§ 2. XX век — век социально-антропологической напряженности

К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 
85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 

 

Античеловеческие «оборачивания» общества в XX веке. Сточки зрения развития человека, его общественного бытия XX в. обнаружил целый ряд глубочайших противоречий и парадоксов. Основной осью этих противоречий явилось отношение «человек—общество». Именно здесь, в этом пространстве резко возросло число своеобразных «оборачиваний» общества, его институтов против человека. Остановимся на некоторых примерах этих «оборачиваний».

 

В XX в. человечество непрерывно совершенствовало формы организации своей общественной жизни. В этом направлении развивались демократические институты, избирательные системы, отношения различных ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной. В этом же плане следует оценить и развитие средств массовой коммуникации как регуляторов сложной гаммы общественных отношений. В целом человечество достигло заметного прогресса в эффективности, мощи институтов общественного управления.

 

В то же время человек обнаружил, что возросшая мощь механизмов социального управления, созданная его трудом, умом, казалось бы, только для его блага и процветания, далеко не всегда склонна следовать своему предначертанию. Разумеется, отчуждение политико-управленческих структур и их противостояние интересам основной массы людей не новое явление в истории, оно нередко имело место и в прошлом. Когда господствовали традиционно-сословные связи, оно было в какой-то мере оправданным и понятным. Но в XX в. в основной массе стран со старой корпоративностью люди давно уже рассчитались, однако античеловеческие тенденции направленности функционирования этих структур обнаружились не менее наглядно, чем прежде.

 

Более того, история XX в. явила миру, пожалуй, самую массовую и жестокую форму античеловеческой направленности управленчески-социальных структур, подобной которой не знала прежняя история, — тоталитаризм. На фоне тоталитарных тенденций становится все более очевидным феномен своеобразного «оборачивания» идеологических ценностей. Обнаружилось, что самые прогрессивные, самые гуманистические идеи — типа приоритета интересов народа, социального равенства и социальной справедливости, даже идея прав и свобод человека — в определенных политических условиях служат обоснованием действий, прямо противоположных своей сути.

 

История XX в. выявила реальную возможность их «оборачивания» против человека, довольно тонкую грань, отделяющую созидательное воздействие политико-управленческих форм от их превращения в античеловеческие инструменты. Здесь применим тот же подход, что и при оценке атомной энергии: как эта энергия может быть использована во благо и во зло человека, так и политические институты могут быть повернуты в совершенно разных направлениях. Эта опасность антигуманного разворота возрастает прямо пропорционально силе, изощренности политико-управленческих средств, она настолько велика, что человечество может подвести себя к порогу самоуничтожения.

 

Как во все века, человек развивал в XX в. свои социальные связи, социальные общности, механизмы своей социальной идентификации. Пожалуй, наиболее примечательным явлением в этой области можно считать тотальное омассовление общества. Рост элементов общественного производства, универсально развиваемая социальная мобильность, всепроникающее и всех уравнивающее воздействие средств коммуникации, культуры и т.д. — все это вместе взятое привело к возникновению нового социального явления — массы, возрастание ее воздействия на все процессы жизни общества и человека.

 

Развившиеся контакты человека с социальной массой сказались на нем противоречивым образом. С одной стороны, эти связи в какой-то мере освободили человека от определенной замкнутости, расширили горизонты его бытия. Безусловно, чувство сопряженности с интересами, ценностями массы людей придало ему чувство социальной устойчивости, защищенности. Но, с другой стороны, разрыв старых социальных связей в условиях, когда масса приобрела предельно широкий, аморфный характер, когда ее общие интересы весьма неопределенны и неустойчивы, привел к тому, что конкретный живой единоличный человек ощущал себя предоставленным самому себе, никому не нужным, одиноким, потерянным. Парадокс социального развития заключается как раз в том, что та самая человеческая масса, которая была казалось бы, опорой социального бытия человека, мостом, соединяющим его с миром, вдруг превращается в некий институт, ввергающий его в одиночество.

 

Вообще эволюция социальных идентификаций человека в XX в. обнаруживает множество примеров античеловеческих метаморфоз различных общностей. Люди, исходя из интересов своего развития, создают различные социальные общности: классовые, национально-этнические, региональные, профессиональные, идентифицируют себя с ними. Но нередко эти сложившиеся общности как бы сдвигают на периферию интересы человека, выдвигая на авансцену свои собственные. В итоге конкретный человек как бы растворяется в эфире социальной общности, превращаясь в ее безликую частицу. XX век и явил миру множество примеров подобных растворений человека в классах, нациях, народах.

 

Более того, сложная динамика социальных сил, порождая свой комплекс противоречий, борьбу за приоритет той или иной общности, втягивает в себя, как в огромную воронку, и человека. Мало того, что он растворяется в той или иной социальности, он еще оказывается средством разрешения социальных конфликтов, инструментом утверждения тех или иных социальных притязаний.

 

История XX в. продемонстрировала множество примеров подчинения людей ложным социальным приоритетам. Все это свидетельствует о том, что социальная эволюция XX в. обнаружила возросшую сложность, противоречивость соотношения развития человека и его социальности.

 

Целый комплекс сложных проблем возник в связи с современной материально-экономической деятельностью человека.

 

Человек XX в. живет не просто в национально-государственной экономической среде, не в регионально-замкнутой системе, а в материально-экономической среде всего мира. Это расширение социально-экономических масштабов сопряженности человека приводит к разным следствиям. С одной стороны, поскольку человек сам становится все больше субъектом всеобщего труда, созидания, эта новая масштабность сопряженности является естественным проявлением его собственного развития. Поскольку человек усилил свой контроль над общими процессами производства, постольку и общие итоги его совокупной деятельности оказались в большей степени прогнозируемы, в какой-то мере управляемы, а их отрицательные последствия блокированы. С другой стороны, поскольку сопряженный с человеком материально-экономический мир глобален и в силу гетерогенности своего состава трудно управляем, чреват конфликтностью и деструктив-ностью, постольку этот мир все время стремится не просто вырваться из-под контроля человека, но и подмять его под себя.

 

Иными словами, человек в XX в., создав своим умом, своими руками мощные глобальные производственно-экономические системы, сам оказался в определенной степени в плену этих систем, как бы съежился перед их масштабами и совокупной мощью их функционирования. Все это приводит к тому, что у него развивается ощущение возросшей зависимости от мировой материально-экономической системы, ожидание от нее непредсказуемых опасностей и угроз, причем угроз, затрагивающих сами основы человеческого бытия. Отсюда же и возрастающее чувство своей малости в этом мире.

 

Пожалуй, самой острой формой противостояния человека и общества, «оборачивания» общественных институтов против самой сути человека в XX в. явились мировые войны, реальная опасность глобальной термоядерной войны. Трагический опыт свидетельствует о том, что часто общественные институты, ввергая человека в войны, приговаривая его к смерти, «оборачивались» против него.

 

История XX в. представляет собой весьма сложную и противоречивую панораму развития человека. Укрепление материально-экономических основ жизнедеятельности каждого человека, широкие возможности социальной мобильности, насыщенность и разнообразие духовной атмосферы, связь и реальное воздействие на органы управления обществом, богатый выбор вариантов социальной идентификации — все это несомненно признаки развития человека, его индивидуальности, возросших степеней его раскованности, свободы и творчества. И в то же время, создав этот комфортный общественный мир, мир, обслуживающий человека, он обнаруживает, что нередко общество, его институты «оборачиваются» против него, подавляют его [1].

 

1 «Отличительная особенность нашего кризиса — перемена в отношении человека к вещам и связям, созданным его трудом или при его косвенном участии. Эту особенность можно бы определить как отторжение человека от его творении. Человек отныне не может совладать с миром, который есть создание его рук. Этот мир сильнее своего творца, он обособился от него и встал к нему в отношение элементарной независимости...

 

Так человек оказался перед страшной реальностью, смысл которой в том, что творец демонов перестал быть их господином. Вопрос о природе этой человеческой силы — бессилия вырастает в вопрос о сущности человека — на сей раз в новом, сугубо практическом смысле» (Бубер М. Проблема чсловека//Я и Ты. М., 1993. С. 112-113).

 

Так что не только гармонией и развитием человека в его взаимосвязи с обществом примечателен XX в., но и глубокими явлениями дисгармонии, проявлениями одиночества, слабости, беззащитности его в этом мире [1].

 

1 Недавно умерший поэт Владимир Соловьев писал:

 

Я устал от двадцатого века,

от его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

я давно уже нс-че-ло-век.

 

См.: Приставкин А. И никаких разговоров о правах//Московские новости. 1997. № 47. С. 7.

 

Чем же был в целом XX в. для человека в его сложном взаимодействии с обществом? Был ли он антропологическим триумфом или, напротив, антропологической катастрофой? Думается, однозначно на этот вопрос ответить нельзя, ибо в принципе в истории человечества не бывает ни чистых антропологических триумфов, ни чистых антропологических провалов. Эволюция взаимоотношений человека и общества в XX в. как и всегда, представляла собой очень сложный, многоплановый, противоречивый процесс, в котором наличествовали как глубинные прорывы к человеческой свободе, так и существенные потери. И все же XX в. в многовековой истории взаимосвязи человека и общества весьма примечателен. Пожалуй, в этом веке, больше, чем когда бы то ни было прежде, наблюдались огромные перепады, включающие в себя как взлеты человека в его взаимосвязи с обществом, так и его глубинные падения.

 

Все это свидетельствует о том, что XX в. ознаменовался резким ростом социально-антропологической напряженности, т.е. обострением отношений «человек—общество» в самых различных областях. Пожалуй, ни в одном из предшествующих веков острота отношений человека, обретающего и осознающего свою самоценность, с обществом, своеобразные моменты оппозиционности, полярности этих отношений не проявлялись в столь острых, разнообразных, явных, наглядных формах.

 

Эта возросшая напряженность, открытость, наглядность позволяет, может быть, четче, чем когда-либо прежде, определить основной вектор в развитии их взаимоотношений.

 

Конечно, XX в. дал немало примеров «давящего» воздействия общества, своеобразных «поражений» человека в его общественной жизни. И тем не менее история XX в. наглядно выявила, что несмотря на всю остроту и напряженность противостояния в конечном счете именно человеческие интересы и ценности побеждают и вся совокупность общественных установлений рано или поздно подчиняет свою эволюцию, свое функционирование его интересам. И весь смысл исторического процесса заключается в том, что через все зигзаги, отступления и поражения человек укрепляет свои позиции, свое влияние в обществе, а гуманистические ориентации в конечном счете являются преобладающими.

 

Россия как узловой пункт социально-антропологической напряженности XX века. Для понимания некоторых черт соотношения человека и общества в России XX в. необходимо рассматривать ее в исторической целостности, включая сюда и революционный старт начала века, и десятилетия господства партийно-государственного абсолютизма и фундаментальные перемены 80—90-х гг.

 

Эволюция России в XX в. как бы обрамлена двумя вехами всемирно-исторического масштаба. Первая веха — это революция 1917 г., вторая — преображение России 80—90-х гг. Как мы полагаем, эти вехи позволяют подметить в эволюции определенный, относительно завершенный цикл, известный в теории диалектики как закон отрицания отрицания. Если революцию 1917 г. можно характеризовать как первое отрицание дореволюционных форм жизни, то события 80-90-х гг. явились своего рода отрицанием отрицания, включающим в себя как поиск новых форм жизни, так и определенное возвращение к ранее отрицаемым формам. Какая-то странная прихоть мировой истории выразилась в том, что такая достаточно условная временная характеристика, как XX в., оказалась для России вместилищем определенного логически и социально-исторически завершенного цикла развития, хронологическая целостность времени совпала с социально-исторической целостностью истории России.

 

В XX в. перед российским обществом — с точки зрения развития человека — стояли как бы две задачи. Одна задача — это разрешение глубоких социально-экономических и социально-политических противоречий, ликвидация неравноправного положения российских крестьян, пролетариев, избавление от унижающего их положения, ликвидация различных форм эксплуатации. Вторая задача — это освобождение российского человека в целом: и рабочего, и крестьянина, и интеллигента, и предпринимателя, и дворянина, одним словом всех — от вековых традиций зависимости, порабощения общественными порядками. Иначе говоря, вторая задача — это задача развития российского человека, его подъема на более высокую ступень самореализации, гражданственно-индивидуального самосознания, на более высокую ступень самооценки себя именно как всеобшеиндивидуального субъекта, как личности, индивида.

 

Как мы полагаем, этот человечески-глубинный смысл в эволюции России не всегда оценивается в должной мере. Внимание обычно фокусируется на классовой поляризации населения России, на социально-классовых противоречиях. Но мы хотели бы подчеркнуть, что останавливаться на констатации только этого пласта было бы неправильно. Нужно видеть, что за классовыми противоречиями и задачами имелось и другое противоречие, связанное с универсальной проблемой развития человека, становления его как индивида, активного субъекта своей общественной жизни. Именно этот пласт человеческой жизни, его противоречия, на наш взгляд, явились универсально-основополагающими, но философски исследовались значительно меньше.

 

Как бы ни оценивать революции начала XX в., роль в их возникновении различных политических сил и течений, ясно одно — в фундаменте этих преобразований лежат действительные интересы, потребности освобождения и развития человека в России. Определенные социально-экономические условия, устаревшие формы общественной жизни сдерживали возможности его развития, закрепляли социальное неравенство, рождали чувство приниженности, неравноправия, ограниченных возможностей самореализации, желание изменить существующие условия жизни ради собственного раскрепощения и лучших условий своей жизни. Аккумулируясь и нарастая, эти стремления, чувства многих людей и выплеснулись в революционных проявлениях 1905 и 1917 гг.

 

Куда конкретно направилась эта энергия социального протеста, какие формы общественной жизни с достаточными и без достаточных оснований она принялась разрушать, какой образ желаемого нового человека она взяла на вооружение, какой политической силе позволила себя обуздать и возглавить, каким идеям будущего устройства поверила — это вопросы, ответы на которые в значительной степени объясняют зигзаги и противоречия последующего развития России. Но, думается, они не отменяют фундаментального факта: преобразования в России начала века развернулись на почве реального и обоснованного стремления людей избавиться от порабощения и несвободы и построить общество, более достойное человека. Иначе говоря, человек, его интересы лежали в основе того поворота, который свершила Россия в начале века.

 

В результате революционных перемен в России установился общественный строй, который называл себя социалистическим и который мы характеризуем как партийно-государственный абсолютизм. Социально-антропологические последствия установления этого строя крайне противоречивы. С одной стороны, миллионы людей — бывших «господствующих» классов — были изначально противопоставлены новому обществу. С другой — бесспорно, что миллионы людей из числа трудящихся в условиях этого строя избавились от старых форм порабощения, социального неравноправия, обрели новые социальные гарантии, новую социально-идеологическую идентификацию, новое самоощущение своей ценности. С одной стороны, общество партийно-государственного абсолютизма провозглашало верховенство прав, свобод человека, брало на себя социально-экономические функции обеспечения его существования, жизнедеятельности, с другой — произошло «оборачивание» общественных институтов от гуманистических деклараций в сторону безусловного приоритета собственных интересов и пренебрежения и подавления возможностей и интересов остальных людей. Если же учесть склонность данной системы к насилию, ее беспощадность к своим врагам, идеологическую нетерпимость, пренебрежение нравственно-гуманистическими ценностями, то нетрудно представить, в каком реально несвободном положении очутился человек в этом обществе.

 

Таким образом, в обществе не произошло коренного разрешения глубинных противоречий российского человека и форм общественной жизни. Избавившись от старых противоречий, обретя в новом обществе некоторые новые грани своего развития, российский человек тем не менее попал под еще более жесткий, чем прежде, диктат общества.

 

Финиш XX в. ознаменовался глубинным поворотом в судьбе России и, по существу, во всех бывших, называвших себя социалистическими, государствах. Можно и нужно с разных позиций оценивать причины перестройки и постперестройки и краха определенной формы общественной жизни. Верно то, что Россия и другие страны отставали по темпам экономического развития не только от западного, но и восточного мира, верно то, что они не смогли по-настоящему использовать возможности НТР, технологических, компьютерных революций, верно то, что государственные формы жизни находились в состоянии глубокой стагнации. Все это так, и все это в определенной мере объясняет тот кризис и тот поворот, который осуществляется в 80—90-е гг. в России и странах, разделивших ее судьбу. Но, думается, что все же самым главным импульсом, обусловившим столь радикальный отказ от прошлого, было неприятие природы прежнего режима. Ущемленность и бесправие человека в рамках этого режима привели к своеобразному ценностному сдвигу в мировосприятии людей, когда ограничение свободы стало особо нетерпимым, а она сама заняла одно из первых мест в иерархии человеческих ценностей. Как писал В. Гроссман: «С магической очевидностью определился святой закон жизни: свобода человека превыше всего, в мире нет цели, ради которой можно принести в жертву свободу человека» [1].

 

1 Гроссман В. Все течет//Октябрь. 1989. № 6. С. 91.

 

Во имя этой свободы и был отвергнут старый режим.

 

Точно так же и в современных поисках ориентиров и ценностей будущего развития России играли и играют роль различные факторы: стремление обеспечить эффективное развитие экономики, преодолеть ее закатный характер, добиться расширения демократии, свободомыслия и т.д. Но в основе поисков оптимальных направлений все же лежит и более глубинная детерминанта: стремление построить такое общество, где интересы человека, его свобода творчества имели бы куда большее значение, чем прежде. Таким образом, эволюция взаимосвязи российского человека и российского общества в XX в. исключительно сложна, противоречива. В эту эволюцию вместились самые разные состояния российского человека, самые разные — зачастую парадоксально разные — грани его отношения с обществом, его институтами. Здесь налицо высочайшая социальная активность российского человека и глубочайшая пассивность; непримиримость в отстаивании своих идеалов и податливость любым требованиям общественных институтов; способность напрямую влиять на судьбы общества и готовность подчиниться самому мелкому чиновнику; героизм в экстремально-общественных ситуациях и ничтожество в делах повседневных; самое тесное слияние с институтами общества и самое тотальное отчуждение.

 

Развитие всей мировой цивилизации в XX в. прошло под знаком самоутверждения человека в его взаимоотношении с обществом, его институтами. Разными путями, средствами, терпя поражения и добиваясь побед, человек XX в. все больше освобождался от давления разных общественных форм, все больше превращал их в средства своего самоутверждения, развития. Эта же тенденция характерна и для России.

 

Если сопоставить свободо-устремленный выбор российского человека в начале века, советское бытие — прозрение и угнетение, которое он вынес и пережил, — его новый выбор конца XX в., связанный с отбрасыванием тоталитаризма и устремлением к обеспечению условий жизни, способствующих развитию гражданских свобод и самоутверждению человека, то становится очевидным, что основной вектор эволюции России в XX в. — это путь к человеку. Пройдя через многие испытания, впадая в самые парадоксальные крайности, заплатив неимоверно высокую цену, Россия шла и идет к дальнейшему пониманию того, что нет выше ценности, чем ценность человека, что в вечном диалоге-споре человека и общества приоритет должен принадлежать человеку. Вот эта объективная устремленность к такому итогу и объединяет эволюцию России с эволюцией всей мировой цивилизации XX в., развитие российского человека с развитием человека как западной, так и традиционной восточной цивилизации.

 

В то же время следует подчеркнуть, что социально-антропологическая эволюция России имеет ряд особенностей. Здесь все социально-антропологические коллизии как бы укрупнены, до предела радикализированы. Д.С. Лихачев отличал склонность к крайностям в российском характере. «Одна черта, замеченная давно, — писал он, — действительно составляет несчастье русских — это все время доходить до крайностей, до пределов возможного. Эту черту доведения всего до границ возможного и при этом в кратчайшие сроки можно заметить в России во всем» [1]. Эта тяга к крайностям наглядно проявлялась и во взаимоотношениях человека и общества в XX в. Если западные философы писали о репрессивности общества, о беззащитности человека, то в России эта репрессивность проявилась в самых массовых и беспощадных сторонах, а беззащитность человека была абсолютной.

 

1 Лихачев Д.С. О национальном характере русских//Вопросы философии. 1990. № 4. С. 4-5.

 

Мы писали, что в истории XX в. было немало примеров «оборачивания» общественных институтов против человека. Однако же, на наш взгляд, самые глубинные и масштабные формы такого «оборачивания» связаны с эволюцией стран, где господствовал партийно-государственный абсолютизм, прежде всего с Россией. Если в демократически-цивилизованных странах это были определенные тенденции, которые как-то амортизировались общественно-демократическими формами общества, то в советской России это «оборачивание» ничем не амортизировалось и ему ничего не противостояло. Если в демократически-цивилизованных странах эти тенденции «оборачивания» проявлялись преимущественно в какой-то одной или нескольких областях, то в советской России они носили тотальный характер, Здесь ситуация сложилась таким образом, что на определенных этапах не тот или иной общественный институт противостоял конкретному человеку, а как бы само общество в целом «ощетинилось» против человеческой индивидуальности. Россия превратилась в ту территорию мировой истории XX в., на которой общее противоречие человека и общества, противоречие, как бы разлитое во всей мировой истории, проявилось в самой острой форме. Думается, такой противоречивости, парадоксальности, наполненности самыми разными зигзагами, перепадами не знает эволюция человека и общества ни в одной другой стране в XX в. Россия в этом отношении уникальна. И тем не менее эта эволюция не отгорожена от общей эволюции человека и общества во всем остальном мире.

 

Может быть, Россия XX в. с ее отступлениями к тоталитаризму, которые, казалось бы, не оставляли никаких шансов вновь вернуться к приоритету человеческих ценностей, тем не менее последующим поворотом к ним нагляднее, чем история любой другой страны, свидетельствует о глубинности гуманистических ориентации общества, о неотвратимости приоритета человека в любых метаморфозах общественного развития.

 

Если XX в. является веком социально-антропологической напряженности, то это определение с полным правом относится к России. Более того, оно относится к ней, пожалуй, с наибольшим основанием. Как мы полагаем, Россия XX в. может быть охарактеризована как квинтэссенция, своего рода узловая точка мировой социально-антропологической напряженности.

 

 

 

Античеловеческие «оборачивания» общества в XX веке. Сточки зрения развития человека, его общественного бытия XX в. обнаружил целый ряд глубочайших противоречий и парадоксов. Основной осью этих противоречий явилось отношение «человек—общество». Именно здесь, в этом пространстве резко возросло число своеобразных «оборачиваний» общества, его институтов против человека. Остановимся на некоторых примерах этих «оборачиваний».

 

В XX в. человечество непрерывно совершенствовало формы организации своей общественной жизни. В этом направлении развивались демократические институты, избирательные системы, отношения различных ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной. В этом же плане следует оценить и развитие средств массовой коммуникации как регуляторов сложной гаммы общественных отношений. В целом человечество достигло заметного прогресса в эффективности, мощи институтов общественного управления.

 

В то же время человек обнаружил, что возросшая мощь механизмов социального управления, созданная его трудом, умом, казалось бы, только для его блага и процветания, далеко не всегда склонна следовать своему предначертанию. Разумеется, отчуждение политико-управленческих структур и их противостояние интересам основной массы людей не новое явление в истории, оно нередко имело место и в прошлом. Когда господствовали традиционно-сословные связи, оно было в какой-то мере оправданным и понятным. Но в XX в. в основной массе стран со старой корпоративностью люди давно уже рассчитались, однако античеловеческие тенденции направленности функционирования этих структур обнаружились не менее наглядно, чем прежде.

 

Более того, история XX в. явила миру, пожалуй, самую массовую и жестокую форму античеловеческой направленности управленчески-социальных структур, подобной которой не знала прежняя история, — тоталитаризм. На фоне тоталитарных тенденций становится все более очевидным феномен своеобразного «оборачивания» идеологических ценностей. Обнаружилось, что самые прогрессивные, самые гуманистические идеи — типа приоритета интересов народа, социального равенства и социальной справедливости, даже идея прав и свобод человека — в определенных политических условиях служат обоснованием действий, прямо противоположных своей сути.

 

История XX в. выявила реальную возможность их «оборачивания» против человека, довольно тонкую грань, отделяющую созидательное воздействие политико-управленческих форм от их превращения в античеловеческие инструменты. Здесь применим тот же подход, что и при оценке атомной энергии: как эта энергия может быть использована во благо и во зло человека, так и политические институты могут быть повернуты в совершенно разных направлениях. Эта опасность антигуманного разворота возрастает прямо пропорционально силе, изощренности политико-управленческих средств, она настолько велика, что человечество может подвести себя к порогу самоуничтожения.

 

Как во все века, человек развивал в XX в. свои социальные связи, социальные общности, механизмы своей социальной идентификации. Пожалуй, наиболее примечательным явлением в этой области можно считать тотальное омассовление общества. Рост элементов общественного производства, универсально развиваемая социальная мобильность, всепроникающее и всех уравнивающее воздействие средств коммуникации, культуры и т.д. — все это вместе взятое привело к возникновению нового социального явления — массы, возрастание ее воздействия на все процессы жизни общества и человека.

 

Развившиеся контакты человека с социальной массой сказались на нем противоречивым образом. С одной стороны, эти связи в какой-то мере освободили человека от определенной замкнутости, расширили горизонты его бытия. Безусловно, чувство сопряженности с интересами, ценностями массы людей придало ему чувство социальной устойчивости, защищенности. Но, с другой стороны, разрыв старых социальных связей в условиях, когда масса приобрела предельно широкий, аморфный характер, когда ее общие интересы весьма неопределенны и неустойчивы, привел к тому, что конкретный живой единоличный человек ощущал себя предоставленным самому себе, никому не нужным, одиноким, потерянным. Парадокс социального развития заключается как раз в том, что та самая человеческая масса, которая была казалось бы, опорой социального бытия человека, мостом, соединяющим его с миром, вдруг превращается в некий институт, ввергающий его в одиночество.

 

Вообще эволюция социальных идентификаций человека в XX в. обнаруживает множество примеров античеловеческих метаморфоз различных общностей. Люди, исходя из интересов своего развития, создают различные социальные общности: классовые, национально-этнические, региональные, профессиональные, идентифицируют себя с ними. Но нередко эти сложившиеся общности как бы сдвигают на периферию интересы человека, выдвигая на авансцену свои собственные. В итоге конкретный человек как бы растворяется в эфире социальной общности, превращаясь в ее безликую частицу. XX век и явил миру множество примеров подобных растворений человека в классах, нациях, народах.

 

Более того, сложная динамика социальных сил, порождая свой комплекс противоречий, борьбу за приоритет той или иной общности, втягивает в себя, как в огромную воронку, и человека. Мало того, что он растворяется в той или иной социальности, он еще оказывается средством разрешения социальных конфликтов, инструментом утверждения тех или иных социальных притязаний.

 

История XX в. продемонстрировала множество примеров подчинения людей ложным социальным приоритетам. Все это свидетельствует о том, что социальная эволюция XX в. обнаружила возросшую сложность, противоречивость соотношения развития человека и его социальности.

 

Целый комплекс сложных проблем возник в связи с современной материально-экономической деятельностью человека.

 

Человек XX в. живет не просто в национально-государственной экономической среде, не в регионально-замкнутой системе, а в материально-экономической среде всего мира. Это расширение социально-экономических масштабов сопряженности человека приводит к разным следствиям. С одной стороны, поскольку человек сам становится все больше субъектом всеобщего труда, созидания, эта новая масштабность сопряженности является естественным проявлением его собственного развития. Поскольку человек усилил свой контроль над общими процессами производства, постольку и общие итоги его совокупной деятельности оказались в большей степени прогнозируемы, в какой-то мере управляемы, а их отрицательные последствия блокированы. С другой стороны, поскольку сопряженный с человеком материально-экономический мир глобален и в силу гетерогенности своего состава трудно управляем, чреват конфликтностью и деструктив-ностью, постольку этот мир все время стремится не просто вырваться из-под контроля человека, но и подмять его под себя.

 

Иными словами, человек в XX в., создав своим умом, своими руками мощные глобальные производственно-экономические системы, сам оказался в определенной степени в плену этих систем, как бы съежился перед их масштабами и совокупной мощью их функционирования. Все это приводит к тому, что у него развивается ощущение возросшей зависимости от мировой материально-экономической системы, ожидание от нее непредсказуемых опасностей и угроз, причем угроз, затрагивающих сами основы человеческого бытия. Отсюда же и возрастающее чувство своей малости в этом мире.

 

Пожалуй, самой острой формой противостояния человека и общества, «оборачивания» общественных институтов против самой сути человека в XX в. явились мировые войны, реальная опасность глобальной термоядерной войны. Трагический опыт свидетельствует о том, что часто общественные институты, ввергая человека в войны, приговаривая его к смерти, «оборачивались» против него.

 

История XX в. представляет собой весьма сложную и противоречивую панораму развития человека. Укрепление материально-экономических основ жизнедеятельности каждого человека, широкие возможности социальной мобильности, насыщенность и разнообразие духовной атмосферы, связь и реальное воздействие на органы управления обществом, богатый выбор вариантов социальной идентификации — все это несомненно признаки развития человека, его индивидуальности, возросших степеней его раскованности, свободы и творчества. И в то же время, создав этот комфортный общественный мир, мир, обслуживающий человека, он обнаруживает, что нередко общество, его институты «оборачиваются» против него, подавляют его [1].

 

1 «Отличительная особенность нашего кризиса — перемена в отношении человека к вещам и связям, созданным его трудом или при его косвенном участии. Эту особенность можно бы определить как отторжение человека от его творении. Человек отныне не может совладать с миром, который есть создание его рук. Этот мир сильнее своего творца, он обособился от него и встал к нему в отношение элементарной независимости...

 

Так человек оказался перед страшной реальностью, смысл которой в том, что творец демонов перестал быть их господином. Вопрос о природе этой человеческой силы — бессилия вырастает в вопрос о сущности человека — на сей раз в новом, сугубо практическом смысле» (Бубер М. Проблема чсловека//Я и Ты. М., 1993. С. 112-113).

 

Так что не только гармонией и развитием человека в его взаимосвязи с обществом примечателен XX в., но и глубокими явлениями дисгармонии, проявлениями одиночества, слабости, беззащитности его в этом мире [1].

 

1 Недавно умерший поэт Владимир Соловьев писал:

 

Я устал от двадцатого века,

от его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

я давно уже нс-че-ло-век.

 

См.: Приставкин А. И никаких разговоров о правах//Московские новости. 1997. № 47. С. 7.

 

Чем же был в целом XX в. для человека в его сложном взаимодействии с обществом? Был ли он антропологическим триумфом или, напротив, антропологической катастрофой? Думается, однозначно на этот вопрос ответить нельзя, ибо в принципе в истории человечества не бывает ни чистых антропологических триумфов, ни чистых антропологических провалов. Эволюция взаимоотношений человека и общества в XX в. как и всегда, представляла собой очень сложный, многоплановый, противоречивый процесс, в котором наличествовали как глубинные прорывы к человеческой свободе, так и существенные потери. И все же XX в. в многовековой истории взаимосвязи человека и общества весьма примечателен. Пожалуй, в этом веке, больше, чем когда бы то ни было прежде, наблюдались огромные перепады, включающие в себя как взлеты человека в его взаимосвязи с обществом, так и его глубинные падения.

 

Все это свидетельствует о том, что XX в. ознаменовался резким ростом социально-антропологической напряженности, т.е. обострением отношений «человек—общество» в самых различных областях. Пожалуй, ни в одном из предшествующих веков острота отношений человека, обретающего и осознающего свою самоценность, с обществом, своеобразные моменты оппозиционности, полярности этих отношений не проявлялись в столь острых, разнообразных, явных, наглядных формах.

 

Эта возросшая напряженность, открытость, наглядность позволяет, может быть, четче, чем когда-либо прежде, определить основной вектор в развитии их взаимоотношений.

 

Конечно, XX в. дал немало примеров «давящего» воздействия общества, своеобразных «поражений» человека в его общественной жизни. И тем не менее история XX в. наглядно выявила, что несмотря на всю остроту и напряженность противостояния в конечном счете именно человеческие интересы и ценности побеждают и вся совокупность общественных установлений рано или поздно подчиняет свою эволюцию, свое функционирование его интересам. И весь смысл исторического процесса заключается в том, что через все зигзаги, отступления и поражения человек укрепляет свои позиции, свое влияние в обществе, а гуманистические ориентации в конечном счете являются преобладающими.

 

Россия как узловой пункт социально-антропологической напряженности XX века. Для понимания некоторых черт соотношения человека и общества в России XX в. необходимо рассматривать ее в исторической целостности, включая сюда и революционный старт начала века, и десятилетия господства партийно-государственного абсолютизма и фундаментальные перемены 80—90-х гг.

 

Эволюция России в XX в. как бы обрамлена двумя вехами всемирно-исторического масштаба. Первая веха — это революция 1917 г., вторая — преображение России 80—90-х гг. Как мы полагаем, эти вехи позволяют подметить в эволюции определенный, относительно завершенный цикл, известный в теории диалектики как закон отрицания отрицания. Если революцию 1917 г. можно характеризовать как первое отрицание дореволюционных форм жизни, то события 80-90-х гг. явились своего рода отрицанием отрицания, включающим в себя как поиск новых форм жизни, так и определенное возвращение к ранее отрицаемым формам. Какая-то странная прихоть мировой истории выразилась в том, что такая достаточно условная временная характеристика, как XX в., оказалась для России вместилищем определенного логически и социально-исторически завершенного цикла развития, хронологическая целостность времени совпала с социально-исторической целостностью истории России.

 

В XX в. перед российским обществом — с точки зрения развития человека — стояли как бы две задачи. Одна задача — это разрешение глубоких социально-экономических и социально-политических противоречий, ликвидация неравноправного положения российских крестьян, пролетариев, избавление от унижающего их положения, ликвидация различных форм эксплуатации. Вторая задача — это освобождение российского человека в целом: и рабочего, и крестьянина, и интеллигента, и предпринимателя, и дворянина, одним словом всех — от вековых традиций зависимости, порабощения общественными порядками. Иначе говоря, вторая задача — это задача развития российского человека, его подъема на более высокую ступень самореализации, гражданственно-индивидуального самосознания, на более высокую ступень самооценки себя именно как всеобшеиндивидуального субъекта, как личности, индивида.

 

Как мы полагаем, этот человечески-глубинный смысл в эволюции России не всегда оценивается в должной мере. Внимание обычно фокусируется на классовой поляризации населения России, на социально-классовых противоречиях. Но мы хотели бы подчеркнуть, что останавливаться на констатации только этого пласта было бы неправильно. Нужно видеть, что за классовыми противоречиями и задачами имелось и другое противоречие, связанное с универсальной проблемой развития человека, становления его как индивида, активного субъекта своей общественной жизни. Именно этот пласт человеческой жизни, его противоречия, на наш взгляд, явились универсально-основополагающими, но философски исследовались значительно меньше.

 

Как бы ни оценивать революции начала XX в., роль в их возникновении различных политических сил и течений, ясно одно — в фундаменте этих преобразований лежат действительные интересы, потребности освобождения и развития человека в России. Определенные социально-экономические условия, устаревшие формы общественной жизни сдерживали возможности его развития, закрепляли социальное неравенство, рождали чувство приниженности, неравноправия, ограниченных возможностей самореализации, желание изменить существующие условия жизни ради собственного раскрепощения и лучших условий своей жизни. Аккумулируясь и нарастая, эти стремления, чувства многих людей и выплеснулись в революционных проявлениях 1905 и 1917 гг.

 

Куда конкретно направилась эта энергия социального протеста, какие формы общественной жизни с достаточными и без достаточных оснований она принялась разрушать, какой образ желаемого нового человека она взяла на вооружение, какой политической силе позволила себя обуздать и возглавить, каким идеям будущего устройства поверила — это вопросы, ответы на которые в значительной степени объясняют зигзаги и противоречия последующего развития России. Но, думается, они не отменяют фундаментального факта: преобразования в России начала века развернулись на почве реального и обоснованного стремления людей избавиться от порабощения и несвободы и построить общество, более достойное человека. Иначе говоря, человек, его интересы лежали в основе того поворота, который свершила Россия в начале века.

 

В результате революционных перемен в России установился общественный строй, который называл себя социалистическим и который мы характеризуем как партийно-государственный абсолютизм. Социально-антропологические последствия установления этого строя крайне противоречивы. С одной стороны, миллионы людей — бывших «господствующих» классов — были изначально противопоставлены новому обществу. С другой — бесспорно, что миллионы людей из числа трудящихся в условиях этого строя избавились от старых форм порабощения, социального неравноправия, обрели новые социальные гарантии, новую социально-идеологическую идентификацию, новое самоощущение своей ценности. С одной стороны, общество партийно-государственного абсолютизма провозглашало верховенство прав, свобод человека, брало на себя социально-экономические функции обеспечения его существования, жизнедеятельности, с другой — произошло «оборачивание» общественных институтов от гуманистических деклараций в сторону безусловного приоритета собственных интересов и пренебрежения и подавления возможностей и интересов остальных людей. Если же учесть склонность данной системы к насилию, ее беспощадность к своим врагам, идеологическую нетерпимость, пренебрежение нравственно-гуманистическими ценностями, то нетрудно представить, в каком реально несвободном положении очутился человек в этом обществе.

 

Таким образом, в обществе не произошло коренного разрешения глубинных противоречий российского человека и форм общественной жизни. Избавившись от старых противоречий, обретя в новом обществе некоторые новые грани своего развития, российский человек тем не менее попал под еще более жесткий, чем прежде, диктат общества.

 

Финиш XX в. ознаменовался глубинным поворотом в судьбе России и, по существу, во всех бывших, называвших себя социалистическими, государствах. Можно и нужно с разных позиций оценивать причины перестройки и постперестройки и краха определенной формы общественной жизни. Верно то, что Россия и другие страны отставали по темпам экономического развития не только от западного, но и восточного мира, верно то, что они не смогли по-настоящему использовать возможности НТР, технологических, компьютерных революций, верно то, что государственные формы жизни находились в состоянии глубокой стагнации. Все это так, и все это в определенной мере объясняет тот кризис и тот поворот, который осуществляется в 80—90-е гг. в России и странах, разделивших ее судьбу. Но, думается, что все же самым главным импульсом, обусловившим столь радикальный отказ от прошлого, было неприятие природы прежнего режима. Ущемленность и бесправие человека в рамках этого режима привели к своеобразному ценностному сдвигу в мировосприятии людей, когда ограничение свободы стало особо нетерпимым, а она сама заняла одно из первых мест в иерархии человеческих ценностей. Как писал В. Гроссман: «С магической очевидностью определился святой закон жизни: свобода человека превыше всего, в мире нет цели, ради которой можно принести в жертву свободу человека» [1].

 

1 Гроссман В. Все течет//Октябрь. 1989. № 6. С. 91.

 

Во имя этой свободы и был отвергнут старый режим.

 

Точно так же и в современных поисках ориентиров и ценностей будущего развития России играли и играют роль различные факторы: стремление обеспечить эффективное развитие экономики, преодолеть ее закатный характер, добиться расширения демократии, свободомыслия и т.д. Но в основе поисков оптимальных направлений все же лежит и более глубинная детерминанта: стремление построить такое общество, где интересы человека, его свобода творчества имели бы куда большее значение, чем прежде. Таким образом, эволюция взаимосвязи российского человека и российского общества в XX в. исключительно сложна, противоречива. В эту эволюцию вместились самые разные состояния российского человека, самые разные — зачастую парадоксально разные — грани его отношения с обществом, его институтами. Здесь налицо высочайшая социальная активность российского человека и глубочайшая пассивность; непримиримость в отстаивании своих идеалов и податливость любым требованиям общественных институтов; способность напрямую влиять на судьбы общества и готовность подчиниться самому мелкому чиновнику; героизм в экстремально-общественных ситуациях и ничтожество в делах повседневных; самое тесное слияние с институтами общества и самое тотальное отчуждение.

 

Развитие всей мировой цивилизации в XX в. прошло под знаком самоутверждения человека в его взаимоотношении с обществом, его институтами. Разными путями, средствами, терпя поражения и добиваясь побед, человек XX в. все больше освобождался от давления разных общественных форм, все больше превращал их в средства своего самоутверждения, развития. Эта же тенденция характерна и для России.

 

Если сопоставить свободо-устремленный выбор российского человека в начале века, советское бытие — прозрение и угнетение, которое он вынес и пережил, — его новый выбор конца XX в., связанный с отбрасыванием тоталитаризма и устремлением к обеспечению условий жизни, способствующих развитию гражданских свобод и самоутверждению человека, то становится очевидным, что основной вектор эволюции России в XX в. — это путь к человеку. Пройдя через многие испытания, впадая в самые парадоксальные крайности, заплатив неимоверно высокую цену, Россия шла и идет к дальнейшему пониманию того, что нет выше ценности, чем ценность человека, что в вечном диалоге-споре человека и общества приоритет должен принадлежать человеку. Вот эта объективная устремленность к такому итогу и объединяет эволюцию России с эволюцией всей мировой цивилизации XX в., развитие российского человека с развитием человека как западной, так и традиционной восточной цивилизации.

 

В то же время следует подчеркнуть, что социально-антропологическая эволюция России имеет ряд особенностей. Здесь все социально-антропологические коллизии как бы укрупнены, до предела радикализированы. Д.С. Лихачев отличал склонность к крайностям в российском характере. «Одна черта, замеченная давно, — писал он, — действительно составляет несчастье русских — это все время доходить до крайностей, до пределов возможного. Эту черту доведения всего до границ возможного и при этом в кратчайшие сроки можно заметить в России во всем» [1]. Эта тяга к крайностям наглядно проявлялась и во взаимоотношениях человека и общества в XX в. Если западные философы писали о репрессивности общества, о беззащитности человека, то в России эта репрессивность проявилась в самых массовых и беспощадных сторонах, а беззащитность человека была абсолютной.

 

1 Лихачев Д.С. О национальном характере русских//Вопросы философии. 1990. № 4. С. 4-5.

 

Мы писали, что в истории XX в. было немало примеров «оборачивания» общественных институтов против человека. Однако же, на наш взгляд, самые глубинные и масштабные формы такого «оборачивания» связаны с эволюцией стран, где господствовал партийно-государственный абсолютизм, прежде всего с Россией. Если в демократически-цивилизованных странах это были определенные тенденции, которые как-то амортизировались общественно-демократическими формами общества, то в советской России это «оборачивание» ничем не амортизировалось и ему ничего не противостояло. Если в демократически-цивилизованных странах эти тенденции «оборачивания» проявлялись преимущественно в какой-то одной или нескольких областях, то в советской России они носили тотальный характер, Здесь ситуация сложилась таким образом, что на определенных этапах не тот или иной общественный институт противостоял конкретному человеку, а как бы само общество в целом «ощетинилось» против человеческой индивидуальности. Россия превратилась в ту территорию мировой истории XX в., на которой общее противоречие человека и общества, противоречие, как бы разлитое во всей мировой истории, проявилось в самой острой форме. Думается, такой противоречивости, парадоксальности, наполненности самыми разными зигзагами, перепадами не знает эволюция человека и общества ни в одной другой стране в XX в. Россия в этом отношении уникальна. И тем не менее эта эволюция не отгорожена от общей эволюции человека и общества во всем остальном мире.

 

Может быть, Россия XX в. с ее отступлениями к тоталитаризму, которые, казалось бы, не оставляли никаких шансов вновь вернуться к приоритету человеческих ценностей, тем не менее последующим поворотом к ним нагляднее, чем история любой другой страны, свидетельствует о глубинности гуманистических ориентации общества, о неотвратимости приоритета человека в любых метаморфозах общественного развития.

 

Если XX в. является веком социально-антропологической напряженности, то это определение с полным правом относится к России. Более того, оно относится к ней, пожалуй, с наибольшим основанием. Как мы полагаем, Россия XX в. может быть охарактеризована как квинтэссенция, своего рода узловая точка мировой социально-антропологической напряженности.