КОГНИТИВНЫЙ ДИССОНАНС В МОРАЛЬНО-ПРАВОВОМ СОЗНАНИИ

Понятие диссонанса с его музыкальной семантикой не является для социогуманитарных наук чем-то инородным. В конце 1950-х гг. американский психолог и социолог Л. Фестингер ввел в теоретический обиход понятие-концепт «когнитивный диссонанс», обнаруживший достаточный эвристический потенциал для описаний и исследований ряда явлений духовной жизни личности, связанных с познавательными процессами.

1 Когда человек оказывается в состоянии глубокого внутреннего конфликта, вызванного неблагоприятными изменениями в его судьбе, то «подлинная проблема, стоящая перед ним, ее критический пункт состоят не в осознании смысла ситуации, не в выявлении скрытого, но имеющегося смысла, а в его созидании, в смыслопорождении, смыслостроительстве». (Василюк Ф. Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций. М., 1984, с. 24). Это смысло-образование протекает в процессе переживания наличной ситуации. Переживание же выступает как борьба за возможность реализации своих жизненных необходимостей, как внутренняя восстановительная работа по обретению утраченного смысла жизни, по избавлению от состояний отчаянности и безнадежности, по перестройке конкретной мотивационной конфигурации смыслов.

Когнитивный диссонанс представляет собой такое состояние индивидуального сознания, когда в нем сталкиваются в единой смысловой плоскости два противоположных представления об одном объекте или факте, не согласующиеся между собой, но кажущиеся субъекту в равной степени убедительными. Противоречие между ними, будучи источником внутреннего дискомфорта, заставляет искать пути согласования противоположностей, подбирать разные средства ослабления, сглаживания остроты возникшего диссонанса, пытаться превратить его в консонанс. Музыкальная терминология, обычно подходящая для характеристик смутных, противоречивых состояний духа в его невнятных или же резко контрастных проявлениях и переходах, фиксирует в подобных случаях либо растревоженность, либо умиротворенность, уравновешенность сознания.

Согласно Л. Фестингеру, когнитивный диссонанс играет в духовно-практической жизни личности преимущественно отрицательную роль и стоит гораздо ниже консонансного состояния. Этот взгляд восходит к давней позитивистской традиции, привычно абсолютизирующей роль принципа равновесия и трактующей противоречия внутренней жизни как изъяны, а не стимулы духовного развития.

Чем сложнее и острее нравственно-правовые противоречия, порождающие диссонансные состояния индивидуального сознания, тем труднее их трансформировать в консонансы. Но и состояние консонанса способно нести в себе определенную опасность для индивидуального «Я». Избавление от внутреннего, духовного напряжения как рефлекторной реакции на внешние социальные противоречия способно лишить субъекта нравственной энергии, готовности к активным духовным исканиям. Вместо этого он успокаивается, расслабляется, что может для него обернуться моральным застоем, духовной стагнацией. В этом отношении симптоматично опасение В. Франкла, который писал: «Я считаю опасным заблуждением предположение, что в первую очередь человеку требуется равновесие, или, как это называется в биологии, «гомеоста-зис». На самом деле человеку требуется не состояние равновесия, а скорее борьбы за какую-то цель, достойную его. То, что ему необходимо, не есть просто снятие напряжения любыми способами, но есть обретение потенциального смысла, предназначения, которое обязательно будет осуществлено»'.

Осознание личностью собственных внутренних конфликтов-диссонансов, а также рефлексия по поводу возможностей их транс-

1 Фраикл В. Поиск смысла жизни и логотерапия — Психология личности. Тексты. М., 1982, с. 121.

формаций в консонансы неотрывны от процесса ее существования в качестве субъекта правовой культуры. Правовая культура выступает одновременно и как средство, снимающее конфликты, и как цель подобных снятий. Через нее конфликты обретают способность служить духовному обогащению личности, выполняют катарсическую функцию.

Еще Аристотель доказал, что человек может через внутренне противоречивые состояния страха и сострадания приходить к нравственному очищению. Трагический катарсис не разрушает личность, а напротив, производит «мистериальную дезинфекцию» морального сознания. Анализируя греческую трагедию как жанр, размышляя об особенностях ее восприятия зрителями, Аристотель, в сущности, воссоздал логику возникновения, обострения и последующего разрешения внутренних диссонансов в индивидуальном сознании, в сфере нравственных чувств и экзистенциально-правового мышления личности, столкнувшейся с трагической коллизией социального или метафизического характера. Он показал, как столкновение открывшейся в неожиданном этико-эк-зистенциальном ракурсе трагической правды бытия с обыденными представлениями приводит к тому, что привычные стереотипы жизнепонимания опрокидываются. Мощная внутренняя встряска пробуждает нравственное сознание, пребывавшее до этого в равновесно-дремотном состоянии, заставляет его заработать в новом, более интенсивном режиме, ставит перед человеком в чрезвычайно острой форме вопросы о первопричинах, ввергающих людей в трагические коллизии и экзистенциальные катастрофы.

В тех случаях, когда человек склонен к полубессознательному самообману, инстинктивно-охранительному лицемерию и тем самым стремится оградить себя от трагических реалий социальной жизни, далеко не всякое впечатление способно нарушить его миросозерцательный «гомеостазис». Чтобы избежать болезненных переживаний, он готов упорно держаться за расхожие догмы и мифы.

Существует старая когнитивно-экзистенциальная иллюзия, будто чем меньше человек знает о мире, социуме и самом себе, тем спокойнее он чувствует себя в окружающем его миропорядке. Незнание как бы оберегает его от многих внутренних диссонансов и сопутствующих им переживаний, тревог, огорчений. Если в многознании «много печали», то, соответственно, в малом знании и полном незнании «мало печали». Такова позиция дореф-лексивного, мифологизированного сознания, существующего за пределами высших форм культуры и не умеющего и не стремящегося использовать собственные внутренние противоречия в каче-

стве импульсов своего духовного развития. И. Кант, характеризуя такую позицию, отмечал, что чем просвещеннее разум, тем дальше человек от довольства собой и жизнью. «Отсюда у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень мизологии, то есть ненависть к разуму, так как по вычислению всех выгод, которые он получает -я не скажу от изобретений всевозможных ухищрений обычной роскоши, но даже от наук (которые в конце концов представляются им также некоторой роскошью рассудка), они все же находят, что на деле навязали себе на шею только больше тягот, а никак не выиграли в счастье. Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько завидуют той породе более простых людей, которая гораздо больше руководствуется природным инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение» '. С этой позиции еще более счастливым следует считать существование животных, чья жизнь беспроблемна, кого не мучают различные вопросы, кому неизвестно недовольство собой и неведом страх перед грядущим. Но человек, этот «мыслящий тростник», сознающий свою обособленность от общей мировой жизни, мучающийся проблемами свободы, ответственности, совести, смысла жизни, вынужденный постоянно сопоставлять, сравнивать и выбирать, то есть живущий не просто в онтологическом континууме «природа-социум», но в культуре, с неизбежностью оказывается в диссонансных состояниях разлада с миропорядком и самим собой. Открытый для текучей, изменчивой «живой жизни», приемлющий мир с его добром и злом, субъект культуры способен употребить все имеющиеся в его распоряжении духовные средства на то, чтобы проникнуть в суть противоречий мирового бытия и тем самым продвигаться по пути разрешения собственных внутренних конфликтов.