2. 1. Создание Свода Законов 1832 г.

Кодификационные планы (и в первую очередь — в сфере частного права) занимали внимание правительства Российской Империи с самого начала XVIII века. Уже в феврале 1700 г. Петр учредил Палату об уложении, долженствовавшую пересмотреть и систематизировать наличное законодательство [ПСЗ РИ. Собр. 1. № 1765.], сильно разросшееся со времен Уложения и начавшее приходить в хаотическое состояние. Затем следуют разнообразные комиссии 1714, 1718, 1720 – 1727, 1728, 1730, 1754, 1761 гг., результаты работы которых не удовлетворяли планов правительства, а составленные некоторыми из них проекты так и остались нереализованными. Деятельность их носила, однако, не сугубо систематизаторский характер: постоянно предполагалась одновременно и задача переработки правового материала. В частности, в деятельности комиссий 1718 и 1720 – 1727 гг. предполагалось взять за основу шведское уложение и вносить в него те изменения из отечественных законов, которые более к русской жизни пригодны, в регулировании же земельных отношений за основу повелевалось взять лифляндские и эстляндские законы [Омельченко О. А. Указ. соч. С. 8.], т. е. здесь задача стояла даже по преимуществу как задача реформы. В последующем столь радикального направления кодификационные работы уже не получали, но элемент реформы присутствовал во всех из них. Перемена произошла в первый период правления Екатерины II — в отличие от предшествующих комиссий, по преимуществу состоявших из канцелярских чиновников (а в случае привлечения выборных число их, во-первых, было незначительно, а во-вторых, участие их ими самими рассматривалось как повинность, попытка правительства привлечь потребных работников, не отвлекая для этих целей излишнего числа канцелярских служителей), Екатерина решилась на созыв законосовещательного органа — Уложенной Комиссии, призванной, основываясь на общих принципах, изложенных в Наказе, выработать новое имперское законодательство. Тем самым реформистская направленность данного начинания была заявлена прямо и отчетливо. Однако и Уложенная Комиссия 1767 г. своей главной задачи исполнить оказалась не в силах. Тем не менее она сыграла, как то показал А. С. Лаппо-Данилевский, существенную практическую роль в истории русского права, причем именно в направлении систематизации, так как канцелярия Комиссии, продолжавшая действовать более двух десятилетий по прекращении самой Комиссии (вплоть до 1796 г.), в значительной степени разобрала массив наличных правовых актов и позволила правительству ориентироваться в них, а равно способствовала дальнейшей частной законодательной работе, выявив наиболее существенные пробелы в наличных законоположениях. Хотя идея создания единого, кодифицированного законодательного акта так и осталась нереализованной, тем не менее частные кодификации были предприняты, а их связь с деятельностью Уложенной Комиссии неоднократно отмечалась. Такими кодификациями с более ограниченными (и, соответственно, более реальными) задачами были Учреждение о губерниях 1775 г. и Жалованные грамоты 1785 г., урегулировавшие наиболее важные моменты русского права, именно те, что вызывали наибольшие споры и столкновения в комиссии 1755 – 1763 гг. и Уложенной Комиссии — т. е. в первую очередь вопросы о составе сословных прав и исключительности последних [Лаппо-Данилевский А. С. Собрание и Свод... С. 115; Каменский З. А. От Петра I... С. 413 – 415 и след.]. В дальнейшем кодификационные работы были возобновлены при Павле I, когда была образована Комиссия составления законов, призванная собрать все существующие узаконения и извлечь из них три книги законов: уголовных, гражданских и дел казенных [ПСЗ РИ. Собр. 1. № 17652.]  — т. е. была поставлена задача, максимально близкая окончательному Своду Законов. Тем не менее со смертью Павла I пришел конец и данному начинанию, которому предпочли обращение к грандиозным реформаторским планам по общей переделке права Российской Империи и почти тотальной его унификации — именно эти идеи были положены в основание деятельности преобразованной в 1804 г. Комиссии [ПСЗ РИ. Собр. 1. № 21187 (Доклад Министерства Юстиции о преобразовании комиссии законов, Высочайше утвержденный 28-го фев. 1804 г.).], уже в самом начале своих работ постановившей своей целью, чтобы "образ применения законов для всех губерний" был единообразен. В основу планов Комиссии 1804 г. была положена идеология естественного права; предполагалось разработать частные разделы будущего единого Уложения на основании некоторых "общих начал", по отношению к каковым отдельные нормы были бы только конкретизацией и разъяснением. Чрезвычайно широко замышленная по своим задачам Комиссия на практике оказалась не способна сколько-нибудь существенно приблизиться к их воплощению — несмотря на все попытки частных отделений и местных комитетов получить в распоряжение для сообразования свой деятельности те самые "общие начала", эти таинственные принципы так увидеть никто и не смог. После краткого оживления в 1808 – 1811 гг., с приходом в Комиссию Сперанского и разработкой уже на совершенно отличных от только что изложенных начал проектов Гражданского и Торгового уложений, следующие полтора десятилетия деятельность Комиссии едва заметна — она свелась, с одной стороны, к медленному продвижению в направлении собирания действующих законов и приведения их в систематический порядок [По результатам данного направления деятельности Комиссии были изданы два тома "Оснований Российского права, извлеченных из существующих законов Российской Империи" (1821 – 1822), являющиеся одновременно предшественниками и Полного Собрания, и Свода Законов.], с другой же — к выдаче справок высшим государственным учреждениям по различным сложным казусам, собственно же кодификационная задача была почти совершенно оставлена [Нольде А. Э. Очерки... Вып. 1. Попытка кодификации литовско-польского права. СПб., 1906. С. 45 – 62.].

Прежде чем переходить к завершающей стадии работ, приведших к созданию Свода Законов Российской Империи, необходимо остановиться на выяснении того, как понималось в то время в России различие между Сводом и Уложением, как двумя типами кодификационной обработки правового материала.

Термин "уложение" впервые появляется в титуле Судебника 1497 г. ("Лета 7006 месяца Септемвира уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детьми своими и с бояры о суде. Как судити боярам и окольничим"). В отличие от более ранних актов, в первую очередь близких по кругу предметов Двинской и Белозерской грамот, а равно Псковской судной грамоты, уложение не имеет конкретного адресата, а относится ко всем лицам, долженствующим применять его, т. е. к судьям. Соответственно, по семантической нагруженности "уложение" лишено оттенка изъятия, исключения, особенного постановления по определенному случаю или в отношении какого-либо конкретного лица (в широком смысле, т. е., в том числе, монастыря, местной общины и т. п.), что отделяет его от ранее употреблявшегося термина "пожалование" или "пожаловал великий князь". Таким образом, уложению присущ безличный характер общего веления государственной власти. По мнению Ю. Г. Алексеева, таковая терминологическая перемена "может свидетельствовать о формировании новой, государственной, а не княжеской ментальности" [Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. СПб., 2001. С. 132.]. Затем данный термин закрепляется в российском законодательстве и используется в преамбулах особо важных государственных актов обобщенного характера — в Судебнике 1550 г., Судебнике 1589 г., т. н. "Сводном Судебнике" и в наиболее значимых актах XVII века.

Собственно единственным актом гражданского права, в котором данный термин приобрел значение заглавия, стало Соборное Уложение 1649 г., однако и в дальнейшем "уложение" сохраняется в терминологическом аппарате отечественной цивилистики — не говоря об актах, непосредственно следовавших за Уложением 1649 г. (в особенности — Новоуложенных статьях 1664 г.), в XVIII и XIX веках термин "уложение" приобретает устойчивое значение акта кодификации. Уже в феврале 1700 г. появляется указ Петра I о составлении Уложения, целью какового видится пересмотр и систематизация действующего законодательства [ПСЗ РИ. Собр. 1. № 1765.]. Для XVIII века различие между новым законодательным актом, означающим не только систематизацию, но и пересмотр, обновление действующего права, и актом сводного характера, долженствующим в ясной и практически удобной форме отобразить наличное, терминологически не выявляется. Последнее связано с отсутствием остроты в постановке данной проблемы — по существу, во всех данных начинаниях предполагалось сохранение традиции права с одновременным ее изменением, приспособлением к изменившимся условием.

Размежевание между кодификацией и инкорпорацией (в современном нам значении данных терминов) связано с деятельностью Комиссии по составлению законов 1804 года (о ней речь уже шла выше). Последняя, в общем духе александрова царствования с его, по замечанию М. М. Сафонова, модой на реформаторство [Кондаков Ю. Е. Государство и православная церковь в России: эволюция отношений в первой половине XIX века. СПб., 2003. С. 160 – 161.], приняла в качестве программы идею радикальной переработки действующего гражданского права на основании "общих начал", создания взамен сложившейся в XVIII – начале XIX века системы множественных местных исключений в сфере частного права — единого гражданского права для всей Империи (с допускаемыми лишь в крайнем случае и по надлежащему обоснованию с мест некоторых изъятий) [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 1. С. 39 – 48.]. Линия, начатая в первые годы деятельности Комиссии, затем получила более продуктивное, но сохранившее все ключевые черты развитие в проектах Гражданского Уложения, выработанных под руководством М. М. Сперанского (проекты эти оставались актуальной темой законодательных работ императорского правительства с 1808 по 1822 гг.). В этой связи термин "уложение" получает новое, более определенное содержание, по существу служа русским аналогом "кодекса". Сам Сперанский в записке 1821 г. следующим образом определял значение интересующего нас термина: "Уложение несть просто свод законов, первое потому, что свод, представляя токмо настоящее положение законов, в известном порядке расположенных, не может ни дополнить их недостатков, ни согласить противоречий…, второе потому, что, начиная с 1700 года, когда начали заниматься Уложением, никогда правительство не предполагало ограничиться его одним простым сводом; напротив всегда помышляемо было о нужных дополнениях. Но Уложение не есть и новое законодательство: никогда не было предполагаемо все переменять или делать уновления без очевидной нужды. Напротив намерение Правительства всегда было сохранить все, что временем и опытом пришло в законную силу. И не иначе дозволять какое-либо дополнение, как или по очевидному недостатку правил, или для необходимой систематической связи одного постановления с другим" [Сперанский М. М. Записка. // Винавер М. М. К вопросу об источниках X тома Свода Законов. (Записка Сперанского). СПб., 1897. С. 12 – 13.]. Вторая часть данного определения, трактующая о преемственности законодательства, не носит сколько-нибудь существенного значения для определения понимания Сперанским сути Уложения, поскольку, с одной стороны, выражает вещи самоочевидные (а именно о потребности сообразовать перемены с действительными нуждами, а не только ради самих же перемен), с другой стороны, нацелена на защиту взглядов Сперанского от той части критики, что упрекала его в стремлении перенести в отечественное право иностранные начала, ему чуждые. Последующий текст записки, где автор при изложении начал и предполагаемого порядка рассмотрения Уложения непосредственно ссылается на практику Code Civil [Там же. С. 14.], очевидно доказывает тождество этих двух разноязычных терминов.

Но в данной же записке появляется и второй термин бинарной оппозиции, вызванный трансформацией смысла "уложения", а именно "свод", понимаемый как "настоящее положение законов, в известном порядке расположенных". Название Свода Законов было заимствовано от Corpus Juris Civilis, каковое в свою очередь было дано Юстиниановой кодификации в средние века, начиная приблизительно с XII столетия [Покровский И. А. История римского права. СПб., 1998. С. 234.]. Это терминологическое сопоставление, с одной стороны, послужило благодатной почвой для риторических ухищрений николаевского царствования, а с другой, носило вполне определенное указание на сходство принципов построения российского и римского сводов, как оно понималось в 1-й половине XIX века — т. е. на то, что оба акта были призваны не изменять и перерабатывать наличный правовой материал, а только свести его в систему, придав форму, удобную для практического применения. Как отмечал Н. М. Коркунов, данный терминологический выбор привел и к довольно неожиданным последствиям — по аналогии с Юстиниановым Сводом российский Свод стали понимать как акт, поглотивший собой предшествующее право, как законодательный акт, целиком его отменивший [Коркунов Н. М. Значение… С. 6], т. е. как указание на способ составления, а не по различию в юридической силе между двумя кодификационными типами, что не входило в планы его создателей и не соответствовало сложившейся практике — но сила мышления по аналогии оказалась способной проигнорировать таковые расхождения с действительностью.

С выбором в 1826 году модели систематизации российского права, основанной на идее приведения первоначально в хронологический, а затем и в систематический порядок наличного законодательства, без всяких перемен в оном (речь в данном случае о теоретической программе, а не о реальных результатах ее воплощения), терминологическая конструкция М. М. Сперанского обрела прочность уже в официальном качестве. В таковом же значении кодекса термин "уложение" присутствовал как в русском титуловании систематического законодательного сборника Великого Княжества Финляндского (Sveriges Rikes Allmanna Lag — Общее Уложение Шведского Королевства), так и в переводах наименования ряда германских законодательных актов — Прусского Земского Уложения и, разумеется, Германского Гражданского Уложения (ГГУ). В сохранение данной традиции и при начале кодификационных работ в области русского гражданского права, нацеленных на собственно кодификацию, в наименовании проекта в качестве указания на названную его особенность был воспринят термин "уложение", под каковым V-я его часть (обязательственное право) была внесена на рассмотрение Государственной Думы (в 1913 г.). Как итог такового терминологического развития можно привести формулировку А. В. Романович-Славатинского, противопоставлявшего уложение своду и, определяя последний как "законодательство сведенное, консолидированное", первое квалифицировавшего как "законодательство уложенное, кодифицированное", отмечая далее, что "кодификация — сведение отдельных постановлений действующего права в переработанную систему, проникнутую одним общим началом" [Романович-Славатинский А. В. Система… С. 244. Отказ от термина "уложение" и сохранение его исключительно применительно к германским унифицированным гражданским законам (ГГУ, ГТУ) и, разумеется, к историческим памятникам, произошел после Октябрьской революции 1917 г., когда самые первые кодифицированные акты получили наименование "кодекса" — Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве 1918 г., проект Кодекса экономических законов конца 1918 г., Гражданский Кодекс 1922 г. и др.].

Итак, новый этап кодификационных работ Российской Империи, на сей раз завершившийся успехом, начинается в 1826 г., когда было принято решение об упраздении Комиссии и местных ее комитетов и учреждено II Отделение Собственной Его Императорского Величества Кацелярии, шефом которого был назначен М. А. Балугьянский. Балугьянский Михаил Андреевич (1769 – 1847) — профессор, ректор СПб Университета, начальник II Отделения С. Е. И. В. Канцелярии. Выпускник Венского университета (1789) и профессор Пештского университета (1796). В Россию прибыл в 1803 г. по приглашению в связи с преобразованием Петербургской педагогической семинарии в Педагогический институт. Вскорости был привлечен к работе в Комиссии 1804 г. и в 1809 г. стал начальником IV ее отделения. Одновременно продолжал педагогическую деятельность — с 1816 г. декан философско-юридического факультета Главного педагогического института; при открытии СПб Университета в 1819 избран ректором, в 1821 в ходе "дела Рунича" был уволен от должности. В 1826 г. назначен начальником II Отделения, каковым и пребывал до отставления по болезни в декабре 1839 г. (его преемником был назначен Д. Н. Булудов). Практическим основным движителем работ сделался М. М. Сперанский. К 1 марта 1830 г. было окончено дело издания Полного Собрания Законов (1-го Собрания, охватывавшего законодательные акты, изданные с Уложения 1649 г. по 12 декабря 1825; 45 тт., 30920 актов) — необходимого этапа на пути систематического обозрения законодательства. В Собрание должны были быть включены все узаконения, "ко всегдашнему исполнению от верховной власти или именем ее от учрежденных ею мест и правительств изданные". Кроме того, включению подлежали те судебные решения, которые имели значение общего руководства для всех подобных частных случаев (т. е. прецеденты). Соответственно, все узаконения временные, личные и частные включению в Собрание не подлежали. Хотя 1-е Собрание и не оказалось совершенно полным, как по причине неполноты архивов, нехватки времени и трудностей разыскания, так и по временами спорному применению критерия невключения "временных, личных и частных" узаконений Высочайшей власти, тем не менее все наиболее существенные и имевшие практическое действие акты, относящиеся к частному праву, в Полное Собрание включены были, и тем самым можно говорить о практической полноте [Маньков А. Г. Законодательство и право России второй половины XVII в. СПб., 1998. С. 12 – 13.] (тем более что и сами составители Собрания не ставили перед собой целей собственно исторических).

Уже параллельно работе по составлению Полного Собрания начались работы над Сводом Законов. При назначении к должности Сперанский поставил перед императором вопрос о том, каковой путь надлежит избрать — составления ли Уложения, т. е. нового акта, долженствующего не только обобщить существующее право, но и преобразовать его, изменить соответственно переменам, в государстве происшедшим, или же ограничиться только наличным правом, сведя его в систему, не добавляя ничего от себя, но только приводя в порядок и устраняя противоречия согласно принятым правилам определения силы законов. Николай остановил свой выбор на последнем варианте; к его осуществлению и была направлена вся деятельность II Отделения. Одновременно с собиранием актов для полного Собрания производились тематические выписки из обнаруженных законов в соответствии с планом Свода, составленным самим Сперанским. Уже в 1828 – 1829 гг. отдельные подготовленные части Свода были отданы на ревизию тем частям управления, к ведению которых они относились. Задачей таковых ревизий была проверка, во-первых, полноты Свода — все ли имеющиеся положения приведены в оном; во-вторых, не приведены ли в нем положения, уже отмененные последующими [Свод законов гражданских был ревизован комитетом под председательством министра юстиции, в состав которого также вошли два сенатора, обер-прокурор, обер-секретарь, директор канцелярии и юрисконсульт. Существенных замечаний на проект от данного собрания не поступило.]. Эту ревизионную чистку Свод преодолел весьма успешно (существенные замечания пришлись только на таможенный устав, где выявилась необходимость изменений, внесенных затем специальными циркулярными предписаниями), и по окончании ее и создании окончательной редакции, не вносимый на рассмотрение Государственного Совета, был передан на высочайшее утверждение. Манифестом 31 января 1833 г. было объявлено об издании Свода Законов Российской Империи издания 1832 г., вступающего в силу с 1 января 1835 г. [ПСЗ РИ. Собр. 2. № 5947.]

При издании Свода полагалось каждый год издавать Продолжения, где вновь вышедшие законы размещались бы по системе, принятой в Своде, а раз в десять лет предпринимать новое издание Свода (данное намерение удалось осуществить только на первый раз, в 1843 году, третье же издание задержалось от второго на пятнадцать лет, после же целостного издания Свода осуществить уже никогда не удалось).