§2. Объект преступления — выражение характера общественной опасности преступного деяния

Признавая объект преступления выражением харак­тера общественной опасности преступного деяния и ее объективным критерием, мы в трактовке объекта пре-стунления исходим из того марксистского положения, что «общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся» (15, с. 214). Разъясняя это положение в

90

письме к П. В. Анненкову, К. Маркс писал: «Что же такое общество, какова бы ни была его форма? Про­дукт взаимодействия людей» (11, с. 402). Таким обра­зом, помимо связей и отношений между людьми, их взаимных социальных положений, отношений между обществом и личностью, обществом и государством, личностью и государством, а также отношений между различными социальными и государственными образо­ваниями, в обществе, собственно говоря, больше ничего и нет.

Не вызывает поэтому сомнения общепризнанный вы­вод советской уголовно-правовой доктрины о том, что объектом преступления являются социалистические общественные отношения. Несмотря на то большое внимание, которое уделялось проблеме объекта пре­ступления в советской юридической литературе, мы вы­нуждены признать наличие целого ряда методологиче­ских просчетов и нерешенных вопросов в этой крайне важной для теории советского уголовного права про­блеме. Во-первых, ценностная характеристика круга тех общественных отношений, которые должны в данных социально-политических условиях получить уголовно-правовую охрану, так и не создана. Между тем именно в ценностной классификации объектов только и воз­можны поиски критериев отличия преступных деяний от иных правонарушений, а также различия преступле­ний по мере их общественной опасности. Во-вторых, в литературе по проблемам советского уголовного права исследование объекта преступления все еще страдает излишней абстрактностью и оторванностью его от на­сущных проблем. Имеет место и непонимание объек­тивного характера общественных отношений, сведение их содержания к тем или иным формам проявления. Е. К. Каиржанов, например, отождествляет обществен­ные отношения с интересами и вносит предложение о классификации объектов «по группам интересов» (265, с. 70—76). В. К- Глистин, напротив, исключает интерес из структуры общественного отношения (266, с. 124). А. С. Михлин, касаясь вопроса о последствиях преступ­ления, указывает, что «любое последствие преступления представляет собой нарушение объекта преступления, в связи с чем последствие можно определить как вред, причиненный преступной деятельностью человека обще­ственным отношениям, охраняемым уголовным зако-

91

ном». Однако уже страницей ниже при классификаци последствий, смешивая материальное и социальное, био логическое и общественное, автор допускает «подмен; тезиса». «В зависимости от характера вреда,— пиит автор,— последствия могут быть материальными (иму. щественный и личный вред, прямой ущерб и неполуче-ние должного) и нематериальными (вред личный и не-личный) (267, с. 16—17). В этой связи нельзя не вспом­нить слова К. Маркса об объекте кражи леса. «...Пре< ступная же сущность действия,— писал К. Маркс,— за-ключается не в посягательстве на лес, как на нечто материальное, а в посягательстве на государственны» нерв его — на право собственности как таковоез (1, с. 149).

Опираясь на достигнутые результаты исследований в данной области, остановимся на вопросах, требующю конкретизации применительно к теме настоящей работы Для уточнения круга деяний, которые в данных соци­ально-политических! условиях   должны   быть   отнесены к числу преступных, наибольшее значение имеет непо средственный объект преступления, тем более что родо вые объекты, за исключением,   пожалуй,   только   пре ступлений в области охраны природы и иных государ ственных преступлений, нашли в действующем уголов ном законодательстве более или менее адекватное отра жение,  а  общий   объект   отражает   общность   свойст всех непосредственных   объектов — их   принадлежност к числу важнейших общественных отношений социали стического общества.    При   этом    нельзя    согласиться с мнением М. И. Федорова, что общий объект преступ ления ничего не дает ни для науки, ни для практики, и от него следует отказаться, поскольку общий объект—-< это только понятие, а не реальное явление обществен-; ной жизни (268, с. 190—-191). Как, однако, согласовать; это утверждение с марксистско-ленинской теорией отра-' жения, согласно которой мышление со всеми его закона-* ми и   правилами   является   отражением   объективного мира?.. «Логические формы и законы,— писал В. И. Ле нин,— не пустая оболочка,   а  отражение   объективного" мира»   (23, с.  162). Марксистско-ленинская философия признает, что общее существует реально в виде повто ряющихся в отдельных предметах, процессах, событиях сходных черт, сторон, свойств (269, с. 119). Смысл вся кого всеобщего в том и состоит, что оно развертывается,'

92

конкретизируется, воплощается в особенном и отдель­ном, равно как и обобщение последних ведет к всеобще­му. Общий объект преступления, следовательно, призван не только объединить все непосредственные и родовые объекты в единую качественно-определенную систему, но и выразить их главное свойство: принадлежность к числу важнейших общественных отношений социалисти­ческого общества на данном этапе его развития.

В понимании сущности непосредственного объекта в юридической литературе до сего дня остается неясным, следует ли признавать таковым только отдельно взятые конкретные общественные отношения и даже их отдель­ные структурные элементы или же определенные груп­пы общественных отношений. «Общественные отно­шения как объект преступления,— писал, например, А. А- Пионтковский,— это то, что стоит за непосредст­венным объектом и что еще необходимо вскрыть, чтобы более глубоко понять истинное общественно-политическое значение рассматриваемого преступления. Непосредст­венный объект при более внимательном рассмотрении ока­зывается или материальной предпосылкой существования и развития существующих общественных отношений, или материальной формой их выражения, или их субъектом» (243, с. 120). Б. С. Никифоров полагает, что непосред­ственным объектом преступления являются «охраняе­мые уголовным законом условия нормального функцио­нирования социального установления, которое составля­ет групповой объект соответствующего преступного деяния (232, с. 115—116). Прослеживая истоки назван­ных позиций и подчеркивая значение непосредственного объекта в конкретизации характера общественной опасности тех или иных деяний, Е. А. Фролов справедли­во отмечает, что «тенденция к такому определению не­посредственного объекта, которое бы приближало нас к непосредственно воспринимаемым явлениям реальной действительности, помогало бы более отчетливо и индиви­дуализирование устанавливать специфику обществен­ной опасности совершаемых преступлений, представляет­ся вполне обоснованной... Однако пределы перевода тех или иных понятий из абстрактно обобщенных в конкрет­но осязаемые должны быть ограничены, с тем чтобы по­нятие непосредственного объекта не потеряло при этом свойств общественного отношения, ибо предметы и явле­ния, взятые сами по себе, вне связи с общественными

93

отношениями, не имеют общественного характера» (235, с. 206—207). Е. А. Фролов справедливо также воз­ражает против включения условий нормального функцио­нирования социальных установлений в структуру обще* ственного отношения, что, «по сути дела, означает при­знание их центральным элементом общественного от­ношения» (235, с. 191). Условия реализации общественно­го отношения есть нечто внешнее по отношению к данному явлению и логически не может входить в его внутреннюю структуру (266, с. 7). Одновременно с этим, исследуя объект преступления лишь в рамках состава преступления и имея в виду «усеченные» составы, Е. А. Фролов признает, что «в некоторых случаях дей­ствительно имеет смысл выделять условия реализации общественного отношения в качестве возможного не­посредственного объекта» (235, с. 207).

Излишнее усложнение проблемы  непосредственное объекта преступления опять-таки вызвано главным об разом тем, что в действующем уголовном законодатель стве не   всегда   последовательно   проводится   принци отнесения к числу преступных только таких деяний, ко торые посягают на важнейшие общественные отношени социалистического общества, а также ограничением ис­следования  социально-политической сущности  преступ ления  рамками  состава  преступления,  который може быть,  как известно,  не только  «материальным»,  но I «формальным» и даже «усеченным». Неспроста поэтом} определение непосредственных объектов ряда престуд лений вызывает столь серьезные затруднения и расхож; дения во взглядах даже среди ученых-юристов. НаблЮ; дается также тенденция ставить под уголовно-правовую охрану такие   социальные   установления,   которые   на ходятся на стадии становления и не включены еще 1 систему достаточно   упрочившихся,   типичных   общест] венных отношений. Некоторые такие установления, ка< показывает практика, оказываются преждевременным; и не соответствующими данному этапу развития соци диетического общества. В развитии советского обществ например, существовал период, когда проводилась л ния на свертывание личного подсобного хозяйства. Ука зом   Президиума    Верховного   Совета    РСФСР в   У РСФСР была введена тогда статья 1541, устанавливай щая уголовную ответственность за скупку хлеба, муй крупы и других хлебопродуктов для скармливания скоТ

94

и птице (270, ст. 317). Эта линия была осуждена еще на мартовском Пленуме ЦК КПСС 1965 года, а в ст. 13 но­вой Конституции СССР сказано, что «государство и кол­хозы оказывают содействие гражданам в ведении подсоб­ного хозяйства». Статья 154' УК РСФСР тем не менее остается в действующем уголовном законодательстве. Общественное отношение, как и любое другое соци­альное явление, в своем возникновении и развитии про­ходит несколько стадий: складывание предпосылок об­щественного отношения; становление общественного от­ношения; сформировавшееся общественное отношение. Ю. И. Гревцов предложил в связи с этим разли­чать три понятия: общественная связь, ' конкретное (фактическое) отношение, общественное отношение (271, с. 49). «Становление общественного отношения,— пишет автор,— есть процесс «движения» от социального харак­тера связи между отдельными субъектами к фактиче­ским, первоначально единичным отношениям, а от них — к общественным отношениям (т. е. отношениям, имею­щим значение для всего общества)» (271, с. 51). Обще­ственная связь, как подчеркивается в философской и со­циологической литературе, выступая субстанциональной основой отношения, самим отношением не является. В. И. Свидерский, например, определяет отношение как определенный результат связи явлений и процессов без указания на ее промежуточные звенья (272, с. 23). На это обстоятельство обращает внимание и В. П. Вырелкин (273, с. 12). А. И. Уемов видит различие между связью и отношением в том, что связь предполагает возможность дальнейшего изменения обеих взаимодействующих, а от­ношение «безразлично» к такому изменению (231, с. 50—• 31). Общественное отношение, следовательно, представ­ляет собой определенный закономерный результат, воз­никающий из многочисленных и разнообразных общест­венных связей, равнодействующую большого числа пере­крещивающихся действий людей1. «...История,— писал

1 «Понятие закономерности,— указывают В Г. Виноградов и <~ И. Гончарук,— употребляется для выражения того факта, что ь основе всех процессов лежат объективные законы, что действи­тельность не есть хаос и случайное скопление явлений, а представ­ляет собой взаимодействующие друг с другом системы. В этом взаимодействии обнаруживаются определенная упорядоченность, остойчивость связей, что и выражается понятием «закономерность» (274, с. 13).

95

Ф. Энгельс в письме к И. Блоху, делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкнове­ний множества отдельных воль... Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто та­кое, чего никто не хотел» (13, с. 395—396). В. И. Ленин с определенной четкостью проводит важнейшую мысль о том, что «закономерность не может проявляться иначе как в средней, общественной, массовой закономерности при взаимопогашении индивидуальных уклонений в ту или другую сторону» (22, с. 68).

Представляется поэтому неоправданной тенденция ставить непосредственно под уголовно-правовую охрану возникающие новые социальные установления'. Дело в том, что любое новое социальное явление всегда бедно1 по содержанию, которое только через борьбу внутрен них противоречий постепенно развивается и обогаща­ется. Вновь возникающее социальное установление вы­ступает вначале в виде неповторимо индивидуальных неупорядоченных отношений, а их типичные видовые черты еще только определяются. Так, в частности, полу^ чилось с уголовной ответственностью за злостное нару­шение правил административного надзора. Положение об административном надзоре органов милиции за ли цами, освобожденными из мест лишения свободы, было утверждено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 года (276, ст. 597), а Указок Президиума Верховного Совета РСФСР от 4 август* 1966 года «Об ответственности за нарушение правш административного надзора» в УК РСФСР была введе на статья 1982 (277, ст. 769). Социально-политически! смысл уголовно-правовой борьбы со злостным наруше нием правил административного надзора сводится тому, чтобы предупреждать совершение новых преступ лений со стороны ранее судимых и наиболее неустойчк вых лиц. Непосредственным объектом этого преступлю ния является деятельность органов милиции по ко тролю за поведением лиц, взятых под надзор с цель приобщения их к честной трудовой жизни и предупре:

1 Понятие   тенденции   выражает   определенную   направленное процесса изменения или развития явления, которая, однако, осущЦ ствляется неоднозначно.   Такой   тип связей   характеризует    разв| вающиеся системы, особенно в период их становления (275, с.

96

дения рецидива преступлений. Изучение судебной прак­тики показало, что 70—72 % всех нарушений правил административного надзора, в связи с которыми винов­ные были привлечены к административной, а затем и к уголовной ответственности, составляют нарушения за­прета уходить из дома в определенное время (278, с. 15; 279, с. 10; 280, с. 26—30). При этом, по данным Э. Бо­рисова и В. Семенко, уход из дома после 21 часа был запрещен 25% поднадзорных, после 20 часов — 60,2%, а в остальных случаях уход из дома запрещался с еще более раннего времени: с 19, 18 и даже с 17 часов. Авто­ры верно замечают, что такое запрещение , полностью лишает поднадзорного возможности посещать в рабочие дни кино, театры, спортивные состязания, различные культурно-воспитательные мероприятия и тем самым в какой-то мере препятствуют его перевоспитанию. Более того, 43 % поднадзорных находились в возрасте до 25 лет, а 63 % являлись одинокими. Запрещение ухода аз дома в столь раннее время помимо всего прочего ме­тало им создать семью и тем самым вряд ли способст­вовало закреплению результатов их исправления и перевоспитания. Стоит ли поэтому удивляться, что, по данным Ф. Р. Сундурова, из общего числа лиц, осуж­денных за злостное нарушение правил административ­ного надзора, лица в возрасте от 18 до 24 лет соста-,или 64,6% (246, с. 130). Однако мы не можем согла­ситься с мнением автора о распространении действия ^тсго института в отношении лиц, отбывших наказание у виде лишения свободы за нетяжкие преступления, с 1 четом их поведения в местах лишения свободы (246, с. 130). В целях борьбы с рецидивной преступностью чзм представляется более обоснованным предложение '- Л. Ременсона об установлении уголовной ответствен­ности за злостное нарушение режима в местах лишения :гободы (98, с. 24).

Пленум Верховного Суда СССР, изучив судебную практику по данной категории дел, дал руководящие разъяснения по целому ряду вопросов в постановлении от 5 июля 1974 года «О практике применения судами законодательства об ответственности за нарушение пра­вил административного надзора» (281, с. 255—260). ' ахим образом, только к настоящему времени это новое социальное установление начинает обретать типичные, 15 'довые черты общественного отношения, но еще до

Заказ 469               97

этого рассматриваемая уголовно-правовая норма опре­делила многие человеческие судьбы.

Имеет поэтому глубокий смысл определение преступ­ления, сформулированное К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Немецкой идеологии». Разоблачая идеалистические концепции понятия преступления и предвосхищая, по существу, критику нормативистского представления о преступлении как о посягательстве всего лишь на пра­вовую норму, К. Маркс и Ф. Энгельс определяют пре­ступление как «борьбу изолированного индивидуума против господствующих отношений» (3, с. 323). Цен­ность этого определения состоит в том, что оно, во первых, подчеркивает, что преступление есть проявле­ние индивидуализма; во-вторых, объектом преступления являются такие общественные отношения, которые стали в той или иной сфере жизни «господствующими» По этой причине нельзя согласиться с мнением Н. А. Бе­ляева о том, что «объектом посягательства по советско му уголовному праву должны считаться не только соци­алистические общественные отношения, но и развиваю щиеся на их основе коммунистические общественные отношения» (244, с. 286—287). Исходя из методологиче^ ского принципа социально-исторической обусловленно сти сознания в целом и каждого его элемента, маркси' стекая теория нравственности разорвала магически! круг «автономии» морали. Любая мораль, в том числе социалистическая, отражает те социально-экономиче ские взаимоотношения, на почве которых она вырастает «Нужно трезво ответить на вопрос: действует или не! в социалистическом нравственном сознании шабло! «эквивалентность воздаяния»,— пишет А. И. Титаренкс (202, с. 262—263). Далее автор указывает, что «трафа рет моральной оценки, построенной на формуле «чтс я тебе, то ты мне», сохраняется в определенных сфераз общественного мнения при социализме. Он выступав! как требование обеспечения справедливости в личньп взаимоотношениях. Этот шаблон пока что играет поло жительную роль в борьбе против аморальных явлени! определенного рода и имеет, следовательно, право нг существование» (202, с. 263).

В системе социалистической морали в ходе ее про грессивного развития реально существует и развиваете^ в виде отдельных элементов, зародышей коммунистиче екая мораль, которая в своем основном содержании

03

форме программного идеала очерчена в Программе КПСС в виде принципов морального кодекса строителя коммунизма. Но и реальный социализм не следует сме­шивать с социалистическим идеалом. Как отмечалось в редакционной статье журнала «Коммунист», вопрос о соответствии реального социализма тем теоретиче­ским представлениям о социалистическом обществе, которое изложено в трудах основоположников марксиз­ма, стал одним из центральных. Необходимо иметь в виду, что первые социалистические революции побе­дили в основном в странах, которые в технико-экономи­ческом отношении были менее развиты, че'м ведущие империалистические государства. Поэтому от провоз­глашения идеала до его претворения в жизнь пролегает значительная историческая дистанция, наполненная упорной организаторской и созидательной деятель­ностью, нелегкой борьбой (282, с. 11—12). В связи с этим неудивительно, что, исследуя правовую действи­тельность, В. В. Борисов, например, вынужденно кон­статирует: «В реальной жизни даже на современном этапе общественного развития социалистический право­порядок в рафинированном виде еще не сложился. Пре­ступность, тюрьмы, смертная казнь как исключительная мера наказания, сохранение неравенства в праве как «узкого горизонта буржуазного права» и некоторые другие моменты не являются элементами социалистиче­ского правопорядка, ибо это его противоположность» (283, с. 61). «После XXV съезда,— говорил Л. И. Бреж­нев в Отчетном докладе ЦК КПСС XXVI съезду пар­тии,— теоретический арсенал партии пополнился рядом зажных обобщений и выводов. Из того, что сделано в области теории, следует прежде всего назвать разра­ботку концепции развитого социализма. Опираясь на эту концепцию, партия уточнила и конкретизировала пути и сроки реализации наших программных целей, определила стратегию и тактику на длительный истори­ческий период» (29, с. 77).

Принципиальное значение в связи с отмеченным при­обретает также вопрос о таких деяниях, которые в каж­дом отдельном случае не направлены на важнейшие общественные отношения социалистического общества, но ввиду их известной распространенности в целом могут причинить существенный вред социалистическим общественным отношениям. Следует ли такого рода

*              99

деяния относить к числу уголовно   наказуемых?   Нам, представляется,   что   ответ   на   поставленный   вопрос должен быть отрицательным. Качественная определен­ность (качественное количество) предмета, свойства или явления в соответствии   с   диалектико-материалистиче» ским подходом должна выражать их внутреннюю харак-! теристику как представителей исходного начала   (объ­ективного мира)  в границах их специфического содер­жания  (238, с. 15—17). И «лишь после того, как опре-; делен конкретный объект в его сущности и то его ка­чество,   к   которому   относится   мера,   можно   ставить, вопрос об определении того особенного способа, кото»; рым она выражает определенность предмета» (48, с. 23) Применительно  к интересующему нас   вопросу   таким! конкретным  объектом  является   отдельное   преступно ' деяние. Через свои неповторимые черты оно выступает; как единичное, а через свойства, повторяющиеся в дру гих преступных деяниях,   оно   выступает   как   общее] Общее понятие преступления как раз отображает по вторяющееся  существенное свойство   всех   преступны деяний — их   общественную   опасность.   Если    поэтом само по себе поведение конкретного человека — а прин-| цип личной ответственности лишь за собственные дей ствия позволяет ставить вопрос   именно   так — не   на правлено на важнейшие общественные отношения соци алистического общества и не является, следовательно, общественно  опасным,   то   распространенность   таког поведения   (совершение  аналогичных   деяний   другим людьми) не может изменить его социальной сущности, Совсем другое дело, если процесс накопления количест венных характеристик идет по линии изменения харак тера поведения конкретного лица. При повторении про ступка,  «злостности», «систематичности» или   «неодно кратности»    такой    переход   вполне   возможен,   что происходит применительно   к   ряду   административны: правонарушений. Относить деяния к числу преступны: только по причине их распространенности, следователь но, неточно как с точки зрения закона о переходе коли чественных изменений в качественные, так и   с   точк! зрения соотношения общего и единичного.

Значительная распространенность тех или иных дея ний к тому же говорит о том, что здесь действующ определенные закономерности, ибо «общественные за коны пробивают дорогу через массовые действия людей

100

я эта результативная сила становится независимой от воли людей, действиями которых она создается» (274, с. 65). Уголовно-правовые нормы поэтому мало чем могут помочь в ликвидации этих проступков, поскольку государственные органы, ведущие борьбу с преступ­ностью, не в состоянии в этих случаях обеспечить неот­вратимость уголовного наказания.

Не следует забывать и о том, что правовая обязан­ность выступает по отношению к отдельному индивиду как внешнее принудительное предписание, которое само по себе не вытекает из его индивидуального бытия. Вместе с тем в отличие от табу первобытнообщинного строя правовая обязанность в современных условиях не действует стихийно. В условиях жесточайшей борьбы с природой взаимная зависимость индивидов друг от друга была такова, что первобытный человек не выде­лял себя из социального целого и табу действовали по отношению к нему как естественная сила (202, с. 215). Безотказность действия табу была настолько сильна^ что одна мысль о нарушении табу приводила нередко помыслившего об этом к смерти. С развитием общест­венных связей и отношений индивид превратился в со­знательного субъекта общественной деятельности и приобрел способность оценивать свои как содеянные, так и предполагаемые поступки. Одного внешнего по отношению к индивиду регулирования его поведения становится явно недостаточно. Общество вынуждено искать пути использования внутренней, субъективной самостоятельности и активности индивида в целях регу­лирования его поведения. Для современного человека, таким образом, характерна оценка своих поступков, в том числе и с точки зрения требований правовых норм. Поэтому выполнение этих требований может быть только тогда, когда индивид убежден в их необходимо­сти, а также справедливости.

Общественные отношения далее нельзя ни отождест­влять, ни противопоставлять личным индивидуальным отношениям, ибо между ними существует тесная взаимо­связь и взаимообусловленность. Индивидуальные отно­шения, в частности, формируются под влиянием обще­социальных факторов; общественные отношения повсе­дневно воссоздаются личными отношениями. «Маркси­стская социология,— пишет Г. В. Мокроносов,— не про­тивопоставляет личные и общественные отношения как

101

два ряда параллельных видов связи людей, требуя рас­сматривать личные взаимосвязи как внешнее выражение более глубоких отношений, складывающихся между людьми в процессе общественного производства и вос­производства своей жизни» (284, с. 81). В основе обще­ственного отношения, следовательно, лежит не единич­ное личное отношение, а тот или иной их тип (285, с. 107—109). Когда личные отношения перерастают в общественные, они отделяются от индивидуальных ка­честв и свойств, приобретают определенную самостоя­тельность. Личные отношения поэтому являются обще­ственными отношениями лишь постольку, поскольку они включают в себя момент типизированного, или, если го­ворить словами Гегеля, «всеобщую сторону отдельного» (286, с. 138).

Для раскрытия непосредственного объекта преступ­ления это положение имеет весьма существенное зна­чение. Нормы советского уголовного права, как мы стремились показать в предыдущих разделах работы, призваны урегулировать конкретные жизненные ситуа­ции, в которых осуществляется общественно опасное. посягательство, и тем самым охранять социалистический тип общественных отношений. В теории и практике борьбы с преступностью последних лет, например, живо обнаружилось, что во многих случаях действия пре­ступника зависят не только от его собственных побуж­дений и антиобщественных наклонностей, но и от пове­дения потерпевшего. Анализируя данные о потерпевших, полученные в ходе изучения и обобщения практики по делам об умышленных убийствах, совершенных при отягчающих обстоятельствах, Л. В. Франк приходит к таким выводам: в большинстве случаев до преступле­ния между потерпевшим и преступником существовали длительные взаимоотношения, и чаще всего они имели отрицательную окраску; 20 процентов потерпевших от убийства в прошлом сами имели судимость; более поло вины потерпевших в момент совершения убийства нахо дилась в нетрезвом состоянии (287, с. 53). По данным П. С. Дагеля, основной или единственной причиной 20 % транспортных происшествий в Приморском крае явилось нарушение правил дорожного движения пеше^ ходами (потерпевшими от автопроисшествия). В 35,7% случаев наряду с виной водителя установлена и вина пешеходов, как правило, потерпевших в результате

102

наезда (288, с. 11). Изучение уголовных дел о преступ­лениях насильственного характера (убийства, причине­ние телесных повреждений, изнасилования), проведен­ное В. С. Минской, показало, что 29 % этих преступле­ний были спровоцированы неправомерным или безнрав­ственным поведением потерпевших либо совершены при их содействии. В результате опроса осужденных авто­ром установлено, что почти половина из них (48,8 %) субъективно считали неправомерное или безнравствен­ное поведение потерпевших главной причиной, побудив­шей их совершить преступление (289, с. 12). Поведение потерпевшего при этом рассматривается советской кри­минологией в качестве одного из важнейших элементов конкретной жизненной ситуации, непосредственно пред­шествующей совершению преступления. В зависимости от его содержания оно может быть, во-первых, право­мерным (общественно полезным); во-вторых, неправо­мерным (как преступным, так и нарушающим нормы других отраслей права); в-третьих, безразличным с точ­ки зрения права, но нарушающим нормы нравствен­ности.

Вполне понятно, что уголовное право не может охра­нять личность такого потерпевшего в полном объеме. Если потерпевший сам посягает на важнейшие общест­венные отношения социалистического общества, то дей­ствия других лиц по предотвращению такого посяга­тельства и причинению ему вреда признаются при опре­деленных условиях общественно полезными. Во всех других случаях личность потерпевшего охраняется уго­ловным законом, но в той мере, в которой его личность выражает социалистический тип общественных отноше­ний. Действующее уголовное законодательство учиты­вает это обстоятельство, устанавливая привилегирован­ные составы убийства (ст. 104, 105 УК РСФСР), тяж­ких и менее тяжких телесных повреждений (ст. ПО, 111 УК РСФСР), исключая уголовную ответственность за причинение легких телесных повреждений в состоя­нии сильного душевного волнения, вызванного противо­законными действиями потерпевшего, признавая совер­шение преступления под влиянием сильного душевного волнения, вызванного неправомерными действиями по­терпевшего, обстоятельством, смягчающим уголовную ответственность (п. 5 ст. 38' УК РСФСР) и т. д. В юри­дической литературе совершенно справедливо поставлен

103

вопрос о необходимости расширить перечень поводов возникновения эффекта в ст. 104, 110 УК РСФСР, кото­рый в настоящее время ограничен возможностью насту­пления в результате противозаконных действий потер­певшего, тяжких последствий лишь для виновного или его близких, а также о необходимости изменить редак­цию п. 5 ст. 38 УК РСФСР, с тем чтобы при назначении наказания виновному учитывать как противоправное, так и безнравственное поведение потерпевшего, непо срздственно повлиявшее на совершение преступления (290, с. 21—22, 291, с. 6). Таким образом, непосредст­венным объектом преступления являются не самые еди­ничные фактические отношения, а тот нашедший в них внешнее выражение тип важнейших общественных от­ношений развитого социализма.

Диалектического единства индивидуальных и обще­ственных отношений не учитывает Н. И. Коржанский, •чогда предлагает считать непосредственным объектом преступления «уже нарушенное общественное отноше­ние, т. е. объект, которому уже причинен вред конкрет-ьым преступлением», а общественные отношения, на которые посягает преступление отдельного вида (убий­ство, хищение, оскорбление и т. п.), признавать видовым1 объектом (292, с. 26—27). Выделение видового объекта! действительно имеет смысл, если внутри большой груп­пы родственных общественных отношений, заслуживаю^. щ IX единой, комплексной уголовно-правовой охраны,' различаются более узкие группы общественных отно­шений, которые отражают специфику общественной, о тасности определенных преступлений (например, по ювые преступления среди преступлений против лично-сти). Тем не менее непосредственным объектом пре ^.упления остаются не индивидуальные личные отно­шения потерпевшего или конкретные отношения т и ти иного социального и государственного образовав нчч, а общественные отношения, признанные в данны момент важнейшими.

Содержание общественного отношения, являющегос объектом уголовно-правовой охраны, в юридическо штературе нередко раскрывается посредством катего рий социальной возможности определенного поведени для одной стороны и невозможности вести себя опреде "енным образом для другой. Б. С. Никифоров, напри мер, полагает, что взаимодействие между участникам:

104

общественного отношения — «это либо определенное положение людей по отношению друг к другу, либо их общественная деятельность или то и другое одновре­менно». Общественное отношение «представляет собой не что иное, как соотношение, согласованность для одного лица возможности вести себя определенным образом, пользоваться теми или иными благами, исполь­зовать те или иные права или находиться в определен­ном состоянии!, а для другого лица или других лиц соответствующей невозможности или общественной не­обходимости вести себя определенным образом» (232, с. 63—64, 69, 106). «Общественные отношения,— пояс­няет автор,— раскрываются то как соотносимость опре­деленных позиций участников отношения, то как их деятельность с позиции «возможности» и «невозмож­ности» вести себя определенным образом. Преступление как раз и выражается в воспрепятствовании реализации этой возможности или в уклонении от содействия ее реализации. Эта возможность и есть охраняемый пра­вом интерес управомоченного лица, та составная часть общественного отношения, против которого направля­ется правонарушение, обозначаемое юридически как нарушение субъективного права» (232, с. 106).

В этой, может быть, несколько усложненной форме высказывается плодотворная мысль о том, что соци­ально-политическая сущность преступного посягатель­ства заключается в воспрепятствовании такой деятель­ности субъектов общественного отношения или нару­шение такого их состояния, которое соответствует основным закономерностям развития социалистического общества. Именно в сохранении возможности действо­вать определенным образом (свободно избирать или быть избранным) или в возможности пребывать в опре­деленном состоянии (жить, пользоваться здоровьем) и состоит тот социальный интерес, который представляет собой ядро общественного отношения и находит уго­ловно-правовую охрану. Автор отдает себе отчет в том, что возможность в методологическом смысле не есть действительность. «Понятие возможности,— пишет он,—

1 «Социальным состоянием,— пишет Н. И. Коржанский,— мы называем соответствующую интересам участников общественных отношений форму их жизнедеятельности (состояние неприкосновен­ности личности, территории государства, состояние здоровья и т п )> (293, с 85).

105

используется нами не в смысле категории, противопо­ложной категории действительности, а для обозначения обеспеченной законом   беспрепятственности   предостав­ленного законом поведения»   (232, с. 70). Иными сло­вами, Б. С. Никифоров не отождествляет возможность участников общественного отношения действовать опре­деленным образом или пребывать в определенном со­стоянии с субъективным правом или юридической обя­занностью.  Называя   такую   возможность   социальной, он подчеркивает, что   «объект   правонарушения   никак нельзя видеть в обязанности, долге и других юридиче ских и этических категориях»  (232, с. 68). Поэтому не-; приемлемым   представляется   мнение   Н.   И.   Коржан-ского, который трактует социальную возможность опре­деленного поведения как его дозволенность или запре-щенность. Отсюда в понятие общественных отношений, вопреки их объективности, автор включает в качестве главного признака обязательность определенного пове дения.  «Наиболее существенной особенностью общест-] венных  отношений,— пишет   он,— является   обязатель ность определенного поведения взаимосвязанных инди видов. Без обязанности вести себя определенным обра зом нет общественных отношений»  (264, с. 36). Дозво ленность или запрещенность   определенного   поведени между тем  свойственны либо   правовым   отношениям либо   общественным   отношениям,   достаточно   прочн< урегулированным едиными социальными нормами. Чле; нов же гражданского общества в целом «сцепляет дру с другом» не столько дозволенность или запрещенное^ определенного поведения, сколько «интерес» (2, с. 134 как объективная, общественно детерминированная, ош знанная потребность той или иной исторической общи ста или индивида, обусловленная прежде всего уровне: развития производительных сил. «...Уже с самого нача ла,— писали К. Маркс и Ф. Энгельс,— обнаруживаете материалистическая связь людей между собой,   связ! которая обусловлена потребностями и способом произ водства и так же стара, как сами люди,— связь, котора принимает все новые формы, а следовательно, представ ляет собой «историю», вовсе не нуждаясь в существо вании какой-либо политической или религиозной нел« пости, которая еще сверх того соединяла   бы   люде (3, с. 28—29). Уточняя значение нормативности и орг низационной оформленности для характеристики общ1

106

ственных отношений, М. Н. Перфильев отмечает, что в этом случае «речь идет об унаследованной деятельности, которая принимается последующими поколениями в ка­честве учреждений, нормативных и знаковых систем, Живая же деятельность совокупного человека перво­начально выступает как ненормированная, организа­ционно не оформленная, да и унаследованная деятель­ность в силу изменившихся условий может быть опять-таки неорганизованной, ненормированной, волевой и т. д.» (285, с. 110).

Однако позиция Б. С. Никифорова в трактовке непо­средственного объекта преступления оказалась логиче­ски незавершенной. Признавая условия реализации обще­ственного отношения непосредственным объектом пре­ступления, автор тем самым «выводит» непосредствен­ный объект из сферы свойств общественного отношения, что в значительной степени усложняет раскрытие соци­ально-политической сущности тех или иных видов пре­ступных посягательств. Определение непосредственного объекта далее через категории социальной возможности и невозможности, какие бы оговорки при этом ни дела­лись, заключает противоречие в самом себе. «Общест­венные отношения индивидов,— верно замечает В. К. Гли-стин,— всегда существуют как нечто данное, реальное,, фактическое и лишь в таком качестве выступают как объект преступного посягательства» (266, с. 59). Еще бо­лее неточно утверждение Е. А. Фролова о том, что только одна «категория социальной возможности в достаточной степени конкретизирует понятие непосредственного объек­та, не приводя в то же время к оставлению сферы обще­ственных отношений» (86, с. 17). Общественные отноше­ния— один из видов всеобщей связи материального ми­ра — выступают всегда как взаимодействие сторон, и именно в этом взаимодействии раскрывается их содержа­ние. «Отношение одной вещи к другой,— писал К- Маркс,— есть отношение этих двух вещей между собой, и о нем нельзя сказать, что оно принадлежит той или другой из них» (10, с. 143). Раскрытие содержания не­посредственного объекта только через одну категорию социальной возможности приводит к тому, что за не­посредственный объект нередко принимается та или иная форма проявления общественных отношений. В юриди­ческой и учебной литературе, например, обычно указы­вается, что непосредственным объектом спекуляции я'в-

107

ляются интересы торговли и интересы потребителя. В. К. Глистин по этому поводу верно заметил, что, как это звучит ни парадоксально, интересы покупателя при спекуляции не нарушаются, а, как правило, удовлетворя­ются. Точно так же легко опровергнуть, что при спекуля­ции страдают интересы торговли, поскольку для состава спекуляции не имеет значения, где и когда скупались то­вары. Стало быть, сфера торговли может быть вовсе не затронута (266, с. 15). Непосредственным объектом спе- . куляции являются общественные отношения по эквива- I лентному обмену товаров на основе выраженной в цене их стоимости.

Многие недоразумения в трактовке непосредствен-, ного объекта преступления, наконец, проистекают из обособления рядом авторов биологической и социаль-^ рой сущностей человека. А. В. Кузнецов, например, признает ошибочной позицию Н А. Беляева, согласно которой объектом преступлений против личности могут быть только общественные отношения (244, с.281—282). «Объектом этих преступлений,— пишет автор,— явля­ется личность как целостное существо, и как совокуп­ность составляющих ее общественных отношений, и как явление природы, характеризующееся определенными, биофизиологическими и психическими признаками» (294, с. 63—64).

Аналогичный взгляд на объект преступлений против^ личности развивает Ю. А. Демидов (295, с. 151).

К- Маркс вместе с тем отмечал, что «действительно го дуализма сущности не бывает» (1, с. 322). В редаю ционной статье    журнала «Коммунист», озаглавленно: «Укреплять   взаимодействие   общественных,     естествен ных и технических наук»,   обоснованно   критиковалис: как попытки сведения высших форм   движения  к   низ шим, так и параллелизм социальных и биологически: факторов    в    объяснении    социальных    явлений    (29! с 69—70). Как политическая экономия имеет дело, т словам Ф. Энгельса, не с вещами, а с отношениями П поводу вещей (5,    с. 498), так и правоведение изуча жизнь   не  как  «способ   существования   белковых  тел (7, с. 653), а   как   проявление   ее   социальных   сторов| Биологическая сущность   человека   поэтому   вне   сов купности общественных отношений не имеет для прЭ; воведения   самостоятельного   значения.     «ТрудоспосоФ ность,— указывал,  например,  М.   И.   Авдеев,— терми;

108

обозначающий социально-правовое, а не медицинское понятие. Необходимо четко определить его правовые и социальные признаки» (297, с. 92). В. П. Кузьмин в этой связи также справедливо отмечает, что «развитие качества и сущности социальных явлений не определя­ются свойствами природной материи, которая может только способствовать или ограничивать развитие со­циальных качеств, но не может определять их содержа­ние. Когда же бытие явления берется природное, а сущ­ность и качественность — социальные, то получается абсурдная, ничего не объясняющая комбинация» (48, с. 36). Именно поэтому при необходимой обороне био­физическая и психологическая сущность личности уго­ловным правом не охраняется, а в исключительных слу­чаях к преступнику применяется смертная казнь. Свое­образие же человека как общественного существа, кон­кретно исторический характер закономерностей его раз­вития раскрывает понятие «личность». При этом, как справедливо отмечал С. Л. Рубинштейн, «личность тем значительнее, чем больше в индивидуальном преломле­нии в ней представлено всеобщее» (298, с. 309). Поэтому для уголовного права, как указывает Э. Ф. Побегайло, не безразлично: убит ли гражданин в связи с выполне­нием им общественного долга или хронический алкого­лик, систематически терроризирующий свою семью и со­седей, погиб ли человек с безупречным прошлым или не­однократно судимый хулиган, затеявший драку на ули­це» (299, с. 13). Анализируя действующее уголовное за­конодательство об охране жизни человека, В. К. Гли-стин приходит к выводу о различной оценке жизни в зависимости от той социальной функции, которую чело­век выполняет (ст. 66, 67, 1912, 102 п. в УК РСФСР). «Подобная ситуация,— верно заключает автор,— не мо­жет вызвать упрека потому, что соответствует материа­листическому пониманию соотношения личности и об­щественных отношений, материалистическому понима­нию роли личности в обществе, в его истории» (266, с. 38). Таким образом, непосредственный объект преступле­ния представляет собой взаимодействие субъектов по поводу тех или иных материальных или нематериаль­ных ценностей или их взаимное социальное положение, достаточно прочно включенных в систему важнейших общественных отношений развитого социализма. Поэто­му проблема уточнения круга преступных деяний и ин-

109

тенсивности их криминализации конкретизируется уста­новлением ценностной характеристики названных об­щественных отношений.

Между тем в юридической литературе проглядывает­ся стремление   ряда   авторов   количественно   выразить   ' меру общественной опасности качественно разнородных преступлений,   минуя   анализ   ценностной   природы   их непосредственных объектов. В этих целях авторы исполь­зуют   несколько   приемов.   Наиболее   простым   из   них является  определение  количественного  показателя  об-  -* щественной опасности того или иного преступления на   * основе вида и размера наказания, установленного уго-   ^ ловным законом за его совершение. В рамках этого под­хода остается вне поля зрения практика назначения и исполнения наказания, что делает его, по существу, фор­мальным. К тому же санкции уголовно-правовых норм в действующем уголовном законодательстве, как будет показано ниже, еще далеки от оптимальных.

Весомый вклад в разработку проблемы измерения соотношения между карательной практикой и законо­дательными санкциями внесен Д. О. Хан-Магомедовым. Использование автором математических методов анали­за позволило выявить существенные расхождения меж­ду усредненным значением санкции и индексом жест­кости судебной репрессии (300, с. 42—54; 301, с. 67— 77; 302, с. 34—44).

Другим путем количественного измерения обществен­ной опасности различных видов преступлений является широко применяемый ныне метод экспертных оценок. Этот метод использован Ю. Д. Блувштейном для опре­деления количественных показателей общественной опасности 20 наиболее распространенных видов престу­плений (303, с. 24—41). В данном случае в оценке общественной опасности преступлений определяющим началом выступает субъективное представление работ­ников органов юстиции, которое опять-таки основывает­ся главным образом на действующем уголовном зако­нодательстве. Мало того, шесть из двенадцати практи­ческих работников, привлеченных Ю. Д. Блувштейном в качестве экспертов, кражу государственного или обще­ственного имущества и кражу личной собственности граждан оценили одним и тем же баллом (303, с. 35). Названные методы количественной оценки обществен­ной опасности отдельных преступлений, несомненно, пи-

110

тают теорию советского уголовного права определенной информацией и являются весьма полезными. Однако объективной количественной меры общественной опас­ности они не обнаруживают, поскольку являются су-хубо эмпирическими, в то время как здесь необходим иной теоретический анализ 1. Этот анализ следует начи­нать с создания ценностной характеристики непосред­ственных объектов преступлений и только после этого переходить к построению математических моделей. «Каждая наука,— пишет академик А. М. Румянцев,— должна достичь определенной степени зрелости, преж­де чем создает предпосылки для эффективного примене­ния моделирования и электронно-вычислительной тех­ники. Нельзя надеяться, миновав этот этап, сразу пе­рейти к эффективному использованию математики» (304, с. 76—77).

Первая попытка классифицировать объекты уголов­но-правовой охраны по их социальной ценности предпри­нята в юридической литературе Ю. А. Демидовым, вы­делившим объекты абсолютной и относительной цен­ности. Однако автор не назвал достаточно четкого ос­нования такой классификации, указав лишь, что уголов­ное право в значительной мере связано с оценкой при­чиненного вреда и, имея в виду необходимую оборону, крайнюю необходимость и задержание преступника, абсолютным ценностям причинение вреда не допуска­ется, в то время как объектам относительной ценности уголовное право допускает причинение вреда при защи­те объектов абсолютной ценности (217, с. 59—60). К числу объектов абсолютной ценности Ю. А. Демидов, наряду с советским государственным и общественным строем, государственной безопасностью и половой сво­бодой женщины, отнес также общественный порядок, честь и достоинство личности, воинскую дисциплину. Объектами относительной ценности автор признает жизнь, здоровье, имущество.

Приведенная классификация, как видим, логически не совсем последовательна; она не увязана с поисками критериев классификации преступлений по мере их об­щественной опасности и отличием преступных деяний от

1 «Эмпирическое наблюдение само по себе,— указывал Ф. Эн­гельс,— никогда не может доказать достаточным образом необхо­димость» (7, с. 544).

111

иных правонарушений. Достаточно сказать, что честь и достоинство личности охраняется не только уголов­ным, но и административным (оскорбительное пристава­ние к гражданам расценивается как мелкое хулиганст­во), а также гражданским законодательством о защите чести и достоинства (ст. 7 Основ гражданского законо­дательства Союза ССР и союзных республик). Уже по одному этому основанию честь и достоинство личности не может быть для уголовного права объектом абсолют­ной ценности. Все эти недочеты позиции Ю. А. Демидо­ва позволили В. К- Глистину раньше времени заклю­чить, что «деление ценностей на абсолютные и относи­тельные ничего не дает ни практике, ни теории» (266, с. 29). Автор полагает, что «объект может быть рас­крыт исключительно путем анализа структурных эле­ментов общественного отношения», как будто бы об­щественные отношения, охраняемые уголовным правом, по своей структурной организации чем-то существенным отличаются от иных общественных отношений и не оце­ниваются всегда как нечто целостное и неразделимое ' (266, с. 5). «Излишнее увлечение в советской уголовно-правовой литературе проблемой разграничения объек­та и предмета преступления,— писал по этому поводу А. А. Пионтковский,— повлекло за собой ослабление внимания к теоретической разработке действительно существенных вопросов учения об объекте преступле­ния...» (243, с. 121).

Диалектико-материалистическому подходу к оценке общественных явлений чужда сама мысль об абсолют­ной неизменности и априорном существовании ценно­стей в отрыве от материальных отношений производст­ва и образа жизни. Подвижность реальных отношений обусловливает подвижность системы социальных цен­ностей применительно к потребностям развивающегося общества, хотя определенная ее стабильность неизбеж­на. Именно эта неизбежная стабильность системы со­циальных ценностей дает возможные основания для построения иерархии юридически определенных ценно­стей в отраслях социалистического права.

Не касаясь вопроса о том, существуют ли на самом деле абсолютные ценности, и признавая условность дан­ной терминологии, отметим лишь, что объектами абсо­лютной ценности в советском уголовном праве должны быть признаны такие общественные отношения, посяга-

112

тельство на которые безотносительно к его интенсивно­сти и каким-либо условиям дает основание признать данное деяние общественно опасным '. Все другие объ­екты, уголовно-правовая охрана которых осуществля­ется не за счет ценности какого-то определенного блага, а исключительно за счет объема (широты) нарушаемых деянием общественных отношений, должны быть при­знаны относительными. При таком подходе вряд ли мож­но сомневаться, что жизнь следует отнести к объектам абсолютной ценности, а общественный порядок, честь и достоинство личности, напротив,—• к объектам относи­тельной ценности. Что касается здоровья, то это дейст­вительно объект относительной ценности, ' поскольку неосторожное причинение легких телесных повреждений не признается общественно опасным.

Таким образом, объекты уголовно-правовой охраны составляют определенную иерархически сложившуюся систему. Эта система находит свое общее закрепление в Основном законе государства, а ее иерархичность должна находить отражение в системе уголовно-право­вых санкций. При этом не следует упускать из вида сле­дующие основные моменты. Во-первых, уголовно-право­вые санкции не единственная гарантия осуществления значительно расширенных, например, новой Конститу­цией прав и свобод граждан. Появление новых, возве­денных в ранг конституционных прав вызвано в пер­вую очередь широким развертыванием научно-техниче­ской революции и другими переменами в социальной и духовной сфере советского общества. К тому же «дей­ствия должностных лиц, совершенные с нарушением закона, с превышением полномочий, ущемляющие пра­ва граждан, могут быть в установленном законом по­рядке обжалованы в суд (ст. 58, ч. II Конституции СССР). Конституционные нормы, во-вторых, в силу ха­рактера регулируемых ими общественных отношений отличаются довольно высокой степенью обобщенности,

1 Существование абсолютных и относительных ценностей при­знает советский логик А. А. Ивин. «Безусловно ценным,— пишет ав­тор,— будем называть то, что является ценным с любой точки зре­ния, т. е. с точки зрения состояния, всегда имеющего место. Этот смысл безусловности можно назвать абсолютным. Под условно цен­ным будем понимать то, что представляет собой ценность с неко­торой точки зрения (относительная ценность)» (305, с. 133—134).

тогда как уголовно-правовая норма должна быть фор­мально-определенной. Пределы уголовно-правового за­прета при этом определяются признаком общественной опасности деяния. Так, право граждан на охрану лич­ной жизни не может, очевидно, в полном объеме полу­чить уголовно-правовую регламентацию, хотя в УК РСФСР уже есть нормы, предусматривающие уголов­ную ответственность за разглашение тайны усыновле­ния (ст. 124 1 УК РСФСР) и нарушение тайны перепис­ки граждан (ст. 135 УК РСФСР). Уголовно-правовая охрана материнства и детства обеспечивается установ­лением уголовной ответственности за похищение или подмену ребенка, а также за вовлечение несовершенно­летних в преступную деятельность, в пьянство, занятие попрошайничеством, проституцией и азартными играми (ст. 210 УК РСФСР). Охрана чести и достоинства граж­дан осуществляется уголовно-правовыми нормами об от­ветственности за клевету и оскорбление (ст. 130, 131 УК РСФСР), а справедливость распределения жилой площади •—• уголовно-правовыми нормами о должност­ных преступлениях. Ряд нововведенных конституцион­ных прав тем не менее должен, на наш взгляд, в силу их общественно-политической значимости получить со^ ответствующую уголовно-правовую охрану. К их числу; следует отнести право граждан критиковать недостать ки в работе государственных органов и общественных, организаций, право на тайну телефонных переговоров ц телеграфных сообщений.

Так, преследование за критику нарушает неотъемле мое право советского гражданина на участие в государ^ ственной и общественно-политической жизни советско го общества, ограничивает его инициативу, способству ет злоупотреблению должностными лицами своим слу жебным   положением.   Принципиальная   критика   и  са мокритика   дает   возможность   проникать   в   существ дела и решать его на объективной партийной основе, преодолевать ошибки, некомпетентность и нерадивость,] элементы  субъективизма.   Поэтому  представляется обходимым в главу «Преступление против политически: и трудовых прав граждан» УК ввести специальную нор-,, му,   предусматривающую   уголовную     ответственност: лиц, преследующих за критику. Требует дополнения диспозиция ст. 135 УК РСФСР, которая должна содер*! жать указание не только о нарушении тайны переписк:

114

граждан, но и тайны телефонных переговоров и теле­графных сообщений.

Всесторонне развивая далее господствующее поло­жение в социалистическом обществе гражданина-тру­женика, новая Конституция СССР провозглашает со­циалистическую собственность основой экономической системы СССР. «Государство,— говорится в ст. 10 Кон­ституции,—• охраняет социалистическую собственность и создает условия для ее преумножения. Никто не впра­ве использовать социалистическую собственность в целях личной наживы и в других корыстных целях». Охрана социалистической собственности находит уго­ловно-правовые гарантии прежде всего в статьях УК, предусматривающих уголовную ответственность за хи­щение государственного или общественного имущества. Использование должностными лицами государственно­го или общественного имущества в корыстных целях рассматривается уголовно-правовой теорией и практикой как злоупотребление служебным положением и образует состав преступления, предусмотренный ст. 170 УК РСФСР и соответствующими статьями УК союзных республик. Действия лиц, не являющихся должностными (водите­лей, кондукторов, проводников), которые обращают в свою пользу деньги, полученные с пассажиров за провоз их без билетов и без выписки соответствующих доку­ментов, а также за провоз грузов и багажа на государ­ственном транспорте, квалифицировались ранее по ст. 94 УК РСФСР как причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 21 сентября 1981 года Уголовный кодекс РСФСР дополнен ст. 1562, предусматривающей уголовную ответственность за по­лучение незаконного вознаграждения от граждан за вы­полнение работ, связанных с обслуживанием населения (306, ст. 1304).

Названная статья, как нам представляется, не охва­тывает всех возможных форм использования частными лицами социалистической собственности в корыстных целях. В связи с этим мы предлагаем дополнить главу шестую Особенной части УК РСФСР ст. 153 ' «Исполь-чование государственного или общественного имущест­ва в корыстных целях». Данную статью мы предлагаем изложить в следующей редакции: «Использование госу­дарственного или общественного имущества в корыстных  целях,  осуществляемое частными  лицами  в  виде 1 промысла  или в крупных размерах, наказывается ли­шением свободы на срок до трех лет с конфискацией имущества».

В связи с предстоящим принятием кодексов союзных республик об административных правонарушениях проб­лемой   первостепенной   важности   становится   проблема \ разграничения  преступлений  и  административных про-' ступков. Процесс декриминализации, как верно отмеча­ют С. В. Бородин, А. П. Шергин и М. Я. Саввин, имеет] перспективу и будет развиваться (307, с. 20).

До принятия Основ законодательства об администра-,; тивных правонарушениях в юридической литератур было широко распространено мнение, что качественную, определенность административного проступка составля­ет его направленность на общественные отношения в, сфере исполнительной и распорядительной деятельно­сти органов советского государства. Порядок управле-ния оставлен среди объектов административного про-; ступка и вновь принятыми Основами (ст. 7). И хот этот объект не совсем точно выражает социальную зна чимость административного проступка — порядок управ ления не является самоцелью, а только средством до стижения каких-либо полезных целей,— признать эту не-; точность принципиальной все-таки нельзя, ибо порядо государственного управления, установленный в той ил иной сфере общественной жизни, и фактические общест венные отношения, на которые направлено каждое от дельное административное правонарушение, с точки зрения их социальной значимости относятся к числу од-нопорядковых. По крайней мере, они не являются важ­нейшими общественными отношениями социалистиче? ского общества. Поэтому этот вид административны)! проступков ни при каких обстоятельствах не може1! «перерасти» в преступление (например, проезд в трам* вае без билета). Перечень объектов административны! проступков, сформулированный в статье 7 Основ, сводится только к порядку управления. Здесь назван также государственный порядок, под которым следуе' очевидно, понимать требование соблюдения законодШ тельства в деятельности государственных и обществе; ных организаций и должностных лиц, выполнение им государственных планов и заданий, общественный пор» док, социалистическая' собственность, права и свобод]

116

граждан. Названные объекты административных пра­вонарушений по сугубо внешним, формальным призна­кам можно было бы считать тождественными объекту преступления. По существу же это не так, поскольку качество не все время остается безразличным к количе­ственным изменениям. Наступает момент, когда увели­чение или уменьшение количественной стороны неизбеж­но вызывает изменение качества. Показателями обще­ственной опасности поэтому в отношении объектов от­носительной ценности могут выступать повторность про­ступка, продолжаемый или длящийся характер дейст­вия, «злостность» или «грубость» нарушения, сумма вреда, тяжесть последствий и т. д. В отношении объек­тов относительной ценности, следовательно, крайне важ­но не упустить перехода количественной их характери­стики в качественную, поскольку разграничение пре­ступления и проступка по объекту осуществляется здесь не за счет важности какого-то определенного обществен­ного отношения, а за счет широты круга нарушаемых общественных отношений.