Период III. ОТ ИЗДАНИЯ ФОТИЕВА НОМОКАНОНА ДО ПАДЕНИЯ ВИЗАНТИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

§ 29. Источники церковного права в этот период: постановления патриаршего синода и канонические ответы и трактаты отдельных иерархических лиц. Появление Лжеисидоровых декреталов на Западе и издание Фотиева номоканона на Востоке знаменуют собой эпоху глубокого, хотя еще не окончательного, не формального разделения обеих половин христианского мира. С этой эпохи церкви в развитии своего права идут уже врозь, каждая своей дорогой. Мы будем теперь следить только за явления­ми, какие представляет нам история церковного права на Востоке, так как это именно право составляет главный предмет нашего изучения.

На востоке, с эпохи издания Фотиева номоканона, развитие общего цер­ковного права если не вовсе прекращается, то весьма заметно ослабевает. Константинопольский собор 879 г. в храме св. Софии был последним, прави­ла которого со значением общецерковных канонов внесены были (патриар­хом Фотием) в состав канонического кодекса восточной церкви. Сами перио­дические соборы на востоке теперь вовсе прекратились. Место их заступил постоянный собор, или синод, (σύνοδος ενδημούσα) при кафедре константино­польского патриарха, который фактически, вследствие того что другие три восточных патриархата уже не входили в состав Византийской империи, а находились под властью мусульманских государей, сделался теперь главой

66

всей восточной церкви. Постоянное присутствие в Константинополе митро­политов и епископов, проживавших в столице по делам своих церквей иног­да весьма подолгу, давало возможность патриарху во всякое время привлечь их к соборному рассмотрению, под своим председательством, того или друго­го вопроса. Этот собор, или синод патриарший, составлял последнюю ин­станцию для решения вопросов церковно-судебной и административной прак­тики. Он же был главным органом и церковного законодательства на Востоке. Деятельность его в этом отношении отличалась в высшей степени консерва­тивным характером. Он не задается мыслью творить право с таким же авто­ритетом, какой принадлежал прежним соборам, вселенским и поместным. В среде византийской иерархии и всего византийского православного обще­ства устанавливается теперь такой взгляд, что число вселенских соборов исполнилось в священном числе семь, уже бывших, и что дальнейшая зада­ча церкви относительно вероучения и дисциплины состоит только в верном и неизменном хранении того, что передано древней Вселенской церковью. Под влиянием такого взгляда, который с эпохи формального разделения церквей получил особенную силу, движение канонического законодатель­ства на Востоке ограничивалось преимущественно распространительным тол­кованием и казуистическим применением древних канонов, содержавшихся в синтагме Фотия.

Таковы все постановления патриаршего синода (ψήφοι συνοδικού, sententiae synodales), составляющие теперь главный практический источник церковно­го права. Было бы, однако, совершенно ошибочно представлять себе состоя­ние этого права в настоящий период состоянием полного застоя. Условия и внешний порядок церковной жизни теперь во многих отношениях измени­лись, и эти перемены естественно вели к образованию новых церковно-правовых норм. Таким образом, и от этого периода мы имеем несколько весьма важных источников церковного права. Особенного внимания заслу­живают источники брачного права, которое теперь на Востоке окончательно сделалось церковным. В греческой церкви эти источники до настоящего времени вполне сохраняют свое практическое значение, а у нас действие их ограничено только в начале настоящего столетия. Решения патриаршего синода по брачным и другим церковным делам, если они вводили что-нибудь новое, рассылались провинциальным духовным властям для руководства в представляющихся случаях; если же, сверх того, получали санкцию и от императоров, то делались и государственными законами. Некоторые из них получили во всей восточной церкви такую же важность, как и каноны собо­ров предыдущего периода.

Таков именно соборный акт, изданный в 920 г. патриархом Николаем Мистиком под именем Тома соединения (τόμος ενώσεως) и утвержденный императорами Константином X и Романом. Этим томом впервые безусловно запрещен четвертый брак. В нашей печатной Кормчей этот акт составляет 52 главу, на основании которой четвертый брак объявляется недействитель­ным и в наших гражданских законах. В той же Кормчей мы имеем от настоящего периода и другие синодальные постановления Константинополь-

67

ских патриархов по делам брачным, именно: 1) том патриарха Сисинния 996), содержащий в себе запрещение брака в шестой степени свойства (гл. 51); 2) решение патриарха Алексея Студита (1038) по делу о браке, заключенном без согласия родителей невесты (гл. 51); 3) решение того же патриарха о браке в седьмой степени кровного родства (гл. 51), состоявшееся в том смыслe, что такой брак вообще запрещается, но уже заключенный не подвергается расторжению. Не исчисляя других, относящихся сюда источников церковного права, сделаем о них одно общее замечание. В XIV в., если не прежде, принято было за правило вносить все подобные акты патриархии в особый кодекс, который хранился в патриаршей канцелярии (хартофиласии) для необходимых справок. От XIV столетия до нас дошел полный кодекс таких актов, изданный в двух томах Миклошичем и Мюлером.

Нередко патриарх и его синод давали ответы на вопросы, с какими обращались к ним провинциальные епископы и другие лица в разных случа-ях церковной практики, не предусмотренных в источниках действующего права. Ответы эти были, так сказать, сепаратными постановлениями патриарха и его синода и формально были обязательны только для тех лиц, кому ни давались. Тем не менее некоторые из них получили общее признание и в греческой, и в русской церкви. Таковы, например, ответы патриарха Николая Грамматика (конца XI и начала XII в.) на вопросы афонских монахов, принятые и в нашу печатную Кормчую (гл. 53). Важность их для церковной практики своего времени доказывается уже тем, что знаменитейший из толкователей канонического кодекса восточной церкви Федор Вальсамон написал и на них свои толкования (Σύντ. V, р. 417).

От настоящего периода до нас дошла еще значительная масса каноничеких ответов и трактатов, принадлежащих отдельным иерархическим и другим лицам, славившимся между современниками своими познаниями в каноническом праве. Некоторые из памятников этого рода находятся и в нашей печатной Кормчей, именно: 1) два безымянных отрывка из сочинений Дмит-рия Синкелла, митрополита кизического (XI в.), по брачному праву (гл. 51); 4) ответы Никиты, митрополита ираклийского, жившего в конце XI в. (гл. 54); 5)отрывки из ответов, надписанных в нашей Кормчей именем Иоанна, епи-скопа китрского, жившего в первой половине XIII в., но на самом деле принадлежащих другому современному и более знаменитому греческому иерарху, именно Дмитрию Хоматину, архиепископу болгарскому20 (гл. 58). Значение всех подобных памятников — чисто историческое. Они служат свидетельством церковной практики и канонической юриспруденции своего времени. Сами по себе они никогда не были источниками церковного права  в собственном смысле.

§ 30. Законодательство императоров по делам церкви. Что касается государственных законов по делам церкви, то они по-прежнему остаются весьма важным источником церковного права, так как и отношения импе-раторской власти к церкви оставались те же самые, какие установились

20 См. об этом Византийский Временник за 1894 г., вып. 3-4, стр. 493-502.

68

в предыдущий период. Говоря вообще, эти отношения были благодетельны­ми для церкви. Сама духовная иерархия, признавая императора «верхов­ным блюстителем церковного порядка» (έπισιημονάρχης της εκκλησίας), при­зывала его к участию в ее законодательной, судебной и административной деятельности. Со своей стороны императоры открывали своими законами широкий простор влиянию церкви на жизнь общества. Большая часть госу­дарственных законов по делам церкви, изданных в настоящий период, при­надлежит императорам из династии Македонской и Комнинов, из коих пер­вая занимала престол от второй половины IX до конца XI в., а последняя от конца XI и во все продолжение XII в. Особенно важны для церковного права новеллы императоров Льва Мудрого и Алексея Комнина. Законами этих именно императоров брачное право окончательно преобразовано было в особую ветвь права церковного. Три новеллы императора Алексея Комнина о церковном обручении и венчании брака, как conditio sine qua поп его действительности, помещены и в нашей печатной Кормчей (гл. 43). Впро­чем, Чижман справедливо замечает, что немногие новеллы византийских императоров настоящего периода носят на себе характер оригинальности. Одряхлевшая восточная империя уже не была способна проявлять творче­скую силу в образовании права. Инициатива новых юридических норм по церковным делам обыкновенно исходила от самой церкви. Что же касается светских законодателей, то они большей частью дожидались какого-нибудь синодального постановления, чтобы потом в вычурной и многоречивой но­велле сказать, что так именно и должно быть для общего блага.

Таковы были в настоящий период источники церковного права государ­ственного происхождения. Как относились они к таковым же источникам предыдущего периода, т. е. к законам Юстиниана, принятым в церковный номоканон? Не подлежит сомнению, что законодательством византийских императоров настоящего периода и самой жизнью современного общества создавалось уже новое, собственно византийское право, во многих отноше­ниях отличавшееся от Юстинианова права. В юридических воззрениях и обычаях византийских греков, которые продолжали величать себя ромеями (т. е. римлянами), но на самом деле представляли пеструю смесь разных национальностей с решительным преобладанием славян, уже в конце преды­дущего периода произошел существенный переворот, выражением которого служит знаменитая Эклога императоров-иконоборцев Льва Исаврянина и Константина Копронима, изданная около 740 г. Это — своего рода греко-варварские институции, которые во многих отношениях отменяли Юстини-аново законодательство, преимущественно в сфере землевладения, брачно­го, семейного и наследственного права. Но наряду с Эклогой в руках византийских юристов-практиков продолжали еще обращаться разные част­ные компиляции из источников Юстинианова права, кое-как приспособ­ленные к изменившемуся юридическому быту византийского общества. Подлинные же законные книги Юстиниана были давно позабыты и остава­лись недоступными для понимания современных юристов. Эти обстоятель­ства побудили императора Василия Македонянина предпринять новую ко-

69

дификацию источников гражданского права с целью устранить из Юстиниановых законов все устарелое и негодное для практики, все же прочее, что осталось в силе, издать вновь, присоединив сюда разнообразную и разроз­ненную массу позднейшего законодательного материала и приняв новые нормы обычного права.

Исполняя эту сложную и трудную задачу, Василий Македонянин, во-первых, издал (около 870 г.) так называемый Прохирон, т. е. ручную книгу законов, которая, как сказано в ее предисловии, должна была вытеснить из употребления «законодательство нечестивых иконоборцев», т. е. Эклогу, но которая на самом деле дословно повторяет многие постановления Эклоги, так как последняя отвечала потребностям жизни; во-вторых, велел собрать в один сборник отрывки Юстинианова законодательства, потерявшие практи­ческое значение; в-третьих, дал новую редакцию тем Юстиниановым зако­нам, которые оставались в действии или, по крайней мере, должны были служить коррективами к действующему праву, под именем «Ревизии зако­нов» (Ανακάθαρσις των νόμων). Первая из этих законодательных работ — Прохирон — еще при том же императоре (около 883 г.) издана была в новом виде и под новым названием Эпанагоги, в составлении которой необходимо предположить участие духовного лица, так как в ней содержится много постановлений, касающихся духовной иерархии и, между прочим, целый титул (третий) о патриархе, содержащий в себе совершенно новые постанов­ления: в позднейших византийских юридических компиляциях этот титул не без основания приписывался патриарху Фотию. Впрочем, эта новая ре­дакция Прохирона едва ли была официально обнародована; во всяком слу­чае она не вытеснила из употребления прежней, которая до самого падения Византийской империи оставалась главной ручной книгой законов у юристов-практиков и послужила основанием для множества новых частных компиля­ций этого рода, между прочим — для известного Шестикнижия Арменопула. В отношении к церковному праву Прохирон важен, как преимущественный источник, из которого позднейшие канонисты (например, Матфей Властарь) черпали определения гражданского права, относящиеся к церкви. Не позд­нее XI в. Прохирон переведен был и на славянский язык и в продолжение многих столетий входил в состав славяно-русских Кормчих под именем «Градского закона» (Νόμος πολιτικός). В печатной Кормчей он составляет 48 главу. Вторая из кодификационных работ Василия Македонянина, содер­жавшая в себе устарелые Юстиниановы законы, не дошла до нашего време­ни, понятно, потому что не было надобности ее переписывать; но третья и важнейшая работа — «Ревизия законов» — сохранилась (только не вполне) в позднейшей редакции, какую дал ей сын и преемник Василия — Лев Мудрый. Последнему принадлежит издание громадного кодекса в 60 кни­гах, известного под именем Базилик, т. е. царских книг (τα βασιλικά).

§ 31. Пересмотр канонического кодекса и его толкователи: Аристин, Зонара и Валъсамон. Описанные нами кодификационные работы императо­ров Василия Македонянина и Льва Мудрого имели весьма близкое отноше­ние и к церковному праву. Они указывали на необходимость пересмотра

70

гражданских источников церковного права, которые содержались в номока­ноне Фотия. Здесь, как мы уже знаем, помещены были отрывки из Юстиниановых законных книг. Но многие из этих отрывков не вошли в Базилики, значит — потеряли законную силу. И вот уже в XI в. предпринимаются опыты материальной переработки номоканона, состоящие в сравнении при­нятых сюда извлечений из Юстиниановых законов с соответственными мес­тами из Базилик. Такая именно работа над Фотиевым номоканоном совер­шена была в 1090 г. каким-то Федором Вестом по поручению государственного сановника (логофета) Михаила. Вскоре после того, именно в 1107 г., импера­тор Алексей Комнин в своей новелле, данной тогдашнему патриарху Нико­лаю Грамматику и его синоду, горько жалуясь на несоблюдение церковных правил (и законов) при избрании и поставлении на церковно-иерархические степени, предписывал прочитать в синоде весь номоканон с той целью, что­бы одни из содержащихся здесь правил, совершенно необходимые для церк­ви, были восстановлены и соблюдались во всей своей силе, а другие, менее важные, были бы представлены ему, императору, для совместного суждения о них вместе с синодом.21 Было ли что сделано патриархом и его синодом по этой новелле, мы не знаем. Но несомненно, что сама жизнь требовала полно­го пересмотра источников церковного права, унаследованных настоящим периодом от предыдущего. Действовавшее теперь церковное право во мно­гих отношениях было уже не то, что прежде. Поэтому появилась настоя­тельная потребность установить отношение древних церковных канонов и законов, содержавшихся в синтагме и номоканоне патриарха Фотия, к со­временному порядку жизни церковной и общественной. Этой потребности и старались удовлетворить толкования синтагмы и номоканона, написанные по распоряжению императоров и патриархов тремя авторизованными гре­ческими канонистами XII в.: Алексеем Аристином, Иоанном Зонарой и Фе­дором Вальсамоном.

Алексей Аристин в правление Алексея и Иоанна Комнинов был дьяко­ном великой, т. е. Софийской церкви в Константинополе и вместе — ее великим экономом и хартофилаксом (т. е. секретарем). Около ИЗО г. по поручению императора Иоанна Комнина он написал краткие толкования на уже известный нам канонический синопсис. Источником этих толкований служили для Аристина частью полный текст правил, который толкователь излагал в собственном свободном перифразе, частью древняя анонимная схолия. Метод толкователя — строго догматический. Он изъясняет букваль­ный грамматический смысл канонов, не входя в казуистические тонкости, но ввиду современной практики отмечает правила, утратившие свою силу или измененные в позднейших церковных правилах (см. его толкование на 14 и 85 апостольские правила; халкидонский собор, пр. 19.; трульский со-

21 Вот подлинные слова новеллы: Έττι τούτοις άναγνωσβήτω καϊ το του νομοκανόνος βιβλίον άπαν ενώπιον της ιεράς κα'ι αγίας συνόδου, και από των παρα8ερουμένων (презираемых) των 9είων κανόνων ο'ι μεν προς εϋσέβειαν όρώντες καί τι συστατικόν του όρ9οϋ δόγματος παραδίδοντες ήμΐν, παντϊ τρόπω άνανεωδέντες τηρείσδωσαν ο'ι δε λοιποί παρεκβληδέντες (выписанные к докладу) δο9ήτωσαν και τη βασιλεία μου, ίνα κοινή τη υμετέρα άγιότητι περί τούτων συνδιασκεψαμένη, το δέον οίκονομίση. (Zachariae, Jus graeco'-romanum, pars. Ill, p. 422).

71

бор, пр. 31; сардинский собор, пр. 6; Правила Василия Великого, пр. 9, 18 и др.): местами Аристин исправляет изъясняемый текст синопсиса, если в нем неправильно передан был смысл полного текста правил (см. его толко­вание на 72 и 75 апостольские правила и 19 правило анкирского собора). Но где сокращенный текст был ясен и правилен, там толкователь только припи­сывает к синопсису слово σαφής, τ. е. правило ясно само по себе. Нужно заметить, что в руках Аристина был такой список синопсиса, в котором передавалось не все содержание синтагмы Фотия: именно — в этом списке не было еще сокращенного текста двух Фотиевых соборов (861 и 879 гг.), а из канонических посланий святых отцов находились только три послания Василия Великого. Если же списки синопсиса с толкованиями Аристина представляют нам в сокращенном тексте и все остальные правила, входящие в состав синтагмы Фотия, но только без всяких толкований, то это нужно понимать так, что такое дополнение синтагмы принадлежит самому Аристину. Для нас синопсис и Аристиновы толкования на него в особенности важ­ны потому, что они составляют главное содержание первой (канонической) части нашей печатной Кормчей.

Более широкую и трудную задачу выполнил в своих толкованиях совре­менник Аристина Иоанн Зонара. В правление Алексея и Иоанна Комнинов Зонара занимал высшие государственные должности: он был великим друнгарием виглы, т. е. начальником дворцовой стражи, и вместе вице-председа­телем императорского трибунала и первым секретарем империи. Но потом, наскучив придворными интригами и удрученный горем о потере жены и детей, он удалился в монастырь и принял монашество. Вероятно, в первые годы продолжительного правления Мануила Комнина (1142-1181) и по его непосредственному приказанию, Зонара, уже монах, взял на себя труд напи­сать толкования на полный текст канонов, содержавшихся в синтагме Фо­тия. Приступая к этому делу, Зонара избрал такой список канонического кодекса, в котором правила изложены были не в хронологическом порядке, как у Фотия, а по их относительной важности, именно — на первом месте стояли правила всех семи вселенских соборов, на втором — правила соборов поместных или областных, а на третьем — канонические послания святых отцов. Над правилами каждого собора Зонара поместил исторические сказа­ния о присутствовавших на нем иерархах, а также о времени и цели его собрания. Сами толкования Зонары состоят в изъяснении смысла правил с трех точек зрения: исторической, догматической и практической. Так как в синтагме содержался канонический материал, образовавшийся в продол­жение многих столетий, то здесь было многое уже непонятно для греков XII в. или получило на практике совсем другой смысл. Таким образом, толкователю нужно было изъяснять первоначальный, исторический смысл правил и тех или других канонических терминов и указывать обстоятель­ства, вызвавшие данное правило.

Конечная цель толкований Зонары состоит в том, чтобы через снесение правил, относящихся к одному и тому же предмету, извлечь из них общее положение как каноническую догму. Если между изъясняемыми правилами

72

оказывались в чем-нибудь несогласия, то Зонара или примиряет эти несо­гласия как только кажущиеся или в случае невозможности такого примире­ния решает вопрос о действующей канонической догме по относительной важности источников и по их хронологической последовательности, так что определение вселенского собора получает перевес перед правилом собора поместного или перед единоличным правилом святого отца; определение собора позднейшего отменяет норму равного ему собора предыдущего, по правилу: lex posterior derogat priori. Кроме того, при равенстве авторитетов, разновременно издавших об одном и том же предмете не вполне согласные правила, Зонара отдает преимущество тому правилу, которое отличается большей мягкостью или, по выражению толкователя, «более человеколюби­во». Устанавливая таким образом каноническую догму, Зонара нередко в своих толкованиях обращается к современной церковной практике и пока­зывает, насколько она согласна или не согласна с этой догмой. Общий характер толкований Зонары состоит в высоком уважении к церковным канонам и в независимости суждений о явлениях современной жизни, несогласных с духом или прямым смыслом канонов. Так, в смелых и сильных выражениях отзывается он о церковной власти своего времени: «царская власть, — замечает он в толковании на 28 правило халкидонского собора, — перешла в тиранию, а сенат стеснен и потерял свое значение». В толковании на 3 правило халкидонского собора он замечает: «и доныне это зло (занятие духовных лиц мирскими делами) бывает, и никто оного не пресекает, ни патриарх, ни царь, ни епископ; в пренебрежении оставляет­ся толикое число правил, и с лицами, подлежащими в силу этих правил извержению, вместе служат и имеют общение патриархи и епископы». В толковании на 7 правило неокесарийского собора, воспрещающего пре­свитеру участвовать в брачном пире двоеженца, говорит: «Но так на пись­ме; а мы видали и патриарха, и различных митрополитов, пиршествовав­ших с царем, вступившим во второй брак».

Имея дело собственно с синтагмой, а не с номоканоном, Зонара в своих толкованиях не входит в разрешение вопроса об отношении церковных ка­нонов к государственным законам и только в редких случаях цитирует эти последние, если они оказывались согласными с канонами. Но главную свою задачу, т. е. объяснение канонов с указанных трех точек зрения, Зонара исполнил так блистательно, что позднейшая греческая духовная иерархия отдавала ему предпочтение даже перед самим знаменитым Вальсамоном, может быть потому, что этот последний в своих толкованиях синтагмы весьма часто дословно повторял толкования своего предшественника.

Последним по времени, но первым по своему авторитету толкователем источников церковного права на Востоке был Федор Валъсамон. Он жил в правление Мануила Комнина и Исаака Ангела и умер в начале XIII в. При Мануиле Вальсамон, в сане дьякона, занимал высшие церковные должнос­ти, именно был номофилаксом и хартофилаксом великой церкви; потом, при Исааке Ангеле, поставлен в патриархи антиохийские, впрочем остава­ясь в Константинополе, так как Антиохия находилась тогда в руках запад-

73

ных крестоносцев, и следовательно, под властью пап, которые поставляли туда своих латинских патриархов. Еще до своего патриаршества Вальсамон получил от патриарха Михаила Анхиала поручение написать комментарий на обе части Фотиева номоканона, т. е. и на номоканон в тесном смысле этого слова, и на синтагму церковных канонов. В толковании на номоканон Вальсамон должен был точно отмечать, какие из находящихся здесь законов Юстиниана приняты в Базилики и какие не приняты, — следовательно, какие остаются в действии и какие должны быть признаны потерявшими свою силу. Поводом к этой работе послужил один случай, подробно расска­занный самим Вальсамоном в толковании на 9 главу I титула номоканона. Именно: амасийский митрополит Лев в продолжение целого года не заме­щал одну епископскую кафедру, находившуюся в его округе, несмотря на троекратное внушение со стороны патриарха. Тогда последний, на основа­нии одного места из 123 новеллы Юстиниана, принятого в номоканон (имен­но, в 9 главу I титула), счел себя вправе наименовать и рукоположить ново­го епископа помимо митрополита. Но ему стали возражать, что это место номоканона не принято в Базилики и, следовательно, не имеет законной силы. Патриарх отвечал, что номоканон, почитаемый в церкви за священ­ную книгу, не может потерять силы ни в одной своей букве. Дело дошло до императора, который со своим сенатом высказался против патриарха. Тогда этот последний увидел необходимость пересмотра Фотиева номоканона, т. е. сравнения содержащихся в нем Юстиниановых законов с Базиликами, впро­чем — безо всякого посягательства на целость первоначального текста номо­канона, что и было поручено Вальсамону.

Сообразно с этой задачей, Вальсамон в своем комментарии на номоканон делает следующее: 1) отмечает, как устарелые и потерявшие силу те граж­данские законы номоканона, которые не вошли в Базилики; 2) указывает, где именно находятся в Базиликах законы, тождественные с законами номо­канона; если же между текстом Юстинианова закона, находящегося и в номоканоне, и в Базиликах, оказывалось какое-либо несогласие в отдельных выражениях, то Вальсамон обыкновенно выписывал целиком текст действую­щего кодекса, т. е. Базилик. Если, наконец, закон Базилик был разъяснен, изменен или вовсе отменен каким-либо позднейшим законодательным ак­том (императорской новеллой или постановлением патриаршего синода, ут­вержденным императором), то Вальсамон в своем комментарии приводит полный текст этого нового закона. Как патриарший хартофилакс, т. е. на­чальник архива патриархии, Вальсамон имел под руками все нужные мате­риалы для такой обработки номоканона.

Что касается толкований Вальсамона на каноническую синтагму, то здесь он, как выше замечено, весьма часто почти дословно повторяет Зонару. Но он становится вполне оригинальным в тех случаях, когда нужно установить отношение церковных канонов к государственным законам и примирить встре­чающиеся несогласия между теми и другими или разрешить какой-нибудь казуистический вопрос, возникший в современной церковной практике. Ис­полняя первую задачу, Вальсамон в тех случаях, когда противоречие между

74

канонами и законами оказывалось непримиримым, высказывал принцип, что «законы должны уступать канонам, так как последние имеют двоякую санкцию — от церковных соборов и от самих императоров, а первые — только от императоров». Разрешая казуистические вопросы современной церковной практики, Вальсамон обыкновенно приводит и критикует мне­ния других или, если вопрос решен законодательным порядком, т. е. в постановлении патриаршего синода или в императорской новелле, приводит сам текст этих актов.

В противоположность Зонаре, который, как выше замечено, в своих толкованиях твердо стоит на точке зрения древних канонов и прямо указы­вает на отступления от них в современной церковной практике, как на явления ненормальные, антиканонические, Вальсамон в подобных случаях пытается оправдать церковную практику, т. е. доказать, что она не противо­речит древним канонам, которые в принципе признавались неизменными, или что она имеет свои уважительные основания, например — долговремен­ный обычай, противоположный канонам (см. его толкование на 31 правило апостольское; ср. с толкованием на 12 правило сардикского собора). С этой точки зрения Вальсамон оправдывает все действия императорской власти в делах церковного управления, хотя бы они прямо противоречили древним канонам (толкование на 16, по старому счету, правило карфагенского собора или на 23 — по новому счету; ср. толкование на 12 правило антиохийского собора). Точно так же он является жарким защитником прерогатив констан­тинопольского патриарха сравнительно с другими патриархами, хотя по древним канонам все патриархи, по правам власти, равны между собой (толкование на 31 правило апостольское; ср. толкование на 12 правило сар­дикского собора; на 10 правило VII вселенского собора; на 26 главу I титула номоканона и на 2 главу VIII титула; на 18 правило I вселенского собора). Но эта самая тенденция Вальсамона сообщала его толкованиям высокую практическую важность. Он являлся апологетом действующего права визан­тийской церкви, и это доставило ему, по мнению современников и отдален­ного потомства, первенство между всеми толкованиями канонического ко­декса восточной церкви. Уже в XIV в. константинопольский патриарх Филофей называл его искуснейшим канонистом, голос которого решает са­мые трудные и запутанные вопросы церковной практики. Даже светские юристы пользовались трудами Вальсамона, в особенности его толкованиями на номоканон, откуда они брали многие места в свои компиляции по граж­данскому праву, например в так называемый «Дополненный Прохирон», составленный в XIV в. Насколько известно, один только голос на Востоке отозвался о нашем канонисте не совсем одобрительно, укоряя его в некото­рой непоследовательности и даже противоречиях. Это — Дмитрий Хоматин, архиепископ болгарский, автор значительной массы канонических ответов и трактатов, младший современник Вальсамона. И нельзя не сознаться, что приведенный упрек имеет свои основания. Так, например, в толкованиях на номоканон Вальсамон отмечает один и тот же закон то как принятый в Базилики, то как не принятый (Геймбах, История греко-римского права,

75

стр. 314, ср. 335). Равным образом в толкованиях на синтагму он не всегда следует своему принципу, что каноны должны иметь преимущество перед законами, и нередко отдает предпочтение этим последним (см. его толкова­ние на 58 правило лаодикийкого собора и на 90 и 146 карфагенского).

§ 32. Алфавитная синтагма Властаря и Επιτομή των κανόνων Арменопула. Толкования Аристина, Зонары и Вальсамона, принятые высшей церковной властью как необходимое руководство для правильного понима­ния и приложения к современной практике древних церковных канонов, сделались как бы необходимой принадлежностью канонического кодекса восточной церкви. Можно сказать, что на практике они ничем не отлича­лись от самих правил. Поэтому позднейшие составители практических руко­водств по церковному праву нередко приводили текст толкований вместо текста самих правил. Два таких руководства заслуживают особенного рас­смотрения по их употребительности в церковной практике.

1) Алфавитная синтагма церковного права, составленная в первой по­ловине XIV в. (в 1335 г.) афонским монахом Матфеем Властарем, кото­рый до монашества несомненно был юристом-практиком. Труд Властаря есть превосходный реальный словарь церковного права, назначенный для скорейшего приискания источников этого права, как канонических, так и гражданских, относящихся к тому или другому предмету. Автор предпослал своему труду обширное предисловие (προθεωρία), в котором исторически обозревает те и другие источники и, между прочим, сообщает несколько весьма важных фактов из истории древнего римского права. Сама синтагма состоит из 24 отделов по числу букв греческого алфавита; каждый отдел подразделяется на главы, сообразно числу канонических или чисто юриди­ческих терминов, начинающихся с той или другой буквы. В каждой главе сначала излагаются определения канонического права, а потом — граж­данского. Но есть и такие главы, в которых исключительно приводятся или одни канонические источники (например, литера А, гл. 11), или одни гражданские (например, литера А, гл. 4; литера В, гл. 5). При изложении канонических источников Властарь весьма часто пользуется почти дослов­но толкованиями Зонары и Вальсамона, не называя, впрочем, их по имени. Равным образом, он не указывает источников, из которых берет гражданские законы; исключение делается только для новелл Юстиниана и Льва Мудрого. Но из сравнения с известными уже нам законными книгами Ви­зантийской империи оказывается, что Властарь чаще всего пользовался Эк­логой, Прохироном, Эпанагогой и разными частными компиляциями из Базилик. В конце своей синтагмы Властарь поместил несколько приложе­ний, более или менее важных для современной церковной практики, имен­но: а) сокращение уже известного нам покаянного номоканона, или епити-мейника, Иоанна Постника; б) канонические ответы Никиты, митрополита ираклийского (конца XI в.); в) правила константинопольского патриарха Никифора (IX в.); г) канонические ответы Иоанна, епископа китрского (XIII в.); д) каталог чинов константинопольской великой церкви; е) роспись архиерейских кафедр, подчиненных константинопольскому патриарху,

76

и ж) список .латинских юридических речений (λέξεις νομικαί), употребляв­шихся без перевода в источниках византийского права.

Синтагма Властаря вскоре после ее составления сделалась у греков са­мым употребительным руководством к познанию церковных канонов и зако­нов. Это доказывается громадным количеством ее списков, из коих некото­рые современны самому автору. Удобства, представляемые ею для практики, побуждали позднейших переписчиков дополнять ее выписками из толкова­ний Аристина, Зонары и Вальсамона, так что эта новая редакция канониче­ского кодекса греческой церкви до некоторой степени заменяла собой на практике номоканон и синтагму Фотия с названными толкованиями. В XIV же веке синтагма Властаря переведена была на сербский язык и в этом переводе быстро распространилась по всем славянским церквям. С XV в. она, как увидим, делается известной и в России.

2) Современник Властаря Константин Арменопул, номофилакс и судья в Солуни, автор знаменитого Шестикнижия, или руководства к познанию гражданских законов, составил также краткое изложение источников ка­нонического права под названием Επιτομή των κανόνων.22 Оно состоит из 6 отделов (τμήματα), подразделяющихся на титулы. Первый отдел содер­жит в себе правила о епископах, второй — о пресвитерах, дьяконах и иподьяконах, третий — о низших клириках, четвертый — о монастырях и монахах, пятый — о мирянах вообще, шестой — о женщинах в особенно­сти. Этот сборник вскоре после его появления снабжен был краткими схо­лиями или примечаниями, из коих некоторые надписаны именем совре­менного Арменопулу константинопольского патриарха Филофея, но большая часть других, анонимных схолий, по всей вероятности, принадлежит само­му Арменопулу. В тех и других схолиях содержатся иногда довольно важ­ные свидетельства о тогдашней канонической практике. Подобно синтагме Властаря, сборник Арменопула был переведен на сербский язык (список этого перевода XVII в. имеется в Публичной библиотеке в Погодинском древлехранилище, № 238).