Глава 3.   Клиентелизм и общество

Определяя обычаи властвования при Старом Порядке, патримониа­лизм и клиентелизм не могли не оказывать решающего влияния на развитие российского капитализма и на вызванную им перестройку господствующих социальных групп. Из оценки воздействия и концептуализации этих факторов логически следует уточнение общего взгляда на буржуазную эволюцию России и ее революционный срыв. До сих пор осмысление кризисного развития пореформенной, предреволюционной России велось в рамках институционально-классовой парадигмы. При всех различиях и спорах, общим выводом такого осмысления можно признать указание на зависимость господствующих социальных групп (классов) - и старого дворянства, и новой буржуазии - от самодержавного государства. Данный вывод правилен, но чересчур абстрактен, - в указанной парадигме он подвержен разнообразным идеологическим (консер­вативным, социалистическим, либеральным и т.д.) интерпретациям, в то время как нуждается, скорее, в социологической конкретизации.

Общеизвестно, что для российских предпринимателей XIX и начала XX вв. успех и риск в значительной степени обуславливались административными обстоятельствами. Помимо общих (макро­социальных) условий - государственной монополии на важнейших рынках, сословных и бюрократических ограничений на предпринимательскую деятельность, - к числу таких обстоятельств следует отнести: своеволие принимающих административные и судебные решения начальников, обязательное взяточничество, действенность личных связей. Именно в такой «сетке» социальных отношений предприниматели решали свои задачи: получали купеческие и промысловые свидетельства, выкупали лицензии, добивались государственных заказов и субсидий, договаривались о передаче на казенный баланс убыточных предприятий. Поэтому само предпринимательство приобретало придворный характер, его необходимым элементом было умение налаживать, поддерживать и использовать влиятельные знакомства. С другой стороны, и государственное чиновничество было охвачено грюндерской горячкой. В конце XIX - начале XX вв. наблюдалось массовое участие высшей бюрократии в делах крупнейших акционерных компаний; попытки правительства воспрепятствовать этому не дали результата. Дворянско-бюро­кратические «сферы» превратились в один из важнейших социальных источников пополнения деловой элиты России. Уяснение первейшего значения личных уний и персонально-групповых вертикальных связей позволяет уточнить тезис о слабости российской буржуазии, под которой обычно понималась ее ориентированность на привилегии, монопольную прибыль и докапиталистическую эксплуатацию, ее не- и даже анти-либерализм, политическая несамостоятельность и т.п. Нужно, однако, сосредоточить внимание не только на общих характеристиках описываемой социальной совокупности, но и на проблематичности самой социальной общности. Общность как социальный субъект реализуется в артикулированном сознании общих интересов и солидарной деятельности, что предполагает наличие надлокальных (надсемейных, надклановых, надклиентельных) связей. Неразвитость последних и есть действительная слабость российской буржуазии. Исследователь российской деловой элиты конца XIX - начала XX вв. А.Н.Боханов утверждает: «Применительно к России само понятие «предпринимательские круги» следует скорее воспринимать как историческую метафору, чем определение некоего конкретного, связанного общностью интересов, целей и мировоззрения сообщества. Были банкиры, промышленники, торговцы, биржевики; существовали различные организации по отраслевым, региональным и даже общеимперским интересам, но почти везде, в том числе и в наиболее значительной организации - Совете съездов представителей промышленности и торговли, центробежные силы сплошь и рядом доминировали над центростремительными, а текущие интересы и потребности преобла­дали». Резкий подъем частновладельческого хозяйства и скорое формирование финансовой олигархии, связанной с высшим чиновничеством, привели к тому, что «слой лидеров оторвался от своих социальных резервов, и наиболее слабым элементом структуры были классовоцементирующие средние слои. Крупный делец и в XX в. оставался одинокой фигурой, не вызывающей симпатий и не имеющей общественной поддержки не только за пределами своей среды, но часто и внутри ее».

Представленный в этой главе очерк эволюции клиентарных отношений, их роли в становлении, развитии и упадке Старого Порядка в России следует завершить и дополнить «проекцией снизу»: рассмотреть, (а) как складывались патрон-клиентные отношения в среде подвластного, податного населения и (б) какое место патрон-клиентные связи занимали в межсословных, межклассовых отношениях господства и подчинения.

Современной наукой оставлены и мифологема исконного общин­ного солидаризма русского народа, и взгляд сторонников государственной школы на общину как исключительно правительственное, тяглое учреждение. Исторические, археологические и антропологические исследования показывают, что соседская община была на Руси традиционной формой общежития, и даже при крепостном праве на владельческих землях сельский мир и сложная община-волость выполняли важные функции самоорганизации. В то же время дуальный строй соседской общины постоянно порождал иму­щественное неравенство и сопутствующие ему конфликты. Наблюдения А.Н.Энгельгардта о «кулаческих идеалах» крестьян («каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася»), унижении слабого перед сильным, высокомерии сильного, поклонении богатству вряд ли можно отнести лишь на счет порчи нравов в пореформенной деревне. Вполне естественно, что большие и сильные крестьянские семьи (а взаимосвязь демографической и потестарной величин в традиционном сообществе была первостепенной) стремились умножить свое влияние в общине. Столь же естественно, что эти устремления реализовались прежде всего через традиционные общинные институты: «помочи» (обмен помощью), «складни­чество» (форма землепользования и несения тягла), мирской сход и волостные уполномоченные (формы самоуправления). Обедневшие крестьяне поселялись во дворах состоятельных соседей в качестве подворников, подсоседников, дольников, наймитов и просто нищих - спектр соседско/клиентелистских отношений был широк и разнообразен. Следует иметь в виду, что складничеством и дольничеством поправлялись не только хозяйственные дела, но и общественный вес прежде всего, конечно, главы двора. К первостатейным хозяевам соседи охотнее шли на «помочи», имея в виду и свои частые нужды, и полагавшееся угощение; к тому же в иных местах хозяин, выставлявший обильное угощение, мог, по общему мнению, не считать себя обязанным ответной работой. На мирской сходке состоятельные крестьяне задавали тон, часто используя в своих целях завзятых деревенских ораторов - «горлопанов», «горланов», «крикунов». Проводя на мирских выборах нужных им лиц либо иным образом одалживая волостных уполномоченных и действуя через них, сильные хозяева решали к своей выгоде вопросы землепользования, верстания податей и повинностей. Еще с XIX в. в русской публицистике и научной литературе сложилось обыкновение рассматривать подобную деятельность богатых крестьян только как эксплуатацию бедноты, мироедство. Однако же ни одна община в действительности не обходилась без таких вертикальных, двойственных по своей природе личных связей зависимости-помощи и господства-покровительства. В этом смысле воспроизводство таких отношений, при всем персональном «мироедстве», выступает важной составляющей крестьянского мироустройства, элементом соседской общины - одновременно необходимым, но и несущим в себе угрозу ее традиционным устоям. Богатые черносошные мужики, например на Севере, порой входили в такую силу, что «дер­жали в руках» уезды и посады.

На помещичьих землях возможности сельских «воротил» оказывались гораздо более ограниченными, но и здесь они были заметны - особенно при хороших отношениях с чинами поместной администрации, на нижнюю ступень которой становились и выборные лица владельческих общин. В результате такой бюрократизации общины, по оценке Л.С.Прокофьевой, к произволу помещика добавлялся «произвол управляющего, который часто без согласования с крестьянами, опираясь на своих доверенных лиц, выбирал в бурмистры и старосты неугодных миру лиц». Для черносошных крестьян аналогичную роль играла казенная администрация, прежде всего в лице земских исправников. Разработчик закона о государственных крестьянах граф П.Д.Киселев в 1836 г. сетовал в докладе на то, что волостные и сельские начальники дают себя подкупать зажиточным крестьянам и помогают им использовать в собственных интересах дела общины и притеснять бедных крестьян (при этом, как и положено николаевскому реформатору, Киселев видел корень зла в недостатке государственного попечительства и надзора).

Таким образом, крепостничество извратило не только коллективистскую природу и институты «горизонтального» крестьянского общества, но и самопроизвольно выраставшие вертикальные связи личной зависимости и солидарности. В условиях поместного и казенного администрирования, приспосабливаясь не к контролю снизу, а к произволу сверху, сильные домохозяева делали ставку на особые отношения с управляющими, получая тем самым мощный и в то же время независимый от соседей ресурс влияния. При этом клиентелистские связи строились не столько на договоре, сколько на сговоре, приобретая характер тех самых «странных вольностей», которые заметил Ф.Бродель. Несамостоятельность общественной жизни - и коллективной деятельности, и частных отношений - обедняла опыт разрешения конфликтов, внутренне присущих крестьянскому миру и резко обострившихся в пореформенную эпоху, в условиях задержанной и потому особенно резкой индивидуализации.

На рост междусословных и внутрикрестьянских противоречий правительство отвечало в знакомом духе казенно-патриархального попечительства, которым в значительной мере была проникнута и Реформа 1861 г., а особенно - крестьянское законодательство при Александре III. Последнее закрепило особый, отличный от норм гражданского кодекса, порядок имущественных отношений крестьян, учредило особый крестьянский суд и институт земских начальников, на которых возлагалось «попечение о хозяйственном благо­устройстве и нравственном преуспеянии» крестьянства. Впрочем, «особым» этот административно-юридический порядок представлялся только с определенной точки зрения, между тем он опре­делял жизнь большинства российских подданных и был для этого большинства вполне привычным в своих основах. Привычка оказалась плохой - она не отвечала новым общественным напряжениям и задачам; продление административной опеки под народно-монар­хическими лозунгами уже ничего не могло устроить, зато многому мешало. Из этого многого, может быть, самое важное - возможность наладить новые отношения между крестьянами и помещиками. Речь идет в первую очередь не о классовых, межсословных, а о локально-вертикальных, патрон-клиентных отношениях. К.Д.Ка­велин, размышляя о судьбах русского дворянства и всей России после отмены крепостного права, «смотрел в корень», когда ставил задачу «разойтись с крепостными полюбовно, без обиды, внушить к себе благорасположение в будущих соседях и удержать на них самое сильное и продолжительное из всех влияний - влияние, возникающее из доверия...»

Большинство дворянства этой задачи не осознало. Помещики с трудом приспосабливались к отсутствию крепостного права, к новым хозяйственным и социальным обстоятельствам. Стоит привести весьма показательное заключение А.Н.Энгельгардта: «Вся система нынешнего помещичьего хозяйства держится, собственно говоря, на кабале, на кулачестве. Есть при имении отрезки, можно выгонами, покосами или иным чем затеснить крестьян, «ввести их в оглобли», «надеть хомут», крестьяне берут помещичью землю в обработку, нельзя затеснить - не берут! Дошло до того, что даже ценность имения определяют не внутренним достоинством земли, а тем, как она расположена по отношению к крестьянским наделам и насколько затесняет их». В своих отношениях с крестьянами помещики предпочитали использовать широкие административные возможности различных инстанций, чиновников или из помещиков же выборных должностных лиц - благо местных дворян соединяла не только сословная солидарность, но и личные связи. Сама система сословно-государственной организации крестьянства и административного разбирательства споров крестьян с помещиками располагала последних действовать именно в этом направлении. Как подчеркивал О.Ю.Витте, отсутствие ясного законодательного регулирования имущественных отношений крестьян, патриархальная власть местных начальников и зависимых от них, юридически безграмотных судей крестьянских волостных судов делали насущные интересы крестьян предметом «произвола и усмотрения». Тем самым крестьяне оставлялись в привычно враждебном отношении ко всяким местным властям. Самовластное господство сформировало в народе определенное восприятие «властей предержащих» - центральных и местных, будь то помещики, уездные или губернские чиновники, полицейские чины или судьи. Этот тип массового восприятия и отношения к власти представлял собой, по меткому определению А.Ф.Кони, «систему запирательства».

Столь отчужденное отношение к помещикам и начальству могло быть преодолено развитием общесословного местного самоуправления. Как свидетельствует опыт многих стран, самоуправление не только способствует привычке цивилизованного общежития, самоорганизации крестьянства и удовлетворению его нужд, но, как правило, связывает местных «нотаблей», «уважаемых людей» с обширной клиентелой в среде местных обывателей многообразными отношениями взаимных услуг, обязательств и выгод, например, при проведении выборов, при распределении муниципальных дол­жностей, инвестиций и т.д. Подобные патрон-клиентные отношения играют весьма противоречивую роль, нередко превращаясь в фактор коррупции институтов самоуправления; однако эти же связи, укрепляя местную солидарность, доверие между представителями разных социальных страт, зачастую смягчают межсословные и меж­классовые противоречия, предотвращая их перерастание в открытый социальный конфликт. Сословное земство в пореформенной России подобной роли не сыграло. К сожалению, оправдался скептицизм Энгельгардта: «...когда лица разных сословий, живущие в одной волости, ничего общего между собою не имеют, подчинены разным начальствам, разным судам, - ничего путного быть не может». Авторы юбилейного сборника, посвященного пятидесятилетию земства, пришли к выводу: «Оставлять земское представительство в существующем виде, в виде гегемонии небольшой группы дворян - обезземелившейся, почти не несущей налогов в земскую кассу и оскудевшей на местах, является совершенно невозможным». Введение новых земств вело к значительному росту налогов и натуральных повинностей и поэтому наталкивалось на активное сопротивление крестьянства. По оценке Г.А.Герасименко, антиземское движение стало одним из факторов нарастания революции в деревне.

Итак, закономерным итогом крепостнической эволюции патрон-клиентных отношений стало глубинное изменение их двойственной природы, основанной на некоем балансе господства и защиты, подчинения и солидарности. Связь патрона и клиента все более утрачивала черты добровольного обмена, закрепленного традицией и/или договором, и все более наполнялась самовластным содержанием, нуждаясь поэтому во внешнем условии - крепостническом государстве, становясь в то же время «кирпичиком» государственной пирамиды. Такую участь разделили и сеньориальные отношения, и отношения частной службы, и отношения на службе государственной. Нарушение баланса интересов и мотивов участников клиентарных отношений, совместившись с культурным расколом нации на «Россию имперскую» и «Россию крестьянскую», обусловили глубокое отчуждение между людьми «государства» и людьми «земли».

Историческое государственное сознание крестьян отнюдь не смягчало отчуждения. В сознании этом укоренился взгляд на дворян как на служилых людей, наделенных для государевой службы землей, которую населяли и обрабатывали крестьяне. Поэтому после освобождения дворян от обязательной службы царь должен был освободить крестьян от помещичьей барщины и оброка. Земля же была и остается государственной, и Государь может и должен наделить ею тех, кто ее обрабатывает. «Только в этом правосознании, - отмечает В.В.Леонтович, - и можно найти объяснение тому, что крестьяне отказывались заключать договоры с прежними хозяевами, предусматриваемые законами об освобождении, даже в тех случаях, когда договоры эти бесспорно и совершенно очевидно повели бы к значительному улучшению их экономического положения. <...> Очевидно, их правосознание делало для них невозможным принять из руки помещика то, что они уже считали своим правом». Всеобщее крестьянское ожидание «милости насчет земли», замечательно описанное Энгельгардтом, сильно напоминает «ментальные эпидемии» средневековья. Такое напряжение не могло просто «пропасть», оно должно было как-то разрядиться. Движимое понятными, но не оправдавшимися охранительными соображениями, правительство поддерживало в крестьянах старинное «го­сударственное сознание». Однако именно это государственное сознание, как предупреждали наиболее проницательные современники, несло в себе угрозу для обновляющейся российской государственности. Ментальную схему крестьянского разумения государства и сознания себя в его пространстве можно изобразить в виде треугольника, вершинами которого будут: «Земля» - «к(х)рестьяне» - «Государь». Такая доминанта сознания делала русское крестьянство не «мелкой буржуазией» и не «феодально зависимыми» земле­дельцами, а прежде всего и главным образом государевой клиентелой.

Сохраняя крестьянство в положении госклиентелы, верховная власть лишь усиливала массовое ожидание, а затем и требование земельного передела. Между тем к сколь-нибудь радикальной демократизации землевладения правительство было совершенно не готово, его «забота о мужике» умножала число присутствий и уряд­ников, но не давала земли, - даже государственная помощь переселенческому движению, начавшемуся в ходе столыпинской реформы, оказалась не на высоте задачи. Монархия мало кого убедила в своем демократизме, но сама при этом оставалась в плену соб­ственной идеологии. Пореформенная крестьянская политика правительства, за исключением преобразований Столыпина и отчасти - деятельности Крестьянского банка, представляла собой типичный конфликт социальных ролей: «Правительство - гарант частной собственности» и «Государь - Хозяин Русской земли и народа». Отражая глубокое противоречие национальной жизни, этот ролевой конфликт «верховного актора» немало поспособствовал катастрофическому ходу российской истории в XX веке.

Разжигая ожидания, которые не готова была удовлетворять, государственная власть в то же время препятствовала - и конкретными мероприятиями, и общим духом своей политики - преодолению межсословного разрыва. Сохранение административных и правовых институтов обособленного существования сословий, равно как особенности сословного сознания и привычки социального поведения, чрезвычайно затруднили завязывание между помещиками и крестьянами частных отношений нового, некрепостнического типа - как хозяйственно-договорных, так и неэкономических связей покровительства и взаимных услуг. К сказанному следует прибавить, что в быстро росшей российской промышленности преобладал «первоначальный» капитализм, делавший ставку на эксплуатацию и полицию. Таким образом, в предреволюционной России обнаруживается совершенно очевидная недостаточность частного патроната - недостаточность, поразительная для общества, которое принято считать патриархальным и полуфеодальным! В модернизирующихся обществах отношения типа «патрон-клиент», создавая трудности в становлении и функционировании адекватных индустриальной системе институтов публичной политики и управления, в то же время могут в известной мере компенсировать отчуждение, маргинализацию и иные тяготы, сопутствующие социальной перестройке. Бытовавшие при Старом Порядке в России клиентарные отношения, приспособленные к самовластному типу господства, отличавшиеся несбалансированной силой личной зависимости и ослабленностью функции частной защиты, не сыграли такой компенсаторной роли. Не будет преувеличением сказать, что не только недостаточность горизонтального, гражданского, буржуазного общества, но и недостаток частных вертикальных связей покровительства и солидарности обусловили революционный срыв и обвальное разрушение государственного порядка в России.