Глава 3.   Номенклатура и массовая клиентела

Становление номенклатурной организации связано с взаимодей­ствием марксистско-ленинской партии и пролетарских масс. Как известно, марксисты полагали, что они раскрывают самосознание рабочего класса. Маркс рассматривал пролетариат не просто как самый угнетенный и потому самый революционный класс (этим бы он еще не отличался от низов прежних эпох, оставлявших более или менее глубокий «плебейский отпечаток» в истории), но как социальный субъект, способный создать общество, выходящее за буржуазный горизонт. Теория о классе, воплощающем смысл истории, скоро столкнулась с действительной ограниченностью культуры и сугубо потребительских интересов индустриальных рабочих. Европейская социал-демократия, сформировавшая своеобразную оппозиционную субкультуру «рабочего класса», постепенно изживала иллюзию исторической миссии, что способствовало интеграции пролетариата в гражданское общество. Иначе решали (и ставили) проблему социальной «узости» пролетариата российские неофиты марксизма. Ленин в своей знаменитой работе «Что делать?» (1902 г.) признавал, что спонтанная общественная активность рабочих ограничивается борьбой за лучшие условия найма и организацией профсоюзов. Этот естественный «тред-юнионистский» образ деятельности совершенно не удовлетворял революционеров - они создали партию, призванную привить рабочим истинное пролетарское сознание и направить их на революционный путь. Показательно, что в дальнейшем Ленин само наличие партии профессиональных революционеров выдвигал в качестве доказательства особых революционных потенций российского пролетариата! Таким образом, не ограничиваясь заменой общества гипотетической обществосозидательной деятельностью рабочего класса, большевики последовательно проводили замещение самодеятельности класса-гегемона деятельностью партийных организаторов. Речь идет не просто о традиционном российском заговорщичестве, но о создании особого социума «пролетарского движения», о своеобразном дублировании пролетариата - формировании связанного с партией «пролетарского авангарда», который и был с точки зрения большевиков настоящим пролетариатом. Отчуждение социальной самодеятельности посредством создания имитирующих ее искусственных структур - заместителей действительных социальных субъектов - составляло сущность партии «нового типа» и ее расширенного, тоталитарного издания после октября 1917 г. - номенклатуры.

Реализуя и развивая указанную внутреннюю логику, большевистская партия последовательно превращала в свои орудия, в свою внешнюю сферу все институты государственной власти и общественной самоорганизации (Советы, госаппарат, профсоюзы, кооперативы, СМИ, среднюю и высшую школу, научные и культурные общества, добровольные объединения), ликвидируя те из них, которые не поддавались «переплавке» (сельские общины, земства и городские думы, политические партии). В результате была не только установлена монопольная власть компартии (партокра­тия), не только рос новый партийно-государственный аппарат (нео­бюрократия) - был создан особый социум «диктатуры пролетариата». Не будучи формой свободной самоорганизации для защиты и представительства своих интересов, этот социум вместе с тем охватывал «передовой слой рабочего класса», через который, по выражению Ленина, осуществлялась власть (широкая рекрутация «сознательных» пролетариев в госаппарат, мобилизации рабочих в Красную армию и ВЧК, рабочие продотряды и деревенские комитеты бедноты, осуществлявшие продовольственную диктатуру), и шире - массовую пролетарскую клиентелу новой власти в городе и деревне. Внутренней формой социума «диктатуры пролетариата» стала номенклатура.

В декабре 1919 г. в низовые парторганизации была спущена директива, предписывающая создавать партийные ячейки в любой организации, учреждении или на предприятии, где работают не меньше трех коммунистов. «Три коммуниста» занимались, понятно, не политическими дискуссиями, а контролировали администрацию и состояние дел в трудовом коллективе, т.е. приобщались к выполнению властных функций. IX съезд РКП(б) рекомендовал партийным организациям всех уровней составить списки лиц, пригодных для «выдвижения». В кандидаты на выдвижение и выдвиженцы попадали не только партийцы, но и беспартийные. Система номен­клатуры быстро совершенствовалась. В середине 20-х годов номен­клатуру центральных органов ВКП(б) составляли три категории назначений. В список №1 входили должности, назначение на которые осуществлялось постановлением Политбюро ЦК; в список №2 - должности, назначение на которые осуществлял Орграспредотдел ЦК. Кроме того, осуществлялись назначения по спискам, устанавливаемым госучреждениями, но по согласованию с Орграспред­отделом ЦК - так называемая «ведомственная номенклатура» №3. По указанным спискам проходили должности не только в государственных учреждениях: административных, советских, судебных (включая и судей, и народных заседателей), - но и в «об­щественных» организациях: профсоюзах, комсомоле, всех кооперативных центрах, кооперативных банках, МОПР, Осоавиахиме и т.д. Нижестоящие партийные комитеты всех уровней имели, соответственно, свою номенклатуру, которая также делилась на собственно номенклатуру парткомитета и учетно-контрольную номен­клатуру. Все позднейшие «доводки», включая компьютеризацию, принципиально не меняли сложившейся в 20-е годы системы.

Рассматривая феномен тоталитарной однопартийности, М.Дю­верже отметил отличия фашистских и коммунистического монопартийных режимов. Фашистские партии были закрытыми и превращались в общества ветеранов революции. Компартия, практикуя массовые чистки, а после их отмены - индивидуальное исключение из партии, в то же время была открыта и поддерживала регулируемый рост численности; причем с конца 30-х годов возможности вступления в партию для непролетариев расширились и рост численности ускорился. Эти несходства, объясняет Дюверже, обусловлены принципиально различными концепциями. Фашистские партии срослись с государством (став, скорее, подчиненным элементом), осуществлявшим консервативную внутриполитическую стратегию. Коммунистическая же партия решала задачи мобилизации населения на радикальные социальные преобразования. С этим можно согласиться, но нужно подчеркнуть, что такая мобилизация не сводилась ни к убеждению, ни к насилию, ни к традиционной комбинации кнута и пряника. Сообразно стратегической цели (замена социальной стихии научно организованным, по плану развивающимся обществом) коммунистическая партия - через массовое членство, официальные «непартийные» институты и неофициальную номенклатурную систему - не только присутствовала во всех социальных ячейках, но переиначивала их по своему образу (идеологическим определениям) в искусственные структуры с превращенной логикой эволюции, лишенные внутренних потенций саморегуляции и саморазвития. Результатом таких превращений (и привычным решением проблемы недостаточной «зрелости» масс) было замещение активности (включая постоянное пресечение «неправильной» спонтанной активности) таких кастрированных социальных совокупностей активностью их «передового слоя», т.е. соответствующей номенклатуры. Поэтому каждый индивид должен был сообразовывать с правилами номенклатурного социума свою жизненную стратегию, карьеру в любой сфере - производственной, научной, культурной, не говоря уж о политической. Номенклатура давала не только привилегии, но и чувство разделенной ответственности за социальный порядок, интегрируя и эксплуатируя в том числе искреннее стремление («непросветленную энергию», как сказал бы Н.А.Бердяев) многих людей улучшить этот порядок. Общенародная (тоталитарная) партия (номенкла­тура) организационно, идеологически, психологически обеспечивала особого рода всеобщую сопричастность - массовую ответственность безответных масс (не забудем, что и репрессии были массовыми не только по числу приговоренных, но и по числу приговаривавших к смерти: голосованием на митингах, письмами в газеты, уроками в школах и т.п.).

Организованный таким способом советский народ «сверху» представлял собой преимущественно номенклатуру, а «снизу» - преимущественно массовую клиентелу. Все ячейки тоталитарного социума - отдельные парторганизации и КПСС в целом, социально-профессиональные и социально-демографические совокупности тру­дящихся, ведомства и местные сообщества - были изоморфны, т.е. имели такую же структуру. Социум «советский народ» вырос из социума «диктатуры пролетариата», точнее последний, поглотив все социальное пространство, стал общенародным. Становление новой исторической общности, таким образом, было связано, во-первых, с особым типом развития пролетариата - его превращением не в класс гражданского общества, а в массовую клиентелу «партии-государства»; во-вторых, с пролетаризацией (фабрика - модель социальной организации, индустриальный труд - образец для крестьянства и интеллигенции) всего общества, превращением его в массу трудящихся. Если Маркс полагал, что пролетариат призван ликвидировать разделение человеческой деятельности - «уничтожить труд», то большевики построили «царство труда». Пролетарии-трудящиеся, как таковые (т.е. взятые как функционеры производства, а не самодеятельные участники различных ассоциативных связей: семейных, общинных, корпоративных, гражданских, культурных), исполняют заданный план деятельности и заинтересованы непосредственно лишь в достаточном и стабильном уровне потребления. При этом «диктатура пролетариата» ликвидировала условия свободного и самостоятельного выражения рабочими даже узкопрофессиональных и потребительских интересов, т.е. устранила саму возможность их объединения в профессиональные корпорации, удерживая рабочих в состоянии массы. Зато перед пролетариями открывались номенклатурные каналы роста: они могли реализовать свои притязания, выполняя роли передовика, активиста-общественника и, наконец, функционера - партийного, советского, профсоюзного, комсомольского и т.п. Массовая клиентела коммунистической власти не исчерпывалась пролетариатом. В конце 20-х гг., до начала индустриализации, общая численность служащих аппарата власти и управления в СССР даже превышала число рабочих в крупной промышленности. Еще один слой госклиентелы составляли деревенские пролетарии и бедняки - 35% крестьян было освобождено от сельхозналога, - сельские аутсайдеры активно участвовали в коллективизации, раскулачивании и окончательной ликвидации общин. Но «рабочий класс» был все-таки привилегированной клиентелой. Рабочие пользовались существенными преимуществами: потребительскими (снаб­жение через ОРСы), политическими (до 1936 г. рабочие формально имели преимущественное избирательное право, но главное - это огромное значение анкетного пункта о соцпроисхождении для поступления в ВУЗ, для любой служебной карьеры), а также психологическими (как пел в одной из своих песен А.Галич: «...и о том, что я самый геройский герой, передачу охотно послушаю»). Не случайно в годы «великого перелома» конца 20-х - начала 30-х особенно активно действовала система социальных «лифтов»: росло число рабочих в местных и центральных Советах, рабочие принимали активное участие в чистке госаппарата (1929-1932 гг.), одновременно шло «выдвиженчество» рабочих с производства на работу в госаппарат и практиковалось даже «соцсовместительство», т.е. совмещение работы на производстве и в аппарате.

После колхозного закрепощения крестьянства усилилось внеэкономическое принуждение и в промышленности. Необходимым элементом административно-командной экономики была разветвленная система контроля и надзора, действовавшая в общем режиме государственных репрессий. Несанкционированная перемена места работы и жительства была донельзя затруднена, причем не только административным способом. Ведь и жилье, и снабжение необходимыми товарами работники получали на своих предприятиях. Индустриальные, транспортные и строительные наркоматы были не просто правительственными органами, а гигантскими трудовыми империями с особыми системами социального обеспечения; при этом «приоритетные» отрасли предоставляли некоторые льготы для своих работников. Рабочие массы, таким образом, делились на массовые клиентелы ведомств и далее - ведомственных предприятий. Институт прописки стал еще одним важным средством административного контроля и, что следует особо подчеркнуть, социального ранжирования. Едва ли не крепостная зависимость индивидов внешне носила анонимный, институциональный, так ска­зать, объективный характер. К тому же такая зависимость часто оборачивалась привилегией в сравнении с людьми, закрепившимися в социальной иерархии на ступеньку ниже (горожане - колхозники, жители столиц - жители малых городов, «стахановцы» - просто рабочие, работники предприятия «союзного значения» - работники непривилегированных предприятий и т.д. и т.п.).

В послесталинское время отношения «верхов» и «низов» советского народа определялись следующими главными факторами. (1) Прекращение репрессий устранило необходимый элемент мобилизационной экономики. (2) Десакрализация Сталина разрушила миф, в котором коренилось массовое чувство к власти - страх-любовь. (3) Административно-командная экономика превратилась в экономику административного торга, путем которого определялись народнохозяйственные приоритеты и планы. Следствием-при­чиной такой эволюции было вычленение ведомственных и местниче­ских интересов, объединявших в борьбе за монополии-привилегии не только номенклатурные группы, но и их массовые клиентелы. (4) С исходом большинства населения из сел и деревень иссякал важнейший ресурс экстенсивного развития. Наряду с демографическими последствиями войны, это определило дефицит рабочей силы в чрезвычайно трудоемкой социалистической экономике. (5) Выросла самовольная социальная мобильность и степень персо­нальной автономности: появилась возможность менять место работы, заниматься побочным трудом и даже нелегальным предпринимательством. (6) Стабилизация управленческих кадров означала, помимо прочего, закупорку номенклатурных каналов для широкого выдвижения «представителей» масс.

Итак, с установлением всеобщего «Царства труда» стало окончательно ясно, что в нем кто-то всегда будет трудиться, а кто-то - царствовать. Деструктурированный, стрессированный мобилизациями и репрессиями социум, где все были потенциальными «выдвиженцами» (или на Олимп, или в Тартар), наконец, остыл: ставшая номенклатура и ставшая клиентела-масса приобрели инерцию устойчивых интересов. Как только «общенародное государство» перестало делать трудящимся предложения, от которых нельзя отказаться, трудящиеся, став в известных рамках хозяевами своей рабочей силы, получили ресурс для торга. При блокировании госкапиталистической эволюции (при новых пароксизмах «обобщест­вления» и повторяющихся приливах борьбы с самовольной экономической активностью населения) номенклатура расплачивалась с массами за труд и лояльность по-социалистически: гарантией занятости и зарплаты (с 1966 г. и в колхозах), стабильными ценами, низкой требовательностью к интенсивности и качеству труда. Этот неартикулированный «социальный контракт», особенности которого мы рассмотрим позже, был по существу всеобщей формой социального паразитизма, и законом его саморазвития была убывающая продуктивность. С исчерпанием естественных, демографических и природных, ресурсов и с угасанием мобилизационного импульса квазииндустриальная экономика забуксовала. Наметившийся в 50-60-х годах рост жизненного уровня прекратился, но уже в условиях городских стандартов жизни и неизбежного сравнения с «гниющим капитализмом».

Из сказанного ясно, что попытки раскрыть природу номенклатуры через категории «партия», «бюрократия», «класс» являются неудачными аналогиями. Эти определения описывают совсем иные объекты. Партии, например, суть форма групповой политической конкуренции, КПСС же - это специфическая превращенная форма номенклатурной организации. Отличия «крупной и средней номенклатуры» от «крупной и средней буржуазии» тоже вполне очевидны: конституирование по признаку власти, а не частной собственности; иерархическая, а не горизонтально-ассоциативная инфраструктура; навязывание индустриальному производству собственной логики, а не деятельность, сообразная логике индустриального производства.

Теперь относительно бюрократии. Под последней принято пони­мать специализированный аппарат управления и профессионально занятую в нем социальную группу. Номенклатура широко использовала бюрократический инструментарий, ее ядро и внутренние сферы организованы как аппарат. Но если бюрократическая страта - образование принципиально частичное, вторичное и подчиненное суверену (будь то венчающий сословную организацию монарх или общество в лице своих представителей), то номенклатура не только сама является верховной властью, но переделывает по своему образу и подобию все общество. Организационным принципом бюрократии выступает специализация (сообразно логике предмета деятельности). Принцип внутренней организации номенклатуры - замещение самодеятельности (и, следовательно, нарушение предметной логики), наоборот, ведет к дублированию: социальных субъектов, функций, аппаратов, правил. «Беспартий­ные» ячейки социалистического общества замещаются парторганизациями, номенклатурный отбор замещает выборы депутатов в Советы. Но дублирование пронизывает и саму пирамиду управления: исполкомы замещают советы (в которых президиумы уже под­менили работу депутатов); соответствующие партийные комитеты дублируют работу исполкомов. На самом верху Секретариат ЦК дублирует работу Совмина (кроме того, функции Совета Министров во многом дублируются Президиумом Совмина). Следует подчеркнуть, что в Конституции и законах СССР определялся иной порядок выборности и назначения, подотчетности и подконтрольности властей, - однако конституционный порядок оставался фикцией, точнее, описанием официального ритуала, прикрывающего действительность власти. Деятельность собственно партийных структур подчинялась тем же правилам: формальные нормы определялись Уставом КПСС, а действительный порядок был закреплен обычаем. Номинально руководящий орган партии - Центральный Комитет - реально представлял собой все ту же номенклатуру, определяемую Политбюро, вернее, наиболее влиятельными его членами. Но и Политбюро не являлось единственным верховным органом. Еще в 1919 г., наряду с Политбюро, было создано Оргбюро ЦК, при этом организационной и кадровой работой, наряду с Оргбюро, занимался Секретариат ЦК; в дальнейшем закрепилось дуальное строение партийной верхушки: Политбюро и Секретариат. В Секретариате существовала формально подчеркнутая градация секретарей, члены Политбюро обладали формально равным статусом, но на деле у каждого было свое место во властной иерархии. Таким образом, в отличие от бюрократической, внутренняя организация номенклатуры основывалась на многократном дублировании функций и мнимом юридизме, когда нормы письменного права существовали, но действительный порядок определялся не ими, а номенклатурным обычаем. За этими функциональными отличиями стоит принципиальное различие в генезисе-сущности двух образований. Бюрократия выступала, как подчеркивал М.Вебер, носителем рациональности, имманентно свойственной буржуазному обществу. Номенклатура, будучи продуктом и средством негативного синтеза, приняла бюрократическую форму, но устранила культурные и структурные основания рациональности. Даже широкие заимствования индустриальных технологий для ВПК, обусловившие растущий управленческий технократизм, были подчинены идео-логике номенклатуры.

В литературе неоднократно проводились параллели между номенклатурой и системой власти-собственности в традиционных обществах. Действительно, можно выделить довольно много сближений, причем не внешних, а содержательных: нерасчлененность власти, собственности, идеологии; синкретизм номенклатурного управления - от хлебопашества до стихосложения; извлечение функционерами номенклатуры не прибавочной стоимости, но прибавочного престижа; обычай подарков вождю и обмена дарами. Однако, как отмечалось, в советском социуме (за исключением, кажется, Центральной Азии и Кавказа) тоталитарный тигель переплавил самые основы традиционализма. Социалистический возвратный синкретизм есть кажимость, которая скрывает (и обнаруживает) негативный синтез. При всей схожести, феномены тоталитарной номенклатуры и традиционной власти-собственности имеют различное содержание. Явно ретроспективное определение «власть-собственность» имеет в виду, так сказать, натуральный социум с характерной для него слиянностью персонального и социального, социального и ландшафтного, различных сторон социального. По­лярность структуры такого социума повторяет природную полярность Инь и Янь. Сколь бы многоэтажна ни была надобщинная политическая организация, она подобна естественно растущему кри­сталлу. Верхняя, точнее центральная, варна аккумулирует общинную, родовую, племенную, этническую мощь, самость. Кастеизация традиционного социума может консервировать его на очень длительное время (его внутреннее время не осевое, а цикличное). Иное дело - номенклатура, возникшая как реакция на модернизацию и ее замещение. Обоснованием тоталитарной власти выступает не традиция, а идеологический проект. Реализация коммунистического проекта направила энергию взрыва не столько на внешнюю, сколько на внутреннюю агрессию, на самопожирание нации. Номенклатура, устраняя и замещая традиционные и гражданско-правовые структуры, как было показано, не аккумулировала, не монополизировала их самость, а разрушала ее. Круги номенклатуры есть круги отчуждения (замещения) самости. Поэтому номен­клатура оказывается формой, пожирающей содержание, - черной дырой истории. Она принципиально не консервативна, ибо разрушительна. Энергия коммунитас, которой питалась партийная завязь номенклатуры, быстро иссякла - созданный как средство и тело коммунизма Аппарат черпал энергию в переплавке общества, сжигая его богатые ресурсы. Отказ от новых изданий революции ускорил энтропию партии-государства. Едва став собой, номенклатура начала распадаться. Попытки же очеловечить социализм: полупризнать право индивидов на частную жизнь, автономность семьи, собственную логику науки и культуры - еще раз обнаружили несовместимость естественного человеческого самовыражения и саморазвития с основами бытия/сознания номенклатуры, химеричность собственного ее содержания. Но эта химера превращала в себя весь социум, поэтому распад номенклатуры грозит обернуться распадом социума, на котором она паразитировала.