Первородный грех

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21

Сергей Голубицкий, опубликовано в журнале "Бизнес-журнал" №21 от 26 Октября 2004 года.

http://offline.business-magazine.ru/2004/57/113864/

"Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет ни слова о первородном грехе; сказано лишь, что Адаму была суждена смерть в тот день, когда он съест плод с древа познания, но он так и не умер".

Маркиз де Сад. "Жюстина"

За час до наступления 1979 года в здании Калифорнийского университета Сан-Франциско не было ни души. Внезапно праздничную тишину, охраняемую лишь портретами почтенных отцов-учредителей и звездных выпускников, нарушил суетливый шепоток. Театральность действия усугублялась не столько детективно-несуразным появлением двух людей, в столь изящный час поднимавшихся на лифте в лабораторию на девятом этаже здания, сколько резким акцентом непрошенных гостей. Сразу вспоминался заезженный голливудский сюжет о "красных", которые, как снег на голову, свалились на беспечных обитателей американской глубинки. Красные не красные, но акцент был сильный. У обоих. И - немецкий.

Лазутчики уверенной рукой набрали семизначный код на двери биохимлаба, по-свойски, не зажигая света, проследовали прямиком к нужным шкафам, задвигали ящичками, зазвенели мензурками, заиграли ампулами, смели всю эту, наверняка ценную, кучу в спортивную сумку, перемигнулись в радостном возбуждении, спустились стремглав в холл, оттуда - прямиком на парковку. И ровно через семь минут неприметный семейный фургон "Вольво" уже уносил счастливых санта-клаусов по залитому огнями хайвэю вдоль океанического залива всё дальше и дальше к югу…

Продажная девка

Наша история сегодня о "Джинентек" (Genentech) - первой в мире компании, сумевшей коммерциализировать такую сугубо академическую науку, как генетика. До "Джинентек" скромные ученые ковырялись в университетских лабораториях, разводили мух-дрозофил, варили бульоны из бактерий, вычленяли гены, скрещивали хромосомы и защищали докторские диссертации. Ведь в конце 70-х достаточно было более или менее точно описать какой-нибудь небольшой участок цепи ДНК - и научная степень с прилагавшимся джентльменским набором хоть и скромных, но вполне материальных благ была в кармане.

"Джинентек" нарушил status quo и, подобно Змию-искусителю, смутил чистые помыслы ученых, превратив их в банальных мультимиллионеров. Дело было так.

После того, как австрийский монах Мендель в результате безобидных манипуляций с горохом сформулировал основные законы наследственности, генетики, ученые многих стран мира устремились на поиски призрачных невидимок - сначала хромосом, а потом и генов. Особенно энергично развивалась генетика в Советской стране. Но только до тех пор, пока, преодолев клеточный и хромосомный уровень, не добралась до генов - этих проклятых "бессмертных частиц", передающихся из поколения в поколение в неизменном виде и задающих все наследственные свойства организма. Терпение партии и правительства лопнуло, состоялась историческая сессия ВАСХНИЛ 1948 года, на которой главный биолог страны Т. Д. Лысенко остановил безобразие: "Хромосомы мы признаем, не отрицаем их наличия. Но мы не признаем хромосомной теории наследственности, не признаем менделизма-морганизма". Верный мичуринец С. Н. Муромцев уже прямым текстом надавал по рукам зарвавшимся лабораторным всезнайкам: "Профессор Рапопорт, мы хотим, чтобы вы, цитологи и цитогенетики, поняли только одно. Мы не против цитологических исследований протоплазмы и ядерного аппарата у половых, соматических и каких угодно клеток, в том числе и микробов. Мы, однако, решительно против тех вейсмановских антинаучных исходных теоретических позиций, с которыми вы подходите к своим цитологическим исследованиям. Мы против тех задач, какие вы хотите разрешить с помощью этих методов, мы против ненаучной интерпретации результатов ваших морфологических исследований, оторванных от передовой науки".

Ненаучность интерпретации, которую заклеймил Муромцев в работе генетиков, заключалась в признании ими тех самых генов, детерминирующих личность человека и, тем самым, выводящих его из-под действия законов общественного развития, на которые молился марксизм-ленинизм. Как бы там ни было, генетическую лавочку прикрыли, а саму науку заклеймили "продажной девкой империализма". Таким образом, начиная с середины ХХ века, наша страна окончательно выпала из обоймы самого перспективного направления мировой медицины и биологии, а основная масса генетических исследований практически целиком сосредоточилась в Соединенных Штатах. Как следствие, сегодня миллионы людей во всем мире, пораженные неизлечимыми врожденными и онкологическими заболеваниями, затаив дыхание, вчитываются в каждый пресс-релиз, исходящий из Калифорнии - американского штата, в котором исследований генетических и биотехнологических ведется больше, чем в остальных странах вместе взятых.

Свою неприкладную - лабораторную - невинность американская генетика потеряла в начале 70-х годов усилиями двух ученых Герберта Бойера и Стэнли Коэна. Герберт Бойер, профессор Калифорнийского университета Сан-Франциско (того самого, в котором случилась рождественская сказка в начале нашей истории), сумел изолировать энзим[67], способный разрезать молекулу ДНК в определенных местах. Одновременно с ним Стэнли Коэн из лаборатории Стэнфордского университета разработал методику внедрения плазмидов[68] в бактерии, что позволяло использовать эти бактерии в виде живого "ксерокса", копирующего гены всякий раз, как происходило деление микроба.

Каждое из этих двух открытий продолжало достойную традицию лабораторных изысканий и никак не приближало генетику к массам. Но то было по отдельности. В ноябре 1972 года на научной конференции на Гавайских островах Бойер и Коэн выступили с докладами, поделившись с коллегами своими достижениями. После заседания ученые мужи пересеклись в баре и уже на второй кружке "Курса" (популярное и очень слабенькое американское пиво) договорились о совмещении своих экспериментов, даже не догадываясь о головокружительных горизонтах, которые за этим могут открыться. Идею закрепили большой порцией лобстеров и, ударив по рукам, разошлись по номерам.

Уже через три месяца совместных работ на свет появилась первая в мире техника генного клонирования. С помощью энзимов Бойера вырезался некий перспективный участок ДНК (скажем, кодирующий информацию о важном человеческом гормоне), прикреплялся к плазмидам Коэна, последние доставляли гены в бактерию, которая, в свою очередь, начинала множить нужный гормон со всей прилежностью бездумного существа. Все эти манипуляции, которые в скором будущем легли в основу генетической инженерии и биотехнологии, получили название рекомбинантной ДНК-технологии.

Как и полагается настоящим ученым, Бойер и Коэн не придали никакого утилитарного значения своему открытию и, отнюдь не задумываясь о патентах, щедро поделились с коллегами результатами экспериментов. Первым заприметил непорядок Нильс Реймерс, руководитель отдела распространения технологий Стэнфордского университета. Как-то раз, почти год спустя после открытия (1974), он рассеяно перелистывал подшивку "Нью-Йорк Таймс", подготовленную информационным отделом, где и натолкнулся на статью известного научного журналиста Виктора МакЭлени, в которой вовсю расхваливался рекомбинантный прорыв Бойера и Коэна. "Бог с ним, с Бойером, - мелькнуло в голове Реймерса. - Но ведь Коэн, как-никак, наш сотрудник!" Через пять минут Нильс Реймерс уже упрекал ученого по телефону в недальновидности: по правилам, оформление заявки на патент возможно только в течение одного года с момента первой публикации, так что оставалось чуть больше одной недели! И все-таки Реймерс успел, за что внуки Бойера и Коэна должны благодарить университетского чиновника до скончания веков: к 1987 году, когда истекло действие свидетельства, получилось ни много, ни мало 250 миллионов долларов. Однако это было только начало!

Молодой человек с огненным взором

Для создания биотехнологической компании нужны мышь, микробиолог и венчурный капиталист, причем для выхода на биржу двое последних - лишние.

Из калифорнийского юмора

В нашей истории почти все герои либо читают газеты, либо принимают эпохальные решения за кружкой пива. От этого никуда не деться: его величество случай и деловая этика поколения "бэби-бумеров"[69] стали фундаментом каждой американской технологической компании, чья капитализация сегодня перевалила хорошо за миллиард долларов.

Итак, в 1975 году пришло время читать газеты Роберту Суонсону, 27-летнему сотруднику самой влиятельной инвестиционной компании Силиконовой долины "Кляйнер-Перкинс-Колфилд-Байерс". Из сан-францисской прессы Суонсон узнал о рекомбинантной ДНК-технологии, и, хотя до Суонсона об открытиях Бойера-Коэна читали сотни и даже тысячи венчурных капиталистов, он был единственным, кто сделал из почерпнутой информации далеко идущие выводы. Оно понятно: Роберт Суонсон наверняка был единственным венчурным капиталистом, который что-то понимал в генетике: как-никак, одновременно с магистерской степенью в престижнейшей школе бизнеса Слоуна, Суонсон облачился в мантию бакалавра химических наук в Массачусетском технологическом институте.

Выйти на Бойера Суонсону сразу не удалось: пришлось переговорить с дюжиной менее именитых научных сотрудников Университета Сан-Франциско. Все как один посмеялись над фантастическими идеями юного финансиста: "Ученые, с которыми я встречался, - вспоминает Роберт, - единодушно уверяли, что о коммерческом применении транспортировки генов и речи быть не может, по крайней мере, в ближайшие десять лет". Герберт Бойер, разрывающийся между лабораториями, студентами и аспирантами, согласился уделить Роберту Суонсону ровно десять минут. Свидание было назначено в пивном баре по соседству с университетским кампусом.

Суонсон и Бойер пили пиво три часа. Трудно сказать, что заставило именитого профессора поверить на слово молодому капиталисту: удивительный заряд внутренней энергии, фанатичная вера в новые технологии или просто умение Роберта Суонсона пить пиво как настоящий мужчина. В конце концов, Герберт Бойер не всегда был генетиком и профессором: он родился и вырос в западной Пенсильвании среди сталелитейных заводов, вагоностроительных фабрик и угольных шахт, все детство пробегал в тяжелом шлеме форварда местной футбольной команды. Как бы там ни было, Бойер и Суонсон ударили по рукам, скинулись по 500 долларов и учредили первую в мире компанию по производству невиданных доселе biopharmaceuticals - биологических лекарственных препаратов. Стартап окрестили Genentech - от Genetic Engineering Technology (генетическая инженерная технология).

Понятное дело - на 1 000 долларов уставного капитала генов не наклонируешь, поэтому первой демонстрацией делового мастерства Суонсона стало привлечение на свою сторону Томаса Перкинса, одного из владельцев компании "Кляйнер-Перкинс и т. д.", в которой еще накануне Суонсон числился самым перспективным сотрудником. Перкинс направил солидный инвестиционный капитал в "Джинентек". Суонсон, совмещающий должность президента и генерального директора (Герберт Бойер скромно довольствовался титулом вице-президента и члена правления), нанял перспективных ученых-генетиков (почти все - ученики Бойера!), и закипела работа.

Лучшим интеллектуальным приобретением "Джинентек" на стадии становления компании стал молодой специалист из Западной Германии Питер Зибург, которого по наводке Бойера Суонсон сумел переманить из Университета Сан-Франциско лакомыми финансовыми перспективами. Конечно, Зибург рисковал, предпочтя надежной академической карьере работу в безвестном приватном стартапе. Однако Зибург был молод, слушал "Dreadful Dead"[70], энергично нюхал кокаин и за пару лет пребывания в Виноградном штате (название Калифорнии) прочно проникся духом анархизма и авантюризма, которые, казалось, навеки прописались в калифорнийской атмосфере.

Зибург явился для "Джинентек" ключевой фигурой. За полгода до прихода в компанию молодой немец вместе с группой товарищей по университетской лаборатории совершил очередной прорыв: изолировал ген гормона роста, необходимый для полноценного развития организма на протяжении всей жизни человека, а также для лечения тяжелого детского генетического заболевания - гипофизарного нанизма[71]. Когда Бойер рассказал Суонсону об открытии Зибурга, глаза гендиректора "Джинентек", и без того не угасавшие ни на минуту, запылали тройным огнем. Еще бы: берем выделенный ген Зибурга, загружаем его в плазмид Коэна, внедряем плазмид в бактерии и начинаем производить гормон человеческого роста в промышленных количествах. Рекомбинантная ДНК-технология заиграла коммерческой мышцей в полную силу: до сих пор гормон человеческого роста вырабатывался лишь в мизерных дозах из гипофиза покойников.

У Суонсона перехватило дыхание от деловых перспектив. Зибургу с места создали все необходимые условия, ни в чем не отказывали, закупали любое нужное оборудование. И уже через полгода молодой немец оправдал возложенные на него надежды. 18 октября 1979 года журнал "Nature" возвестил всему миру о начале новой технологической эры: в лабораториях калифорнийской компании "Джинентек" тягловая лошадка генетики, бактерия Escherichia coli, насинтезировала большое количество рекомбинантного гормона человеческого роста!

Гормон "Джинентек" торжественно вручил шведской фармакологической фирме, которая финансировала всю стадию исследовательских работ, чем создал прецедент головокружительного роста проекта Суонсона-Бойера.

В 1980 году "Джинентек" вышел на биржу и тут же поднял 35 миллионов долларов (огромные деньги по тем временам!). В 1982 году по технологии Бойера-Коэна следом за гормоном человеческого роста был синтезирован первый в мире рекомбинантный инсулин, право реализации которого купил фармакологический гигант Eli Lilly. Еще через два года появился Factor VIII, препарат синтезированного белка, оказывающий эффективное коагулирующее действие при кровотечениях и незаменимый при гемофилии. Лицензию на производство и всемирную реализацию Factor VIII "Джинентек" продал компании Cutter Bioliogical.

Первородный грех: В США с момента получения первого лабораторного образца и до появления нового лекарственного препарата на аптечных прилавках проходит 5-7 лет при затратах от 300 до 500 миллионов долларовC самого начала "Джинентек" изо всех сил стремился уйти от (относительно) малодоходной практики выполнения заказов сторонних фирм и приступить к самостоятельной продаже лекарственных препаратов. Но долгое время силенок не хватало, поскольку процедура включает в себя изнурительный этап тестирования и апробации со стороны государственного Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA, Food and Drug Administration). Так, с момента получения первого лабораторного образца и до появления нового лекарственного препарата на аптечных прилавках проходит 5-7 лет при затратах от 300 до 500 миллионов долларов. Правда, и окупаются хлопоты по-царски: в 1985 году FDA дал добро на продажу протропина - первого лекарственного препарата "Джинентек", основанного все на том же гормоне человеческого роста. Протропин принес "Джинентек", ни много ни мало, два миллиарда долларов.

На поверхности успеха "Джинентек", безусловно, лежат субъективные факторы: коммерческий гений Роберта Суонсона, научный гений Герберта Бойера, блестящая команда ученых-генетиков, солидное вливание капиталов на старте, ну и, конечно же, статус первопроходца биотехнологической отрасли, измеряемой сегодня триллионами долларов. Однако есть и еще одна причина, без которой у "Джинентек" не было ни малейшего шанса достичь столь впечатляющих коммерческих высот. Причина эта проста до неприличия: "Джинентек" - компания американская. Не только "Джинентек", но и вообще вся биотехнологическая индустрия как таковая не могли состояться нигде, кроме как в США. Дело вовсе не в бесспорном технологическом преимуществе Америки и ее передовых позициях в области фундаментальных исследований. В конце концов, генетика замечательно развивается и в Англии, и в Германии, и в Швеции, и во Франции. Дело в системе американского здравоохранения, уникальной не столько своей эффективностью, сколько финансовой исключительностью.

Проиллюстрировать идею лучше всего на авастине - лекарственном препарате "Джинентек", зарегистрированном FDA только в 2004 году. Авастин - один из первых в мире так называемых анти-ангиогенезисных препаратов, замедляющих рост раковых опухолей за счет нарушения их системы кровоснабжения. У авастина сложная судьба. Сначала он проходил тестирование эффективности воздействия при раке молочной железы, однако дал практически нулевые результаты, что привело к сокрушительному обвалу акций компании. Через год "Джинентек" опубликовал результаты испытаний авастина на пациентах, страдающих раком прямой кишки: лекарство однозначно оказывало положительный эффект, удлиняя жизнь больных на 5 месяцев. Обратите внимание: речь вообще не шла о полном излечении от недуга, а всего лишь о краткосрочном продлении жизни. Однако для человека, которому отмерено только 12 месяцев, дополнительные 5 окажутся бесценным подарком.

Уолл-стрит отреагировал на новые результаты тестирования авастина абсолютно беспрецедентно: за день акции "Джинентек" выросли на 44,7%! Через год FDA апробировала препарат, и он поступил в продажу, затмив все ожидаемые темпы реализации. А теперь самое интересное: знаете, сколько стоит курс авастина? Четыре тысячи четыреста долларов в месяц! Вот и скажите, где еще в мире, кроме Америки, возможны исчисляемые десятками миллионов долларов продажи препарата стоимостью 4 400 долларов ежемесячно? Нигде. Конечно, дело не в том, что американцы такие богатые: очевидно, что подобные суммы не по карману большинству населения. "Джинентек" и прочие биотехнологические компании могут позволить себе устанавливать столь невообразимые цены, а американские пациенты - пользоваться их препаратами только благодаря системе медицинского страхования, которое как раз и явилось главным катализатором развития коммерческих биотехнологий.

Что касается самого порядка цен на лекарственные препараты, то ситуация практически неизбежна. Мы уже отмечали, что расходы на проведение научно-исследовательских работ и, главное, тестирование и апробацию препаратов - феноменальны и достигают сегодня одного миллиарда долларов за препарат. Существует и другой подводный камень: жесткая конкуренция. Скажем, сегодня на рынке представлены три биотехнологических препарата антикоагулянтного действия, широко применяемые при инфарктах: это - activase "Джинентек"[72], eminase от "SmithKline Beecham" и streptokinase "Astra Kabi". Стоимость лекарства "Джинентек" 2 200 долларов за одну дозу, eminase обойдется в 1 700, а streptokinase - всего лишь в 200. Как вы понимаете, разброс цен прямо-таки неприличный, поэтому "Джинентек" надо очень хорошо работать, чтобы убедить врачей прописывать пациентам свой самый дорогой препарат. И он работает: на проведение сравнительного тестирования, целью которого было доказать значительное преимущество activase над конкурентами. Компания затратила ни много ни мало 50 миллионов долларов! Доказать-то, конечно, она доказала, но и эти расходы нужно куда-то списывать.

Пять миллиардов за один день

90-е годы начались для "Джинентек" неудачно. Новый генеральный директор Керк Рааб совершил непростительную тактическую оплошность, сделав ставку исключительно на продвижение activase в ущерб остальным препаратам. Вопреки ожиданиям, продажи антикоагулянта пошли ни шатко ни валко, биржевые инвесторы охладели к "Джинентек" (а заодно и ко всей биотехнологической отрасли), капитализация резко снизилась, и стала сказываться резкая нехватка средств для святая святых - научно-исследовательских работ компании.

В этот момент коммерческий гений Роберта Суонсона проявился снова в полном объеме, и "Джинентек" предпринял невообразимый шаг - ушел под швейцарский концерн Roche Holdings! Правда, условия поглощения оказались очень нетрадиционными. По договору "Рош" получал 65% собственности "Джинентек" и права выкупить остальные 35% до 1995 года по заранее оговоренной цене (классический опцион). В обмен "швейцарские гномы" предложили два миллиарда долларов, столь необходимых для продолжения всесторонних исследований и продвижения уже созданных препаратов, находящихся в стадии тестирования. Изюминкой соглашения стала полная внутренняя независимость компании. Такого еще не видели: в правлении "Джинентек" из 10 человек "Рош", владеющий контрольным пакетом, мог держать только двух своих представителей. Помимо этого "Джинентек" самостоятельно определял всю финансовую политику компании, не отчитываясь перед швейцарскими хозяевами ни за какие траты. "Ведь это в лучших интересах самого "Роша", - убежденно заявляет Арт Левинсон, новый президент и генеральный директор "Джинентек". Прямо скажем, немыслимое положение, подстать, однако, уникальному профилю пионера коммерческих биотехнологий.

Мощнейшие финансовые вливания "Роша" позволили "Джинентек" удачно пережить первую половину 90-х годов, отмеченную экономическим спадом, и выйти на взлетную полосу Великого Биржевого Помутнения Сознания конца 90-х во всеоружии. Даже на фоне интернетовских стартапов с их безумными "бумажными" миллиардами капитализации "Джинентек" смотрелся очень красочно. С этим периодом, кстати, связана одна анекдотическая история.

В 1995 году акции "Джинентек" не достигли достаточно высокого уровня, чтобы "Рош" пожелал представить свои опционы к исполнению и выкупить оставшиеся 35% акций компании по оговоренной цене, которая на тот момент оказалась гораздо выше текущей биржевой котировки. Однако и упускать вожжи из своих рук швейцарцам не хотелось. Прошли переговоры, в результате которых Керк Рааб продлил действие опционного соглашения до 1999 года. В обмен на столь приятную услугу он попросил у "Роша" сущую мелочевку - личный кредит в 2 миллиона долларов на строительство скромного домика. Когда Суонсон и Бойер узнали о сделке, они уволили Рааба в одночасье. Место генерального директора компании занял блистательный Арт Левинсон, который своими умелыми действиями довел акции компании до уровня в 86 долларов за штуку в июне 1999 года, когда истекало право "Роша" на выкуп оставшихся 35% акций по цене 82 доллара. Разумеется, на этот раз "Рош" воспользовался своим правом и стал стопроцентным собственником "Джинентек". Компания перестала существовать на бирже под тикером GNE, зато сразу же возродилась в виде нового IPO[73] (символ DNA), поскольку "Рош" согласился продать 20% новой компании.

Капитализация "старого" "Джинентек" насчитывала 11 миллиардов долларов. Капитализация "новой" компании после первого же дня выхода на биржу составила 16 миллиардов. Иными словами, пионер биотехнологии и швейцарские разумники в результате молниеносного маневра заработали 5 миллиардов долларов из чистого воздуха!

Не следует, однако, путать потрясающие биржевые успехи "Джинентек" с аферами Интернет-пузыря. 2000-й год навеки унес в небытие мутную массу "доткомовского"[74] шлака, которая, к сожалению, потянула за собой ко дну всю американскую экономику. Однако именно "Джинентек" стал той компанией, которая одной из первых не только полностью оправилась от удара, но и с лихвой превысила собственные докризисные показатели. Что не удивительно: сегодня из 15 биопрепаратов, прошедших апробацию FDA, 10 принадлежат пионеру индустрии. И все это на фоне феноменальных показателей роста - в среднем 25% ежегодно на протяжении последних пяти лет.

Эпилог №1

В 1999 году в возрасте 52 лет ушел из жизни Роберт Суонсон. Легендарный создатель "Джинентек" скончался от рака мозга! Какая жестокая ирония судьбы!

Эпилог №2

Позвольте, любезный автор, а при чем тут "рождественская сказка", с которой начиналось повествование? Ах да, чуть не забыл об этом пустячке. Помните, как начался взлет "Джинентек"? Питер Зибург удачно синтезировал рекомбинантный гормон роста. На самом деле… нет, конечно, гормон синтезировал Зибург, но только не в лабораториях "Джинентек", а в Калифорнийском университете Сан-Франциско, откуда его увел Суонсон по наводке Бойера. Несмотря на идеальные условия, созданные для молодого немецкого ученого, ему никак не удавалось воссоздать свой эксперимент в новом месте. А согласно общепринятым нормам, вся работа Зибурга после его ухода осталась в университетской собственности, включая расчеты, дневники и - главное - образцы генов. А дальше вы и сами всё знаете: Зибург вместе с коллегой Акселем Улльрихом (шепоток с акцентом в ночных коридорах университета!) сели в семейный фургон "Вольво", поехали в свою бывшую лабораторию, покопались в собственных записях и позаимствовали чуток "генов" из склянок. Через пару месяцев "Джинентек" рапортовал об историческом прорыве в коммерческой биотехнологии.

Надо сказать, что Университет Сан-Франциско очень быстро узнал о ночном визите сотрудников "Джинентек" и в мягкой форме указал на некрасивость поведения. "Джинентек" спорить не стал и предложил 2 миллиона долларов отступного. На том и порешили. Однако в середине 80-х "Джинентек" запустил протропин, на котором заработал 2 миллиарда долларов, и вот тут-то ученые мужи не выдержали. Попросили поделиться по-хорошему. "Джинентек" вежливо, но убежденно показал фигу. И в 1990 году Alma Mater подала в суд. Жесточайшая баталия, которая продолжалась 9 лет, достойна отдельной истории. Чаша весов склонилась на сторону университета, когда Зибург в 1999 году неожиданно решил покаяться и сознался в похищении. Как ни возражали адвокаты "Джинентек", что, мол, у раскаяния Зибурга есть очень приземленное объяснение: ведь если университет добьется права на получение патентных отчислений у "Джинентек", Зибургу, как непосредственному изобретателю, полагается 10%, тем не менее, пришлось уступить: "Джинентек" выплатил Университету Сан-Франциско 200 миллионов долларов.

В этом эпизоде меня больше всего заинтриговало определение, которое Зибург дал на суде своему поступку: "Первородный грех". Точнее не скажешь! Как ни крути, а получается, что всё из этого первородного греха и выходит. Даже "Джинентек" - главная надежда человечества на излечение от самых страшных болезней.