Глава 6. Судебное ораторское искусство как средство построения убедительной защитительной речи в суде с участием присяжных заседателей

 6.1. Сущность и основное содержание судебного ораторского искусства    

 6.2. Построение   убедительной  защитительной  речи  как  разновидность

      аргументационной деятельности                                     

 6.3. Способы убеждающего воздействия, используемые  в  аргументационной

      деятельности по построению убедительной защитительной речи        

 6.4. Коммуникативные качества искусной защитительной речи, определяющие

      ее    убеждающее    воздействие    на     присяжных    заседателей

      и председательствующего судью                                     

 6.5. Реплика   защитника   как   процессуальное   средство  убеждающего

      воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью

 6.6. Качества личности адвоката, определяющие его  способность овладеть

      судебным ораторским искусством                                    

Во все времена ораторов, в совершенстве владеющих искусством речи, было не так много, в том числе среди юристов и в других многочисленных профессиях, в которых невладение ораторским искусством является одним из признаков функциональной беспомощности, профессиональной несостоятельности.

В этой связи можно вспомнить статью А.П.Чехова "Хорошая новость", в которой он по поводу введения в Московском университете курса декламации писал: "Мы, русские люди, любим поговорить и послушать, но ораторское искусство у нас в совершенном загоне... не умеем говорить коротко и незнакомы с той грацией речи, когда при наименьшей затрате сил достигается известный эффект... У нас много присяжных поверенных, прокуроров, профессоров, проповедников, в которых по существу их профессий должно бы предполагать ораторскую жилку, у нас много учреждений, которые называются "говорильными", потому что в них по обязанностям службы много и долго говорят, но у нас совсем нет людей, умеющих выражать свои мысли ясно, коротко и просто. В обеих столицах насчитывают всего-навсего настоящих ораторов пять-шесть, а о провинциальных златоустах что-то не слыхать. На кафедрах у нас сидят заики и шептуны, которых можно слушать и понимать, только приспособившись к ним... Ходит анекдот про некоего капитана, который будто бы, когда его товарища опускали в могилу, собирался прочесть длинную речь, но выговорил: "Будь здоров!", крякнул и больше ничего не сказал. Нечто подобное рассказывают про почтенного В.В.Стасова, который несколько лет назад в клубе художников, желая прочесть лекцию, минут пять изображал из себя молчаливую смущенную статую, постоял на эстраде, помялся, да с тем и ушел, не сказав ни одного слова. А сколько анекдотов можно было бы рассказать про адвокатов, вызывающих своим косноязычием смех даже у подсудимого, про жрецов науки, которые "изводили" своих слушателей и в конце концов возбуждали к науке полнейшее отвращение... В обществе, где презирается истинное красноречие, царят риторика, ханжество слова или пошлое краснобайство. И в древности и в новейшее время ораторство было одним из сильнейших рычагов культуры. Немыслимо, чтобы проповедник новой религии не был в то же время и увлекательным оратором. Все лучшие государственные люди в эпоху процветания государств, лучшие философы, поэты, реформаторы были в то же время и лучшими ораторами. "Цветами" красноречия был усыпан путь ко всякой карьере, и искусство говорить считалось обязательным. Быть может, и мы когда-нибудь дождемся, что наши юристы, профессора и вообще должностные лица, обязанные по службе говорить не только учено, но и вразумительно и красиво, не станут оправдываться тем, что они "не умеют" говорить. В сущности ведь для интеллигентного человека дурно говорить должно бы считаться таким же неприличием, как не уметь читать и писать, и в деле образования и воспитания обучение красноречию следовало бы считать неизбежным"*(392).

Эти слова А.П.Чехова сохраняют свою актуальность и сегодня, ибо ораторское искусство у нас по-прежнему "в совершенном загоне": как и в прошлом, не умеют красиво, вразумительно и убедительно говорить даже те, кто управляет другими людьми, воспитывает, обучает, обвиняет, защищает и судит их, т.е. многие чиновники, педагоги и юристы, в том числе достигшие "степеней известных". Во многих школах, вузах, в том числе юридических, этому важнейшему искусству не обучают либо обучают так, что лучше бы не обучали вовсе: формально, абстрактно, неинтересно, без учета свойств человеческой природы, которые проявляются при восприятии слушателями публичной речи.

Такие пробелы в воспитании и образовании особенно ощутимы в деятельности судебных ораторов, от неадекватной речевой деятельности которых страдают и публичные, и частные интересы потерпевшего и подсудимого, особенно когда невразумительные речи произносят обвинитель и защитник.

В состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей адвокат или прокурор, не владеющий ораторским искусством, в лучшем случае бесполезен, в худшем - источник повышенной опасности и для потерпевшего, и для обвиняемого, и для всего общества.

Не случайно у Р.Гарриса некачественная, неубедительная судебная речь ассоциируется с различными проявлениями человеческой глупости, абсурдного, ненадежного поведения: "Плохая речь подточит самое прочное дело. Это все равно что нарядить миллионера в тряпки. Плохой оратор - это моряк, который при самом отплытии уже выкидывает сигнал бедствия; многие пожалеют о нем, но никто не пойдет к нему на помощь... плохая речь может погубить самое верное дело, как кутила может промотать огромное состояние, тогда как хорошая речь придает и ненадежному делу действительные или кажущиеся преимущества. В речах заурядных адвокатов совсем не бывает искусства, но при умелом пользовании им против того, кто им пользоваться не умеет, и при равенстве прочих условий едва ли можно сомневаться в исходе процесса"*(393).

От некачественной, неубедительной судебной речи страдают не только интересы правосудия, потерпевшего и подсудимого, но и репутация, имидж судебного оратора, особенно адвоката, ибо любую замеченную в его речи погрешность многие слушатели предрасположены объяснять его глупостью и не прощают ее.

На это специально обращал внимание Цицерон, объясняя, почему при начале речи волнуется любой оратор, причем, чем он способнее, тем более робеет: "...Если в других искусствах какой-нибудь бывалый мастер с хорошим именем случайно сделает свое дело хуже обычного, то все считают, что он просто не захотел или по нездоровью не смог показать свое умение в полном блеске: "Нынче Росций был не в настроении!" или: "Нынче у Росция живот болел!" Если же у оратора подметят какую-нибудь погрешность, то ее приписывают только глупости; а для глупости извинения нет, потому что не бывает человек глупым от настроения или оттого, что живот болит. Тем более строгому суду подвергаемся мы, ораторы; и сколько раз мы выступаем, столько раз над нами совершается этот суд. При этом если кто ошибся раз на сцене, о том не говорят сразу, что он не умеет играть; если же оратор будет замечен в какой оплошности, то слава о его тупости будет если не вечной, то очень и очень долгой"*(394).

Понятно, что после таких промашек, ставящих под сомнение благоразумие судебного оратора, он едва ли может рассчитывать на доверие присяжных заседателей, а значит, и на их внимание к его позиции и доводам, на которых она основана.

С этим необходимо считаться и председательствующему судье, поскольку если он при произнесении напутственного слова окажется несостоятелен как судебный оратор, то это может основательно подорвать его авторитет как судьи-профессионала и ему вряд ли удастся надлежащим образом разъяснить присяжным содержание обвинения, уголовного закона, исследованные в суде доказательства, как уличающие, так и оправдывающие, и другие юридические вопросы.

Более того, не владеющий ораторским искусством председательствующий судья не способен выполнить в состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей свою главную миссию - скорректировать и поднять нравственное и правовое сознание присяжных заседателей до уровня решаемых ими задач - сложных и ответственных вопросов о фактической стороне дела и виновности подсудимого.

В связи с этим уместно привести высказывание судьи Московского областного суда, заслуженного юриста Российской Федерации Н.В.Григорьевой, имеющей большой опыт работы в суде присяжных: "Работа в суде присяжных предполагает, что профессиональный судья наделен высоким интеллектом и хорошо владеет ораторским мастерством. Тот образовательный уровень, который требовался для работы в традиционном суде с двумя народными заседателями, как показывает опыт, явно недостаточен. В суде присяжных судья из должностного лица, пишущего штампованные приговоры, превращается в общественного деятеля, говорящего публично от лица права. А потому ему надо владеть красноречием, уроки которого в юридических вузах, к сожалению, либо вовсе отсутствуют, либо проводятся на недостаточно высоком уровне... Для присяжных заседателей профессиональный судья - весьма авторитетное лицо, сочетающее в себе мудрость и культурность, и, если его речь обманывает их ожидания, представители народа чувствуют разочарование и их доверие к словам председательствующего падает"*(395).

Для овладения судебным ораторским искусством судьи, адвокаты и прокуроры должны прежде всего знать теоретические основы этого искусства. Известный русский лингвист А.М.Пешковский, подчеркивая важное значение основательной теоретической подготовки для продуктивной деятельности в любом виде искусства, писал: "...Во всяком искусстве есть и теория и практика. И относительно всякого искусства можно категорически отстаивать следующие основные положения: 1) чем менее одарено данное лицо в области данного искусства, тем более нуждается оно для производства равного с одаренным лицом в помощи теории; 2) как бы ни было одарено данное лицо, знание теории ему никогда и ни в каком случае не повредит, а, напротив, еще более повысит качественно его художественную продукцию; 3) как бы ни было одарено данное лицо, знание теории во всяком случае всегда и везде сбережет определенное количество времени как в овладении теми или иными художественными средствами, так и в последующем применении их"*(396).

В состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей такое благотворное влияние на эффективную деятельность адвоката в качестве судебного оратора оказывает знание следующих рассмотренных в данной главе общих вопросов:

1) cущности и основного содержания судебного ораторского искусства;

2) построения убедительной защитительной речи как разновидности аргументационной деятельности;

3) способов убеждающего воздействия, используемых в аргументационной деятельности по построению убедительной защитительной речи;

4) коммуникативных качеств искусной защитительной речи, определяющих ее убеждающее воздействие на присяжных заседателей и председательствующего судью;

5) реплики защитника как процессуального средства убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью;

6) качеств личности адвоката, определяющих его способность овладеть судебным ораторским искусством, разработать и произнести убедительную защитительную речь.

6.1. Сущность и основное содержание судебного ораторского искусства

Судебное ораторское искусство - это основанная на учете закономерностей функционирования здравого смысла, совести и других общих свойств человеческой природы, которые проявляются при произнесении и восприятии устной публичной речи, система общих положений из области риторики, логики, теории аргументации, культуры и техники речи, психологии, социальной психологии и других наук, в том числе уголовно-процессуального права, и основанных на них практических рекомендаций и приемов построения и произнесения убедительной судебной речи.

Основное содержание судебного ораторского искусства отвечает на три главных вопроса, от правильного решения которых зависит способность судебного оратора (государственного обвинителя и защитника) разработать и произнести в суде с участием присяжных заседателей убедительную по содержанию и форме судебную речь: 1) о чем говорить; 2) что говорить; 3) как говорить.

Вопросы "о чем говорить" и "что говорить" определяют содержание обвинительной и защитительной речей.

Вопрос "о чем говорить" направлен на определение предмета судебной речи с учетом того, что согласно ч. 2 ст. 336 УПК РФ прения сторон проводятся лишь в пределах вопросов, подлежащих разрешению присяжными заседателями. Учитывая, что выступление адвоката перед присяжными заседателями с защитительной речью является одним из способов защиты, используемых адвокатом в целях добиться вынесения коллегией присяжных заседателей определенного вердикта по относящимся к их компетенции вопросам, при определении предмета защитительной речи следует исходить из требований уголовно-процессуального закона к постановке вопросов, подлежащих разрешению присяжными заседателями с учетом результатов судебного следствия и прений сторон (ст. 338 УПК РФ), и содержанию вопросов присяжным заседателям (ст. 339 УПК РФ).

При определении предмета защитительной речи перед присяжными заседателями следует исходить прежде всего из содержания предусмотренных ч. 1 ст. 339 УПК РФ основных вопросов:

1) доказано ли, что деяние имело место?

2) доказано ли, что это деяние совершил подсудимый?

3) виновен ли подсудимый в совершении этого деяния?

Именно анализу этих вопросов с позиции защиты с учетом исследованных в суде доказательств и доводов обвинения, изложенных в речи государственного обвинителя, посвящено основное содержание защитительной речи.

В необходимых случаях в защитительной речи анализируется также вопрос о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения (ч. 4 ст. 339 УПК РФ), а также предусмотренные ч. 3 ст. 339 УПК РФ вопросы:

о таких обстоятельствах, которые влияют на степень виновности либо изменяют ее характер, влекут освобождение подсудимого от ответственности;

о степени осуществления преступного намерения, причинах, в силу которых деяние не было доведено до конца;

о степени и характере участия каждого из подсудимых в совершении преступления;

вопросы, позволяющие установить виновность подсудимого в совершении менее тяжкого преступления, если этим не ухудшается положение подсудимого и не нарушается его право на защиту.

Вопрос "что говорить" направлен на логическую аргументацию позиции защиты по вопросам, относящимся к предмету речи в суде с участием присяжных заседателей. По своему содержанию защитительная речь представляет собой выступление, направленное на убеждение присяжных заседателей в том, что имеются фактические и правовые основания для принятия ими одного из следующих решений (соответствующих избранной позиции защиты):

1) вынесения оправдательного вердикта по всем деяниям, в которых обвиняется подсудимый (согласно ч. 3 ст. 343 УПК РФ оправдательный вердикт выносится, если за отрицательный ответ на любой из поставленных в вопросном листе основных вопросов проголосовало не менее шести присяжных заседателей. В соответствии с ч. 1 ст. 339 основные вопросы ставятся по каждому из деяний, в совершении которых обвиняется подсудимый);

2) вынесения оправдательного вердикта по одному или нескольким деяниям, виновность подсудимого в совершении которых защита не признает, и обвинительного вердикта по другим деяниям с признанием подсудимого заслуживающим снисхождения (когда защита полностью или частично признает подсудимого виновным в совершении других деяний, в которых он также обвиняется);

3) вынесения обвинительного вердикта с признанием подсудимого виновным в совершении менее тяжкого преступления, чем то, в котором он обвиняется, и заслуживающим снисхождения (когда защита оспаривает квалификацию деяния, в котором обвиняется подсудимый);

4) вынесения обвинительного вердикта с признанием подсудимого виновным в совершении того преступления, в котором он обвиняется, но в меньшем объеме, и заслуживающим снисхождения (когда защита оспаривает объем обвинения, но не оспаривает квалификацию деяния);

5) вынесения обвинительного вердикта с признанием подсудимого заслуживающим снисхождения (когда защита признает подсудимого виновным в полном объеме предъявленного ему обвинения).

Конкретное содержание защитительной речи по указанным выше вопросам определяется адвокатом с учетом результатов судебного следствия и избранной и согласованной с подзащитным позиции защиты.

Для убеждения присяжных заседателей в правильности и обоснованности позиции защиты важное значение имеет не только содержание, но и форма защитительной речи. Если разработка содержания защитительной речи направлена на решение вопросов, о чем и что говорить, то разработка формы речи - на решение вопроса о том, как говорить, чтобы убедить присяжных заседателей и председательствующего судью в правильности, справедливости и обоснованности своей позиции по вопросам, подлежащим разрешению присяжными заседателями.

Для произнесения убедительной защитительной речи в суде с участием присяжных заседателей одинаково важное значение имеют и содержание, и форма защитительной речи. Американские юристы отмечают, что "если у вас неудачная форма изложения, т.е. то, как вы говорите, то уже не имеет значения, что вы говорите, потому что все равно вас не будут слушать"*(397).

Вопрос "как говорить" направлен на разработку убедительной формы изложения и произнесения содержания защитительной речи при помощи языковых средств: языка, стиля речи, ораторских приемов, а также за счет оптимальной для убеждения присяжных заседателей композиции защитительной речи.

6.1.1. Требования, предъявляемые к композиции и содержанию защитительной речи

Композиция (от лат. сompositio - составление, упорядочение) - построение произведения, расположение его составных частей и материала каждой части в оптимальном для раскрытия темы порядке.

В устном выступлении композиция - это логика развития темы, реально-речевая структура выступления, в которой отражается соотношение ее частей: вступления, главной части, заключения - по их целевому назначению, по стилистическим особенностям, по соотношению общих положений и конкретных фактов, рациональных и эмоциональных средств речевого воздействия*(398).

При разработке композиции защитительной речи следует руководствоваться выработанными наукой и практикой общими требованиями (принципами), регламентирующими методику разработки композиции любой речи, в том числе и судебной.

Принцип органического единства требует логически-смыслового единства всех частей (вступления, главной части и заключения) и материала речи, их подчинения главной мысли. О логически-смысловом единстве совершенной речи очень красочно сказал Платон: "Всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, - у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и соответствовать целому"*(399). Логически-смысловое единство всех частей речи обеспечивается их подчинением главной мысли (тезису). "Во всяком сочинении, - отмечал М.М.Сперанский, - есть известная царствующая мысль, к которой должно все относиться. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни, а все излишнее несносно"*(400).

Именно тезис, главная мысль находится в центре композиции речи, связывая в гармоническое единое целое все ее части (вступление, главную часть и заключение речи), весь ее материал - имеющиеся в распоряжении оратора доводы, факты, доказательства, знания, которые используются в качестве логических посылок в доказывании тезиса (главной мысли).

При выступлении перед присяжными заседателями с защитительной речью в ней в качестве тезиса (главной мысли) выступают доказываемые адвокатом положения, в которых выражается сущность позиции защиты по решаемым присяжными заседателями вопросам о фактической стороне дела и виновности, а также о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения.

Принцип расположения материала речи в оптимальной для доказывания тезиса (главной мысли) взаимосвязи, чтобы элементы речи, их форма и содержание (аргументы, доводы, доказательства) взаимно подкрепляли и усиливали убеждающее воздействие. М.М.Сперанский этот принцип сформулировал следующим образом: "Обозреть свой предмет, раздробить его на части и, сличив одну часть с другой, приметить, какое положение для каждой выгоднее, какая связь между ними естественнее, в каком расстоянии они более друг на друга отливают света; приметить все сие и установить их в сем положении, дать сию связь, поставить в сем расстоянии". При этом для обеспечения наибольшего убеждающего воздействия "надобно, чтобы один довод не только не вредил другому, но и поддерживал его. Доводы все могут доказывать одну и ту же вещь, но не иметь между тем близкой связи между собой"*(401).

Принцип расположения аргументов (доводов, доказательств) в оптимальном для доказывания главной мысли (тезиса) порядке (очередности), усиливающем убеждающее воздействие. Известный российский специалист по психотехнологии убеждающего воздействия доктор психологических наук А.Ю.Панасюк полагает, что при определении последовательности предъявления аргументов следует руководствоваться следующими правилами:

1) если неизвестна исходная установка собеседника, то сильные аргументы следует поместить в начало и в конец;

2) если исходная установка собеседника не негативная, то начинайте со слабых, а заканчивайте сильными;

3) если исходная установка собеседника негативная (явно не дружественная), то начинайте с сильных аргументов, а заканчивать можно и слабыми*(402).

С учетом того что защитительная речь адвоката направлена на убеждение и переубеждение не только и не столько собеседника (процессуального противника), а прежде всего присяжных заседателей, а также того, что после выступления прокурора с обвинительной речью, которая может сформировать у присяжных заседателей некоторое предубеждение в пользу обвинения (особенно если прокурор произнес сильную, убедительную по содержанию и форме обвинительную речь), представляется, что адвокату для опровержения доводов обвинения, обеспечения наибольшей убедительности защитительной речи чаще всего следует придерживаться "гомерова порядка" расположения доводов, доказательств, который считался наилучшим в классических риториках: сначала сильные аргументы, затем масса доказательств средней силы, в конце - один наиболее мощный аргумент*(403). Слабые доводы в защитительной речи в этом случае лучше не приводить вообще.

Принцип изложения материала речи в логической последовательности, чтобы каждая мысль (фраза) вытекала из предыдущей или была соотнесена с ней. Как отмечал М.М.Сперанский, "все мысли в слове должны быть связаны между собой так, чтоб одна мысль содержала в себе, так сказать, семя другой"*(404), что способствует ясности речи. На это указывал и другой известный русский риторик - К.Л.Луцкий: "Ясность речи значительно увеличивается благодаря естественности в развитии мыслей, являющейся для судебного оратора вообще ариадновой нитью, заключающейся в том, что каждая мысль помещается в соответствующем ей месте, притом так, что первая подготовляет вторую, вторая влечет третью, и все вместе образуют одну неразрывную цепь, в которой звенья соединяются без всякого усилия"*(405).

На типичные проявления логически непоследовательной речи указывал А.Ф.Кони: "Если мысль скачет с предмета на предмет, перебрасывается, если главное постоянно прерывается, то такую речь почти невозможно слушать"*(406). И наоборот, если мысли текут, развиваются в четкой логической последовательности, такую речь не только возможно, но и приятно слушать, ибо она покоряет ум и сердце своим ладным, гармоническим единством. "Естественное течение мысли, - писал он, - доставляет кроме умственного глубокое эстетическое наслаждение"*(407).

Логическая последовательность изложения материала в речи обеспечивается планом речи. План речи - это ее содержательная схема, в которой отражается естественный переход от одной мысли к другой. "Надо построить план так, - указывал А.Ф.Кони, - чтобы вторая мысль вытекала из первой, третья - из второй и т.д. или чтобы был естественный переход от одного к другому"*(408).

Рассмотренные общие принципы разработки композиции речи учитываются и при подготовке защитительной речи с учетом предназначения ее вступительной, главной и заключительной частей.

Подготовку защитительной речи целесообразно начинать с разработки ее главной части. При выступлении перед присяжными заседателями целью главной части защитительной речи является изложение и обоснование позиции защиты по вопросам, разрешение которых относится к компетенции присяжных заседателей, убеждение их в правильности и обоснованности позиции защиты, а также опровержение позиции и доводов обвинения в целях переубеждения присяжных заседателей и судьи (поскольку, как уже отмечалось, после речи государственного обвинителя у них складывается определенное мнение о позиции обвинения). На решение указанной задачи направлены следующие элементы этой части защитительной речи:

1) изложение фактических обстоятельств дела;

2) анализ и оценка доказательств;

3) характеристика личности подсудимого и потерпевшего;

4) анализ причин и условий, способствовавших совершению преступления.

Содержание и последовательность расположения этих элементов в защитительной речи строго индивидуальны и зависят от результатов судебного следствия, избранной защитой позиции, характера предъявленного обвинения, особенностей доказательственного материала и других обстоятельств рассматриваемого дела, а также от содержания речи государственного обвинителя, приведенных в ней доводов и соображений. Вряд ли поможет правильному разрешению уголовного дела и своему подзащитному такой адвокат, который, игнорируя результаты судебного следствия, позицию и доводы государственного обвинителя, будет строить главную часть своей речи, упрямо следуя заранее принятой схеме.

В зависимости от результатов судебного следствия, избранной позиции и тактики защиты, других конкретных обстоятельств указанные элементы защитительной речи могут располагаться в различной последовательности.

Так, если адвокат считает доказанной иную фактическую фабулу обвинения по сравнению с той, которую сформулировал прокурор, то, как правило, он излагает фактические обстоятельства дела после или в ходе анализа и оценки доказательств.

Когда подсудимый отрицает предъявленное ему обвинение, главную часть защитительной речи можно начать с характеристики личности подсудимого, если, разумеется, она положительная. Такое начало расчищает защитнику дорогу для анализа оправдательных доказательств. При отрицательной характеристике подсудимого главную часть речи можно начать с анализа сомнительных и недоброкачественных доказательств обвинения.

Таким образом, разработка главной части защитительной речи - дело живое, творческое, оно не терпит шаблона, однообразия, заранее установленного трафарета.

При разработке и произнесении главной части речи особое внимание адвокат должен уделять разъяснению присяжным заседателям с позиции защиты сомнительных фактов, обстоятельств. По свидетельству С.Хрулева, "та речь произведет впечатление на присяжных заседателей, которая разъясняет сомнительные для них обстоятельства, освещая их с должных сторон, т.е. затрагивает самую суть дела, и говорится понятным для них языком, и... та речь, которая не удовлетворяет этим условиям, как бы ни была эффектно изложена по форме, не производит никакого впечатления или, лучше сказать, не окажет влияния на решение дела"*(409).

Представляется, что для приобщения начинающих адвокатов к искусству творческой разработки указанных элементов главной части защитительной речи им будет полезно познакомиться с прилагаемыми к книге образцами убедительных защитительных речей и комментариями к ним. Эти речи систематизированы с учетом типичных нравственно-конфликтных ситуаций, которые складываются при рассмотрении уголовных дел в суде с участием присяжных заседателей в следующем порядке:

1) защитительные речи по "уликовым" делам, обвинение по которым построено на косвенных доказательствах;

2) защитительные речи по делам об убийствах, совершенных обвиняемыми под давлением экстраординарных внешних обстоятельств, виктимного поведения, безнравственных и противоправных действий потерпевших;

3) защитительные речи при ведении коллизионной защиты по делам о групповых преступлениях.

В этих речах удачно разработана не только главная часть, ее основные элементы, объяснены с позиции защиты сомнительные обстоятельства, но и "композиционная рамка" защитительной речи - ее вступление и заключение.

Во вступлении защитительной речи адвокат стремится решить следующие задачи по созданию условий для эффективного убеждения и переубеждения присяжных заседателей (в связи с тем, что, как отмечалось, после речи государственного обвинителя у них уже сложилось определенное мнение), формированию у них внимательного и благосклонного отношения к позиции и доводам защиты:

1) овладеть вниманием присяжных заседателей;

2) вызвать их интерес к речи;

3) установить с ними психологический контакт, расположить их к себе, завоевать их доверие;

4) сформировать у них ответственное отношение к правильному и справедливому решению относящихся к их компетенции вопросов в соответствии с требованиями, изложенными в тексте присяги и в юридическом наставлении, которое им будет приведено в напутственном слове председательствующего судьи;

5) психологически подготовить присяжных к восприятию позиции и доводов защиты, изложенных в главной части речи.

Для решения этих задач во вступительной части защитительной речи используются различные приемы:

оценка с позиции защиты общественного и морально-этического значения рассматриваемого дела. Этот прием удачно использовал адвокат К.Ф.Хартулари в защитительной речи по делу Левенштейн:

"Господа судьи и господа присяжные заседатели! Если только вы признаете за судом уголовным и его приговорами нравственно-педагогическое значение и не отрицаете того глубокого интереса, какой представляет собой настоящий процесс, затрагивающий одну из самых больных сторон нашего общественного организма, то, несомненно, должны будете отнестись к участи обвиняемой с тем особенным вниманием и осторожностью, которыми только и обусловливается справедливость человеческого суда вообще и вашего будущего приговора в особенности!

Правда, что переданная вам, господа присяжные заседатели, подсудимой история ее прошлой жизни, со времени знакомства с Линевичем и до совершения настоящего преступления, не нова - она так же стара и обыденна, как история десятка и сотни тысяч женщин, увлеченных, обманутых и покинутых теми, для которых пожертвовали всем, что дает право на звание честной женщины и на уважение общества! Но столь же устарелым следует признать, в свою очередь, и предположение, что суровостью судебных приговоров, которых требует от вас обвинительная власть, можно предотвратить в будущеми подобные драматические эпизоды среди незаконной семьи.

Мне кажется, что сообщенные обвиняемой факты из жизни ее, как обольщенной девушки, незаконной жены и такой же незаконной матери, будут повторяться независимо от судебной кары, до тех пор, пока, по справедливому замечанию одного из поборников женского вопроса, не будет закона, который защищал бы нравственный капитал женщин с такой же строгостью, с какой осуждает вора, похитившего имущество:..."*(410);

описание картины преступления и причастных к нему лиц. В качестве примера можно привести следующий фрагмент из речи А.П.Карабчевского в защиту Ольги Палем:

"Господа присяжные заседатели! Менее года тому назад, 17 мая, в обстановке довольно специфической, с осложнениями в виде распитой бутылки дешевого шампанского на столе, стряслось большое зло. На грязный трактирный пол упал ничком убитый наповал молодой человек, подававший самые большие надежды на удачную карьеру, любимый семьей, уважаемый товарищами, здоровый и рассудительный, обещавший долгую и благополучную жизнь. Рядом с этим пошла по больничным и тюремным мытарствам еще молодая, полная сил и жажды жизни женщина, тяжело раненная в грудь, теперь измученная нравственно и физически, ожидающая от вас решения своей участи. На протяжении какой-нибудь шальной секунды, отделившей два сухих коротких выстрела, уместилось столько зла, что немудрено, если из него выросло то "большое", всех интересующее дело, которое вы призваны теперь разрешить"*(411);

указание на специфические особенности рассматриваемого дела. Этот прием удачно использовал С.А.Андреевский в речи по делу о краже изумрудной брошки (см. с. 391-393 прилагаемых образцов убедительных защитительных речей);

апелляция к отдельным положениям, выдвинутым в речи государственного обвинителя, с разбором отдельных положений, ошибок и т.п. Данный прием использован в речи А.И.Урусова по делу Волоховой, речи Ф.Н.Плевако в защиту Каструбо-Карицкого (см. с. 399-401, 459-462 прилагаемых образцов убедительных защитительных речей);

приведение приправленных "философской солью" общих предпосылок (нравственно-этического, психологического или чисто житейского характера) для обоснования позиции защиты. Этот прием использован С.А.Андреевским в речи в защиту Тарновского и в речи в защиту Андреева, Ф.Н.Плевако в речи в защиту князя Г.И.Грузинского и в речи в защиту В.В.Ильяшенко (см. с. 405-408, 411-413, 430-432 прилагаемых образцов убедительных защитительных речей);

разъяснение присяжным заседателям социального смысла и правомочий защиты при рассмотрении уголовного дела. В качестве примера приведем вступительную часть речи Ф.Н.Плевако в защиту Гаврилова:

"Господа судьи и господа присяжные заседатели!

По естественному праву, которое принято нашим законом, подсудимый, прежде чем вы произнесете вердикт о его виновности или невиновности, может требовать, чтобы избранная им защита указала вам в деле все те данные, которые или оправдывают его, или значительно ослабляют те основания, доводы и улики, которые только что вы изволили выслушать в обвинительной речи господина прокурора.

Только в этих пределах слово защитника и будет верно своему назначению. Только в этих пределах он использует то, что ожидает от него общество и чего вправе ожидать сам подсудимый... Вот чем ограничивается право защиты и чем исчерпывается ее обязанность перед подсудимым"*(412).

В тех случаях, когда защита, не оспаривая доказанности обвинения, добивается признания обвиняемого заслуживающим снисхождения, вступительную часть защитительной речи можно начать с изложения существа позиции. Именно таким образом начал свою речь Ф.Н.Плевако по делу Бартенева:

"Между обвинением и подсудимым в настоящем деле нет места для захватывающей дух борьбы, для непримиримого спора. Подсудимый, сознавшийся на предварительном следствии, подтвердил без всяких уклонений свое слово и здесь, на суде. Это упрощает задачу защиты, сужает объем ее, ограничивает ее доводы теми, которые по данным делам могут влиять лишь на меру и степень заслуженной подсудимым кары.

Формулируя с достаточной точностью признаки, по которым судья распознает между безнравственными поступками такие, которые влекут за собой уголовную кару, указывая на роды и виды наказаний, сопровождающих то или иное преступление, закон не исчерпал всех случаев, которые влияют на понижение назначенного наказания, но предоставил судьям значительную долю усмотрения при смягчении его. Все, что в жизни подсудимого, в его характере, в его прирожденных достоинствах и недостатках, наконец, в обстановке совершенного им преступления возбуждает сожаление, снисходительное сострадание в честном человеческом сердце, все это имеет право принять во внимание и судья, отправляющий правосудие. Отсюда следует, что изучение условий, которые влияют на меру наказания, ожидаемого подсудимым, должно совпасть с воспроизведением тех фактических подробностей дела, в которых заключаются яркие признаки наличности данных, уполномочивающих меня говорить о пощаде и снисхождении к моему клиенту. Останавливаясь на них, я воспользуюсь планом обвинителя: сначала изучу прошлое подсудимого и его жертвы до их первой встречи и затем уже, проследив печальную драму, начавшуюся их знакомством, подойду к ужасной минуте преступления. Вся разница будет заключаться в том, что я введу в дело факты, пройденные молчанием со стороны обвинителя, а эти факты дадут место иным выводам, более мягким, чем те, к которым пришел он; но метод, обнаруживающий в своем применении присутствие человечности и сострадания, надеюсь, имеет право конкурировать с тем, которому он противополагается. Итак, к делу"*(413).

В данном случае при построении вступительной части были использованы и другие приемы: апелляция к отдельным положениям, выдвинутым в речи государственного обвинителя, и изложение программы выступления в главной части речи. Последний прием применяется чаще всего во вступительной части защитительной речи по сложным многоэпизодным и (или) групповым делам.

Если вступительная часть речи - это своеобразная прелюдия к фортепианному произведению, то заключительную часть речи можно сравнить с заключительным аккордом. О значении заключительной части речи очень хорошо сказал К.Л.Луцкий: "Заключение - последняя и одна из наиболее важных частей судебной речи. Успех оратора на суде часто зависит от него, еще чаще от него зависит неуспех его. Задача заключения - нанести последний для победы удар и подействовать в последний раз на ум и волю судей и присяжных. Судебного оратора тут можно сравнить с артистом, певцом или музыкантом: последние ноты решают успех всей исполнявшейся вещи"*(414).

При выступлении перед присяжными заседателями заключение защитительной речи направлено на то, чтобы окончательно убедить присяжных заседателей в правильности и справедливости позиции защиты по вопросам, относящимся к их компетенции, побудить их вынести по этим вопросам соответствующий позиции защиты вердикт. С этой целью адвокаты в заключении используют следующие приемы:

краткое повторение позиции защиты по указанным вопросам;

краткое подведение итогов судебного следствия с суммированием основных доказательств и доводов защиты;

напоминание присяжным основных данных, положительно характеризующих подзащитного и (или) вызывающих к нему сочувствие (его молодость, чистосердечное раскаяние, совершение им преступления не по злой воле, а под давлением неблагоприятных внешних обстоятельств, виктимного поведения потерпевшего и т.п.);

обращение к чувству милосердия и справедливости присяжных заседателей и судьи;

обращение внимания присяжных заседателей и судьи на уникальные особенности рассматриваемого дела, обусловленные мотивами, причинами и условиями совершения преступления, личностью подзащитного, с кратким приведением общих предпосылок нравственно-психологического и житейского характера, обосновывающих справедливость позиции защиты.

Именно блестящее окончание защитительной речи с использованием последнего приема помогло П.А.Александрову добиться оправдательного вердикта присяжных по делу Веры Засулич, обвинявшейся в покушении на убийство петербургского градоначальника Трепова. Как известно, Вера Засулич не отрицала, что она стреляла в него с целью убить его за надругательство над политическим заключенным Боголюбовым.

Об искусном, корректном, надежном и эффективном применении указанного приема свидетельствует то, что Александров в заключительной ("просительной") части защитительной речи не только не обращался к присяжным заседателям с просьбой об оправдании подзащитной, но и, как это видно из приведенного ниже фрагмента, признавал возможность вынесения обвинительного вердикта. Однако при этом он привел такие соображения, которые послужили основанием для вынесения присяжными заседателями оправдательного вердикта. Вместе с тем эти соображения содержали основания для признания подзащитной заслуживающей снисхождения на случай, если бы присяжные вынесли обвинительный вердикт (его вероятность была велика, особенно если учесть, что, как отмечалось, защита не оспаривала факта покушения Веры Засулич на умышленное убийство потерпевшего). Таким образом, в заключении была реализована скрытая альтернатива:

"Господа присяжные заседатели!

Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжких душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении.

Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.

В первый раз является сюда женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно признать кару законною, тогда - да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!

Не много страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратили возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва.

Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, позволяющие подобные преступления, порождающие подобных преступников"*(415).

Эффективное воздействие заключения судебной речи Александрова на присяжных заседателей было обусловлено и тем, что оно, так же как и вступление, было органически связано с содержанием главной части речи как по содержанию, так и по стилю изложения.

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что основное содержание судебного ораторского искусства как средства построения убедительной защитительной речи составляют общие положения и рекомендации, которые отвечают на три главных вопроса: о чем, что и как говорить, чтобы убедить присяжных заседателей в правильности и справедливости позиции и доводов защиты и в необходимости вынести соответствующий вердикт по решаемым ими вопросам о фактической стороне дела, а также о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения.

Вместе с тем для построения убедительной по содержанию и форме судебной речи защитник должен знать и другие (рассмотренные ниже) общие положения, которые лежат в основе судебного ораторского искусства.

6.2. Построение убедительной защитительной речи как разновидность аргументационной деятельности

Построение убедительной защитительной речи представляет собой разновидность аргументационной деятельности. Аргументация - это интеллектуально-речевая деятельность, сущность которой заключается в приведении доводов (аргументов) с целью оправдания или опровержения какого-либо мнения, усиления или ослабления чьих-либо убеждений, изменения позиции или убеждений другой стороны.

Довод, или аргумент, представляет собой одно или несколько связанных между собой утверждений. Довод предназначается для поддержки тезиса аргументации - утверждения, которое аргументирующая сторона находит нужным внушить аудитории, сделать составной частью ее убеждений*(416).

Объектом аргументации является человек, его взгляды и поведение. "Аргументация, - пишет X.Перельман, - всегда адресуется лицом, называемым оратором, независимо от того, является он говорящим или пишущим, аудитории слушателей или читателей. Ее цели - достижение или усиление приверженности аудитории некоторому тезису, согласия с которым надеется получить оратор"*(417).

В ходе аргументации обосновывается целесообразность принятия тезиса с целью выработки активной жизненной позиции и реализации определенных программ, действий, вытекающих из доказываемого положения. Главная цель всякой аргументации - сделать собеседника своим единомышленником по обсуждаемому вопросу и участником реализации своих программ. Если аргументация проведена корректно, то в процессе аргументирования доказывается истинность обсуждаемого тезиса (тезисов) и формируется убеждение у тех, с кем ведется аргументация*(418).

Аргументация обращена в первую очередь к разуму человека, который способен, рассудив, принять или отвергнуть мнение аргументатора (в том числе и судебного оратора), и поэтому предполагает разумность и активную реакцию тех, кто ее воспринимает, их способность рационально взвешивать аргументы, сознательно принимать их или оспаривать, вести диалог с аргументатором.

О значении, гуманистическом характере аргументации, ее принципиальном отличии от принудительных способов воздействия на взгляды и поведение людей очень хорошо сказал Г.Джонсон: "Аргументация есть всепроникающая черта человеческой жизни. Это не означает, что нет случаев, когда человек поддается гипнозу, подсознательной стимуляции, наркотикам, "промыванию мозгов" и физической силе, и что нет случаев, в которых он может должным образом контролировать действия и взгляды своих собратьев-людей средствами иными, чем аргументация. Однако только тот человек, которого можно назвать бесчеловечным, будет получать удовольствие от воздействия на поведение других людей лишь неаргументационными средствами, и только идиот будет охотно подчиняться ему. Мы даже не властвуем над людьми, когда мы только манипулируем ими. Мы можем властвовать над людьми, только рассматривая их как людей"*(419).

Рассмотренные выше положения позволяют понять смысл высказывания А.Ф.Кони о том, что "в основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать, иными словами, необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению"*(420).

Словосочетание "склонять слушателей присоединиться к своему мнению" означает не принудительное навязывание присяжным заседателям и председательствующему судье своего мнения, а процесс их убеждения, направленный на то, чтобы добиться внутреннего принятия ими позиции судебного оратора, их согласия с его точкой зрения на все важные вопросы рассматриваемого дела, готовности действовать в соответствии с этим убеждением. Достижение этой цели в судебной речи обеспечивается таким способом воздействия на взгляды и поведение слушателей, как аргументация, т.е. приведением доводов (аргументов), подтверждающих правильность и справедливость позиции судебного оратора.

Таким образом, в основании судебного ораторского искусства лежит процесс аргументации, направленный на то, чтобы сделать председательствующего судью и присяжных заседателей своими единомышленниками по всем обсуждаемым вопросам, склонить их присоединиться к мнению судебного оратора. В связи с этим уместно привести еще одно определение этого понятия: "Аргументация - способ рассуждения, обеспечивающий доказательность и убедительность выступления: совокупность аргументов в пользу чего-либо"*(421).

Убедительность выступления зависит не только от доказательности речи, но и от эффективного решения других задач аргументации (убеждения, склонения слушателей присоединиться к мнению аргументатора, чтобы они стали его единомышленниками по всем обсуждаемым им вопросам). Эти задачи сформулировал еще Цицерон: "Все построение убедительной судебной речи основано на трех вещах: доказать правоту того, что мы защищаем, расположить к себе слушателей, направить их мысли в нужную для дела сторону"*(422).

Для эффективного решения этих взаимосвязанных задач в процессе аргументации наряду с логическими применяются речевые, эмоционально-психологические и другие внелогические способы убеждающего воздействия. Различные способы убеждающего воздействия изучаются в логике, психологии, лингвистике, психолингвистике, риторике и других науках. Совместное изучение многообразных способов убеждения аудитории с помощью речевого воздействия является предметом особой отрасли знания - теории аргументации, представляющей собой комплексное учение о наиболее эффективных в коммуникативном процессе логических и внелогических способах (методах и приемах) убеждающего воздействия. Теория аргументации анализирует и объясняет скрытые механизмы "незаметного искусства" речевого воздействия в рамках самых различных коммуникативных систем. Влиять на убеждения слушателей или зрителей можно не только с помощью речи и словесно выраженных доводов, но и многими другими способами: жестом, мимикой, наглядными образами и т.п. Даже молчание в определенных случаях оказывается достаточно веским аргументом*(423).

Различные логические и внелогические способы убеждающего воздействия изучаются и теорией судебного ораторского искусства в целях разработки рекомендаций и приемов построения убедительной по содержанию и форме судебной речи.

6.3. Способы убеждающего воздействия, используемые в аргументационной деятельности по построению убедительной защитительной речи

По свидетельству С.Хрулева, в состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей последние смотрят на большинство обвинителей и защитников одинаково: как на лиц, заинтересованных исходом дела, и к их доводам "относятся более или менее недоверчиво", воспринимают их только тогда, когда эти доводы "заставляют их убедиться"*(424).

Чаще всего присяжные заседатели относятся недоверчиво к доводам защитника. Для преодоления этого барьера адвокат в процессе аргументации должен использовать разнообразные способы убеждающего воздействия.

Основными способами убеждающего воздействия, которые используются для построения убедительной защитительной речи, убеждения слушателей (процессуального противника, присяжных заседателей и председательствующего судью), склонения их к мнению, позиции защитника, являются: 1) убеждение; 2) информирование (передача информации); 3) внушение; 4) этический способ убеждения. Эффективное убеждающее воздействие судебной речи зависит от правильного использования всех возможностей, заложенных в каждом из этих способов убеждения.

Основным способом убеждающего речевого воздействия на слушателей является убеждение. Для построения убедительной судебной речи используются следующие формы убеждения: логическое убеждение, эмоциональное убеждение и убеждение в форме дискуссии.

Логическое убеждение осуществляется путем логических операций доказывания (доказательства), критики и опровержения. Доказательство - это логическая операция обоснования истинности какого-либо суждения с помощью других истинных и связанных с ним суждений, это разновидность процесса аргументации, а именно аргументация, устанавливающая истинность суждения на основе других истинных суждений.

Для обеспечения убеждающего воздействия судебной речи при ее построении необходимо соблюдать правила логического доказательства, которые сводятся к следующим основным положениям:

тезис и аргументы (доводы) должны быть ясными, четкими, точно определенными;

тезис должен оставаться тождественным, т.е. одним и тем же, на протяжении всего доказательства (обоснования);

доводы, приводимые в подтверждение тезиса, не должны противоречить друг другу;

обоснование истинного тезиса требует использования истинных аргументов;

истинность доводов должна быть установлена (доказана) независимо от тезиса;

доводы (аргументы) должны служить достаточным основанием для данного тезиса;

в ходе доказательства (обоснования) необходимо соблюдать формы умозаключений (дедукция, индукция и аналогия) и логические законы мышления: закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного третьего, закон достаточного основания.

Нарушение этих правил ведет к логическим ошибкам, которые порой имеют место и в судебной речи. Наиболее распространенные из них:

ложное основание, или основное заблуждение, когда обосновываемый тезис пытаются вывести из ложных посылок;

предвосхищение основания, или недоказанное основание, когда тезис пытаются вывести из таких посылок, которые сами нуждаются в подтверждении их истинности;

порочный круг, когда тезис выводится из посылок, а те, в свою очередь, - из тезиса;

полная подмена тезиса, или отступление от тезиса, проявляется в том, что, выдвинув в качестве тезиса определенное положение, аргументатор фактически обосновывает нечто другое, близкое или сходное с тезисом положение, и тем самым подменяет основную идею другой;

частичная подмена тезиса выражается в том, что в ходе выступления аргументатор пытается видоизменить собственный тезис, сужая или смягчая свое первоначально слишком общее, преувеличенное либо слишком резкое утверждение. Так, первоначальное утверждение, о том, что "все участники преступления действовали умышленно", видоизменяется до утверждения "большинство из них действовали умышленно";

чрезмерное доказательство по принципу "чем больше аргументов, тем лучше"; аргументация в таком случае будет чрезмерной или нелогичной, особенно когда незаметно для себя аргументатор использует явно противоречащие друг другу доводы;

смешение причинной связи с простой последовательностью во времени, когда рассуждают по принципу "после этого, значит, по причине этого";

ложное следование, когда в подтверждение тезиса переходят от сказанного в определенном отношении к сказанному безотносительно;

поспешное обобщение, когда аргументом, подтверждающим лишь часть тезиса, обосновывают весь тезис;

ошибка в демонстрации, когда отсутствует логическая связь между аргументами и обосновываемым тезисом.

Подобные логические ошибки вызывают критическое отношение к позиции судебного оратора со стороны его процессуального противника и слушателей. В таких случаях в процессе полемики для убеждения и переубеждения друг друга, завоевания, привлечения на свою сторону слушателей судебные ораторы применяют еще два способа логической аргументации: критику и опровержение.

Критика - это логическая операция, направленная на разрушение ранее состоявшегося процесса аргументации. Если целью аргументации является выработка убеждения в истинности или, по крайней мере, в частичной обоснованности какого-либо положения, то конечной целью критики является разубеждение людей в обоснованности того или иного положения и убеждение их в ложности этого положения. Конечная цель при критике достигается не всегда. Иногда удается лишь установить необоснованность утверждения, а иногда указывается ложность утверждения или низкая степень правдоподобия. Поэтому можно выделить два способа критики: критику аргументации и установление ложности, или малой степени правдоподобия утверждения. В первом случае критика называется контраргументацией, а критикуемое положение - тезисом. Частным случаем контраргументации является логическое опровержение. Опровержение - это установление ложности какого-либо положения с использованием логических средств и доказанных положений. Такого рода положения называются аргументами опровержения. По направленности рассуждения выделяют критику тезиса путем обоснования антитезиса и критику, которая называется сведением к абсурду.

Логическое убеждение в форме опровержения, критики и доказательства обычно сочетается с эмоциональным убеждением.

Эмоциональное убеждение рассчитано на пробуждение, использование в последующих мыслительных процессах убеждаемых соответствующих излагаемым обстоятельствам переживаний, эмоций и чувств. Рациональное логическое убеждение сильнее, когда оно воспринимается в определенном эмоциональном состоянии. Это объясняется тем, что эмоции являются необходимым элементом любого познавательного процесса и в то же время выступают стимулирующим началом, необходимым условием самого познания. Необходимость прибегать в судебной речи к эмоциональному убеждению вытекает из того, что, как установлено проведенными исследованиями, при восприятии речи слушателями высший уровень понимания предмета речи, при котором они не только понимают, о чем говорил оратор (запомнили основную мысль), понимают, что говорилось по этому поводу (помнят главные аргументы), но и сохраняют впечатление, помнят, как оратор говорил, достигается только тогда, когда оратору удалось своим ораторским искусством произвести глубокое впечатление на чувства людей*(425).

Убеждение в форме дискуссии осуществляется путем обмена доводами, утверждениями в целях отстаивания своей точки зрения в процессе полемики. К этой форме убеждения судебные ораторы прибегают, когда после выслушивания речей всех участников прений сторон выступают еще один раз - с репликой. Защитники нередко используют эту форму убеждения при построении защитительной речи для опровержения позиции и доводов, содержащихся в речи государственного обвинителя.

Применение этих форм убеждения предполагает использование и такого способа убеждающего речевого воздействия, как информирование (передача целенаправленно отобранной информации). Сознательно отобранная и целенаправленная информация обладает большой убедительной силой и способна серьезным образом изменить образ мыслей, мнение каждого человека.

В судебной речи сущность информирования как способа убеждающего речевого воздействия заключается в целенаправленной передаче сообщений о каких-то фактах, сведений об участниках рассматриваемого события, их поведении во время, до и после совершения рассматриваемого деяния и другой имеющей значение по делу информации. Путем передачи заранее подготовленной, отобранной и систематизированной информации судебный оратор оказывает необходимое воздействие на суд и судебную аудиторию: передаваемые сведения повышают психическую активность слушателей, формируют ту или иную направленность их познавательных процессов (восприятия, мышления, воображения), приводят к необходимости переоценки отдельных обстоятельств рассматриваемого дела*(426).

В качестве примера удачного использования рассмотренных выше способов убеждающего воздействия (информирования, убеждения в форме дискуссии, эмоционального убеждения и логических способов убеждения - доказательства, критики и опровержения) для убеждения присяжных заседателей в необоснованности позиции обвинения и склонения их к мнению защиты можно привести следующий фрагмент из защитительной речи С.А.Андреевского по делу отставного подполковника Мироновича, обвинявшегося в том, что он в ночь на 28 августа 1883 г. в помещении принадлежащей ему ссудной кассы на Невском проспекте убил дочь своего приказчика - 13-летнюю Сарру Беккер, будучи озлоблен на нее за то, что она не согласилась вступить с ним в половую связь.

Показывая несостоятельность этого обвинения, основанного на произвольной интерпретации слабых и противоречивых косвенных улик (жадность, грубость и другие отрицательные черты характера Мироновича; его прошлое подозрительное поведение - был неравнодушен к женщинам, приставал с поцелуями к Сарре, ревновал ее к другим; подозрительная поза трупа потерпевшей - раздвинутые ноги, но девственная плева не нарушена; на месте происшествия был обнаружен вексель на имя должника Мироновича - Грязнова, который, по мнению обвинения, был подброшен самим Мироновичем, чтобы направить следствие по ложному пути), С.А.Андреевский привел присяжным следующие бытовые соображения, "расшатывающие" эти улики и основанное на них обвинение, вызывающие обоснованное сомнение в виновности подсудимого:

"...Любопытно... читать то место обвинительного акта, где говорится, что убийство было совершено из каких-то личных видов на покойную и только для отвода замаскировано похищением вещей и векселей Грязнова... Все как один человек нашли, что было изнасилование, и добавляют, что оно было замаскировано. Между тем стоило сдвинуть Сарре ноги, задернуть юбку, ударить раз, другой по стеклам витрины, - и весь следственный синедрион был бы за тридевять земель от изнасилования. Но Миронович этого не сделал, хотя, вероятно, и очень бы хотел отвести глаза властям. Он, по мнению противников наших, поступил так: девочку он оставил с поднятыми юбками, стекла витрины пожалел, а придумал приписать убийство одному из своих бесчисленных должников, Грязнову, и для этого один вексель Грязнова и его просроченные квитанции вынул из ящика и бросил на диван в комнате, смежной с кассой. Какая удивительная психология! Предполагать, что Миронович после убийства... из всех живущих на свете людей почему-то остановился на одном каком-то Грязнове, которого он давным-давно не видел... не только психологически это несостоятельно, но несостоятельно и практически в глазах всякого, кто изучал или просто наблюдал приемы убийц, маскирующих свое преступление. Ни один убийца не отведет вам своего дела на одно какое-либо ясно определенное лицо, т.е. именно на А или В. Он вам отведет его на целый алфавит, на всевозможных, самых разнообразных людей, чтобы растерялись и кинулись в разные стороны. Для того чтобы отводить подозрение на определенное лицо, нужно было быть слишком уверенным, что сразу же не оборвешься; нужно достоверно знать, что подставляемый убийца во время совершения преступления находился в подходящих для подозрения условиях. Особенно строго нужно было все это взвешивать тому убийце, который не намеревался бежать, а хотел оставаться на месте и во всем давать отчет. Миронович давно не видал Грязнова: он мог думать, что тот умер, давно уехал и т.п., следовательно, все сразу могло рушиться. Все это должен был знать Миронович и на такую подделку не мог пойти. Но лучше всего то, что Миронович вовсе не оберегал следов этой мудреной и нелепой подделки и рисковал совершенно ее потерять. Известно, что документы Грязнова далеко не сразу нашлись. Первые пришедшие их не видели. Сам Миронович на них не указывал. Нашел их пристав Рейзин совершенно случайно. Не найди он их - они могли бы так же улететь, как волосы Сарры улетели с окна с бумажкой, на которой лежали.

По всему этому документы Грязнова не могли, не должны были на здравый взгляд казаться или считаться уликой против Мироновича...

...Но поставьте вопрос наоборот - скажите себе, что Миронович невиновен, - и вам станет совершенно понятно поведение Мироновича при нахождении векселей Грязнова. Миронович приходит в свою кассу, застает полицию и наталкивается на загадочное убийство с кражей. Никаких следов преступника; нельзя даже догадаться, кто здесь был и как действовал. Более всех заинтересован сам хозяин кассы - Миронович - человек осторожный и скупой. Он ошеломлен: как его обошли? Он, кроме того, растерян и огорчен: ведь убили девочку, которую в некотором роде ему доверил ее отец! Но теперь представьте, что в таком положении Миронович вдруг слышит от пристава Рейзина, что нашлись какие-то бумаги. Он кидается: какие? Документы Грязнова. Ну, слава Богу, хоть какая-нибудь ниточка нашлась! Тогда Миронович кипятится и торжествует: это, наверное, Грязнов; о, господа, это такой мошенник! Он на все способен. Это он сделал! (Нужно заметить, что Миронович всех неисправных должников привык считать первыми злодеями и мошенниками.) И он выражает мысль, что это убийство - проделка Грязнова. Узнают, что Грязнов был в тюрьме и не мог убить; тогда Миронович, боясь потерять последнюю нить, настаивает, что, вероятно, Грязнов подослал другого, но, когда и это отпадает, он разубеждается... Словом, как подделка со стороны Мироновича убийства другим лицом векселя Грязнова бессмысленны, потому что были другие, настоятельные и более легкие средства отвести глаза...

...Что может быть натуральнее? Человек ошибся... как простая ошибка его в объяснении себе убийства, для него непонятного, эпизод с этим документом весьма понятен. Из этого только можно заключить, что в полицейских способностях исследования дела Миронович недалеко ушел от прочих своих товарищей... Кстати, мы здесь же имеем превосходный пример: помощник пристава Сакс, увидав раздвинутые ноги Сарры Беккер, решил бесповоротно, что тут было изнасилование, и не только изнасилование... он был готов пари держать, что доктор найдет изуродованные половые части - полнейшее растление. И однако же на другой день это документально опроверглось; так же документально, как подозрение Мироновича против Грязнова, опроверглось справкой из тюрьмы. И я не понимаю, почему Сакс может ошибаться, а Миронович не имеет на это никакого права? ...Казалось бы: что же дальше? Половые органы Сарры Беккер не повреждены; Миронович в часы убийства был дома. Был еще только четвертый день следствия. Еще было время своевременно заняться настоящим, а не фантастическим убийцей. Но что же делают? На что тратят время? Исследуют нравственные качества Мироновича и его отношения к Сарре Беккер. Спрашивается, ну к чему это? Если бы он был мужчина самый лакомый до женщины, если бы он даже заглядывал на Сарру Беккер, или мимоходом трогал ее, или даже намечал ее себе в будущие любовницы, то все-таки в настоящем случае он на нее не нападал и не поругал ее чести. Повторяю, к чему же нам его прошлое, его вкусы, его привычки, тайны его постели, его старческие связи и т.п.? Кому нужна эта громоздкая декорация из совсем другой оперы - эта декорация из "Отелло", когда идет балет "Два вора"? Вот это и есть то, что один наш славный оратор назвал "извращением судебной перспективы": ненужным заслоняют зрение, а главное упускают.

...И то, что дворник на эту ночь не был прислан, тоже совершенно лишено значения умышленной западни со стороны Миpoновича. Давно уже чуть не вся публика в один голос порешила с этой уликой тем соображением, что и в предыдущую перед убийством ночь дворник не ночевал, а в ту ночь Миронович ничего не сделал: значит, это случайность. И правда, Сарра тяготилась присылкой дворников, они сами показали, что она от них запиралась. В последнее время она возмужала и не прибегала к этой мере. Но все же дворник ее стеснял. Запоры были так крепки, Сарра была так расторопна, с зимы до осени она успела зарекомендовать себя такой самостоятельной слугой, - почему же и не снизойти к ее просьбе? Словом, для Мироновича вопрос о дворниках успел утратить свою настоятельность: страхуешь 10 раз - не горит, на 11-й раз судишь - авось, и так уцелеет: ан тут-то и пожар. Разве это не натурально? И разве вы не слышите самой искренней ноты в ответе Мироновича на вопрос Янцыса в то самое утро, когда открылось преступление: "Почему не было дворника?" - "Сама просила не присылать". Кроме того, Миронович в этот день имел заботы с Порховниковым и векселями Янцыса. Он мог и забыть о дворнике. И разве вы не хотите понять раскаяний Мироновича в это утро за послабление Сарры или за свою неосторожность? Не понимаете чувства, с которым он приник к плачущему Беккеру со словами: "Сам знаю, что золотой был ребенок; что же делать!"

...:Наутро, после фатальной ночи, Миронович, как мы знаем, в свой обычный час, рано утром пьет свой чай так же спокойно, как и накануне перед сном. Из дому он отправляется разыскивать Порховникова, который задолжал ему 200 рублей, не застает его в доме Лисицына и едет в Пушкинскую улицу, но и тут узнает от Подускова, что Порховников скрылся. Миронович ругается и негодует, как истинный скупец, и на замечание, что сумма долга очень невелика, произносит типичную фразу, типичное оправдание людей его профессии: "Не cyмма важна, а важно то, что меня, честного человека, надули!" И представить, что это раздражение Мироновича приводится как доказательство его душевного потрясения после убийства! Ну как, в самом деле, серьезно считаться с такой психологией: придираются к голосу Мироновича и слышат в нем ноты виновности, а на факт, поражающий факт, доказывающий его невиновность, закрывают глаза. Этот факт тут же, рядом, а именно: вот эта самая озабоченность Мироновича получить долг с Порховникова. Разве она была возможна и мыслима, если бы Миронович убил перед тем ночью Сарру Беккер? Разве он мог бы серьезно интересоваться этим долгом? Да ведь еще как настойчиво - поехал в один дом на Преображенскую улицу (минуя роковую кассу), потом вернулся на Пушкинскую улицу (тоже мимо кассы) - точно ничего злополучного и не было.

Ведь если бы он убил, он знал бы, что касса была всю ночь отпертой, что она и теперь открыта, что, может быть, из нее уже все растаскано и он теперь нищий, что там следы его ужасного дела. Его должно было мучить: знают ли уже? Пришел ли кто-нибудь? Его бы против воли туда потянуло. Где же тут до Порховникова? Откуда бы взялась прежняя энергия преследовать должников? Не ясно ли, что этот человек продолжает свою нормальную жизнь, что ему в эти минуты никакая беда еще не снилась... А разгадчики дела на все это даже не обращают внимания! Я утверждаю, что вы нигде не найдете убийцу, который бы так неподражаемо разыграл невинность в это утро, именно этими поисками Порховникова, как разыграл ее Миронович, а не найдете потому, что так именно мог поступить только действительно невиновный...

Сообразите, наконец, что Миронович от начала до конца ни от одного своего слова не отступился, ни разу не солгал и не впал в противоречие. А для виновного срок был слишком велик, чтобы не соблазниться и не солгать; вспомните только, как другие в этом деле зарапортовались и меняли показания! Сопоставьте его поведение накануне убийства и на другой день; вспомните, что ни одной царапины ни на лице, ни на руках у него не было; обратите внимание на то, что у него был сделан полицейский обыск - и весь гардероб его оказался налицо: ни малейшего скандального пятнышка на белье (а будь здесь неодолимая страсть - пятна секретного происхождения непременно бы нашлись), ни одной скрытой, окровавленной или замытой одежды. Вспомните, наконец, что Сарра Беккер невинна. Не ясно ли, что все, чем стараются опутать Мироновича, спадает с него, как шелуха; что в этом обвинении нет ни одной живой, осмысленной, проникающей в нашу совесть улики; что все они, эти улики, не что иное, как собрание восковых фигур. Нет никакой внутренней силы, нет истины в этом обвинении!"*(427).

Правильное применение информирования (передачи информации), различных способов логического убеждения (доказательства, критики и опровержения) и эмоционального убеждения (как в приведенном фрагменте речи Андреевского) создает предпосылки для эффективного использования еще двух способов убеждающего воздействия: этического способа убеждения и внушения.

Внушение как способ убеждающего воздействия. Необходимо отметить, что речь идет не о банальном плутовском внушении, рассчитанном на некритическое восприятие и принятие слов, выраженных в них мыслей и воли, а об убеждающем внушении, которое представляет собой один из моментов, сторон, способов убеждения, подчиненных главным способам убеждения в судебной речи - информированию и убеждению при помощи рациональных логических доводов. М.И.Скуленко в монографии, посвященной исследованию убеждающего воздействия публицистики, отмечает, что "посредством внушения можно распространять истинное знание, внушение может служить интересам утверждения передовой идеологии, прогрессивных взглядов и убеждений"*(428).

В социальной психологии под внушением как дополнительным средством убеждения понимается целенаправленное воздействие человека на других людей в целях "вызвать у них предрасположение к себе, завоевать полное доверие у них к себе, к тому, что он говорит. В итоге успешно внушить им свои рассуждения, убедить в их верности"*(429).

Внушение как момент или сторона убеждения*(430). Известный российский специалист в области социальной психологии Б.Парыгин пишет: "В свое время еще Платон отмечал, что убеждение людей может осуществляться не только путем логических доказательств в истинности нового знания, но и путем внушения" широко используется в воспитании, образовании и в других сферах человеческих взаимоотношений, в том числе в дипломатической практике. Например, при ведении дипломатических переговоров внушение как дополнительный способ убеждения применяется в целях направления мыслей партнера по переговорам в нужную для дела (целей переговоров) сторону путем передачи собеседнику интересной для него "дозированной" достоверной информации ("почвы для беседы"), вызывающей у того определенные вопросы, в русле которых протекает дипломатическая беседа. Заранее продуманные и всесторонне взвешенные ответы на вопросы оказывают на собеседника сильное убеждающее воздействие, что способствует эффективному достижению целей переговоров. "Вы король беседы в Европе. Каким же секретом вы владеете?" - спросил однажды Наполеон у Талейрана. Тот ответил: "Когда вы ведете войну, вы всегда выбираете ваше поле сражений?.. И я выбираю почву для беседы. Я соглашусь только с тем, о чем я могу что-либо сказать... я не позволю задавать себе вопросы никому, за исключением вас. Если же от меня требуют что-то, то это именно то, что я подсказал через вопросы"*(431).

В процессе духовного общения*(432). Под духовным общением понимается "процесс взаимного обмена мыслями, чувствами, волевыми побуждениями с целью управления одних людей другими" внушение как дополнительный способ убеждения особенно широко применяется в политике, публицистике, в любых видах публичных выступлений, рассчитанных на эффективное воздействие на массовую аудиторию. М.И.Скуленко в монографии, посвященной комплексному исследованию закономерностей убеждающего воздействия публицистики, подчеркивает: "Внушение является способом формирования убеждений. Пусть не сразу, не единичным воздействием, а постепенно, исподволь внушение ведет человека к прочным образованиям сознания - убеждениям. Внушение в своем широком значении выступает, следовательно, как часть процесса убеждения, а не самостоятельный, отдельный от убеждения способ психического воздействия"*(433).

Далее он отмечает, что для обеспечения эффективного словесного воздействия на массовую аудиторию, формирования у людей истинных убеждений, отвечающих их интересам, публицистика должна в полной мере использовать возможности всех способов убеждающего воздействия - и сообщение фактов, и их интерпретацию, и внушение, которое "придает создаваемому убеждению ясность и четкость в сочетании с готовностью к незамедлительному действию"*(434).

Такое внушение позволяет эффективно предупреждать и снимать барьеры неприятия информации у любого, даже самого предубежденного и упрямого человека, не желающего убедиться. Одни лишь рациональные доводы на таких людей не действуют. А.И.Герцен по этому поводу заметил: "Как мало можно взять логикой, когда человек не хочет убедиться"*(435).

Поскольку такие люди, от упертых умов которых отскакивают все разумные доводы, встречаются в любой аудитории, убедить массовую аудиторию, опираясь только на логику фактов, разъяснение и обоснование, невозможно. Если бы метод убеждения основывался только на этом, то, как справедливо заметил М.И.Скуленко, "была бы потеряна та часть аудитории, которая "не хочет" убедиться. Для нее барьер неприятия информации может быть разрушен с помощью "обходного маневра", с помощью внушения"*(436).

Все это относится не только к публицистике, но и к ораторскому искусству. Попытки оратора оказать на слушателей психологическое воздействие без внушения, одними лишь рациональными доводами снижают эффективность такого воздействия, особенно когда приходится вести полемику. В процессе полемики доказательность речи, являясь основой построения убедительной речи, еще не гарантирует формирования у слушателей внутреннего убеждения о правильности и справедливости положений и доводов оратора. Специалисты по современной риторике отмечают: "Практика полемических выступлений показывает, что в споре... можно доказать какое-то положение, но не убедить в его истинности окружающих и, наоборот, убедить, но не доказать"*(437).

Подобные ситуации случаются и в состязательных уголовных процессах, когда проигравшая сторона (обвинитель или защитник) при разработке и произнесении судебной речи не использует разнообразные способы убеждающего воздействия, в том числе и те, которые обеспечивают эффект убеждающего внушения, т.е. помогают расположить к себе*(438). По мнению французского философа, писателя, математика и физика Блеза Паскаля, "искусство убеждения состоит как в искусстве убеждать, так и в искусстве быть приятным" присяжных заседателей и председательствующего судью и направить их мысли в нужную для дела сторону.

Этический способ убеждения. Обвинительная или защитительная речи обеспечивают эффект убеждающего внушения только тогда, когда присяжные заседатели и председательствующий судья доверяют оратору. Это объясняется следующей социально-психологической закономерностью восприятия информации между людьми: "...она пропускается сквозь фильтры доверия и недоверия... Невнушаемость тождественна недоверию... если налицо полное и безоговорочное доверие... то человеческие слова у слушающего вызывают с полной необходимостью те самые представления, образы и ощущения, какие имеет в виду говорящий; а полная ясность и безоговорочность этих вызванных представлений с той же необходимостью требует действий, как будто эти представления были получены прямым наблюдением и познанием, а не посредством другого лица"*(439).

Степень доверия к речи оратора, особенно в условиях информационной неопределенности, при дефиците доказательств, зависит от его нравственной характеристики. Все это хорошо понимали еще античные ораторы, в частности Аристотель: "Доказательство достигается с помощью нравственного характера говорящего в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что вообще мы более и скорее верим людям хорошим, а в тех случаях, где нет ничего ясного и где есть место колебанию, - и подавно..."*(440). Эту мысль Аристотель последовательно развивает в других местах "Риторики", подчеркивая, что речь честного, здравомыслящего оратора может оказать убеждающее воздействие, сопровождающееся убеждающим внушением, даже без достаточного количества доказательств: "...можно убеждать не только посредством речи, наполненной доказательствами, но еще и этическим способом, ведь мы верим оратору, потому что он кажется нам человеком известного склада, т.е. если он кажется нам человеком честным или благомыслящим или тем и другим вместе".

О важном значении, которое Аристотель придавал этическому способу убеждения, особенно для обеспечения эффекта убеждающего внушения, свидетельствует то, что к этому способу он возвращается еще в одном месте "Риторики": "Есть три причины, возбуждающие доверие к говорящему, потому что есть именно столько вещей, в силу которых мы верим без доказательства, - это разум, добродетель и благорасположение".

Наличие у обвинителя или защитника этих качеств, вызывающих к нему доверие, имеет особенно важное значение в суде присяжных, где, как справедливо заметил С.Хрулев, присяжные предрасположены "...охотнее выслушивать тех... к кому они относятся с большим доверием. Это доверие есть та почва, на которой скорее всего человек найдет сочувствие своему убеждению и на которой борьба двух противников, равносильных по способностям, но неравных по доверию, делается неравною"*(441).

Доверие к благоразумному, здравомыслящему и нравственно добропорядочному оратору психологически предрасполагает присяжных заседателей и председательствующего судью согласиться с его позицией и доводами, ускоряет формирование у них психологической готовности принять решение, соответствующее его позиции и доводам. Как сказал К.Л.Луцкий, "благоразумие судебного оратора... бесконечно увеличивает значение остальных его качеств. В трудном и неизменном пути требуется не только расположенный, но и знающий проводник. В ораторе судьи должны видеть здравый смысл и рассудительность, нужно, чтобы он производил впечатление человека серьезного, зрелого умом и размышляющего; человека, в котором уверены, что ни сам не сможет впасть в ошибку, ни других увлечь в нее. Его влияние в этом случае будет покоиться на прочных основаниях, и выводы его речи будут почти решением для суда"*(442).

Одно из важнейших условий завоевания доверия присяжных заседателей - умение судебного оратора произносить живую, свободную, экспромтную речь, по словам французского адвоката и теоретика судебного красноречия Германа де Бетса, "столь же непринужденную, как если бы вы начали рассказывать какую-нибудь историю вашему товарищу на его вопрос: "Что нового?""*(443).

Такая живая, свободная речь более эффективно воздействует на слушателей, потому что обеспечивает не только доказательность, но и внушающее воздействие. Именно этим отличается речь подлинного оратора от сообщения докладчика. "Психологическое воздействие речи оратора обычно сильнее речи докладчика, так как оратор наряду с сообщением и убеждением использует прямое внушение, вызывая более сильную активизацию эмоций аудитории"*(444).

В состязательном уголовном процессе живая, свободная, естественная, экспромтная речь подлинного оратора, сопровождающаяся внушающим воздействием, выполняет роль своеобразного "смазочного масла"*(445) Как отмечал А.М.Пешковский, "умение говорить - это то смазочное масло, которое необходимо для всякой культурно-государственной машины и без которого она просто остановилась бы", облегчающего установление и поддержание психологического контакта между сторонами, председательствующим и присяжными заседателями, что имеет особенно важное значение во время прений сторон, произнесения речей и напутственного слова председательствующего.

Антиподом искусной, живой, свободной, экспромтной судебной речи является характерная для обычного судопроизводства "казенная" судебная речь, при произнесении которой оратор, уподобляясь докладчику, зачитывает заранее приготовленнее выступление "по бумажке" или механически воспроизводит его "по памяти".

Следует учитывать, что присяжные заседатели о надежности, благоразумии, здравом смысле судебного оратора судят по его речевой деятельности не только во время судебных прений, но и на предыдущих этапах судебного разбирательства. Особенно важное значение для формирования благоприятного впечатления о благоразумии, здравом смысле прокурора и адвоката имеет их умение ставить допрашиваемым лицам правильные вопросы.

Одним из проявлений дефицита здравого смысла, обусловленных слабым развитием способности суждения, является постановка бессмысленных вопросов. О том, что постановка подобных вопросов является одной из характерных примет человеческой глупости, непросвещенного и неразвитого ума или непроницательности, свидетельствует следующее остроумное замечание И.Канта: "Умение ставить разумные вопросы есть уже важный и необходимый признак ума или проницательности. Если вопрос сам по себе бессмыслен и требует бесполезных ответов, то кроме стыда для вопрошающего он имеет еще тот недостаток, что побуждает неосмотрительного слушателя к нелепым ответам и создает смешное зрелище: один (по выражению древних) доит козла, а другой держит под ним решето"*(446).

Во время судебного следствия "доение козла" выражается в постановке допрашиваемым лицам бестолковых, ненужных вопросов, которые побуждают их давать соответствующие ответы, не "работающие" ни на "поле" защиты, ни на "поле" обвинения.

Соучастие обвинителя и защитника в этом постыдном зрелище подрывает их авторитет и у допрашиваемых лиц, и у присяжных заседателей, и у председательствующего судьи, ибо невольно вызывает у слушателей иронично-скептическое отношение и, таким образом, разрушает убедительность судебной речи обвинителя или защитника еще до начала судебных прений.

6.4 Коммуникативные качества искусной защитительной речи, определяющие ее убеждающее воздействие на присяжных заседателей и председательствующего судью

Впечатление о благоразумии, здравомыслии и нравственной добропорядочности судебного оратора и доверие к нему у присяжных заседателей и председательствующего судьи формируются тогда, когда в его живой, свободной речи проявляются определенные коммуникативные качества, обеспечивающие ее убеждающее воздействие, т.е. доказательность и эффект убеждающего внушения. Живая разговорная речь судебного оратора-импровизатора более или менее успешно выполняет в состязательном процессе свою роль "смазочного масла" в зависимости от того, насколько успешно при ее произнесении проявляются следующие коммуникативные качества, являющиеся своеобразными компонентами этого "смазочного масла":

- ясность,

- правильность,

- логичность,

- лаконичность при достаточной продолжительности,

- выразительность,

- уместность,

- искренность и

- точность.

В процессе убеждения воздействие каждого из этих коммуникативных качеств речи носит системный характер, т. е. обеспечивает эффективное убеждающее воздействие только в системе с другими коммуникативными качествами речи, взаимосодействуя решению трех взаимосвязанных задач в процессе убеждения: доказать правильность и справедливость позиции оратора, его доводов; расположить к себе слушателей; направить их мысли в нужную для дела сторону.

Проявление в речи защитника всех этих коммуникативных качеств свидетельствует о высокой культуре его речи*(447). Культура речи - "это такой набор и такая организация речевых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позволяют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач", о его умении эффективно духовно общаться*(448) Напомню, что под духовным общением понимается процесс взаимного обмена мыслями, чувствами, волевыми побуждениями с целью управления с процессуальным противником, присяжными заседателями и председательствующим судьей в состязательном уголовном процессе. Вместе с тем такие качества должны быть присущи и речи председательствующего судьи, для того чтобы он эффективно выполнял свои функциональные обязанности по организации состязательного процесса Известный специалист по психологии речи Н.И.Жинкин, отмечая важное значение языка, речи для оптимизации поведения в различных сферах деятельности, пишет: "Обычно язык и речь называют деятельностью. Но это не вполне точно. Лучше сказать, что язык и речь - это механизм, способный управлять получением и обработкой информации, с тем чтобы оптимизировать поведение и все виды человеческой деятельности"*(449).

Поэтому каждое коммуникативное качество судебной речи, обеспечивающее ее убедительность, необходимо подвергнуть детальному анализу с учетом речевых средств и способов, придающих звучащему слову соответствующие коммуникативные качества.

Следует отметить, что охватить теоретическим анализом интимнейший механизм рождения соответствующего коммуникативного качествасложнейшая задача, которую невозможно решить только при помощи рассмотрения даже образцовых судебных речей. Ведь самый интимный механизм рождения и реализации замысла оратора остается как бы "за кулисами" произнесенной в состязательном процессе, а тем более опубликованной речи. Представляется, что один из надежных способов преодолеть этот мощнейший для теоретического анализа барьер - привести экспертные оценки выдающихся ораторов и теоретиков судебного красноречия, которые выступали с речами в состязательных уголовных процессах или слушали и наблюдали такие процессы.

Ясность речи заключается в ее доходчивости, понятности для адресата. На ее важное значение указывал еще Аристотель: "Достоинства стиля заключаются в ясности; доказательством этому служит то, что, раз речь не ясна, она не достигает своей цели"*(450). О значении ясной речи в суде присяжных очень хорошо сказал К.Л.Луцкий: "Всем понятно, что судебная речь должна быть ясна для судей и присяжных заседателей. Но этого мало. Она должна быть для них ясна настолько, чтобы они совершенно поняли ее, даже если бы слушали невнимательно... Ясность судебной речи столь необходимое качество ее, что ничем другим оно заменено быть не может... если присяжные чего-нибудь не поймут, то вина в том не присяжных, а оратора, ибо говорить на суде следует так, чтобы не понять нельзя было"*(451).

По свидетельству С.Хрулева, в суде присяжных "только те речи влияют на решение дела, которые убедительны по своей понятности. Когда на суде присутствуют прокурор и защитник, которых присяжные понимают, то решение их будет основано на всестороннем обсуждении дела и более или менее удовлетворять требованиям правосудия"*(452). И наоборот, "непонятная присяжным заседателям речь, как бы она красноречива ни была, не оказывает на их убеждение никакого влияния... непонятная речь стороны тождественна отсутствию ее на суде, и так как отсутствие обоих сторон или одной из них ведет к одностороннему решению дела, то присяжные заседатели неминуемо должны взглянуть на дело односторонне..."*(453).

Ясность речи достигается использованием общеупотребительных слов и выражений, взятых из обыденной речи. "Самая ясная речь, - писал Аристотель в "Поэтике", - та, которая состоит из общеупотребительных слов"*(454).

В "Риторике" Аристотель указывал на то, что использование общеупотребительных слов и выражений придает речи не только ясность, но и естественность, что повышает ее убедительность. При отступлении же от стиля обыденной речи снижается ее естественность, а значит, и убедительность: "...Естественное способно убеждать, а искусственное - напротив. (Люди) недоверчиво относятся к такому (оратору), как будто он замышляет (что-нибудь против них), точно так же как к подмешанным винам... Хорошо скрывает свое искусство тот, кто составляет свою речь из выражений, взятых из обыденной речи..."*(455).

Неспособность судебного оратора изъясняться перед присяжными заседателями языком обыденной речи неприемлема не только потому, что содержание речи не доходит до их сознания, но и потому, что препятствует установлению и поддержанию психологического контакта с присяжными, даже если судебная речь обладает другими важными коммуникативными качествами, например логичностью и выразительностью. "Сколько раз приходилось наблюдать, - пишет С.Хрулев, - что присяжные делают над собой усилие, чтобы понять прекрасную, плавную, логичную речь обвинителя или защитника, видеть ясно, что они изредка недоумевающе взглядывают на оратора, ничего не понимая в ней, и затем видеть, как они оживляются, внимательно прислушиваются к каждому слову другого оратора, не спуская с него глаз, как скоро он заговорит с ними простым, понятным языком, доступным их пониманию"*(456).

Неумение излагать перед присяжными заседателями свои мысли языком обыденной речи - одно из типичных проявлений функциональной безграмотности обвинителей и защитников, страдающих дефицитом здравого смысла.

Ясность, понятность речи имеют особенно важное значение в напутственном слове председательствующего, в котором при помощи общеупотребительных слов и выражений, взятых из обыденной речи, можно донести до ума и сердца присяжных заседателей содержание любого юридически значимого факта, термина, имеющих значение для выработки правильного и справедливого вердикта по вопросам о виновности, даже содержании принципов уголовного судопроизводства.

Л.Е.Владимиров об этом писал: "Принципы судопроизводства суть не что иное, как правила простого здравого смысла, доступные пониманию каждого, кто не лишен здравого смысла. Едва ли вы найдете такого человека, который не понял бы популярного объяснения их. Конечно, простой человек не поймет вас, если вы будете говорить о "принципе устности", но он вас вполне поймет, если вы ему скажете: "Чтобы судить, каков человек свидетель, его нужно видеть и выслушивать лично". Простой человек не только поймет это, но еще и подумает: "Как же иначе? Как же можно судить о человеке, не видевши его?" Простой человек не поймет вас, если вы будете ему говорить о "принципе состязательности", но он вас отлично поймет, если вы ему скажете: "Прокурор говорит, что подсудимый украл, а защитник, - что нет. Выслушайте обе стороны и судите сами". Простой человек с недоумением посмотрит на вас, если вы ему скажете: "Бремя доказывания лежит на плечах обвинителя", но он вас как нельзя лучше поймет, если вы ему так объясните этот принцип: "По здравому смыслу, кто утверждает что-нибудь, должен это доказать. Прокурор говорит, что подсудимый убил человека. Ясно, прокурор должен это доказать. Если прокурор не представляет доказательств, то подсудимому и защищаться невозможно, так как он не знает, почему именно прокурор возводит на него обвинение. Для ясности я дам вам пример. Вы в толпе. Вдруг вас хватают, обвиняют в воровстве часов и говорят: "Докажите, что вы не украли, и мы вас отпустим". Ясно, что вы ответите: "Это ваша обязанность доказать, что я украл". Таким образом, мы думаем, что есть всегда возможность популярно объяснить принципы судопроизводства, где они нужны присяжным для оценки силы известного доказательства"*(457).

Популярность, доступность, прозрачная ясность речи, а значит, и ее убедительность зависят и от других ее коммуникативных качеств, в том числе от ее правильности. Как отмечают филологи, "сама правильность... оценивается нами так высоко, в сущности, как необходимое условие ясности"*(458).

Правильность речи заключается в ее соответствии нормам современного литературного языка, т.е. общепринятым в общественно-речевой практике правилам грамматики, словоупотребления и произношения*(459). По мнению известного французского специалиста по искусству речи Поля Л.Сопера, неправильная речь подрывает убедительность публичного выступления оратора тем, что "большинство слушателей, и даже те из них, которые сами допускают грамматические погрешности, не упустят случая отметить наиболее очевидные ошибки в языке оратора. К тому же вас никогда не оставит чувство неуверенности, пока не будете твердо знать, что ваша речь грамматически правильна. Только полная уверенность в этом отношении дает возможность при произнесении речи сосредоточиться не на словах, а на ее содержании"*(460).

В результате оратор теряет способность "говорить речь", т. е. произносить живую, свободную, уверенную, непроизвольную, экспромтную речь, и расплачивается за это тем, что слушатели начинают подозревать его в тупости. Поистине, как говорил М.В.Ломоносов, "тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики"*(461).

Всех этих нелестных эпитетов заслуживает судебная речь, когда при ее построении, разработке и произнесении игнорируются не только грамматические, но и другие языковые нормы, в том числе нормы ударения, произношения, синтаксические нормы и нормы словоупотребления.

В литературе по теории и практике красноречия отмечается, что грамматические ошибки, ошибки в словоупотреблении, в построении фраз, включение в речь неупотребительных или непонятных слов, неправильное ударение нарушают чистоту речи, затрудняют восприятие ее содержания*(462) Дело в том, что "с помощью слов мы не передаем, а вызываем аналогичные мысли в голове воспринимающего. Слушающий воспринимает материальный облик слов и их связь, а осознает то, что ими выражается"*(463).

Нечистая, неправильная судебная речь, изобилующая ошибками, режет слух, отвлекает внимание от содержания речи, затемняет и затуманивает смысл слов и выражений, из которых соткана речь, а значит, и смысл всей речи, что вызывает у присяжных и председательствующего судьи негативную реакцию, недоверие к оратору, сомнение в правильности его позиции и доводов. И наоборот, правильная речь, соответствующая общепринятым языковым нормам, особенно если она состоит из простых, общеупотребительных слов и выражений, поддерживает внимание и интерес слушателей, облегчает понимание ее содержания, что предрасполагает присяжных и судью-профессионала с большим доверием относиться к оратору, а значит, и к его позиции и доводам.

Не случайно Р.Гаррис советовал адвокатам говорить в суде присяжных "простыми словами перед простыми людьми, зная, что задача честной речи в том, чтобы быть понятой слушателями, и, чем легче им вас понимать, тем честнее вы им кажетесь"*(464).

Ясности речи способствует еще одно очень важное коммуникативное качество - ее логичность. Любая речь, в том числе и судебная, представляет собой совокупность суждений, относящихся к одному и тому же вопросу, которые позволяют развить и глубже понять то, что уже известно о некотором предмете речи. Специалисты по логике отмечают, что "с помощью рассуждений получается большая часть человеческих знаний о внешнем мире. Процесс рассуждений - надежный способ формирования мнений и убеждений людей"*(465) при условии, что речь логична.

Логичность речи заключается в изложении ее содержания в логической последовательности в соответствии с законами логики и связями и отношениями объективной реальности - объективной логики расследуемого события, логики вещей, с которыми взаимодействовали это событие, причастные к нему лица, логики поведения этих лиц, обусловленной общими свойствами их человеческой природы и индивидуальными особенностями.

Р.Гаррис, подчеркивая, что логичность речи является одним из важнейших, необходимых условий для того, чтобы поддерживать внимание присяжных и делать для них понятным и убедительным ее содержание, писал: "Необходимое условие заключается в том, чтобы быть логически последовательным: без этого ваша речь не будет даже понятой. Отдельные мысли могут быть усвоены слушателями, но вся речь останется набором слов и путаных понятий... Человеческий ум есть машина рассуждающая, и он легче усваивает доводы, изложенные в логической последовательности, нежели такие, в которых посылки и выводы представляются в исковерканном виде"*(466).

Логическая последовательность судебной речи обеспечивается прежде всего соблюдением требований законов логики. К основным законам логики относятся закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного третьего и закон достаточного основания. Речь отвечает законам логики, когда оратор соблюдает эти законы, не нарушает их требований.

Закон тождества требует, чтобы любая мысль имела определенное устойчивое и вполне конкретное содержание, чтобы в процессе рассуждения мы не меняли смысла понятия, не подменяли терминов и обосновываемых тезисов.

Закон непротиворечия устанавливает, что в рассуждении, доказательстве не должно быть логически противоположных или противоречащих мыслей об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том же отношении, запрещает на один и тот же вопрос, в одно и то же время, в одном и том же смысле отвечать и "да", и "нет".

Закон исключенного третьего близок к закону непротиворечия, но в отличие от него относим только к одной группе суждений - противоречащих. Закон исключенного третьего гласит: из двух противоречащих суждений одно должно быть истинным, другое - ложным, а третьего не дано. Рассуждение ведется по формуле "или - или". Платон проиллюстрировал требования этого закона так: "Человек не может быть одновременно как здоровым, так и больным".

Закон достаточного основания утверждает, что всякая правильная мысль должна быть обоснована другими мыслями, истинность которых доказана практикой человека. Рассуждения оратора должны быть обоснованными, доказательными, опираться на действительные факты, примеры из реальной жизни и научно обоснованные истины. Другими словами, когда мы в речи что-то утверждаем, в чем-то убеждаем аудиторию, мы не должны делать это голословно, мы обязаны обосновать наши положения, доказать их истинность.

В принципе эти законы представляют собой логические правила здравого смысла, которыми человек овладевает в процессе социализации, практической деятельности. Неспособность человека в своих рассуждениях руководствоваться требованиями законов логики - один из существенных признаков дефицита здравого смысла, человеческой глупости. Народ остро чувствует алогичность и высмеивает ее в пословицах и поговорках*(467): "Один про Фому, другой про Ерему"; "В огороде бузина, а в Киеве дядька"; "С ворон начал, а на сорок перевел".

Логически непоследовательная, запутанная речь, как правило, присуща функционально безграмотным судебным ораторам, страдающим дефицитом здравого смысла, которые по этой причине не умеют "словом твердо править и мысль держать на привязи свою".

"Нужно ли напоминать, что словами оратора должен руководить здравый смысл, - пишет П.С.Пороховщиков, - что небылиц и бессмыслиц говорить нельзя? Судите сами, читатель.

Казалось бы, ни один обвинитель не станет намеренно ослаблять поддерживаемого им обвинения. Однако товарищ прокурора обращается к присяжным с таким заявлением: "Настоящее дело темное; с одной стороны, подсудимый утверждает, что совершенно непричастен к краже; с другой - трое свидетелей удостоверяют, что он был задержан на месте преступления с поличным". Если при таких уликах дело называется темным, то что же можно назвать ясным?"*(468)

Такая невразумительная, небрежная речь неубедительна не только потому, что противоречит законам логики и объективной реальности, но и потому, что не лучшим образом характеризует интеллектуально-духовный потенциал личности судебного оратора, роняет его авторитет перед присяжными заседателями и председательствующим судьей, возбуждает у них недоверие.

Логичность речи во многом зависит от умения судебного оратора правильно использовать средства интонационного выделения логической структуры речи. А.Ф.Кони советовал лекторам "вообще менять тон - повышать и понижать его в связи со смыслом и значением данной фразы и даже отдельного слова (логическое ударение). Тон подчеркивает. Иногда хорошо "упасть" в тоне: с высокого вдруг перейти на низкий, сделав паузу. Это "иногда" определяется местом в речи... Точных указаний делать по этому вопросу нельзя: может подсказать чутье лектора, вдумчивость. Следует помнить о значении пауз между отдельными частями устной речи (то же, что абзац или красная строка в письменной). Речь не должна произноситься одним махом; она должна быть речью, живым словом"*(469).

Живое слово, звучащая речь, требует четкой смысловой группировки слов вокруг логических центров, когда воспринимаются не только отдельные слова, но и целые смысловые блоки, именуемые речевыми тактами*(470). Речевые такты объединяют группу слов, тесно связанных между собой по смыслу. Внутри речевого такта слова произносятся как одно целое. Причем центром речевого такта становится слово, несущее на себе логическое ударение. Логическое ударение- это интонационное выделение наиболее важного в речевом такте слова, выражающего суть того, о чем говорится в речевом такте. Логическое ударение в отличие от грамматического выделяет не отдельный слог, а целое слово и может перемещаться в рамках одной и той же фразы в зависимости от цели высказывания. Логические паузы - это паузы-остановки, при помощи которых в звучащей речи отделяются связанные между собой речевые такты и более крупные смысловые фрагменты речи, состоящие из нескольких фраз.

Логические паузы перед началом слов, определяющих неповторимый смысл высказывания, имеют важное значение не только для эффективного выделения логической структуры речи, содержащихся в речевых тактах мыслей, идей, но и для их творческого усвоения слушателями и преобразования в личные убеждения. Об этом свидетельствуют результаты психологического исследования С.В.Герасимова: "Если сразу же за пониманием одной идеи начинает излагаться следующая, то для творчества просто не остается места. Более того, разные циклы мышления накладываются друг на друга и интерферируют, что значительно затрудняет восприятие и запоминание материала, каждому знакомо чувство невозможности продолжить работу после осознания новой для себя яркой идеи. Пауза в этом случае необходима. Эта пауза заполнена напряженной внутренней активностью"*(471).

Отсюда видно, что правильные логические паузы повышают убедительность судебной речи тем, что стимулируют внутреннюю активность слушателей, их психические процессы (восприятие, мышление, воображение, память). А это имеет важное значение как в тех случаях, когда до сознания присяжных заседателей необходимо эффективно донести определенные готовые мысли, идеи, выводы, так и в тех, когда нужно побудить их прийти к этим мыслям, идеям и выводам самостоятельно, путем логической переработки содержащихся в речи существенных фактов - логических посылок для определенных выводов.

В последнем случае логическая пауза выполняет функцию ораторского тактического приема наведения слушателей на главную мысль. "Опытный оратор, - пишет П.С.Пороховщиков, - всегда может прикрыть от слушателей свою главную мысль и навести их на нее, не высказываясь до конца. Когда же мысль уже сложилась у них, когда зашевелилось торжество завершенного творчества и с рождением мысли родилось и пристрастие к своему детищу, тогда они уже не критики, полные недоверия, а единомышленники оратора, восхищенные собственною проницательностью"*(472), что существенно повышает убедительность судебной речи, поскольку делает присяжных соавторами мысли умелого оратора.

Этому способствует и оптимальный темп судебной речи, т.е. скорость произнесения звуков, слогов, слов в единицу времени, например в секунду. Для эффективного интонационного выделения оптимальным является естественный, умеренно медленный темп речи, который помогает присяжным заседателям правильно воспринять (услышать), логически переработать и критически оценить все высказанные оратором существенные факты, доказательства, мысли, идеи, выступающие в качестве логических посылок рассуждений и конечных выводов по вопросам о виновности.

При стремительном темпе речи и допроса*(473) "Если вы будете гнать ваши факты мимо присяжных, - писал Р.Гаррис, - они не успеют вглядеться в них. Каждая существенная частица в свидетельских показаниях должна быть отчетлива, удобопонятна и должна стоять на своем месте, не то ваше дело и в целом окажется небезупречным. Если у вас есть шансы выиграть дело, лучше ведите допрос слишком медленно, чем слишком быстро" восприятие, мышление, воображение и память присяжных заседателей не успевают за текущей информацией, содержащейся в речи. О том, что быстрый темп речи не соответствует психофизическим и психофизиологическим свойствам человеческой природы слушателей, свидетельствует высказывание античного риторика Деметрия: "Подобно тому как не замечаешь бегущих людей, так можно не расслышать и быструю речь"*(474). В судебной речи стремительный темп неоправдан еще и потому, что он делает невозможным эффективное использование и других средств убеждения, особенно логических ударений и пауз.

При выборе средств интонационного выделения логической структуры речи следует руководствоваться указаниями здравого смысла, памятуя о том, что "фразовая интонация играет решающую роль в определении подлинного облика любого высказывания. Она в состоянии радикально изменить его смысл и совершенно нейтрализовать его логическую структуру"*(475).

Неправильная расстановка логических пауз и другие проявления неадекватной фразовой интонации, нарушающие смысл высказывания, - один из самых характерных признаков дефицита здравого смысла. По свидетельству А.Д.Дикого, этот признак человеческой глупости великолепно изображал актер М.Чехов в роли Хлестакова: "Но самой потрясающей находкой Чехова была речь его Хлестакова. Алогичная, рваная, с неоправданными интонациями, с паузами в невозможных местах, она неопровержимо свидетельствовала о скудоумии этого Хлестакова. Гоголевские замечания о "легкости в мыслях необыкновенной" получали свою отчетливую реализацию. Создавалось впечатление, что у Чехова-Хлестакова слово на долю секунды обгоняло мысль. Она не поспевала за словом, выскакивающим произвольно, отставала от него, как плохой дирижер от слаженного оркестра... Хлестаков говорил, и никак нельзя было предугадать, какое следующее слово и по каким причинам родится в его захудалом мозгу"*(476).

На типичные проявления бестолковой судебной речи, обусловленные дефицитом здравого смысла у оратора, обращал внимание П.С.Пороховщиков: "У нас на суде почти без исключения преобладают печальные крайности; одни говорят со скоростью тысяча слов в минуту; другие мучительно ищут их или выжимают из себя звуки с таким усилием, как если бы их душили за горло; те бормочут, эти кричат. Оратор... говорит, почти не меняя голоса и так быстро, что за ним бывает трудно следить. Между тем Квинтилиан писал про Цицерона: "говорит с расстановкой". Если вслушаться в наши речи, нельзя не заметить в них странную особенность. Существенные части фраз по большей части произносятся с непонятной скороговоркой или робким бормотанием; а всякие сорные слова вроде: при всяких условиях вообще, а в данном случае в особенности; жизнь - это драгоценное благо человека; кража, т.е. тайное похищение чужого движимого имущества и т.п. - раздаются громко, отчетливо, "словно падает жемчуг на серебряное блюдо". Обвинительная речь о краже банки с вареньем мчится, громит, сокрушает, а обвинение в посягательстве против женской чести или в предумышленном убийстве хромает, ищет, заикается"*(477).

Одним из типичных проявлений бестолковой судебной речи, произносимой без логических пауз и ударений и т. п., является интонационно невыразительная, однообразная, монотонная речь, текущая "ручейком". П.С.Пороховщиков предостерегал судебных ораторов от такой речи, поскольку она очень быстро утомляет присяжных заседателей, вводит их в полудремотное состояние, при котором снижается эффективность восприятия и понимания ее содержания: "Остерегайтесь говорить ручейком: вода струится, журчит, лепечет и скользит по мозгам слушателей, не оставляя в них следа. Чтобы избежать утомительного однообразия, надо составить речь в таком порядке, чтобы каждый переход от одного раздела к другому требовал перемены интонации"*(478).

В другой работе П.С.Пороховщиков особо предостерегал судебных ораторов от такой ошибки, как недостаточно громкая и отчетливая речь: "Эта ошибка повторяется постоянно; молодые защитники не замечают ее. Между тем акустика в наших залах невозможная, и глухой голос совсем пропадает в них. Судьи часто с трудом следят за речами сторон, а они ближе к защитнику, чем присяжные. Слышно начало фразы, не слышен конец; пропущено два-три слова, и потерян смысл целого предложения. Не имея привычки следить за собою, оратор не может наблюдать за тем, чтобы таким образом не пропадали и важнейшие его соображения"*(479), без которых логическая структура речи не воспринимается, теряется ее убедительность.

Убедительность речи пропадает еще и потому, что "такие негромкие и неотчетливые речи кажутся просто робкими, является представление, что говорящий сам не уверен в ценности своих слов и верности своих юридических соображений"*(480). И наоборот, "...умеренно громкая, отчетливая речь, если только в ней не сквозит излишней самоуверенности, сразу располагает залу в пользу оратора и внушает присяжным убеждение, что его следует слушать со вниманием"*(481).

Для правильного восприятия и осмысления логической структуры речь должна обладать еще одним важным коммуникативным качеством, от которого зависит ее убедительность, - лаконичностью при достаточной продолжительности.

Лаконичность при достаточной продолжительности речи А.Ф.Кони называл краткостью. Однако, как это видно из его приведенного ниже высказывания, он имел в виду именно лаконичность*(482). Слово "лаконичный" означает краткость и четкость в выражении мыслей. По преданию, этим качеством славились спартанцы, жители древней Лакии при достаточной, разумной, целесообразной продолжительности речи: "Краткость речи состоит не только в краткости времени, в течение которого она произносится. Лекция может идти целый час и все-таки быть краткой; она же при 10 минутах может казаться длинной, утомительной"*(483) ..."Краткость - отсутствие всего лишнего, не относящегося к содержанию, всего того водянистого и засоряющего, чем обычно грешат речи. Надо избегать лишнего: оно расхолаживает и ведет к потере внимания слушателей. Чтобы из мрамора сделать лицо, надо удалить из него все то, что не есть лицо (мнение А.П.Чехова). Так и лектор ни под каким видом не должен допускать в своей речи ничего из того, что разжижает речь, что делает ее "предлинновенной", что нарушает второе требование: быстрое движение речи вперед. Речь должна быть экономной, упругой. Нельзя рассуждать так: ничего, я оставлю это слово, это предложение, этот образ, хотя они и не особенно-то важны. Все неважное - выбрасывать, тогда и получится та краткость, о которой тот же Чехов сказал: "Краткость - сестра таланта". Нужно делать так, чтобы слов было относительно немного, а мыслей, чувств, эмоций - много. Тогда речь краткая, тогда она уподобляется вкусному вину, которого достаточно рюмки, чтобы почувствовать себя приятно опьяненным, тогда она исполнит завет Майкова: словам тесно, а мыслям просторно"*(484).

Но экономная, упругая, емкая и содержательная речь, в которой словам тесно, а мыслям просторно, слов относительно мало, а мыслей, чувств, эмоций много, в которой нет ни одного лишнего слова, мешающего движению, развитию главной мысли, - это речь лаконичная, обладающая достаточной (разумной, целесообразной) продолжительностью. Лаконичная речь, обладающая достаточной продолжительностью, по времени может быть и краткой, и длинной, произносимой в течение нескольких часов и даже дней - когда здравый смысл подсказывает, что разумно, целесообразно, уместно избрать ту или иную продолжительность с учетом складывающейся ситуации, замысла оратора, его интеллектуально-духовного потенциала, его речевых "ресурсов", умений и навыков.

"Речь может быть сказана в двадцать минут и быть очень длинной,пишет Р.Гаррис, - может длиться шесть часов и быть необыкновенно сжатой. Вступительная речь по обвинению Артура Ортона в ложных показаниях под присягой (дело Тичборна) продолжалась несколько дней, и тем не менее это образец точного, стройного и сжатого изложения"*(485). Такую речь Гаррис, так же как и А.Ф.Кони, почему-то называет краткой, а не лаконичной.

Таким образом, лаконичность и достаточная (разумная, целесообразная) продолжительность уместны в более или менее краткой и в более или менее длинной речи. Тогда как более или менее короткая или длинная речь уместна не всегда, даже если такая речь достаточно лаконична. О том, что слишком длинная судебная речь бывает чаще всего неуместной, известно всем судебным ораторам, но не все они догадываются о том, что и короткая речь бывает неуместной, функционально неоправданной, когда она не позволяет понятно и убедительно передать присяжным нужное содержание.

Это хорошо понимали античные ораторы, о чем свидетельствует Цицерон в трактате "Об ораторе": "Повествование, согласно правилам, должно быть кратким... если же краткость состоит в том, чтобы все слова были только самыми необходимыми, то такая краткость требуется лишь изредка, обычно очень мешает изложению, - не только потому, что делает его темным, но и потому, что уничтожает самое главное достоинство рассказа - его прелесть и убедительность"*(486). Эту мысль он последовательно развивает в "Ораторе", где подчеркивает, что краткость является достоинством речи лишь в том случае, "если предмет того требует"*(487).

В суде присяжных, где в условиях информационной неопределенности, дефицита или противоречивости доказательств рассматриваются наиболее сложные, нестандартные дела об убийствах и других опасных преступлениях, краткая речь может быть неуместной. Обвинитель или защитник, который собирается "пленить сердца" присяжных заседателей слишком краткой, лапидарной речью, рискует тем, что их умы окажутся в плену аргументов его более разговорчивого процессуального противника. Не случайно П.С.Пороховщиков предостерегал судебных ораторов от такой речи: "Сжатая речь - опасное достоинство для оратора"*(488). Дело в том, что она может быть не только непонятна, но и неубедительна, особенно для малоразвитых присяжных: "...для человека малоразвитого новая мысль есть трудность. Надо дать ему время вдуматься, усвоить ее, надо задержать на ней его внимание"*(489).

Краткая речь не всегда "долетает" до ума даже достаточно развитых присяжных заседателей как в тex случаях, когда содержащиеся в ней мысли просты и доступны для понимания любого здравомыслящего человека, так и тогда, когда даже высокообразованным людям приходится растолковывать сложные, неочевидные соображения, поскольку одним из свойств человеческой природы является то, что "мысли привычные, вполне очевидные скользят в мозгу слушателей, не задевая его. Менее обыкновенные не успевают в него проникнуть"*(490).

С точки зрения современной науки некоторая информационно-словесная избыточность в речи необходима, во-первых, для того, чтобы гарантировать понимание содержания речи, требующее глубокого размышления*(491), во-вторых, для гарантированного усвоения присяжными заседателями всей полезной информации, влияющей на постепенное формирование их внутреннего убеждения по вопросам о виновности. Дело в том, что лишь незначительная часть содержащейся в речи оратора информации сразу же объективируется сознанием присяжных, оказывается в фокусе мыслительной деятельности слушателей. Остальная часть воспринятой, услышанной ими полезной информации, имеющей отношение к решаемым вопросам, "оседает" в подсознании и актуализируется, извлекается из его "складов" и "архивов" лишь в процессе принятия решения под влиянием чувства ответственности и других эмоциональных переживаний.

Как отмечается в психологической литературе, "получая из внешнего мира колоссальный поток информации, человеческий мозг... доводит до уровня сознания примерно тысячную часть объема этого потока. Неужели остальная часть просто отбрасывается как ненужная? Нет, мозг аккумулирует и еще часть информации, оставляя ее за "порогом" сознания. Эта информация накапливается, перерабатывается, чтобы в один прекрасный момент, как это часто бывает в творческой деятельности, "выйти на поверхность" и стать основой для решения проблем, не поддававшихся решению при оперировании осознанной информацией"*(492).

Отсюда видно, что подсознание слушателей представляет собой своеобразный "инкубатор", в котором постепенно "дозревает" до уровня сознательного убеждения "не переваренная" сознанием, избыточная, но полезная для принятия правильного решения информация. При разработке и произнесении судебной речи этот психофизиологический и психологический механизм может быть использован для направления мыслей присяжных заседателей в нужную для дела сторону, т. е. для реализации метода убеждающего внушения как составной части процесса убеждения.

Все это объясняет, почему лаконичная речь для обеспечения убеждающего воздействия должна быть достаточно продолжительна. Это имеет особенно важное значение в защитительной речи, поскольку адвокату после выступления прокурора приходится не только убеждать, но и переубеждать присяжных заседателей. Без эффекта убеждающего внушения, который обеспечивает только достаточно продолжительная речь, тут не обойтись. "Искусство защитника, - писал Л.Е.Владимиров, - должно состоять в том, чтобы, не будучи многословным, а скорее сжатым, говорить, однако, настолько долго, чтобы подчинить себе волю и мысль слушателей. Очень короткою речью нельзя достигнуть той внушаемости слушателей, какая нужна"*(493).

Опасна, однако, и другая крайность. Когда присяжные начинают ощущать, что их утомляет продолжительная речь, они невольно испытывают негативное отношение к оратору, злоупотребляющему их вниманием. В этот момент они меньше всего предрасположены внимать его внушениям и yбeждениям, поскольку их больше всего начинает занимать не то, о чем он говорит, а то, когда он перестанет говорить. В такой ситуации каждое последующее слово, при помощи которого он продолжает испытывать их терпение, вызывает у присяжных сильнейший негативизм, "упертость", нежелание прислушиваться даже к самым веским доводам.

О наступлении этого критического периода, который особенно опасен для адвоката и его подзащитного, свидетельствуют характерные признаки - например, присяжные перестают смотреть на оратора и начинают нетерпеливо барабанить пальцами. "Когда присяжные начинают барабанить пальцами, - отмечает Р.Гаррис, - вы можете быть уверены, что уже говорили дольше, чем следовало, и каждое новое слово может оказаться не только утомительным для них, но и опасным для вашего доверителя"*(494).

Такая реакция у присяжных обычно проявляется тогда, когда судебная речь не только чрезмерно продолжительна, но и недостаточно выразительна.

Выразительностью (экспрессивностью) речи называются такие особенности ее структуры, которые поддерживают внимание и интерес слушателей, облегчают им восприятие, запоминание и логическую переработку материала более или менее продолжительной речи оратора, вызывают у них положительные эмоции и чувства, активизирующие их логическое и образное мышление, воображение, логическую и образную память.

Выразительность трактуют еще как художественную убедительность*(495). Эффект достигается за счет использования следующих средств:

1) эстетически совершенного стиля;

2) образных средств;

3) риторических фигур.

Эстетически совершенный стиль судебной речи. Под стилем понимается особая манера выражать свои мысли письменно или устно. Содержание этого понятия изящно раскрывает Д.Тьебо: "...стиль проявляется в выборе мыслей, которые желаешь выразить; в выборе порядка, в котором будут следовать эти мысли; в выборе связей, объединяющих мысли; в выборе выражений, в которых эти мысли облекаются; в выборе "оборотов", которые принимают эти выражения... и, наконец, в выборе общего тона, которому подчиняется все"*(496). Очарование и своеобразие стилю придает индивидуальный слог речи, т.е. оригинальная манера высказывать свои мысли. Как отмечал В.Г.Белинский, "слог - это рельефность, осязаемость мысли; в слоге весь человек; слог всегда оригинален, как личность, как характер"*(497).

Индивидуальный слог (стиль) речи зависит от эстетического образования и воспитания оратора, обогащающих его жизненный опыт пониманием и ощущением прекрасного в его различных проявлениях, в том числе в художественной литературе, которая имеет особенно важное значение для приобщения личности к эстетике словесного творчества*(498).

Все это способствует формированию и развитию у оратора лежащих в основе его индивидуального стиля речевых умений и навыков, о которых пишет известный российский специалист по культуре речи Б.Н.Головин: "Ощущение говорящим и пишущим целесообразности того или иного слова, той или иной синтаксической конструкции и их сложного сцепления в пределах целостных отрезков текста и всего текста - вот та мощная сила, которая выковывает образцовую речь"*(499).

Для обеспечения эффекта убеждающего внушения слог и стиль судебной речи должны обладать значительными эстетическими достоинствами. Об этом прекрасно сказал К.Л.Луцкий: "Судебный оратор только беспрерывными впечатлениями на ум присяжных может заставить их быть внимательными к речи, в особенности к большой. "А мы слушаем, - говорит Расин, - только постольку, поскольку то нравится нашим ушам и воображению благодаря очарованию стиля". Поэтому Цицерон и считал, что нет красноречия, где нет очарования, и Аристотель учил очаровывать слушателей: те, кто охотно слушают, лучше понимают и легче верят. Главное очарование стиля заключается в гармонии речи, той гармонии, которая вызывает представление о соразмерности в повышении и падении, благородстве и изящности, величии и мягкости и которая есть результат порядка, распределения и пропорциональности слов, фраз, периодов и всех составляющих судебной речи... Из гармонии слов и их соединений вытекает главная гармония ораторской речи - гармония фраз в отношении их самих и их последовательности, лежащая в основании периодов, т. е. определенных разделов речи, в которых связанные между собой части имеют разумное соотношение и дают достаточный отдых для слуха, ума и дыхания, составляя вместе, в целом, законченный смысл и совершенный отрывок... И если бы изъять из судебной речи гармонию, в ней не осталось бы ни силы, ни благородства, ни изящности, ни всего того, что дает ей красоту... Лонжен говорит: "Гармония речи производит впечатление не только на ухо, но и на ум; она вызывает массу мыслей, чувств, образов и говорит непосредственно нашей душе соотношением между звуками и мыслями""*(500).

Ладное, гармоническое сочетание всех элементов речи оживляет красотой, силой и изяществом выражений каждый фрагмент судебной речи и всю речь в целом, что вызывает у присяжных заседателей эстетическое удовлетворение, сопровождающееся положительными чувствами и эмоциями, возбуждающими и поддерживающими не только интерес и внимание, но и стимулируемые ими психические процессы - образное и логическое мышление, воображение, образную и логическую память. Все это способствует формированию у присяжных положительного отношения к оратору, сочувствия и сопереживания его мыслям, доводам, рассуждениям, является составной частью эффекта убеждающего внушения, сопутствующего убедительной судебной речи.

Изящный, эстетически совершенный стиль речи имеет особенно важное значение при доказывании на основании косвенных улик, которое всегда протекает в условиях некоторой неопределенности*(501) В гносеологическом аспекте неопределенность - это "потенциально возможная, но не выявленная адекватность (неадекватность) отображения оригиналу", даже когда в деле имеется достаточное количество доказательств. При оценке речей обвинителя и защитника присяжные помимо основного критерия их истинности - исследованных в ходе судебного следствия доказательств - учитывают и дополнительные, вторичные критерии, одним из которых является эстетическое совершенство этих речей.

Это свойство человеческой природы - при познании истины в условиях информационной неопределенности опираться и на дополнительный, эстетический критерий. Оно проявляется и в других сферах познавательной и практической деятельности. Так, А.Эйнштейн неоднократно говорил, что его уверенность в справедливости установленных им уравнений общей теории относительности еще до их практической проверки проистекала из осознания их стройности, красоты, внутренней замкнутости*(502).

Красота, изящество, элегантность и другие признаки эстетического совершенства, прекрасного выступают в качестве критерия истины не только в науке, но и в различных сферах практики, о чем свидетельствуют следующие высказывания авторитетных специалистов:

"Операция должна быть проведена эстетично, потому что некрасиво прооперированный глаз видеть не будет" (известный глазной хирург З.И.Мороз);

"Некрасивый самолет не полетит. Не знаю почему, но не полетит" (академик А.Яковлев)*(503).

Соответственно и эстетически несовершенная, художественно невыразительная речь "не долетит" до сознания присяжных заседателей, не повлияет на их внутреннее убеждение по вопросам виновности при рассмотрении сложного дела в условиях информационной неопределенности, особенно при доказывании на основании косвенных улик.

Такое воздействие может оказать только эстетически совершенная, гармоничная, выразительная обвинительная или защитительная речь, которая воспринимается как художественное произведение. "Прочтите любую речь истинного оратора, - пишет П.С.Пороховщиков,- и вы убедитесь, что, будучи обвинением или защитой, она есть вместе с тем художественное произведение"*(504).

Искусная, художественно выразительная речь позволяет защитнику и обвинителю эффективно решать три задачи построения убедительной речи: доходчиво доказать присяжным правильность и справедливость своей позиции, доводов, на которых она основана: привлечь, расположить к себе присяжных; направить их мысли в нужную для дела сторону.

Однако этот эффект обеспечивается только тогда, когда все части речи (вступление, основная часть и заключение) достаточно выразительны, не диссонируют друг с другом по художественной разработанности. Такой диссонанс - одно из типичных проявлений функциональной безграмотности ораторов, страдающих дефицитом здравого смысла. Сенека Старший рассказывал, что античный ритор Пассиен блестяще произносил лишь заключительные части речи, и слушатели, зная это, расходились после его вступления, чтобы вернуться к заключению*(505). Совершенно очевидно, что одним лишь блестящим заключением невозможно эффективно убедить слушателей, которые во время произнесения главной части пребывают в спячке либо мысленно или наяву покидают оратора.

Следовательно, убедительная, прекрасная речь, так же как и неотразимо привлекательная, прекрасная женщина, не может быть "местами хороша", она должна быть совершенна во всех своих частях - и во вступлении, и в главной части, и в заключении, - только тогда оратор может серьезно рассчитывать на то, что интерес и внимание присяжных заседателей не изменят ему на протяжении всей речи и что она произведет на присяжных неотразимое впечатление, завоюет их умы и сердца, т. е. окончательно убедит присяжных, сформирует у них психологическую готовность вынести правильный и справедливый вердикт, соответствующий положениям и доводам оратора.

В процессе разработки судебной речи для придания ей художественной выразительности используются образные средства речи и риторические фигуры.

В суде присяжных необходимость "рассыпать" перед присяжными заседателями в обвинительной и защитительной речах риторический "бисер" с использованием различных фигур и образных средств вызывается тем, что речь во всей ее полноте должна дойти до сознания не только самых сообразительных, самых умных, самых образованных, но и самых обыкновенных присяжных, которые в коллегии преобладают. Это вытекает из главного принципа риторики, сформулированного еще Аристотелем: "...риторика не рассматривает того, что является правдоподобным для отдельного лица, например для Сократа или Каллия, но имеет в виду то, что убедительно для всех людей, каковы они есть...", прежде всего для тех обыкновенных слушателей, "...которые не в состоянии ни охватывать сразу длинную нить рассуждений, ни выводить заключения издалека... рассуждения неудобопонятны вследствие своей длины, потому что судья ведь предполагается человеком заурядным"*(506).

С учетом содержания указанного главного принципа риторики трудно признать достаточно обоснованными высказываемые в юридической и психологической литературе советы о том, что при построении и произнесении судебной речи целесообразно ориентироваться на наиболее авторитетных присяжных заседателей. Так, по мнению французского социального психолога Гюстава Лебона, "оратору нет нужды привлекать на свою сторону всех присяжных - он должен привлечь только вожаков, которые дают направление общему мнению... Этих-то двух-трех вожаков и надо постараться убедить адвокату при помощи искусных внушений"*(507). Сходную точку зрения высказывал и Р.Гаррис: "Умелый и опытный адвокат всегда различит среди присяжных заседателей того, которому подчиняются другие: к нему он и обратит свою речь... вы выиграете дело, убедив умнейшего. Если этого нельзя сделать, попытайтесь склонить в свою сторону слабейших..."*(508)

Думается, что эти рекомендации трудно признать теоретически и практически обоснованными не только потому, что они противоречат основному принципу риторики, но и потому, что их практическая реализация сопряжена со значительным риском. Во-первых, к моменту судебных прений невозможно точно определить, кто из 12 присяжных является более и кто менее авторитетным, влиятельным, сообразительным. Мнения об этом оратора и присяжных заседателей могут не совпадать. Авторитет, влияние и интеллектуально-духовный потенциал каждого присяжного заседателя по-настоящему проявляются и реально выявляются только в совещательной комнате, в процессе групповой дискуссии по поставленным перед коллегией присяжных заседателей вопросам.

Во-вторых, даже если бы проницательному оратору удалось "вычислить" более и менее авторитетных присяжных, обращение речи только к ним рискованно и потому, что это не будет способствовать установлению и поддержанию психологического контакта с остальными присяжными, которые почувствуют, что оратор духовно общается только с теми из них, которые ему кажутся более или менее авторитетными.

Итак, в соответствии с основным принципом риторики в судебной речи, ориентированной прежде всего на обычных, заурядных людей, яркий риторический "бисер" в виде выразительных образных средств речи и риторических фигур необходим для того, чтобы сделать речь убедительной для всех без исключения присяжных заседателей, помочь каждому из них "охватить сразу длинную нить рассуждений" оратора, понять логику его рассуждений и выводов.

Образные средства речи (образная речь). Основным средством построения образной речи являются различные тропы - обороты речи, в которых слова, фразы и выражения употребляются в переносном смысле в целях достижения большей художественной выразительности. В основе тропов лежит сопоставление двух представлений, одно из которых связано с другим на основе сходства, смежности или контраста.

Наиболее распространенными тропами являются сравнение, метафора, метонимия, синекдоха, эпитет, перифраза, аллегория, олицетворение, гипербола, литота, ирония*(509).

Сравнение - образное сопоставление двух предметов или явлений с целью более яркой и наглядной характеристики одного из них при помощи другого. К сравнению близка метафора.

Метафора - это образный перенос названия с одного предмета на другой, замена прямого наименования словом, употребляемым в образном значении. В сущности метафора - скрытое сравнение. Аристотель подчеркивал, что "...между тем и другим существует лишь незначительная разница. Так, когда поэт (говорит) об Ахилле: "он ринулся как лев" - это есть сравнение. Когда же он говорит: "лев ринулся" - это есть метафора: так как оба обладают храбростью, то поэт, пользуясь метафорой, назвал (львом) Ахилла..., все удачно употребленные метафоры будут в то же время и сравнениями, а сравнения, (наоборот, будут) метафорами, раз отсутствует слово сравнения (как)"*(510).

Метонимия - образное употребление вместо названия предмета речи названия какого-то другого предмета, который тесно с ним связан. Например, у А.С.Пушкина: "Все флаги в гости будут к нам".

Разновидностью метонимии является синекдоха - троп, сущность которого заключается в том, что называется часть вместо целого, используется единственное число вместо множественного или, наоборот, целое вместо части, множественное число вместо единственного.

Эпитет - образное, красочное определение, обрисовывающее предмет речи или передающее отношение к нему оратора.

Перифраза - образный оборот, состоящий в замене названия предмета или явления описанием их существенных признаков или указанием на их существенные черты. Например, "царь зверей" вместо "лев".

Аллегория - иносказательное образное изображение отвлеченного понятия при помощи конкретного жизненного образа. Например, в баснях, сказках глупость, упрямство воплощаются в образе осла.

Олицетворение - образное перенесение свойств человека на неодушевленные предметы и отвлеченные понятия. Эти предметы и понятия наделяются даром речи, способностью передвигаться в пространстве, мыслить и чувствовать.

Гипербола - образное выражение, состоящее в преувеличении размеров, силы, красоты, значения описываемого. В необходимых случаях в речи может применяться и обратная гипербола - литота.

Литота - образное выражение, преуменьшающее размеры, силу, значение описываемого.

Ирония - употребление слова или выражения в смысле, обратном буквальному, с целью насмешки. Но это не грубая, а тонкая насмешка, прикрытая внешней учтивостью. Иначе говоря, ирония - это замаскированная насмешка, "...где скрытый смысл является отрицанием буквального"*(511).

В судебной речи разные образные средства используются прежде всего для привлечения и поддержания внимания и интереса присяжных к речи. По выражению К.Д.Ушинского, внимание - это "дверь в сознание человека, и, приоткрыв ее в начале выступления, оратор стремится держать ее открытой на протяжении всей речи"*(512). С этой целью в судебной речи и используются образные средства. "Умение непрерывно подстрекать внимание слушателей, - писал Р.Гаррис, - есть одно из основных правил красноречия. Неожиданное сравнение, оригинальная мысль или изящный оборот - все это служит указанной цели в искусно составленной речи"*(513).

В искусно составленной речи образные средства "вкраплены" таким образом, чтобы внимание и интерес присяжных постоянно взбадривались и освежались, а утомление не наступало. "Чтобы внимание слушателей не ослабевало, - советовал А.Левенстим в книге "Речь государственного обвинителя в уголовном суде" (СПб., 1894), - следует распределять факты таким образом, чтобы живой рассказ был ближе к концу, чем к началу, иначе впечатление, оставленное речью, будет бледное. Кроме того, при начале речи ум слушателей свеж, а к концу внимание ослабевает и должно быть подогрето искусственно... Нельзя однообразные факты излагать один за другим. Напротив, надо непременно разнообразить содержание речи, чтобы не утомлять присяжных. Чрезмерное утомление - это злейший враг оратора, ибо нельзя убеждать слушателя, который не следит за вашей речью. Его внимание надо возбуждать и поддерживать во что бы то ни стало. Если обстоятельства дела однообразны, то удачные сравнения, тонкий юмор и ловко рассказанный исторический факт оживляют всю залу. Защита отлично знает эту сторону дела, и поэтому ее лучшие представители умеют возбудить внимание присяжных"*(514).

Для своевременного искусственного освежения ума и подогрева интереса и внимания присяжных к содержанию главной части речи А.Левенстим рекомендовал наблюдать за малейшими изменениями в их облике и поведении: "Во время речи следует смотреть на присяжных в упор и по выражению глаз и лица судить о том, как они относятся к доводам. Если их поза и взоры следят за вами, то вы можете быть убеждены, что речь действует и доводы их интересуют. Но как только они начинают смотреть не на оратора, а на публику или на разные предметы, стоящие в зале заседания, то это значит, что они устали и их внимание следует оживить"*(515).

С этой целью опытные ораторы приводят уместные примеры из художественной литературы, пословицы, поговорки, образные фразеологические выражения, содержащие элементы юмора, например каламбуры. Об этом действенном приеме освежения ума и оживления внимания и интереса к речи рассказал герой "Скучной истории" A.П.Чехова: "Читаешь четверть, полчаса, и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, на Петра Игнатьевича, один ползет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям... Это значит, что внимание утомлено. Нужно и принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится гул моря... Я тоже смеюсь. Внимание оживилось. Я могу продолжать"*(516).

Своевременное и уместное применение оратором образных средств не только освежает внимание и интерес к речи, но и способствует эффективному поддержанию психологического контакта со слушателями, покорению их умов и сердец, что обеспечивает убеждающее воздействие. Об этом прекрасно сказал В.О.Ключевский: "Развивая мысль в речи, надо сперва ее вложить в ум слушателя, потом в наглядном сравнении предъявить ее воображению и, наконец, на мягкой лирической подкладке осторожно положить ее на сердце, и тогда слушатель - Ваш военнопленный и сам не убежит от Вас, даже когда Вы отпустите его на волю, останется вечно послушным Вашим клиентом"*(517).

Отсюда видно, что образная речь позволяет эффективно поддерживать внимание и интерес слушателей, потому что экспрессивные речевые средства оказывают интегральное воздействие на все психические процессы, участвующие в познании, задевают все наиболее чувствительные "струны души" - и эмоции, и чувства, и восприятие, и логическое и образное мышление, и воображение, и логическую и образную память.

По свидетельству П.С.Пороховщикова, судебная речь, украшенная образами, несравненно выразительнее, живее, нагляднее простой речи, составленной из одних рассуждений. Поэтому она лучше запоминается присяжными, оказывает действенное влияние на формирование их внутреннего убеждения: "Речь, составленная из одних рассуждений, не может удерживаться в голове людей непривычных; она исчезает из памяти присяжных, как только они прошли в совещательную комнату. Если в ней были эффективные картины, этого случиться не может. С другой стороны, только краски и образы могут создать живую речь, т.е. такую, которая могла бы произвести впечатление на слушателей"*(518).

На это обращал внимание и Р.Гаррис: "Впечатление, остающееся у слушателей после слов настоящего оратора, есть ряд образов. Люди не столько слышат, сколько видят и чувствуют истинно великую речь. Поэтому слова, не вызывающие образов, скоро утомляют их. Оратор - чародей, который взмахом своего волшебного жезла создает перед слушателями сцены, в которых они не только зрители, но и актеры: они испытывают на себе непосредственное отражение разворачивающихся перед ними событий и переживают окружающие их радости и горести. Я не хочу сказать, что следует искусственно заражать присяжных истерикой. Нет, но вы должны достигнуть того, чтобы они не только слышали ваши слова, но и видели картину, рисующуюся перед вами, и были увлечены порывом ваших собственных чувств"*(519).

Такая образная речь имеет особенно важное значение для убеждения присяжных, у которых образный тип мышления доминирует над рассудочным (понятийно-логическим, научным). Как отмечает академик Б.Раушенбах, у людей разных социально-психологических типов, "...как правило, один из типов мышления доминирует - идет ли речь о знаменитых деятелях науки и культуры или об обычных людях, не наделенных особыми талантами... Для человека, у которого доминирует образное мышление, доводы рационального знания кажутся второстепенными и малоубедительными"*(520). Но если доводы рационального знания "нарядить в одежды" образной речи, они обретут весомость и убедительность для людей, у которых преобладает образное мышление.

Такой прием применил, например, В.Д.Спасович, который образно разъяснил присяжным, что без установления мотивов преступления уголовное дело, "точно статуя без головы, или без рук, или без туловища"*(521).

Сравнения и другие образные средства позволяют донести сложные мысли до ума всех присяжных заседателей, среди которых преобладают люди, имеющие средний уровень развития образного и логического мышления. Как отмечал П.С.Пороховщиков, "оратору всегда желательно быть понятым всеми: для этого он должен обладать умением приспособить свою речь к уровню средних, а может быть, и ниже чем средних людей. Я не ошибусь, если скажу, что и большинство так называемых образованных людей нашего общества не слишком привыкли усваивать общие мысли без помощи примеров или сравнений"*(522).

Выраженные в образной форме рациональные знания, мысли, идеи обладают повышенной убедительностью для слушателей с любым типом мышления и уровнем его развития. В литературе по психологии убеждения отмечается, что, "как правило, убеждающая деятельность предпочитает теоретическим, абстрактным понятиям интеллектуальные сплавы образов-мыслей. Убеждающий образ-мысль легко находит душевный отклик, так как у адресата убеждения в сфере его личного опыта всегда отыщется чувственный аналог предъявленного образа"*(523), что способствует активизации здравого смысла слушателей, их логической способности суждения, их жизненного опыта.

Интеллектуальные сплавы образов-мыслей имеют особенно важное значение, когда для убеждения и переубеждения слушателей необходима длинная цепь рассуждений. Дело в том, что сами по себе такие рассуждения, без образов, как отмечает М.Масарский, "не годятся для убеждения. Убеждение оперирует целостными образами. А логика здесь присутствует в виде коротких "цепей замыкания". Чрезвычайно важен и способ связывания убеждающих образов - ассоциация по пространственно-временному совмещению, по неожиданности, по смежности, по звуковому сходству"*(524). Эти ассоциации, поддерживая внимание и интерес к длинной нити рассуждений, одновременно выступают в виде своеобразной "кальки", наглядной опорной схемы, благодаря которой эффективно воспринимаются, логически перерабатываются и запоминаются если нe вся цепь рассуждений оратора, то по крайней мере, наиболее важные его мысли.

Следует учитывать и то, что "образное мышление древнее логического, рассуждающего. В силу этого образы глубоко проникают в сознание, а логические формы остаются на его поверхности, выполняя функцию строительных лесов вокруг здания мысли... Образы интенсивнее переживаются... информационно избыточны, вследствие чего восприятие их гарантировано"*(525).

Как установлено специальными исследованиями, для внутренней речи, к которой адресуется убеждение, основным является образный (предметно-схематический) код*(526), который обладает повышенной чувствительностью к восприятию передаваемых в образной форме мыслей, эмоций и чувств, в которых отражаются человеческие ценности, потребности, т.е. человеческое сердце, человеческая совесть*(527).

Как отмечал академик Б.Раушенбах, надежной основой человеческого познания и основанного на нем поведения является рационально-образная картина мира: "Мир следует постигать, по выражению Гомера, и мыслью, и сердцем. Лишь совокупность научной и "сердечной" картины мира дает достойное человека отображение мира в его сознании и сможет быть надежной основой для поведения"*(528).

Удачные сравнения, метафоры, эпитеты и другие образные средства (тропы) являются эффективным способом отображения в сознании человека достойной его рационально-образной, научной и "сердечной" картины мира, потому что они чувственно отражают свойства и признаки предметов и явлений окружающей действительности, их реальные взаимосвязи, что вызывает у слушателей и читателей соответствующие интеллектуальные и эмоциональные ассоциации и таким образом активизирует их здравый смысл и совесть.

"Что такое выразительный эпитет или содержательная метафора, как не чувственное отражение реальных причинных взаимосвязей действительности? - пишет литературовед Б.Рунин. - Искусство позволяет ассоциативно продлить их. Поставив в связь два, казалось бы, далеких явления, художник как бы вовлекает в промежуток между ними наш собственный опыт"*(529). Однако для того чтобы оживить свою речь удачным образным оборотом, обвинитель и защитник, так же как и художник, должны обладать достаточным здравым смыслом и совестью, прежде всего достаточно высокой логической способностью суждения и богатым "архивом казуистики", т. е. адекватным запасом знаний об окружающей действительности, пониманием практической психологии людей, природы окружающих их предметов и вещей, реальных взаимосвязей между ними, поскольку, как уже отмечалось, в основе тропов лежит логически-образное сопоставление двух представлений на основе сходства, смежности или контраста.

О том, что при выборе подходящих тропов участвуют обе компоненты здравого смысла - логическая способность суждения и жизненный опыт, - свидетельствует следующее высказывание Аристотеля: "Нужно употреблять в речи подходящие эпитеты и метафоры, а этого можно достигнуть с помощью аналогии; в противном случае [метафора и эпитет] покажутся неподходящими, вследствие того что противоположность двух понятий наиболее ясна в том случае, когда эти понятия стоят рядом. Нужно рассудить, что так же [подходит] для старика, как пурпуровый плащ для юноши, потому что тому и другому приличествует не одно и то же. И если желаешь представить что-нибудь в прекрасном свете, следует заимствовать метафору от предмета лучшего в самом роде вещей; если же [хочешь] выставить что-нибудь в дурном свете, то [следует заимствовать ее] от худших вещей, например... о просящем милостыню сказать, что он просто обращается с просьбой, а об обращающемся с просьбой сказать, что он просит милостыню... Так, Ификрат называл Каллия нищенствующим жрецом Кибелы, а не факелоносцем. На это Каллий говорил, что он [Ификрат] - человек непосвященный, ибо в противном случае он называл бы его не нищенствующим жрецом Кибелы, а факелоносцем. И та и другая должности имеют отношение к богине, но одна из них почетна, а другая нет. Точно так же [лица посторонние] называют [окружающих Дионисия] Дионисиевыми льстецами, а сами они называют себя художниками. И то, и другое названия - метафора, но первое [исходит от лиц], придающих этому грязное значение, а другое - [от лиц, подразумевающих] противоположное. Точно так же и грабители называют себя теперь пористами [сборщиками чрезвычайных податей]. С таким же основанием можно сказать про человека, поступившего несправедливо, что он ошибся, а про человека, впавшего в ошибку, что он поступил несправедливо, и про человека, совершившего кражу, что он взял, а также, что он ограбил"*(530).

Таким образом, метафоры, эпитеты, сравнения и другие образные обороты речи способны не только передавать тончайшие нюансы человеческих взаимоотношений, но и в определенной степени формировать отношение к ним слушателей посредством образной речи, оказывающей мощное воздействие на внутренний мир человека, его воображение, образное мышление, образную память.

Все это имеет особенно важное значение при разработке и произнесении защитительной речи, особенно когда рассматриваемое в суде присяжных опасное деяние вызвало сильный общественный диссонанс, негативное отношение общественного мнения к личности случайно заподозренного, неповинного человека. В таких случаях защитник обязан сделать все возможное для того, чтобы это настроение общественного мнения не распространилось на коллегию присяжных заседателей, не повлияло на их внутреннее убеждение, не повлекло вынесения неправильного и несправедливого обвинительного вердикта. Об этой сверхзадаче защиты, которую адвокат может эффективно решить при помощи юридически грамотной, образной речи, прекрасно сказал С.А.Андреевский в работе "Об уголовной защите": "Ему нужно отстаивать узкие интересы отдельного лица против общества. Общественная масса уже готова задавить отдельного человека, необходимо эту массу задержать, умилостивить, заставить ее отказаться от своего намерения, воздержаться от осуждения. Нужно достигнуть, чтобы она ничего не сделала этому человеку, чтобы она сказала "нет""*(531).

Не менее сложная задача стоит перед защитником, когда присяжных заседателей необходимо убедить в том, чтобы они признали заслуживающим снисхождения в целом добропорядочного, но социально незрелого, необразованного и нравственно невоспитанного подсудимого, впервые совершившего опасное преступление под давлением крайней нужды и других неблагоприятных внешних обстоятельств.

В качестве примера эффективного решения защитником этой задачи при помощи образных средств (сравнения) можно привести следующий фрагмент из речи С.А.Андреевского по делу крестьянского парня Зайцева, совершившего убийство с целью ограбления после того, как купец Павлов выгнал его с работы, оставив без угла, без крова, без средств существования (за пять лет до совершения этого преступления Зайцев вместе с другими мальчиками был привезен в Петербург из деревни земляком-извозчиком и устроен на работу в башмачную лавку к купцу Павлову, у которого по контракту должен был прожить пять лет на всем готовом, а затем получать жалованье): "...Человек, брошенный на улицу, это все равно что блуждающая звезда, которою ничто не управляет: она может своим ударом разрушить всякое препятствие на своем пути и сама об это препятствие разрушиться. Мысли такого человека не текут подобно нашим. Человеческие правила, понятия о долге кажутся ему чем-то исчезнувшим в тумане: он слышит шум, он видит огромные дома или лица прохожих, но той мягкой точки зрения, с которой на все это смотрим мы, у него нет... Будущая неделя, месяц, год - для него такие страшные призраки, что он об них не смеет и подумать: он отгоняет от себя попытку заглянуть в них, хотя знает, что они наверное настанут. И вот такой-то внутренний мир носил в себе Зайцев, когда он очутился... без угла и крова среди улиц Петербурга"*(532).

В состязательном уголовном процессе в судебной речи сравнения, ирония и другие образные средства используются не только для того, чтобы привлечь внимание слушателей к мыслям, доводам, доказательствам, на которых основана позиция оратора, но и для того, чтобы обратить их внимание на несостоятельность мыслей, доводов и доказательств, лежащих в основе позиции его процессуального противника.

Этим искусством в совершенстве владел "король русской адвокатуры" В.Д.Спасович. Так, по делу Н.Андриевской он обратил внимание на несостоятельность заключения медицинской экспертизы по нескольким существенным фактам, что вызывало сомнение в компетентности экспертов. При этом Спасович заметил, что раз эксперты ошиблись в нескольких фактах, то обаяние их авторитета пропало, так как "авторитет есть нечто цельное, как заговор. Раз в одном пункте его провалишь, он провалится и во всей своей целости"*(533).

В речи по другому делу Спасович искусно применил иронию, прикрытую внешней учтивостью тонкую насмешку над несостоятельными доводами его процессуального противника: "Сами ответчики не могут отрицать, что нет ни одной черты в первой части заключения, которая бы не была живьем взята из источников. Они в претензии только за то, что в эту картину не внесены все те показания, которые удостоверяют, что хотя мозг у Терпигорева был атрофирован, размягчен, но этот мозг не вполне бездействовал, что Терпигорев все-таки до конца жизни своей говорил, ходил, сопротивлялся, когда его заставляли делать то или другое. Но с этим, господа судьи, и мы вполне согласны; мы сами не отрицаем того, что Терпигорев до конца своей жизни говорил, хотя запинаясь, отвечал, хотя некстати, ходил, хотя спотыкаясь, брал вещи, хотя они у него из рук валились, чего-то желал, хотя окружающие могли им управлять, как двухлетним ребенком"*(534).

В этом фрагменте Спасович удачно применил не только один из тропов (образных средств) - иронию, но и одну из риторических фигур - антитезу, что способствовало повышению доказательности речи, а также решению и других задач убеждения (расположить к себе тех, перед кем мы выступаем, и направить их мысли в нужную для дела сторону*(535)).

Таким образом, для эффективного решения этих трех взаимосвязанных задач образные средства (тропы) должны применяться в оптимальном сочетании с риторическими фигурами.

Риторические фигуры (фигуры речи) - это особые стилистические обороты, служащие для усиления образно-выразительной стороны высказывания и его семантически-стилевой организации*(536). Говоря словами П.С.Пороховщикова, фигуры речи - это "курсив в печати, красные чернила в рукописи"*(537).

В процессе произнесения и восприятия речи риторические фигуры выступают в роли своеобразных "манков", привлекающих внимание и возбуждающих интерес слушателей, активизирующих у них логическое и образное мышление, воображение, логическую и образную память. С этой целью в судебной речи используются такие фигуры, как повтор, антитеза, предупреждение, вопросно-ответный ход, риторический вопрос и фигура умолчания.

Наиболее распространенной фигурой являются речевые повторы. Этот прием был хорошо известен еще античным ораторам, о чем свидетельствуют слова из трактата Деметрия "О стиле": "Для ясности часто требуется повторить одно и то же..."*(538) При правильном расположении повторяемых слов повторение одного и того же придает фразе не только ясность, но и значительность, что делает высказывание более убедительным, поскольку, как отмечал Аристотель, "...в речи, как в угощении: малое (количество блюд) может казаться большим... если их умело расположить... повторение одного и того же слова способствует величавости речи.., повторенное слово... придает фразе значительность"*(539)

Этому способствует и повторение одних и тех же мыслей новыми речевыми оборотами с использованием разнообразных слов и словосочетаний, подчеркивающих различные оттенки и нюансы высказываемой мысли. По мнению Р.Гарриса, такие речевые повторы обеспечивают убедительность речи тем, что "основная мысль повторяется не повторением слов, а новыми, изящными оборотами, и благодаря этому вместо одной мысли в словах... как будто слышны две или три"*(540).

Речевые повторы и обусловленный ими "стереоэффект", как бы умножающий количество высказанных мыслей, создают комфортные психологические условия для усвоения присяжными наиболее важных мыслей, соображений оратора. "...Необходимо повторять ваши соображения, пока присяжные не освоят их. Это надо делать, меняя выражения и оборот мыслей. При этих условиях повторение будет приятно, а не утомительно"*(541), - писал Гаррис. Это способствует завоеванию не только умов, но и сердец присяжных заседателей, предупреждению их утомления.

На действенность этого риторического приема указывал и П.С.Пороховщиков: "...отдых вниманию присяжных следует давать не бесцельными рассуждениями, а повторением существенных доводов в новых риторических оборотах"*(542).

Для разработки таких оборотов используются синонимы - слова, выражающие одно и то же понятие, тождественные или близкие по своему значению, которые отличаются один от другого или оттенками значения, или стилистической окраской (и сферой употребления), или одновременно обоими признаками*(543).

Способность синонимов выявлять и оттенять различные аспекты речи отмечал еще Аристотель: "...одно слово более употребительно, более подходит, скорее может представить дело перед глазами, чем другое. Кроме того, и разные слова представляют предмет не в одном и том же свете..."*(544)

Каждый из синонимов, отличаясь оттенком значения, выделяет какую-то одну особенность предмета, явления или какой-то признак действия, а в совокупности синонимы способствуют более глубокому, всестороннему описанию явлений действительности*(545), что повышает убедительность речи. М.И.Скуленко отмечает, что повторение одного и того же факта или суждения другими словами-синонимами "...позволяет избежать тавтологии и в то же время дает возможность использовать все убеждающие свойства повторения - привлечение внимания к доказываемой мысли, облегчение понимания и усвоения знаний, закрепление информации в памяти"*(546). Наиболее важные мысли можно повторить и в одних и тех же словах, в кратких стереотипных выражениях. "Для убеждения на уровне мышления, - пишет М.И.Скуленко, - предпочтительна не только стереотипность, но и максимальная упрощенность. Лаконичные, простые, доходчивые фразы легче усваивать без усилий рационального осмысления"*(547).

Для того чтобы одни и те же слова и фразы не надоедали, их следует располагать по-разному - в начале или в конце предложений, отрывков, в одной или двух стоящих рядом фразах, что придает речи большую выразительность, привлекательность, убедительность. Не случайно Цицерон среди красот речи, которые порождаются сочетанием слов, особо выделял различные речевые повторы: "Они состоят в том, чтобы повторять и удваивать слова; или возвращать их в слегка измененном виде; или начинать несколько раз с одного и того же слова, или кончать таким образом, или вместе и начинать и кончать; или добавлять повторение в начале, или помещать его в конце; или два раза подряд употреблять одно и то же слово в различных значениях; или заканчивать ряды слов одинаковыми падежами или окончаниями... или несколько раз повторять одно и то же слово в разных падежах... чтобы одно и то же содержание повторялось в разной форме"*(548).

В состязательном уголовном процессе в судебной речи особенно важное значение имеют повторяемые слова и словосочетания, выполняющие функцию лейтмотива, главной идеи предмета спора. В процессе восприятия и переработки повторяемых слов и словосочетаний, выполняющих функцию лейтмотива, эти речевые повторы "...обрастают ассоциациями и приобретают особую идейную, психологическую и символическую глубину"*(549), что создает прочную основу восприятия содержания речи.

Для активизации познавательных и эмоциональных процессов присяжных заседателей в судебной речи могут использоваться антитеза, предупреждение, вопросно-ответный прием, риторический вопрос.

Антитеза - это риторическая фигура, в которой для усиления выразительности речи резко противопоставляются противоположные явления, понятия и признаки. "Главные достоинства этой фигуры заключаются в том, - писал П.С.Пороховщиков, - что обе части антитезы взаимно освещают одна другую; мысль выигрывает в силе; при этом мысль выражается в сжатой форме и это тоже увеличивает ее выразительность"*(550).

Наглядное представление об этом дает следующий фрагмент из речи Цицерона против Луция Сервия Катилины, возглавившего заговор с целью насильственного захвата власти. Обращаясь к квиритам (полноправным римским гражданам), Цицерон сказал: "...На нашей стороне сражается чувство чести, на той - наглость; ...здесь верность, там - обман; здесь - доблесть, там - преступление; здесь - непоколебимость, там - неистовство; здесь - честное имя, там - позор; здесь - сдержанность, там - распущенность; словом, справедливость, умеренность, храбрость, благоразумие, все доблести борются с несправедливостью, развращенностью, леностью, безрассудством, всяческими пороками; наконец, изобилие сражается с нищетой, порядочность - с подлостью, разум - с безумием, наконец, добрые надежды - с полной безнадежностью"*(551)

Элементы смыслового противопоставления могут содержаться и в других риторических фигурах, например в предупреждении. Предупреждение - риторическая фигура, которая состоит в том, что оратор, прогнозируя возражения слушателей или какого-либо оппонента, упреждая, опережая их, сам себе возражает от лица слушателей или оппонента и опровергает эти возражения от своего имени*(552). Благодаря этому приему речь приобретает форму диалога, что способствует активизации внимания, мышления, воображения и памяти слушателей.

Диалогизации монологической речи и повышению внутренней активности слушателей способствуют и такие риторические приемы, как вопросно-ответный ход и постановка риторических вопросов.

Вопросно-ответный ход - риторическая фигура, которая заключается в том, что оратор задает себе и слушателям вопросы и сам на них отвечает.

Наглядным примером искусного использования этого приема для построения убедительной судебной речи является следующий фрагмент из речи С.А.Андреевского по упомянутому выше делу Зайцева, который после его изгнания купцом Павловым оказался без крова и средств существования, что подтолкнуло его к совершению убийства с целью ограбления: "...Что же теперь ему оставалось предпринять? Поступить на другое место? Для этого нужны знакомства - их у него не было. Родных, которые бы приютили, не было также... Ехать в деревню? Но каково туда появляться и что там с собою делать? Не забудьте, господа присяжные заседатели, что все эти вопросы должен был обсуждать Зайцев, будучи брошенным на улицу"*(553).

Среди современных российских судебных ораторов этот риторический прием искусно использовал адвокат Я.С.Киселев, о чем свидетельствует следующий фрагмент из его речи: "Фельетон приобщен следователем к делу. Зачем? Как доказательство? Фельетон им служить не может. Приобщен как мнение сведущего лица? И это невозможно, если следовать закону. Для чего же фельетон приобщен? Неужели для эдакого деликатного предупреждения судьи: "Вы, конечно, свободны вынести любой приговор, но учтите, общественное мнение уже выражено"? Нет, не могу я допустить, что обвинительная власть пыталась таким путем воздействовать на суд. Так для чего же приобщен фельетон? Неизвестно"*(554).

Нетрудно заметить, что в этом фрагменте речи вопросно-ответный ход искусно сочетается с еще одной риторической фигурой - риторическим вопросом.

Риторический вопрос - это стилистическая фигура речи, которая состоит в том, что оратор эмоционально утверждает или отрицает что-либо в форме вопросов, но не отвечает на них*(555). Риторический вопрос рассчитан на то, что у слушателей сама собой возникнет мысль: "Ну разумеется, это так!"

В качестве примера можно привести фрагмент из речи Демосфена: "Разве не противозаконно, отказавшись от лишних расходов, требовать для себя участия в почестях, воздаваемых тем, кто несет эти расходы? Разве не противозаконно обвинять человека, взявшего на это подряд, в том, что корабль вовремя не был поставлен у причала, и в то же время требовать для себя благодарности за хорошо выполненную службу?"*(556)

Неожиданный перерыв мысли - риторическая фигура, которая заключается в том, что оратор неожиданно для слушателей прерывает начатую мысль, а затем, поговорив о другом, возвращается к недоговоренному ранее. Этот прием дает пищу не только вниманию, взбадривая и освежая его, но и любопытству, поддразнивая его, что способствует формированию у слушателей интереса к речи, поддержанию с ними психологического контакта, направлению их мыслей в нужную для дела сторону.

Этому служит и фигура умолчания - эффективный способ убеждения, который заключается в том, что оратор в своей речи не договаривает все до конца, не "разжевывает" присяжным заседателям очевидные мысли, конечные выводы, а только сообщает им веские фактические данные, которые на сознательном и подсознательном уровнях запускают логический механизм мышления таким образом, что присяжные самостоятельно, путем собственных размышлений и сопутствующих им подсознательных интеллектуальных и эмоциональных ассоциаций приходят к прогнозируемым судебным оратором конечным выводам.

Эта риторическая фигура, основанная на понимании общих психологических свойств человеческой природы, была хорошо известна древним ораторам. Античный риторик Деметрий в своем трактате "О стиле", комментируя слова древнего оратора Феофаста о том, что не следует дотошно договаривать до конца все, но кое-что оставлять слушателю, чтобы он подумал и сам сделал вывод, писал: "Ведь тот, кто понял недосказанное вами, тот уже не просто слушатель, но ваш свидетель, и притом доброжелательный. Ведь он самому себе кажется понятливым, потому что вы предоставили ему повод проявить свой ум. А если все втолковывать слушателю, как дураку, то будет похоже, что [вы] плохого мнения о нем"*(557).

На высокую эффективность фигуры умолчания обращал внимание и Р.Гаррис: "Существует способ повлиять на ум присяжных, нимало не подавая виду об этом, и этот способ самый успешный из всех. Все люди более или менее склонны к самомнению, и каждый считает себя умным человеком. Каждый любит разобраться в деле собственными силами: всякому приятно думать, что он не хуже всякого другого умеет видеть под землею... Когда вы хотите произвести особенно сильное впечатление на присяжных каким-нибудь соображением, не договаривайте его до конца, если только можете достигнуть своей цели намеком; предоставьте присяжным самим сделать конечный вывод"*(558).

Эффект внушаюшего убеждения обеспечивает и применение риторической фигуры в виде словесных оборотов типа "я не уверен", "не кажется ли вам", "нам всем ясно", "нет сомнения" и т. п. Как отмечают теоретики красноречия, в подобных словесных оборотах "есть доля невинного внушения"*(559), которое проявляется только тогда, когда эта риторическая фигура соответствует речевой ситуации.

Здесь мы подошли к рассмотрению еще одного важного коммуникативного качества языка, от которого зависит эффективность убеждающего воздействия судебной речи в состязательном процессе с участием присяжных заседателей.

Уместность речи - это такой подбор, такая организация средств языка и речи, которые больше всего подходят для ситуации высказывания, отвечают задачам и целям общения, содействуют установлению и поддержанию психологического контакта между говорящим и слушающим*(560).

При разработке и произнесении искусной судебной речи самое трудное заключается в том, чтобы на протяжении всей речи иметь в виду, что и как (в частности, в каком стиле) уместно говорить в каждой ее части с учетом существа дела (предмета спора между обвинением и защитой), особенностей лиц, говорящих в суде и воспринимающих сказанное. Об этом Цицерон пишет: "Как в жизни, так и в речи нет ничего труднее, как видеть, что уместно... Не для всякого общественного положения, не для всякой должности, не для всякого возраста, не для всякого места и момента и слушателя подходит один и тот же стиль, но в каждой части речи, так же как и в жизни, надо всегда иметь в виду, что уместно: это зависит и от существа дела, о котором говорится, и от лиц, и говорящих, и слушающих"*(561).

В судебной речи неуместны пышные фразы и выражения, придающие ей цветистый стиль, внешний лоск, поскольку они своей непривычностью затемняют смысл и создают впечатление неестественности, что разрушает убедительность. На это обращал внимание еще Деметрий: "[Что же касается] убедительности, то [ее составляют два] качества: ясность и привычность. Действительно, все неясное и непривычное не убеждает. А потому, если речь преследует цель быть убедительной, слова в ней должны подбираться не слишком высокие и пышные"*(562). О том, что высокопарность и изощренность речи, излишний блеск слов разрушают естественность и убедительность речи, писал и другой античный риторик - Квинтилиан: "Там, где напоказ выставляется искусство речи, обычно предполагается недостаток истины"*(563).

Квинтилиан полагал, что применение в речи "цветов красноречия" только тогда соответствует требованиям здравого смысла, когда они применяются умеренно и уместно, когда они украшают и оживляют речь, услаждают слух и возбуждают эмоции аудитории, подкрепляя тем самым доказательства в суде*(564). По мнению Квинтилиана, императивам здравого смысла соответствует только красноречие, следующее принципу золотой середины: "Пусть красноречие будет великолепно без излишеств, возвышенно без риска... богато без роскошества, мило без развязности, величаво без напыщенности: здесь, как во всем, вернейший путь - средний, а все крайности- ошибки"*(565).

Во-первых, такой умеренный стиль для судебного высказывания оптимален потому, что он в наибольшей степени соответствует предмету речи - изложению обстоятельств расследуемого события, содержащего признаки преступления, особенно когда речь идет о таких обстоятельствах, разукрашивать которые "цветами красноречия" было бы не просто неуместно, а вопиюще неестественно, кощунственно. "Красота и живость речи уместны не всегда, - писал П.С.Пороховщиков. - Можно ли щеголять изяществом слога, говоря о результатах медицинского исследования мертвого тела, или блистать красивыми выражениями, передавая содержание гражданской сделки? Быть не вполне понятным в таких случаях значит говорить на воздух"*(566).

Во-вторых, соблюдение в стиле речи принципа золотой середины уместно потому, что он соответствует среднему уровню развития обыкновенного здравомыслящего присяжного заседателя, позволяет любому оратору эффективно донести свою аргументацию до ума и сердца любого присяжного.

И наконец, в-третьих, речь, построенная в стиле золотой середины, соответствует среднему уровню развития большинства судебных ораторов, их реальным интеллектуально-духовным ресурсам, душевным качествам, что придает речи естественность, а значит, и убедительность. На это указывал еще Аристотель: "Душевными качествами [я называю] то, сообразно чему человек бывает таким, а не иным... и, если оратор употребляет выражения, соответствующие душевному качеству, он обнаруживает свой нравственный облик, потому что человек неотесанный и человек образованный сказали бы не одно и то же и не в одних и тех же выражениях"*(567).

Если слушатели ощущают, что речь оратора не соответствует его реальным душевным качествам, его истинному интеллектуально-духовному потенциалу и, для того чтобы произвести на них впечатление, он говорит чужими словами, "поет не своим голосом", то они не воспримут его убеждения, поскольку, как и любая фальшь, неискренность вызывает сомнение в нравственном облике оратора, его добропорядочности, надежности.

Но даже если интеллектуально-духовные ресурсы оратора дают ему моральное право отступить от принципа золотой середины и говорить с присяжными более высоким и изысканным стилем, прибегать к такому стилю чаще всего неуместно, потому что это может отрицательно повлиять на ясность и убедительность аргументации и разрушить психологический контакт с присяжными заседателями, чем непременно воспользуется здравомыслящий процессуальный противник.

Вот что говорит об этом С.Хрулев: "Сказать речь красноречиво, изящно и убедительно... может не всякий - это удел избранных лиц, талантов. Еще труднее сказать понятно изящную речь с оттенком социальным, философским, психологическим. Помимо того что усвоить такую речь могут только интеллигентные присяжные заседатели, нужно, чтобы оратор, кроме таланта, обладал серьезным образованием и большою эрудициею, ибо иначе речь его, несмотря на все свое изящество, будет бесцельна и только сконфузит своего автора: один насмешливый намек рушит всю речь, все произведенное ею впечатление. Между тем приходится наблюдать, что именно по громким делам обвинители и защитники, щеголяя пред публикой своим красноречием, пускаются в область психологии, философии, социологии и литературы и теряют под собою почву так, что образованный противник, который является по громкому делу, одним словом уничтожает впечатление такой речи. Нам помнится, как однажды после длинной философской речи прокурора защитник начал свою речь: "Я не так смел, чтобы на утлой ладье своих знаний пуститься по бурному морю философии. Пусть такая отвага будет уделом смелых, а я буду говорить вам о деле, ибо меня теперь интересует судьба подсудимого, а не социальные вопросы". Ясный намек вызвал у всех улыбку и разом уничтожил впечатление очень хорошей речи обвинителя. В конце концов, защитник "вырвал" нужное ему решение, ибо своею сжатой, короткой и понятной речью умел повлиять на присяжных, тогда как обвинитель своею длинной речью не достиг этого, будучи непонятым присяжными. "Во многоглаголии несть спасения""*(568).

В этом содержательном высказывании все точно, за исключением, может быть, только фразы, в которой Хрулев говорит о том, что своим намеком, вызвавшим у всех улыбку, защитник уничтожил "впечатление очень хорошей речи обвинителя". Представляется, что обвинительную речь, впечатление от которой оказалось легко разрушить одним лишь ироничным намеком защитника, едва ли можно назвать "очень хорошей", даже если она местами хороша, поскольку она не обладает по крайней мере четырьмя коммуникативными качествами, без которых речь не может оказать убеждающего воздействия, - ясностью, краткостью, выразительностью и уместностью. В данном случае "очень хорошей" скорее можно назвать речь защитника, поскольку она обладает всеми коммуникативными качествами, определяющими успех убеждающего воздействия, в том числе уместностью.

Уместность речи защитника проявилась в удачном применении иронии. Надо заметить, что ирония и другие формы юмора - это обоюдоострое оружие, с которым в суде присяжных следует обращаться очень осторожно, иначе оно, подобно бумерангу, может зацепить самого оратора, если он применит его неуместно, т.е. не считаясь с обстоятельствами и лицами, прежде всего с представлениями присяжных заседателей о приличном и уместном. На это обращал внимание К.Л.Луцкий: "В возражении иногда уместны бывают легкая ирония и благородная шутка, хотя величие и серьезность судебного процесса заставляют относиться крайне осторожно к такому способу борьбы и, пожалуй, на суде правильнее всего было бы не пользоваться им совсем. Тем не менее шутка и ирония являются иногда могущественным оружием и разбивают подчас самые хитроумные доказательства сразу и бесповоротно. Однако могущественно это оружие только тогда, когда им пользуются и весьма ловко, и очень кстати. В противном случае оно падает на голову неудачно применившего его и ранит больней, чем удар противника"*(569).

Чтобы избежать этого, легкую иронию и благородную шутку лучше всего применять так, как это советовал делать Цицерон, - в ответ на несправедливые выпады, необъективность, пристрастность, вздорность процессуального противника, свидетелей, для того чтобы лучше высветить их несостоятельность перед присяжными заседателями. Убеждающее воздействие на слушателей остроумных шуток, задевающих тех, кто их спровоцировал своей глупостью, вздорностью и пристрастностью, Цицерон объяснял тем, что "вообще больше внушает доверия то, что мы говорим в ответ на нападки, чем когда сами нападаем; во-первых, ответ требует большей сообразительности, а во-вторых, ответ для человека более пристоен- он показывает, что кабы нас не задевали, то и мы никого не тронули. Так вот у Красса в его речи все, что ни есть... остроумного, сказано лишь в ответ на выпады противника"*(570).

В ответ на несостоятельные и несправедливые выпады противника в судебной речи можно использовать и иронию, и сарказм, и каламбуры, и другие шутки. Это мастерски умел делать известный российский адвокат В.И.Жуковский. По свидетельству Л.Д.Ляховецкого, "сарказмы сыплются у Жуковского непринужденно в речи, произносимой тихо и с виду добродушно..:. В.И.Жуковский умеет улавливать комические черты в поступках людских, в нравах, в характерах, комбинировать их в комические картины и передавать их в неподражаемой игривости речи, усиливая ее впечатление соответственными жестами и движениями. "Жала" Жуковского боятся все противники. Бороться с ним довольно трудно. Он легко разрушает сильную аргументацию удачной шуткой, меткой остротой"*(571).

Например, вот как Жуковский ответил на сомнительные художественные "красоты" одного оратора, манерно живописавшего свою клиентку "среди майского аромата и весенних фиалок", в то время как речь шла о ее участии в подлоге векселей на значительную сумму. "Фиалки?.. Фиалки:?.. - с своеобразною своею комичною манерой произнес несколько раз В.И., как бы что-то нюхая в воздухе. - Да, милостивые государи, тут действительно пахнет... Только не фиалками, тут... подлогом пахнет"*(572). Нетрудно заметить, что остроумный каламбур прибавил речи Жуковского убедительности ровно столько, сколько отнял ее у речи его не в меру красноречивого оппонента. Сильный убеждающе-внушающий эффект этой шутки обусловлен тем, что она была применена уместно в ответ на то, что и объективно, и субъективно в восприятии присяжных является неуместным в суде, - на фальшь, натяжку, неискренность. Причем свою меткую остроту Жуковский произнес тактично, с использованием пристойных слов и выражений, не оскорбляющих нравственные представления и чувства и того, на кого эта шутка была нацелена, и тех, кто присутствовал в зале, особенно присяжных заседателей и председательствующего судью.

Здравомыслящий судебный оратор всегда должен мысленно примерять весомость и пристойность своих аргументов и усиливающий их убеждающий эффект "цветов красноречия", в том числе острот, не только на присяжных заседателей, но и на председательствующего, памятуя о том, что последний может остановить его поток красноречия и обратить внимание присяжных на его неуместность, другим способом оказать на них легальное влияние.

Не случайно Р.Гаррис рекомендовал относиться к председательствующему как к тринадцатому присяжному и даже с большим вниманием, "ибо случается, что, не успев склонить на свою сторону присяжных, вы все-таки можете выиграть, если убедили судью. Он может оказаться сильнейшим вашим сторонником; старайтесь поэтому привлечь все его внимание к вашим словам. Я слыхал недавно, как адвокат, проигравший дело, говорил своему счастливому противнику: "Вы выиграли, потому что присяжные пошли за судьей!" "Да, - ответил тот, - но судья-то пошел за мной". Если судья согласится с вашим толкованием закона или фактов, оно повторится и в ответе присяжных"*(573).

Но разумные юридические доводы обвинительной или защитительной речи могут не дойти до сознания судей, если они "приправлены" неуместными "цветами красноречия", оскорбляющими слух и человеческое достоинство участников рассматриваемой судебной драмы, или если еще на подступах к речи обвинитель или защитник своей неадекватной речевой деятельностью, например неуместным шутовством, уничтожили свою репутацию как оратора. Наглядное представление об этом дает живописный рассказ Цицерона: "Вот вышел крошечного роста свидетель. "Можно его допросить?" - говорит Филипп. "Только покороче", - говорит председатель суда, которому некогда. "Не беспокойся, - ответил тот, - я допрошу крошечку". Разве не смешно? Но заседавший судья Луций Аврифик был еще поменьше ростом, чем свидетель; вот все и засмеялись на судью: и острота получилась совсем шутовская"*(574). Неуместное и бестактное шутовство по поводу внешней непривлекательности свидетеля и судьи, вызвавшее у последнего негативизм, разрушило убедительность речи шутника-оратора еще до того, как она была произнесена.

В суде присяжных такой эффект могут вызвать любое бестактное слово или выражение обвинителя и защитника, любая их грубость, несдержанность, которые оскорбляют лежащие в основе здравого смысла и совести присяжных заседателей представления и чувства о том, что и в какой ситуации является пристойным и уместным и что является непристойным и неуместным. "По свойственному каждому из нас чувству изящного, - пишет П.С.Пороховщиков, - мы бываем очень впечатлительны к различию приличного и неуместного в чужих словах; было бы хорошо, если бы мы развивали эту восприимчивость и по отношению к самим себе"*(575).

Отсутствие такой восприимчивости, которую К.Л.Луцкий и другие теоретики судебного красноречия называли "ораторской предосторожностью"*(576), выражается в различных формах неадекватной, неуместной, бестактной речевой деятельности, своей резкостью и грубостью оскорбляющей слух и достоинство тех, о ком и для кого говорится речь. "Современные молодые ораторы, - писал П.С.Пороховщиков,- без стеснения говорят о свидетельницах: содержанка, любовница, проститутка, забывая, что произнесение этих слов составляет уголовный проступок и что свобода судебной речи не есть право безнаказанного оскорбления женщины"*(577). Такие грубые, бестактные высказывания, оскорбляющие чувство пристойности присяжных, вызывают у них негативизм к доводам оратора, что разрушает убедительность его речи уже при первом резком слове, даже если оно верно передает то, о чем говорится в речи. И наоборот, присяжные по достоинству оценят душевный такт и великодушие оратора, с большим вниманием и благосклонностью отнесутся к его доводам, если почувствуют, что он щадит человеческое достоинство и деликатное положение женщины, о которой ведет речь, и из уважения к присяжным и всем присутствующим в зале людям выражается о ней пристойно. ""Вы знаете, - говорил обвинитель, - что между Янсеном и Акар существовала большая дружба, старинная приязнь, переходящая в родственные отношения, которая допускает постоянное пребывание Янсена у Акар, допускает возможность обедать и завтракать у нее, заведовать ее кассой, вести расчеты, почти жить у нее". Мысль понятна без оскорбительных, грубых слов"*(578).

Такие пристойные словесные обороты повышают убедительность обвинительной и защитительной речей, поскольку усиливают доверие присяжных к оратору, формируют у них представление о его нравственной добропорядочности, об опрятности, о гуманном, справедливом, объективном отношении к людям независимо от их положения. А это психологически предрасполагает присяжных внимательно прислушиваться к мнению оратора и доводам, на которых оно основано, или, иначе говоря, обеспечивает эффект внушающего убеждения, помогает оратору склонять слушателей к своему мнению.

Все, что препятствует обвинителю и защитнику своей речью склонять присяжных заседателей и председательствующего судью к своему мнению, устанавливать и поддерживать с ними психологический контакт, доказывать, убеждать в правильности и справедливости этого мнения и подкрепляющих его доводов, формировать у присяжных психологическую готовность принять решение, соответствующее мнению оратора, - все это в судебной речи неуместно.

Особенно неуместны личные нападки на подсудимого, потерпевшего, свидетелей, стремление очернить, замарать, нравственно уничтожить свидетелей, выгодных для противной стороны, или, наоборот, приукрасить личные достоинства тех, чьи показания выгодны для оратора. К.К.Арсеньев в статье "Русское судебное красноречие" предостерегал обвинителей от этой ошибки: "Систематически возвышать или унижать свидетелей и экспертов, смотря по тому, показывают ли они в пользу обвинения или защиты, значит рисковать потерей доверия со стороны присяжных. Явная натянутость доводов, приводимых с целью дискредитирования или превознесения свидетелей, может подорвать все остальные основы обвинения; сомнение, однажды возбужденное, может идти все дальше и дальше- и не остановится даже перед тем, чего ему не следовало касаться"*(579).

Этому способствует и слишком заметное желание добиться обвинения. "Как только в ваших словах будет заметно желание добиться обвинения, - писал Р.Гаррис, - присяжные начнут подозревать вас или вашего доверителя в мстительности; это худшее, что только может случиться со свидетелем или со стороною"*(580). Такое впечатление, вызывающее в присяжных сильное сомнение в объективности и беспристрастности обвинителя и разрушающее убедительность его речи, обычно провоцируется чрезмерной страстностью и раздражительностью оратора. Подчеркивая неуместность такой раздражительности, поскольку она находится в вопиющем противоречии с истинными целями обвинения, представлениями и чувствами присяжных о пристойности и справедливости обвинительной речи, Гаррис писал: "Нет ничего хуже этого как с точки зрения чистой справедливости, так и в практических целях. Тот, кто вносит страстность в обвинение, вызывает противоположное отношение к подсудимому со стороны присяжных. Уважение к тому, что называется fair play*(581), возмущается при виде попыток добиться осуждения человека посредством декламации и резких слов. Виновен он или нет - вот в чем вопрос. Вы не призваны громить преступление; если есть преступление, конечно, есть и преступник; но оно не будет хуже, злее, как бы вы ни громили против него. Вы не призваны громить и подсудимого. Он может быть невиновен; что же вы будете нападать на невиновного человека? Он может быть и виновен; что же, вы - судья его или палач?

Он не станет лучше, не станет хуже; ни преступление не сделается более безнравственным, ни обвинение тверже установленным от декламации и раздражения. Не раздражайтесь, когда обвиняете, вы можете только проиграть от этого. Я знал случаи оправдания подсудимых вследствие слишком настойчивого стремления... добиться обвинения..."*(582). Это окончательно подрывает убедительность обвинительной речи, определяет ее неспособность повлиять на формирование внутреннего убеждения присяжных по вопросам о виновности.

Разрушающие убедительность речи декламация на повышенных тонах, страстность, громкие, резкие раздражительные выражения неуместны не только в обвинительной, но и в защитительной речи. Еще раз сошлюсь на авторитетное свидетельство Гаppиca: "Сдержанность в обращении всегда ближе ведет к цели, чем шумливость. Я не знаю дел, выигранных шумом и треском; в пене у рта нет веса, в яростных словах нет силы... крик никого не убеждает; он притупляет слух присяжных, а иногда и вовсе оглушает их. Никогда не приходилось мне наблюдать, чтобы громовые речи адвокатов имели успех у присяжных, разумею - в пользу их клиента"*(583).

Громовые речи защитника не оказывают убеждающего воздействия на присяжных даже тогда, когда "гром и молния" раздаются в ответ на несправедливые выпады необъективного обвинителя и защитник проникнут искренним негодованием по поводу бестактности своего процессуального противника. Здравый смысл подсказывает, что в таких случаях защитнику не стоит разражаться праведным гневом, поскольку бестактность обвинителя и без того по достоинству будет оценена присяжными, причем в тем большей степени, чем более достойно, спокойно, сдержанно, корректно и умеренно прозвучали возражения со стороны защиты. Ведь тогда убедительность речи защитника возрастает еще и за счет контраста с непристойной речью обвинителя. Это хорошо понимали античные ораторы, о чем свидетельствует замечание Цицерона о том, что если не обращать внимания на слишком язвительные и оскорбительные нападки в речи противника, терпеливо сносить их, чтобы в запальчивости не забыть о деле, то можно добиться еще и того, что "всякий, кто меня поносит, кажется задирой и чуть ли не сумасбродом"*(584).

Присяжные в высшей степени восприимчивы не только к непристойной грубости и раздражительности судебного оратора, но и к его непристойной вежливости, которая также разрушает убедительность судебной речи. Для фактического обоснования этой несколько парадоксальной мысли будет уместно привести еще одну подробную цитату из книги П.С.Пороховщикова, которая потребуется также и для того, чтобы психологически подготовить читателя к анализу еще одного важного коммуникативного качества речи, обеспечивающего ее убедительность: "...Ненужная вежливость также может резать ухо и, хуже того, может быть смешна. Нигде не принято говорить: господин насильник, господин поджигатель. Зачем же государственному обвинителю твердить на каждом шагу: "господин Золотов" о подсудимом, которого он обвиняет в подкупе к убийству? А вслед за обвинителем защитники повторяют: "господин Лучин", "господин Рапацкий", "господин Киреев". Рапацкий - это слесарь, Киреев - булочник, напавшие на Федорова; Лучин - приказчик Золотова, нанявший их для расправы с убитым; "господин Рябинин" - это швейцар, указавший им на Федорова; "господин Чирков" - извозчик, умчавший их после рокового удара. В уголовном споре, когда поставлен вопрос - преступник или честный человек, нет места житейским условностям и несвоевременная вежливость переходит в насмешку. Но для одного из защитников и вежливости оказалось мало. Надо заметить, что, за исключением Рябинина, все подсудимые на судебном следствии признали, что Киреев и Рапацкий были подкуплены Золотовым и Лучиным, чтобы отколотить Федорова, а Чирков - чтобы увезти их после расправы с ним. На предварительном следствии Золотов, Рапацкий и Чирков признали, что было предумышленное убийство. Киреев ударом палки оглушил Федорова, его товарищ Рапацкий всадил ему в грудь финский нож по самую рукоятку. В порыве вдохновения один из защитников восклицал: "Чирков - это славный, симпатичный юноша! Киреев - это добрый, честный труженик! Лучин - это милый, хороший мальчик!", а старший товарищ оратора кончил свою речь таким обращением к присяжным: "Небесное правосудие совершилось", т. е. среди бела дня за несколько рублей зарезали человека; "совершите земное!", скажите: виновных нет..."*(585)

Ироничный комментарий Пороховщикова по поводу неуместного употребления обвинителем, а вслед за ним и защитниками формально вежливых слов и оборотов речи, уместных в повседневной жизни, но непристойно, издевательски звучащих в зале суда, поскольку они не соответствуют предметам, обстоятельствам и лицам, о которых ведется речь, очень точно передает не только неуместность, но и неискренность судебной речи и то, что этот диссонанс окончательно разрушает ее убедительность.

Под влиянием этого вопиющего речевого диссонанса здравый смысл и совесть присяжных заседателей внутренне бунтуют, противятся и невольно приходят к выводу: "Не верю!" Для того чтобы судебная речь не вызывала такой внутренней реакции, разрушающей убедительность высказанных оратором положений и доводов и препятствующей его стремлению склонить присяжных к своему мнению, речь должна обладать еще одним коммуникативным качествомискренностью.

Сразу же замечу, что в известной мне литературе по культуре речи это коммуникативное качество речи не выделяется и не определяется. Между тем оно имеет очень важное значение для обеспечения убедительности речи, особенно защитительной речи в суде присяжных.

"Говоря перед судьями, в особенности в трудных делах, я всегда чувствовал, - писал С.А.Андреевский в работе "Об уголовной защите", - что мне прежде всего нужно было бороться с как бы уже готовым недоверием ко всему, что мне придется сказать. Являлась потребность убеждать судей самым тоном моей речи, что я не фигляр и не фокусник, намеревающийся незаметно отводить им глаза, а что я собеседник, желающий попросту помочь им в их задаче. Согласятся - хорошо, не согласятся - их воля. Поэтому мои слушатели вскоре испытывали полную свободу от всяких искусственных гипнозов, и с той минуты уже ни одно мое слово не пропадало даром. И я всеми своими нервами всегда старался до конца удержать за собою их доверие"*(586).

Основной "секрет" убедительности своих речей Андреевский объяснял тем, что он говорил перед присяжными заседателями искренне, выражая внутреннюю убежденность в правильности и справедливости своих положений и доводов: "Я просто не способен к лживым изворотам; мой голос помимо моей воли выдаст меня, если я возьмусь развивать то, во что не верю. Я нахожу всякую неправду глупою, ненужною, уродливою, и мне как-то скучно с нею возиться. Я ни разу не сказал перед судом ни одного слова, в котором бы я не был убежден"*(587).

Внутренняя убежденность в правильности и справедливости содержания речи психофизиологически обусловливает ее искренний тон, естественным образом выражающий подлинные мысли и чувства оратора, что вызывает эффект убеждающего внушения, сопровождающийся формированием у слушателей доверия к оратору, психологической предрасположенности склониться к его мнению, согласиться с его доводом. Наглядным подтверждением тому является случай, о котором рассказывает С.А.Андреевский: "Как-то в Вильне один из приятелей моего клиента после прений сказал мне: "Что бы о вас ни думали, но каждый, слушающий вас, поневоле чувствует: этот человек говорит правду". И ни от кого другого я не слышал отзыва более для меня ценного, более соответствующего тому, к чему я всегда стремился"*(588).

Здравомыслящий судебный оратор всегда старается искренним тоном речи вызвать у присяжных заседателей уверенность в своей правдивости еще и потому, что без этого невозможно побудить их не только к согласию с его мнениями и доводами, но и к решению вынести вердикт, соответствующий этим мнению и доводам.

Основываясь на критическом анализе высказываний Андреевского и других теоретиков и практиков судебного красноречия, можно сделать вывод, что сущность этого коммуникативного качества речи заключается в вызывающем доверие слушателей искреннем тоне речи, естественным образом выражающем подлинные мысли и чувства оратора, его внутреннюю убежденность в правильности и справедливости отстаиваемых им положений и доводов, что способствует формированию такой же внутренней убежденности у присяжных заседателей, их психологической готовности вынести решение, соответствующее позиции оратора.

На важное значение этого коммуникативного качества речи, вызывающего доверие и уважение к оратору, обращал внимание К.Л.Луцкий: "Нет нужды доказывать, насколько судебному оратору важно уважение и доверие судей и присяжных заседателей. "Доверие, - говорил Флери, - вызывает половину убеждения", и часто только благодаря его отсутствию оратору не удается достигнуть убеждения. Чтобы заслужить уважение и доверие, судебному оратору надлежит стремиться к тому, чтобы казаться всегда в своих речах просвещенным, искренним и добросовестным, ибо при отсутствии подобных качеств в речи оратор рискует потерпеть неудачу, пользуясь даже всеми другими средствами для убеждений"*(589).

Для адвокатов и прокуроров, выступающих в суде присяжных, особенно ценными являются замечания Луцкого о том, что присяжные обладают изумительной чуткостью к обнаружению притворства в судебной речи и что для них "притворство в речи - это маска духа"*(590). Предостерегая судебных ораторов от использования притворства как средства для обмана присяжных, Луцкий писал: "Могут быть, конечно, случаи, когда оно дает возможность ввести их в обман. Но обман этот будет случаен, и потому общие правила не могут считаться с ним. Для подражания и воспроизведения характера судебный оратор должен иметь достойный образец в себе самом, он должен рисовать собственное сердце и говорить согласно своим чувствам, другими словами, ему необходимо быть достойным, чтобы уметь казаться таковым. "Наиболее верное средство казаться, - говорит Сократ, - это быть". В этом основа того уважения, которым пользуется судебный оратор, и того убеждения, которое вызывает он".

Неискренний тон судебной речи, разрушающий ее убедительность, обычно бывает следствием душевного нравственно-психологического разлада с самим собой. "Человек лжет в жизни вообще часто, - писал А.Ф.Кони, - а в нашей русской жизни и очень часто, трояким образом: он говорит не то, что думает, - это ложь по отношению к другим; он думает не то, что чувствует, - это ложь по отношению к себе, и, наконец, он впадает в ложь, так сказать, в квадрате: говорит не то, что думает, а думает не то, что чувствует. Присутствие каждого из этих видов лжи почти всегда чувствуется слушателями и отнимает у публичной речи ее силу и убедительность. Поэтому искренность по отношению к чувству и делаемому выводу или утверждению должна составлять необходимую принадлежность хорошей, т.е. претендующей на влияние, судебной речи. Изустное слово всегда плодотворнее письменного: оно живит слушающего и говорящего. Но этой животворной силы оно лишается, когда оратор сам не верит тому, что говорит, и, утверждая, втайне сомневается или старается призвать себе на помощь вместо зрелой мысли громкие слова, лишенные в данном случае внутреннего содержания"*(591).

По мнению Л.Е.Владимирова, искренность мысли и чувства оратора составляет самое главное внутреннее достоинство речи, определяющее ее способность "доказывать, убеждать, внушать, располагать, трогать"*(592), т.е. быть по-настоящему убедительной речью, пленяющей и умы, и сердца присяжных заседателей. "Что такое искренность мысли и чувства? Человек верит в свою мысль и действительно чувствует то, что он выражает. А верит он в свою мысль и чувствует то, что выражает, потому что он честен, потому что он не лицемер, потому что он верит в добро, в прекрасное, в справедливое:"*(593).

Одним из самых распространенных проявлений функциональной безграмотности как обвинителей, так и защитников является неискренний, ложный, напускной пафос, который особенно характерен для речей недалеких адвокатов, увлекающихся дешевым успехом у чувствительных дам из публики. Как остроумно заметил С.А.Андреевский, "...для защитника, который приучается выигрывать дела только темпераментом, ничего другого и не остается, как изображать волнение... Ибо если он попробует настоящим образом анализировать дело и станет говорить нечленораздельными периодами, то это выйдет у него так плохо, что не только присяжные заседатели, но и достолюбезные для него зрители из глубины залы слушать его перестанут"*(594).

Такая "чувствительная" манера никакого убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего не оказывает, поскольку их коробит от подобных актерских приемов, которые ими воспринимаются как неестественные. "Если попадаются присяжные, сколько-нибудь развитые и сознающие свое достоинство, - пишет Андреевский, - то, по моим наблюдениям, они, видя, что защитник впадает в театральные интонации, всегда испытывают некоторую неловкость и тотчас же либо опускают глаза, либо стараются глядеть по сторонам, чтобы не смущать защитника, прибегающего к ненужным пошлостям... И неужели наши уголовные адвокаты, расточающие дешевые эффекты перед публикой, никогда не чувствовали, что их важнейшие слушатели вовсе не нуждаются в этом напускном пафосе?"*(595)

Убедительность речи окончательно пропадает, когда судебный оратор неискренний тон своей речи пытается прикрыть фальшивой, неестественной мимикой, гримасами. "Гримасы лица очень близко подходят к телесному кривлянию, и нельзя не скорбеть о том, что они еще не вывелись в наше утонченно-воспитанное время, - писал Р.Гаррис. - Некоторые адвокаты обращаются к присяжным с таким искаженным лицом, как будто принятая ими на себя тяжелая задача причиняет им физическую боль. Другие стараются изобразить на своем лице величайшее презрение, гнев или насмешку. Но не всякому дано выражать свои чувства одним взглядом. Выражение лица есть отражение чувств человека; он не властен придать себе естественное выражение, если оно не явилось естественным путем, так же как нельзя придать живую улыбку лицу резиновой куклы... Ясно, что мы не обладаем умением в каждую данную минуту приводить в движение те именно мускулы, которые нужны, чтобы изобразить на своем лице известное выражение. Всякие попытки к этому не только смешны, но и бессмысленны. Я видел однажды, как адвокат сделал негодующее лицо, а у присяжных рот расплылся в улыбку до самых ушей. Он хотел играть, не будучи актером, и не сумел. Он, если можно так выразиться, дернул не за те мускулы и неожиданно для себя оказался шутом.

Люди по большей части столь плохие актеры, что не умеют подражать даже самим себе, когда хотят этого. Я видал другого адвоката, опускавшего голову и склонявшегося в сторону присяжных тем движением, которое, вероятно, внушило Диккенсу обозначение "присяжного изгиба", а потом выворачивал глаза кверху, чтобы наблюдать за произведенным эффектом; все это должно было обозначать пафос. Но это не вышло; остался дрянной актер перед насмешливыми зрителями. Игра, заметная для окружающих, - плохая игра. Заметная игра на суде, пожалуй, хуже всякой другой плохой игры. Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их доверие пропадает и они не станут слушать самых убедительных ваших соображений, самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет казаться им лишь самым лживым"*(596).

Таким образом, при ложном, напускном пафосе попытка скрыть неестественный тон речи при помощи неестественных телодвижений и неестественного выражения лица оборачивается тем, что критическая масса неестественности, как снежный ком, существенно возрастает за счет того, что к фальшивым чувствам прибавляются фальшивая мимика, гримасы лица и фальшивые театральные позы. Все это, вместе взятое, невольно, вопреки намерениям неискреннего оратора, выдает фальшивую внутреннюю маску неискренности, что подрывает доверие к оратору и окончательно разрушает убедительность его речи.

Этот конфуз обычно случается, когда оратор изменяет своим истинным мыслям и чувствам, так сказать, словесно прелюбодействует, лукавит, публично выражает мысли, в правильность и справедливость которых сам не верит, и чувства, которые он на самом деле не ощущает, не переживает, т. е. когда оратор внутренне не убежден, сомневается в правильности и справедливости того, в чем он пытается убедить присяжных заседателей. И наоборот, когда судебный оратор искренен, не лукавит перед своей совестью и присяжными заседателями, внутренне убежден в правильности и справедливости того, к чему хочет склонить присяжных, это невольно придает естественность и тону его речи, и его жестам, и его выражению лица, т. е. всему тому, по чему присяжные судят об искренности высказываемых оратором мыслей и чувств. "Если вы говорите с убеждением, - указывает Р.Гаррис,- а так должен говорить адвокат в каждом деле, - на чертах вашего лица безо всякого усилия с вашей стороны отразятся все те чувства, для передачи коих они призваны самой природой. И вы можете быть уверены, что, если не будете заниматься искусственной мимикой, вы никогда не дернете не за тот мускул"*(597).

Лишь тогда, когда присяжные чувствуют, что выражаемые обвинителем или защитником мысли, эмоции и чувства выстраданы его внутренним убеждением, и не сомневаются в их искренности, они психологически предрасположены внимать не только логическим доводам, но и эмоциям и чувствам оратора, сочувствовать и сопереживать им, что является одним из важнейших условий эффективного убеждающего воздействия на присяжных заседателей. Это происходит только тогда, когда эти чувства и эмоции имеют разумное основание. П.С.Пороховщиков, отмечая, что чувство может иметь разумное основание и может быть переносимым ветром перекати-полем, приводит мудрое высказывание английского теоретика красноречия Блэра: "Если мы хотим, чтобы вызванное нами чувство оказало более или менее продолжительное влияние на слушателей, то должны прежде всего подумать о том, чтобы склонить на свою сторону их рассудок и здравый взгляд на вещи... Надо доказать им, что имеются действительные и достаточные основания для того, чтобы они горячо приняли дело к сердцу. Надо, чтобы они имели перед собой логическое и нравственное оправдание чувства, ими овладевающего, и были уверены, что не ошибаются, отдаваясь ему"*(598).

Все это возможно лишь в том случае, если в речи содержится жизненный материал для возбуждения у присяжных заседателей определенных эмоций и чувств путем сообщения им фактов и соображений, активизирующих в их сознании и подсознании эмоциональные и интеллектуальные ассоциации, представления, которые постепенно настраивают их и вызывают соответствующие чувства и мысли, созвучные мыслям и чувствам оратора. "Если содержание речи, - говорит К.Л.Луцкий, - дает материал для возбуждения чувства, оратор не должен сразу, без всякой подготовки судей - присяжных заседателей- прибегать к тому; ему необходимо подойти к нему постепенно и ввести в него незаметно. Ему следует сначала привести факты, изложить свои соображения. Подготовленный таким образом ум легче дает себя увлечь. Такова система больших судебных ораторов. Они умеют вызвать наибольший подъем речью, каждому душевному движению предпосылая факты и соображения, из которых оно логически вытекает. Они развивают чувство постепенно, усиливают его, доводят до высокой степени напряжения... Оратор же, который без ясных для судей и присяжных мотивов неожиданно отдастся сильному волнению и будет стараться вызвать его у них, уподобится "пьяному среди трезвых", как говорит Цицерон. Это будет гром не по сезону"*(599). В таком положении и оказываются обвинитель или защитник, когда они прибегают к пафосу, не раскрыв в речи его разумных логических и нравственных оснований, фактов, соображений, рациональных доводов.

Таким образом, рациональные доводы необходимы в судебной речи для того, чтобы направлять в нужную для дела сторону и мысли, и чувства присяжных заседателей и председательствующего судьи. При этом в рациональных доводах нуждается больше всего сам оратор, поскольку, если он не будет опираться на истинные факты, соображения, то вызываемые им мысли и чувства и вся его речь потеряют искренность, а значит, и убедительность.

Даже при наличии весомых фактов, логически и нравственно оправдывающих выражение оратором определенных эмоций и чувств, излишне эмоциональная речь в суде присяжных не подобает ни обвинителю, ни защитнику, ибо невольно вызывает у присяжных сомнение в их объективности, беспристрастности и воспринимается как откровенное нравственно-психологическое вымогательство. "Тот, кто прямо просит их жалости, - писал Р.Гаррис, - плохой адвокат; а кто изображает им факты так, что вызывает у них сожаление к своему клиенту, тот - настоящий оратор. Этот знает людей, тот - нет. Одному вы сочувствуете, другого презираете"*(600).

Не случайно он предостерегал адвокатов от попыток оказать влияние на присяжных непосредственным обращением к их чувствам: "...прямое обращение к страстям присяжных неуместно и несправедливо. Они призваны решать дело не под влиянием страстей или чувства, и попытки к воздействию на них в этом направлении могут привести их к неверному решению. Вы имеете право искать сочувствие присяжных, но это следует делать фактами, а не продажной чувствительностью; только воздействие фактами на чувства есть законный прием адвокатского искусства и законное пользование властью красноречия; искусство заключается в том, чтобы представить факты в таком виде, чтобы они сделали то, что вам делать воспрещается... всякая попытка оказать влияние на присяжных непосредственным обращением к их чувствам неизбежно вызывает их неудовольствие"*(601).

Бурный натиск на эмоции и чувства присяжных заседателей вызывает неудовольствие не только у них, но и у председательствующего судьи. "Если обстоятельства дела сами по себе вызывают сочувствие присяжных к вашему доверителю, - указывает Гаррис, - вам нет нужды греметь в трубы, чтобы заявлять об этом во всеуслышание; если его нет, жалкие уловки затронуть это сочувствие останутся втуне; мало того, они могут вызвать в судье раздражение против вас, а иногда настроить его против вашего доверителя; вы можете быть уверены, что, проникнутый желанием быть справедливым по отношению к обеим сторонам, он всячески будет препятствовать вам выиграть дело каким-либо несправедливым преимуществом; если затем вы проиграете верное дело вследствие его стараний помешать вам выиграть его недостойным приемом, в этом будете виноваты вы, а не он"*(602).

Еще одним недостойным приемом, который придает обвинительной и защитительной речам неискренность, является лесть. Р.Гаррис в своей книге неоднократно предостерегал судебных ораторов от ее применения, так как она подрывает их моральный авторитет у присяжных заседателей: "Ничто не способно вызвать у присяжных более оскорбительного сознания вашего пренебрежения к их умственным силам, как лесть. Говоря о лести, я разумею грубые, недостойные приемы обращения вроде следующих: "Вы, как просвещенные люди..." ...Посмотрите внимательно на присяжных в ту минуту, когда адвокат силится убедить их, что они представляют из себя нечто выше обыкновенных смертных, и вы прочтете на их лицах то же выражение, с каким толпа слушает базарного торговца, расхваливающего свой товар. Слушатели отлично понимают, что им, как говорится, "втирают очки", но в последнем случае это забавляет их, не раздражая; в первом - они возмущены и смотрят на вас с пренебрежением, как на обманщика, который обмошенничал бы их, если бы только мог"*(603).

Для того чтобы наглядно показать, что эта "аллергическая" реакция окончательно подрывает интеллектуальный и моральный авторитет судебного оратора и разрушает убедительность его речи, уместно еще раз сослаться на авторитетное свидетельство Гарриса: "Стараясь расположить к себе присяжных, чтобы обеспечить себе их внимание, надо, как я уже говорил, остерегаться того, к чему слишком часто прибегают молодые адвокаты. Я говорю о лести. Надо помнить, что, сев на свои места в суде, присяжные остаются такими же людьми, какими были раньше. Человеку, уважающему свое достоинство, не подобает "гладить их по шерстке". Если вы станете толковать им, что они умные люди, как будто нужно напоминать им, что они не совсем дураки, вы внушите им далеко не лестное представление о вашем собственном уме и знании людей. Нет также никакой нужды объяснять им, что они англичане; они сами знают это; а если между ними есть люди других национальностей, им не слишком приятно будет слушать вас.

Нет нужды твердить им, что вы видите в них людей здравомыслящих; это также не слишком занимательно, и вы ничего не выиграете этим в их глазах. Надо убедить их, что вы рассуждаете здраво, а не они. Нет надобности также говорить о вашей уверенности в том, что они "честно и беспристрастно оценят обстоятельства дела"; это... самое жалкое пустословие. Заезженные выражения не производят впечатления на слушателей, напротив, раздражают их своей беспомощностью: они выдают бедность мысли и слога, изобличают полную несостоятельность говорящего. Есть ли смысл в том, чтобы рассуждать перед присяжными об их честности, точно кто-нибудь сомневается в ней или в их беспристрастии, как будто вы подозреваете в них сильное предубеждение в пользу вашего противника. Короче сказать, не следует давать присяжным основание думать, что вы собираетесь водить их за нос. Тот, кто станет убеждать их верить в самих себя, не покажется ли просто глупцом в их глазах? Куда лучше будет, если вы сумеете заставить их верить в вас"*(604).

Присяжные заседатели нравственно-психологически предрасположены верить судебному оратору, когда они не сомневаются в его нравственной добропорядочности и здравомыслии. Этому способствует еще одно важное коммуникативное качество речи - ее точность.

Точность речи заключается в соответствии высказывания замыслам говорящего или пишущего и явлениям действительности. Точность речи имеет особенно важное значение в законотворческой деятельности и юридической практике. "Неточное слово в праве, - писал А.А. Ушаков, - большое социальное зло: оно создает почву для произвола и беззакония"*(605).

Точность и ясность речи основаны на знании и понимании предмета и значений слов*(606), что, в свою очередь, зависит от интеллектуально-духовного потенциала судебного оратора, степени развития его естественной логической способности и жизненного опыта. "Что неясно представляешь, то неясно и выскажешь, - писал Н.Г. Чернышевский,неточность и запутанность выражений свидетельствуют только о запутанности мыслей"*(607). На это обращал внимание и В.Г. Белинский: "Слово отражает мысль: непонятна мысль - непонятно и слово... что прочувствует и поймет человек, то он выразит; слов недостает у людей только тогда, когда они выражают то, чего сами не понимают хорошенько. Человек ясно выражает, когда им владеет мысль, но еще яснее, когда он владеет мыслью..."*(608)

Точность особенно важна в судебной речи, о чем прекрасно сказал К.Л.Луцкий: "В судебной речи точность выражений есть правильность высшего рода. Она состоит в передаче мысли единственно свойственными ей словами. Мысли в судебной речи должны быть обозначаемы столь же точно, как и лица. Как лицо получает наибольшее отличие от других благодаря своему имени, так и каждая мысль должна отличаться от всякой другой точностью своего выражения. Выражение точное определяет мысль во всем ее целом, тогда как не вполне точное представляет ее лишь наполовину, а неточное и совсем извращает..."*(609)

Точность речи защитника и обвинителя основывается прежде всего на их фактической добросовестности, которая является одним из важнейших показателей их нравственной и профессиональной состоятельности, их умения вести честную состязательную борьбу в уголовном процессе. Вот что говорил по этому поводу Л.Е.Владимиров в своем "Пособии для уголовной защиты": "К судебной борьбе... нужно предъявлять одно безусловное требование: судебные деятели, юристы, специально готовящиеся служить правосудию, должны отличаться от политических и общественных дельцов одною чертою: самою высокою добросовестностью в изложении фактов. Адвокат должен быть нотариусом фактов"*(610).

К сожалению, об этом не всегда задумываются не только адвокаты, но и прокуроры, которые упражняются перед присяжными заседателями в хитрых уловках, замешанных на неточной, нравственно неопрятной речи. Об одной такой уловке рассказывает П.С.Пороховщиков: "...каждый раз, когда свидетель дает двоякую меру чего-либо, в словах сторон сказывается недостаток логической дисциплины. Свидетель показал, что подсудимый растратил от восьми до десяти тысяч; обвинитель всегда повторит: было растрачено десять тысяч, защитник всегда скажет: восемь. Следует отучиться от этого наивного приема; ибо нет сомнения, что судья и присяжные всякий раз мысленно поправят оратора не к его выгоде"*(611). Такие "мысленные поправки", изобличающие судебного оратора в фактической недобросовестности, разрушают убедительность речи тем, что внушают присяжным сомнение в достоверности и всех остальных фактов, доказательств. Обнаружив слабость, сомнительность, неточность каких-либо доказательств, фактов, присяжные свое недоверие к этим, говоря словами Р.Гарриса, "ненадежным проходимцам"*(612) предрасположены экстраполировать и на достоверные факты, доказательства: "Факты, сами по себе вполне заслуживающие уважения, пострадают в глазах присяжных вследствие своего соседства с теми, коих слабость и сомнительность... удалось изобличить"*(613).

Неточная речь, допущена ли она умышленно или по небрежности, подмечена ли она присяжными заседателями самостоятельно или с помощью внимательного процессуального противника, также ставит произнесшего ее оратора в положение изобличенного обманщика, с мнением и доводами которого люди меньше всего предрасположены считаться при разрешении своих важнейших дел; не посчитаются с ними и присяжные заседатели при вынесении вердикта.

Таким образом, неточная речь опасна для любого оратора, выступающего в состязательном уголовном процессе в суде присяжных, особенно для адвоката и прокурора. Обвинитель и защитник, которые неосмотрительно прибегают к этому оружию, рискуют потерять у присяжных кредит доверия. Как только это случится, обвинитель или защитник начинает существовать лишь формально, не оказывая на внутреннее убеждение присяжных по вопросам о виновности никакого влияния, особенно при доказывании в условиях информационной неопределенности.

Следовательно, чем меньшим количеством доказательств располагает судебный оратор для обоснования своей позиции, тем большее значение имеет точность его речи, проявляющаяся в фактической добросовестности, аккуратном обращении с фактами при их сообщении и интерпретации. Только тогда он может рассчитывать на то, что присяжные будут видеть в нем мудрого, надежного интерпретатора фактов дела, к позиции и доводам которого нужно внимательно прислушаться.

Так что лукавые адвокатские и прокурорские риторические уловки, в основе которых лежат фактическая недобросовестность, "страусиная хитрость", легкомысленный расчет "авось не заметят", неспособность предвидеть, как эти шитые белыми нитками хитрости "аукнутся" в душах присяжных и отразятся на судьбе потерпевшего и подсудимого, по-видимому, объясняются не только "недостатком логической дисциплины", но и вообще дефицитом здравого смысла, т. е. недостаточным развитием логической способности суждения и жизненного опыта.

Этот же недостаток является главной причиной еще одного вида неточности в речах судебных ораторов - небрежного, неряшливого слога. По свидетельству П.С.Пороховщикова, "неряшливость речи доходит до того, что образованные люди, нимало ни стесняясь и не замечая того, употребляют рядом слова, не соответствующие одно другому и даже прямо исключающие друг друга. Эксперт-врач, ученый человек, говорит: "Подсудимый был довольно порядочно выпивши, и смерть раненого, несомненно вероятно, последовала от удара ножом"; прокурор полагает, что "факт можно считать более или менее установленным"; защитник заявляет присяжным, что они имеют право отвергать всякое усиливающее вину обстоятельство, если оно является недоказанным или по крайней мере сомнительным. Говорят: "Зашить концы в воду"; прежняя судимость обвиняемого уже служит для него "большим отрицательным минусом". Председательствующий в своем напутствии упорно называет подсудимого Матвеева Максимовым, умершего от раны Максимова - Матвеевым и в заключение предлагает им такой вывод: "Факты не оставляют сомнения в том, что подсудимый является тем преступником, которым он действительно является". Такие речи хоть кого собьют с толку"*(614).

Проведенный анализ свидетельствует о том, что в состязательном уголовном процессе убедительность судебных речей сторон, в том числе и защитника, их способность в процессе доказывания донести до умов и сердец присяжных заседателей и председательствующего судьи свою позицию, доводы, аргументы, доказательства, на которых она основана, склонить профессионального и непрофессиональных судей к своему мнению, оказать легальное психологическое воздействие на формирование у них правильного внутреннего убеждения по вопросам о фактической стороне дела и виновности зависят от системы коммуникативных качеств судебной речи оратора, важнейшими из которых являются точность, искренность, уместность, выразительность, лаконичность при достаточной продолжительности, логичность, правильность и ясность.

Воздействие на слушателей этих коммуникативных качеств речи носит системный характер, т.е. каждое из них взаимосодействует проявлению других качеств речи и их интегральному воздействию на присяжных заседателей и председательствующего судью. Так, правильность речи является предпосылкой ее ясности, ясность помогает донести до слушателей логическую структуру, т.е. служит предпосылкой логичности речи, и т.д.

Только когда в защитительной речи адвоката проявляются все указанные коммуникативные качества, слово, как объективное явление и духовный символ, будет вызывать у присяжных заседателей и председательствующего судьи прогнозируемый оратором резонанс, обеспечивающий доказательность речи и эффект внушающего убеждения, что способствует наилучшему решению трех взаимосвязанных задач, направленных на убеждение слушателя: доказать правоту того, что мы защищаем; расположить к себе тех, перед кем мы выступаем; направить их мысли в нужную для дела сторону.

Указанные коммуникативные качества, особенно ясность, правильность, логичность и точность, должны проявляться и в судебной речи председательствующего судьи - при разъяснении им присяжным заседателям их прав и обязанностей, а также при произнесении напутственного слова.

Отсутствие или слабая выраженность одного или нескольких указанных коммуникативных качеств разрушают убедительность судебной речи, подрывают деловой и моральный авторитет адвоката, снижают его способность оказывать посредством речи легальное воздействие на выработку коллегией присяжных заседателей качественного вердикта в соответствии с позицией защиты, особенно когда речам защитника недостает точности и искренности. Отсутствие точности и искренности, даже при наличии других коммуникативных качеств, превращает ораторское искусство в "плутовское красноречие", которое И.Кант называл "искусством уговаривать", т. е. вводить в заблуждение с помощью "красивой видимости... для того, чтобы настроить души до того, как они вынесут свое суждение в пользу оратора..."*(615).

6.5 Реплика защитника как процессуальное средство убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью

В процессе полемики участников прений сторон в суде с участием присяжных заседателей удачная реплика по своему убеждающему воздействию может даже превосходить основную речь. Как отмечал Л.Е.Владимиров, "в репликах стороны, избавившись от разных украшений, свойственных первым речам, вступают в настоящий бой доказательствами и аргументами. Часто в репликах силы сторон развертываются с особой энергией, и нередко реплики играют более важную роль, чем первые речи"*(616).

Для обеспечения достаточного убеждающего воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью защитнику при выступлении с репликой следует придерживаться следующих требований, выработанных наукой и практикой:

1. В начале своего выступления с репликой адвокату следует возвратиться к тому положению своей речи, по поводу которого государственный обвинитель выступил с репликой. В случае неверного понимания прокурором отдельных положений речи защитник должен в ясных выражениях объяснить сущность своих высказываний.

2. В реплике защитник должен придерживаться только спорных положений, не выходить за рамки вопроса, вызвавшего реплику государственного обвинителя. Выделив спорное положение, ставшее предметом полемики, адвокат должен повторить те аргументы, которые им были уже приведены в речи. Если убедительность их была поколеблена доводами прокурора, то защитнику следует привести новые аргументы в подтверждение своей точки зрения. Анализ несостоятельных аргументов процессуального противника должен быть проведен глубоко, всесторонне и убедительно.

3. В заключительной части реплики адвокату следует еще раз в систематизированном виде изложить свою позицию по спорному вопросу. Если же в реплике прокурора было справедливо обращено внимание на неэтичные высказывания со стороны защитника, то последнему следует принести свои извинения*(617).

4. Убеждающее воздействие реплики на присяжных заседателей и председательствующего судью возрастает, если она произносится сразу же в ответ на выступление процессуального противника в виде удачной импровизации*(618). Импровизация - вид и компонент сиюминутной публичной деятельности, в которой создается субъектно-объектный новый продукт. Она характеризуется экспромтным, новационным, неожиданным стилем поведения в изменяющихся условиях жизнедеятельности. В импровизации проявляется способность человека к перестройке своего поведения в изменяющихся условиях. Импровизация как условие и компонент творчества опирается на интуицию, а также на общекультурные и специальные знания, умения и навыки. Ораторы со времен античности и до наших дней используют элементы импровизации как средство воздействия на массы. Например, В. Д.Спасович, выступая по делу Овсянникова в качестве представителя лиц страхового общества, в ответ на упрек защитника Овсянникова, что он строит свои выводы на одних косвенных уликах, на чертах и черточках, ответил: "Н-да! Черты и черточки! Но ведь из них складываются очертания, а из очертаний - буквы, а из букв - слоги, а из слогов возникает слово, и это слово - поджог!"

5. При выступлении с репликой (так же, как и в защитительной речи) адвокат ни в коем случае не должен переносить критику на выступающего, его личность, унижать личное достоинство государственного обвинителя, потерпевшего и свидетелей и других участников процесса. На недопустимость и опасность для защиты подобных некорректных способов ведения полемики обращал внимание еще Цицерон: "А при ведении дел нам приходится соблюдать очень большую осторожность в каждом разделе речи, чтобы ни на что не споткнуться, ни на что не налететь. Свидетель часто бывает для нас безопасен или почти безопасен, если только его не задевать; но нетпросит подзащитный, донимают заступники, требуют напуститься на него, изругать его, хотя бы допросить его; я не поддаюсь, не уступаю, не соглашаюсь, но никто меня даже не похвалит, ибо люди несведущие скорее склонны упрекать тебя за глупые слова, чем хвалить за мудрое молчание. А ведь беда задеть свидетеля вспыльчивого, неглупого, да и к тому же заслуженного: воля к вреду у него во вспыльчивости, сила в уме, вес в заслугах... Я не могу себе представить ничего более позорного, чем когда после каких-нибудь слов, или ответа, или вопроса следует такой разговор: "Прикончил!" - "Противника?" - "Как бы не так! Себя и подзащитного""*(619).

6. Выступая с репликой, адвокат обязан быть сдержанным, полемику надо вести в корректной форме, "рассудительным", спокойно-уверенным тоном. С.И.Поварнин в своей книге*(620) отмечает, что такая манера ведения полемики оказывает сильное убеждающее воздействие не только на оппонента, но и на слушателей: "Спокойная, уверенная и рассудительная аргументация нередко действует удивительно убеждающе. Особенно мне приходилось наблюдать это на уличных маленьких митингах. Спорят, вопят, волнуются. И вот подходит и вмешивается какой-то "гражданин", с безмятежным спокойствием ставит вопрос, медленно вытягивая из кармана портсигар. Чтобы закурить папиросу. Уже один его "рассудительный", спокойно-уверенный тон действует приятно на разгоряченные умы, как холодный душ на разгоряченное тело, и импонирует слушателям. Если человек при этом достаточно умен и "умеет говорить" языком, понятным такой аудитории, как эта, успех его почти несомненен. Уверенное спокойствие в таких случаях - огромная сила. Вообще хороший спор требует прежде всего спокойствия и выдержки. Горячий спорщик, постоянно впадающий в возбужденное состояние, никогда не будет мастером устного спора, каким бы знанием теории спора и логики он ни обладал, как бы остр ум его ни был" (выделено мной. - В.М.).

Не случайно Р.Гаррис рассматривал соблюдение защитником невозмутимого спокойствия в обращении на суде как один из элементов самой защиты, и далеко не последний: "Несокрушимое спокойствие есть венец человеческого самообладания и одно из существенных свойств хорошего адвоката. Ссылки на природную раздражительность, нервную впечатлительность, плохое пищеварение, роковую неудачу и тому подобное - все это никого не извиняет. Вашему клиенту необходимо спокойствие его поверенного, и он имеет право требовать, чтобы вы дали ему то, что ему нужно. У вас раздражительный темперамент - тем хуже для вас, но так или иначе вы обязаны владеть собою, пока участвуете в процессе. Нельзя даже допустить, чтобы окружающим показалось, что вы вышли из себя, потому что никто никогда не признает, что слова человека, потерявшего самообладание, вполне соответствуют его мыслям. Слушающие всегда производят некоторую "поправку" этой слабости. А коль скоро присяжным приходится делать такую поправку, вы уже потеряли шансы на успех и с ними в большинстве случаев погубили и своего клиента. Не следует упускать из вида и того, что присяжные бывают в высшей степени восприимчивы к раздражительности адвоката. Она передается им так же быстро, как домашним в семейном кругу... Будь у меня дело в суде, я предпочел бы скромного, но благодушного работника блистательному, но раздражительному адвокату. В первом случае, если мое дело надежное, я, вероятно, выиграю его; во втором - едва ли удастся не проиграть"*(621).

7. Убедительность выступления с репликой зависит от умения адвоката пользоваться и другими средствами "внешней убедительности", которые обеспечивают внушающее воздействие на оппонента и слушателей. По свидетельству С.И.Поварнина, "кто обладает громким, внушительным голосом, говорит спокойно, отчетливо, самоуверенно, авторитетно, имеет представительную внешность и манеры, тот обладает, при прочих равных условиях, огромным преимуществом в устном споре. Он невольно "импонирует", в большинстве случаев, и противнику. Кто глубоко и твердо убежден в том, за что спорит, и умеет выразить эту неколебимую твердость убежденным спором, манерой говорить и выражением лица, тот обладает тоже большой внушающей силой и "действует" даже на противника, особенно такого, у которого этой убежденности нет. Убедительный тон и манера говорить часто убедительнее самого основательного довода". И наоборот, "кто говорит слабым, нетвердым голосом, неуверенно, тот, при обычных обстоятельствах, теряет в споре перед слушателями, - все равно, из-за победы этот спор или же для убеждения"*(622).

6.6 Качества личности адвоката, определяющие его способность овладеть судебным ораторским искусством

Важнейшим качеством личности адвоката, от которого зависит его способность овладеть судебным ораторским искусством, выступить с убедительной защитительной речью и репликой, является его высокая общая культура. Известное высказывание А.Ф.Кони о том, что образованный юрист должен быть человеком, "в котором общее образование идет впереди специального"*(623), относится прежде всего к адвокату как судебному оратору.

Цицерон, отмечая важное значение высокой общей культуры для эффективного овладения основами ораторского искусства, писал: "Красноречием можно овладеть, лишь сравнявшись в знаниях с образованнейшими людьми"*(624). Особенно важное значение он придавал философскому и научному образованию оратора*(625).

"Основанием красноречия является философия... предмет этот весьма достоин познания: не зная его, сплошь и рядом допускаешь ошибки не только в жизни, но и в стихах и в прозе..."*(626);

"Оратор... без всестороннего научного образования не сможет иметь достаточных знаний и вкуса"*(627), не сможет овладеть предметом речи и содержательно разработать ее, ибо "речь должна расцветать и разворачиваться только на основе полного знания предмета"*(628).

На важное значение разносторонней научной подготовки для овладения основами ораторского искусства, умением построить, разработать и произнести искусную речь обращал внимание и М.В.Ломоносов: "Материя риторическая есть все, о чем говорить можно, т.е. все известные вещи в свете, откуда явствует, что, ежели кто имеет большее познание настоящих и прошедших вещей, т.е. чем искуснее в науках, у того большее есть изобилие материи к красноречию"*(629).

Разносторонняя научная подготовка, особенно философская, способствует развитию мышления судебного оратора, его способности генерировать конструктивные идеи, четко формулировать и излагать мысли в живой, свободной, импровизационной, экспромтной речи. Чрезвычайно ценной является мысль Г.Бетса о том, что ораторам, не умеющим "говорить речь, рассуждать... недостает не слов, а идей, и именно ясных идей"*(630) и что ораторская свобода речи "прежде всего есть способность созидать стройный ряд идей и располагать их во взаимной связи и зависимости. Она заключается гораздо больше в способности мыслить, чем говорить"*(631).

Когда мы проникаемся идеей, говорит Вольтер, хорошо овладели своей мыслью, она выходит из головы, вполне вооруженной подходящими выражениями, облеченной в подходящие слова, как Минерва, вышедшая из головы Юпитера в доспехах.

Таким образом, для овладения ораторским искусством адвокат не должен ограничиваться специальной юридической подготовкой, запасом знаний, полученных в средней школе и вузе. Едва ли способны быть настоящими судебными ораторами адвокаты, которые относятся к тому типу людей, о котором Козьма Прутков заметил: "Некоторые люди подобны колбасам: чем их наполнят - то и носят в себе всю жизнь".

Разумеется, судебный оратор должен обладать прежде всего основательной и всесторонней юридической подготовкой, т. е. высокой профессиональной культурой. Но она обязательно должна сочетаться с высокой общей культурой. Л.Е.Владимиров в своем "Пособии для уголовной защиты" писал, что, для того чтобы произнести искусную речь, отвечающую требованиям древних - доказывать, очаровывать и увлекать, оратор должен обладать высокой общей и профессиональной культурой, располагать огромными духовными ресурсами: "Нужно быть в одно и то же время и философом, и художником, и юристом, и государственным человеком. Таким защитником был покойный Спасович. Обаяние его ученых, художественных и разнообразных по содержанию речей не поддается описанию. Я думаю, что он был величайшим защитником своего времени, равного которому не было в то время в Европе"*(632).

Такой же разносторонней и глубокой философской, эстетической и юридической образованностью обладал и А.Ф.Кони. Л.Е.Владимиров особое внимание обращает на его основательную теоретическую подготовку: "Теоретическое образование спасло Кони от того беспомощного состояния растерянности в необозримом море отдельных случаев, какое замечается у практиков-криминалистов, лишенных научного приема..."*(633) Это лишает их способности вести эффективную интеллигентную борьбу в состязательном уголовном процессе, в частности при произнесении судебной речи.

Основательная теоретическая подготовка помогала А.Ф.Кони разработать и произнести искусную судебную речь как в тех случаях, когда он выступал в качестве обвинителя, так и тогда, когда он действовал в качестве судьи. По свидетельству Л.Е.Владимирова, когда Кони объясняет присяжным заседателям их положение в суде, он понятными словами излагает то, что составляет выработанную в науке и жизни народов теорию*(634).

Но для того чтобы то или иное общее положение теории доказательств или закона стало достоянием правосознания каждого присяжного, его необходимо "наполнить" конкретным содержанием, облечь в живую, бытовую форму с учетом специфических особенностей рассматриваемого дела. Это уже работа естественной логической способности суждения по применению общих и частных знаний к конкретным ситуациям.

Анатолий Федорович Кони, по свидетельству очевидцев, был "весь проникнут индивидуальными особенностями случая; если он прибегает к какому-нибудь отвлеченному положению, то он сумеет его отыскать, раскрыть в данном отдельном случае и воплотить в живую бытовую форму..."*(635). "Научная мысль под руками Кони живет и дополняется богатым содержанием психологического анализа преступления и бытовой стороны уголовной действительности"*(636).

Неумение раскрывать ясным, понятным языком общие положения закона и теории и связывать их с бытовой психологической стороной рассматриваемой судебной драмы - одно из характерных проявлений функциональной безграмотности судебных ораторов, страдающих дефицитом здравого смысла. Этот недостаток, разрушающий убедительность судебной речи, проявляется чаще всего в речах обвинителей.

"Служители правосудия совсем забывают о главном вопросе, с самого начала поставленном в общественной совести: как? отчего?- и погружаются всецело в технические подробности, представляющие как бы юридическую анатомию деяния виновного, - писал П.С.Пороховщиков в своих "Прокурорских заметках". - Мы излагаем обстоятельства дела, представляем улики и, разъяснив присяжным, что "судебным следствием установлены все признаки состава преступления в деянии подсудимого", опускаемся в кресло с сознанием исполненного долга. Это, может быть, правильно в коронном суде, но это совсем не то, что нужно в суде с присяжными... Наши противники знают это и ведут защиту, разбирая бытовые стороны дела. В этой области они естественным образом несравненно чаще соприкасаются с настроением и чувствами присяжных, чем мы в наших рассуждениях и выводах. Поэтому они имеют на них и больше влияния, чем мы"*(637).

Для того чтобы в судебной речи правильно и убедительно разобрать бытовые стороны дела, обвинитель и защитник, как мы в этом убедились выше, при анализе речи С.А.Андреевского, должны обладать достаточным запасом не только общих, но и частных знаний об окружающей действительности.

В процессе анализа бытовых сторон дела систематизированные общие и частные знания об окружающей реальности выступают в роли источника правильных идей, понятий и нужных для их выражения в судебной речи слов. Г.Бетс, основываясь на личном опыте и опыте других известных адвокатов, полагал, что для приобретения значительного запаса идей, понятий и нужных для их выражения слов адвокат, как мольеровская женщина, должен иметь "понятие обо всем, и, заметьте, понятия точные, ясные, а не темные, смутные представления. Адвокату нужно знать сущность всех предметов, подлежащих научному исследованию, иметь ясное понятие обо всех явлениях, хотя бы и не с самой глубокой стороны их; но это совершенно не то, что поверхностное знание всего доступного знанию. Он должен быть готов при знании основных положений быстро усвоить себе самые специальные стороны известного вопроса"*(638).

Для развития этой важной способности, от которой зависит убедительность судебной речи, Г.Бетс рекомендовал ораторам "...открыть наши чувства, эти двери нашей души, выходящие во внешний мир... Нужно много, постоянно наблюдать, видеть, слышать, трогать, даже пробовать и нюхать. Нужно много читать, т.е. пользоваться наблюдениями других людей, заключенными в книгах; читать, без сомнения, юридические книги, но не ограничиваться ими, так как тот, кто ограничивается чтением только книг по известной специальности, становится человеком крайне односторонним, своего рода маньяком... Порхайте, как бабочка*(639) Представляется, что этот метод пополнения жизненного опыта, расширения житейского и научного кругозора точнее было бы уподоблять не поверхностному "порханию бабочки", а продуктивной работе трудолюбивой пчелы по собиранию нектара и преобразованию его в качественно новый ценный продукт - мед, особенно если учесть, что Г.Бетс приобретенные таким образом знания советует основательно переработать собственным умом, осмыслить и систематизировать их, т.е. преобразовать в составные части личного мировоззрения: "...Не оставляйте в хаотическом виде, случайно нагроможденными друг на друга эти обрывки и наблюдения; приводите ваше случайное чтение к единству, делайте из него нечто целое путем изучения основных руководств по каждой науке; отдавайте себе строгий отчет в терминологии. Основные понятия будут притягательными центрами, вокруг которых будут группироваться по закону логического сродства: приобретенные сведения", читайте при всяком удобном случае... что вам попадется под руку... Читайте газеты, журналы, романы, поэтические произведения; читайте научные сочинения, направляйте вашу любознательность по всем ветвям человеческого знания... Я выигрывал процессы - и очень удачно - благодаря в значительной степени тому, что знал формулу эликсира Гаруса и терапевтическое значение ликера Fowler. Однажды я поздравил себя с тем, что прочел случайно статью одного инженера о роли снарядов, предохраняющих от пыли при работе в каменноугольных копях. Каким образом станете вы судить об экспертизе, не владея техническими познаниями, не будучи знакомы с терминами данной специальности?"*(640).

О важном значении для успешной защиты в состязательном уголовном процессе частных знаний об окружающей действительности говорил и Р.Гаррис: "В адвокатском искусстве вообще обращают слишком мало внимания на мелочи, забывая, что нередко ничтожнейшее обстоятельство бывает осью, на которой вертится все дело"*(641).

Почитайте произнесенные в крупнейших состязательных уголовных процессах судебные речи А.Ф.Кони, В.Д.Спасовича, С.А.Андреевского, Ф.Н.Плевако, Н.П.Карабчевского, П.А.Александрова, К.К.Арсеньева, А.Н.Урусова, В.И.Жуковского и других выдающихся судебных ораторов - и вы убедитесь, что все дело здесь "вертится" на существенных "мелочах", на их интерпретации с позиции обвинения и защиты, особенно при исследовании вопросов о виновности в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

Но для того чтобы обратить внимание присяжных заседателей на эти существенные "мелочи" во время судебного следствия и правильно "обыграть" их в обвинительной и защитительной речах, надо обладать высокой общей и профессиональной культурой, располагать "морем" общих и частных знаний об окружающей действительности, о человеке, об общих свойствах человеческой природы, человеческого характера. В руках здравомыслящего обвинителя и защитника эти знания, особенно понимание человеческих характеров, общих свойств человеческой природы, представляют собой мощнейшее средство, интеллектуальное оружие интеллигентной состязательной борьбы, что имеет особенно важное значение в деятельности защитника. "Вся работа адвоката, - писал Р.Гаррис, - идет в области человеческой природы. Люди - его рабочий прибор, люди - та нива, над которой он трудится. Измеряет ли он силы противника, настроение присяжных, оценивает ли умственные способности и добросовестность свидетеля, все равно ключ к успеху лежит в знании человеческой природы или человеческого характера"*(642).

Одним из важнейших источников этих знаний является художественная литература, что подчеркивает С.Залыгин: "Спрашивается, каким же образом юрист сможет обвинять или защищать людей, не обладая теми знаниями о природе человека, которые дает классическая литература?"*(643) В этом отношении особенно ценными являются "Воскресение" Л.Н.Толстого, "Преступление и наказание" и другие произведения Ф.М.Достоевского, рассказы русского писателя А.Шкляревского*(644), "Американская трагедия" Т.Драйзера и другие содержательные художественные произведения на криминальные темы, в том числе классические произведения детективного жанра Э.По, А.Кристи, А.Конан-Дойла и др.*(645) И конечно же ценнейшим источником знаний об общих свойствах человеческой природы, которые проявляются при подготовке, совершении и сокрытии преступления, а также в процессе его раскрытия и расследования, являются речи выдающихся российских судебных ораторов, которых мы перечислили выше.

Р.Гаррис считал, что знание и понимание адвокатом людей имеет особенно важное значение в процессах по сложным делам, обвинение по которым основано на противоречивых уликах, когда присяжных надо предостеречь от ошибочного вердикта, "привести их к более внимательной оценке противоречивых домогательств сторон. Для этого нужны не громкие фразы, а рассудочная деятельность. Вы должны уничтожить не только теорию, ими изобретенную, но и основания ее. Для этого нужны и проницательность, и способность к логическим рассуждениям. Вам необходимо выяснить с несомненностью, какое создалось у них представление о сравнительных преимуществах сторон. Как это сделать? Шарлатан сказал бы: "Чтением мыслей". Адвокат ответит: "здравым смыслом", т. е. посредством умозаключений, основанных на знании людей. Вам, может быть, ни разу не удастся уловить их точку зрения: если удастся и речь ваша будет искусна по приемам и содержанию, вы подчините их себе; если нет- тем хуже для вашего клиента: у вас нет надлежащего знания людей, и он ничего бы не потерял, если бы вы молчали вместо того, чтобы говорить"*(646)(выделено мной. - В.М.).

Неумение судебных ораторов в состязательном уголовном процессе уловить точку зрения присяжных заседателей, повлиять на нее своей искусной по приемам и содержанию речью - одно из типичных проявлений функциональной безграмотности обвинителя и защитника, обусловленной их низкой общей и профессиональной культурой. Следует особо отметить, что этот недостаток, лишающий оратора способности предвидеть, как его звучащее слово "аукнется" в душах слушателей, повлияет на их умы и сердца, снижает эффективность публичного выступления в любых видах ораторского искусства, а не только в судебных речах.

В связи с этим сохраняет актуальность глубокая мысль, которую высказал А.В.Луначарский в 1918 г. при открытии Института живого слова: "Дать речь, как целесообразное орудие индивидууму, - это значит проложить правильные пути между внутренним человеческим миром и словесным его выражением...", чтобы слово вызывало у людей, к которым мы обращаемся, адекватную реакцию, находило "именно тот резонанс, которого мы хотели... нам нужно приучить человека понимать внимающих ему и окружающих его, приучить прослеживать судьбу слова не только в воздухе, но и в душах тех, к кому слово обращено. Я настаиваю на том, что с этой точки зрения искусство речи глубоко психологично и глубоко социально, что, не изучивши той общественной психологической среды, в которой слово раздается как духовный символ, а не как просто физическое явление, нельзя, в сущности говоря, сказать, что ты умеешь говорить"*(647).

В состязательном уголовном процессе эта проблема приобретает особую значимость в связи с тем, что защитник, не умеющий предвидеть судьбу своего слова в душах слушателей, прежде всего присяжных заседателей и председательствующего судьи, - это источник повышенной опасности и для подсудимого, и для интересов правосудия в целом. Такой адвокат в состязательном процессе создает угрозу для интересов подзащитного и правосудия еще на подступах к судебным прениям, в процессе судебного следствия тем, что из-за своей неспособности предвидеть влияние своих вопросов на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей и председательствующего судьи предрасположен задавать опасные дополняющие, уточняющие и контрольные вопросы, которые могут вызвать неблагоприятные для подзащитного ответы, склоняющие весы правосудия в сторону обвинения. А это особенно опасно при исследовании вопросов о виновности в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

Предостерегая адвокатов от постановки таких рискованных вопросов, ответы на которые могут окончательно "потопить" подзащитного, снизить шансы добиться целей защиты, Р.Гаррис писал: "Необходима величайшая осмотрительность, чтобы решить, следует ли предложить известный вопрос или нет... А делается как раз наоборот... молодой человек, которому поручена защита, старается задавать как можно больше вопросов каждому свидетелю... и получает невыгодные, а иногда и губительные, роковые для обвиняемого ответы. Чтобы сажать под замок всяких злополучных "преступников", правительству нет нужды заботиться о государственных обвинителях, пока существуют начинающие защитники, ибо эти молодые люди могут задавать свидетелям вопросы по таким обстоятельствам, о которых [даже] обвинитель не имеет права спрашивать"*(648).

По мнению Р.Гарриса, молодые адвокаты повышенно предрасположены к подобным ошибкам из-за недостатка жизненного опыта, плохого знания людей: "Я видел людей, признанных виновными только вследствие ошибок их защитников, видел немало несомненных преступников, уходивших на свободу вследствие неумелости обвинителей. Можно быть превосходным законником и плохим адвокатом. Не зная людей, не обладая большой опытностью, нельзя быть настоящим адвокатом... Одно знание закона не сделает вас адвокатом, как длинный шест не научит ходить по канату"*(649).

И все же основной причиной неадекватной деятельности защитников в состязательном уголовном процессе, при которой защитник невольно превращается во второго обвинителя, является не молодость, ибо подобные ошибки случаются и с убеленными сединой мэтрами, которые уже давно избавились от этого "недостатка". Главное здесь - дефицит здравого смысла, обусловленный слабым развитием способности суждения, а также то, что в структуре жизненного опыта оратора отсутствует достаточное количество общих и частных знаний, которые в совокупности образуют его общую и профессиональную культуру.

В заключение следует особо отметить такое важное качества личности, от которого зависит способность адвоката овладеть судебным ораторским искусством, как трудолюбие. По свидетельству Гарриса, "люди, получившие известность выдающихся ораторов, достигали этого путем огромной работы, неутомимого упражнения и старательного изучения великих художников слова... если принять во внимание, что умение говорить есть верное средство успеха, то надо признать, что ради успеха можно трудиться всю жизнь"*(650).