Глава 1.   Роли в традиционном контексте

В политической социологии утвердилось понимание патрон-клиент­ных отношений как отношений преимущественно (1) личностных, частных и неформальных, основанных (2) на неравенстве в обладании ресурсами власти и разнице социальных статусов и в то же время (3) на взаимных обязательствах и заинтересованности. Л.Ронигер и С.Н.Айзенштадт подчеркивают смешанный (точнее бы сказать - синкретичный) характер осуществляемого патроном и клиентом обмена разнотипными ресурсами, которые реализуются не дифференцированно (как, например, в договоре найма или арен­ды), а в «пакете». Поскольку патрон-клиентные отношения представляют собой отношения одновременно личной зависимости и межперсональной солидарности, их характер противоречив, даже парадоксален. Важными чертами подобных отношений выступают: «во-первых, весьма характерная комбинация неравенства и властной асимметрии с видимой взаимной солидарностью, выраженной в личной идентификации, личном сочувствии и обязательствах; во-вторых, комбинация возможного принуждения и эксплуатации с добровольными отношениями и обязательствами; в-третьих, комбинация подчеркнутой обоюдности, солидарности и взаимодействия патронов и клиентов с некоторой неофициальностью, полулегальностью таких отношений».

Патронат, по всей видимости, вырастает из потестарных отношений (сторон) родства и свойства. Связь патрона и клиента всегда копировала связь семейную: патрон - «отец», клиент - «сын». Но ведь по тому же образцу выстраивалась и родовая централизация, и выросшее из нее «вождество»; квазисемейными чертами обладали и те формы собственно политического господства, которые принято называть патриархальными и патримониальными. Все эти асимметричные иерархические связи имеют общие биосоциальные корни: территориальное поведение, индивидуальное стремление особей к лидерству, потребность в иерархии для стабилизации сообщества. Ранние формы публичной власти роднит с патрон-клиентными отношениями и реципроктный механизм реализации, основанный на обмене деятельностью и дарами. Важнейшим ресурсом и главной целью участников обмена был престиж, показателем же и способом приращения престижа было не потребление, а раздача и растрата. Поэтому неэквивалентность такого обмена вела к потере престижа со стороны того, кто не смог подарить много, и к приобретению престижа тем, кто сумел дать больше. Всеобщим было представление об обязанности «старших», «боль­ших» одаривать и о привилегии «нижестоящих» пользоваться дарами. Две стороны этого универсального обычая замечательно характеризуют две пословицы - огузская: «Не сгубив своего имущества, человеку не прославить себя (щедростью)», и эскимосская: «Подарки создают рабов, как кнуты собак». Итак, патрон-клиент­ные отношения и первичные формы публичной власти имеют общие биосоциальные корни; и те, и другие уподобляются семейным узам; и те, и другие реализуются посредством реципроктного, но асимметричного обмена деятельностью и дарами. Дело не в «парал­лелизме» и «взаимопроникновении» - такое истолкование грешило бы ретроспективной модернизацией. Следует, видимо, говорить об изначальном синкретизме «публичной» власти и «частного» патроната. В политической антропологии первую принято персонифицировать в фигуре вождя, а второй - в фигуре «бигмена» (М.Салинз); при этом данные персонажи разводятся типологически и эволюционно: из бигмена вырастает вождь. П.Л.Белков довольно убедительно показал напрасность таких построений; его вывод: «По-видимому, не существует двух внешних друг для друга типов лидерства, каждый понятен только в контексте своей противоположности. И тот, и другой определяет свою «полноту» (И.Г.Фихте) посредством синтеза того целого, которое они вместе составляют. <...> Перефразируя Ю.М.Лотмана, возможность быть «только собой» (бигменом) и одновременно выступать в качестве «пред­ставителя» группы (вождя) - один из исходных семиотических механизмов лидера на любой стадии развития политической культуры». При этом механизм воспроизводства статуса лидера (в обеих его ипостасях) становится и механизмом социальной эволюции: «В естественном стремлении к самосохранению в роли родового вождя по существу, т.е., удерживая позиции бигмена, старейшина рода, в зависимости от различных обстоятельств, рано или поздно поднимается до уровня бигмена среди вождей». Именно личные достоинства, харизматический потенциал локального вождя, реализующего «личное превосходство» (Б.Малиновский) и становящегося вождем вождей, определяли величину, форму и гомогенность надобщинного территориального образования - племени/вождества. Первобытный синкретизм как раз и проявляется в том, что соотношение «частные» бигмены - «публичный» вождь оборачивается проблемой централизма - децентрализации, унитаризма - федерации, автократизма - аристократизма и т.п. - в зависимости от нашей аналитической точки зрения.

Тот или иной индивид, став благодаря каким-то выдающимся достоинствам и заслугам родовым предводителем, становился «хо­зяином церемоний» и распорядителем общественного фонда. Таким образом, его личный престиж превращался уже в престиж рода, и наоборот, «богатство вождя рассматривалось как магически необходимое для процветания всего коллектива». Могущество знатной персоны зависело от места, занимаемого в иерархической системе «власти-собственности» (Л.Васильев). Возможность приоткрывать или прикрывать общественную кормушку, по выражению Н.Н.Кра­дина, была важным фактором усиления зависимости подданных, в первую очередь ближайшего окружения вождя. Разного рода зависимые люди: клиенты, невольники, жены, дети, домочадцы - были объектом накопления, а их число - показателем престижа. Еще раз отметим единство механизма лидерства вождя-бигмена (а) в рамках личной клиентелы, (б) в отношениях с рядовыми соплеменниками в целом и (в) во взаимоотношениях с другими знатными людьми (к последним, помимо членов правящего клана, могли относиться старейшины родов и вожди ассоциированных общин, дальние родственники вождя и просто разбогатевшие общинники). В этой завязи угадываются и будущий патронат, и вассалитет, и политические отношения власти-подданства. В первичном контексте «власти-собственности» невозможно разграничить частную клиентелу вождя-царя и государственную клиентелу: пленников, переселенцев, должников, а со временем также ремесленников, торговцев, артистов, строителей, администраторов и профессиональных воинов - всех тех, кто был занят в общественном секторе, превратившемся во дворцовый комплекс.

Наряду с функциями перераспределения, широкие возможности для общественной карьеры, проявления личной доблести и укрепле­ния личной власти давала война. В результате походов и дележа трофеев «около правителей или вокруг военных предводителей (при функциональной разграниченности элиты) постепенно концентрируется круг профессиональных воинов - дружина, которая слабо связана с традиционными общественными структурами и ориентирована на личную преданность своему военачальнику». Нечто похожее происходило и в процессе колонизации. Заметим выявленный политантропологами алгоритм, характерный для эволюции рассматриваемого нами типа отношений. Военно-колониза­ционное лидерство, будучи связанным с архаической организацией (отрядом юношей-воинов), перерастая во власть - долгое время неформальную - конкурирующих знатных предводителей, приводит к разрушению и отмиранию традиционной системы.

Последний сюжет подводит к новому проблемному полю: как уживаются патрон-клиентные отношения с прогрессирующей социальной стратификацией и усложнением структуры общества? Л.С.Васильев выстраивает эволюционный ряд из трех основных систем неравенства: 1) выросшая из рангово-ролевой родовой организации иерархическая стратификация (страты замкнуты - вплоть до эндогамных каст); 2) возникшее уже в сложившихся государствах, т.е. в сложных, этнически неодносоставных обществах, правовое неравенство: «свои» - полноправные, «чужие» - неполноправные (от не вполне равных близких или метисованных групп до рабов); 3) появившееся в результате приватизации имущественное неравенство - уже не как функция должностного положения, а на основе частной собственности. Все три системы «сосущество­вали (по мере своего возникновения) параллельно, взаимовлияя друг на друга и к тому же весьма изменяясь за счет этого взаимодействия». Важным фактором развития социального неравенства и одновременно ответом на него выступали патрон-клиентные отношения. Последние, как подчеркивают Айзенштадт и Ронигер, будучи вертикальными связями индивидов, а не организованных корпоративных групп, по всей видимости, подрывают горизонтальную групповую организацию и солидарность клиентов - так же и патронов, но особенно клиентов. Место в институциональной среде и социальная роль патрон-клиентных отношений могут быть и бывали различными. Выделю главные тенденции и основные историко-цивилизационные варианты.

Широкое распространение в древности имела кастовая система, а тенденция кастеизации социальных страт была, видимо, универсальной. В Индии, где в силу политических обстоятельств и благодаря брахманизму касты стали (остались) базовой социальной структурой, они жестко закрепили первобытную специализацию (прежде всего сам принцип) родов и племен, привязали ремесленные профессиональные группы, с одной стороны, к городской знати и купечеству, а с другой - к доминирующим (владеющим землей) в сельской местности кланам, - так сложилась многокастовая община. «Определенные крестьянские хозяйства обладали в рамках этой системы как бы правом на традиционный наем или на труд определенных профессий ремесленников. Последние, по существу, были несвободны, прикреплены к этим хозяйствам, передавались по наследству, разделялись при разделе самого хозяйства между родственниками и т.д.» В городе ремесленники часто работали в домах знатных людей и жили под их защитой. Отношения традиционного найма облекались в форму «фиктивного родства». Помимо ремесленников, в Индии традиционно существовали обширные неимущие слои населения, не столько продававшие рабочую силу, сколько отрабатывавшие даже не пожизненную, а наследственную задолженность. «Но эта эксплуатация сопровождалась целым рядом социальных обязательств, хозяин как бы опекал своего неприкасаемого. В свою очередь работник должен был всегда и везде защищать интересы хозяина в любых конфликтных ситуациях, даже если это противоречило интересам его собственной касты. В то же время обладание правом на чужой труд, труд неприкасаемых, было элементом престижа для хозяина-землевладельца. Его положение в деревне во многом определялось и тем, сколько человек из низших каст было у него в услужении». Как видим, патрон-клиентные отношения встроены в кастовую систему, выступая ее непременным элементом, элементом необходимым, но подчиненным. Автономия личных связей сильно ограничена, - при этом контроль реализуется не только и не столько государством, но прежде всего обычаем, ритуалом, традиционными формами сообщества и общественного сознания. В качестве элемента кастовой системы патрон-клиентные отношения выполняют присущие им компенсаторные, стабилизационные, консервативные функции, а вот их индивидуализирующие, приватизирующие, антитрадиционалистские потенции - например, роль альтернативного механизма ускоренной социальной карьеры - остаются под спудом.

Централизованное регулирование земледелия и значительное общественное хозяйство - будь то «царские поля» в Египте, «великие организации» в Месопотамии или государственный, корпоративный (знатных родов) и храмовый хозяйственные комплексы в империи Инков - были сопряжены с государственным деспотизмом, ростом царской клиентелы и администрации. Госаппарат, вырастав­ший из сильной и жесткой родовой иерархии, интегрировал пле­менную аристократию вплоть до полной ее «бюрократизации», как это произошло в Китае. Для древних империй Востока, Тропической Африки и Америки характерно, «что понятия частного пользования, владения и собственности складывались на базе государственной собственности и противопоставления ей. Как правило, расширение частной собственности за счет государственной осуществлялось в периоды ослабления центральной власти. Наоборот, в ходе нового усиления централизации нередко происходило поглощение частных владений государственной собственностью». Мощная традиционная структура власти (власти-собственности) блокировала дезинтеграционные тенденции частнособственнических отношений, определяя жесткие границы и условия существования частного сектора. В результате дворцовая и провинциальная знать, статус, привилегии, богатство и могущество которой зависели от служебного положения, превращалась, по определению М.А.Чешкова, в «класс-государство». Следует подчеркнуть, что «класс-государство», возвышаясь, оставался связанным с плотной сетью родственных, квазиродственных и корпоративных сообществ: кланов, общин, цехов, гильдий, землячеств и т.д. Родовые и земляческие связи пронизывали и сам госаппарат. Так синологи указывают, что основной ячейкой традиционного китайского общества всегда был клан, а социальное поведение китайцев определяет клановая этика: «социальный холизм» («группоцентризм») и крайний «фамилизм» (семья - главная ценность), забота о сохранении «лица», отсутствие действенной модели отношений индивида с другими людьми, если они не объединены какого-то рода «связями». Наложение административной системы на решетку клановых связей не просто задавало институциональную среду, оно определяло смысл и логику функционирования патрон-клиентных отношений. Последние служат для повышения статуса индивида и его семьи в родовой, корпоративной, государственной (уездной, провинциальной, столичной) иерархиях, - эти же связи используются для смягчения давления институциональной системы, для обеспечения известной свободы от обязательных правил и предписаний. В клановой бюрократической организации китайского общества, воплощающей тип эволюционного развития традиционной системы власти-собственности, патроном почти всегда выступает иерарх, начальник: от старшин пятидворок и десятидворок до императора. «Естественность» (а потому и устойчивость) традиционной китайской империи проявляется, в частности, в том, что некоторые важные ее учреждения и процедуры суть не что иное, как институционализированные патрон-клиентные отношения. Например, институт «тени» (инь) давал возможность чиновникам предоставлять в соответствии с полученным рангом протекцию и защиту своим сыновьям, младшим братьям, внукам и правнукам, что обеспечивало не только благоприятные условия для начала карьеры, но и смягчение - вполне легальное! - уголовного наказания сыну благодаря чину отца. Однако официальный протекционизм отнюдь не исчерпывался узаконением семейственности; наряду с экзаменами и продажей должностей (в разные эпохи соотношение способов набора чиновников было различным), важнейшим каналом выдвижения были рекомендации соответствующего уровня: самого императора, высоких сановников, областных и уездных руководителей.

Совершенно иначе обстояли дела в империях кочевников - племенных союзах, объединяемых ханами, чьи права исходили по идее из старшинства в генеалогической иерархии родов и племен. Имманентно присущая кочевым обществам частная собственность на скот вела к расслоению, бедняки вступали в клиентные отношения с обеспеченными скотовладельцами. Такие связи представляли собой широкий спектр отношений, на одном полюсе которых находилась внешне безвозмездная раздача скота обедневшим соплеменникам, а на другом - явная эксплуатация. Из зависимых эров собирались личные дружины и челядь бегов. Без зависимых бег не мог поддерживать свой престиж, лишившийся же скота эр не мог прожить без материальной помощи и защиты бега. Война во многом определяла образ жизни номадов, в том числе отбор правителей. Важным инструментом и в то же время соучастником этого отбора выступала дружина, комплектовавшаяся и функционировавшая уже не как клановый и общинный, а как патримониальный институт. В силу эколого-экономических и военно-политиче­ских особенностей жизни кочевников, «какой бы властью ни обладал правитель, его наследник, даже если получал престол в силу законных притязаний, чаще всего был вынужден все начинать сначала». Отметим, что личная клиентела и харизма-патримо­ниальная власть стали центральными элементами общественной жизни номадов, хотя вполне высвободиться и сформировать новую надплеменную систему эти элементы могли лишь в случае завоевания земледельческих цивилизаций, уже в рамках «экзополитар­ных» (Н.Крадин) образований. Возможность откочевать от государя, качание власти между деспотизмом и смутой, безграничье и крайности - все эти евразийские обстоятельства вызывают у человека, изучавшего русскую историю, ощущение чего-то знакомого и важного. Заметим и это.

Раннее развитие частной (семейной) собственности не связано исключительно с кочевым скотоводством. Например, археологический и этнографический материал Юго-Западной Азии, по оценке Ю.Е.Березкина, свидетельствует о потестарной организации земледельческих народов, отличающейся от выраставших из иерархии родов протоимперских пирамидальных объединений. Речь идет об акефальном, децентрализованном, но многочисленном сообществе, единство которого поддерживалось сложным переплетением связей достаточно равноправных семейных групп, - «автономной догосударственной протогородской общине» (Ю.Березкин), где родственные отношения не играли определяющей роли, земля же находилась не в общинной, а в частной собственности. Но как же подобное сообщество избегало концентрации богатств и власти в руках немногих семей? Во-первых, за счет патлачевидных раздач, которые в жестко стратифицированных обществах лишь подтверждали социальное размежевание, а в «предполисных» общинах вы­полняли скорее функции поравнения и солидарности. Во-вторых, за счет несовпадения статусной и имущественной иерархий. Последнюю институциональную особенность следует отметить особо: ей предстоит сыграть важную роль в истории «Запада». Вероятно, именно с указанным типом общины были генетически связаны города Месопотамии, которые, согласно А.Оппенхейму, складывались первоначально из владельцев земли, имевших одинаковый статус и различавшихся по своему благосостоянию. М.Вебер видел в торговых центрах Месопотамии и Сирии, особенно же Финикии исторических предшественников античного полиса: «Союз ханаанских городов был объединением сражавшихся на колесницах городских рыцарей, клиентела которых состояла, как это было в ранний период греческого полиса, из обращенных в рабство крестьян-должников. Аналогичным было, по-видимому, положение в Месопотамии, где «патриций», т.е. полноправный житель города, имевший земельные владения и экономически способный нести военную службу, отличался от крестьянина; главные города получали от царя иммунитетные грамоты и свободы. Но с ростом власти военного царства все это исчезло и здесь». Итак, при значительной автономии больших семей и раннем развитии частной собственности не столь крепкая родо-племенная структура могла уступить место институту гражданства - расширение социального пространства и усложнение его организации могли идти не по пути деспотии, а по пути политии, т.е. не по схеме: патронат племенного вождя (вождя родовых вождей) - власть царя, а по схеме: патронаты бигменов-старейшин - власть патрициата. Возникающую в результате политическую организацию принято называть аристократией. Следует уточнить, что само политологическое противоположение аристократии и демократии возникает и имеет смысл именно в рамках указанного варианта развития, выявляя игру заложенных в нем потенций. Неизбежным спутником такой эволю­ции была, говоря словами М.Вебера, постоянная угроза тирании со стороны харизматических военных героев.