ГЛАВА 11. СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ГРУППОВОГО ПОВЕДЕНИЯ

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 21 22 23 25 26

Давно подмечено, что человеку в некоторых ситуациях свойственно имитировать поведение окружающих, и это может вести к возникновению стадного поведения. Ранние психологические теории толпы, рассмотренные в главе 6, объясняя этот феномен, исходят из иррациональности индивидов. Как выразился Серж Московичи, «…авторы (психологии толп. – Е.Ч. ) борются со старой политической точкой зрения, основывающейся на заинтересованности и рассудке, или расчете. То есть точкой зрения на человека, которая принимает во внимание поведение промышленника, рабочего, отца семейства и других исключительно сквозь призму их объективных гражданских интересов. Нацеленный на осознание того, что он может заработать или потерять, человек действует строго в соответствии с этими интересами и заглушает свои чувства и верования.

Психология толп не считает, что человек в целом ведет себя так, чтобы получить максимальную личную выгоду и устанавливает социальный контакт с другим наподобие рыночной сделки между покупателем и продавцом…» [Московичи 1996, с. 58].

Теории ле Бона и Тарда, безусловно, были шагом вперед по отношению к доктрине рационального и атомизированного (то есть существующего отдельно от других) индивида, которая не объясняла многих феноменов, наблюдаемых в обществе.

Но неоклассическая рациональность так быстро сдаваться не собиралась. Может быть, стремление быть как все можно все же объяснить с помощью логики?

Мы с приятелем вдвоем

Замечательно живем.

Мы такие с ним друзья,

куда он, туда и я, –

тараторит лирический герой детского стишка Сергея Михалкова. «Стадное» поведение героя легко объяснить: с другом ему гораздо веселее. Как поется в другой песенке:

Вместе весело шагать по просторам,

По просторам, по просторам.

И конечно, припевать лучше хором,

Лучше хором, лучше хором.

(М. Матусовский)

О том, что вместе веселее «шагать по просторам» твердят и социологи с экономистами. Как выражается Московичи, «равенство толпы – это что-то вроде тихой гавани. Это убежище, окрашенное чувством обретения себя. Индивиды испытывают ощущение освобождения. У них создается впечатление, что они сбросили тяжесть, бремя социальных и психологических барьеров, обнаружив, что люди равны» [Московичи 1996, с. 331]. По его же мнению, «имитационное наслаждение равно сексуальному» [Там же , с. 331].

Первым вполне рациональное объяснение «имитационному наслаждению» предложил американский социолог и экономист начала XX века Торстейн Веблен в своей книге «Теория праздного класса», вышедшей в 1899 году. На момент публикации труда Веблена в экономической науке господствовала предпосылка об отрицательном наклоне кривой спроса – то есть чем выше цена товара, тем ниже спрос на него. Веблен показывает, что для некоторых видов товаров это далеко не так. Их, напротив, покупают тем охотнее, чем выше цена. Как в известном анекдоте про нового русского:

«– Смотри, какой костюм я купил за 1000 долларов!

– А я купил такой же за 2000!»

Это явление впоследствии назвали «эффектом Веблена». По мнению Веблена, этот эффект виден на товарах класса роскоши. Их потребительская ценность связана не столько с непосредственной функциональностью (например, меховая шуба защищает от холода), сколько с возможностью продемонстрировать свой социальный статус и показать принадлежность к определенному кругу. При этом для демонстрации социального статуса стараются покупать те вещи, которые другие представители «праздного класса» уже имеют. А социальный статус открывает двери к полезным знакомствам и ведет к выгодным сделкам. Получается, что инвестиции в демонстрацию статуса вполне рентабельны, соответственно, такое поведение является рациональным. Так что «лучшие друзья девушек» еще долго будут в цене. Книга Веблена «Теория праздного класса» потрясающе написана, увлекательна (читается буквально на одном дыхании) и совсем не устарела. Тем, кто не читал, очень рекомендую ознакомиться с ней на досуге.

Впоследствии американский экономист Харвей Лебенстайн в своей программной и широко цитируемой статье 1950 года предложит различать эффект Веблена, эффект сноба (спрос падает, когда все больше людей потребляют один и тот же товар) и «эффект вагона, в котором едет музыкальный ансамбль» (bandwagon effect). Выражение «вагон с ансамблем» существовало в английском языке и до Лебенстайна. Имеется в виду, что такой вагон заведомо будет переполнен, поскольку в него набьются поклонники группы. Лебенстайн же говорит о том, что люди покупают товары, чтобы попасть в струю, соответствовать тем людям, с которыми они хотят себя ассоциировать, чтобы быть модными или стильными, чтобы казаться «одним из них»

. Выражаясь языком детской игры, это все еще «холодно» по отношению к объяснению поведения на финансовых рынках их участников, но уже «теплее».

Уоррен Баффетт, по всей видимости, имел в виду «эффект вагона», когда рассказывал такой анекдот: «Один нефтяник после смерти очень хотел попасть в рай, но там все места были заняты предпринимателями, помешанными на поиске нефти. Тогда нефтяник крикнул: “В аду нашли нефть!” Все тотчас же устремились туда, и в раю образовалось много свободных мест. Но вместо того чтобы удобно там расположиться, нефтяник последовал за толпой. “Куда ты?” – спросил его Бог. “Пойду в ад, вдруг там действительно нефть. Дыма без огня не бывает!”»

В 1957 году американский социальный психолог Леон Фестингер публикует вызвавшую широкий отклик и ставшую этапной для развития психологии книгу под названием «Теория когнитивного диссонанса». В ней он предполагает, что человек, в голове которого одновременно живут две противоречащие друг другу идеи (одна собственная, а другая – та, которую он наблюдает по поведению других), испытывает дискомфортное чувство или даже стресс. Чем сильнее разница во взглядах между индивидом и обществом, тем резче диссонанс. Когда дело уже сделано, то есть когда человек уже совершил какой-то поступок исходя из собственных убеждений, то мучения по поводу правильности выбора тем сильнее, чем более важным был вопрос, чем больше усилий было потрачено на принятие решения и чем труднее вернуться к исходной точке. Классический типично американский пример подобных метаний – просмотр отзывов потребителей о качестве марок автомобилей после того, как машина уже куплена. Человек стремится понизить уровень стресса и прийти к одной идее либо путем модификации своих первоначальных убеждений, либо отвергнув то, что им противоречит. По этой причине, например, люди стараются избегать информации, повышающей уровень диссонанса между идеями, которые борются внутри них.

Еще Фестингер утверждает, что отношение к чему или кому-либо может формироваться действиями. Это была пионерская идея для своего времени: до Фестингера считалось, что, наоборот, из отношения следует действие. «Обратная связь» действий и отношения тоже связана с диссонансом. Например, кто-то думает: «Как мне противен этот человек, но… я так завишу от него!» В своем поведении человек исходит в первую очередь из зависимости, что может изменить и его отношение. Он не перестанет общаться с противным типом, а станет думать об этом человеке, как о более приятном, – то есть оправдывать свое поведение, и тем самым понизит диссонанс. В качестве примера обратной связи часто приводят реакцию солдата, который на войне случайно убивает мирных жителей. Наверное, они связаны с воюющими и помогают им – так будет уговаривать себя солдат. Возможно, поэтому убитых мирных жителей называют пособниками террористов, иначе как оправдать войну? Согласно этой логике (применительно к инвестициям в акции) – нам свойственно считать акции «хорошими», поскольку они есть в нашем портфеле, то есть смотреть на свой инвестиционный портфель через розовые очки. Кстати, это один из реальных эффектов, задокументированных бихевиористами.

Фестингер первым вводит понятие социальной реальности . По Фестингеру, человек использует мнение социума для поверки своих убеждений, но для него важно мнение только определенного социального круга – как правило, это такие же люди, как он сам. Для нас принципиальной является идея Фестингера о том, что «зависимость от социальной реальности высока тогда, когда низка зависимость от физической» [Цит. по Dreman 1998, р. 358]. Это перекликается с постулатом о том, что финансовые пузыри возникают на объектах, которые труднее всего оценить, о чем мы будем говорить дальше.

Применяя свою базовую идею минимизации социального дискомфорта к принятию решений в группе, Фестингер утверждает, что чем более однородна по своему составу группа, тем более гомогенным будет и мнение ее членов по какому-либо вопросу. По мнению Фестингера, степень коррекции собственного мнения конкретного индивида в сторону среднего мнения группы связана также и с его зависимостью от группы: чем выше зависимость, тем сильнее будут изменения.

Предположение Фестингера о когнитивном диссонансе, если оно верно, могло бы объяснить законы эффективной пропаганды, намеченные еще ле Боном, а именно: почему пропагандистские идеи должны быть простыми, без всяких сложностей и противоречий, почему их надо выражать, избегая таких оборотов, как «с одной стороны… с другой стороны…», и почему их необходимо повторять многократно. Как отметил Джордж Катона – один из пионеров бихевиоризма в экономике, автор книги «Психологическая экономика»: «Изолированные куски информации редко оказывают влияние и быстро забываются. Информация оказывает влияние на большое число людей в течение длительного срока, когда она вся посвящена какой-то одной большой теме или подается эмоциональным тоном. Большинство людей редко упоминают и позитивные, и негативные новости одновременно; в зависимости от того, считают ли они условия для бизнеса улучшающимися или ухудшающимися, они воспринимают только плохие или хорошие новости» [Katona 1975, р. 200]. Это явно навеяно теорией Фестингера.

Теорию Фестингера обычно критикуют за ее сложность. Эмпирически трудно проверить, почему человек поменял свое мнение. Может быть, дело не в диссонансе, а он счел аргументы общественного мнения более убедительными. Далее мы рассмотрим теории, ставящие вопрос именно так.

Фестингер потому и считается патриархом, что из его идей много чего родилось. Исследования когнитивного диссонанса в различных ипостасях доминировали в социальной психологии следующие лет двадцать. Фестингер породил целую волну исследований группового поведения. В последующих работах ученые пришли, например, к выводу, что для принятия эффективных и правильных решений группа должна быть неоднородной по составу (что, в общем-то, прямо следует из Фестингера. – Е.Ч. ), но лучше все же, если в ее составе будут профессионалы из смежных областей, не слишком отдаленных от предмета анализа. Важно еще, чтобы в группе господствовала демократия – то есть чтобы лидер был не слишком авторитарным. Если лидер авторитарен, то группа, скорее всего, согласится с его мнением и, соответственно, вероятность ошибки станет выше.

Из работ, посвященных исследованию группового поведения, я хотела бы выделить книгу Ирвинга Джаниса (Irving Janis) «Групповое мышление» («Groupthink»), вышедшую в 1977 году. Джанис первым придумал сам термин «групповое мышление». Он использовал его для описания феномена, состоящего в том, что члены идеологически сплоченной группы «подгоняют» свои мысли и выводы под то, что принято считать консенсусом. Основные выводы Джаниса таковы: группа дает иллюзию неуязвимости (ее члены слишком оптимистичны, могут проигнорировать очевидную опасность и пойти на экстремальный риск); в группах происходит то, что Джанис называет коллективной рационализацией (опасения, высказываемые в противовес «мнению группы», «аргументированно» отбрасываются); группа создает иллюзию морального поведения (членам группы кажется, что групповое решение является правильным с моральной точки зрения, какими бы ни были его реальные этические последствия); групповое мышление слишком полагается на стереотипы (в частности, стереотипно негативным является образ тех, кто не входит в группу: «кто не с нами, тот против нас»); в группах возникает конформистское давление (группа оказывает давление на тех, кто высказывается против стереотипов, мнений, убеждений или иллюзий группы, оппозиция группе считается нелояльностью); в группах возникает самоцензура (ее члены перестают высказывать и доказывать мнения, противоречащие «мнению группы»); в группах создается видимость единогласного принятия решения (люди думают, что если никто не высказался или не проголосовал против, то все и на самом деле согласны); наконец, возникают самовыдвиженцы на роль защитников интересов группы – эти люди считают своим долгом охранять ее членов от информации, которая может нарушить умиротворенность группы. Сам процесс принятия решений ущербен из-за того, что информация ищется плохо и обрабатывается тенденциозно, возможные альтернативные варианты просматриваются не полностью, а если найдены, то неважно оцениваются, риски выбранного варианта тоже оцениваются неадекватно. И вывод: принятие решений в группе будет неэффективным, если не поощряются «внутренние диссиденты».

В основном Джанис анализировал принятие групповых решений на примерах из военной истории США. Он пришел к выводу, что значимые военные провалы США в XX веке, такие как конфликт в Заливе Свиней (попытка вторгнуться на Кубу, когда Фидель Кастро провозгласил независимость от США в 1959 году. – Е.Ч. ), войны в Корее и Вьетнаме, Перл-Харбор, Кубинский ракетный кризис, были примерами именно таких «групповых» решений. Сюда же Джанис относит Уотергейт и план Маршалла, хотя мне не до конца понятно, чем последний ему не угодил.

Как пишет Карл Санстейн (Cass Sunstain), автор книги «Почему обществу нужны несогласные?» («Why Society Needs Dissent?»), «люди с крайними взглядами в большей степени уверены в том, что они правы, и люди получают дополнительную уверенность, когда их взгляды становятся более радикальными. И напротив, те, кому уверенности недостает и кто не знает, что им нужно думать, придерживаются средних взглядов. Не зная, что нужно делать, осторожные люди скорее выберут нечто среднее между двумя крайностями. Но если вам кажется, что другие разделяют ваши взгляды, ваша уверенность в том, что вы правы, скорее всего, укрепится. В результате вы займете более экстремальную позицию. Широкий спектр экспериментов показал, что мнения людей стали более радикальными просто потому, что их взглядам было найдено подтверждение, и потому, что у них возникло больше уверенности, после того как они узнали, что другие разделяют их взгляды. Известно, что трое судей, принадлежащих к одной партии, примут более радикальное решение, чем двое, и этот факт может объясняться так же. Анонимное подтверждение от двух других усиливает уверенность и тем самым способствует экстремизму. Особенно примечательно то, что этот процесс – роста уверенности и экстремизма – может происходить параллельно у всех участников» [Sunstain 2003, р. 121–122]. И его же: «дискутирующая группа закончит тем, что займет более экстремальную позицию, чем занял бы ее средний участник до начала обсуждения… люди с похожими взглядами начинают обдумывать более радикальные вещи по сравнению с теми, о которых они размышляли ранее, после обсуждений с единомышленниками» [Там же , р. 112].

Как разъясняет Шуровьески, «одна из причин поляризации – ориентация на социальное сравнение… Это означает, что люди постоянно сравнивают себя со всеми, пытаясь удерживать свою позицию относительно группы. Иными словами, если вы начали с центристской позиции группы, а группа, по вашему мнению, переместилась, скажем, вправо, вы готовы также сместить свою позицию вправо, чтобы в глазах всех остальных оставаться на месте. Разумеется, сместившись вправо, вы помогаете смещать вправо всю группу, делая социальное сравнение неким самореализующимся прогнозом

. То, что казалось реальным, реальным становится» [Шуровьески 2007, с. 183–184]. Похоже на принятие решения о покупке акций на фондовом рынке, правда?

По мнению социолога Джеймса Марча (James March), «группам, состоящим из слишком похожих друг на друга людей, трудно усваивать новую, неординарную информацию, и оттого возникает своеобразный застой. Участники однородных групп достигают успеха в хорошо знакомой всем им деятельности, но проигрывают в своем коллективном умении исследовать альтернативы. Или, в соответствии со знаменитой фразой Марча, они слишком много времени эксплуатируют (exploit) и слишком мало экспериментируют (explorate)» [Цит. по Шуровьески 2007, с. 46].

Шуровьески так суммирует взгляды социологов на то, как можно сделать толпу мудрой: «Это многообразие мнений (каждый человек должен обладать собственным мнением, пусть это даже самая невероятная интерпретация известных фактов), независимость участников (мнение отдельных членов группы не зависит от суждений окружающих), децентрализация (люди имеют возможность основываться на локальных сведениях) и агрегирование (механизм объединения личных мнений в коллективное решение). Если в группе соблюдены все перечисленные условия, ее общее “суждение” с большой степенью вероятности окажется точным. Почему? По сути, речь идет о поиске истины при помощи математической логики. Если вы попросите достаточно большую группу разных, независимых друг от друга людей сделать прогноз или оценить вероятность наступления того или иного события, а потом найдете их общий “ответ”, ошибки участников взаимно исключат друг друга. Любое предположение состоит из двух компонентов: точной информации и ошибочных наслоений. Исключите “шелуху”, и получите зерно истины» [Там же , с. 27].

Следующим прорывом в интересующую нас сторону можно, пожалуй, считать исследования Томаса Шеллинга (Thomas Schelling) и Марка Грановеттера (Mark Granovetter), проведенные ими в 1970-х годах.

Гуманитарий широкого профиля – экономист, специалист по международным отношениям и по контролю над вооружениями, лауреат Нобелевской премии по экономике 2005 года, а я бы сказала, что еще и социолог, – Шеллинг в 1970-е годы занимался вполне конкретными прикладными исследованиями: стихийными процессами сегрегации по расовому и национальному признаку при принятии решений, связанных с недвижимостью. Он обнаружил такую закономерность: если в «белом» районе дом покупает негритянская семья, то ничего не происходит – белые живут здесь, как и жили. Если негритянских семей – 10%, то, опять же, ничего не происходит; но как только их становится 20%, все белые почему-то снимаются с места (статьи «Dynamic Models of Segregation» и «A Process of Residential Segregation», 1971–1972 годы). Белые продают свои дома, которые покупают теперь только черные, район становится менее престижным. Получается, что поведение группы меняется резко, в какой-то момент вести себя одинаково начинают все. Этот момент по-английски называется tipping point . Я думала об адекватном переводе, но подходящего термина в русском языке не нашла. Этот термин можно было бы перевести как «точка перелома», только это не простой перелом, а такой, когда какая-то идея вдруг начинает очень быстро, вирусообразно распространяться. В этом смысле для определения такой ситуации подходит и «точка взлета».

Если уж речь зашла о Шеллинге, то нужно упомянуть, что ему принадлежит авторство понятия focal point (дословно – фокус объектива) применительно к социальным процессам. Шеллинг определяет «фокус объективa» как «ожидания каждого человека относительно того, чего ожидают от него другие в части его ожиданий относительно их ожидаемых действий»

. Этакое «я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Речь идет о принятии решений агентами в ситуациях, когда они решения другого человека не знают, но от того, насколько их поведение будет скоординированным, зависит успех каждого из них. Это понятие применимо в теории игр, примером, в частности, является «дилемма узников». Шеллинг же иллюстрировал свою идею по-другому. Допустим, вам нужно в Нью-Йорке в определенное время встретиться с человеком, но ни вы, ни он не можете согласовать ни время, ни место. Куда и когда вы пойдете? Большинство людей выбирают 12 часов дня на Центральном вокзале. Эта точка и есть «фокус объектива».

Марк Грановеттер попытался обобщить результаты Шеллинга и ему подобные в социологическую теорию. Свою программную статью 1978 года он назвал «Модели перелома в коллективном поведении» («Threshold Models of Collective Behavior»). Согласно модели Грановеттера, затраты и выгоды конкретного индивида от реализации той или иной идеи (например, продолжать жить в районе или уезжать) зависят от того, что планируют другие. В какой-то момент, когда определенное количество людей приняло какое-то решение (в нашем примере – уезжать), то у человека, делающего свой выбор следующим, выгоды начинают превышать затраты и он уезжает тоже. Принимающий решение при этом действует вполне рационально.

Помимо миграции, Грановеттер приводит примеры и иных ситуаций, когда человек поступает так или иначе в зависимости от того, что делают другие. В частности, таким бывает решение участвовать или не участвовать в восстании или забастовке, ведь чем больше людей участвуют, тем меньше риск. (Развивая этот подход, впоследствии попытались объяснить революции, и мы к этому еще вернемся.) Вторым случаем зависимости человека от действий большинства является распространение инноваций. Грановеттер ссылается на этнографическое исследование распространения контрацепции в корейских деревнях в начале 1970-х годов: женщины смотрели, что сделали другие. Касательно распространения инноваций можно найти и множество других примеров. Например, существует исследование внедрения новых сортов кукурузы фермерами из Айдахо. Никто не хотел быть первым, но как только пионеры нашлись и опробовали сорт на себе, а эксперимент оказался удачным, новый сорт стали сажать все. Здравый смысл здесь прослеживается. Зачем экспериментировать на себе? Как учит русская пословица, учиться надо на чужих ошибках.

Третьим случаем перелома коллективного поведения является распространение сплетен и слухов. Установлено, что многие люди не станут распространять слух, если слышали его всего из одного источника, и будут – если из нескольких, ибо он тогда кажется более достоверным (а мы вспоминаем принципы эффективной пропаганды!). Переломным является решение и о том, за кого голосовать на выборах. Люди склонны не отдавать свой голос за кандидата, которому они симпатизируют, если они полагают, что этот кандидат все равно не пройдет, и идут голосовать за тех, кто выиграет, чтобы «голос не пропал». Школьники принимают решение о том, в какой вуз пойти учиться, в зависимости от того, куда поступают одноклассники (помните: «куда он, туда и я»?), а приглашенные на вечеринку не хотят уходить первыми, но с радостью исчезают, когда несколько пар уже удалились. Все это – «эффект вагона, в котором едет ансамбль».

Модель Грановеттера очень неустойчива. Допустим, у нас есть 100 человек, готовых учинить беспорядки. Первый может начать без всякой поддержки, другому нужно, чтобы был как минимум еще один соратник, третьему – чтобы таковых было два, и т. д. В результате постепенно вовлекаются все 100 человек. А теперь изменим начальные условия совсем чуть-чуть. Пусть первому нужен один человек, третьему – три, четвертому – четыре, и т. д., но второму нужен не один, а два. Беспорядков не возникает (первый вовлекается, а второй – нет, соответственно все последующие – тоже нет). В первом случае газеты напишут о том, что толпа бесчинствующих молодчиков учинила беспорядки, а во втором – что какой-то отморозок разбил стекло, а толпа благопристойных граждан чинно взирала на это безобразие. Причем, как говорит Грановеттер, в обоих случаях это практически одна и та же толпа, с одними и теми же настроениями.

Шуровьески доступным языком так подытожил теорию Грановеттера: «…коллективный характер толпы – это результат сложного процесса, а не внезапного погружения в безумие. В любой человеческой толпе… есть некоторое число людей, которые никогда не бунтуют, и есть люди, которые готовы бунтовать в любое время, – зачинщики. Но большинство людей находятся где-то посередине. Их готовность бунтовать зависит от того, что делают другие. Точнее, это зависит от того, какое количество из них бунтует. Чем больше людей бунтует, тем больше людей решает, что они тоже готовы к бунту…

Иногда создается впечатление, что если один человек начинает шуметь, то обязательно начнется бунт. Но, по мнению Грановеттера, это не так. Исход зависит от состава толпы. Если в толпе всего несколько зачинщиков и множество людей, которые будут действовать, только если взбунтуется значительная часть этой толпы, вряд ли что-то произойдет. Чтобы толпа сорвалась, вам нужны зачинщики (“радикалы”) – люди с пониженным порогом агрессивности – и масса людей, на которую можно повлиять. В результате, несмотря на то что не так-то просто организовать бунт, как только толпа переступит порог агрессивности, поведение будет формироваться ее самыми неистовыми участниками… такая толпа неразумна. Ее суждение экстремально…

Аналогия с фондовым рынком очевидна: чем больше инвесторов откажется покупать акции только потому, что их покупают все остальные, тем меньше вероятность, что возникнет бум. Чем меньше инвесторов будут относиться к рынку, как к конкурсу красоты, который описал Кейнс, тем более жизнеспособными и мудрыми станут решения этого рынка» [Шуровьески 2007, с. 246–247].

От модели перелома в коллективном поведении оставался один шаг до теории информационного каскада. Однако прервем изложение достижений социологии, чтобы взглянуть, что же происходит в это время в экономической науке. Из важного для нас – появление теории информации. То, что информация имеет цену, понимали сравнительно давно, и сама по себе эта идея кажется тривиальной. Можно сказать, что Рональд Коуз (Ronald Coase), который постулировал существование транзакционных издержек – затрат на совершение сделки – еще в 1937 году в работе «Природа фирмы» («The Nature of the Firm»), осознавал, что к таким затратам можно отнести и поиск необходимой информации.

Нобелевский лауреат Герберт Саймон (Herbert Simon), автор теории ограниченной рациональности (bounded rationality), разработанной им в 1960–1970-х годах, исходил из того, что затраты на поиск оптимального решения так высоки, что по этой причине агент может предпочесть не максимизацию своей полезности, а устраивающее его (достаточное, по-английски – satisfising) решение. Экономические агенты недомаксимизируют, если можно так сказать, свою полезность. Я, правда, методологически не согласна с Саймоном: по моему мнению, поиск достаточного решения в условиях высоких и маржинально возрастающих затрат на нахождение максимума (с учетом затрат на поиск информации), можно назвать максимизацией – все дело в терминологии. Но не суть важно.

Формальное начало обсуждению проблемы цены информации было положено статьей Джорджа Стиглера (George Stigler) «Экономическая теория информации» («Economics of Information») 1961 года. Как только цена информации была введена в рассмотрение, выяснилось, что экономическому субъекту бывает выгодно обходиться неполной информацией, не тратясь на уменьшение неопределенности. Неполнота информации еще не подразумевает информационной асимметрии: информация может быть равно неполной для всех экономических субъектов. Однако можно предположить, что один класс экономических субъектов обладает более полной информацией, чем другой, то есть информация распределена асимметрично. Появление понятия ассиметричной информации привело к волне исследований о том, как «с этим бороться». Это направление исследований получило название информационной экономики (information economics).

Лидерами направления стали Джордж Акерлоф (George Akerlof), Майкл Спенс (Michele Spence) и Джозеф Штиглиц (Joseph Stigliz). Эта троица и получила Нобелевскую премию за развитие теории информационной экономики в 2001 году. Первый ученый в 1966 году опубликовал прорывную статью «Рынок лимонов» («The Market for Lemons»): в ней под лимонами подразумевались товары, качество которых при покупке трудно оценить; пример Акерлофа – это подержанные машины. Рынки «лимонов», на которых продавец и покупатель обладают разной информацией, то есть рынки, на которых имеет место информационная асимметрия, отличаются от традиционных тем, что поскольку и хороший, и плохой товар продается по усредненной цене, то хороший товар начинает вымываться – уменьшается предложение. На рынке остаются те, кто может понизить себестоимость и качество товара. Этот процесс был назван негативным отбором (adverse selection)

. Остается только плохой – это распознает потребитель, перестает покупать, цена еще больше падает и т. д. Чтобы разорвать этот замкнутый круг, нужно, чтобы экономический агент с репутацией, например, уважаемого дилера, засвидетельствовал качество товара.

Базируясь на идеях Акерлофа, Майкл Спенс

создал то, что называют сигнальной теорией. В 1973 году он публикует статью «Сигналы на рынке труда» («Job Market Signalling») и книгу на ту же тему, где на примере рынка рабочей силы показывает, как можно послать сигнал о том, что продается товар хорошего качества. В применении к рынку труда – это, например, имя хорошей бизнес-школы в резюме. Идея примерно та же, что и у Акерлофа: поди разберись, умный человек или не умный, а вот если у него есть документ со штампом престижной бизнес-школы, то есть человек смог туда попасть и смог там учиться, то это «знак качества». Без бумажки ты букашка? Впоследствии идею о том, что некоторые экономические действия могут интерпретироваться как сигналы, заимствовали практически все направления экономической науки, а не только экономика труда (labor economics).

Штиглиц совместно со Сэнфордом Гроссманом (Sanford Grossman) в 1971 году опубликовал очень интересную и важную для нашей темы статью «Информация и структура рынка» («Information and Market Structure»), в которой, базируясь на предпосылке о затратности получения информации, предположил, что рыночные цены могут в разной степени отражать реальную стоимость активов. Если бы все игроки были одинаково информированы, то рыночные цены отражали бы реальную стоимость активов (у Гроссмана и Штиглица – их доходность). Но поскольку получение информации сопряжено с затратами, то каждый игрок может выбрать: стать информированным, но понести затраты, или оставаться неинформированным, но сэкономить. Чем дороже информация, тем большая часть игроков предпочтет вариант неинформированности. Предполагается, что информированные знают реальную доходность активов, а неинформированные наблюдают только его рыночную цену, которая, предположительно, эту доходность должна отражать, и высчитывают доходность косвенным образом. Когда на рынке одни неинформированные игроки, то рыночные цены тоже становятся неинформативными. Неизвестно, почему высока цена того или иного актива – то ли она отражает высокую доходность, то ли предложение данного актива очень ограничено, то ли кривая спроса информированных более плоская, чем в противном случае. Рыночная цена несет в себе какую-то информацию о доходности актива, но становится шумным сигналом. Именно зашумленность сигнала позволяет информированным отыграться на неинформированных и окупить затраты на приобретение информации.

Кстати, упомянутую статью можно считать одним из первых критических выступлений по отношению к гипотезе об эффективном рынке Юджина Фамы, которая предполагает, что никто не может показать избыточную доходность. При этом Гроссман и Штиглиц предлагают убедительные теоретические аргументы, почему это может быть не так, что, на мой взгляд, гораздо интереснее, чем фактические отклонения от эффективности, задокументированные позднее бихевиористами. Статья важна для нас и тем, что она – один из первых шагов на пути понимания того, почему пузыри, как правило, надуваются на рынках активов, которые трудно оценить. Согласно модели Гроссмана – Штиглица, чем выше затраты на приобретение информации, тем больше участников рынка остаются неинформированными и тем глупее, выражаясь простым языком, может быть цена.

Заслуга Штиглица и в том, что он предложил еще одно решение проблемы асимметричной информации, которое получило название отбора (screening). Неинформированная сторона может предложить информированной такие условия контракта, которые помогут выявить ее настоящее качество. Типичным рынком «лимонов» является рынок страхования. Понятно, что при единой цене страховки медицинскую страховку в первую очередь купят самые больные, автомобильную – самые плохие водители и т. д. Однако страховщик может предложить потребителю на выбор несколько продуктов – ниже премия (сумма, уплачиваемая страхующимся страховщику), но тогда выше порог, с которого начинается компенсация затрат. Такой вариант выберут хорошие водители, поскольку они не боятся получить много мелких царапин, задевая соседние машины на парковке, но могут попасть по не зависящим от них обстоятельствам в крупное ДТП. Медицинскую страховку с подобными условиями выберут и относительно здоровые люди – из тех же соображений.

Таким образом, теоретики информационной экономики, по сути дела, задали вопросы (и попытались дать на них ответы) о том, что происходит с количеством и ценой покупаемого товара, если продавец и покупатель обладают разной информацией; что делать тем агентам, которые лучше информированы, и тем, которые информированы хуже, чтобы улучшить свои экономические результаты. Поле, на котором могла бы произрасти теория информационного каскада, которая использует в качестве предпосылки асимметричную информацию, было полностью вспахано.

В 1992 году появляется статья Абгиджита Банержи (Abhijit Banerjee) «Простая модель стадного поведения» («A Simple Model of Herd Behavior»). Он следует за Грановеттером, но несколько модифицирует его логику. В его модели каждый человек обладает приватной информацией по какому-либо вопросу (но он не уверен, что она правильная), а также может наблюдать действия других, и информация, получаемая через это наблюдение, имеет такую же ценность. Например, в одном городе 100 человек пытаются выбрать между ресторанами А и Б. У каждого есть свои первоначальные предпочтения. Допустим, 99 человек считают, что Б лучше; но тот, кто думает, что лучше А, выбирает первым. Делающий выбор вторым может тоже оказаться в ресторане А. Тогда третий уж тем более окажется в А, и четвертый тоже. Ресторан А будет заполнен, а ресторан Б – пустой, хотя изначально 99% людей считали, что Б лучше. Это возможно потому, что люди могут наблюдать только действия других людей, но не знают их мнение . Если бы можно было наблюдать мнение, то все, разумеется, оказались бы там, где и хотели, – в Б. Банержи высказывает предположение, что его модель может объяснить не только колебания моды, но и чрезмерную волатильность на рынках многих активов.

Банержи также высказывает коротко, буквально в двух предложениях, две очень важные идеи. Первая состоит в том, что если затраты, связанные со стадным поведением, велики, то это рано или поздно приведет в действие механизмы, которые будут ему препятствовать. Речь идет вот о чем. Нередки ситуации, когда первые в гонке имеют преимущества (по-английски – first mover advantage). Предельный случай того же эффекта – «победитель получает все» (по-английски – winner takes all), есть первое призовое место, но нет второго; или, как еще говорят в Америке, пришедший вторым – это первый проигравший. Автор статьи приводит в качестве примера патентное право, которое вознаграждает первого придумавшего изобретение, как способ, который нашло общество, чтобы предотвратить чрезмерное стадное поведение. Имеется в виду, что если бы патентного права не было, то уровень инноваций, возможно, был бы ниже, так как изобретения бы быстро копировались, а это не позволяло бы авторам изобретения окупить свои затраты на исследования.

А мне интересно продолжить пример с выбором ресторана. Скажем, преимущество первого пришедшего в ресторан в том, что ему достается лучший столик. Если вы придете поздно, то можете и в очереди постоять или вас вообще не посадят. Этот факт может перевесить ваше желание пойти в популярный ресторан, и вы решите пойти в менее раскрученный. Так, кстати, в популярный ресторан может никто не пойти, и он может оказаться пустым. Еще большие преимущества первых в очереди понятны на примере финансового рынка. Те, кто купил акции до того, как они стали модными, приобрели их гораздо дешевле, а поэтому больше заработают (или понесут меньшие убытки). Если же вы инвестируете в акции, которые очень популярны, то они заведомо дороги и возможность заработать соответственно меньше. Это может подвигнуть инвесторов искать новые возможности.

Вторая важная идея Банержи – о том, что существуют многочисленные институциональные ограничения, которые препятствуют тому, чтобы люди выбивались из стаи. Мы подробнее рассмотрим этот вопрос в главе 16.

Статья Баренжи почему-то не стала культовой. Ее называют предтечей информационного каскада, а прорывными все же считаются работы других авторов – Сушила Бикчандани, Дэвида Хиршлейфера и Иво Уэлша (Suchil Bikhchandani, David Hirshleifer, and Ivo Welch) – «Теория моды, обычаев и культурных изменений как информационных каскадов» («A Theory of Fads, Fashion, Customs and Cultural Change as Informational Cascades») 1992 года и их же статья, вышедшая шесть лет спустя, – «Учась на поведении других: конформность, мода и информационные каскады» («Learning from the Behavior of Others: Conformity, Fads, and Informational Cascades»). Эти авторы придумали сам термин «информационный каскад», который в науке прижился и стал обозначать целое направление исследований. Под информационным каскадом понимается такое поведение индивида, когда он принимает решения не только на основе информации, которой сам располагает, но и учитывая то, как поступают другие. Формальная модель информационного каскада подразумевает, что индивиды принимают решения последовательно, то есть один за другим, при этом каждый последующий видит, что сделали все предыдущие, но не знает их истинных предпочтений (как в случае выбора ресторана у Баренжи: мы видим, кто где сидит, но не знаем, почему он туда пошел).

Бикчандани, Хиршлейфер и Уэлш приводят пример с угадыванием состояния мира, которое может быть черным или белым. Черное состояние представлено «черной» урной, в которой находятся по большей части черные шарики, но есть и немного белых, а в «белой» урне – наоборот, больше белых. Люди по очереди тянут шарики из урны и, вытянув шарик, говорят, из какой урны они, как им кажется, их достают – из «белой» или из «черной». Каждый видит цвет своего шарика и слышит, что сказали предыдущие участники, а какой шарик они вытянули, не видит. Допустим, мы тянем из «белой» урны. И первый вытянутый шарик – белый. Первый участник, будучи рациональным, говорит «белое», поскольку в «белой» урне белых шариков больше, чем черных. Если второй шарик тоже белый, то второй участник скажет «белое», и третий – тоже, даже если он вытянул черный шарик (ведь он уже дважды слышал «белое»). По аналогичной схеме развиваются так называемые восходящие каскады, то есть каскады «правильные», в которых состояние мира угадано (оценено?) правильно. Если второй шарик оказался черным, то второй участник может сказать как «черное», так и «белое», с равной вероятностью. Каскад пока не развивается. Но что произойдет, если первый участник вытянул черный шарик? Допустим, второй участник сказал «черное» (либо он вытянул черный шарик, либо решил сказать «черное», вытянув белый, – разницы никакой). Что же тогда сделает третий участник, вытянув белый шарик? Он скажет «черное»! То же самое сделают четвертый, пятый и шестой участники… Получается так называемый нисходящий каскад, в нем состояние мира угадано неправильно. Понятно, что чем сильнее «белая» урна замусорена черными шариками, тем вероятнее развитие нисходящего каскада.

Итак, суть идеи информационного каскада в том, что если на рынке частная информация отдельных игроков не является публично доступной, то это может вести к стадному поведению. Экономические агенты, действуя на основе своей частной информации и публичной информации относительно поведения других, могут пойти в неправильном направлении, хотя коллективно, все вместе, они обладают достаточной информацией, чтобы идти туда, куда надо.

Каскад развивается с большей вероятностью, если в самом начале большее количество людей совершило одинаковое действие (например, купило данную акцию), пусть даже все из них действовали исключительно на основе своей частной информации и эти действия оказались одинаковыми совершенно случайно. Еще больше может усилить каскад действие человека, который считается гуру.

Данная модель, как и модели Грановеттера и Баренжи, не является бихевиористской. Она строится на предпосылке о рациональности индивида. Модель показывает, что в некоторых ситуациях стадное поведение может быть оптимальным. Дело в том, что получение информации является затратным, а наблюдение поведения других людей – это довольно дешевый способ ее получения.

Немного отвлекусь от темы и подчеркну, что в понятии информационного каскада нет никакого негативного оттенка. Через информационные каскады распространялись и распространяются многие нововведения. Хороший пример привел Шуровьески: «Одна из важнейших и ценнейших инноваций в технологической истории Америки осуществилась благодаря успешному информационному каскаду. Инновацией было внедрение универсального болта. В 1860-х годах, когда станкостроение было жалким подобием передовых технологий 1990-х годов, человек по имени Вильям Селлерс, выдающийся слесарь-механик своего времени, начал кампанию в поддержку того, чтобы по всей Америке применялся стандартизованный болт его конструкции. До того болты по всей Америке изготавливались слесарями вручную. Это ограничивало возможности массового производства, но позволяло слесарям защищать свои интересы… все сделанное на заказ имеет преимущество закрепления клиентов за мастером. Тот, кто покупал у слесаря-механика токарный станок, обращался к тому же мастеру, чтобы починить механизм или заменить болты. Если бы болты стали взаимозаменяемыми, клиенты были бы меньше привязаны к единственному мастеру и выбирали бы обслуживание исходя из его стоимости.

Понимая природу таких опасений, Селлерс, тем не менее, был убежден в том, что взаимозаменяемые детали и массовое производство неизбежны. Конструкция его болта была проще, легче в изготовлении и дешевле, чем любая другая. Она соответствовала потребностям новой экономики, в которой главный упор делался на скорость, объемы и стоимость. Но исходя из того, что было поставлено на карту, а также поскольку сообщество механиков было весьма сплоченным, Селлерс понимал, что решения будут формироваться на основе связей и влияния. Поэтому последующие пять лет он воздействовал на самых влиятельных потребителей, таких как Пенсильванская железная дорога и Военно-морской флот США, что помогло ему создать условия, способствующие продвижению на рынок нового типа болта. Каждый новый потребитель, казалось, подтверждал неизбежный успех идеи Селлерса, что в итоге и произошло. Через десять лет болт Селлерса был практически повсеместно признан национальным стандартом. Без него конвейерное производство было бы сложным и даже вовсе невозможным. В некотором смысле открытие Селлерса подготовило почву для современного массового производства… Принятие стандартизованного болта обеспечило значительный подъем американской промышленности» [Шуровьески 2007, с. 6 8–69].

Ну а теперь вернемся к нашим «баранам». Базовая модель информационного каскада объясняет, почему цены на некоторые активы могут расти взрывообразно и так же взрывообразно падать. Если взять пример из реальной экономической жизни, то информационным каскадом являются набеги вкладчиков на банки в момент появления слухов об их неустойчивости.

Несмотря на то что я посвящаю целую главу (это глава 16) объяснению именно финансовых пузырей, мне кажется, здесь уместно будет упомянуть о паре работ, которые переносят теорию информационного каскада на торговлю финансовыми активами. Их волна пошла после краха 1987 года, который не имел видимых причин в информационном поле. В одной из работ, прямо опирающихся на идею информационного каскада [Bulow, Kemperer 1994], утверждается, что при определении равновесной рыночной цены того или иного актива в конкретный момент времени нужно учитывать не только оценку его стоимости заинтересованными экономическими агентами, но и тот факт, что желающие приобрести актив могут выбирать, когда это сделать, – сейчас или потом. Иными словами, все сделки по купле-продаже данного актива совершаются не одновременно, а одна за другой. А тогда все просто. Даже если вы готовы платить за данный актив 100 долларов, но видите, что другие покупают его за 50, вы все равно его не купите, если цена пока падает, – то есть те, кто совершает покупку до вас, придерживаются другого мнения. Но если тренд вдруг развернется, скажем, на уровне 45 долларов, то актив побегут покупать все, кто оценивает его дороже этой цифры: зачем сидеть и ждать, пока он вырастет до 100? Такая простая, кондовая логика, которой может обладать любая домохозяйка, переложена в данной статье на мудреный язык математической модели. На рынках таких активов можно наблюдать резкие падения (crashes) и взлеты (frenzies) цен, не связанные ни с появлением новой информации, то есть выявлением «истинной» стоимости актива, ни с изменением этой стоимости.

В другой работе [Lee 1998] показано, что в условиях существования транзакционных издержек какое-то время в ценах активов может не проявляться негативная информация: трейдер, который несет издержки по купле-продаже бумаг, вокруг видит сплошной позитив, но имеет приватную негативную информацию, может ею временно пренебрегать. Так негативная «неотработанная» информация будет накапливаться в умах. Но стоит произойти какому-то незначительному событию, подтверждающему личное мнение трейдера, что мир находится не в позитивном, а в негативном состоянии, – трейдер решит наконец на основе имеющегося у него негатива действовать, то есть продаст акции. Если так поступят многие – вот вам и крах. Для описания таких явлений был предложен еще один термин – информационная лавина (informational avalanche): это тот же каскад, но развернутый в другую сторону.

Однако, согласно модели, каскад не может длиться вечно – рано или поздно на рынке появляются индивиды, которые думают, что они лучше информированы, чем толпа, и начинают вести себя по-другому. Я бы еще добавила, что если в результате информационного каскада на финансовом рынке раздулся пузырь, то для кого-то перегрев становится очевиднее. Более информированные индивиды могут переломить каскад. Он может также развернуться, как уже говорилось, по той причине, что выгоды присоединившихся к каскаду в самом конце меньше, чем у тех, кто присоединился вначале.

Таким образом, одним из ключевых свойств каскадов является неустойчивость даже по отношению к небольшим внешним шокам. Так объясняют скоротечность моды – на финансовых рынках и не только. Классическим примером срыва информационного каскада является сцена из сказки Андерсена «Голый король», в которой маленький мальчик произносит: «А король-то голый!» Разумеется, восходящие каскады более устойчивы к внешним шокам.

В 2004 году английские ученые [Hey, Morone 2004] провели эксперимент, в ходе которого воспроизводилась ситуация, аналогичная примеру с «черными» и «белыми» урнами, которым развитие информационного каскада иллюстрировали придумавшие его модель Бикчандани, Хиршлейфер и Уэлш. Только вместо урн были дивиденды – либо высокие, либо низкие, а участники эксперимента, которые в начале игры обладали определенным количеством «акций» и «денег», за плату могли купить (а могли и не купить) зашумленную информацию о том, какими же эти дивиденды будут. При этом они понимали, что полученный ими сигнал верен лишь с определенной вероятностью. После получения сигнала можно было либо попытаться продать свои акции, либо купить чужие. Временных периодов для совершения сделок было десять. Эксперимент показал, что экономические агенты в действительности могут вести себя так, как предсказывает модель информационного каскада, и цена акций действительно может надуваться как пузырь, но волатильность цен активов тем ниже, чем выше качество и больше количество покупаемой информации. Это согласуется с эмпирическими наблюдениями, подтверждающими, что с большей вероятностью пузыри надуваются там, где активы трудно оценить.

Серьезный вклад в развитие теории каскадов внес американский политолог турецкого происхождения Тимур Куран (Timur Kuran), который занимается приложениями теории каскадов к политическим и общественным событиям. Каскадом он считает, например, яростную борьбу с курением в общественных местах, которая ведется сейчас в западных странах, и борьбу Всемирного фонда дикой природы по защите гигантской панды.

В общественной сфере ситуация усугубляется тем, что люди, высказывающиеся публично на подобные темы, обычно стараются говорить не то, что на самом деле думают, а то, что в данный момент является политкорректным. А на Западе сейчас политкорректно самому не курить и другим не давать! Поскольку люди любят высказывать «правильные» идеи, чтобы заработать себе репутацию в обществе, такие каскады гораздо более устойчивы к внешним шокам и их очень трудно развернуть. Каскады, в которых выбор людей подчинен не экономии на поиске информации, а поддержанию и созданию репутации в обществе, получили название репутационных. Механизм их действия аналогичен механизму развития информационных каскадов.

В информационных каскадах по социальным вопросам происходит то, о чем говорил еще Джанис, анализируя поведение групп. Как пишут Куран и Санстейн, «давайте взглянем на индивидов, у которых в результате изучения вопроса, опыта или встречи с несогласными развиваются сомнения относительно расхожего убеждения. Они обнаружат, что обнародуй они свои взгляды, они сделаются непопулярными, а вероятность того, что в результате этого общественное мнение переменится, крайне невелика. Предпочитая молчать или даже высказаться в духе новой общей мудрости, они будут способствовать сохранению преобладающей общественной линии и связанных с нею ошибочных взглядов… В наше время большинство американцев считают пассивное курение опасным, и многие существенно преувеличивают риск. В наши дни курильщики, а их меньшинство, рискуют подвергнуться остракизму, если они будут публично заявлять о том, что пассивное курение безвредно. Подобно этой проблеме, еще несколько лет назад уменьшение озонового слоя Земли интересовало мало кого, кроме ученых. А теперь им обеспокоено большинство людей. Эти трансформации произошли в периоды, которые гораздо короче, чем нужно для того, чтобы собрать соответствующие научные данные» [Kuran, Sunstеin 1999, р. 743, 746]. Мальчик из уже упоминавшейся сказки Андерсена прервал каскад не потому, что был более информированным, а потому что не был еще «общественным животным» – не обладал еще стадной логикой. Мал был, а потому и говорил, что думал.

В совместной работе Курана и американского юриста Санстейна разбираются законы жанра, по которому каскад общественного мнения режиссируется активистами. А по мнению Курана и Санстейна именно так и происходит – каскады в общественной сфере «развиваются не случайно. Во-первых, активисты тщательно выбирают угрозы, о которых они будут говорить публично. Во-вторых, для того, чтобы каскад заработал, нужно, чтобы достаточное количество людей были чувствительны к теме. Грамотный “общественный предприниматель”, зарабатывающий себе репутацию, обладает интуицией в отношении типов событий, к которым отзывчиво общество. Социальные условия могут создать то, что можно назвать рынком доступности (availability), – это рынок, в котором определенные угрозы являются отправными точками для каскадов. Разумеется, то, что выберет рынок, будет меняться в зависимости от времени и места. В конце XX века в Америке то, что считается рисками ядерной энергии, с гораздо большей вероятностью привлечет общественное внимание, чем риск употребления сахара (поскольку неудобства от отказа от сахара очевидны), или риски использования свеч за обеденным столом (поскольку люди в основном пользуются для освещения электричеством)» [Kuran, Sunstеin 1999, р. 713].

Куран и Санстейн указывают на то, что основным условием для негативного, а в их терминологии – ошибочного информационного каскада является нехватка у большинства людей достоверной информации о том вопросе, который обсуждается [Там же , р. 721]. «Причина, по которой люди обращаются за информацией по разным рискам к неэскпертам, – это трудность доступа к статистически аккуратному и базирующемуся на свежих данных научному мнению» [Там же , р. 755]. Для нас эта мысль крайне важна – это прямая параллель с тем, что мы наблюдали на примере многочисленных финансовых пузырей: пузыри обычно надуваются там, где предмет инвестиций трудно оценить, исходя из имеющейся информации.

«В случае информационного каскада вера в кажущуюся справедливость утверждения прогрессивно увеличивается в зависимости от количества людей, которые разделяют идею, и сомнения людей ослабевают, возможно, даже исчезают. Начиная верить во что-то, каждый индивид усиливает аргументы в пользу этой идеи, что приводит к ее принятию еще большим числом людей, что еще больше усиливает аргументы. В результате может сложиться широко распространенное убеждение, базирующееся на недостаточной информации. Хотя его разделяют многие, такое убеждение является хрупким, оно может измениться из-за незначительного повода. Именно потому, что базируется на малом количестве информации» [Kuran, Sunstеin 1999, р. 722]. Кстати, как мы уже видели и еще увидим, зачастую непосредственные поводы для коллапса фондового рынка весьма несерьезные. Теория информационного каскада это объясняет.

В заключение рассказа об информационных каскадах я хотела бы вкратце упомянуть другую, на мой взгляд, очень интересную работу Тимура Курана «Искры и пожары в прериях: теория непредсказуемой политической революции» («Sparks and Prairie Fires: A Theory of Unanticipated Political Revolution»), где он усложняет модель Грановеттера, объясняющую политические беспорядки. Куран предполагает, что у человека, принимающего решение о том, поддерживать существующий режим или нет, две полезности. С одной стороны, он хочет действовать в соответствии со своими убеждениям, то есть «жить по совести»; с другой – боится репрессий со стороны действующего режима. В какой-то момент, когда в борьбу уже вовлечено определенное количество людей, желание «жить по совести» перевешивает, и человек присоединяется к несогласным. До этого места все идет «по Грановеттеру», а дальше начинается самое интересное. Поскольку существующий режим не может наблюдать истинные предпочтения людей (помните, как у Джаниса: если никто не высказывается против, то кажется, что все за?), то революция становится неожиданностью. Куран показывает это на примерах Великой Октябрьской социалистической революции (но он, разумеется, ее так не называет), революции в Иране 1979 года и распаде Восточного блока. Куран даже раскопал письма Ленина, написанные накануне октябрьских событий 1917 года, в которых тот уверял, что в ближайшие несколько десятилетий революции в России ждать не приходится. Так что революция стала неожиданностью и для самого вождя.

Чтобы не допустить революцию, режим должен быть жестче, а не мягче, как обычно думают. Смягчение режима уменьшает боязнь репрессий за переход на сторону оппозиции и увеличивает вероятность революции, а не уменьшает ее. По мнению Курана, российская революция стала возможной потому, что Николай II был мягким царем, а не жестким, подавившим революцию 1905 года, как нас учили в школе. То же самое произошло и в Иране. Шах был слишком либеральным. Будь он диктатором, удержался бы дольше. О Горбачеве нечего и говорить. Это объясняет и «необходимость» террора после революции: чтобы удержать власть. Иначе разочарование в новом режиме быстро отвратит от него сторонников и они с легкостью переметнутся обратно.

Безусловно, Куран является выдающимся современным политологом, а его идеи очень интересны. И хотя его трактовка революций не имеет прямого отношения к предмету нашего исследования, мне захотелось здесь ее привести, чтобы у читателя сложилось более полное впечатление о проблематике, которой занимается этот ученый.

Еще хочу вскользь упомянуть, что один экономист попытался экспериментально показать, что может существовать предельная форма информационного каскада – когда те, кто не обладает информацией, наблюдают за действиями тех, кто, как им кажется, ее имеет (хотя на самом деле у них ее тоже нет и их действия ровным счетом ничего не скрывают). Такие эпизоды были названы информационными миражами. Резонанса данная идея не вызвала, а я привожу ее здесь потому, что мне очень нравится сам термин «информационный мираж». Красиво, правда?

Теория каскадов является важнейшей и доминирующей линией исследований, посвященных рациональному стадному поведению. Два других направления – это позитивные экстерналии, возникающие из рационального поведения, и агентские модели, в которых агенты стараются «затеряться в толпе», чтобы не позволить принципалам выявить их настоящие квалификации. С такими моделями мы встретимся, когда в главе 16 будем говорить о возможных объяснениях финансовых пузырей.

И в заключение – о понятии feedback loop, которое наукообразно переводится на русский как петля (контур, цепь) обратной связи, но можно сказать и проще – замкнутый круг. Это понятие было разработано в рамках информационной экономики и теории игр – это в первую очередь работы нобелевских лауреатов по экономике 1994 года Джона Нэша (John Nash) и Джона Харсани (John Harsanyi). Идея была заимствована из естественных наук и из кибернетики: о петле обратной связи писал еще пионер кибернетики Норберт Винер в 1948 году.

Понятие «петля обратной связи» обозначает влияние финального состояния на начальные условия (или выхода на вход). Такие петли могут быть позитивными и негативными. Пример негативной связи: чем выше популяция волков, тем больше они поедают зайцев, тем меньше у них корма, тем меньше популяция волков… Такое раскачивание системы не отрицает ее стабильности. Если же петля обратной связи позитивна, то модель может взорваться. Вот пример: в земной коре произошел сдвиг, он вызывал другие сдвиги, в результате случилось землетрясение. Или еще: с вершины горы ветром сдуло камень, он, пока летел, снес другие камни, в итоге деревню у подножия завалило лавиной камней. Сход снежной лавины – это позитивная обратная петля.

Нас конечно же интересуют позитивные петли обратной связи. В экономике позитивной петлей обратной связи считается, например, потребление, основанное на имитации поведения других (знакомый нам «эффект вагона, в котором едет ансамбль»). Примером петли обратной связи из области теории игр является модель принятия решений о создании мощностей по выпуску нового продукта несколькими конкурентами. Первая фирма может сделать мощность поменьше, учитывая, что вторая тоже выйдет на рынок; а может, наоборот, размахнуться на завод побольше – с тем расчетом, что вторая тогда в принципе не осмелится ничего построить. Если вторая фирма проигнорирует эту угрозу, все может закончиться избыточной мощностью. Нэш, правда, использовал термин closed loop – замкнутая петля, – но это не меняет сути дела. В теории игр показано, что равновесных решений для задач типа замкнутой петли может быть много, и они не всегда устойчивы. Я не хотела бы здесь углубляться в спектр возможных вариантов развития событий, которые моделируют Нэш и Харсани. На интуитивном уровне нам понятно, что результат подобной оглядки друг на друга труднопредсказуем.

На этом я хотела бы закончить рассказ об интеллектуальных основаниях теорий стадного поведения в финансовой сфере. Хочу подчеркнуть, что это мое, субъективное видение процесса понимания данного феномена наукой. Я уверена, что многие ученые-финансисты написали бы это введение совершенно по-другому и 90% текста занимал бы рассказ о бихевиоризме. Как вы видите, у меня этого нет, и неслучайно. Это не недоработка, а сознательный шаг. Мои взаимоотношения с бихевиоризмом очень натянутые. Упрощая, можно сказать, что бихевиористские (поведенческие) финансы сводятся к двум основным тезисам. Первый состоит в том, что рынки неэффективны и равновесные цены на них могут существенно отличаться от тех, что предписаны гипотезой об эффективных рынках. Второй тезис – о том, что рынок населен нерациональными индивидами. Первый я считаю верным, но мало относящимся к бихевиоризму. Об этом мы уже частично говорили и поговорим еще в главе 16. Отклонение цен от справедливых, как показывают многие модели, может быть и следствием рационального поведения. Второй тезис плох тем, что непонятно, как на этой предпосылке можно строить науку. С одной стороны, с тем, что финансовые агенты нерациональны, может быть, и можно было бы согласиться; а с другой – бихевиористы находят столько различных разнонаправленных эффектов, что непонятно, как из этого сделать теорию. В качестве примера: их эмпирические исследования показали, что в одном случае инвесторы – недореагируют, в другом – перереагируют, но никакой ясной концепции, в каких случаях они должны пере-, а когда недореагировать, у бихевиористов нет, и, на мой взгляд, никогда не будет. Совершенно непонятно, как обобщить сделанное бихевиористами. Наглядным примером этого является книга известного специалиста по поведенческим финансам Херша Шефрина (Hersh Shefrin) «По ту сторону жадности и страха: понимание бихевиористких финансов и психологии инвестирования» («Beyond Greed and Fear: Understanding Behavioral Finance and the Psychology of Investing»). Это очень известный и подробный талмуд, в котором собраны все достижения бихевиоризма к 2000 году – году выхода книги. Но дело в целом сводится к простому перечислению разных эффектов и повторению той мысли, что экономические агенты иррациональны. Я ни в коей мере не критикую этого уважаемого ученого. На мой взгляд, на избранную тему лучше написать трудно, ибо сам материал не позволяет это сделать.

В 1998 году бихевиористам резко и метко ответил сам Юджин Фама (Eugene Fama) – автор гипотезы об эффективности рынков, которая является главной мишенью бихевиоризма. В своей статье 1998 года «Эффективность рынка, долгосрочная доходность и бихевиористские финансы» («Market Efficiency, Long-Term Returns, and Behavioral Finance») он говорит именно о том, что хотела бы подчеркнуть и я. Для того, чтобы развивать науку, нужен какой-то базовый постулат, описывающий мир, пусть и с упрощениями (в науке по-другому не бывает!). При этом понятно, что жизнь богаче книги, но от чего-то же нужно отталкиваться. Таким постулатом и была гипотеза об эффективности рынка. Альтернативной цельной базовой картины мира бихевиоризм не создал, а найденные бихевиористами мелкие эффекты, разные отклонения от «нормы» уничтожают друг друга в среднем. Статья Фамы – очень жесткая, бихевиористы буквально навешали на него всех собак, и он, защищая свою позицию, ответил без экивоков. Не покаялся. Я считаю, что он прав. Не в том смысле, что рынки всегда эффективны, а в том, что проработанной альтернативной идеи пока не предложено, так что о смене парадигмы речи не идет. Мы же в главе 16 попробуем разобраться, как с позиции финансовой теории пузыри могут объясняться рационально .