§ 36. Общественный строй и мировоззрение начала XIX века

Литература: Haym, Die romantische Schule, 1870 (рус. перев. 1891); Hettner, Bomantische Schule, 1850; Bonald, De la vie et des ecrits de Bonald, 1853; Margerie, J. de Maistre, 1882; Paulhan, J. de Maistre t sa pMosophie, 1893; Mor1ay, Burke, 1890; Mеyer, Die Bomantilcer und das Eecht, 1869; Aguilera, L'idee du droit en Allemagne, 1893, стр. 171 - 266; Stammler, Ueber die Methode der geschichtlichen Rechtstheorie, 1888; Hoвгородцев, Историческая школа юристов, 1896.

I. Похоронив заживо Наполеона I и воодрузив на его могиле знамя Священного Союза, европейские правительства принялись искоренять всякие воспоминания о прожитом народами революционном моменте. На место народных криков и бряцания оружием должна была водвориться мертвая тишина. Основная задача состояла в борьбе с остатками рассеянной революции. И страх перед последней объединил все правительства, примирил их между собою, установил в Европе долгий международный мир.

Трудно себе представить более резкую противоположность, чем та, какую представляло пятнадцатилетие от свержения Наполеона до Июльской революции по сравнению с предшествующим двадцатипятилетием. Крупные события, следовавшие одно за другим, быстрая смена новых впечатлений и идей, огромный подъем настроения, выдающиеся личности - и вслед затем спокойное, однообразное течение жизни, лишь изредка прерываемое вспышками неугасшего огня, упадок настроения и энергии, власть в руках мелких людей, действующих при помощи тайных и лукавых средств.

Борьба с революцией создала свою идеологию. Прежде всего, был выдвинут принцип легитимизма, в силу которого необходимо было восстановить старый порядок, незаконно нарушенный. В силу легитимизма возвращены были троны Бурбонам во Франции, Италии и Испании, водворен был в Голландии принц Оранский, в Сардинии Савойский дом, в Португалии Браганцский дом, восстановлены были в своих правах герцоги Ольденбургский и Брауншвейгский, курфюрст Гессенский. Это отрицание всех перемен, внесенных в государственный и общественный строй внутренними или внешними силами. Принцип осуждает конституционализм и предлагает восстановить абсолютизм. Торжество абсолютизма означало отступление от представительных учреждений там, где они уже были введены, и уклонение от обещанной реформы там, где такие обещания были даны народу в минуту борьбы против врага.

Против рационализма прошлого периода, осмелившегося дерзко коснуться традиций, был выдвинут историзм, который должен был восстановить культ попранной старины, поднять цену забытых преданий. Происшедшая революция была ужасным сном, нарушившим будничное течение народной жизни. Историзм должен был соединить разорванную цепь, Так именно и выражается хартия Людовика XVIII: "Стремясь снова скрепить звенья цепи времен, порванной печальными событиями, мы изгладили из нашей памяти, как хотели бы изгладить и из истории, - все бедствия, постигшие наше отечество во время нашего отсутствия". Возвращение к истории означало восстановление феодализма, в смысле привилегий поземельного дворянства, как противовес выдвинувшейся буржуазии, и поднятие католицизма, как опоры трона против вольнодумия и духа критики.

Против космополитизма, который выдвинул человека, с его естественными правами, сопровождающими его всюду, где бы он ни поселился, необходимо было поддержать национализм, с его приверженностью к самобытности, с его отвращением к заимствованию. Конечно, национализм скрывал в себе и опасное зерно. Он поднимал народный дух, он заставлял верить в силы народа, в его призвание. Но эту сторону национализма следовало подавлять, что и выразилось, напр., в запрещении переиздания "Речей к немецкому народу" Фихте. Впрочем этот национализм поддерживается главным образом внешними событиями, а раз таковых не предвидится, то и опасность его невелика. Зато необходимо было поддерживать то недоброжелательство к французам и исходящим от них идеям, учреждениям, которое создалось в результате ожесточенной борьбы с Наполеоном, и которое могло только благоприятствовать консервативному курсу.

Чтобы не давать никакой пищи уму, не возбуждать критики, следовало и в законодательстве и в управлении воздерживаться от каких либо новшеств. Если обнаруживаются где недостатки, их можно прикрыть, но только не вскрывать. Самое опасное - допустить свежую струю жизни - тогда все может рушиться. "Мое государство, сказал император Франц, похоже на источенный червями дом: разламывая какую-либо ее часть, никак нельзя заранее знать, сколько еще частей отвалится само собой". А потому надо все оставить в покое - sit quia fuit.

II. Каков же был результат борьбы за свободу, которая велась в течение четверти века?

Франция с возвращением Бурбонов получила конституционную форму правления. Правда, конституция очень мало соответствовала демократическим требованиям, потому что установленный ею высокий ценз давал активное избирательное право менее, чем 100000 французам, а пассивное - всего 15000. Если сначала реакционеры были против всякой конституции, то вскоре они поняли, какое могучее средство для защиты их интересов заключалось в представительстве. И борьба между дворянским землевладением, отстаивавшим феодальные начала, и промышленной буржуазией, настаивавшей на устранении юридических привилегий, на равенстве и свободе, снова возобновилась на конституционной почве. Пока не заверпшлась июльской революцией, являющейся полным торжеством буржуазии.

В Германии конституционные учреждения утвердились только на юго-западе, в частях, примыкающих к Франции. Правительства Баварии, Бадена, Виртемберга, Гессен - Дармштадта стали на сторону представительного образа правления не по соображениям принципиальным, а для привлечения народных симпатий на сторону приобретений, сделанных во время французского господства за счет соседних княжеств. В остальной Германии только небольшие саксонские герцогства приняли конституционный образ правления. Главные же германские государства, Австрия и Пруссия, не только не отступили от абсолютизма сами, но и давили всякие проявления освободительного движения в остальных частях.

Наконец, в южных романских странах замечается резкое колебание с одной стороны между весьма радикальными конституциями, как, напр., Испанская 1812 г., а с другой - полным восстановлением старых учреждений, до инквизиции включительно. Революционные попытки в Испании и Италии, не опираясь на сочувствие широких масс, легко были подавлены французскими и австрийскими войсками.

III. Как же отнеслось европейское общество к реакционной политике правителъства? После бурных событий, вызвавших возбуждение нервной системы, обнаружилось чувство утомления, выступило желание мира и покоя. Напряжение общественной деятельности сменяется жаждою личных наслаждений. В городских классах умственные стремления всюду стали уступать материальным удовольствиям. Спешили наверстать потерянное. От высших кругов это направление шло книзу и поддерживалось устраиваемыми, нередко при содействии правительства, народными развлечениями, театральными и иными представлениями.

Чувство утомления сопровождалось и питалось чувством разочарования. Мечты об общем благе, надежды на политическую свободу так мало осуществились в действительности, что отняли у многих энергию в борьбе за них. Те самые люди, которые с восторгом приветствовали зарю французской революции, отвернулись от нее, когда начались казни, убийства, когда деспотизм конвента сменился деспотизмом солдата. Народовластие, так легко превратившееся в единовластие, подорвало веру в демократические начала. Ужасы разрушения и ничтожность результатов возбуждали поклонение к несокрушимой старине. Ореол традиций, связанных с потрясенным строем, забытых в порыве увлечения, выступил вновь во всей своей силе. Историческое прошлое, абсолютизм и феодализм, освященные духом католицизма, стали снова привлекать к себе разочарованные умы.

Резко реакционное настроение высших классов, обусловленное угрозою их материальному положению, выразилось особенно ярко в составе первого французского парламента, который приходилось сдерживать самому королю. В низших слоях революционное движение не вызывало большого сочувствия, потому что мало говорило их ближайшим интересам.

Общая апатия обнаруживается в том ничтожном сопротивлении, какое оказывал народ всякому подавлению революционных волнений. Тот самый испанский народ, который с такою энергией отстаивал национальную самостоятельность против армий Наполеона, спокойно допускает уничтожение своей конституции со стороны карательной экспедиции Бурбонов. Если где и происходили сильные вспышки, если порою и обнаруживался подъем настроения, то только ввиду и вследствие крайностей реакции.

IV. Реакция нашла себе опору и в экономических условиях переживаемого момента. Революционное движение дало сильный толчок промышленности. Походы Наполеона, как и крестовые походы, способствовали экономическому сближению отдаленных стран и содействовали расширению рынков. Производство и торговля требовали внешнего мира и спокойствия от внутренних волнений.

Революция обострила отношения между землевладельческим классом и крестьянами. Во Франции ничего не было сделано в пользу сельского населения, несмотря на огромный запас земель, сосредоточенных в руках государства вследствие конфискации и секуляризации. В обществе преобладала симпатия к крупному землевладению и фермерству наподобие английского сельского хозяйства. Крестьянам приходилось довольствоваться освобождением от феодальных повинностей в пользу помещиков. В Германии личное освобождение крестьян производилось или совершенно без земли или с вознаграждением помещика за счет земли, бывшей в пользовании у земледельцев. Даже при этих условиях возрастающая требовательность дворян затянула надолго ликвидацию феодальных отношений. В Англии, где земледельцы уже давно пользовались личною свободою, переход к XIX веку ознаменовался крупным присвоением общинных земель со стороны лендлордов.

В результате всюду произошло обезземеление сельской массы, давшей огромный контингент пролетариата, не безопасного в социальном отношении.

С другой стороны конец XVIII столетия и начало XIX отмечены многочисленными техническими изобретениями, которые способствовали росту крупных предприятий за счет ремесленного и домашнего производства. Но введение машин отразилось в первое время крайне вредно на рабочих, выбросив многих из них за ненадобностью. Падение ремесл, образование сельского пролетариата, введение машинного производства усилили предложение рабочих рук и подорвали обеспеченность рабочего класса. Недовольство последнего новыми порядками принимало подчас настолько острый характер, что приходилось пушками охранять машины. Такое настроение рабочей массы внушало беспокойство буржуазным классам и заставляло их забывать о той общей свободе, о которой еще недавно так много говорилось.

V. Реакционное направление нашло себе выражение как в общей литературе и философии, так и в специальных государственных и юридических науках.

В общей литературе отражением реакционного духа служила романтическая школа, центр которой был в Германии, но проявление которой, благодаря действию всюду одних и тех же причин, замечается, и во Франции, и в Италии, и в Англии. Романтическая школа свила себе гнездо сначала в Иене, потом в Берлине, а руководящую роль взяли на себя братья Шлегели, Август - Вильгельм и Фридрих, Гарденберг (Новалис), Тик, Шлейермахер, Шеллинг. При своем возникновении романтическая школа не заключала в себе ничего реакционного в политическом смысле. Она явилась протестом чувства против культа разума; против эпической поэзии была выдвинута лирика; ясности и логичности мысли противопоставлена фантазия и мистика; чрезмерное внимание к окружающей действительности сменилось интересом к далекому прошлому, оторванному от современности. По определению одного из корифеев школы, Фр. Шлегеля, "требованием поэзии является и вытеснение мыслящей разумности изящными заблуждениями фантазии". Такое понимание задач литературы не мешало, тому же Фр. Шлегелю в свое время отстаивать против Канта идею народного самодержавия, признавать демократическую республику за единственную разумную форму государственного устройства, стоять, наконец, за равноправие женщин. Романтический поэт Гельдерлин в начале своей деятельности жаловался на искусственное отчуждение немецкого народа от всего, что касается его интересов, на государственный строй, который не приучает граждан к общественной самодеятельности; он восторженно приветствовал победы французов, как "гигантские шаги республиканской идеи".

Но протест против эпохи просвещения постепенно переходил в отрицание тех задач, какие ставила себе литература XVIII века. Призыв к борьбе за права человека заглушается призывом к квиетизму и личному наслаждению. В то время, как литература просвещения страшилась, при критике разума, рассеять исторический туман, закрывший естественные права человека, романтизм XIX века шатался прикрыть флером исторических преданий пробивавшиеся запросы на лучшее существование.

С этою целью романтизм призывает общество назад, к средним векам, к той исторической атмосфере, которая подверглась злому поруганию в революционный период. Необходимо возродить средневековую поэзию, искусство, мистику. В этих видах Уланд собирает народные предания, песни, бр. Гримм - народные сказки, достраивается Кельнский собор, реставрируются старые замки, разыскиваются художественные произведения дорафаэлевской эпохи. Легенды и предрассудки грубой старины приобретают прелесть, как выражение непосредственного национального духа. Возбуждается интерес к рыцарству, как проявлению высшего благородства, самоотвержения. Рыцарские романы, заполнившие книжный рынок, стремились поддержать дворянское сословие, подвергавшееся только что опасности, раскрытием его заслуг в деле защиты угнетенных. Соблазнительная картина добрых, патриархальных отношений феодала к своим подвластным должна была доказать всю неосновательность попыток вычеркнуть из жизни последние следы феодальных отношений. Романы Вальтер Скотта обошли весь мир и стали предметом подражания, снабженного большею частью густою тенденциозностью. Один из лучших италианских поэтов, Манцони, в своем известном романе "Обрученные" проповедует смирение и терпение в страданиях и необходимость примирения с действительностью.

Романтическая школа, которая боролась с просвещением путем отвлечения умов от запросов жизни, несомненно, служила делу восстановления старых порядков. Такое направление совпадало с реакционными видами правительств, а потому вызывало сочувствие и поддержку со стороны последних. Это обстоятельство повлияло на чистоту направления и отразилось на составе школы.

VI. Давление реакционного духа наложило свою печать на науку первых тридцати лет XIX столетия. Исторические науки возбуждают особый интерес в виду пробудившейся любви к прошлому, в виду перехода внимания от субъективных идеалов к объективной действительности. Науки, получающие особенное развитие в это время - это языковедение (Бопп, Гриммъ), классическая древность (Бек, Нибур), археология. Открытие в 1816 году институций Гая стало событием, привлекшим к себе надолго и всецело внимание и ум юристов. Естествознание, получившее сильный толчок от французского материализма, мало выиграло от соприкосновения с романтической философией. Философия мало считалась с фактами, но сама навязывала им свои объяснения, даже переставляла факты. Шеллинг, не стесняясь, выбрасывал одну гипотезу за другой, по-своему определял теплоту, электричество (магнетизм есть внедрение субъективного в объективное). "Природа, по мнению Новалиса, есть нечто вроде иллюстрированного оглавления того, что содержится в духе". Такая точка зрения не могла не отражаться вредно на методе естественных наук. Появились логологии, магический идеализм, фантастика, мистическая субтлистика, филофизика и т. п. формы познания природы. Гегель самоуверенно отвергал возможность существования какой-нибудь планеты между Марсом и Юпитером в тот самый момент, когда италианский астроном Пьяцци открывал здесь астероид Цереру.

Наука удаляется от запросов жизни. Может быть, впервые наука становится орудием правительственной политики. Провозглашается и упорно проводится принцип чистого знания, конечно, не как истинное условие ее практической полезности, а как средство отвлечения от практической деятельности. Сложилось представление о несовместимости звания ученого с общественной деятельностью, о недопустимости оставления кабинета и библиотеки для каких либо посторонних науке целей.

Романтизм представляет собой совершенно своеобразное сочетание поэзии, науки и религии. Интерес к средним векам, к господствовавшему в то же время католицизму, возбудил усиленное внимание к религиозным вопросам, оживил замершую было теологию. В протестантской Германии были многочисленны случаи возвращения в лоно католической церкви. Особенно сенсационным было принятие католичества со стороны видного представителя романтической школы, Фр. Шлегеля. Проникшись сюжетами средневекового католицизма, художники протестанты один за другим (Овербек, Роден, братья Шадовы) стали изменять своей вере. Гарденберг, писавший под именем Новалиса, превозносил "мудрость папы, положившего пределы дерзким посягательствам человеческого мышления и знания на непреложность священных истин", и возлагал все свои надежды на реставрацию владычества католической церкви, единственно способной остановить человечество на пути к заблуждениям. В одном из наиболее популярных произведений начала XIX века, в "Духе христианства" Шатобриана ставится задача "доказать, что из всех когда-либо существовавших религий христианская религия самая поэтическая, самая человечная и наиболее благоприятствующая свободе, искусствам и литературе, что новейший мир обязан ей всем". Отожествляя христианство с католицизмом, Шатобриан стремился увлечь современников поэзией католического культа, неотразимостью его догматов. Превращая религию в поэзию, автор действовал, и с большим успехом, на убеждения общества, которое готово было отвернуться от доказательств рассудка и слушать доводы сердца. В Германии наиболее видным представителем возрожденной теологии был Фридрих Шлейермахер, занимавший кафедру в Берлинском университете. В своем главном произведении "Христианское вероучение" 1821 - 1822 Шлейермахер стремился восстановить нарушенную гармонию религиозного чувства и научного мышления. Защищая религию в виде протеста против неверия XVIII века, Шлейермахер шел и против Канта, отмежевавшего вере и знанию самостоятельные сферы. Напротив, в своем стремлении примирить веру и знание Шлейермахер недалек от средневековой точки зрения, приглашавшей верить для того, чтобы познать.

Романтизм проник в философию, сломил преграды критицизма, поставленные Кантом, и направил мысль в тот безбрежный океан, от которого предостерегал кенигсбергский философ. Философия сблизилась с поэзией и трезвое мышление сменяется мистицизмом. Кант создал фундамент для науки, а на нем воздвигли храмы фантазии, один причудливее другого. Та огромная научная подготовка, которою обладал Кант, у позднейшего поколения отпадает, что, однако, нисколько не уменьшает уверенности в своих силах. Вещь в себе, противопоставленная Кантом явлению, составила тот запретный плод, на который устремились мысль, воля и чувства философов, тождества. Спиноза, представлявший для Канта тип догматической философии, делается предметом поклонения (Якоби, Шлейермахер, Шелливт). Романтик Фр. Шлегель требовал, чтобы "искусство было научной системой, а всякая научная система - искусством" и чтобы философия соединилась с поэзией, а другой представитель той же школы, друг Гегеля, Гельдерлин утверждал, что "философия возникает из поэзии, с которой, в конце концов, неизбежно сливается". Уже философия Фихте шла на встречу этому требованию. Но ничья философия не была проникнута так необузданной фантазией, как философия Фридриха Шеллинга (1775 - 1854). Нигде мышление не сходится так близко с настроением, вдохновением, как у Шелливта. Философия Шеллинга является поэтому верным отражением романтизма, и поэтому же его философия, отражение подвижной, впечатлительной мысли, не представляет собою единой системы, а ряд этапов. Сначала он углубляется в природу и искусство, потом перебрасывается в религию. У Шеллинга мы встречаем впервые идею органического развития права. В своих лекциях "О методе академических занятий", 1803, Шеллинг указывает, что богословие и правоведение должны быть преобразованы и проникнуты историческим пониманием религиозного и государственного развития мира и вследствие этого должны стать подвижными. Религия и право не произвольные построения, не абстракции, а живые, развивающиеся, вечно движущиеся продукты всей совокупности исторической жизни человека. Утвердившись в этом взгляде, столь противоположном взгляду шкрлы естественного права XVIII века, Шеллинг проникся, по закону противоречия, и реакционным духом. "Размышление о государстве казалось ему (Шеллингу) опаснее, чем размышление о Боге, а стремление к усовершенствованию государства - почти дерзновенным"*(1082). Ближайшим другом Шеллинга был Георг Пухта, учеником его признавал себя Фридрих Шталь.

VII. Государственные науки должны были сильнее всего отразить на себе реакционные веяния. Действительно, в государствоведении торжествует направление, получившее название теократической школы. Основная задача - противопоставить декларации прав человека декларацию Бога. "Законные короли восстановлены на тронах, и мы также хотим возвратить трон законной науке, которая служит верховному владыке и истинность которой подтверждается всей вселенной". Теократическая школа была представлена во Франции Бональдом и де Местром, в Германии - Галлером и Мюллером.

Виконт Луи де - Бональд (1754 - 1840) происходил из аристократического рода, во время революции эмигрировал, но Наполеон удовлетворил его ходатайство о возвращении во Францию. Глубоко преданый Бурбонам, де Бональд отверг предложение быть воспитателем сына Бонапарта. Литературную деятельность свою начал в конце XVIII столетия в духе протеста против революции, философии, просвещения, индивидуализма. С особою энергиею напал он на идею развода, предположенную гражданским кодексом, и если его нападение не имело успеха во время издания последнего, потому что Наполеон сам был заинтересован в допущении развода, то оно достигло результата во время реставрации.

Де - Бональд смотрит на человека, как на сосуд страстей и похотей, который нуждается в постоянном сдерживании. Личная свобода - величайшее зло, если ее не стеснить, если не действовать наперекор влечениям сердца. Сдерживать человека могут только авторитеты - духовный и государственный. Поэтому все, что ослабляет эту сдерживающую силу, вредит общежитию; все, что укрепляет, - благоприятствует. Церковь, монархизм, дворянство - таковы авторитеты, без которых общежитие невозможно.

Общество и власть - не произведение человеческого ума, как воображала философия ХVII? века, это - произведение божественного творчества. Общественный договор есть нелепость, как с точки зрения рационалистической, так и исторической. Власть идет от Бога, спускаясь от него постепенно, через Богочеловека, монарха и до отца семейства. Поэтому государственная власть должна иметь патриархальный характер, монарх должен править как отец, не спрашивая своих детей, а лишь повелевая им.

Все учение о естественных правах в государстве ложно. Природа прав не дает, а в государстве имеется только власть. Поэтому в государстве можно говорить только об обязанностях, но не о правах граждан.

Граф Жозеф де Мэстр (1754 - 1821) оставил родину Савойю, когда она подпала французскому влиянию. Затем он получил от сардинского короля назначение на пост посланника в С.-Петербурге, где и пробыл очень долго. Его "Размышления о французской революции", которую он представил как наказание Божие за грехи, я его "Петербургские вечера" доставили ему литературную известность.

Та индивидуальная воля, которую так высоко ставил Кант, та коллективная, общая воля, которую так выдвигал Руссо, подверглась жестокому осмеянию со стороны де - Мэстра. Извращенная фактом грехопадения, воля человека не способна к творчеству. Во всяком случае, общество - не дело ее рук; общество есть данный факт. Поэтому попытки перестроить политические учреждения по воле человека представляются только смешными. Блестящее доказательство - французская революция, великая по замыслу, ничтожная по результату. Человек также мало способен создать политический строй по своей воле, как мало способен он изобрести или переделать язык.

Власть, несомненно, божественного происхождения, но именно поэтому сила ее зависит от того, санкционирована ли она представителем Бога на земле, папою. В увлечении этою идеею, де Мэстр написал особое сочинение "О папе", 1819, в котором развил теорию папской власти, подлежащей восстановлению. Мир и спокойствие в Европе внутри государств утвердятся лишь тогда, когда над ними воссияет папская власть во всей своей непогрешимости и неограниченности.

Де Мэстр отвергает метод философии XVIII века, которая исходила из представления о человеке in abstracto. Но это заблуждение. В мире нет человека. "В своей жизни я видел французов, италианцев, русских. Благодаря Монтескье я даже знаю, что бывают персы, но человека - я, право, никогда в своей жизни еще не встречал". Поэтому политического строя, пригодного для всех вообще людей, не существует: государственное устройство лишь постольку хорошо, поскольку оно национально.

Людвиг фон Галлер (1768 - 1854) принадлежал к привилегированному сословию Берна. Когда Швейцария превратилась в Гельветическую республику, он счел себя вынужденным оставить родину и переехать в Германию. С восстановлением в Берне старого режима возвратился и Галлер, в качестве профессора государственного права. С 1816 года начал выходить его основной труд "Возрождение государственных наук, появившийся сначала на немецком, а потом и на французском языках. Это сочинение сделало Галлера самым видным теоретиком реакционной политики. В увлечении направлением, он принял католицизм, что оскорбило его швейцарских единомышленников и заставило его воспользоваться приглашением в Париж. Здесь он играл видную роль, пока июльская революция не выбросила его за борт. Забытый и безвестный, прожил Галлер еще четверть века в Швейцарии, не только не примирившись с ходом событий, но еще более утвердившись в ненависти к новым течениям.

Галлер чувствует себя сильным в критике естественного права. Основную ошибку господствовавшего ранее воззрения Галлер видит в том, что писатели этого направления выводили общежитие не из вечного, Богом установленного порядка, а из человеческого произвола. Конечно, если государство есть продукт человеческой воли, то источник власти - сам народ, а правительство - только его уполномоченный. Отсюда уже один шаг до произвольной смены правительства, до произвольного изменения годарственного строя. Эта теория была приложена к французской революции, и крушение ее открыло всем глаза на истину. Неудача попытки произвольно установить государственный порядок кроется не в том, что будто бы французы оказались неподготовленными к восприятию совершенной формы правления, и не в крайностях революционного движения, а в сложности самой теории, вообразившей, будто можно построить государство по указанию разума.

Договорная теория происхождения государства основывается на ложном предположении естественного состояния, в котором будто бы люди пользовались полной свободой и были равны. Это не соответствует исторической действительности. Нельзя указать ни одного государства, ни монархического, ни республиканского, которое бы возникло этим путем. Человек никогда не жил вне общества. Семья - тоже общественный союз и в основании его нет никакого договора. Да и как возможен переход из этого естественного состояния в государственное? Путем общего соглашения? Но в нем не участвовали женщины наравне с мужчинами, а ведь это добрая половина общества. Каким способом организована была власть? Решением большинства? Но в силу чего большинство считало себя в праве навязать свое решение меньшинству? Где же пресловутая естественная свобода, если одним пришлось, вопреки своей воле, подчиниться власти, признанной другими?

В положительной стороне своего учения Галлер весь свой идеал относит к средним векам. Переносясь мыслью в эпоху феодализма, Галлер смотрит на государство, как на один из союзов, не отличающийся качественно от семьи, товарищества. Единственно, что его выделяет - это верховная власть, делающая государство независимым от других союзов. Власть не есть полномочие от народа, не общественная должность, а исторически приобретенное право. Носители власти осчастливлены ею по милости Божьей, как бывают осчастливлены вообще дарами природы, красотой, талантом. Поэтому пользоваться властью они могут по собственному усмотрению, не обязанные никаким отчетом перед своими подданными. Государство есть частная собственность государя, дарованная ему Богом. Поэтому он один, как собственник, может объявлять войну для защиты своего права и кончать миром; он один, как собственник, в праве отчуждать ту или иную часть территории; он один, как собственник, распоряжается доходами, а следовательно между казною и частною кассою государя различия не может быть.

Государь выступает как сильнейший среди своих подданных, и единственной его сдержкой может служить собственный интерес, не дозволяющий раздражать подданных, а также религия, не допускающая его нарушать божеские законы. Галлер подробно развивает учение об условиях обеспечения продолжительности жизни государства, называемое им макробиотикой. Его политика сводится к тому, чтобы государь опирался на духовенство и аристократию, как две силы, способные сдерживать напор народного своеволия. Мир и порядок возможны только при единстве мыслей. Поэтому Галлер не допускает свободы совести, которая есть порождение гордости человеческой, ставящей свое "я" выше авторитета, а это опасно и для власти. Чтобы не допускать вредной пропаганды, способной нарушить единство веры и мысли в стране, необходимо установить строжайшую цензуру для книг, таящих в себе яд.

Став на средневековую точку зрения, признав в государстве только сильнейшего собственника, Галлер, незаметно для самого себя пришел к революционному выводу. Если монарх попирает божеские законы, то подданным остается одно средство - открытое восстание. Спор между ними и монархом есть вопрос силы, и Галлер готов даже возмущаться софистикою тех, кто отвергает право сопротивления тирании. Это право находит себе оправдание, как в Священном Писании, так и во всей истории человечества. К такому выводу и не мог не прийти Галлер, раз он проникся средневековым мировоззрением.

Галлер хотел опровергнуть учение естественного права путем обоснования государствоведения на исторических данных. Но он подошел к вопросу не с чисто научными целями, а с политической тенденцией, и потому не достиг своей цели. Отдавая насмарку все историческое развитие государственного быта от средних веков до нового времени, Галлер пытался, в противоположность рационалистическому, дать историческое объяснение современному государству - и принял его в виде отжившего уже исторического типа. Это был грех против истории, подорвавший все значение его теории.

Другое услужливое перо было найдено реакционными правительствами Германии в лице Адама Генриха Мюллера (1779 - 1829), который родился пруссаком, но составил себе карьеру в Вене, для чего и перешел в католицизм. Всю жизнь он состоял при австрийском правительстве, направляя свой литературный талант по указанию Метерниха. Он участвовал на карлсбадской конференции 1819 года. Одно время Мюллер занимал в Лейпциге должность консула для того, чтобы наблюдать в этом центре книжной торговли за новейшей литературой и соответственно воздействовать.

Среди иных произведений Мюллера, отчасти философского, отчасти политического характера, но всегда с католико - реакционной окраской, наибольшее внимание обратили на себя "Элементы политического искусства", 1809, и "О необходимости богословского основания для государствоведения", 1819. Он вел борьбу против естественного права, как теории, ниспровергающей установленный Богом и историей порядок. Он проповедывал необходимость возвратиться к средневековым основам государственной жизни, к восстановлению сословий, к усилению авторитета духовенства. Едва ли стоит останавливаться на писателе, достоинство которого самим венским правительством усматривалось в том, что "никто не понимал, что именно он, Мюллер, хотел сказать". Фантастичность и легковесность его рассуждений можно видеть хотя бы на его взгляде, будто связь государственных учреждений тем совершеннее, чем ближе воспроизводит подобие обоих полов. "Парламент и министерство, сословная организация и администрация, дворянство и класс художников, землевладение и капитал настолько естественны и отвечают идее государства, насколько они относятся друг к другу, как мужчина к женщине". Бывают времена, когда и такие писатели имеют успех.

В Англии, принявшей участие в общей реакционной политике после низвержения Наполеона, не появляются, однако, писатели, которые давали бы ей теоретическое обоснование. Реакционное направление нашло себе представителя в лице Берка еще во время самой Французской революции, который стоял вовсе не на той почве, на какую стала теократическая школа в Германии и Франции.

Эдмунд Берк (1730 - 1797) был блестящим политическим оратором и писателем. Как член парламента, он стоял в рядах вигов и горячо оспаривал английскую политику в отношении американских колоний, восстание которых он вполне оправдывал. Но, когда вспыхнула Французская революция, шестидесятилетний Берк возмутился ею и уже в 1790 году выпустил свои "Размышления о французской революции". Это произведение вызвало негодование среди политических единомышленников и заставило Берка выйти из рядов вигов. Книга Берка имела в Англии мало успеха, зато, переведенная на французский и немецкий языки, она послужила богатым материалом для континентальных реакционеров.

В школе естественного права Берк видит три основных недостатка: а) она пользуется априорным методом вместо того, чтобы основываться на историческом опыте; b) она принимает исходным пунктом индивидуальный разум вместо того чтобы исходить из сложившейся природы общества; с) она орудует простыми построениями вместо того, чтобы различать в сложных общественных вопросах отдельные стороны.

Государство не продукт сознательного творчества, а результат медленного исторического развития. Поэтому никакие скачки немыслимы. Невозможность произвольного построения кроется в народной психике. Общество упорно держится старого и боится всего нового. Только совершенная невозможность примириться с действительностью заставляет сделать решительный шаг, но, сделав его, большинство сейчас же оглядывается и пятится назад. Поэтому государственный строй является всегда историческим компромиссом.

Несомненно, что Берк в своем различном отношении к американской и французской революции проявил непоследовательность, несомненно, что он изменил историческим убеждениям вигов, идущим от Локка, но он честно отступил от своих молодых воззрений, по глубокому убеждению, а не из корыстных видов, как это сделали многие на континенте.

VII. В правоведении реакционное направление выразилось в образовавшейся исторической школе, которая в лице Савиньи и Пухты возникла в Германии, а потом распространила свое влияние на всю Европу.

Фридрих Карл Савиньи (1779 - 1861) происходил из старинного дворянского рода, переселившегося из Лотарингии в Германию. Своей монографией о владении, 1803, Савиньи обратил на себя внимание ученого мира. С основанием в 1810 году Берлинского университета, он был приглашен прусским правительством на кафедру вместе с другими знаменитостями того времени. Здесь он сошелся близко с Нибуром, известным противником конституционного режима, а по своим домашним связям стал очень близок к романтической школе.

Подъем национального настроения, вызванный борьбою с французами, побудил профессора Тибо предложить в 1814 году объединение всей Германии на почве общего гражданского законодательства. Это патриотическое увлечение в тот же год к большому удовольствию отдельных германских правительств было охлаждено рукою Савиньи, издавшего небольшую книгу "О призвании нашего времени к законодательству и правоведению", в которой он решительно высказывается против идеи Тибо. В 1817 году Савиньи был назначен членом Государственного совета Пруссии, через год - членом высшего суда рейнских провинций, и в 1842 стал министром юстиции, в каковой должности оставался до событий 1848 года, заставивших его удалиться на покой.

Савиньи является автором двух капитальных, многотомных, блестяще написанных, сочинений: "История римского права в средние века" и "Система современного римского права". Но для истории философии права, в качестве главы школы, он имеет значение главным образом как автор брошюры, выпущенной против Тибо, и редакционной статьи к журналу, предпринятому в 1815 году с целью поддержания нового направления, тем более, что позднейшие воззрения Савиньи несколько отступают от тех, которые были высказаны им в разгар реакции.

Как и политические писатели, Савиньи выступает против господствовавшей в XVIII столетии школы естественного права, только внимание его останавливается не на государственных учреждениях, а на институтах частного права. Основные моменты его воззрения сводятся к трем положениям: 1) признание органического развития права; 2) отрицание творческой роли законодателя, и 3) утверждение национального характера права. Каждое из этих положений является антитезою взглядам рационалистической школы.

В противоположность тем, которые "учат, что всякий период имеет свое бытие и воспроизводит свой мир свободно и произвольно, хорошо или дурно, удачно или неудачно, смотря по степени своих сил и разумности ", Савиньи утверждает, что "всякий период творит свой мир не для себя одного и произвольно, но установляет его в неразрывной связи со всем прошедшим". "Всякое право возникает путем обычая, т. е. вытекает из нравов и народных верований, а потом из науки права; следовательно, всегда из внутренних, незаметно действующих сил, а не из произвола законодателя". Таким образом, идее произвольного установления права Савиньи противопоставляет идею непрерывного развития права действием внутренних сил народной жизни.

Эта точка зрения логически вела к отрицанию благодетельной роли законодателя, к сомнению в полезности государственного вмешательства в народную жизнь. Право само вырабатывается в народном духе и для своего отражения оно имеет свой орган - обычное право. Закон может лишь стеснить естественный ход развития права. Законодатель способен только отклонить от правильного пути органический рост народного права. Законодатель лучше всего выполнит свою задачу, если ограничится санкционированием норм, уже выработанных народным сознанием. Такой взгляд Савиньи на законодательную деятельность является прямою противоположностью той вере в призвание законодателя, какой был проникнут XVIII век.

Наконец, отодвинув все творчество права в глубь народного сознания, Савиньи должен был признать национальный характер права, его недосягаемость для чужеземных влияний. В противоположность космополитическим идеалам прошлого века, Савиньи стал на чисто национальную. В противоположность "человеку", Савиньи выдвинул "народ". "Где только мы находим достоверную историю, частное право уже имеет свой определенный характер, особенный для каждого народа, подобно его языку, нравам и государственному устройству".

Однако общий смысл учения Савиньи вовсе не теоретический, а глубоко практический. Савиньи приглашает уйти в глубь истории, изучить прошлое народной жизни, прежде чем считать себя призванными к реформе права, и для того, чтобы убедиться в неосуществимости этой задачи.

Согласно с духом времени он отвлекается от творческой работы, соблазняясь созерцательный. В духе времени учение Савиньи погашает критическое отношение к историческому праву и примиряет с историческою действительностью, как с естественным продуктом народного творчества. Так как всякое право составляет отражение народного духа, то всякое существующее право соответствует народному сознанию, и, обратно, право, соответствующее народному сознанию, не может не существовать, - отсюда уже недалеко до знаменитой гегелевской формулы. Савиньи не заслуживает упрека в сознательном служении делу реакции, но несомненно, что, проникшись общими консервативными тенденциями своего времени, он искал для них теоретического обоснования в области науки права. Этим он дал тон, направление многочисленным ученым юристам, которые, закрыв глаза и уши, отвернулись от действительной жизни и углубились в правовую археологию.

И по злой иронии судьбы, Савиньи, так высоко ставивший национальный принцип, более всего повредил национальному делу Германии. В споре Тибо с Савиньи общественное сознание стояло несомненно на стороне первого и, может быть, германским правительствам пришлось бы уступить, если бы в лице Савиньи они не нашли идеолога сепаратизма. Отстаивая национальное начало в праве, Савиньи выдвинул на первый план не германское право, а римское, которое значительно и надолго отодвинуло интерес к первому. Под его влиянием римскому праву в немецкой юриспруденции уделено было несоответственно важное значение с большим ущербом для народного правосознания. Это обстоятельство своевременно было подчеркнуто германистами, но влияние "Системы нынешнего римского права" оказалось сильнее их предостережений.

При всей противоположности двух направлений обнаруживается, однако, и точка соприкосновения между ними. По взгляду рационалистической школы, существуют естественные права, предшествующин государству и потому для него неприкосновенные. Но и по взгляду Савиньи право создается необходимыми силами народного духа, которые не поддаются законодательному воздействию. Следовательно, и с этой точки зрения в историческом праве имеется естественная часть, неприкосновенная для государственной власти.

Эта идея могла бы быть революционным протестом, если бы правительства предполагали реформировать народное право. Но совпадение противоположных направлений не представляло ни малейшей опасности в эпоху, когда реакция призывала к полному бездействию, когда правительства больше всего боялись трогать историческое здание.

Ученик Савиньи Георг Пухта пошел дальше по направлению к раскрытию народного духа. Отрицательное отношение к законодательству должно было вызвать тем больший интерес к другому источнику права - к обычному праву. Этому вопросу Пухта посвятил специальное сочинение, "Обычное право", 1828 - 1837, имевшее большое значение в смысле распространения идей исторической школы. Задача, которую поставил себе Пухта, состояла в том, чтобы а) выдвинуть авторитет обычного права в ущерб законодательству, низведенному на степень простой копии обычного права, b) укрепить авторитет обычного права на связи его с народным духом, с) доказать практическое значение и силу обычного права.

В увлечении поставленною себе целью, Пухта дошел до того, что приписал народному сознанию значение положительного права. Нормы обычного права живут в сознании народа готовыми, пока не получат внешнего выражения в обычаях. Таким положением историческая школа снова протянула руку своей противнице, школе естественного права. Как последняя смешивала положительное право с требованиями разума, так и первая не отличала положительное право от правопроизводящей силы. Если для одних источник права раскрывается в разуме, то для других он проявляется в народном духе.