Обломов - Гончаров И.А.
Навигация по роману "Обломов":
Часть первая: I
II III
IV V
VI VII
VIII IX
X XI
Часть вторая: I
II III
IV V
VI
VII VIII
IX X
XI XII
Часть третья: I
II III
IV V
VI
VII VIII
IX X
XI XII
Часть четвертая: I
II
III IV
V VI
VII VIII
IX X
XI
Скачать роман "Обломов" в формате .doc (579КБ)
IV
- Здравствуй, земляк, - отрывисто сказал Тарантьев, протягивая мохнатую руку к Обломову. - Чего ты это лежишь по сю пору, как колода?
- Не подходи, не подходи: ты с холода! - говорил Обломов, прикрываясь одеялом.
- Вот еще - что выдумал - с холода! - заголосил Тарантьев. - Ну, ну, бери руку, коли дают! Скоро двенадцать часов, а он валяется!
Он хотел приподнять Обломова с постели, но тот предупредил его, опустив быстро ноги и сразу попав ими в обе туфли.
- Я сам сейчас хотел вставать, - сказал он зевая.
- Знаю я, как ты встаешь: ты бы тут до обеда провалялся. Эй, Захар! Где ты там, старый дурак? Давай скорей одеваться барину.
- А вы заведите-ка прежде своего Захара, да и лайтесь тогда! - заговорил Захар, войдя в комнату и злобно поглядывая на Тарантьева. - Вон натоптали как, словно разносчик! - прибавил он.
- Ну, еще разговаривает, образина! - говорил Тарантьев и поднял ногу, чтоб сзади ударить проходившего мимо Захара; но Захар остановился, обернулся к нему и ощетинился.
- Только вот троньте! - яростно захрипел он. - Что это такое? Я уйду... - сказал он, идучи назад к дверям.
- Да полно тебе, Михей Андреич, какой ты неугомонный! Ну что ты его трогаешь? - сказал Обломов. - Давай, Захар, что нужно!
Захар воротился и, косясь на Тарантьева, проворно шмыгнул мимо его.
Обломов, облокотясь на него, нехотя, как очень утомленный человек, привстал с постели и, нехотя же перейдя на большое кресло, опустился в него и остался неподвижен, как сел.
Захар взял со столика помаду, гребенку и щетки, напомадил ему голову, сделал пробор и потом причесал его щеткой.
- Умываться теперь, что ли, будете? - спросил он.
- Немного погожу еще, - отвечал Обломов, - а ты поди себе.
- Ах, да и вы тут? - вдруг сказал Тарантьев, обращаясь к Алексееву в то время, как Захар причесывал Обломова. - Я вас и не видал. Зачем вы здесь? Что это ваш родственник какая свинья! Я вам все хотел сказать...
- Какой родственник? У меня никакого родственника нет, - робко отвечал оторопевший Алексеев, выпуча глаза на Тарантьева.
- Ну, вот этот, что еще служит тут, как его?.. Афанасьев зовут. Как же не родственник? - родственник.
- Да я не Афанасьев, а Алексеев, - сказал Алексеев, - у меня нет родственника.
- Вот еще не родственник! Такой же, как вы, невзрачный, и зовут тоже Васильем Николаичем.
- Ей-богу, не родня; меня зовут Иваном Алексеичем.
- Ну, все равно, похож на вас. Только он свинья; вы ему скажите это, как увидите.
- Я его не знаю, не видал никогда, - говорил Алексеев, открывая табакерку.
- Дайте-ка табаку! - сказал Тарантьев. - Да у вас простой, не французский? Так и есть, - сказал он понюхав. - Отчего не французский? - строго прибавил потом. - Да, еще этакой свиньи я не видывал, как ваш родственник, - продолжал Тарантьев. - Взял я когда-то у него, уж года два будет, пятьдесят рублей взаймы. Ну, велики ли деньги пятьдесят рублей? Как, кажется, не забыть? Нет, помнит: через месяц, где ни встретит: "А что ж должок?" - говорит. Надоел! Мало того, вчера к нам в департамент пришел: "Верно, вы, говорит, жалованье получили, теперь можете отдать". Дал я ему жалованье: пошел при всех срамить, так он насилу двери нашел. "Бедный человек, самому надо!" Как будто мне не надо! Я что за богач, чтоб ему по пятидесяти рублей отваливать! Дай-ка, земляк, сигару.
- Сигары вон там, в коробочке, - отвечал Обломов, указывая на этажерку.
Он задумчиво сидел в креслах, в своей лениво-красивой позе, не замечая, что вокруг него делалось, не слушая, что говорилось. Он с любовью рассматривал и гладил свои маленькие, белые руки.
- Э! Да это всё те же? - строго спросил Тарантьев, вынув сигару и поглядывая на Обломова.
- Да, те же, - отвечал Обломов машинально.
- А я говорил тебе, чтоб ты купил других, заграничных? Вот как ты помнишь, что тебе говорят! Смотри же, чтоб к следующей субботе непременно было, а то долго не приду. Вишь, ведь какая дрянь! - продолжал он, закурив сигару и пустив одно облако дыма на воздух, а другое втянув в себя. - Курить нельзя.
- Ты рано сегодня пришел, Михей Андреич, - сказал Обломов зевая.
- Что ж, я надоел тебе, что ли?
- Нет, я так только заметил; ты обыкновенно к обеду прямо приходишь, а теперь только еще первый час.
- Я нарочно заранее пришел, чтоб узнать, какой обед будет. Ты все дрянью кормишь меня, так я вот узнаю, что-то ты велел готовить сегодня.
- Узнай там, на кухне, - сказал Обломов.
Тарантьев вышел.
- Помилуй! - сказал он воротясь. - Говядина и телятина! Эх, брат Обломов, не умеешь ты жить, а еще помещик! Какой ты барин? По-мещански живешь; не умеешь угостить приятеля! Ну, мадера-то куплена?
- Не знаю, спроси у Захара, - почти не слушая его, сказал Обломов, - там, верно, есть вино.
- Это прежняя-то, от немца? Нет, изволь в английском магазине купить.
- Ну, и этой довольно, - сказал Обломов, - а то еще посылать!
- Да постой, дай деньги, я мимо пойду и принесу; мне еще надо кое-куда сходить.
Обломов порылся в ящике и вынул тогдашнюю красненькую десятирублевую бумажку.
- Мадера семь рублей стоит, - сказал Обломов, - а тут десять.
- Так дай все: там дадут сдачи, не бойся!
Он выхватил из рук Обломова ассигнацию и проворно спрятал в карман.
- Ну, я пойду, - сказал Тарантьев, надевая шляпу, - а к пяти часам буду; мне надо кое-куда зайти: обещали место в питейной конторе, так велели понаведаться ... Да вот что, Илья Ильич: не наймешь ли ты коляску сегодня, в Екатерингоф ехать? И меня бы взял.
Обломов покачал головой в знак отрицания.
- Что, лень или денег жаль? Эх ты, мешок! - сказал он. - Ну, прощай пока...
- Постой, Михей Андреич, - прервал Обломов, мне надо кое о чем посоветоваться с тобой.
- Что еще там? Говори скорей: мне некогда.
- Да вот на меня два несчастья вдруг обрушились. С квартиры гонят...
- Видно, не платишь: и поделом! - сказал Тарантьев и хотел идти.
- Поди ты! Я всегда вперед отдаю. Нет, тут хотят другую квартиру отделывать... Да постой! Куда ты? Научи, что делать: торопят, через неделю чтоб съехали...
- Что я за советник тебе достался?.. Напрасно ты воображаешь...
- Я совсем ничего не воображаю, - сказал Обломов, - не шуми и не кричи, а лучше подумай, что делать. Ты человек практический...
Тарантьев уже не слушал его и о чем-то размышлял.
- Ну, так и быть, благодари меня, - сказал он, снимая шляпу и садясь, - и вели к обеду подать шампанского: дело твое сделано.
- Что такое? - спросил Обломов.
- Шампанское будет?
- Пожалуй, если совет стоит...
- Нет, сам-то ты не стоишь совета. Что я тебе даром-то стану советовать? Вон спроси его, - прибавил он, указывая на Алексеева, - или у родственника его.
- Ну, ну, полно, говори! - просил Обломов.
- Вот что: завтра же изволь переезжать на квартиру...
- Э! Что придумал! Это я и сам знал...
- Постой, не перебивай! - закричал Тарантьев. - Завтра переезжай на квартиру к моей куме, на Выборгскую сторону...
- Это что за новости? На Выборгскую сторону! Да туда, говорят, зимой волки забегают.
- Случается, забегают с островов, да тебе что до этого за дело?
- Там скука, пустота, никого нет.
- Врешь! Там кума моя живет: у ней свой дом, с большими огородами. Она женщина благородная, вдова, с двумя детьми; с ней живет холостой брат: голова, не то что вот эта, что тут в углу сидит, - сказал он, указывая на Алексеева, - нас с тобой за пояс заткнет!
- Да что ж мне до всего до этого за дело? - сказал с нетерпением Обломов. - Я туда не перееду.
- А вот я посмотрю, как ты не переедешь. Нет, уж коли спросил совета, так слушайся, что говорят.
- Я не перееду, - решительно сказал Обломов.
- Ну, так черт с тобой! - отвечал Тарантьев, нахлобучив шляпу, и пошел к дверям.
- Чудак ты этакой! - воротясь, сказал Тарантьев. - Что тебе здесь сладко кажется?
- Как что? От всего близко, - говорил Обломов, - тут и магазины, и театр, и знакомые... центр города, всё...
- Что-о? - перебил Тарантьев. - А давно ли ты ходил со двора, скажи-ка? Давно ли ты был в театре? К каким знакомым ходишь ты? На кой чорт тебе этот центр, позволь спросить!
- Ну как зачем? Мало ли зачем!
- Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек - играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
- Полторы тысячи.
- А там тысячу рублей почти за целый дом! Да какие светленькие, славные комнаты! Она давно хотела тихого, аккуратного жильца иметь - вот я тебя и назначаю...
Обломов рассеянно покачал головой в знак отрицания.
- Врешь, переедешь! - сказал Тарантьев. - Ты рассуди, что тебе ведь это вдвое меньше станет: на одной квартире пятьсот рублей выгадаешь. Стол у тебя будет вдвое лучше и чище; ни кухарка, ни Захар воровать не будут...
В передней послышалось ворчанье.
- И порядка больше, - продолжал Тарантьев, ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу - нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде - ну, мерзость! А там женщина будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему дураку, Захару...
Ворчанье в передней раздалось сильнее.
- Этому старому псу, - продолжал Тарантьев, - ни о чем и подумать не придется: на всем готовом будешь жить. Что тут размышлять? Переезжай, да и конец...
- Да как же это я вдруг, ни с того ни с сего, на Выборгскую сторону...
- Поди с ним! - говорил Тарантьев, отирая пот с лица. - Теперь лето: ведь это все равно, что дача. Что ты гниешь здесь летом-то, в Гороховой?.. Там Безбородкин сад, Охта под боком, Нева в двух шагах, свой огород - ни пыли, ни духоты! Нечего и думать: я сейчас же до обеда слетаю к ней - ты дай мне на извозчика, - и завтра же переезжать...
- Что это за человек! - сказал Обломов. - Вдруг выдумает черт знает что: на Выборгскую сторону... Это немудрено выдумать. Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь. Я восемь лет живу, так менять-то не хочется..
- Это кончено: ты переедешь. Я сейчас еду к куме, про место в другой раз наведаюсь...
Он было пошел.
- Постой, постой! Куда ты? - остановил его Обломов. - У меня еще есть дело, поважнее. Посмотри, какое я письмо от старосты получил, да реши, что мне делать.
- Видишь, ведь ты какой уродился! - возразил Тарантьев. - Ничего не умеешь сам сделать. Все я да я! Ну, куда ты годишься? Не человек: просто солома!
- Где письмо-то? Захар, Захар! Опять он куда-то дел его! - говорил Обломов.
- Вот письмо старосты, - сказал Алексеев, взяв скомканное письмо.
- Да, вот оно, - повторил Обломов и начал читать вслух.
- Что ты скажешь? Как мне быть? - спросил, прочитав, Илья Ильич. - Засухи, недоимки...
- Пропащий, совсем пропащий человек! - говорил Тарантьев.
- Да отчего же пропащий?
- Как же не пропащий?
- Ну, если пропащий, так скажи, что делать?
- А что за это?
- Ведь сказано, будет шампанское: чего же еще тебе?
- Шампанское за отыскание квартиры: ведь я тебя облагодетельствовал, а ты не чувствуешь этого, споришь еще; ты неблагодарен! Подь-ка сыщи сам квартиру! Да что квартира? Главное, спокойствие-то какое тебе будет: все равно как у родной сестры. Двое ребятишек, холостой брат, я всякий день буду заходить...
- Ну хорошо, хорошо, - перебил Обломов, - ты вот теперь скажи, что мне с старостой делать?
- Нет, прибавь портер к обеду, так скажу.
- Вот теперь портер! Мало тебе...
- Ну, так прощай, - сказал Тарантьев, опять надевая шляпу.
- Ах ты, боже мой! Тут староста пишет, что дохода "тысящи две яко помене", а он еще портер набавил! Ну хорошо, купи портеру.
- Дай еще денег! - сказал Тарантьев.
- Ведь у тебя останется сдача от красненькой.
- А на извозчика на Выборгскую сторону? - отвечал Тарантьев.
Обломов вынул еще целковый и с досадой сунул ему.
- Староста твой мошенник - вот что я тебе скажу, - начал Тарантьев, пряча целковый в карман, - а ты веришь ему, разиня рот. Видишь, какую песню поет! Засухи, неурожай, недоимки да мужики ушли. Врет, все врет! Я слышал, что в наших местах, в Шумиловой вотчине, прошлогодним урожаем все долги уплатили, а у тебя вдруг засуха да неурожай. Шумиловское-то в пятидесяти верстах от тебя только: отчего ж там не сожгло хлеба? Выдумал еще недоимки! А он чего смотрел? Зачем запускал? Откуда это недоимки? Работы, что ли, или сбыта в нашей стороне нет? Ах он, разбойник! Да я бы его выучил! А мужики разошлись оттого, что сам же он, чай, содрал с них что-нибудь, да и распустил, а исправнику и не думал жаловаться.
- Не может быть, - говорил Обломов, - он даже и ответ исправника передает в письме - так натурально...
- Эх, ты! Не знаешь ничего. Да все мошенники натурально пишут - уж это ты мне поверь! Вот, например, - продолжал он, указывая на Алексеева, - сидит честная душа, овца овцой, а напишет ли он натурально? - Никогда. А родственник его, даром что свинья и бестия, тот напишет. И ты не напишешь натурально! Стало быть, староста твой уж потому бестия, что ловко и натурально написал. Видишь ведь, как прибрал, слово к слову: "Водворить на место жительства".
- Что ж делать-то с ним? - спросил Обломов.
- Смени его сейчас же.
- А кого я назначу? Почем я знаю мужиков? Другой, может быть, хуже будет. Я двенадцать лет не был там.
- Ступай в деревню сам: без этого нельзя; пробудь там лето, а осенью прямо на новую квартиру и приезжай. Я уж похлопочу тут, чтоб она была готова.
- На новую квартиру, в деревню, самому! Какие ты все отчаянные меры предлагаешь! - с неудовольствием сказал Обломов. - Нет чтоб избегнуть крайностей и придержаться средины...
- Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы другое или дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и дом да купил бы другой... Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
- Перестань хвастаться, а выдумай, как бы и с квартиры не съезжать, и в деревню не ехать, и чтоб дело сделалось... - заметил Обломов.
- Да сдвинешься ли ты когда-нибудь с места? - говорил Тарантьев. - Ведь погляди-ка ты на себя: куда ты годишься? Какая от тебя польза отечеству? Не может в деревню съездить!
- Теперь мне еще рано ехать, - отвечал Илья Ильич, - прежде дай кончить план преобразований, которые я намерен ввести в имение... Да знаешь ли что, Михей Андреич? - вдруг сказал Обломов. - Съезди-ка ты. Дело ты знаешь, места тебе тоже известны; а я бы не пожалел издержек.
- Я управитель, что ли, твой? - надменно возразил Тарантьев. - Да и отвык я с мужиками-то обращаться...
- Что делать? - сказал задумчиво Обломов. - Право, не знаю.
- Ну, напиши к исправнику: спроси его, говорил ли ему староста о шатающихся мужиках, - советовал Тарантьев, - да попроси заехать в деревню; потом к губернатору напиши, чтоб предписал исправнику донести о поведении старосты. "Примите, дескать, ваше превосходительство, отеческое участие и взгляните оком милосердия на неминуемое, угрожающее мне ужаснейшее несчастие, происходящее от буйственных поступков старосты, и крайнее разорение, коему я неминуемо должен подвергнуться, с женой и малолетними, остающимися без всякого призрения и куска хлеба, двенадцатью человеками детей..."
Обломов засмеялся.
- Откуда я наберу столько ребятишек, если попросят показать детей? - сказал он.
- Врешь, пиши: с двенадцатью человеками детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет "натурально"... Губернатор письмо передаст секретарю, а ты напишешь в то же время и ему, разумеется со вложением, - тот и сделает распоряжение. Да попроси соседей: кто у тебя там?
- Добрынин там близко, - сказал Обломов, - я здесь с ним часто виделся; он там теперь.
- И ему напиши, попроси хорошенько: "Сделаете, дескать, мне этим кровное одолжение и обяжете как христианин, как приятель и как сосед". Да приложи к письму какой-нибудь петербургский гостинец... сигар, что ли. Вот ты как поступи, а то ничего не смыслишь. Пропащий человек! У меня наплясался бы староста: я бы ему дал! Когда туда почта?
- Послезавтра, - сказал Обломов.
- Так вот садись да и пиши сейчас.
- Ведь послезавтра, так зачем же сейчас? - заметил Обломов. - Можно и завтра. Да послушай-ка, Михей Андреич, - прибавил он, - уж доверши свои "благодеяния": я, так и быть, еще прибавлю к обеду рыбу или птицу какую-нибудь.
- Чего еще? - спросил Тарантьев.
- Присядь да напиши. Долго ли тебе три письма настрочить? - Ты так "натурально" рассказываешь... - прибавил он, стараясь скрыть улыбку, - а вон Иван Алексеич переписал бы...
- Э! Какие выдумки! - отвечал Тарантьев. - Чтоб я писать стал! Я и в должности третий день не пишу: как сяду, так слеза из левого глаза и начнет бить; видно, надуло, да и голова затекает, как нагнусь... Лентяй ты, лентяй! Пропадешь, брат, Илья Ильич, ни за копейку!
- Ах, хоть бы Андрей поскорей приехал! - сказал Обломов. - Он бы все уладил...
- Вот нашел благодетеля! - прервал его Тарантьев. - Немец проклятый, шельма продувная!..
Тарантьев питал какое-то инстинктивное отвращение к иностранцам. В глазах его француз, немец, англичанин были синонимы мошенника, обманщика, хитреца или разбойника. Он даже не делал различия между нациями: они были все одинаковы в его глазах.
- Послушай, Михей Андреич, - строго заговорил Обломов, - я тебя просил быть воздержнее на язык, особенно о близком мне человеке...
- О близком человеке! - с ненавистью возразил Тарантьев. - Что он тебе за родня такая? Немец - известно.
- Ближе всякой родни: я вместе с ним рос, учился и не позволю дерзостей...
Тарантьев побагровел от злости.
- А! Если ты меняешь меня на немца, - сказал он, - так я к тебе больше ни ногой.
Он надел шляпу и пошел к двери. Обломов мгновенно смягчился.
- Тебе бы следовало уважать в нем моего приятеля и осторожнее отзываться о нем - вот все, чего я требую! Кажется, невелика услуга, - сказал он.
- Уважать немца? - с величайшим презрением сказал Тарантьев. - За что это?
- Я уже тебе сказал, хоть бы за то, что он вместе со мной рос и учился.
- Велика важность! Мало ли кто с кем учился!
- Вот если б он был здесь, так он давно бы избавил меня от всяких хлопот, не спросив ни портеру, ни шампанского... - сказал Обломов.
- А! Ты попрекаешь меня! Так черт с тобой и с твоим портером и шампанским! На вот, возьми свои деньги... Куда, бишь, я их положил? Вот совсем забыл, куда сунул проклятые?
Он вынул какую-то замасленную, исписанную бумажку.
- Нет, не они!.. - говорил он. - Куда это я их?..
Он шарил по карманам.
- Не трудись, не доставай! - сказал Обломов. - Я тебя не упрекаю, а только прошу отзываться приличнее о человеке, который мне близок и который так много сделал для меня...
- Много! - злобно возразил Тарантьев. - Вот постой, он еще больше сделает - ты слушай его!
- К чему ты это говоришь мне? - спросил Обломов.
- А вот к тому, как ужо немец твой облупит тебя, так ты и будешь знать, как менять земляка, русского человека, на бродягу какого-то...
- Послушай, Михей Андреич... - начал Обломов.
- Нечего слушать-то, я слушал много, натерпелся от тебя горя-то! Бог видит, сколько обид перенес... Чай, в Саксонии-то отец его и хлеба-то не видал, а сюда нос поднимать приехал.
- За что ты мертвых тревожишь? Чем виноват отец?
- Виноваты оба, и отец и сын, - мрачно сказал Тарантьев, махнув рукой. - Недаром мой отец советовал беречься этих немцев, а уж он ли не знал всяких людей на своем веку!
- Да чем же не нравится отец, например? - спросил Илья Ильич.
- А тем, что приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, в сентябре, а тут вдруг сыну наследство оставил - что это значит?
- Оставил он сыну наследства всего тысяч сорок. Кое-что он взял в приданое за женой, а остальные приобрел тем, что учил детей да управлял имением: хорошее жалованье получал. Видишь, что отец не виноват. Чем же теперь виноват сын?
- Хорош мальчик! Вдруг из отцовских сорока сделал тысяч триста капиталу, и в службе за надворного перевалился, и ученый... теперь вон еще путешествует! Пострел везде поспел! Разве настоящий-то хороший русский человек станет все это делать? Русский человек выберет что-нибудь одно, да и то еще не спеша, потихоньку да полегоньку, кое-как, а то на-ко, поди! Добро бы в откупа вступил - ну, понятно, отчего разбогател; а то ничего, так, на фу-фу! Нечисто! Я бы под суд этаких! Вот теперь шатается черт знает где! - продолжал Тарантьев. - Зачем он шатается по чужим землям?
- Учиться хочет, все видеть, знать.
- Учиться! Мало еще учили его? Чему это? Врет он, не верь ему: он тебя в глаза обманывает, как малого ребенка. Разве большие учатся чему-нибудь? Слышите, что рассказывает? Станет надворный советник учиться! Вот ты учился в школе, а разве теперь учишься? А он разве (он указал на Алексеева) учится? А родственник его учится? Кто из добрых людей учится? Что он там, в немецкой школе, что ли, сидит да уроки учит? Врет он! Я слышал, он какую-то машину поехал смотреть да заказывать: видно, тиски-то для русских денег! Я бы его в острог... Акции какие-то... Ох, эти мне акции, так душу и мутят!
Обломов расхохотался.
- Что зубы-то скалишь? Не правду, что ли, я говорю? - сказал Тарантьев.
- Ну, оставим это! - прервал его Илья Ильич. - Ты иди с богом, куда хотел, а я вот с Иваном Алексеевичем напишу все эти письма да постараюсь поскорей набросать на бумагу план-то свой: уж кстати заодно делать...
Тарантьев ушел было в переднюю, но вдруг воротился опять.
- Забыл совсем! Шел к тебе за делом с утра, - начал он, уж вовсе не грубо. - Завтра звали меня на свадьбу: Рокотов женится. Дай, земляк, своего фрака надеть; мой-то, видишь ты, пообтерся немного...
- Как же можно! - сказал Обломов, хмурясь при этом новом требовании. - Мой фрак тебе не впору...
- Впору; вот не впору! - перебил Тарантьев. - А помнишь, я примеривал твой сюртук: как на меня сшит! Захар, Захар! Подь-ка сюда, старая скотина! - кричал Тарантьев.
Захар зарычал, как медведь, но не шел.
- Позови его, Илья Ильич. Что это он у тебя какой? - жаловался Тарантьев.
- Захар! - кликнул Обломов.
- О, чтоб вас там! - раздалось в передней вместе с прыжком ног с лежанки.
- Ну, чего вам? - спросил он, обращаясь к Тарантьеву.
- Дай сюда мой черный фрак! - приказывал Илья Ильич. - Вот Михей Андреич примерит, не впору ли ему: завтра ему на свадьбу надо...
- Не дам фрака, - решительно сказал Захар.
- Как ты смеешь, когда барин приказывает? - закричал Тарантьев. - Что ты, Илья Ильич, его в смирительный дом не отправишь?
- Да, вот этого еще недоставало: старика в смирительный дом! - сказал Обломов. - Дай, Захар, фрак, не упрямься!
- Не дам! - холодно отвечал Захар. - Пусть прежде они принесут назад жилет да нашу рубашку: пятый месяц гостит там. Взяли вот этак же на именины, да и поминай как звали; жилет-то бархатный, а рубашка тонкая, голландская: двадцать пять рублей стоит. Не дам фрака!
- Ну, прощайте! Черт с вами пока! - с сердцем заключил Тарантьев, уходя и грозя Захару кулаком. - Смотри же, Илья Ильич, я найму тебе квартиру - слышишь ты? - прибавил он.
- Ну хорошо, хорошо! - с нетерпением говорил Обломов, чтоб только отвязаться от него.
- А ты напиши тут, что нужно, - продолжал Тарантьев, - да не забудь написать губернатору, что у тебя двенадцать человек детей, "мал мала меньше". А в пять часов чтоб суп был на столе! Да что ты не велел пирога сделать?
Но Обломов молчал; он давно уж не слушал его и, закрыв глаза, думал о чем-то другом.
С уходом Тарантьева в комнате водворилась ненарушимая тишина минут на десять. Обломов был расстроен и письмом старосты и предстоящим переездом на квартиру и отчасти утомлен трескотней Тарантьева. Наконец он вздохнул.
- Что ж вы не пишете? - тихо спросил Алексеев. - Я бы вам перышко очинил.
- Очините, да и бог с вами, подите куда-нибудь! - сказал Обломов. - Я уж один займусь, а вы после обеда перепишете.
- Очень хорошо-с, - отвечал Алексеев. - В самом деле, еще помешаю как-нибудь... А я пойду пока скажу, чтоб нас не ждали в Екатерингоф. Прощайте, Илья Ильич.
Но Илья Ильич не слушал его: он, подобрав ноги под себя, почти улегся в кресло и, подгорюнившись, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.