§3. Понятие и виды норм советского уголовного права

Изучением особенностей уголовно-правовых норм со­ветские криминалисты начали заниматься сравнительно недавно. В прежние годы в монографической и учебной литературе по советскому уголовному праву рассматри­валось лишь строение статей Особенной части Уголовно­го кодекса или же эти понятия отождествлялись. В по­следние годы вопросы соотношения системы права и си­стемы законодательства широко обсуждаются в юриди­ческой литературе. Указывается, в частности, что понятие законодательства не тождественно понятию права; нор­мативные акты содержат помимо правовых норм опре­деления, призывы, указания на мотивы и цели издания данного акта и другие положения, не являющиеся пра­вом. Законодательство соотносится с правовыми норма­ми как форма с содержанием. Однако было бы невер­ным считать законодательство простой оболочкой пра­вового содержания; в действительности это форма само­го существования правовых норм, средство их организа-

ции,  придания    им  определенности   (119,    с.   31;    120, с. 22—24).

Многие криминалисты, к сожалению, не критически восприняли вышеприведенную трактовку уголовно-пра­вовой нормы представителями Общей теории права. В. Г. Смирнов, например, поддержал мнение С. В. Куры-лева и Н. П. Томашевского о том, что санкция норм Особенной части уголовного законодательства выполня­ет ту же роль, какую выполняет диспозиция в нормах гражданского законодательства. «В санкциях норм Осо­бенной части уголовного законодательства, — пишет В. Г. Смирнов,— содержатся собственно правовые пред­писания, в соответствии с которыми организуются обще­ственные отношения, возникающие вследствие соверше­ния преступления» (71, с. 35).

Неудивительно поэтому, что эти криминалисты встре­чаются со значительными затруднениями при характе­ристике уголовной противоправности. В. Г. Смирнов и М. Д. Шаргородский выносят уголовную противоправ­ность за рамки состава преступления, отрывая ее от ос­нования уголовной ответственности (121, с. 518). В рабо­те «Функция советского уголовного права» В. Г. Смир­нов, не касаясь вопроса об уголовной противоправности, отмечает, что «уголовно-правовые обязанности, форми­руемые в этой части нормы уголовного законодательст­ва (запрет или веление совершить какое-то действие), являются связующим звеном между определенным пра­вилом поведения, установленным в каких-либо иных социальных нормах, и наказанием, раскрываемым в другой части этой же уголовно-правовой нормы» (71, с. 35). Я- М. Брайнин определяет уголовную противо­правность как «противоречие деяния тем правовым нор­мам, которые охраняются уголовным законом». Хотя здесь же указывает, что «противоправность выражается •• прежде всего в составе преступления» (60, с. 18—19).

Отдельные криминалисты, не согласившись все же с отнесением уголовно-правовых норм к числу сугубо ох-; ранительных, стали выделять при их анализе два ком­плекса велений: обращенных к гражданам и обращен­ных к органам государственной власти. Отстаивая тезис о двуедином характере уголовно-правовой нормы, на­званные авторы вынуждены указывать на «слияние» или «совпадение» различных ее элементов. М. Блум, напри­мер, анализируя строение уголовно-правовой нормы в

36

двух названных аспектах, приходит к выводу, что та часть уголовно-правовой нормы, которая является гипо­тезой и диспозицией для граждан, обращается гипоте­зой для суда, а санкция уголовно-правовой нормы, рас­сматриваемой в первом аспекте, тождественна диспози­ции ее второго аспекта. Что касается санкции правовой нормы, обращенной к государственным органам, то ее М. Блум находит в ст. 169 УК Латвийской ССР, преду­сматривающей уголовную ответственность за вынесение судьями неправосудного приговора из корыстных или иных личных побуждений (122, с. 65—111). Искусствен­ный характер такого построения становится совершенно очевидным, если довести его до логического конца: субъ­ектом ответственности по советскому уголовному праву может быть государственный орган — суд. Дело здесь, очевидно, в том, что ст. 169 УК Латвийской ССР, на ко­торую ссылается М. Блум, содержит самостоятельную уголовно-правовую норму, обращенную, однако, не к суду, а, как и все уголовно-правовые нормы о должност­ных преступлениях, к конкретным должностным лицам во избежание злоупотребления ими своим служебным положением. Таким образом, уголовно-правовая норма, обращенная к государственным органам, остается в конструкции М. Блум вне обеспечения уголовно-право­вой санкцией, а следовательно, советское уголовное пра­во в специально-юридическом плане не регулирует дея­тельности судебных органов.

Нам представляется, что вообще неоправданно рас­сматривать уголовно-правовую санкцию в качестве пра­вила поведения для государственных органов1. Такой взгляд развивается, как указывал О. Э. Лейст. «Санк­ция,— пишет автор,— является не только угрозой пс отношению к возможному правонарушителю, но и пра­вилом поведения (диспозицией) соответствующих госу­дарственных органов, реализующих эту угрозу в случае правонарушения» (85, с. 186). А. М. Васильев в рецен­зии на указанную работу О. Э. Лейста с полным осно-

1 «Неправильно,— указывает логик Ю. Н. Солодухин,— опре­делять деонтические понятия через понятие санкции; более правиль­ным, видимо, является обратный подход — санкция должна опреде­ляться через деонтическое понятие... На практике нормы, регули­рующие поведение людей, устанавливаются не в зависимости от того, какие имеются в распоряжении санкции, а в зависимости от значимости той или иной нормы» (123, с. 302).

37

ванием отмечает, что такое утверждение вступает в про-; тиворечие с отправным тезисом работы, согласно кото­рому санкция — это указание нормативного акта на: меры государственного принуждения, применяемые к на- > рушителям нормы права в целях охраны социалистиче-; ского правопорядка» (124, с. 165).

В самом деле, если взять для иллюстрации любую \ уголовно-правовую санкцию, то в ней только и указы­вается на ту или иную меру уголовного наказания. В ст. 103 УК РСФСР, например, сказано: «Умышленное убий-] ство, совершенное без отягчающих обстоятельств, ука-| занных в ст. 102 настоящего Кодекса,— наказывается^ лишением свободы на срок от трех до десяти лет». Дру- ] гое дело, что «право не может «самообеспечиваться»,! сколько бы угроз оно ни провозглашало» (125, с. 23).; Поэтому в случае нарушения уголовно-правовой нормы] в уголовно-правовое регулирование вводится целый ряд] новых элементов процессуального, исправительно-тру-1 дового и иного характера, направленных на достижение! цели материальной нормы уголовного права (126, с. 144).| Нет сомнения в том, что применение уголовно-правовых! норм осуществляется уполномоченными на то государ-, ственными органами, и их деятельность не может быть ] оставлена вне правовой регламентации. Компетенция| каждого из них устанавливается соответствующими по-] ложениями, ведомственными нормативными актами,! процессуальными нормами и т. д. Так, обязанность воз­будить уголовное дело, раскрыть преступление и нака­зать виновных лиц прямо предусмотрена в ст. 3 Основ] уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных| республик. «Суд, прокурор, следователь и орган дозна-| ния,— говорится в этой статье,— обязаны в пределах] -своей компетенции возбудить уголовное дело в каждом! случае обнаружения признаков преступления, принять] все предусмотренные законом меры к установлению] события преступления, лиц, виновных в совершении] преступления, и к их наказанию».

Сказанное выше вовсе не означает, что в советском! уголовном праве вообще нет норм, регламентирующих! отношения в связи с привлечением виновных к уголов-1 ной ответственности и назначением этим лицам наказа-1 ния. Такие нормы в уголовном праве, несомненно, есть,| хотя, как уже отмечалось, не следует преувеличивать их значение, тем более сводить предмет уголовного пра-

38

ва к регулированию общественных отношений, возника­ющих вследствие совершения преступления. Задача /со­стоит в том, чтобы точно определить место и значение этих норм в системе норм материального уголовного пра­ва и отграничить от процессуальных норм, а также норм исправительно-трудового права. В связи с обсуж­дением вопросов процедурно-процессуальной формы де­ятельности органов государства в юридической литера­туре широко дискутируется вопрос о соотношении мате­риальных и процессуальных норм. Н. Г. Салищева, на­пример, полагает, что все нормы, регулирующие органи­зационную деятельность, являются по своей природе материальными (127, с. 16). В. М. Горшенев указывает, что «если организационные отношения строятся на на­чалах субординации и устанавливаются по вертикали, то они приобретают качество организационно-процессу­альных отношений и регулируются процессуальными нормами. В случае, когда организационные социальные связи строятся на началах координации и устанавлива­ются по горизонтали, они регулируются локальными ор­ганизационными нормами, включаемыми в материаль­ные отрасли права» (128, с. 51). Верно, на наш взгляд, решают этот вопрос А. М. Ким и В. С. Основин. «Не все организационные нормы,— пишут авторы,— являются процессуальными, но не все они и материальные. Про­цессуальными являются лишь те из них, которые опре­деляют порядок, процедуру применения правовых норм в организационной деятельности» (129, с. 43—44).

«Уголовное законодательство Союза ССР и союзных республик,— как явствует из ст. 1 Основ уголовного законодательства,— определяет, какие общественно опас­ные деяния являются преступными, и устанавливает наказания, подлежащие применению к лицам, совер­шившим преступления». Более детальный анализ уго­ловного законодательства позволяет сделать вывод, что организационные нормы советского уголовного права устанавливают: во-первых, основания уголовной ответ­ственности (наличие в действиях лица состава преступ­ления) ; во-вторых, виды и размер возможного наказа­ния; в-третьих, общие начала назначения наказания; в-четвертых, виды лишения свободы и основания их на­значения, а также виды исправительно-трудовых учреж­дений; в-пятых, основания и условия признания лица °собо опасным рецидивистом; в-шестых, основания и

39

возможные формы прекращения уголовного преследова­ния или исполнения вынесенного приговора, а также ликвидации правовых последствий осуждения. Назван­ные нормы, на наш взгляд, и следует отнести к числу материальных организационных норм советского уго­ловного права. Что касается норм советского уголовно­го процесса, то «самый смысл существования и дейст­вия процессуального права состоит в том, чтобы создать максимально благоприятные условия для успешного разрешения уголовных дел... Вспомогательный харак­тер уголовно-процессуального права проявляется в том, что применение процессуального закона само по себе не создает еще оснований для изменения в материально-правовом положении заинтересованных лиц по конкрет­ному делу» (130, с. 18—19). То же самое можно сказать и об исправительно-трудовом праве, обеспечивающем исполнение уголовного наказания.

Поэтому не само принуждение, а возможность при­нуждения составляет необходимый признак права, фак­тическое применение принуждения — лишь необходимое следствие нарушения норм права, но не является необ­ходимым атрибутом самой нормы (131, с. 90—95). Не­обходимый атрибут материальной уголовно-правовой нормы — лишь угроза применения санкции. «При нали­чии объективных условий представляется идеальным полное неприменение уголовно-правовых норм» (132, с. 51), поскольку фактическое применение принуждения представляет собой «аномалию» в уголовно-правовом регулировании. Уголовно-правовая норма в случае ее нарушения проявляет свои функциональные связи и при­водит в действие целую группу норм организационного, процессуального, исправительно-трудового и иного ха­рактера.

На основании изложенного мы приходим к выводу, что говорить о двуедином характере уголовно-правовых норм не приходится, ибо специального комплекса веле­ний, обращенных к государственным органам, помимо организационных норм, советское уголовное право не со­держит. Уголовно-правовые нормы в первую очередь об­ращены к гражданам, состоят из трех структурных эле­ментов (гипотезы, диспозиции, санкции) и содержат все три основные формы правового регулирования: позитив­ное обязывание, запрет, дозволение.

Диспозицией уголовно-правовой нормы всегда явля-

40

ется как содержащаяся в уголовном законе обязанность совершить или, напротив, не совершать указанного в уголовном законе деяния, так и дозволение, которое име­ет место при необходимой обороне, крайней необходимо­сти и задержании преступника. В юридической литера­туре по проблемам советского уголовного права убеди­тельно доказана необходимость введения в уголовное законодательство еще одной нормы, содержащей дозво­ление— правомерный производственный риск (133). В соответствии с этим названные уголовно-правовые нормы можно подразделить на три вида: запрещающие, обязывающие и управомочивающие.

Сторонники охранительного характера уголовно-пра­вовых норм находят обычно в уголовном праве лишь запрет. Но и уголовно-правовой запрет, по их мнению, правилом поведения не является, поскольку он носит общий характер и не предписывает обязанности совер­шить какое-либо положительное действие. «Общие за­преты,— как указывает С. С. Алексеев,— по своим глав­ным юридическим особенностям тяготеют скорее всего к государственно-правовым предписаниям... Их общий характер, обращенность ко всякому и каждому, глубин­ные функции в интегрировании и развитии правового ре­гулирования — все это «выдает» их принадлежность к сфере государственного права» (134, с. 48). Уголовно-правовые же запреты такими свойствами не обладают. Уголовно-правовые нормы, содержащие запреты, не об­ращены, во-первых, ко всякому и каждому. В противном случае всех советских граждан следовало бы считать потенциальными преступниками. Уголовно-правовые за­преты, во-вторых, не относятся к общим запретам и по своему конкретному содержанию. Так, норма уголов­ного права, запрещающая, например, убийство, отнюдь не содержит общего запрета лишения жизни, ибо она не запрещает лишения жизни другого человека при от­сутствии умысла или неосторожности, лишения жизни в состоянии необходимой обороны. Названный з'апрет не относится к лишению жизни, совершенному душевно­больным или малолетним, не достигшим возраста, на­чиная с которого возможна уголовная ответственность. Пределы формальной определенности уголовно-право­вого запрета, таким образом, определяются материаль­ным признаком преступного деяния — его общественной опасностью, что и обусловливает его особый, импера-

41

тивно-обязательный характер. Тот факт, что при совер­шении преступления нарушается не только уголовно-правовая норма, но и нормы морали, а зачастую и нор­мы других отраслей права, не колеблет этого общего положения, поскольку для уголовной противоправности принципиальное значение имеет вопрос только о том, нарушена или нет запрещенность деяния именно уго­ловно-правовой нормой. Нормы морали, а также нормы других отраслей права в этом случае, не имея для уго­ловного права самостоятельного значения, выполняют оценочную функцию по отношению к преступному дея­нию или, будучи возведенным самим уголовным зако­ном в ранг признаков уголовной противоправности (бланкетные диспозиции), уточняют сферу уголовной противоправности во избежание громоздкости уголов­ного закона и дублирования.

Для  обоснования  мнения,  исключающего самостоя­тельный характер уголовной противоправности, нередко ссылаются   на    обусловленность   обязательности    ряда уголовно-правовых запретов формой вины. «Сама поста­новка   вопроса   о  юридической  обязанности  запрета   в зависимости от того, при какой форме вины лицо нару­шает этот запрет,— пишет,  например,  И.  Ребане,— со­держит  в  себе  непреодолимое  противоречие.  Правило поведения  либо   существует,  либо  его  нет...  Вопрос  о' вине возникает лишь впоследствии, при нарушении уже действующих   норм...   Поэтому...— заключает   И.   Реба-( не,— правовая   норма   не   является   обратной   стороной: состава правонарушения»   (135, с. 95—96). С мнением; И. Ребане следует согласиться в той части, что форму- > лировать  правило  поведения  по  схеме «не убивай  по: неосторожности» действительно нельзя. Но это еще не! доказывает, что ст.  106 УК РСФСР не содержит пра-1 .вила поведения. Дело в том, что уголовно-правовая нор-1 ма, содержащаяся в ст. 106 УК РСФСР, запрещает не убийство по неосторожности, а неосмотрительное пове-1 дение, которое может привести к лишению жизни дру-1 того  человека. Данная  норма  поэтому направлена  нг предотвращение различного рода неуместных «шуток», «розыгрышей»  и  просто беспечных поступков,  создаю-1 щих реальную угрозу для жизни других людей.

Уголовно-правовой запрет, таким образом, в плане специально-юридической функции советского уголовного права, обращен к лицам с антисоциальной установкой

42

или неустойчивым гражданам («изолированным инди­видам»), отличается детализированностью своего содер­жания, носит императивно-обязательный характер и призван удерживать названных лиц в конкретных ситуа­циях от совершения общественно опасных деяний.

Многие уголовно-правовые нормы далее содержат" обязанность конкретных лиц в конкретных ситуациях совершать активные действия. Необходимо подчеркнуть, что таких норм в уголовном законодательстве не так уж и мало: по существу, это все уголовно-правовые нор­мы, предусматривающие ответственность за бездействие. Некоторые из них (например, нормы о недонесении,, попустительстве) служат средством предотвращения других, более тяжких преступлений.

Диспозиция уголовно-правовой нормы, наконец, мо­жет содержать и дозволение. Ст. 13 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик и ст. 16 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 года «Об усилении ответственности за хулиганство» наделяют, например, граждан правом предотвратить преступное посягательство собственны­ми силами или задержать преступника, вынужденно причинив ему при этом определенный вред. Названные нормы имеют чрезвычайно важное значение для акти­визации деятельности советских граждан в деле предот­вращения преступных посягательств.

Диспозиция уголовно-правовых норм, содержащая обязанность совершить или, напротив, не совершать ука­занного в уголовном законе деяния, а также содержа­щая дозволение, предполагает определенные условия, при наличии которых обязанность или дозволение долж­ны быть или могут быть выполнены. В юридической литературе было высказано мнение о том, что импера­тивный характер уголовно-правовых предписаний ис­ключает какие-либо условия и предположения. «Зачем предположение «если»,— пишет, например, А. В. Ры­бин,— ...в нормах уголовного права, где сама норма права должна начинаться и начинается с перечисления социально опасных действий, рассматриваемых как пре­ступление. Более правильно было бы сказать, что в нор­ме права, устанавливающей наказуемые деяния, нет надобности в предположениях, так как они несовмести­мы с ее категорическим характером» (136, с. 41). Нам Же представляется, что императивный характер уго-

43

ловно-правовых норм тем более исключает существова­ние уголовно-правовых норм без гипотез. Верно указы­вает по этому поводу П. Е. Недбайло: «В социалистиче­ском обществе, в обществе законности и правопорядка, безусловных норм нет и быть не может» (137, с. 64). Этого обстоятельства не учитывает, на наш взгляд, И. Ребане, критикуя авторов, признающих самостоя­тельность уголовной противоправности. И. Ребане, в частности, указывает, что «специфической уголовной противоправности (как и других видов противоправно­сти) нет вообще... Являясь свойством одного из видов общественно опасных деяний, сама противоправность на виды не распадается... Отдельным отраслям совет­ского права не соответствуют специфические, только им присущие виды противоправности... В зависимости от обстоятельств дела, нарушений одной и той же нормы права (например, нормы, обязывающей соблюдать пра­вила и положения о паспортах) может повлечь за собой различные виды мер ответственности (в данном примере либо уголовное наказание, либо меры административ­ного взыскания» (135, с. 98—102). Что же имеет в виду И. Ребане под «обстоятельствами дела»? Очевидно, тот момент, что уголовная ответственность за нарушение паспортных правил предполагает, в отличие от адми­нистративной ответственности за это нарушение, ряд дополнительных условий. Так, ст. 198 УК РСФСР уста­навливает уголовную ответственность за «злостное на­рушение паспортных правил в местностях, где введены специальные правила проживания и прописки, если это нарушение выразилось в проживании без паспорта или без прописки и если ранее лицо за это уже было дважды подвергнуто административному взысканию». Уголовно-правовую норму, содержащуюся в ст. 198 УК РСФСР .можно, таким образом, сформулировать так: «Если лицо уже дважды подвергалось административному взыска­нию за проживание без паспорта или без прописки в местностях, где введены специальные правила прожи­вания и прописки, то ему запрещается вновь проживать без паспорта или без прописки в этих местностях, в противном случае лицо будет наказано лишением сво­боды на срок до 1 года, или исправительными работа­ми на тот же срок, или штрафом до пятидесяти рублей». Дело здесь, по-видимому, опять-таки в том, что в связи с абсолютизированием значения охранительной

44

функции советского уголовного права в юридической читературе недостаточное внимание уделялось специ­фике уголовно-правовой гипотезы. «В целях строгого и неуклонного соблюдения социалистической законно­сти,— пишет Н. Д. Дурманов,— четкого отграничения действий, влекущих уголовное наказание, от всех иных советский уголовный закон чрезвычайно расширил дис­позицию уголовно-правовой нормы за счет резкого сокращения элементов гипотезы. Все условия, в кото­рых совершается уголовно наказуемое деяние, относят­ся не к гипотезе, а к диспозиции уголовно-правовой нор­мы, так как в уголовном праве эти условия — часть состава преступления... Такая полнота диспозиции уго-товно-правовой нормы объясняется необходимостью от­разить в диспозиции все важные черты, характеризую­щие общественную опасность деяния, а также вид и степень этой опасности» (138, с. 117). Вполне естествен­но, однако, возникает вопрос: почему гипотеза как не­обходимый структурный элемент уголовно-правовой нор­мы не в состоянии отразить ряд черт, характеризующих ^щественную опасность деяния? Почему далее отнесе­ние ряда признаков состава преступления к гипотезе ослабит соблюдение социалистической законности или не даст возможности четко отграничить преступные дея­ния от всех иных? Как было показано выше, только по гипотезе и можно порой отграничить уголовно-правовую норму от норм административного права. Неоправдан­ное расширение диспозиции уголовно-правовой нормы за счет гипотезы привело к тому, что даже указание уголовного закона на круг субъектов стали относить к диспозиции (122, с. 97; 138, с. 117), в то время как это указание является наиболее четким признаком гипотезы (139, с. 246).

Анализ действующего уголовного законодательства показывает, что в ряде уголовно-правовых норм гипо­теза сформулирована достаточно определенно в самой статье Особенной части Уголовного кодекса. Так, ст. 118 УК РСФСР, устанавливая уголовную ответственность за понуждение женщины к вступлению в половую связь, довольно четко указывает на условия действия соответ­ствующего правила («если женщина материально или по службе зависима»). Данную норму можно было бы сформулировать следующим образом: «Если женщина материально или по службе зависима от мужчины, то

45

последнему запрещается понуждать ее к вступлению в половую связь, в противном случае его действия нака­зываются лишением свободы на срок до трех лет».

Еще более отчетливо гипотеза уголовно-правовых норм прослеживается в нормах, предписывающих совер­шение активных действий. Так, уголовно-правовую нор­му, содержащуюся в ст. 88 УК РСФСР, можно изло­жить по следующей схеме: «Если лицу достоверно из­вестно о готовящихся или совершенных государствен­ных преступлениях, предусмотренных ст. 64—69, а так­же 72, 77 и 89 УК РСФСР, то лицо обязано сообщить об этом в соответствующие государственные органы, в противном случае его бездействие наказывается лише­нием свободы на срок от одного года до трех лет...»

Уголовно-правовая норма, как верно отмечают мно­гие авторы, слагается не только из признаков Особен­ной, но и Общей части Уголовного кодекса (140, с. 79—83; 141, с. 54). Поэтому отдельные признаки гипо­тезы норм Особенной части могут содержаться в статьях Общей части. Так, М. Блум, анализируя уголовно-право­вую норму, запрещающую убийство, верно указывает, что условиями, при которых эта обязанность должна быть выполнена, являются (помимо указания на круг субъектов, которые М. Блум относит к диспозиции) отсутствие состояния необходимой обороны, а также отсутствие обязанности действовать оружием во время боя (122, с. 99—100).

Заканчивая рассмотрение вопроса об уголовно-пра­вовой гипотезе как структурном элементе уголовно-правовой нормы, необходимо подчеркнуть, что наши представления о ее роли в уголовно-правовом регули­ровании значительно расширятся, если учесть иссле­дования советских криминологов последних лет о влия­нии конкретной жизненной ситуации на поведение чело­века. «Непосредственным источником волевого акта,— пишет В. Н. Кудрявцев,— является взаимодействие кон­кретной жизненной ситуации и свойств личности». Кон­кретная жизненная ситуация, таким образом, всегда предшествует преступлению (142, с. 38—39). Нам пред­ставляется, что именно названная ситуация и является применительно к нормам советского уголовного права тем юридическим фактом, который порождает возникно­вение уголовно-правовой обязанности* совершать или не совершать запрещенные уголовным законом деяния.