Обломов - Гончаров И.А.
Навигация по роману "Обломов":
Часть первая: I
II III
IV V
VI VII
VIII IX
X XI
Часть вторая: I
II III
IV V
VI
VII VIII
IX X
XI XII
Часть третья: I
II III
IV V
VI
VII VIII
IX X
XI XII
Часть четвертая: I
II
III IV
V VI
VII VIII
IX X
XI
Скачать роман "Обломов" в формате .doc (579КБ)
VI
Через два часа пришел Штольц.
- Что с тобой? Как ты переменился, обрюзг, бледен! Ты здоров? - спросил Штольц.
- Плохо здоровье, Андрей, - говорил Обломов, обнимая его, - левая нога что-то все немеет.
- Как у тебя здесь гадко! - сказал, оглядываясь, Штольц. - Что это ты не бросишь этого халата? Смотри, весь в заплатах!
- Привычка, Андрей; жаль расстаться.
- А одеяло, а занавески... - начал Штольц, - тоже привычка? Жаль переменить эти тряпки? Помилуй, неужели ты можешь спать на этой постели? Да что с тобой?
Штольц пристально посмотрел на Обломова, потом опять на занавески, на постель.
- Ничего, - говорил смущенный Обломов, - ты знаешь, я всегда был не очень рачителен о своей комнате... Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай скорей на стол... Ну, что ты, надолго ли? Откуда?
- Узнай, что я и откуда? - спросил Штольц. - До тебя ведь здесь не доходят вести из живого мира?
Обломов с любопытством смотрел на него и дожидался, что он скажет.
- Что Ольга? - спросил он.
- А, не забыл! Я думал, что ты забудешь, - сказал Штольц.
- Нет, Андрей, разве ее можно забыть? Это значит забыть, что я когда-то жил, был в раю... А теперь вот!.. - Он вздохнул. - Но где же она?
- В своей деревне, хозяйничает.
- С теткой? - спросил Обломов.
- И с мужем.
- Она замужем? - вдруг, вытаращив глаза, произнес Обломов.
- Чего ж ты испугался? Не воспоминания ли?.. - тихо, почти нежно прибавил Штольц.
- Ах, нет, бог с тобой! - оправдывался Обломов, приходя в себя. - Я не испугался, но удивился; не знаю, почему это поразило меня. Давно ли? Счастлива ли? скажи, ради бога. Я чувствую, что ты снял с меня большую тяжесть! Хотя ты уверял меня, что она простила, но, знаешь... я не был покоен! Все грызло меня что-то... Милый Андрей, как я благодарен тебе!
Он радовался так от души, так подпрыгивал на своем диване, так шевелился, что Штольц любовался им и был даже тронут.
- Какой ты добрый, Илья! - сказал он. - Сердце твое стоило ее! Я ей все перескажу...
- Нет, нет, не говори! - перебил Обломов. - Она сочтет меня бесчувственным, что я с радостью услыхал о ее замужестве.
- А радость разве не чувство, и притом еще без эгоизма? Ты радуешься только ее счастью...
- Правда, правда! - перебил Обломов. - Бог знает, что я мелю... Кто ж, кто этот счастливец? - Я и не спрошу.
- Кто? - повторил Штольц. - Какой ты недогадливый, Илья!
Обломов вдруг остановил на своем друге неподвижный взгляд: черты его окоченели на минуту, и румянец сбежал с лица.
- Не... ты ли? - вдруг спросил он.
- Опять испугался. Чего же? - засмеявшись, сказал Штольц.
- Не шути, Андрей, скажи правду! - с волнением говорил Обломов.
- Ей богу, не шучу. Другой год я женат на Ольге.
Мало-помалу испуг пропадал в лице Обломова, уступая место мирной задумчивости; он еще не поднимал глаз, но задумчивость его через минуту была уж полна тихой и глубокой радости, и когда он медленно взглянул на Штольца, во взгляде его уж было умиление и слезы.
- Милый Андрей! - произнес Обломов, обнимая его. - Милая Ольга... Сергевна! - прибавил потом, сдержав восторг. - Вас благословил сам бог! Боже мой! как я счастлив! Скажи же ей...
- Скажу, что другого Обломова не знаю! - перебил его глубоко тронутый Штольц.
- Нет, скажи, напомни, что я встретился ей затем, чтоб вывести ее на путь, и что я благословляю эту встречу, благословляю ее и на новом пути! Что, если б другой... - с ужасом прибавил он, - а теперь, - весело заключил он, - я не краснею своей роли, не каюсь; с души тяжесть спала; там ясно, и я счастлив. Боже! благодарю тебя!
Он опять чуть не прыгал на диване от волнения: то прослезится, то засмеется.
- Захар, шампанского к обеду! - закричал он, забыв, что у него не было ни гроша.
- Все скажу Ольге, все! - говорил Штольц. - Недаром она забыть не может тебя. Нет, ты стоил ее: у тебя сердце, как колодезь, глубоко!
Голова Захара выставилась из передней.
- Пожалуйте сюда! - говорил он, мигая барину.
- Что там? - с нетерпением спросил он. - Поди вон!
- Денег пожалуйте! - шептал Захар.
Обломов вдруг замолчал.
- Ну, не нужно! - шепнул он в дверь. - Скажи, что забыл, не успел! Поди!.. Нет, поди сюда! - громко сказал он. - Знаешь ли новость, Захар? Поздравь: Андрей Иванович женился!
- Ах, батюшка! Привел бог дожить до этакой радости! Поздравляем, батюшка, Андрей Иваныч; дай бог вам несчетные годы жить, деток наживать. Ах, господи, вот радости!
Захар кланялся, улыбался, сипел, хрипел. Штольц вынул ассигнацию и подал ему.
- На вот тебе, да купи себе сюртук, - сказал он, - посмотри, ты точно нищий.
- На ком, батюшка? - спросил Захар, ловя руки Штольца.
- На Ольге Сергевне - помнишь? - сказал Обломов.
- На Ильинской барышне! Господи! Какая славная барышня! Поделом бранили меня тогда Илья Ильич, старого пса! Грешен, виноват: все на вас сворачивал. Я тогда и людям ильинским рассказал, а не Никита! Точно, что клевета вышла. Ах ты, господи, ах, боже мой!.. - твердил он, уходя в переднюю.
- Ольга зовет тебя в деревню к себе гостить: любовь твоя простыла, неопасно: ревновать не станешь. Поедем.
Обломов вздохнул.
- Нет, Андрей, - сказал он, - не любви и не ревности я боюсь, а все-таки к вам не поеду.
- Чего ж ты боишься?
- Боюсь зависти: ваше счастье будет для меня зеркалом, где я все буду видеть свою горькую и убитую жизнь; а ведь уж я жить иначе не стану, не могу.
- Полно, милый Илья! Нехотя станешь жить, как живут около тебя. Будешь считать, хозяйничать, читать, слушать музыку. Как у ней теперь выработался голос! Помнишь Casta diva?
Обломов замахал рукой, чтоб он не напоминал.
- Едем же! - настаивал Штольц. - Это ее воля; она не отстанет. Я устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь пошевеливаться...
- Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради бога! - серьезно перебил его Обломов. - Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания - или величайшая поэзия, когда они - воспоминания о живом счастье, или - жгучая боль, когда они касаются засохших ран... Поговорим о другом. Да, я не поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я не могу, не в силах; ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем счастье - в Ольге... Сергевне, а я... я... не могу! Прости, что сам я до сих пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно отправлюсь в Обломовку...
- А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! - сказал Штольц. - Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу - за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы...
Обломов молчал.
- Ты не читал их? - спросил Штольц, глядя на него. - Где они?
- Постой, я после обеда сыщу; надо Захара спросить.
- Ах Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.
- После обеда сыщем. Давай обедать!
Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил ильин день: устриц, ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла без пробок, заткнутые бумажками; на тарелках лежало по большому черному ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками. Обломову подали уху, а ему суп с крупой и вареного цыпленка, потом следовал жесткий язык, после баранина. Явилось красное вино. Штольц налил полстакана, попробовал, поставил стакан на стол и больше уж не пробовал. Илья Ильич выпил две рюмки смородинной водки, одну за другой, и с жадностью принялся за баранину.
- Вино никуда не годится! - сказал Штольц.
- Извини, второпях не успели на ту сторону сходить, - говорил Обломов. - Вот, не хочешь ли смородинной водки? Славная, Андрей, попробуй! - Он налил еще рюмку и выпил.
Штольц с изумлением поглядел на него, но промолчал.
- Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! - говорил Обломов, несколько опьянев. - Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне жить без нее: такой хозяйки не найдешь.
Штольц слушал его, немного нахмурив брови.
- Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! - продолжал Обломов. - Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет; а это все Агафья Матвеевна делает.
Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с каким аппетитом ел это все Обломов.
- Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, - говорил дальше Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, - она все осмотрит, все увидит, ни одного нештопанного чулка нет - и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу тебя после обеда.
Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.
- Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор... Знаешь, я тебе скажу, - плохо владея языком, заключил Обломов, - дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чудес бы наделала - да!
Он выпил еще рюмку водки.
- Да выпей, Андрей, право выпей: славная водка! Ольга Сергевна тебе этакой не сделает! - говорил он нетвердо. - Она споет Casta diva, а водки сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так пекли только бывало в Обломовке да вот здесь! И что еще хорошо, так это то, что не повар; тот бог знает какими руками заправляет пирог; а Агафья Матвеевна - сама опрятность!
Штольц слушал внимательно, навострив уши.
- А руки-то у нее были белые, - продолжал значительно отуманенный вином Обломов, - поцеловать не грех! Теперь стали жестки, потому что все сама! Сама крахмалит мне рубашки! - с чувством, почти со слезами произнес Обломов. - Ей-богу, так, я сам видел. За другим жена так не смотрит - ей-богу! Славная баба Агафья Матвеевна! Эх, Андрей! Переезжай-ко сюда с Ольгой Сергеевной, найми здесь дачу: то-то бы зажили! В роще чай бы стали пить, в ильинскую пятницу на Пороховые бы Заводы пошли, за нами бы телега с припасами да с самоваром ехала. Там, на траве, на ковре легли бы! Агафья Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергевну хозяйничать, право выучила бы. Теперь вот только плохо пошло: брат переехал; а если б нам дали три- четыре тысячи, я бы тебе таких индеек наставил тут...
- Ты получаешь пять от меня! - сказал вдруг Штольц. - Куда ж ты их деваешь?
- А долг? - вдруг вырвалось у Обломова.
Штольц вскочил с места.
- Долг? - повторил он. - Какой долг?
И он, как грозный учитель, глядел на прячущегося ребенка.
Обломов вдруг замолчал. Штольц пересел к нему на диван.
- Кому ты должен? - спросил он.
Обломов немного отрезвился и опомнился.
- Никому, я соврал, - сказал он.
- Нет, ты вот теперь лжешь, да неискусно. Что у тебя? Что с тобой, Илья? А! Так вот что значит баранина, кислое вино! У тебя денег нет! Куда ж ты деваешь?
- Я точно должен... немного, хозяйке за припасы... - говорил Обломов.
- За баранину и за язык! Илья, говори, что у тебя делается? Что это за история: брат переехал, хозяйство пошло плохо... Тут что-то неловко. Сколько ты должен?
- Десять тысяч, по заемному письму... - прошептал Обломов.
Штольц вскочил и опять сел.
- Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? - повторил он с ужасом.
- Да, много забирали; я жил очень широко... Помнишь, ананасы да персики... вот я задолжал... - бормотал Обломов. - Да что об этом?
Штольц не отвечал ему. Он соображал: "Брат переехал, хозяйство пошло плохо - и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней с жаром..."
Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.
- Илья! - спросил он. - Эта женщина... что она тебе?.. - Но Обломов положил голову на стол и задремал.
"Она его грабит, тащит с него все... это вседневная история, а я до сих пор не догадался!" - думал он.
Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.
- Мне нужно с вами поговорить, - вежливо сказал он.
- Пожалуйте в гостиную, я сейчас приду, - отвечала она робко.
И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.
- Илья Ильич дал вам заемное письмо? - спросил он.
- Нет, - с тупым взглядом удивления отвечала она, - они мне никакого письма не давали.
- Как никакого?
- Я никакого письма не видала! - твердила она с тем же тупым удивлением...
- Заемное письмо! - повторил Штольц.
Она подумала немного.
- Вы бы поговорили с братцем, - сказала она, - а я никакого письма не видала.
"Что она, дура или плутовка?" - подумал Штольц.
- Но он должен вам? - спросил он.
Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять, как узнали об этом; она ни слова не проронила не только Обломову об этой тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.
- Сколько он вам должен? - с беспокойством спрашивал Штольц.
- Ничего не должны! Ни копеечки!
"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! - думал он. - Но я доберусь".
- А десять тысяч? - сказал он.
- Какие десять тысяч? - в тревожном удивлении спросила она.
- Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму? - да или нет? - спросил он.
- Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с полтиной, так еще на третьей неделе отдали; за сливки молочнице тоже заплатили - они ничего не должны.
- Разве документа у вас на него нет?
Она тупо поглядела на него.
- Вы бы с братцем поговорили, - отвечала она, они живут через улицу, в доме Замыкалова, вот здесь, еще погреб в доме есть.
- Нет, позвольте переговорить с вами, - решительно сказал он. - Илья Ильич считает себя должным вам, а не братцу...
- Они мне не должны, - отвечала она, - а что я закладывала серебро, земчуг и мех, так это я для себя закладывала. Маше и себе башмаки купила, Ванюше на рубашки да в зеленные лавки отдала. А на Илью Ильича ни копеечки не пошло.
Он смотрел на нее, слушал и вникал в смысл ее слов. Он один, кажется, был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти презрения, который он кидал на нее, говоря с ней, невольно сменился взглядом любопытства, даже участия.
В закладе жемчуга, серебра он вполовину смутно прочел тайну жертв и только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде каких-нибудь будущих благ.
Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно, что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка ее братца, но зато открывалось многое другое... Что значат эти заклады серебра, жемчугу?
- Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? - спросил он.
- Вы потрудитесь с братцем поговорить, - отвечала она монотонно, - теперь они должны быть дома.
- Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?
- Ни копеечки, ей-богу правда! - божилась она, глядя на образ и крестясь.
- Вы это подтвердите при свидетелях?
- При всех, хоть на исповеди! - А что земчуг и серебро я заложила, так это на свои расходы...
- Очень хорошо! - перебил ее Штольц. - Завтра я побываю у вас с двумя моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?
- Вы бы лучше с братцем переговорили, - повторяла она, - а то я одета-то не так... все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.
- Ничего, ничего; а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того как вы подпишете бумагу...
- Писать-то я отвыкла совсем.
- Да тут немного нужно написать, всего две строки.
- Нет, уж увольте; пусть вот лучше Ванюша бы написал: он чисто пишет...
- Нет, вы не отказывайтесь, - настаивал он. - Если вы не подпишете бумаги, то это значит, что Илья Ильич должен вам десять тысяч.
- Нет, они не должны ничего, ни копеечки, - твердила она, - ей-богу!
- В таком случае, вы должны подписать бумагу. Прощайте, до завтра.
- Завтра бы вы лучше к братцу зашли... - говорила она, провожая его, - вон тут, на углу, через улицу.
- Нет, и вас прошу братцу до меня ничего не говорить, иначе Илье Ильичу будет очень неприятно...
- Так я не скажу им ничего! - послушно сказала она.