Глава 1.   Социология тоталитаризма

Появление термина «тоталитаризм» (от лат. totus - весь, целый, совокупный) связано с концепциями Джентеле, Муссолини и теорией «тотального государства» Карла Шмидта, призывавшего восстановить «субстанциальное единство» нации-государства. С конца 30-х годов в научной литературе Запада тоталитарными стали называть порядки в фашистской Италии, национал-социалистской Германии и коммунистическом СССР. Можно выделить несколько направлений осмысления тоталитаризма как феномена XX века.

В либеральной западной политологии тоталитаризм рассматривается как особый политический режим. К.Фридрих и З.Бжезин­ский выделили шесть основных признаков, отличающих все режимы данного типа: тоталитарная идеология; единственная партия, сросшаяся с госаппаратом; организованный террор; монополия на средства коммуникации; монополия на оружие; государственный контроль над экономикой. Четыре признака из шести не могли су­ществовать в промышленно неразвитых обществах, то есть условия для тоталитарной диктатуры появились в результате индустриальной эволюции. Короче говоря, тоталитарная диктатура, по Фридриху и Бжезинскому, есть «автократия, основанная на современной технологии и массовой легитимизации». С этой точки зрения, главное - небывалые возможности и степень контроля со стороны тоталитарного государства, которые отличают его от традиционных и современных автократий (в то же время, как правило, подчеркивается преемственность авторитарной политической культуры в соответствующих странах). Такая постановка вопроса чревата спорами о том, является ли контроль за индивидами со стороны того или иного политического режима тотальным. Например, если совет­ские рабочие пьют на работе и крадут все подряд, если в «народ­ном хозяйстве» все достается и обменивается «по блату», то можно ли послесталинский СССР считать тоталитарным?

В то время как теория политического режима делает акцент на технологии и институтах власти, концепции, так или иначе связанные с марксизмом (будучи социал-демократическими или леворадикальными его интерпретациями), фокусируют социологический анализ на самих властвующих и подвластных. Еще до «Номенкла­туры» М.Восленского и «Нового класса» М.Джиласа Лев Троцкий ответ на вопрос: «Что такое СССР?», связывал с осмыслением советской бюрократии. Блестящие филиппики Троцкого произвели большое впечатление на левых в Европе и Америке, хотя о бюрократической узурпации «диктатуры пролетариата» многие теоретики и политики, например, М.Вебер и К.Каутский, предупреждали еще до большевистской революции. Слепое следование марксистским догматам обрекло анализ изгнанника на мифологические выводы: пока бюрократия сторожит государственную собственность, она сохраняет основу для собственной ликвидации - окрепший рабочий класс поднимется на новую, антибюрократическую револю­цию. Троцкий, как это с ним бывало не раз, вновь обнажил «пре­дельное основание» марксизма, но ничего не увидел. Джилас и Восленский пошли дальше: с их точки зрения, бюрократия не только узурпировала власть, но переродилась в новый господствующий класс, который эксплуатирует трудящиеся массы. Рассуждая в рамках марксистской парадигмы, можно определить политэкономическое содержание господства номенклатуры как совокупную частную собственность.

Наиболее плодотворным мне представляется осмысление феномена тоталитаризма в контексте социологии модернизации. Такой подход позволяет изучать становление и эволюцию тоталитарных социумов, рассматривая их в историко-формационном и цивилизационном измерениях. С этой точки зрения тоталитарные режимы суть реакция на кризисные перегрузки в условиях перехода к индустриальному обществу. Что касается содержания и результата такой реакции в России, то мнения по этому вопросу весьма различны, но их можно свести к нескольким основным позициям.

Позиция первая: большевистская революция есть исторический срыв, своего рода контрреформа, прервавшая противоречивую российскую модернизацию 1861-1917 гг.; сталинский социализм - это традиционное российское государственное крепостничество, лишь обряженное в марксистские одежды. Преемственность московской политической культуры и ее автократический характер подчеркивали такие западные историки и политологи, как Ричард Пайпс, Эдвард Кинан, Збигнев Бжезинский, Стефан Уайт. Понятно, что такой взгляд обусловливает и пессимизм в отношении очередной попытки российской реформации. Близка к указанной позиции концепция А.Янова, согласно которой история российской модернизации имеет устойчивый, укорененный в структуре и культуре российского общества циклический алгоритм: от реформ к контрреформам. В конце 80-х годов к мысли о традиционных корнях большевизма обратились многие российские ученые и публицисты (Ю.Н.Афанасьев, Л.С.Васильев, В.И.Селюнин и др.), которые либо размышляли о традиции государственного и революционного деспотизма в духе Н.А.Бердяева, либо рассматривали советский социум как вариант азиатского способа производства.

Позиция вторая: коммунистический режим представляет собой зигзаг на неизбежном пути модернизации России, в уродливой деспотической форме этот режим в условиях противостояния Западу вынужден был решать задачи перехода к индустриальному обществу. Западные политологи Дж.Хаф, М.Левин, Б.Рубл, Ф.Стар, Г.Ла­пидус подчеркивают социальные изменения, обусловленные процессом модернизации: индустриализацию, урбанизацию, рост образования, новые коммуникационные технологии, вестернизированную молодежную субкультуру. Согласно классическим положениям западной политологии, по мере увеличения интеллектуальных и материальных ресурсов, доступ к которым получает все больше людей, в обществе растет ожидание и более широкого участия граждан в принятии политических решений, то есть экономическое развитие способствует появлению начал «гражданской культуры». С этой точки зрения горбачевская перестройка явилась (а) следствием социально-культурных изменений в советском обществе и (б) возвращением на столбовую дорогу модернизации, заложенную еще Петром I. В отечественной литературе схожие идеи выдвинул И.М.Клямкин; указывая на проблему перехода «от индустриальной к научно-технической цивилизации», он полагает, что осуществленные в СССР индустриализация и урбанизация облегчают этот переход, устранив различия между городской и традиционной деревенской культурой. К обозначенной теоретической позиции можно отнести и концепцию В.М.Виль­чека, согласно которой кризисное развитие двухформационного, «самоколониального» российского общества конца XIX - начала XX века завершилось конструктивным регрессом: квазирабский социализм в негативной форме снял противоположность абсолютистской и госкапиталистической тенденций. По мнению Вильчека, «квазирабский социализм, чем бы он ни казался мистифицированному сознанию, объективно является аномальным, стрессированным состоянием общества - негативом, который не может перейти, пре­вратиться ни во что другое, как в собственную противоположность, в собственный позитив: в госкапитализм». Ряд исследователей, трактуя социализм как неклассический, аномальный, замещающий вариант модернизации, особое внимание уделяют своеобразию индустриального общества советского типа. Здесь следует отметить работы экономистов В.А.Найшуля, В.М.Широнина, П.О.Авена по теории административного рынка, концепцию контрмодернизации авторов коллективной монографии: Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М.,1994; а также статью В.Заславского, который, опираясь на исследования В.Лефебра и П.Хослонера, попытался определить тип государственно зависимого работника, характерного для сложившегося в СССР «традиционно-индустриального» общества.

Третья позиция: советский социализм не является ни ренессансом «азиатчины», ни разновидностью индустриального общества, ни простым симбиозом традиционности с индустриализмом - речь нужно вести о совершенно особом типе социальной организации. Наиболее четко данную позицию артикулировал М.А.Чешков: «Авторы видят объективные ограничители модернизации, поставленные советским опытом, вплоть до отрицания важнейших черт этого процесса, но, к сожалению, как бы не замечают того, что и соответствующие категории познания исчерпывают здесь свою познавательную функцию: им просто нечего делать, ибо советская реальность демонстрирует лишь подобия тех объектов, которые адекватно выражаются категориями «современность» и «традиция». В концепции Чешкова неорганическая модернизация (вестернизация XVIII в.), эволюционируя в направлении органической, так и не становится таковой, что приводит ее не к тупику, но к срыву в духе российской исторической традиции (аналогичные явления возникали с интервалом примерно в 100 лет). Последний выливается в контрмодернизацию, то есть отрицание и российской реформации, и российской традиционности. Продуктом и проводником контрмодернизации стал советский социализм, создавший технологическую базу индустриального общества, но исключавший социетальные и ценностные признаки модернизации. Советский социализм представлял собой особый тип социальной организации - тотальную общность (ТО), в которой вместо автономных сфер отношений и деятельности имелось их чисто институциональное разведение, а взамен суверенно-автономного индивида реализовался индивид как эманация целостности. Два основных образования ТО - аппарат и масса производителей - по своей природе изоморфны: при сохранении и даже усилении социально-профессиональных различий все индивиды (и производители, и аппаратчики) были деперсонифицированы, обезличены. «Присвоение личных свойств массопроизводителей, их монополизация аппаратом создают отношения отчуждения между производителями и массоподобным аппаратом. Эти отношения не сводятся ни к присвоению прибавочного труда (эксплуатация), ни к отчуждению политической воли (государ­ством, властью), ни к отчуждению воли и личности производителя как условия присвоения его труда. Сущность отношения отчуждения в ТО есть присвоение, экспроприация личностных (духовных) свойств индивидуального/надиндивидуального уровней, различными и частными сторонами которого выступают присвоение труда, воли и пр.» Отсюда ясны пределы эволюции ТО, обусловленные ее принципиальной непреобразуемостью в социум «НТРовский» (постиндустриальный), поскольку последний необходимо предполагает развитую личность. Исчерпанность развития приводит к самораспаду ТО. Следовательно, переход к развитию возможен был только через слом советского социализма. Такой слом, осуществленный реформаторами после августа 1991 г., «действительно привел, если не к катастрофе, то к Хаосу, который тем не менее способен структурировать Порядок»; переход к «постмодернизации» в пост­тоталитарной России и не исключен, и не гарантирован - он про­блематичен.

М.А.Чешков, подчеркивая особую природу тотальной общности, определяет ее отношение к современным («буржуазным») и традиционным («добуржуазным») структурам как отрицание, не обретшее позитивности, т.е. голую негацию - в противоположность диалектическому отрицанию как моменту связи, моменту развития. Мне представляется, что для того типа социальной трансформации, который мы исследуем, нужна категория, которая акцентирует не только (а) отрицание наличных структур, но и (б) определенного рода преемственность, то есть (в) определенного рода - а именно, паразитарный, нетворческий - генезис нового содержания; (г) анти­историческое, разрушающее естественно-исторические формы культуры содержание новых синтетических структур. Такую трансформацию можно определить как негативный синтез. Живую диалектику истории Гегель раскрывал через категорию снятия (Aufheben) - такого преобразования, в котором наличные формы или принципы устраняются, отрицаются, но вместе с тем удерживают свое значение как подчиненные моменты нового, более развитого целого, - так возникает новое единство на более высокой ступени развития. В противоположность снятию негативный синтез есть такое соединение наличных структур, при котором разрушаются их реальные основания, извращаются содержание и логика развития, выхолащи­ваются творческие исторические потенции, - превращенные формы прежних структур и принципов становятся подчиненными моментами новой дегенеративной целостности с примитивным содержанием и упрощенной структурой (что не исключает и даже предполагает однобокое, гипертрофированное развитие определенных сторон, как правило, связанных с внутренним контролем и внешней агрессией). Коротко говоря, негативный синтез - это антикультура.