Глава 3.   Социальные механизмы против личного господства

Одной из важнейших революций средневековья было создание горожанами, а затем и селянами местных коммун. В отличие от вассального договора, связывавшего высшего с низшим, коммуналь­ное братство было объединением равных - право членов сословия (право состояния) заменяло личные клятвы верности и покровительства; феодальной вертикальной иерархии было противопоставлено горизонтальное общество. Это горизонтальное измерение составило в дальнейшем существенную сторону европейского абсолютизма и становления территориального государства-нации, которое, актуализировав античные понятия политии и республики, раз­вило их сначала в теорию «полицейского» государства, а затем до основ современного конституционализма. Новый Свет, где не было ничего подобного огромным феодальным поместьям Европы, сразу формировался как мир среднего класса с характерным для него демократическим, упрощенным, популистским правосознанием. Размышляя о становлении демократии в Америке, А. де Токвиль обратил внимание на изначальную слабость аристократии: даже на Юге землевладельцы «не пользовались тем влиянием, каким располагает аристократия в Европе, поскольку у них не было никаких привилегий; в результате того, что земля возделывалась с помощью рабского труда, они не имели арендаторов, и, следовательно, сама система патроната здесь отсутствовала» В демократическом обществе даже связь слуги и хозяина - лишь временное и свободное соглашение. «Один из них по своей природе не ниже второго и подчиняется ему лишь временно, на основании договора. В пределах, оговоренных условиями этого контракта, один из них - слуга, второй - хозяин. Во всех остальных отношениях они являются равноправными гражданами и людьми».

Изыскания В.Зомбарта о развитии духа капитализма позволяют проследить, как постепенно изменяется содержание понятий клиент и клиентела. Докапиталистическое, принципиально расходное хозяйство было ориентировано на пропитание и достойное содержание человека, соответствующее его положению в обществе. Вести жизнь сеньора значило жить «полной чашей» и давать жить многим; быть клиентом означало искать пропитания и защиты около сильного. С пробуждением страсти к денежной наживе «клиенство» стало одним из источников последней: «войти в милость к богатым горожанам исключительно в надежде воспользоваться долей их богатства». Рыночные отношения в мещанской среде превратили клиента в потребителя, заказчика товаров и услуг. Однако у буржуа старого стиля (до промышленного переворота) в сознании и хозяйственной деятельности доминировал еще «статический принцип», определявший в числе прочего отношение к конкуренции и клиентеле. «Клиентела имеет еще значение огоро­женного округа, который отведен отдельному коммерсанту, подобно территории в заморской стране, которая предоставлена торговой компании как ограниченная область для исключительной эксплуата­ции. <...> Строжайше воспрещена была всякая «ловля клиентов»: считалось «нехристианским», безнравственным отбивать у своих со­седей покупателей». Только в XIX в. складывается хозяйственный этос «современного экономического человека». Покупателя теперь отыскивают и нападают на него. Отношения продавца и покупателя, производителя и потребителя, нанимателя и работника утратили личный характер, сделавшись составными частями делового механизма.

Не только экономическое, но вообще социальное действие индивидов становится все более вещным и экономным - целерациональным, по М.Веберу. Экспансия анонимных механизмов рынка и бюрократии разрушает наличные связи патримониального господства, традиционные формы групповой солидарности - не обеспечив лишившимся привычной среды обитания индивидам нового убежища, социальная машинерия вызывает отчуждение, фрустрации и «бегство от свободы» (Фромм). Так как патрон-клиентные отношения являются хорошо известной, естественной формой защиты, модернизация отнюдь не ведет сама по себе, автоматически, к их свертыванию. Если развитие Евро-Американской цивилизации пошло именно в таком направлении, то произошло это не только в силу социальной дифференциации и рационализации, но и благодаря активному поиску новых гражданских форм защиты и солидарности. Результатом поиска стали: постепенная демократизация политических систем; расширение возможностей самоорганизации и представительства коллективных интересов (здесь трудно переоценить появление профсоюзов и их следствия - коллективных договоров, ставших методом регулирования отношений между работодателем и работниками); активная социальная политика; разви­тие административного права и системы административных судов, обеспечивающих правовую защиту от произвола государственной администрации. Новые цивилизационные институты явились суммой действий весьма различных, часто противоборствующих социальных сил. Общим при этом было стремление выработать рациональные общеобязательные правила жизни сообщества и социального поведения индивидов. Изначальным правилом, идеологическим кредо и боевым девизом индустриальной либеральной цивилизации Севера стало отторжение любых форм личной зависимости и господства, не основанного на законе. Отношения личной преданности и покровительства теперь воспринимаются как поведение не вполне социальное, «недообщественное», сугубо приватное, уста­новление же подобных связей в публичных сферах и сетях обмена социетальными ресурсами означает подрыв устоев и коррупцию институтов. Многочисленные структурно-функциональные социологические описания и толкования так часто воспроизводили этот порядок вещей, что сами уже стали его элементом, то есть превратились, как отметили Р.Арон, а столетием раньше К.Маркс, в своего рода идеологию индустриализма (капитализма, по Марксу). В рамках этой парадигмы роль патрон-клиентных отношений хорошо определяет термин, предложенный К.Ланде, - «приложе­ние» (addenda): их место в щелях и на обочинах современного индустриального, открытого общества, они развиваются там, где не дорабатывают публичные правовые институты.

Нарисованная картина не то чтобы принципиально неправильна, но существенно неполна - и в описании современного социума, и в части эволюции патрон-клиентных отношений. Между тем в классике социологии - в работах М.Вебера мы можем увидеть более сложную реконструкцию индустриального общества, не сводящуюся к объективным тенденциям рационализации и бюрократизации, относительно которых Вебера чаще всего цитируют. Нас интересует здесь веберовский анализ эволюции господства и политических отношений. Становление современного политического союза Вебер связывает с экспроприацией «частных» носителей управленческой власти в пользу князя, который проводит ее с помощью профессиональных чиновников и в противоборстве с парламентами и сословными функционерами. В этом отношении современные республики не отличаются от абсолютистских монархий - Вебер подчеркивает однотипность их политического устройства: вожди - революционные или выборные - распоряжаются властными ресурсами и управленческим штабом, который отделен от средств политического предприятия. Такое предприятие сегодня невозможно представить без партий, выдвигающих «руководящих политиков» и обеспечивающих им поддержку на выборах. Вебер вслед за М.Я.Острогорским выделяет три исторических типа политических партий. Партии парламентских аристократов были сугубо патримониальными образованиями, мало отличавшимися от свиты придворных. По мере того как буржуазные контрэлиты теснили консервативную аристократию, получили распространение партии уважаемых людей: «каждый депутат патронировал должности и вообще все вопросы в своем избирательном округе, а чтобы снова быть избранным, поддерживал связь с местными уважаемыми людьми». Расширение избирательного права, необходимость мас­совой вербовки сторонников и организации приводят к формированию партийного предприятия плебисцитарного типа. Интересно сравнить оценки Острогорского и Вебера. Первый характеризует партию современного типа как машину, подчеркивая анонимность, бюрократический и закулисный характер функционирования партийного механизма - системы кокусов (избирательных комитетов). Придя к выводу, что лидеры стали пленниками организации, превратились в ее «фонограф», Острогорский указывает задачу: «нуж­но, чтобы превосходство характера и ума, иначе говоря, истинное управление лидеров, вытесненное политическим машинизмом, было восстановлено в своем праве...» Вебер тоже отмечает новую роль партийной организации, но эта организация по-прежнему пронизана связями личной преданности и покровительства; партийные чиновники приспосабливаются «к личности вождя, оказываются под сильным воздействием его демагогических качеств; материальные и идеальные интересы чиновников находятся в тесной связи с ожидаемым получением при его посредстве партийной власти, а труд ради вождя сам по себе приносит огромное внутреннее удовлетворение». С точки зрения Вебера иначе и быть не может, так как всякое политическое предприятие - предприятие претендентов суть вербовка свиты; вожди и их свита - необходимые жизненные элементы любой партии. Восхождение «плебисцитарной формы» Вебер рисует аналогично союзу князя с управленцами-профессионалами против аристократов; господство бюрократическое выступает рука об руку с господством харизматическим. Без элемента харизмы, равно как без профессионализма политика вообще не состоятельна. Харизматическое же господство, наряду с идеальным моментом - личным даром вождя, подразумевает отношения личной преданности и доверия. По мнению Вебера, «выби­рать можно только между вождистской демократией с «машиной» и демократией, лишенной вождей, то есть господством «профес­сиональных политиков» без призвания, без внутренних, харизматических качеств, которые только и делают человека вождем. Послед­нее же предвещает то, что нынешняя партийная фронда обычно называет господством «клики».

Политика не является одиноким заповедником патрон-клиент­ных отношений. Индустриальное предприятие и бюрократический аппарат, задающие структурно-институциональные и функционально-поведенческие матрицы современной социальности, при ближай­шем рассмотрении оказываются вместилищем социальной «контра­банды» - неформальных отношений зависимости и покровитель­ства. Патерналистская практика латифундий и купеческих домов была заимствована промышленными капиталистами. Хотя в середине XX в. многие считали, что с распадом большинства семейных фирм и разрушением локальной замкнутости фабричных сообществ патернализм ожидает крах, он не только по-прежнему остается стержнем воспроизводства социальных отношений в сельском хозяйстве, но и проникает в «святая святых» - современную хозяйственную корпорацию. При этом патерналистские стратегии менеджмента подпитывают преданность работников фирме. Исследования по социологии зафиксировали серьезные отклонения реального функционирования административных учреждений и повседневных отношений внутри персонала от официальных правил и инструкций, то есть от веберовского идеального типа бюрократии. Разновидностью подобных дисфункций являются «парал­лельные властные отношения», развитие которых М.Крозье связывает с зонами неопределенности, неустранимыми никакими безличными правилами. Как полагает Крозье, индивиды действуют в условиях, определяемых установленными правилами, но исходя из собственных интересов и стратегий, то есть выступают акторами, а не агентами. Разделяя эти методологические установки, К.Легг приходит к выводу, что бюрократизация современной жизни не только не исключает, но реально порождает клиентелистские связи: в организациях наличествуют удобные и побудительные мотивы клиентелистской активности. Замечательные практические примеры, подтверждающие последний тезис, можно найти в книге Патрика Райта о его работе в «Дженерал Моторс»: в управленческом аппарате гигантской корпорации процветают фаворитизм и угодничество, влияющие не только на расстановку и продвижение кадров, но даже на стратегические решения руководства.

Итак, тезис о «приложении» нужно скорректировать: речь идет не только о пережитках, вытесняемых на периферию социума по мере развития и экспансии индустриальных технологий и идеологий, но о части современного образа жизни. Будучи элементарными, можно сказать, натуральными (имеющими глубокие био-социаль­ные корни) отношениями доминирования и подчинения, лидерства и авторитета, покровительства и подзащитности, патрон-клиент­ные и все подобные им - клиентарные - связи воспроизводятся внутри современных институтов, влияя на их функционирование - вплоть до формирования гибридных структур и псевдоморфозов (Шпенглер), о чем подробнее будет сказано ниже. Клиентарные отношения далеко не всегда и не только отмирают, но динамично видоизменяются, адаптируясь к ускорению и усложнению социальных процессов. Индивидуальных патронов и посредников («броке­ров») могут заменять партии, профсоюзы или иные институционализированные центры власти и влияния. Фирменный патернализм, сменяя патернализм хозяйский, стал элементом менеджмента и средством обеспечения долгосрочных перспектив прибыльного развития предприятия. Описанные Острогорским и Вебером «бос­сизм» и «лоббизм» в американской политической системе, несмотря на все социальные изменения и ограничения, не сошли со сцены, - новые законы, регулирующие лоббистскую активность и финансирование избирательных кампаний, вызывают к жизни новые и новейшие формы темных сделок и закулисных личных связей - например, комитеты политического действия, в частности персональные комитеты. Примеры «индустриальной» эволюции патрон-клиентных отношений можно найти во всех развитых странах и в разных социальных секторах.

Сказанное однако не отменяет того, что в современном обществе патрон-клиентные отношения играют гораздо более скромную и уж никак не главную роль, да и «прорастают» они в новой институциональной среде и шире - в ином цивилизационном контексте, не просто мимикрируя, но существенно изменяясь. Современное общество является принципиально открытым: социальные статусы и ресурсы могущества подвижны, разнообразны и распределяются посредством конкуренции формально равноправных участников. Конкуренция введена в определенные легальные рамки, каналы обмена и распределения основных ресурсов институционализированы. Логика функционирования современных институтов - анонимно-рациональных, либеральных и демократических по своему идеальнотипическому устройству - действительно не предполагает и даже прямо отвергает патримониальное господство и личную зависимость, что делает отношения подобного рода не только второ­степенными, но и нелегитимными. Как отмечают Айзенштадт и Ронигер, нелегитимность не сводится к моралистической оценке, предполагая, кроме прочего, наличие социальных сил, которые противодействуют воспроизводству патрон-клиентных отношений, - противодействие возникает из мобилизации прав клиентов, равно как из активности центральных элит или людей, занимающих власт­ные позиции вне клиентелистских связей. В таком социальном контексте, не обретя силы в законе и теряя традиционное оправдание, со слабым символизмом - «расколдованные», используя выражение Вебера, - испытывая влияние вещных отношений купли-продажи, патрон-клиентные отношения становятся менее стабильными и обязательными для участников. Разделение экономической, политической, административной, идеологической власти обуславливает то, что, «в отличие от традиционного контекста, индивиды в развитых индустриальных обществах выполняют альтернативные роли патрона и клиента в зависимости от секторов, в которых осуществляется обмен». Таким образом, именно конституционное ограничение социального могущества и демонополизация доступа к его ресурсам, достигаемые противоречивым сочетанием либерализма и социального равенства, противопоказаны патрон-клиент­ным отношениям, - цивилизованная же реализация этих принципов предполагает не только необходимый набор институтов, но и до­статочно развитую гражданскую культуру.