3. Исторические предпосылки объективного вменения

3.1. Исторически принцип виновной ответственности открыто или имплиционно провозглашался со времени древнего мира и средневековья, как только появлялись элементы уголовной ответственности. Это, однако, не означает отсутствия в реальной жизни ответственности и наказания без вины. Но даже в самые репрессивные исторические времена, когда власть имущие по тем или иным причинам открыто расправлялись с невиновными, но неугодными людьми (инквизиция, насильственные революции, фашизм, сталинизм, военные путчи и т. д.), никто никогда открыто не провозглашал принципа невиновной ответственности', ибо это было бы равнозначно саморазоблачению. В то же самое время понимание вины было и остается разным, в том числе и таким, когда объективное вменение признается вменением виновным, а фактические и очевидные преступники объявляются героями.

В литературе предпринимались попытки обосновать объективное вменение теоретически2. Тем не менее, официальными властями на словах все атрибуты виновной ответственности всегда поддерживались. Декларирование принципа вины в этих случаях выполняло роль «правового прикрытия». Поэтому фактическая ответственность без вины существовала и продолжает существовать. Она чаще всего камуфлируется путем установления уголовно-правовых запретов на социально полезную деятельность, формулирования «каучуковых» составов преступлений, политического и идеологического обоснования вины, ее юридически значимых индикаторов и способов их практического установления.

1              См Лунеев В В Предпосылки объективного вменения и принцип виновной ответственности//Сов. гос-во и право 1992 №9 С 54-61

2              См., например Пашуканис Е Общая теория права и марксизм - М , 1924 С 19, Старо-сельский Я В Принципы построения уголовной репрессии в пролетарском государстве // Революция права 1927 №2 С 85

24

Привлечение невиновных к уголовной ответственности чаще всего - результат ошибочной или предвзятой оценки собранных доказательств. В 1997 г. суды страны вынесли оправдательные приговоры (прекратили уголовные дела за отсутствием события или состава преступления, а также за недоказанностью) в отношении 12 499 человек. В правовом отношении оправдан - значит невиновен. Фактическая сторона этого вопроса сложнее, однако даже с учетом «фактической» виновности более половины оправданных являются объективно невиновными. Их число будет многократно выше, если учесть 90 142 обвиняемых (в том же году), уголовные дела на которых были возвращены на дополнительное расследование и затем, как правило, прекращены за отсутствием события или состава преступления, а также за недоказанностью. По этим основаниям в 1997 г. самими органами следствия и дознания было прекращено около 150 тыс. уголовных дел, в том числе в отношении 2660 лиц, которые незаконно содержались под стражей. В том же году прокурорами было отменено 5375 постановлений о незаконном возбуждении уголовного дела и прекращено 2436 дел, возбужденных без законных оснований. Примерно такие же показатели отмечались и в последующие годы. Если все это сложить, то получится, что ежегодно около 200-250 тыс. невиновных граждан в той или иной мере вовлекаются в сферу уголовной ответственности и, наоборот, около 10 млн. фактических виновных не несут ее.

В правоохранительных органах широко распространены неправомерные действия по получению признания в «вине». Стремление «вырвать» у жертвы произвола признание в якобы совершенном преступлении дает возможность внешне соблюсти принцип виновной ответственности. В том же 1997 г. только прокурорами было внесено 38 786 представлений по вопросам нарушения законов в стадии предварительного следствия и дознания, за что 28 204 работника правоохранительных органов наказано в дисциплинарном порядке, а 1563 - привлечены к уголовной ответственности.

С точки зрения качества уголовно-правового института вины важны не фактические случаи произвола, ибо они очевидны, а теоретические и нормативные предпосылки нарушения принципа виновной ответственности. Их реализация тоньше, сложнее, завуалированнее. И сотрудники системы уголовной юстиции, использующие их, полагают, что они действуют в рамках закона. Вспомним существование уголовной ответственности за антисоветскую пропаганду и агитацию. Только в 1936 г. за это были репрессированы 234 301 человек. В последующие годы уровень репрессий за это деяние понижался, и тем не менее в 1959-1989 гг. было осуждено 2781 человек. Это было беззаконие, санкционированное законодателем и судебной практикой, направленное против инакомыслия. В те годы пресле-

25

довались также творческая независимость, гласность, экономическая предприимчивость, критичность, производственный риск и т. д.

Глубинными причинами нарушения виновной ответственности были политические и идеологические установки, реализуемые через уголовно-правовую апологетику, уголовное законодательство и судебную практику. Примером объективного вменения на основе идеологических установок может служить дело Зайцева и других десяти человек, которые были осуждены по ст. 77 и 79 УК РСФСР в связи с новочеркасскими событиями справедливого возмущения граждан действиями местных властей 1-3 июня 1962 г. Семь человек из 11 были расстреляны. Их оправдание стало возможным лишь в 1991 г.1 Даже применение института необходимой обороны сопровождается массовым нарушением декларированного принципа вины. Органы предварительного следствия при квалификации необходимой обороны и превышения ее пределов в более чем 90 % случаев оценивают их как умышленные действия. Суды в 87 % случаев признают такую квалификацию ошибочной2.

3.2. В уголовно-правовой литературе советского периода, за исключением отдельных работ последних лет, в силу ряда причин, главным образом из-за идеологических препятствий и закрытости данных, доминировал догматический подход. И в теоретических работах, и в законодательных актах, и в постановлениях пленумов верховных судов СССР и союзных республик последовательно декларировался принцип виновной ответственности вне зависимости от реалий.

Эти суждения, как справедливо писал Г. А. Злобин, основывались на юридических текстах, а не на реальной судебной практике, тогда как «в практике и общественном сознании представления об ответственности за вину... долгое время уживались (и уживаются в настоящее время. - В. Л.) с признанием правомерности объективного вменения»3. Поэтому при анализе юридических проблем и особенно субъективной стороны преступления необходимо всегда иметь в виду не только писаные (нормативные установления), но и фактические реалии. «Ножницы» между ними имеют исключительное значение для понимания правовых институтов и практики их применения.

В прошлом в числе оснований таких расхождений были политические, идеологические и классовые противоречия. В связи с чем вина, формально оставаясь инструментом права, фактически выполняла политическую (идео-

'См.: Вестник Верховного Суда СССР. 1991. №9. С. 6-8.

2           См.: Меркурьев В. В. Необходимая оборона: уголовно-правовые и криминологические аспекты: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - Рязань, 1998. С. 17.

3                  Злобин Г. А. Виновное вменение в историческом аспекте // Уголовное право в борьбе с преступностью. - М., 1981. С. 24

26

логическую) функцию. Но это не изменяло стремление властей к декларации виновной ответственности.

В первых декретах Советской власти, когда фактическая ответственность без вины была массовой реальностью и считалась выражением социальной справедливости, упоминание виновной ответственности не забывается. Об этом свидетельствуют декреты СНК РСФСР от 14 ноября 1917 г. — о рабочем контроле, от 18 мая 1918г.- о взяточничестве, от 22 июля 1918 г. - о спекуляции и т. д. Если исходить из юридических текстов этих декретов, то А. А. Пионтковский имел все основания сказать, что они «свидетельствуют о том, что советское уголовное право с первых дней его существования строилось на принципе вины»'. Фактически же этого, конечно, не было. Да и сами тексты декретов нередко прямо выражали классовую презумпцию вины.

По мере расправы с реальными, а чаще всего с мнимыми классовыми врагами, классовая презумпция трансформировалась в презумпцию политическую, направленную на политически «неблагонадежные» круги любой классовой принадлежности, а затем и в более широкую - презумпцию идеологическую, главной мишенью которой стало любое инакомыслие любого гражданина страны. В некоторые годы презумпция вины приобретала «национальную окраску» и распространялась на целые народы (немцев, ингушей, крымских татар, турок-месхетинцев и т. д.). По самым умеренным подсчетам, за время Советской власти политическим репрессиям было подвергнуто около 40 млн. человек2. Почти всякое упущение на производстве (независимо от внутреннего отношения к нему субъекта) расценивалось как диверсия или вредительство; ненадлежащее исполнение должностных обязанностей - как контрреволюционный саботаж; использование не по назначению газеты с портретом вождей - как покушение на террористический акт; отказ от подписки на заем из-за нищеты - как антисоветская пропаганда и агитация и т. д.

3.3. Юридические тексты развивались по своим автономным законам. Они последовательно «закрепляли» и «углубляли» принцип виновной ответственности. Если в первых декретах только говорилось об ответственности за вину, то в Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 г. указывалось на ее основные формы (умысел и неосторожность). Более четко они были сформулированы в уголовных кодексах РСФСР 1922 и 1926 гг. В ст. 10 УК 1926 г. говорилось: «В отношении лиц, совершивших общественно опасные действия, меры социальной защиты судебно-исправитель-

2 См.: Лунеев В В. Преступность XX века. Мировые, региональные и российские тенденции.

Пионтковский А. А Учение о преступлении. С. 306. ! См.. Лунеев В В. Пр( М., 1997. С. 187-189.

27

ного характера применяются лишь в тех случаях, когда эти лица: а) действовали умышленно, т. е. предвидели общественно опасный характер последствий своих действий, желали этих последствий или сознательно допускали их наступление, и б) действовали неосторожно, т. е. не предвидели последствий своих поступков, хотя и должны были предвидеть их, или легкомысленно надеялись предотвратить такие последствия».

С точки зрения современного законодательства и теории уголовного права можно, конечно, говорить о серьезных неточностях и пробелах в этом законе, но основные формы и виды вины были обрисованы более или менее адекватно. Они не давали никаких оснований для массовых репрессий безвинных людей. Этой норме в обычных («неполитических») уголовных делах в определенной мере следовала и судебная практика. Обратимся к примеру. Приговором народного суда было установлено, что К. (осужденная по ст. 128-в УК РСФСР 1926 г.), будучи продавцом пивного ларька, в январе 1948 г. отпускала водку ниже установленной крепости. Пленум Верховного Суда СССР в своем постановлении от 26 августа 1949 г. приговор отменил и в связи с неустановлением умысла К. дело производством прекратил. Для осуждения К. в умышленном отпуске недоброкачественной водки (преступление предполагало умышленную вину), указывалось в постановлении, необходимо было установить, что она сознательно отпускала ее ниже установленной крепости. Фактически же это произошло по неосторожности1.

Опираясь на подобные примеры, А. А. Пионтковский в 1954 г. писал: «Советское уголовное право не знает так называемого объективного вменения, т. е. ответственности без вины за один лишь факт причинения данного опасного последствия2. Парадокс: Верховный Суд СССР мог скрупулезно исследовать вину лица, совершившего незначительное преступление, и «не обращать внимания» на миллионы невиновно осужденных и расстрелянных граждан. Не «обращала на это внимание», как это видно, и уголовно-правовая наука. Она приближалась к реалиям только в одном, когда называла вину категорией не психологической, а социально-политической3. С такой идеологизацией вины, к сожалению, соглашались большинство советских ученых 30-80-х гг. Это означало, что они фактически разделяли оценочную теорию вины. Так было и в действительности, но термин «оценочная» отвергался.

Прямо об этом писали лишь Н. Д. Дурманов и Б. С. Утевский. Н. Д. Дурманов в 1945 г. справедливо назвал виновность в советском праве категори-

1                   См.: Пионтковский А. А. Вопросы Обшей части уголовного права в практике судебно-прокурорских органов. - М, 1954. С. 60.

2          Там же. С. 56-57.

3          См.: Курс советского уголовного права (часть общая) Т. 1. - Л., 1968. С. 406; Курс советского уголовного права. Т. 2. - М., 1970. С. 266; Уголовный закон: Опыт теоретического моделирования.-М„ 1987. С. 84.

28

ей оценочной1, но дальше этой констатации не пошел. Б. С. Утевский в своей книге «Вина в советском уголовном праве» предпринял обстоятельную попытку раскрыть ее действительную суть. В 1950 г., разработав классово-партийную оценочную теорию вины, он фактически одним из первых объективно сказал правду о нашей уголовно-правовой действительности. Он ее не критиковал, а оправдывал, полагая, что советское уголовное право кроме узкого понятия вины (как элемента состава преступления) знает и более широкое понимание вины - как основания уголовной ответственности, как совокупности обстоятельств, заслуживающих, по убеждению советского суда, отрицательной общественной (морально-политической) оценки от имени социалистического государства. «Советская теория уголовного права, - писал он, - понимает оценку обвиняемого и его действий, даваемую советским судом, как оценку партийную...»2.

Апологетически приспосабливая свою теорию к существующим реалиям, Б. С. Утевский пытался преодолеть пропасть между уголовно-правовой теорией и репрессивной практикой. Его книга, показав нежелательную правду, вызвала бурную дискуссию, и оценочная теория вины была признана антинаучной и вредной3.

Были ли правы критики этой теории, которые стремились не замечать трагических реалий жизни и облагораживать сталинский режим общепринятыми формулировками права? И отличались ли существенно их взгляды от теории Утевского?

Наиболее активно выступавший против оценочной теории вины А. А. Пионтковский даже в 1970 г., когда пагубная роль идеологизации советского права была более или менее очевидной, писал, что вина - понятие социально-политическое, что она «есть умысел или неосторожность лица, выраженные в деянии, опасном для основ советского строя или социалистического правопорядка, и осуждаемые поэтому социалистическим законом и коммунистической нравственностью»4.

' См : Дурманов И. Д. Общие основания учения о причинной связи в уголовном праве // Вопросы уголовного права. - М, 1945. С. 52.

2              Утевский Б. С. Вина в советском уголовном праве. - М, 1950. С. 59, 88, 103.

3                Резкой критике теория Утевского подверглась в Институте государства и права АН СССР (Сов. гос-во и право. 1951. № 1). См. также: Меркушев М. Н. Рецензия на книгу Б. С. Утевского // Сов. гос-во и право. 1951. № 7; Манъковский Б. С. Вопросы вины в советском праве // Сов. гос-во и право. 1951. № 10; Пионтковский А. А. Против извращения понятия вины по социалистическому уголовному праву // Соц. законность. 1952. №2; Орлов Д. Против оценочной концепции вины проф. Утевского // Соц. законность. 1952. № 7; Николаев В. В. Преодоление неправильных теорий в уголовном праве - важное условие укрепления социалистической законности // Коммунист. 1956. № 12.

4           Курс советского уголовного права. Т. 2. С. 267.

29

Прямолинейную оценочную теорию вины Утевского открыто никто не поддержал, даже А. Я. Вышинский. И это объяснимо. Во-первых, истоки ее находились в буржуазном праве, а социализм отвергал все буржуазное; во-вторых, она была саморазоблачительной. Поэтому Вышинский открыто выступил против этой концепции и предложил понимать под виной объективную причинную связь между действием и последствием, считая умысел и неосторожность лишь условиями вины, которые должны учитываться наряду с мотивами, личностью и обстановкой совершения преступления'. По сути дела, это та же оценочная теория, закамуфлированная под «объективность». Поэтому прав был Я. М. Брайнин, полагавший, что Вышинский критиковал Утевского лишь для видимости2.

Ни концепция Утевского, ни предложения Вышинского не нашли формальной поддержки в советском уголовном праве. Абстрагируясь от реалий, оно все более и более склонялось к объективно научной психологической теории вины. Это не было оригинальным, поскольку всюду говорилось одно, а делалось другое. Но для того чтобы свести концы с концами, оно под знаком социалистических особенностей вынуждено было включать в понятие вины элементы идеологической оценочности виновности.

3.4. Принятие Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик в 1958 г. и новых республиканских уголовных кодексов в начале 60-х гг. законодательно закрепило доминирующие теоретические представления о вине. В ст. 3 Основ, названной «Основания уголовной ответственности», говорилось: «Уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние».

Суть статьи ни у кого не вызывала сомнений, а вот ее название вкупе с содержанием напоминало теорию Утевского, поскольку оно подменяло состав преступления, как единственного основания уголовной ответственности, виной. Одни авторы выходили из этого положения, полагая, что вина является основанием уголовной ответственности, но только субъективным3; другие обоснованно считали, что если вину считать основанием уголовной ответственности, то это приведет к уголовному наказанию за «опасные мысли», «голый умысел»4. Последние суждения не были надуманы. Они

' См Вышинский А Я Некоторые вопросы науки уголовного права//Сов гос-во и право 1953 №4.

См Брайнин Я М Уголовная ответственность и ее основание в советском уголовном праве.-М., 1963 С 70

3            См Советское уголовное и исправительное право Кн 1 -М , 1987 С 130.

4          См Уголовный закон Опыт теоретического моделирования С 43

30

претворялись судебной практикой 70—80-х гг. по ст. 70 (антисоветская агитация и пропаганда) и 190' (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй) УК РСФСР 1960 г.

В Основах 1958 г. законодатель изложил уточненное понимание вины (ст. 8 и 9). Но если сравнить эти нормы со ст. 10 УК РСФСР 1926 г., то все новеллы цитируемых Основ о вине сводятся к указанию на сознание лицом общественно опасного характера своего действия или бездействия (при умысле) и к субъективной возможности предвидеть общественно опасные последствия своих действий (при неосторожности). Эти уточнения существенны. Они были направлены на более последовательную реализацию принципа субъективного вменения. Однако более полное определение умысла и неосторожности в уголовном законодательстве 60-х гг. не избавило следственно-судебную практику от нарушения принципа виновной ответственности. Сказывался устойчивый разрыв между словом (в том числе нормативным) и делом, а также укоренившаяся теория идеологической оценочности вины.

Еще до принятия Основ 1958 г. в юридической литературе шел интенсивный обмен мнениями о сущности вины и ее формах. Он актуализировался в связи с публичным вскрытием сталинских беззаконий. Некоторые идеи того времени нашли отражение в Основах и уголовных кодексах, в которые включались отдельные элементы психологической теории вины. Однако стремление некоторых авторов идеологизировать и политизировать ее не прекращалось. Этим особенно отличалась монография К. Ф. Тихонова. Он утверждал, что для выяснения психического отношения к содеянному мало раскрыть содержание вины субъекта, необходимо еще и установить его отрицательное отношение к интересам социалистического общества'.

Эта позиция подверглась формальной критике. И. Г. Филановский, например, полагал, что названный дополнительный критерий излишен и не имеет правового отношения2. С этим в принципе нельзя не согласиться, но не потому, как пишет критик, что сознание общественной опасности деяния и его последствий включает в себя отношение субъекта к социалистическому обществу, а потому, что это не правовой, а политический и идеологический критерий, которому не должно быть места в уголовном праве. Формально он сужает понятие вины, а по сути расширяет его, подменяя психическое отношение идеологическим и оценочным.

Заметным шагом вперед в плане дальнейшего углубления и уточнения теоретических положений и возможных законодательных определений

См. Тихонов К Ф Субъективная сторона преступления -Саратов, 1967 С 65

ть о

31

2 См  Курс советского уголовного права (часть общая) Т 1С 408

многих уголовно-правовых институтов, в том числе и субъективной стороны преступления, стала уже цитированная нами теоретическая модель Общей части Уголовного кодекса, подготовленная под редакцией В. Н. Кудрявцева и С. Г. Келиной1. Главу о вине в этой работе писал М. Г. Угрехелидзе, который в порядке е lege erene предпринял относительно удачную попытку законодательного формулирования понятия вины, ее степени, умысла, неосторожности, сложной вины, случая. Углубляя и уточняя психологическую теорию вины, Угрехелидзе тем не менее включает в обоснование ее понятия «оценочный элемент в виде морально-политической упречности»2.

Принятые в 1991 г. Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик пошли дальше Основ 1958 г. Они законодательно определили формы вины и ограничили уголовную ответственность за неосторожные деяния случаями, прямо предусмотренными в законе (ст. 10), более детально определили умысел, прямой и косвенный (ст. 11), и неосторожность, самонадеянность и небрежность (ст. 12). Законодательная концепция вины в своей основе носит психологический характер. В нормах Основ, в том числе и о вине, отсутствуют классовые, политические и идеологические положения.

Основы 1991 г. не стали действующими, так как именно в этом году прекратил существование Советский Союз. Однако их идеи были воплощены в Конституции Российской Федерации и в УК РФ 1996 г., который еще более продвинулся к психологическому пониманию вины. Однако и в настоящее время остаются попытки идеологизации и этизации вины. Например, А. И. Рарог в учебнике по Общей части уголовного права так определяет вину: «Вина есть психическое отношение лица в форме умысла или неосторожности к совершаемому им общественно опасному деянию, в котором проявляется антисоциальная, асоциальная либо недостаточно выраженная социальная установка этого лица относительно важнейших ценностей общества»3. Правда, элементы этизации в данном случае смещены от вины к деянию, но приводятся они в понятии вины.

Современный научный интерес к виновной ответственности связан не только с углублением и уточнением психологической теории вины на основе современных знаний, но и с анализом иных теоретических, нормативных и практических (квалификационных) предпосылок, способствующих фактическому нарушению фундаментального принципа уголовной ответственности - принципа субъективного вменения.

1             См.. Уголовный закон: Опыт теоретического моделирования. С. 80-93.

2         Там же С. 84

3                    Учебник уголовного права. Общая часть / Под ред. В. Н. Кудрявцева и А. В. Наумова. С 122.

32