Глава 2. Патронат и гражданство

Присмотримся к героям «гомеровского века». Как правило, это представители знатных родов, так называемые «лучшие», они же - «жирные» и «пожиратели даров» (Гесиод), выступающие вождями военно-торговых предприятий. Набеги, торговля, имущественное расслоение, подхлестывая друг друга, размывали традиционную родо-племенную структуру. Аристократические семьи, и до этого державшиеся сплоченными и многочисленными группами, обра­стают все более широким окружением из родственников, друзей, домашней челяди, задолжавших общинников. Поднимающаяся ко­лонизационно-военная аристократия подминает власть басилевса и стариковского совета, выхолащивает и оттесняет народную сходку. Все это характерно для Афин и других полисов, втянутых в морскую колонизацию. Наоборот, закрытая спартанская община сохранила патриархальные родовые порядки и «пренебрежение к семейному началу» (Виппер), не давшие развиться частному патронату. Эскорт греческого вождя составляли, с одной стороны, друзья-соратники, а с другой - зависимые и подневольные люди (здесь не идет речь о рабах). Связи вассально-дружинные и сеньориальные еще совмещены в тесном кругу, различаясь скорее не институционально, а именно характером личных отношений. Однако, несмотря на широкое распространение личной зависимости и покровительства, растаскивания общины на персональные патронаты в Древней Греции не произошло. Основой расцвета полиса стала его эгалитаризация (при любых формах правления), стимулируемая глубоким чувством солидарности граждан. В отличие от Спарты с ее военным аскетизмом и кастеизацией узкого слоя равноправных, в Афинах запрещение долгового рабства, прекращение ростовщической практики в сельском хозяйстве и свободном ремесле основывались как раз на росте и обогащении полиса, на развитии товарного производства. Социальный компромисс, достигнутый при Солоне, и политические реформы Клисфена уравняли демос в правах со знатью. Демократизация власти, переселенческое движение, активная социальная политика и распространение рабского труда привели к значительному сокращению деревенской бедноты - наемники-граждане в классическую эпоху были исключением. В литературе высказывалось мнение, что результатом означенных процессов стало отсутствие отношений типа клиентелы в Древней Греции. Действительно, такой своеобразной крепы общины-госу­дарства, каковой в латинской цивитас выступала клиентела, в греческом полисе не было. Это однако вовсе не означает отсутствия клиентарных отношений. Ведь сама полисная демократизация проходила благодаря «союзу честолюбия и нищеты против знати» (А.Боннар), когда члены аристократических родов, возглавляя одну из народных групп («партий»), устанавливали режим «попу­лярной монархии» (Виппер). По авторитетному мнению Г.С.Кнабе, бесспорен «факт существования в Греции, как и в Риме, наряду с прочими социальными микромножествами, также сообществ, которые собирались вокруг аристократических лидеров и оказывали им помощь в достижении их политических целей. Демосфен сравнивал политические группировки в Афинах с симмориями, в каждой из которых господствует «гегемон», т.е. самый богатый и сильный, а еще триста человек готовы кричать ему в лад...» В демократических полисах бывшие аристократические дружины, с их обязательными пирами, постепенно маргинализировались, но занимались отнюдь не только дебошами: участники гетерий поддерживали друг друга на суде и выборах, активно использовали право частного обвинения для судебного преследования противников. С упадком полисных форм общежития в эпоху эллинизма возможности и значение частного патроната возросли - но уже на основе синтеза аристократической традиции Эллады и царской традиции Востока.

Если для Греции были характерны патронатные группировки, восходившие к дружине военного вождя (и далее к архаическим «мужским союзам»), то в Риме преобладали социальные микрогруппы семейно-родового происхождения. Их прообразом была фамилия, ядро которой состояло из кровных родственников, а периферия из клиентов, т.е. лиц, зависящих от «отца семейства». Т.Момзен называл клиентов полусвободными-полузависимыми, в юридическом плане сближая их с рабами, - клиентами были чужеземцы, принятые под покровительство рода, их потомки, а также вольноотпущенники. И.Л.Маяк полагает, что возникновение клиентелы «было результатом расслоения внутри gentes, а также между gentes», так что первыми клиентами были обедневшие родичи. Сначала выявились сословные различия внутри populus между патрициями и клиентами, а затем началось формирование классов-сословий патрициев и плебеев. Автор исследования по истории долгового вопроса в архаическом Риме Л.Л.Кофанов, соглашаясь с выводами английского коллеги А.Уотсона, подчеркивает юридиче­скую независимость и правоспособность клиентов: последние были вправе участвовать в выборах, заключать любые юридические сделки, выступали в суде в качестве истцов и ответчиков, а также коллективными поручителями своего патрона. Все эти права и, главное, право на выделение участка общинной земли переселенец, деградировавший соплеменник, незаконнорожденный или вольноотпущенник получали, становясь младшим членом рода и принимая имя его главы. Связь патрона и вступившего в семью клиента была священной - преступление ее влекло сакральную кару, что было закреплено даже в «законах XII таблиц», одна из статей которых (VIII, 21) гласила: «Патрон, обманувший своего клиента, да будет проклят». В царском и раннереспубликанском Риме клиенты представляли собой значительную группу, служившую, по определению С.И.Ковалева, «главной социальной опорой патрициев» в их противостоянии растущему плебсу.

Итак, клиентела, будучи частной зависимостью, выступала и важнейшим элементом организации родов, соединением коих составлялось римское государство. В результате последующего ослаб­ления сакральных родовых связей, в частности закрепления права патронов и клиентов на взаимные имущественные притязания, а с другой стороны, отмены долгового рабства и включения плебеев в состав civitas (установления военного порядка гоплитов, по М.Ве­беру) - то есть в результате расширения доступа к экономическим и политико-административным ресурсам - патронат потерял значение конституирующего социум института. Клиентела заняла место в ряду разнообразных микрогрупп: общинных, соседских, амикальных, составлявших для римлян «универсальную стихию существования» (Кнабе). Подобные объединения могли входить в административно-правовую структуру государства (фамилия, сельская община, квартальные коллегии в городах, коллегии жрецов официальных культов) либо быть сугубо частными (дружескими, земляческими, культовыми) кружками. Хотя в литературе принято от­делять частные сообщества от официальных, - отмечает Г.С.Кнабе, - «суть дела - во всяком случае социологическая и социально-психо­логическая - состоит как раз в том, что частные и общественные функции в них обычно нераздельны». Амикальные и клиентельные связи составляли «инфраструктуру» римской политики: от «партий» республиканского периода до совета принцепса в эпоху Империи. М.Вебер, подчеркивавший большую роль клиентелы во все периоды римской истории, связывал ее с патримониальной ор­ганизацией господствующего слоя и государственного управления: «В Риме в значительно большей степени, чем в любом античном полисе, господство сохраняли, вновь захватив его после временного поражения, знатные роды ярко выраженного феодального типа». При этом в положении клиентов оказывались не только отдельные люди. «Победоносный полководец брал под свою защиту союзные города и страны, и этот патронат сохранялся в его роде. Так клиентами рода Клавдиев были Спарта и Пергам, иные фамилии имели клиентами другие города, принимали их послов и представляли в сенате их интересы. Нигде в мире отдельные, формально частные фамилии не обладали таким патронатом. Таким образом, задолго до возникновения монархий частные лица уже обладали властью, которой обычно располагают только монархи».

Форму традиционной патрон-клиентной связи принимали и складывавшиеся в поздней Римской империи отношения колоната. Таким образом, клиентела эволюционировала, приспособляясь к новой ситуации, которую определяли уже формальные отношения собственности, постепенно теснившие позднеантичные неформальные отношения лиц. Частное покровительство использовалось клиентами-колонами прежде всего для укрывательства от налогов. Правительство, борясь с антифискальными проявлениями «неправед­ных патронатов», постаралось интегрировать функцию защитника города, пага или села, издавна выполнявшуюся «могуществен­ными»; из числа последних стали избирать официального патрона, который утверждался префектом претория и формально императором. Так в результате развития имперской бюрократии, древней традиции патроната и общеантичных порядков самоуправления возник новый институт - дефенсор плебса. При всей своей противоречивости этот политический опыт античности весьма важен: Республика может интегрировать частные патронаты, лишь эффективно выполняя функцию гражданской защиты, - чтобы цивилизовать патронат, нужно укреплять гражданство.

Эволюция патроната (в том числе института дефенсора) отличалась существенными особенностями на Западе и на Востоке Империи. Западные патроцинии имели сильно выраженный партикулярный характер; здесь чувствовалось влияние «кельтской клиентелы», тон задавали крупные земельные магнаты; по мере ослабления централизованного контроля дефенсоры теряли значение, статус колонов снижался до крепостного. Варварское право, не знавшее зависимости от места жительства, превратило последних в сельских сервов. На Востоке институциональный и культурный контекст был иной - административно-полисный. Синтез позднеимперских порядков, традиций восточных деспотий и греческого права определил византийский вариант эволюции крепостного права и феодализма.

В средиземноморском ареале патрон-клиентные отношения всегда были едва ли не главным элементом любого цивилизационного орнамента. Однако логической завершенности их развитие достигло, конечно, в европейском феодализме. Атрибуты феодализма: доминиум (соединение власти, собственности и управления), вассальная иерархия (примирение-борьба центробежных и центростре­мительных политических сил), сеньория (сочетание землевладельческих прав господина и наследственных держателей) - хорошо известны, но от этого не менее удивительны. Всякий социум противоречив, средневековый - воистину парадоксален. Привычные словосочетания «феодальное государство», «расщепленная собственность» суть оксюмороны. А ведь к списку фундаментальных противоречий нужно еще прибавить конфликтную природу соседской общины, противоположность светского мира и церковного клира, совмещение «воинствующего» коллективизма с ярким индивидуализмом рыцарского (да и не только) этоса... Картину не проясняли попытки описать и понять средневековье посредством рационалистических категорий экономического детерминизма. Как указал М.Блок, «было бы совершенно неверным видеть в отношениях сеньора и его подданных только экономическую сторону, как бы важна она ни была. Сеньор является господином, а не только руководителем предприятия. Он располагает по отношению к своим держателям политической властью, набирает из них в случае надобности свои вооруженные силы, а в качестве компенсации распространяет на них свое покровительство...» Таким образом, М.Блок трактовал феодализм, прежде всего, как систему связей личной зависимости, сделав акцент на древности и спонтанности их происхождения. Продолжая дело создателя «школы Анналов», А.Я.Гуревич выявил органическую связь традиционного индивида, точнее большой семьи, с землей-отчиной и показал, что владение, присвоение и дарение в раннефеодальную эпоху означали не возможность отчуждения, а ту или иную комбинацию межличных отношений, укорененных в родстве и племенной принадлежности. С такой точки зрения генезис феодализма предстает не как сумма экспроприации мелких земельных собственников и королевских земельных раздач феодалам, а как сочетание апроприации - подчинения свободных общинников магнатам и пожалований королевским слугам в виде даней и кормлений, - то есть не как передел собственности, а как установление и разделение личного господства над людьми. При этом, «личный характер в средние века имели не только общественные отношения, но и отношения политические: публичная власть принимала форму частноправового отношения, при котором подданные государя оказывались на положении его вассалов, а самая власть приобретала характер патримониальный».

Европейское средневековье - динамичная, кризисная эпоха смены социально-групповых форм жизнедеятельности человека: происходит распад родов и больших семей, трансформируются общинные связи; с другой стороны, наблюдается рост отношений террито­риально-соседских, отношений господства и подчинения, а затем - становление коммунальных союзов, развитие территориально-по­литических связей. Патронат выступал продуктом и одновременно фактором этой грандиозной трансформации, опосредующим звеном между слабеющими родо-племенными структурами (плюс распадающимися позднеантичными институтами) и европейскими нациями. Если античная клиентела вождей-аристократов была подчинена общинно-городскому порядку или встраивалась в выросшие на его основе более широкие политические формы, то королевская дружина сама стала политической формой раздробленного и смешанного общества. Дело однако не сводится к форме политической власти - так же как оно не сводится к землевладению. Скажем, в Византии, где имперская власть контролировала развитие крупного землевладения и формирование зависимого крестьянства, «этот контроль в целом оказался фактором, обусловившим не ускорение, а замедление темпов развития феодализма в империи». В Скандинавии же - европейском регионе, географически и социально наиболее удаленном от памятников античности, становлению крупного землевладения и феодальной пирамиды препятствовала жизнестойкость свободных общин. Но во всех ареалах становящейся Европы патримониальное господство магнатов, более или менее зависимых от центральной власти, было основной формой защиты и покровительства, в которых нуждались отнюдь не только бесправные и обездоленные. В формуле В.А.Закса - «Как в социальном, так и в юридическом плане для средневекового норвежца все общество делилось на три части: его сторонников, противников и «нейтраль­ных людей» - норвежца может заменить любой европеец. Тогдашний житель Европы «для сохранения правоспособности не мог полагаться на публичные институты, а должен был искать поддер­жки у какого-либо могущественного человека или коллектива». Поэтому патронат можно назвать, используя выражение Марселя Мосса, «тотальным социальным фактом» средневековья. И феодал, и крестьянин, как подчеркивает Ж. Ле Гофф, были «людьми сеньора», хотя для одного это слово имело благородное значение, а для другого - уничижительное. Внутри сельской общины «несколько домохозяев - чаще всего ими были богатые крестьяне, но иногда просто потомки наиболее уважаемых родов - господствовали в общине, решая ее дела к своей выгоде». В городах власть также сосредоточивалась в руках могущественных знатных семей - их господство Ле Гофф назвал даже «городским эквивалентом феодальной тирании». По образцу патроната христиане выстраивали свои сакральные связи с небесными заступниками во главе с Господом. Показательно, что Петрарка - автор не только стихов, но, по мнению Л.М.Баткина, самого статуса писателя как частного лица - этот статус, собственно, выдумал, вообразил (создал образ): «Это ведь не могло означать тогда возможности обойтись не только без места в сословной иерархии, не только без конкретной службы (скажем, на содержании у коммуны или в качестве чьего-либо придворного и т.п.) - но и вовсе безо всякого высокого покровительства и защиты».

Сказанное выше согласуется с известным тезисом о том, что патрон-клиентные связи крепнут, когда официальные социально-политические институты слабы и не обеспечивают людям устойчивой, безопасной социальной обстановки. Но здесь нужно добавить: частные союзы защиты и покровительства в определенных условиях могут стать институционализированной формой управления - и не только в локальных, но в обширных и сложных социальных пространствах - беря на себя определенные функции институтов публичной власти или даже полностью их замещая. Такое гипертрофированное развитие получил патронат в средневековой Европе. На Западе, подчеркнем это особо, патронат был не только результатом кризиса традиционной организации, но формой, в которой шел поиск нового синтеза. Противоречивое становление новоевропейской социальности, отраженное и концептуализированное Э.Дюркгеймом в категории дифференциации, исторически шло через развитие (и преодоление-снятие) связей патримониального господства и защиты. Однако через еще не означает благодаря. Средневековое общество - даже самое раннее и бедное - было сложной комбинацией различных социальных порядков: сеньория, вассалитет, королевская власть, церковь, соседская община, город. Сами патронатные формы - будь то феодальная клятва или сеньориальный обычай - могли деградировать до султанизма (М.Вебер) и крепостничества, а могли ограничивать произвол и развивать культуру договора. Возможности таких разных эволюций заложены в природе патрон-клиентных отношений, а стало быть факт реализации той или иной из них нуждается в дополнительных объяснениях. Контекст оказывается важнее.