§ 3. Альтернативные подходы к добровольному действию

Важно задать вот какой вопрос: в чем цель определения добро­вольности действия? Возникают ли в уголовных делах серьезные проблемы, которые требуют этого определения? В целом мы исходим из того, что люди, которые выглядят как деятельные, и в самом деле совершают поступки, если только какой-нибудь фактор не заставляет предположить обратное. Например, мы узнаем, что несмотря на кажущееся совершение добровольных и целенаправленных действий человек на самом деле действует под влиянием лунатизма, и мы начинаем думать по-другому. В таких случаях мы задумываемся о том, чем вызваны его действия, находится ли человек под воздействием кого-то другого (напри­мер, гипнотизера) или же его действия объясняются каким либо заболеванием (например, болезнью мозга), что и является двига­телем его вредоносных поступков.

В таких альтернативных случаях кажущиеся добровольными действия вводят нас в заблуждение. Телодвижения становятся сродни некоему природному феномену. В нашем рассуждении о том, что есть добровольность, абстрактная дефиниция действия ничего не дает. Решающими факторами становятся специфические основания для того, чтобы трактовать движение скорее как некое природно-биологическое проявление, нежели как проявление че­ловеческого начала1.

Но даже перечисление специфических соображений, отвергаю­щих наличие добровольности в движениях, не может разрешить проблему добровольности, ибо в каждом случае мы должны ставить вопрос о том, действительно ли, а не по причине гипноза, лунатизма, болезни мозга или других источников воздействия человек совершает добровольное действие. И здесь нет другого пути, кроме как вернуться к рассуждениям о том, является или нет поступок, взятый в определенном контексте, результатом воли человека (его решимости, суждений, усилий или побуждений). Никакие синонимы понятия воли человека не могут разорвать замкнутый круг: мы можем узнать, задействована ли воля челове­ка (или его решимость, усилия, суждения, побуждения) только тогда, когда поймем действия человека в процессе тех событий, которые стараемся объяснить.

Проблема объяснения добровольности в корне отличается от решения вопроса о вменяемости как условия исключения винов­ности. Вопрос о вменяемости также связан с совершением челове­ком действий. По формуле невменяемости fM'Naghtena,) обвиняе­мый не подлежит ответственности, если он «не осознает природы или качества своего поступка». Здесь посылка состоит в том, что может существовать «поведенческий акт», о природе и качестве которого совершающий его человек не ведает. Невменяемость — причина исключения виновности, но если нет самого доброволь­ного действия как поведенческого акта, то и нет того, за что надо

Такой позиции в рассуждениях придерживался и X. Харт при выдвижении им теории недобровольных действий как «аннулируемых приписках». См.: Hart H. The Ascription of Responsibility and Rights //' Flew A. Logic and Language (Hrst Series). 1968. P. 145. Однако этой точки зрения не достает критерия, определяющего, когда конкретное основание аннулирует приписываемое действие, а когда — нет. Выявление этого критерия возвращает нас к рассуждениям о свободной воле.

152

Глава III. Субъект и объект права

§ 3. Альтернативные подходы к добровольному действию

153

отвечать. По этой причине почти не обсуждается вопрос о том, что если возникают сомнения относительно того, что события, причи­нившие ущерб, являются результатом добровольного действия обвиняемого, то обвинение должно доказать с полным обоснова­нием, что обвиняемый совершил действие виновно. Ситуация, при которой возникает вопрос о невменяемости подсудимого, по-раз­ному рассматривается в том плане, должен или нет обвиняемый доказывать основания для освобождения от ответственности. Предположительно всегда можно провести четкую грань между добровольным и невменяемым действием, но при этом сохраняется важность концептуальных различий.

В связи с тем, что проблема добровольного поступка — вещь весьма тонкая, уголовные кодексы в своем большинстве ее осторожно избегают. В кодексы включены нормы о вменя­емости и невменяемости, а вопрос о постижении проблемы добровольности действия оставлен для ученых с философскими склонностями. Примерный уголовный кодекс выступает против такой позиции. В нем сделана попытка определить доброволь­ность, как и другие концепции, связанные с дефинициями, обычно относимые к разряду выходящих за пределы возмож­ностей законодателя. И все же в дефинициях Примерного уго­ловного кодекса просто повторяются те встречающиеся в лите­ратуре неточности, в соответствии с которыми добровольное действие  —   это волевое движение тела.

Мне кажется, что при обсуждении проблемы добровольного действия следует рассмотреть некоторые аспекты, так или иначе связанные с признанием действия добровольным. В пер­вую очередь, это ответственность лиц, совершивших преступ­ления: а) в состоянии опьянения; б) под влиянием физического или психического насилия; в) под влиянием непреодолимой силы.

Первый аспект примыкает к проблеме невменяемости и пограничен с ней. Российское уголовное законодательство (как, впрочем, и большинство уголовных кодексов других стран) не придает опьянению значения невменяемости. В ст. 23 УК РФ говорится: «Лицо, совершившее преступление в состоянии опья­нения, вызванном употреблением алкоголя, наркотических средств или других одурманивающих веществ, подлежит уго­ловной ответственности».

Данная статья подразумевает обычное (не патологичес­кие)1 опьянение, вызванное употреблением алкоголя, наркоти­ческих или других одурманивающих веществ. Такое обычное опьянение даже в том случае, если оно влечет за собой утрату лицом способности отдавать отчет в своих действиях или руководить ими, не рассматривается в рамках невменяемости, поскольку отсутствует медицинский критерий невменяемос­ти, т.е. психическое расстройство (заболевание), парализую­щее или существенно ограничивающее способности сознания и воли лица, влекущее за собой невозможность лица осознавать опасность своего поведения и невозможность руководить свои­ми поступками. Обычное опьянение (в том числе и наиболее распространенная его форма — алкогольное опьянение), как правило, возникает в результате произвольного употребления алкоголя и наркотических веществ, дозы которых в значитель­ной степени и определяют поведение виновного в состоянии опьянения. Последнее обусловливается также и другими фак­торами, связанными с воспитанием лица, его культурным уровнем, привычками и т.д. Все это и не позволяет отождест­влять опьянение с разновидностью психического заболевания.

Вместе с тем в такой позиции есть, по нашему мнению, какая-то фальшь. Вряд ли кто-либо станет возражать, что и обычное опьянение бывает настолько сильным, что возможна определенная потеря как сознания, так и воли, и что в иных случаях лишь с большой долей натяжки можно утверждать, что пьяный действовал под контролем сознания и воли. Меди­цинского критерия здесь, конечно, нет, но ведь отсутствует и в полном смысле волевое действие, предполагающее способность лица осознавать содеянное и руководить своими поступками. В связи с этим примерно тридцать лет тому назад интересное

1 От обычного (простого, физиологического) опьянения отличается опьянение патологическое. Различие между ними состоит не в степени тяжести опьянения (и не в количестве выпитых спиртных напитков). Патологическое опьянение — это качественно отличное от обычного опьянения болезненное состояние, также возникающее в связи с употреблением алкоголя. Этот вид опьянения в психиатрии признается разновидностью психических расстройств (к ним относятся белая горячка, алкогольный галлюциноз, алкогольный параноид и т.д.). Совершение опасных действий при указанных расстройствах исключает уголовную ответствен­ность, лицо признается невменяемым и к нему вместо наказания могут быть применены принудительные меры медицинского характера.

154

Глава III. Субъект и объект права

§ 3. Альтернативные подходы к добровольному действию

155

предложение выйти из этого замкнутого круга было сделано Н. С. Лейкиной. По ее мнению, если общественно опасное деяние совершает лицо, утратившее вследствие опьянения способ­ность понимать, что оно делает, руководить своими поступ­ками, субъективное основание его ответственности заключа­ется в том, что лицо сознательно и по своей воле приводит себя в состояние опьянения. В отличие от настоящей невменя­емости, возникающей независимо от воли субъекта, такая квазиневменяемость возникает уже в зависимости от его со­знания и воли. Обычно в соответствии с уголовным законода­тельством действия пьяного квалифицируются по статье Осо­бенной части УК, предусматривающей ответственность за определенные действия независимо от того, сохраняло ли лицо способность осознавать совершаемое и руководить своими дей­ствиями. Н.С. Лейкина справедливо, на наш взгляд, считает, что это противоречит основным принципам уголовного права. И если лицо находилось в момент совершения общественно опасного деяния в опьянении, лишавшем его способности осоз­навать свои действия, контролировать свое поведение, то нельзя признать его виновным в совершении умышленного пре­ступления (а как раз за умышленные преступления большей частью и привлекаются к ответственности пьяные правона-рушителиУ. Кстати, Верховный Суд СССР не один раз выска­зывался в пользу такой позиции, в частности, в своем решении по делу Цыплакова. Последний, будучи пьяным, упал в канаву и заснул там, затем был извлечен оттуда и препровожден в отделение милиции, где ругал работников милиции и угрожал им. Народный суд осудил его за хулиганство. Верховный Суд, исходя из того, что Цыплаков был пьян до бесчувствия, прекратил дело, указав, что хотя опьянение и не исключает уголовной ответственности, однако состояние опьянения не устраняет необходимость установить умысел на совершение определенных действия, если обвиняемый привлекается к уго­ловной ответственности за умышленное преступление. При этом Верховный Суд отметил, что привлечение к ответствен­ности лица при отсутствии у него умысла на совершение

определенного преступления только потому, что он, совершая общественно опасные действия, был пьян, означает объектив­ное вменение, что недопустимо1.

По мнению П. С. Лейкиной, исходя из принципа субъектив­ного вменения, надо наказывать пьяного, совершившего пре­ступление в том состоянии, когда его поведение не находится под контролем сознания и воли, не за совершенное преступление как таковое, а за то, что он сознательно, по своей воле, добровольно привел себя в такое состояние опьянения, кото­рое и повлияло на совершение им соответствующего преступ­ления. В связи с этим Н. С. Лейкина предложила сконструиро­вать в Особенной части УК самостоятельную статью, в которой была бы предусмотрена ответственность за приведе­ние себя в состояние такого опьянения, когда лицо, совершая общественно опасные действия, не осознавало их и не могло руководить своими поступками. В этом случае, по мнению автора, объективные основания ответственности заключают­ся в добровольном и сознательном совершении таких действий, которые привели к общественно опасным последствиям (совер­шению преступления, в том числе, возможно, и самого тяжко­го). Субъективные основания составляет вина (в форме умысла или неосторожности) по отношению к общественно опасным последствиям. Автор поясняет, что возможные, в том числе и криминальные, последствия действия алкоголя известны каж­дому, поэтому каждый должен предвидеть их и не доводить себя до опьянения, исключающего возможность отдавать себе отчет в своих поступках и руководить ими1. Приведенная позиция не является бесспорной (в юридической литературе она в основном оценивалась критически и законодателем не поддержана), но она, тем не менее, заслуживает внимания в связи с тем, что автор пытается по-новому решить сложный вопрос о добровольном или недобровольном совершении дейст­вия.

Прямое отношение к добровольности уголовно-правового действия имеет его совершение под влиянием непреодолимого физического принуждения со стороны другого лица или лиц. Под

См.: Лейкина Н.С. Личность преступника и уголовная ответственность. Л., 1968. С. 55.

1              См.: Судебная практика Верховного Суда СССР. 1946. Вып. 8. С. 14.

2              См.: Лейкина Н.С. Указ. соч. С. 57 — 58.

156

Глава. III. Субъект и объект права

§ 3. Альтернативные подходы к добровольному действию

157

ним понимается физическое воздействие на человека (напри­мер, нанесение ему побоев с целью заставить совершить обще­ственно опасное действие). В соответствии с ч. / ст. 40 УК РФ не является преступлением причинение вреда охраняемым уголовным законом интересам в результате физического при­нуждения, если вследствие такого принуждения лицо не могло руководить своими действиями (бездействием). Не может, например, отвечать за повреждение чужой вещи лицо, которое умышленно толкнули, чтобы оно повредило вещь.

Если физическое принуждение не исключало для лица воз­можность действовать по своей воле, то оно не освобождается от уголовной ответственности, однако применение к нему насилия при этом рассматривается как обстоятельство, смяг­чающее наказание (п. «е» ч. 1 ст. 161 УК РФ).

Бесспорно, на вопрос о признании действия добровольным влияет и психическое принуждение. Под ним понимается угроза причинением какого-либо вреда (в том числе и физического) с целью заставить человека совершить обш,ественно опасное деяние. Правда, в отличие от физического принуждения психи­ческое принуждение (насилие) обычно не исключает волевого характера действия, и поэтому оно по общему правилу не исключает уголовной ответственности лица, совершившего под его влиянием предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние. Вместе с тем как и физическое, психическое принуждение признается обстоятельством, смягчающим нака­зание. Психическое принуждение может исключать уголовную ответственность лица, действовавшего под влиянием, лишь тогда, когда это лицо действовало в состоянии крайней необ­ходимости (ч. 2 ст. 40 УК РФ). Например, кассир банка, который под угрозой лишения его жизни передает преступни­кам деньги, освобождается от уголовной ответственности, так как жизнь человека дороже любых материальных ценнос­тей (содержание понятия крайней необходимости будет рас­смотрено в гл. VIII).

Все сказанное относится к решению вопроса о добровольнос­ти не только действия, но и бездействия. Однако для бездей­ствия уголовно-правовое значение может приобрести еще одно обстоятельство — так называемая непреодолимая сила. Под ней понимается такое воздействие объективных факторов

(стихийных сил природы, животных, болезненных процессов), в силу которых человек лишен возможности физически дейст­вовать. Поэтому пассивное поведение человека под влиянием непреодолимой силы не носит уголовно-правового характера. Непреодолимая сила исключает уголовную ответственность потому, что лицо не в состоянии преодолеть препятствия на пути к выполнению лежащей на нем обязанности действовать. Не может, например, быть признано преступным поведение сельского врача, не оказавшего больному помощь, если путь к пациенту преградила разлившаяся река и врач не смог перепра виться через нее.

Однако понятие непреодолимой силы не является абсолютно неизменным. Конкретное решение этого вопроса зависит от установления круга обязанностей лица и тех требований, которые предъявляются к нему в определенной ситуации. На­пример, пожар является непреодолимой силой для обычного гражданина, в связи с чем его нельзя привлечь к уголовной ответственности за оставление лица к горящем доме. Однако для профессионального пожарного это обстоятельство может и не исключать ответственности. Такое упомянутое уже обстоятельство, как разлив реки, признаваемое для врача непреодолимой силой на пути к выполнению им своих профес­сиональных задач, не может быть признано таковым для военнослужащего, который обязан во время боевых действий преодолевать любые препятствия, являющиеся преградой на пути к выполнению отданного ему боевого приказа (даже с риском для своей жизни).

Даже если природа добровольного действия не поддается точ­ному определению, вопрос тем не менее остается окрашенным в моральные тона. Наш подход к добровольному действию опреде­ляет именно ту дисциплину, которая представляет собой уголовное право.

В нашем понимании добровольного действия пересекаются два фактор.а. Первый фактор — это степень абстрактности и привя­занности к контексту в нашем понимании поведения человека. Другой фактор — это рамки, в которых мы трактуем человеческое поведение либо как особый вид гуманистического понимания, либо как некое механистическое причинно-следственное объяснение.

158

Глава III. Субъект и объект права

§ 3. Альтернативные подходы к добровольному действию

159

Стандартное определение в учебниках поведенческого акта как волевого движения тела является одновременно и механистичес­ким, и абстрактным. Воля выступает как механистическая причи­на, а действие — как ее проявление. Воля как рычаг приводит тело в движение. Привлекательность этой формулы в ее простоте. Трактовка действия абстрагирована от сложных окружающих обстоятельств. Есть альтернативный подход, в котором сочетаются механистический взгляд на действие и расширенное толкование причинности, включающее и окружающую среду, и психологичес­кую характеристику личности. Таким образом, добровольное дей­ствие объясняется как естественный продукт контекста, совокуп­ность сопутствующих факторов определяет содержание действия.

Более радикальный гуманистический подход к пониманию добровольного действия требует, чтобы мы отказались от идеи научного объяснения действия как продукта причинных факто­ров. В гуманистической позиции подчеркивается то, как человек понимает других людей в процессе общения. Этот момент нашел отражение в немецком языке как разница между verstehen (понимание) и erklaeren (объяснение)'. Чтобы уяснить значение слова «понимание», задумаемся о том, как определить, что неподвижные гвардейцы, охраняющие Букингемский дворец, это не статичные фигуры, а люди, неподвижно стоящие на страже, т.е. совершающие определенное действие. Можно найти много признаков, которые подскажут, что они совершают дей­ствие — их униформа, то, как они сгруппированы перед двор­цом, время суток и проч. Все это факторы, которые мы находим в окружающей гвардейцев среде, вычленяем из условий, в которых совершается действие.

Возьмем того же гвардейца, оденем его в цивильное платье и поставим его среди деревьев в лесу, и вряд ли непосвященный человек сможет точно определить, парализован ли стоящий чело­век, загипнотизирован ли он или же это робот с мигающими глазами. Таким образом, контекст имеет решающее значение для нашего понимания, что является результатом поведения челове­ка — движение или неподвижность. Заметим при этом, что окру­жение и контекст являются средствами его восприятия и понима­ния его поведения.

Таким образом, это гуманистический и привязанный к контекс­ту подход к действию. Он противоречит господствующему взгляду на действие как на «волевое движение тела». Можно также рассмотреть и еще одну позицию: гуманистическое понимание действия в отрыве от контекста. Я оставляю читателю решать, можно ли создать теорию добровольности действия, которая удов­летворяла бы всем требованиям.

Конфликт между гуманистической и привязанной к контексту теорией, с одной стороны, и механистически-абстрактной тео­рией — с другой, дал толчок развитию теории уголовного права в Германии. В начале 30-х гг. профессор Ганс Вельцель приступил к созданию гуманистической теории действия, которая в после­военный период стала краеугольным камнем общей теории уголов­ной ответственности1. Существенным моментом в атаке Вельцеля на существовавшее в то время механистически-абстрактное пони­мание добровольного действия, заимствованное из англо-амери­канской науки, было то, что действие понималось как телеологи­ческая (целесообразная), целенаправленная деятельность. Дейст­вия человека не могут пониматься просто как движения тела, пусковой кнопкой для которых служит воля, без того, чтобы ясно не осознавалась их цель. Вельцель считал, что добровольное действие по сути своей целенаправленно, а не просто является внешним выражением внутреннего механизма, называемого волей. Он назвал свою теорию finale Handlungslehre, что в переводе с немецкого может означать «ориентированная на цель теория добровольного действия». Мы же будем ссылаться на работу Вельцеля как защищающую теологическую теорию.

Вельцель породил антипатию к механистическим и причинным теориям в психологии, которые были широко распространены в Германии в конце XIX в. Его целью было введение причинности в уголовное право. В результате Вельцель обратился к противо­положной теории добровольного действия, а именно к мысли о том, что действия — это результат воли, т.е. к «причинной теории поведения».  Он отрицал,  что воля или любой набор желаний

О ранних публикациях см.: Welzel H. Kausalitat und Handlung. 1930. S. 703; Welzel H. Studien zum System des Strafrechts? 1938. S. 491. Лучшим Доказательством жизненности теории Г. Вельцеля стали одиннадцать переизданий его книги «Немецкое уголовное право» (1947 г. — первое изд., 1969 г. — один­надцатое).

См.: Wright von G.W. Explanation and Understanding. 1971.

160

Глава III. Субъект и объект права

§ 3. Альтернативные подходы к добровольному действию

161

проявляются в движении тела, называемом добровольным дейст­вием. Его телеологическая концепция действия избежала ошибок каузального подхода именно благодаря утверждению, что добро­вольное действие может быть воспринято только постольку, по­скольку мы можем воспринимать цель человека в контексте его действий. Действие не может быть слепым, доказывал Вельцель, оно «зрячее».

И хотя сам Вельцель утверждал, что его теория корнями уходит в концепцию действия, большинство его последователей (Новаков-ский и др.) пытались подчеркнуть его вклад в связанные с этим § области теории уголовного права, например такую, как критерии установления правонарушения — предмет, который мы рассмот­рим в гл. VI. Моя собственная точка зрения сводится к тому, что теорию Вельцеля надо расценивать как серьезный философский прорыв в науке уголовного права.

Для Вельцеля и его сторонников основным вопросом является методологическая сторона понимания поведения как сознательно­го акта. Разница между движениями тела и поведением человека состоит в том, что когда кто-то действует, мы можем понимать, с какой целью он или она это делают. Когда мы воспринимаем чьи-либо действия, то трактуем их не как проявление воли дейст­вующего лица, а как стремление достичь какой-то цели. Суть доводов Вельцеля, в большинстве своем правильных, состоит в том, что мы не воспринимаем процесс действия до тех пор, пока не воспримем стоящее за ним действующее лицо. Иными словами, мы скорее видим конкретные акты действия, нежели некое общее явление, называемое деятельностью. Мы можем воспринять дей­ствия, когда человек вламывается в дом, кладет сахар в кофе, заряжает револьвер. Мы также можем воспринимать и различные виды деятельности человека, не имеющие конкретного отношения к уголовному праву, -- хождение по улицам, вождение автомоби­ля, танцы. Понятие цели нелегко увязать с этими видами действий, поскольку зачастую целью действия является оно само1.

Теорию Вельцеля, по-видимому, можно было бы вновь извлечь на свет, и не без пользы, но не как теорию действия, а как теорию взаимосвязи действия и умысла. Предположение о том, что дей-

1   Вельцель,  придерживавшийся той же позиции,  единственную трудность видел в рассмотрении самого действия как его цели.

ствие не может быть понято в отрыве от цели, означает, что действие нельзя отделять от умысла лица, совершающего дейст­вие. В природу действия заложено намерение получить результат, по крайней мере это справедливо в отношении морально и соци­ально значимого поведения. Вельцель категорически не соглашал­ся с теми, кто считал, что преднамеренное действие складывается из внутреннего опыта, отражаемого во внешнем проявлении. В частности, он критиковал позицию Мецгера, утверждавшего, что намерение действующего лица — это не что иное как «зеркало образа» действия. Умысел и действие сливаются, это два измере­ния одного явления, и поэтому их нельзя разъединять и рассмат­ривать по отдельности при анализе института уголовной ответст­венности.

Теория Вельцеля о действии и умысле совпадает с рядом положений современной философии. Например, ее разделял Л. Виттгенштейн, возражавший против менталистских уклонов в философских аспектах психологии. Виттгенштейн в своих «Фи­лософских размышлениях» утверждал, что умысел — это не внутренний опыт, не состояние менталитета, не сознание и ничто другое из того, что обычно подразумевают юристы. Умышленное действие — это вид действия. Умысел, с которым действует человек, сопровождает действие в той же степени, в какой мысль сопровождает речь. Понимание того, что люди действуют умыш­ленно, важно для той среды, которая нас воспитала и в которой мы живем. Освоить язык умысла — значит научиться узнавать, что обстоятельства свидетельствуют о том, что некто хотел нанести удар другому человеку и что это был отнюдь не случайный удар или доказательство рассеянности этого человека. Наиболее при­влекательный аспект теории действия Вельцеля состоит в том, что она преодолела искусственное различие между действием и умыс­лом и заняла прочное место в теории уголовного права.

Имя немецкого криминалиста Вельцеля хорошо известно в науке российского уголовного права, как и содержание его «фи­нальной» теории о действии. Правда, как это было принято в советские времена, его теория подверглась разгромной критике. Причем критическое ее освещение было в свое время чуть ли не «долгом» авторов учебников по общей части уголовного права и специалистов, занимающихся проблемой субъективной сто­роны преступления и основаниями уголовной ответственнос-

6-1147

162

Глава III. Субъект и объект права

§ 4. Субъект и объект в уголовном процессе

163

ти. Советские криминалисты подвергли резкой критике воз­зрения представителей этой школы (и не только Вельцеля, но, например, и Маураха) в основном по двум поводам. Во-первых, за то, что последние предлагали судить о сущности деяния не по реально причиненному результату, а лишь по «финальности» действия, т.е. по направленности воли деятеля. Во-вторых, в связи с их приверженностью оценочной теории вины. Что касается первого аспекта, то у советских юристов были опасения на тот счет, что реальный вред, причиненный в результате совершенного преступления, «потеряет» значение для уголовной ответственности, что будет означать приниже­ние объективных оснований уголовной ответственности за счет усиления роли оснований субъективных. Что же касается второго аспекта критического подхода к оценке «финальной» теории, то он, в принципе, уже давно исчез, так как неприятие оценочного понимания вины было преодолено еще в советской уголовно-правовой литературе и в настоящее время в редком учебнике по уголовному праву рассматривается вина не только в психологическом плане (как умысел или неосторожность), но и в социальном (выражающем антисоциальное либо пренебре­жительное отношение виновного к интересам, охраняемым уголовным законом, и одновременную в связи с этим отрица­тельную оценку ее со стороны государства, отражаемую в уголовном законе и обвинительном приговоре).

Учитывая сказанное, я в 1993 г. опубликовал статью, в которой поставил, наряду с другими, вопрос о «реабилитации» «финальной» теории'. В ней я утверждал, что было бы неспра­ведливо отрицать, что Вельцель сделал шаг вперед в развитии принципа субъективного вменения, что в основе его теории нельзя не увидеть гегелевских начал понимания вины. Доста­точно вспомнить, что Гегель отмечал: «Деяние может быть вменено лишь как вина воли... >>2. Хотя я и сейчас считаю, что с точки зрения «финальной» теории трудно обосновать уголов­ную ответственность за неосторожные преступления, по­скольку в случае их совершения воля преступника не направлена на достижение преступного результата. В связи с этим меня

См.: Наумов А.В. О гегелевской идее права применительно к уголовному праву /'/' Государство и право. 1993. Х° 4. С. 27. Т Гегель Г. Указ. соч. С. 161-162.

подкупает точка зрения г-на Флетчера о том, что «финаль­ную» теорию надо использовать не как теорию действия, а как теорию «взаимосвязи действия и умысла».

Общее значение теории поведения человека для уголовного права основано на положении, что для ответственности необ­ходим акт действия. Таким образом, дискуссия о природе действия по сути — это спор о том элементе, который все признают ключевым в вопросе об уголовной ответственности. Особо непримиримые споры о концепции действия ведутся теоретиками права в Германии, поскольку ведущая точка зрения здесь сводится к тому, что поведенческий акт необхо­дим не только для установления правонарушения, но и ответ­ственности за него (этот вопрос будет рассматриваться в гл. V).