Обломов - Гончаров И.А.
Навигация по роману "Обломов":
Часть первая: I
II III
IV V
VI VII
VIII IX
X XI
Часть вторая: I
II III
IV V
VI
VII VIII
IX X
XI XII
Часть третья: I
II III
IV V
VI
VII VIII
IX X
XI XII
Часть четвертая: I
II
III IV
V VI
VII VIII
IX X
XI
Скачать роман "Обломов" в формате .doc (579КБ)
II
Он ушел, а Обломов сел в неприятном расположении духа в кресло и долго, долго освобождался от грубого впечатления. Наконец он вспомнил нынешнее утро, и безобразное явление Тарантьева вылетело из головы: на лице опять появилась улыбка.
Он стал перед зеркалом, долго поправлял галстук, долго улыбался, глядел на щеку, нет ли там следа горячего поцелуя Ольги.
- Два "никогда", - сказал он, тихо, радостно волнуясь, - и какая разница между ними: одно уже поблекло, а другое так пышно расцвело...
Потом он задумывался, задумывался все глубже. Он чувствовал, что светлый, безоблачный праздник любви отошел, что любовь в самом деле становилась долгом, что она мешалась со всею жизнью, входила в состав ее обычных отправлений и начинала линять, терять радужные краски.
Может быть, сегодня утром мелькнул последний розовый ее луч, а там она будет уже - не блистать ярко, а согревать невидимо жизнь; жизнь поглотит ее, и она будет ее сильною, конечно, но скрытою пружиной. И отныне проявления ее будут так просты, обыкновенны.
Поэма минует, и начнется строгая история: палата, потом поездка в Обломовку, постройка дома, заклад в совет, проведение дороги, нескончаемый разбор дел с мужиками, порядок работ, жнитво, умолот, щелканье счетов, заботливое лицо приказчика, дворянские выборы, заседание в суде.
Кое-где только, изредка, блеснет взгляд Ольги, прозвучит Casta diva, раздастся торопливый поцелуй, а там опять на работы ехать, в город ехать, там опять приказчик, опять щелканье счетов.
Гости приехали - и то не отрада: заговорят, сколько кто вина выкуривает на заводе, сколько кто аршин сукна ставит в казну... Что ж это? Ужели то сулил он себе? Разве это жизнь?.. А между тем живут так, как будто в этом вся жизнь. И Андрею она нравится!
Но женитьба, свадьба - все-таки это поэзия жизни, это готовый, распустившийся цветок. Он представил себе, как он ведет Ольгу к алтарю: она - с померанцевой веткой на голове, с длинным покрывалом. В толпе шепот удивления. Она стыдливо, с тихо волнующейся грудью, с своей горделиво и грациозно наклоненной головой, подает ему руку и не знает, как ей глядеть на всех. То улыбка блеснет у ней, то слезы явятся, то складка над бровью заиграет какою-то мыслью.
Дома, когда гости уедут, она, еще в пышном наряде, бросается ему на грудь, как сегодня...
"Нет, побегу к Ольге, не могу думать и чувствовать один, - мечтал он. - Расскажу всем, целому свету... нет, сначала тетке, потом барону, напишу к Штольцу - вот изумится-то! Потом скажу Захару: он поклонится в ноги и завопит от радости, дам ему двадцать пять рублей. Придет Анисья, будет руку ловить целовать: ей дам десять рублей; потом... потом, от радости, закричу на весь мир, так закричу, что мир скажет: "Обломов счастлив. Обломов женится!" Теперь побегу к Ольге: там ждет меня продолжительный шепот, таинственный уговор слить две жизни в одну!.."
Он побежал к Ольге. Она с улыбкой выслушала его мечты; но только он вскочил, чтоб бежать объявить тетке, у ней так сжались брови, что он струсил.
- Никому ни слова! - сказала она, приложив палец к губам и грозя ему, чтоб он тише говорил, чтоб тетка не услыхала из другой комнаты. - Еще не пора!
- Когда же пора, если между нами все решено? - нетерпеливо спросил он. - Что ж теперь делать? С чего начать? - спрашивал он. - Не сидеть же сложа руки. Начинается обязанность, серьезная жизнь...
- Да, начинается, - повторила она, глядя на него пристально.
- Ну, вот я и хотел сделать первый шаг, идти к тетке...
- Это последний шаг.
- Какой же первый?
- Первый... идти в палату: ведь надо какую-то бумагу писать?
- Да... я завтра...
- Отчего ж не сегодня?
- Сегодня... сегодня такой день, и уйти от тебя, Ольга!
- Ну хорошо, завтра. А потом?
- Потом - сказать тетке, написать к Штольцу.
- Нет, потом ехать в Обломовку... Ведь Андрей Иванович писал, что надо делать в деревне: я не знаю, какие там у вас дела, постройка, что ли? - спросила она, глядя ему в лицо.
- Боже мой! - говорил Обломов. - Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу, школы заводить... Этого всего в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда...
- А куда мы приедем? Есть там дом?
- Нет: старый плох; крыльцо совсем, я думаю, расшаталось.
- Куда ж мы приедем? - спросила она.
- Надо здесь квартиру приискать.
- Для этого тоже надо ехать в город, - заметила она, - это второй шаг...
- Потом... - начал он.
- Да ты прежде шагни два раза, а там...
"Что ж это такое? - печально думал Обломов. - Ни продолжительного шепота, ни таинственного уговора слить обе жизни в одну! Все как-то иначе, по-другому. Какая странная эта Ольга! Она не останавливается на одном месте, не задумывается сладко над поэтической минутой, как будто у ней вовсе нет мечты, нет потребности утонуть в раздумье! Сейчас и поезжай в палату, на квартиру - точно Андрей! Что это все они как будто сговорились торопиться жить!"
На другой день он, с листом гербовой бумаги, отправился в город, сначала в палату, и ехал нехотя, зевая и глядя по сторонам. Он не знал хорошенько, где палата, и заехал к Ивану Герасимычу спросить, в каком департаменте нужно засвидетельствовать.
Тот обрадовался Обломову и без завтрака не хотел отпустить. Потом послал еще за приятелем, чтоб допроситься от него, как это делается, потому что сам давно отстал от дел.
Завтрак и совещание кончились в три часа, в палату идти было поздно, а завтра оказалась суббота - присутствия нет, пришлось отложить до понедельника.
Обломов отправился на Выборгскую сторону, на новую свою квартиру. Долго он ездил между длинными заборами по переулкам. Наконец отыскал будочника; тот сказал, что это в другом квартале, рядом, вот по этой улице - и он показал еще улицу без домов, с заборами, с травой и с засохшими колеями из грязи.
Опять поехал Обломов, любуясь на крапиву у заборов и на выглядывавшую из-за заборов рябину. Наконец будочник указал на старый домик на дворе, прибавив: "Вот этот самый".
"Дом вдовы коллежского секретаря Пшеницына", - прочитал Обломов на воротах и велел въехать на двор.
Двор величиной был с комнату, так что коляска стукнула дышлом в угол и распугала кучу кур, которые с кудахтаньем бросились стремительно, иные даже в лёт, в разные стороны; да большая черная собака начала рваться на цепи направо и налево, с отчаянным лаем, стараясь достать за морды лошадей.
Обломов сидел в коляске наравне с окнами и затруднялся выйти. В окнах, уставленных резедой, бархатцами и ноготками, засуетились головы. Обломов кое-как вылез из коляски; собака пуще заливалась лаем.
Он вошел на крыльцо и столкнулся с сморщенной старухой, в сарафане, с заткнутым за пояс подолом:
- Вам кого? - спросила она.
- Хозяйку дома, госпожу Пшеницыну.
Старуха потупила с недоумением голову.
- Не Ивана ли Матвеича вам надо? - спросила она. - Его нет дома; он еще из должности не приходил.
- Мне нужно хозяйку, - сказал Обломов.
Между тем в доме суматоха продолжалась. То из одного, то из другого окна выглянет голова; сзади старухи дверь отворялась немного и затворялась; оттуда выглядывали разные лица.
Обломов обернулся: на дворе двое детей, мальчик и девочка, смотрят на него с любопытством.
Откуда-то появился сонный мужик в тулупе и, загораживая рукой глаза от солнца, лениво смотрел на Обломова и на коляску.
Собака все лаяла густо и отрывисто, и, только Обломов пошевелится или лошадь стукнет копытом, начиналось скаканье на цепи и непрерывный лай.
Через забор, направо, Обломов видел бесконечный огород с капустой, налево, через забор, видно было несколько деревьев и зеленая деревянная беседка.
- Вам Агафью Матвеевну надо? - спросила старуха. - Зачем?
- Скажи хозяйке дома, - говорил Обломов, - что я хочу с ней видеться: я нанял здесь квартиру...
- Вы, стало быть, новый жилец, знакомый Михея Андреича? Вот погодите, я скажу.
Она отворила дверь, и от двери отскочило несколько голов и бросилось бегом в комнаты. Он успел увидеть какую-то женщину, с голой шеей и локтями, без чепца, белую, довольно полную, которая усмехнулась, что ее увидел посторонний, и тоже бросилась от дверей прочь.
- Пожалуйте в комнату, - сказала старуха воротясь, ввела Обломова чрез маленькую переднюю в довольно просторную комнату и попросила подождать. - Хозяйка сейчас выйдет, - прибавила она.
"А собака-то все еще лает", - подумал Обломов, оглядывая комнату.
Вдруг глаза его остановились на знакомых предметах: вся комната завалена была его добром. Столы в пыли; стулья, грудой наваленные на кровать; тюфяки, посуда в беспорядке, шкафы.
- Что ж это? И не расставлено, не прибрано? - сказал он. - Какая гадость!
Вдруг сзади его скрипнула дверь, и в комнату вошла та самая женщина, которую он видел с голой шеей и локтями.
Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил.
Платье сидело на ней в обтяжку: видно, что она не прибегала ни к какому искусству, даже к лишней юбке, чтоб увеличить объем бедр и уменьшить талию. От этого даже и закрытый бюст ее, когда она была без платка, мог бы послужить живописцу или скульптору моделью крепкой, здоровой груди, не нарушая ее скромности. Платье ее, в отношении к нарядной шали и парадному чепцу, казалось старо и поношено.
Она не ожидала гостей, и когда Обломов пожелал ее видеть, она на домашнее будничное платье накинула воскресную свою шаль, а голову прикрыла чепцом. Она вошла робко и остановилась, глядя застенчиво на Обломова.
Он привстал и поклонился.
- Я имею удовольствие видеть госпожу Пшеницыну? - спросил он.
- Да-с, - отвечала она. - Вам, может быть, нужно с братцем поговорить? - нерешительно спросила она. - Они в должности, раньше пяти часов не приходят.
- Нет, я с вами хотел видеться, - начал Обломов, когда она села на диван, как можно дальше от него, и смотрела на концы своей шали, которая, как попона, покрывала ее до полу. Руки она прятала тоже под шаль.
- Я нанял квартиру; теперь, по обстоятельствам, мне надо искать квартиру в другой части города, так я пришел поговорить с вами...
Она тупо выслушала и тупо задумалась.
- Теперь братца нет, - сказала она потом.
- Да ведь этот дом ваш? - спросил Обломов.
- Мой, - коротко отвечала она.
- Так я и думал, что вы сами можете решить...
- Да вот братца-то нет; они у нас всем заведовают, - сказала она монотонно, взглянув в первый раз на Обломова прямо и опустив опять глаза на шаль.
"У ней простое, но приятное лицо, - снисходительно решил Обломов, - должно быть, добрая женщина!" В это время голова девочки высунулась из двери. Агафья Матвеевна с угрозой, украдкой кивнула ей головой, и она скрылась.
- А где ваш братец служит?
- В канцелярии.
- В какой?
- Где мужиков записывают... я не знаю, как она называется.
Она простодушно усмехнулась, и в ту же минуту опять лицо ее приняло свое обыкновенное выражение.
- Вы не одни живете здесь с братцем? - спросил Обломов.
- Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да девочка по шестому, - довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, - еще бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги стали отекать. И в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
- А Михей Андреич часто бывает у вас? - спросил Обломов.
- Иногда по месяцу гостит; они с братцем приятели, всё вместе...
И замолчала, истощив весь запас мыслей и слов.
- Какая тишина у вас здесь! - сказал Обломов. - Если б не лаяла собака, так можно бы подумать, что нет ни одной живой души.
Она усмехнулась в ответ.
- Вы часто выходите со двора? - спросил Обломов.
- Летом случается. Вот намедни, в Ильинскую пятницу, на Пороховые Заводы ходили.
- Что ж, там много бывает? - спросил Обломов, глядя, чрез распахнувшийся платок, на высокую, крепкую, как подушка дивана, никогда не волнующуюся грудь.
- Нет, нынешний год немного было; с утра дождь шел, а после разгулялось. А то много бывает.
- Еще где же бываете вы?
- Мы мало где бываем. Братец с Михеем Андреичем на тоню ходят, уху там варят, а мы всё дома.
- Ужели всё дома?
- Ей-богу, правда. В прошлом году были в Колпине, да вот тут в рощу иногда ходим. Двадцать четвертого июня братец именинники, так обед бывает, все чиновники из канцелярии обедают.
- А в гости ездите?
- Братец бывают, а я с детьми только у мужниной родни в светлое воскресенье да в рождество обедаем.
Говорить уж было больше не о чем.
- У вас цветы: вы любите их? - спросил он.
Она усмехнулась.
- Нет, - сказала она, - нам некогда цветами заниматься. Это дети с Акулиной ходили в графский сад, так садовник дал, а ерани да алоэ давно тут, еще при муже были.
В это время вдруг в комнату ворвалась Акулина; в руках у ней бился крыльями и кудахтал, в отчаянии, большой петух.
- Этого, что ли, петуха, Агафья Матвевна, лавочнику отдать? - опросила она.
- Что ты, что ты! Поди! - сказала хозяйка стыдливо. - Ты видишь, гости!
- Я только спросить, - говорила Акулина, взяв петуха за ноги, головой вниз, - семьдесят копеек даст.
- Подь, поди в кухню! - говорила Агафья Матвеевна. - Серого с крапинками, а не этого, - торопливо прибавила она, и сама застыдилась, спрятала руки под шаль и стала смотреть вниз.
- Хозяйство! - сказал Обломов.
- Да, у нас много кур; мы продаем яйца и цыплят. Здесь, по этой улице, с дач и из графского дома всё у нас берут, - отвечала она, поглядев гораздо смелее на Обломова.
И лицо ее принимало дельное и заботливое выражение; даже тупость пропадала, когда она заговаривала о знакомом ей предмете. На всякий же вопрос, не касавшийся какой-нибудь положительной, известной ей цели, она отвечала усмешкой и молчанием.
- Надо бы было это разобрать, - заметил Обломов, указывая на кучу своего добра...
- Мы было хотели, да братец не велят, - живо перебила она и уж совсем смело взглянула на Обломова. "Бог знает, что у него там в столах да в шкафах... - сказали они, - после пропадет - к нам привяжутся..." - Она остановилась и усмехнулась.
- Какой осторожный ваш братец! - прибавил Обломов.
Она слегка опять усмехнулась и опять приняла свое обычное выражение.
Усмешка у ней была больше принятая форма, которою прикрывалось незнание, что в том или другом случае надо сказать или сделать.
- Мне долго ждать его прихода, - сказал Обломов, - может быть, вы передадите ему, что, по обстоятельствам, я в квартире надобности не имею и потому прошу передать ее другому жильцу, а я, с своей стороны, тоже поищу охотника.
Она тупо слушала, ровно мигая глазами.
- Насчет контракта потрудитесь сказать...
- Да нет их дома-то теперь, - твердила она, - вы лучше завтра опять пожалуйте: завтра суббота, они в присутствие не ходят...
- Я ужасно занят, ни минуты свободной нет, - отговаривался Обломов. - Вы потрудитесь только сказать, что так как задаток остается в вашу пользу, а жильца я найду, то...
- Нету братца-то, - монотонно говорила она, - нейдут они что-то... - И поглядела на улицу. - Вот они тут проходят, мимо окон: видно, когда идут, да вот нету!
- Ну, я отправляюсь... - сказал Обломов.
- А как братец-то придут, что сказать им: когда вы переедете? - спросила она, встав с дивана.
- Вы им передайте, что я просил, - говорил Обломов, - что, по обстоятельствам...
- Вы бы завтра сами пожаловали да поговорили с ними... - повторила она.
- Завтра мне нельзя.
- Ну, послезавтра, в воскресенье: после обедни у нас водка и закуска бывает. И Михей Андреич приходит.
- Ужели и Михей Андреич приходит? - спросил Обломов.
- Ей-богу, правда, - прибавила она.
- И послезавтра мне нельзя, - отговаривался с нетерпением Обломов.
- Так уж на той неделе... - заметила она. - А когда переезжать-то станете? Я бы полы велела вымыть и пыль стереть, - спросила она.
- Я не перееду, - сказал он.
- Как же? А вещи-то куда же мы денем?
- Вы потрудитесь сказать братцу, - начал говорить Обломов расстановисто, упирая глаза ей прямо в грудь, - что, по обстоятельствам...
- Да вот долго нейдут что-то, не видать, - сказала она монотонно, глядя на забор, отделявший улицу от двора. - Я знаю и шаги их; по деревянной мостовой слышно, как кто идет. Здесь мало ходят...
- Так вы передадите ему, что я вас просил? - кланяясь и уходя, говорил Обломов.
- Вот через полчаса они сами будут... - с несвойственным ей беспокойством говорила хозяйка, стараясь как будто голосом удержать Обломова.
- Я больше не могу ждать, - решил он, отворяя дверь.
Собака, увидя его на крыльце, залилась лаем и начала опять рваться с цепи. Кучер, спавший опершись на локоть, начал пятить лошадей; куры опять, в тревоге, побежали в разные стороны; в окно выглянуло несколько голов.
- Так я скажу братцу, что вы были, - в беспокойстве прибавила хозяйка, когда Обломов уселся в коляску.
- Да, и скажите, что я, по обстоятельствам, не могу оставить квартиры за собой и что передам ее другому или чтоб он... поискал...
- Об эту пору они всегда приходят.... - говорила она, слушая его рассеянно. - Я скажу им, что вы хотели побывать.
- Да, на днях я заеду, - сказал Обломов.
При отчаянном лае собаки коляска выехала со двора и пошла колыхаться по засохшим кочкам немощеного переулка.
В конце его показался какой-то одетый в поношенное пальто человек средних лет, с большим бумажным пакетом под мышкой, с толстой палкой и в резиновых калошах, несмотря на сухой и жаркий день.
Он шел скоро, смотрел по сторонам и ступал так, как будто хотел продавить деревянный тротуар. Обломов оглянулся ему вслед и видел, что он завернул в ворота к Пшеницыной.
"Вон, должно быть, и братец пришли! - заключил он. - Да чорт с ним! Еще протолкуешь с час, а мне и есть хочется и жарко! Да и Ольга ждет меня... До другого раза!"
- Ступай скорей! - сказал он кучеру.
"А квартиру другую посмотреть? - вдруг вспомнил он, глядя по сторонам, на заборы. - Надо опять назад, в Морскую или в Конюшенную... До другого раза!" - решил он.
- Пошел скорей!