в протокольной форме.

Пафос профессорского негодования по поводу отказа от ряда процессуальных гарантий (на пути к правовому государству!) понятен. Но если его наложить на социально-экономическую ситуацию переходного периода, он может оказаться несколько чрезмерным.

В Заключительных и переходных положениях Конституции РФ есть и такой пункт: «До приведения уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации в соответствие с положениями настоящей Конституции сохраняется прежний порядок ареста, содержания под стражей и задержания лиц, подозреваемых в совершении преступлений» (п. 6, ч. 2). Здесь как бы содержится намек на то, что реализация ст. 22 Конституции, устанавливающей применение указанных мер посудебному решению, требует разработанного процессуального механизма. Но дело, конечно же, не в этом. И после принятия нового УПК РФ, его реализация в этой части окажется затруднительной или невозможной, пока не будут созданы необходимые кадровые (штатные) условия в судах для выполнения этой задачи.

Готовя проект УПК, мы уже думаем о том, что его следует оснастить, как и Конституцию, разделом о переходных положениях, откладывающих введение в жизнь новых демократических гарантий, — не в силу нашей злонамеренности, а по необходимости.

Эти рассуждения подводят нас к взвешенной оценке некоторых ограничений применения конституционных норм и президентских акций в области уголовного судопроизводства, воспринимающихся как антиконституционные. Однозначность и бескомпромиссность оценок, уместная в академических дискуссиях, не всегда оказывается приемлемой в реальных жизненных условиях.

Такова проблема юридической оценки Указа Президента «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности» от 14 июня 1994 года.

По своему характеру Указ является акцией чрезвычайной.

Во-первых, потому, что он принят Президентом с существенным превышением его конституционных полномочий. Во-вторых, потому, что он ограничивает или отменяет действие ряда процессуальных институтов, предусматривающих гарантии прав личности.

Президент РФ, как глава государства, гарант Конституции РФ, прав и свобод человека и гражданина (ст. 80 Конституции), оказывает существенное влияние на формирование правовой системы. Он вносит законопроекты в Государственную Думу, подписывает и обнародует федеральные законы (ст. 84), активно влияет на законотворческий процесс (ст. 107), издает указы и распоряжения, обязательные для исполнения на всей территории Российской Федерации (ст. 90).

И все же нормотворчество Президента не подменяет и не ограничивает функцию Федерального Собрания — представительного и законодательного органа РФ. «Указы и распоряжения Президента РФ не должны противоречить Конституции РФ и федеральным законам» (ст. 90 ч. 3 Конституций). УПК РФ — Федеральный закон и изменения в него может вносить только Парламент, но не Президент.

Это было одним из оснований критики Указа от 14 июня 1994 года. Второе основание, не менее существенное, связано с опасениями произвола и незаконных репрессий с учетом его конкретных нормативных новелл. Так, Указ допустил проведение экспертизы при возбуждения уголовного дела, с признанием за ее результатами значения доказательств. Обвиняемый (подозреваемый) и защитник лишались таким образом, права влиять на характер вопросов, поставленных следователем перед экспертом, принимать участие в обеспечении эксперта необходимой информацией и т. д.

Указ предписал «активно использовать данные оперативно-розыскной деятельности, признавая их в установленном порядке доказательствами по уголовным делам данной категории». Так был осуществлен демарш в доказательственное право и условия доказывания — одну из деликатнейших сторон процессуальной деятельности.

Было исключено применение мер пресечения, не связанных с лишением свободы — ориентация исключительно на арест, с увеличением срока задержания до 30 суток. Предписано проверять имущественное и финансовое положение «не только данного лица, но и его родственников или проживающих с ним в течение последних пяти лет других лиц» и проч.

Критика Указа в печати была массированной, но не долгой. Критики понимали, очевидно, что качественно изменившаяся преступность требует адекватных мер реагирования.

Правда, была высказана надежда на то, что судебная власть может не только взять под контроль применение Указа, но и ограничить его действие, исходя из того, что он противоречит Конституции РФ, Федеральному закону и ущемляет права личности.

Но этого не произошло. Конституционный Суд РФ на Указ не отреагировал, может быть, потому, что в то время его деятельность была приостановлена другим Указом Президента (тоже вопреки Конституции). Верховный Суд России по отношению к Указу занял позицию умолчания, и это умолчание продолжалось и тогда, когда оно становилось явно неприличным.

В постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» (31 октября 1995 г.) напоминается судам, что если при рассмотрении конкретного дела суд установит, что подлежащий применению акт государственного или иного органа не соответствует Закону, он в илу ч. 2 ст. 120 Конституции РФ обязан принять решение в соответствии с законом, регулирующим данные правоотношения. Далее подчеркивается, что оценке с точки зрения соответствия закону подлежат любые акты любого государственного органа, включая нормативные указы Президента РФ. Напоминается также право судов, исходя из положений ч. 4 ст. 125 Конституции обращаться с запросов о проверке конституционности закона в Конституционный Суд «в случае неопределенности в вопросе о том, соответствует ли Конституции РФ примененный или подлежащий применению по конкретному делу закон».

Казалось бы, тут-то и должен был Верховный Суд РФ дать оценку спорному Указу Президента, или хотя бы упомянуть о нем в качестве иллюстрации… Отнюдь. Судебная власть пока еще пребывает в согбенном состоянии перед грозным лицом власти исполнительной.

Может быть и Верховный Суд РФ проникся идеей поиска адекватных средств реагирования на распоясавшуюся преступность? Если так, то зачем скрывать это от всех субъектов правоприменения? Но это не так.

Уважаемые юристы, составляющие судейский корпус высшего судебного органа страны, мыслят как профессионалы, а не как дилетанты. Едва ли бы они стали опровергать ту часть пояснительной записки к нашему варианту УПК РФ, в которой говорится: «Борьба с преступностью должна осуществляться в рамках Закона. Любые отступления от Закона могущие привести к временному успеху, в конечном счете способствуют нарастанию правового нигилизма в сознании людей и произвола в деятельности правоохранительных органов. Отсюда — недопустимость чрезвычайных мер в сфере борьбы с преступностью, если они связаны с ущемлением конституционных прав личности» 67.

Теперь, спустя достаточное время после вступления в силу Указа от 14 июня 1994 г. можно оценить результаты этой чрезвычайной, но, как казалось многим, вынужденной и необходимой меры.

Успехов в борьбе с бандитизмом и организованной преступностью в масштабах России не заметно. Зато заметно другое. Газеты пестрят сообщениями о беспределе, творящемся в милиции — о грубости, необоснованных задержаниях, избиениях, и даже ставших нередкими убийствах при допросах. Общественное мнение склонно считать, что Указ Президента психологически опасен: он как бы развязал руки работникам МВД, невольно благословил их на вседозволенность. Раньше цитировали поэта: моя милиция меня бережет. Теперь говорят: бойся милиции, нас защищающей.

Зигзаги нашей судебной реформы наводят на горестные размышления об особенностях и российской истории и нашей судьбы.

Удивительна страна Россия! Непрофессионализм и некомпетентность властей, видать, извечная наша проблема, непреодолимая даже и в век электроники и всеобщей грамотности.

Нам вдруг с легкостью необыкновенной объявляется как величайшее завоевание противников тоталитаризма лозунг: «Разрешено всё, что прямо не запрещено законом»! Ликуют все — от Президента до последнего спекулянта, не подозревая даже, что так открывается путь к дикости и правовой анархии. Есть ведь отрасли права, которые в отличие от правил уличного движения жестко придерживаются противоположного принципа: разрешено только то, что разрешено. Есть и мораль, которая тем же лозунгом ниспровергается начисто.

Позже нас привело в умиление заявление другого Президента, который очень либерально представлял себе проблему национального суверенитета: субъект федерации вправе взять сам столько власти, «сколько может проглотить». Опасность развала не только Союза, но и России заставила одуматься. Но это было потом. Жизнь навязчиво подтверждает, что хорошие законы в России или не действуют вовсе, или искажаются до неузнаваемости. Плохие законы при применении становятся еще хуже (вспомним, хотя бы борьбу с нетрудовыми доходами, частным предпринимательством и шабашничеством во времена «застоя»).

Судьи стремятся освободиться от ответственности за принимаемые решения, не забывая при этом твердить о своем высоком назначении и исключительности. Милиция не выполняет своих прямых обязанностей.

Рассказывают об инциденте с высоким полицейским чином из бывшей ФРГ, побывавшем в гостях у советских юристов. Услышал он о привычной для нас проблеме укрытия преступлений от учета милицией и долго не мог понять, о чем идет речь. Ему терпеливо объяснили, что милиция обязана зарегистрировать в специальном журнале дежурного любое заявлеление гражданина о готовящемся или совершенном преступлении, проверить его и возбудить при наличии оснований уголовное дело.

— И в чем проблема?

— В том, что не регистрируют заявления, как если бы их не было.

— Но ведь это обязанность милиции?

— Конечно.

— И работникам милиции за это платят?

— Да, и за это тоже.

— Так в чем проблема?

— Но ведь не регистрируют и не возбуждают…

— ?!

«Орднунг» — принцип жизни немца — не вписывается в психологию и стиль жизни россиянина. И не понять, живет ли народ по закону, по совести или по неким, только ему ведомым правилам. Уже столько написано о русской идее, менталитете россиянина, о «загадочности русской души», которую «аршином общим не измерить».

Так и подмывает пуститься в рассуждения, чтобы уяснить себе суть ее, учреждений власти. Куда направит нашу жизнь всенародно избранная Государственная Дума и во что выльется для отечественной демократии идея сильной президентской власти?..

А пока мы опять готовимся к реализации губительных идей и законов.