§ 3. ПРОБЛЕМА   ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ В  НАУКЕ  И   УГОЛОВНОЕ  ПРАВО

1. В связи со сказанным мы хотели бы возвратиться к вопросу об экспериментировании в науке, особенно в тех ее отраслях, которые непосредственно затрагивают интересы людей. Это в первую очередь относится к биологии и различным отраслям медицины. И раньше эти науки развивались через эксперимент. Сейчас они идут по все более сложному пути. Достаточно вспомнить о трансплантации различных органов. Нельзя забывать, что экспериментирование возможно только в интересах науки, интересах человечества. Тогда уголовное право должно оберегать экспериментатора. Но история знает примеры преступного экспериментирования над людьми. Здесь уголовное право должно сурово карать преступные деяния, связанные со злоупотреблениями великими достижениями науки и ее возможностями.

История показывает нам поистине зловещие примеры экспериментирования. В VII веке, например, в ряде государств, в частности в Англии и Испании, процветало зловещее искусство средневековья: фабрикование Уродов на потеху господствующим классам. Многим

1 Гринберг М. С. Преступления против общественной безопасности в сфере взаимодействия человека и техники, автореф. Докт. дисс., Свердловск, 1973, с. 23—24.

187

хирургам того времени удавалось «удачно» произведенной операцией уничтожить всякое подобие человеческого лица. Такие, с позволения сказать, экспериментальные операции оставались безнаказанными, более того, врачи, производившие их, пользовались полным покровительством королей, правительств, закона.

Но, конечно, подобные манипуляции производились над людьми низших классов и почти никогда над власть имущими. В средневековье даже образовывались преступные группы, похищавшие детей и тоже делавшие операции, похожие на те, о которых мы упомянули. Великий французский писатель Виктор Гюго очень ярко показал это в своем замечательном романе «Человек, который смеется», явившемся реакцией на преступное отношение господствующих эксплуататорских классов к человеку.

Проблема экспериментирования в науке давно привлекала внимание юристов и с точки зрения теоретического его обоснования. Причем эти теории развивались преимущественно применительно к врачебной деятельности.

Одной из таких теорий была теория согласия пострадавшего. Ею делались попытки обосновать вопрос о непротивоправности любых действий врача и о границах свободы его действий. Считалось, что, если даже действия врача окончились смертью пациента или причинением ему тяжких телесных повреждений, они непреступны, если на них было получено согласие больного.

Некоторые буржуазные теоретики шли еще дальше, полагая, что, обращаясь к врачу, больной как бы дает свое согласие на совершение любых действий. На практике этой теории придерживался в свое время русский сенат и германский имперский суд.

Эта теория порочна по ряду оснований. Если утверждать, что при отсутствии согласия потерпевшего действия врача будут содержать все признаки состава преступления, то это значит поставить врача в один ряд с обычным преступником — членовредителем, которому тем или иным путем удалось получить это согласие (например, за деньги). Профессор Мокринский в книге «Медицина в ее конфликтах с уголовным правом» писал: «...теория не только компрометирует врача, но и

188

юридически не всегда выручает его»1. Кроме того, разве всегда может быть получено согласие? А если врач имеет дело с ребенком, психически больным, лицом, находящимся в бессознательном состоянии, или если это случай, не терпящий отлагательства? Тогда выходит, что врач, сделавший операцию и отнявший, к примеру, руку или ногу для спасения жизни человека, должен отвечать за причинение тяжкого телесного повреждения.

Необходимо отметить, что вообще наличие согласия потерпевшего (пострадавшего) по советскому уголовному праву далеко не всегда является обстоятельством, исключающим уголовную ответственность. Закон требует определенно выраженного согласия лишь на совершение некоторых врачебных действий, как, например, хирургической операции, кроме, конечно, тех случаев, когда это согласие получить невозможно ни от самого пострадавшего, ни от правомочных лиц, а операция необходима для спасения жизни человека.

Убийство по просьбе потерпевшего также не является обстоятельством, исключающим ответственность. Поэтому дача яда врачом даже безнадежно больному из сострадания будет квалифицирована как простое убийство. Правда, здесь может речь идти о смягчающих обстоятельствах. Во всяком случае этот вопрос всегда вызывал и вызывает дискуссию. Однако всегда остается в силе общее правило: никакими самыми гуманными соображениями нельзя оправдывать какие-либо действия, приносящие вред другим людям. В отдельных случаях может лишь встать вопрос о состоянии крайней необходимости.

Сложнее обстоит дело с вопросом о согласии пострадавшего при нанесении телесных повреждений (особенно тяжких). Буржуазные юристы считают, что при согласии на любое телесное повреждение исключается ответственность для лица, нанесшего эти повреждения. Мы не можем стоять на этой точке зрения. М. Д. Шар-городский полагал, что, если согласие потерпевшего имело место в социально-вредных целях, деяние

1 «Медицина в ее конфликтах с уголовным правом», СПб., 1914, с. 13—14. В русской литературе по уголовному праву на такой же позиции стоял и Таганцев («Право». 1902, № 12).

189

наказуемо, если в социально-полезных — ненаказуемо1. Особенно острым становится этот вопрос, когда речь идет не просто о действиях врача, а о согласии на эксперимент, в результате чего человек получает тяжкие телесные повреждения. Казалось бы, развитие науки имеет социально-полезную цель, и нанесение телесных повреждений, следовательно, не должно квалифицироваться как преступление, но, с другой стороны, как писал А. А. Пионтковский, «...создание для работающего, хотя бы и с согласия последнего, таких условий, в которых он утратил или мог утратить трудоспособность, не может устранить преступность действий в силу признания социалистическим правом общественной вредности этих действий для здоровья трудящихся»2. В результате эксперимента человек теряет трудоспособность, на что он, может быть, давая свое согласие, вовсе не рассчитывал.

Вряд ли мы можем считать, что развитие науки в данном случае (практически любой ценой) есть большее благо по сравнению с жизнью или здоровьем человека. Это противоречит принципам социалистической морали и правовой гарантии получить не может.

Законодательство буржуазных государств обходит молчанием вопрос регламентации врачебного экспериментирования, предоставляя его договору врача с пациентом, делая его, таким образом, предметом гражданского права.

Организм человека становится объектом вещного права. Закон охраняет человека только от недобросовестных действий врача, т. е. от совершения врачом того, что не было обусловлено по договору. Врачу не дается право лишь принудительного экспериментирования. Но это всего лишь обычное буржуазное лицемерие. Судебная практика капиталистических государств идет чаще всего по тому пути, что во всяком врачебном действии воля пациента решает вопрос.

Правовым базисом в случае экспериментирования над людьми в буржуазных государствах является также теория согласия сторон. Буржуазные юристы

1          Шаргородский М. Д. Преступления против жизни и здо

ровья, М., Госюриздат, 1948, с. 366.

2          Уголовное право. Общая часть, М.,  1948, с. 386.

190

ссылаются на старинное юридическое изречение: volenti поп fit injuria — не наносится обида тому, кто сам того захотел. Но мы уже указывали, что «согласие» в капиталистических государствах, как и «равенство», и «свобода», есть зависимость эксплуатируемых от эксплуататоров.

Существовала также теория, согласно которой врачу предоставляется право применять любые методы, которые он считает нужными, и на его действия не требуется согласие пациента, поскольку врачебная практика в целом санкционирована законом и поскольку закон санкционировал вмешательство врача в организм пациента.

Подобные теории широко открывают двери произволу, который характерен для буржуазной действительности. Такая постановка вопроса дает правовую гарантию для производства преступных экспериментов в целях изобретения средств массового уничтожения людей, в целях испытания на людях наиболее изуверских средств ведения войны.

Правда, обычно применяли оговорку, что в случае причинения ущерба пострадавший или его наследники вправе требовать от врача возмещения причиненного ущерба. Здесь налицо стремление свести все взаимоотношения преступника-экспериментатора с потерпевшим в плоскость материальных отношений. Для буржуазного общества человек лишь вещь, за повреждение которой можно заплатить.

В русской дореволюционной литературе и теории уголовного права было много протестов против такого рода экспериментов. Существовала точка зрения, что экспериментирование может быть дозволено только над безнадежно больными и лишь при наличии их согласия (иначе и это считалось сомнительным).

В Англии протестов против опытов над людьми было значительно меньше, зато в августе 1876 года английский парламент принял билль «О жестокости к животным», запрещающий эксперименты над ними, хотя бы и с научной целью. О людях же молчание. Достойнейшее выражение буржуазной гуманности!

В условиях социалистического государства, где забота о неприкосновенности личности советского гражданина и его здоровье является важнейшей заботой, подобные опыты над людьми совершенно недопустимы.

191

М. Д. Шаргородский считал, что для производства опытов необходимы правила, которые имеют место в отношении хирургической операции (т. е. согласие больного или его законных представителей). Если только согласия нет, а эксперимент причинил вред здоровью или смерть, то врач может нести ответственность за неосторожное причинение смерти или телесных повреждений, а иногда и за преступление, совершенное с косвенным умыслом, так как целью действий врача здесь являлось экспериментирование, а не лечение, и оснований для исключения здесь возможности состава телесных повреждений нет. При согласии же больного возможна ответственность за неосторожное причинение смерти, а согласие может рассматриваться как смягчающее обстоятельство1.

Нам кажется, что производству какого-либо эксперимента даже с согласия лица, над которым он производится, должно предшествовать тщательное лабораторное исследование нового лекарства или предварительное испытание нового средства, способа лечения или препарата над животными. Кроме того, необходимо, чтобы производство таких экспериментов было разрешено законом.

В связи с рассматриваемым вопросом существенное значение для уголовного права имеет определение момента смерти. Это весьма важно и для квалификации ряда преступлений, и для законодательного разрешения проблемы экспериментирования, в частности проблемы трансплантации.

Очевидно, например, что если другому человеку пересаживается сердце, то это сердце должно быть живым, работоспособным, иначе теряется всякий смысл в операции. Но ведь сердце пересаживается практически как будто бы от живого человека. Как же квалифицировать это?

Медицинская наука понимает сейчас момент смерти иначе, чем на более ранней ступени своего развития. И это совершенно по-другому определяет уголовно-правовые проблемы, с этим связанные. Раньше моментом смерти считалось прекращение деятельности серд-

Указ. соч., с. 228—229.

•ияяянииииимиииии

Ца. При таком понимании любая операция по пересадке сердца должна была бы квалифицироваться как причинение смерти. Однако наука пришла к выводу, что возможны ситуации, когда сердце бывает еще работоспособно, однако человек практически жить уже не может и не будет.

Моментом смерти теперь считается прекращение деятельности головного мозга. Это делает операции по пересадке сердца, как и многие другие действия, правомерными [при соблюдении всех других норм, принятых для производства врачебных действий).

В 1968 году в Сиднее (Австралия) состоялась 22-я Ассамблея Международной медицинской ассоциации, которая приняла Декларацию, касающуюся, в частности, правил производства трансплантации. В ней говорится, что нужна полная уверенность в необратимости процесса умирания. Для того чтобы операция была правомерной, смерть должны констатировать не те врачи, которые делают операцию, а другие. Их должно быть не менее двух, причем не участвующих в трансплантации.

Уголовное право пока не отреагировало на эти изменения. Между тем, по нашему мнению, это должно найти отражение и в обстоятельствах, исключающих ответственность, и в установлении уголовной ответственности за несоблюдение указанных правил и положений, ибо это связано с жизнью человека и его неотъемлемыми правами.

Достаточно остро сейчас стоит вопрос не только об экспериментировании, но вообще о врачебном оперативном вмешательстве в организм человека. Так, западногерманская газета «Дойче цайтунг крист унд вельт», ссылаясь на официальные источники, сообщила, что в США врачами производится около 2 млн. заведомо ненужных операций, во время которых хирурги удаляют совершенно здоровые органы. Такая «практика» получила столь широкое распространение, что сейчас создаются специальные комитеты для надзора за действиями хирургов во время операций1.

Для обоснования непреступности действий врача при исполнении профессиональных обязанностей в усло-

1 «За рубежом», 1974, № 18, с. 23. J3   Заказ 7061

виях социалистического государства единственным юридическим критерием, как отмечал М. Д. Шаргородский, «несмотря на отсутствие специальных указаний об этом в уголовном законе, может быть все же только закон»1. Это же относится и к экспериментаторам. Значит, весьма остро стоит вопрос о принятии специального закона, регулирующего проблему экспериментирования.

И хирургическая операция, и любая врачебная деятельность, и научное экспериментирование правомерны постольку, поскольку они разрешены законом. И если они исполняются в строгом соответствии с ним, они не наказуемы, хотя бы имел место неблагоприятный исход (смерть или телесное повреждение).

«Уголовная ответственность за дозволенные законом действия может иметь место лишь тогда: 1) если виновным была допущена ошибка, являющаяся признаком того, что он не обладает знаниями, которые он должен иметь (negligentia), 2) если он выходит за рамки допустимого эксперимента (luxuria, а иногда даже dolus eventualis), 3) если им допущена ошибка по небрежности, которую при необходимой осмотрительности мог бы избегнуть (negligentia) »".

Вся деятельность советских органов правосудия пронизана единственно правильным принципом — принципом социалистической законности. И, следовательно, только в законе мы можем и должны искать основания для признания какого-либо действия преступным. В то же время в законодательном регламентировании нуждаются такие случаи экспериментирования, когда речь идет о применении новых средств, представляющих опасность для жизни и здоровья человека.

Ответственность должна исключаться при крайни необходимости даже в том случае, когда эксперимент произведен не в больничной обстановке.

2. Нам представляется необходимым остановиться еще на одном аспекте проблемы экспериментирования.

В настоящее время вопрос о преступном экспериментировании над людьми становится гораздо более острым, чем когда-либо раньше.

1          Шаргородский М. Д. Указ, соч , с. 226.

2          Т а м   ж е, с.   227—228.

194

Достаточно напомнить процесс бывших военнослужащих японской армии в г. Хабаровске, на котором были вскрыты чудовищные планы подготовки массового уничтожения людей путем применения бактериологического оружия.

Основным методом проверки действия бактериологического оружия являлись преступные опыты над живыми людьми, проводившиеся в массовых масштабах. Совершались преступные опыты и другого рода, как-то: испытание ядов, снотворных средств и т. п. Во всех случаях после проведения таких опытов подопытные люди в целях конспирации умерщвлялись.

Все эти зверства были квалифицированы по ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г.

Очевидна связь между этими чудовищными преступлениями и преступлениями гитлеровцев. Те же и в тех же массовых масштабах применяемые методы массового уничтожения людей. То же осквернение науки, глумление над ее гуманными принципами. Те же «исследования» в области подготовки бактериологической войны и организации специальных лагерей для производства чудовищных опытов. Та же задача — возбуждение эпидемий в тылу противника, направленное против мирного населения.

Нельзя обойти вопрос об экспериментировании над людьми, совершаемом в настоящее время в ряде капиталистических государств. Один из таких возмутительных опытов получил название «эксперимент Таскиджи», проведенный в США1.

400 негров в Алабаме были в 1932 году заражены венерической болезнью и отпущены без лечения на сорок лет (!) —до 1972 года. 28 человек из них умерли, а другие получили болезни сердца и центральной нервной системы. Для чего, во имя чего проведены подобные опыты? На этот вопрос не могут ответить и сами организаторы эксперимента.

Безразличное отношение к людям—-жертвам экспериментов со стороны, с позволения сказать, таких врачей отмечают Барбер, Лелли, Макарушка и Салливэн в книге «Экспериментирование на людях, проблемы со-

1 «Неделя», 1974, № 46, с. 10—11.

№

циального контроля». Они опросили более 350 исследователей, занимающихся такого рода экспериментированием, чтобы определить, какие черты они более всего ценят в своих коллегах. 80% отметили научные способности, 45%—работоспособность, 43%—личность, и лишь 6% говорили об этичном отношении к тем, над кем проводится исследование1. Причем исследования эти проводятся, главным образом, над бедняками и заключенными. И не случайно советский врач, доктор медицинских наук В. Соколов, выражая позицию советских ученых, сказал: «Такие операции, как и беспрецедентные по своей жестокости эксперименты на человеке, глубоко чужды нам. Они — на противоположном полюсе представлений о врачебном долге»2.

Естественно, уголовное право не может молчать в подобных случаях. И хотя зловещих экспериментаторов можно привлекать к ответственности, к примеру за причинение смерти или тяжких телесных повреждений, по нашему мнению, более целесообразно иметь в уголовном законодательстве специальные нормы, ибо подобные деяния затрагивают не просто личную неприкосновенность людей, но относятся к особой области общественных отношений. Внутригосударственное уголовное право должно стать барьером на пути любого злоупотребления научными достижениями, стоять на страже прав, интересов, жизни и здоровья человека. Самыми гуманными являются принципы социалистического уголовного права. Конкретные же его нормы в условиях научно-технической революции должны развиваться и совершенствоваться.

И прав был М. Д. Шаргородский, когда говорил: «Задача юриста заключается не в том, чтобы вмешиваться в регулирование конкретных проблем, которые исследуются в естественных науках, а в том, чтобы нормативным регулированием предупредить возможность при таких исследованиях рискованных экспериментов, результата которых сами ученые не знают и последствия которых могут быть гибельными для большого числа лиц и даже для человечества»3.

1          «Неделя», 1974, № 46, с. 10-11.

2          Т а м  же.

8 «Сов. государство и право», 1969, Ns 12, с. 92.

'196