Гай Оукс ПРЯМОЙ РАЗГОВОР ОБ ЭКСЦЕНТРИЧНОЙ ТЕОРИИ*

Сплошь эксцентричное

Для постмодернистского движения на нынешней ста­дии его эволюции более всего характерно культивирова­ние необычных форм интеллектуализма. Один из наибо­лее колоритных и свежих продуктов его развития — это «эксцентричная теория», недавно воспетая в дискуссии на страницах журнала «Sociological Theory»[22]**.

* Oakes G. Straight thinking about queer theory.

** Благодарю Бердетт Гарднер за замечания к первому варианту дан­ной статьи.

Социальные теории всегда паразитировали на филосо­фии. Об их зависимости от влиятельных направлений ака­демической философии соответствующей эпохи свидетель­ствует, например, тот факт, что Маркс многим обязан Геге­лю, а неокантианское движение оказало сильное влияние на Г. Зиммеля, Э. Дюркгейма и М. Вебера. Следует также упомянуть взаимоотношения американского прагматизма и Чикагской социологической школы, попытки в рамках ведущих направлений социальной теории удовлетворить су­ровым требованиям логического позитивизма, а также свя­зи между критической социальной теорией и европейской неомарксистской философией. Эксцентричная теория — продукт вульгаризации совсем недавнего европейского (пре­имущественно французского) постфилософского критициз­ма, в основном, произведенный американскими академи­ческими защитниками антигетеросексуальной (т. е. противниками разнополой) политики в самоопределении, или идентификации индивида*.

Эксцентричные теоретики изображают свой проект как сознательную и бескомпромиссную программу теоретичес­кой критики, или трансгрессии**. С пылом молодого Марк­са лево гегельянского периода эксцентричная теория пропо­ведует беспощадную критику всего существующего. «Экс­центричность, — говорят нам, — это всеобъемлющая иден­тичность, которая бросает вызов и сопротивляется окосте­нению частных определений человеческой индивидуальнос­ти и категорий познания» [11, 243], а эксцентричная тео­рия подразумевает «теоретическую чувствительность к про­блематике трансгрессии или вечного мятежа» [17, 173]. Цель эксцентричной теории — предпринять «массирован­ное нарушение границ всех условных категорий познания и способов анализа» [19, 182]. «Переступательный» порыв эксцентричной теории с особой страстью обрушивается на принятую таксономию сексуальности, строящуюся вокруг противоположения гетеро- и гомосексуального — полярнос­ти, само существование которой эксцентричные теоретики приписывают нахальной самонадеянности XIX в. Отсюда их обязательства «расстроить гетеросексуальную гегемо­нию», «сдвигая с привычного места гетерооексуальность, гомосексуальность и отношения между ними» [15, 230].

* Участники симпозиума, кажется, особенно благосклонны к следую­щим авторам: [2; 14; 3; 10; 13]. Лайза Дагген характеризует Седжуик — весело, но также и совершенно серьезно — как «Джуди Гарленд» гомосексуальных исследований (см.: [4, 24]).

** В данном случае «трансгрессию» можно истолковать как «систе­матическое переступание границ». — Прим. перев.

Оспаривая устойчивые на вид категории, эксцентрич­ные теоретики применяют свое оружие не только против господствующей гетеросексуальности, но и против лесби-янства и мужской гомосексуальности. Фактически эксцент­ричная теория нападает на существующий «режим сексу­альности как таковой» [17, 174]. Ее приверженцы утверж­дают, что конечный принцип, на который этот режим опи­рается, — это исчерпывающая бинарная оппозиция гомо­сексуальности и гетеросексуальности. И потому в итоге и  универсализация эксцентричности», и построение эксцен­тричной теории зависят от того, удастся ли оспорить пред­положение, что эта дихотомия дает достаточное основа­ние для объяснения сексуальности.

Вероятно из-за иконоборческого рвения эксцентричных теоретиков, горячо убежденных в своей причастности к героическому штурму цитадели гетеросексуальности, у них возникают фантазии, свойственные герметическим сектам посвященных: иллюзии относительно своей оригинальнос­ти и отваги — будто бы ими сказано новое слово, которого никто прежде не произносил, и раскрыто нечто остающе­еся скрытым от непосвященных. Эту веру в теоретичес­кую оригинальность эксцентричного воображения можно поддерживать, только практикуя подозрительные «умол­чания» о классических социологических подходах к ана­лизу модерна. По-видимому, эксцентрическим теоретикам понадобится еще и обвинять авторов таких подходов в невежестве или предрассудках, помешавших им адекват­но исследовать, как сформировалась современная концеп­туализация и организация сексуальности, где аналитики приписывают привилегированный статус собственному биологическому (sex) и социокультурному (gender) полу. Заявления, будто социологические классики молчат о поле и тендере, будто они «никогда не рассматривали социаль­ное формирование современного порядка регуляции тела и сексуальности» [17, 167], безусловно ложны. Например, Георг Зиммель, ни разу не упомянутый ни участниками симпозиума, ни их излюбленными авторами, пространно, систематически и на протяжении всей карьеры писал о немецком женском движении своего времени, социальном производстве альтернативных кодов и концепций жен­ственности, мужественности и эротизма, а также о теори­ях формирования половой идентичности, называемых те­перь «эссенциализмом» и «конструктивизмом» (см. следу­ющие работы Зиммеля [20]*).

* Некоторые из этих материалов стали доступны десять лет назад на английском языке (ел.: [21]).

Абсолютной убежденностью в правоте воображаемого этически просвещенного авангарда, атакующего морально обанкротившуюся ортодоксию, можно объяснить и курь­езную предрасположенность эксцентричных теоретиков хвалить друг друга за «смелость» [17, 174; 9, 203; 13, IX— X], судя по всему — без малейшей иронии. Эксцентрич­ные теоретики вращаются в кругу самых престижных аме­риканских институтов высшего образования, включая Ам-херст, Корнелл, Дьюк, университеты Джонса Хопкинса и Уэсли, Принстон и Йель. Их исследования публикуют веду­щие журналы и академические издания и поддерживают такие организации, как «Американский совет научных об­ществ», «Институт высших исследований» и «Фонд Гуг-генхейма». Вероятно эти триумфы в устройстве карьеры должны оставлять всех не столь щедро взысканных инс­титуционной благодатью с открытым ртом от восхищения, удивления и зависти. Несмотря на приличные ассигнова­ния на преподавание, интерес студентов, поощрительное отношение коллег и щедрое финансирование отпусков на разные внеучебные путешествия и исследования, эксцент­ричные теоретики упорно подчеркивают «риск», которо­му они подвергаются. Такое нагнетание псевдоопасностей, видимо, только и возможно на почве экстравагантного эти­ческого нарциссизма или колоссального самообмана.

Философский молот, которым размахивает эксцентрич­ная теория, угрожая деструкцией принятым сексуальным таксономиям, — это радикальное истолкование доктрины социального конструктивизма. Оно заключается в том, что социальная реальность не является неким ансамблем объек­тов, существующих независимо от человеческих намере­ний, целей и интересов. Социальный мир надо понимать как артефакт, сконструированный или конституирован­ный в процессе дискурсов и практик, продуцирующих со­циальные категории и таксономии. Поскольку социальные категории суть продукты человеческой деятельности, их можно считать просто «изобретениями». Социальные кате­гории всегда искусствены и ни одна из них не обладает привилегией на окончательную «подлинность» или обще­значимость. Все они контингентны*, произвольны, под­вижны и неустойчивы, «постоянно открыты и оспоримы». Фактически нам говорят, что дестабилизация социальных категорий влечет за собой не только их произвольность и текучесть, но и их внутреннюю несовместимость, взаимо­противоречивость. Так как выбор среди социальных кате­горий нельзя обосновать логически или эмпирически, он Должен быть понят как «прагматическое» решение, осно­ванное на соображениях «ситуационного преимущества, политического выигрыша и концептуальной полезности» [17, 173; 11, 241, 243]**.

* То есть способны быть замененными и другими. — Прим. перев.

** О роли социального конструктивизма в эксцентричной теории см.: [7; 8; 12]. Стивен Эпстайн, один из участников симпозиума, организован­ного журналом «Sociological Theory», утверждает в другом месте: «Поскольку существует логически когерентный теоретический взгляд на гомосексу­альность именно как на гомосексуальность, он превращается в конструк­тивизм» (см.: [6, 13п]). О радикализации коструктивистской концепции социальной реальности см.: [16].

Если же «все культуры исторически контингентны и придуманы» и если социальный мир с определяющими его категориями пребывает в вечном движении, тогда то же самое должно быть верным и для сексуальных категорий и таксономии. Поэтому дестабилизация социального зна­ния вдобавок ко всему прочему «проблематизирует гете­росексуальную точку отсчета», подвергая сомнению и ге-теросексуальность как всеобщую норму, и общезначимость дихотомии гетеросексуальное/гомосексуальное [19, 185; 11,241].

Вопреки навязчивым повторам своих утверждений об искусственности, контингентности и нестабильности соци­альных категорий, эксцентричные теоретики настаивают на уникальном концептуальном статусе сексуальности и наивысшей важности пола как главного ключа к социаль­ной идентичности. Даже если «все культуры конструиру­ются» и значения устанавливаются как результат «веч­ных притирок» социальных категорий друг к другу, «сек­суальность и культура и далее будут центральными соци­альными темами». Отсюда следует, что категория сексу­альности удержится «на переднем плане социальной тео­рии» [11, 245].

Нижеследующий анализ сосредоточен на нескольких догматах эксцентричной теории: доктрине радикального конструктивизма; концепции социальной идентичности; принципе трансгрессии и эксцентричной концепции куль­туры.

Парадоксы радикального конструктивизма

Эксцентричная теория утверждает, что все социальные категории и концептуальные схемы суть социальные конст­рукты, произвольные измышления, не имеющие никакой обязывающей достоверности. Разумеется, радикальным конструктивизмом можно назвать также и концептуаль­ную схему, придуманную социальными теоретиками, которые отвергают эмпирицистскую и реалистскую эпистемо-логию. Но если радикальный конструктивизм признает лишь чистые социальные конструкты, он не может притя­зать на какую-либо общезначимость. А это значит, что нет разумных оснований для предпочтения радикального конт-руктивизма любым другим способам анализа социальной реальности, включая и те, с которыми он несовместим. Радикальный конструктивизм, этот философский молот эксцентричной теории, рассыпается в пыль при попытке им воспользоваться.

Своим радикальным конструктивизмом эксцентричные теоретики намерены подорвать легитимность определен­ных «гегемонистских» категорий и дихотомий (вроде гете-росексуальности и бинарной оппозиции «гетеросексуаль­ное/гомосексуальное»), попросту доказав, что они явля­ются социальными конструктами. Но похоже, что эти тео­ретики недооценивают саморазрушительную силу собствен­ной аргументации. По той же логике, наряду со всеми про­чими социальными конструктами, лишается всякой дос­товерности и сам радикальный конструктивизм. Положе­ние эксцентричной теории здесь безвыходное. Из посылок радикального конструктивизма следует, что он сам всего лишь социальный конструкт, после чего рушится его обще­значимость и база эксцентричной теории.

Радикальный конструктивизм порождает также беско­нечный регресс. Он предполагает, что данная социальная категория, например «гетеросексуальность», социально сконструирована из определенных практик и дискурсов. Эти практики и дискурсы, в свою очередь, социально скон­струированы из других практик и дискурсов, которые сами сконструированы и т. д. Гетеросексуальность, практики и дискурсы, на которые она опирается, а также более отда­ленные практики и дискурсы как основа первых — все это разоблачается как произвольные изобретения простым указанием на их социальную сконструированность. В прин­ципе эта цепь доказательств бесконечна. Она либо уводит в дурную бесконечность, подрывая в этом попятном дви­жении значимость каждой очередной категории, либо про­извольно обрывает его, приписывая некую несоциально обусловленную значимость особо предпочитаемой катего­рии, которая становится эпистемологическим неподвиж­ным двигателем. Однако такое произвольное решение несовместимо с радикальным конструктивизмом. Вышеупо­мянутый регресс фатален для него, ибо и этот способ рас­суждения не может уйти от судьбы любой другой концеп­туальной схемы. Он построен из социальных практик и дискурсов, которые также построены из других социаль­ных практик и дискурсов, имеющих тот же гносеологиче­ский статус. Регресс к какой-то общезначимой практике или дискурсу, которые смогли бы обеспечить достаточную обоснованность радикальному конструктивизму, не может иметь успеха, так как, согласно самой же этой доктрине, такой практики или дискурса не существует. Поэтому ра­дикальный конструктивизм может избежать подобного регресса и провозгласить свою общезначимость (тем самым отделяя себя от всех других концептуальных схем и осво­бождая себя от последствий собственных посылок), толь­ко если он решится противоречить самому себе. Выход не слишком удачный. Радикальный социальный конструк­тивизм либо порождает бесконечный регресс, отрицающий его притязания на общезначимость, либо, дабы пресечь эту нескончаемую редукцию, соглашается на противоречие самому себе.

Наконец, радикальный конструктивизм рефлексивно наносит удар по собственным притязаниям не только на общезначимость, но и на простую понятность. Если значи­мость всех социальных категорий подрывается указанием на то, что они социально сконструированы, то это распро­страняется и на категории, существенные для описаний строения общества, такие как понятия социального дейст­вия, социального смысла и социальных отношений. Если эти понятия лишить значимости, то понятие общества нель­зя будет даже членораздельно выразить. В таком случае радикальный конструктивизм, который возможен лишь на базе какого-то понятия общества, недоступен разумно­му пониманию. В результате эта доктрина подрывает собст­венную логическую согласованность.

Парадоксы эксцентричной теории

Эксцентричные теоретики описывают свой проект на объективистском языке эпистемологического реализма, пы­таясь тем самым охранить эксцентричную теорию от разрушительных следствии радикального конструктивизма. С одной стороны, эксцентричная теория проявляет особое нерасположение к бинарным оппозициям и, по-видимому, осуждает их все скопом, отдавая на расправу неумолимой логике радикального конструктивизма. С другой стороны, очевидно, что эксцентричная теория, в свою очередь, воз­можна лишь на базе оппозиций «эксцентричное/прямое» или «эксцентричное/ конвенциональное». Без этих или рав­ноценных дихотомий эксцентричная теория не имела бы никакой опоры, чтобы начать свою атаку против обще­принятой мудрости, и никаких позиций, с которых мож­но критиковать условные категории и переступать прави­ла. Без какого-то эпистемологически привилегированного различения, на основе которого формируется понятие экс­центричности, соответствующая теория была бы невозмож­на [3, XV—XIX]. Эта теория вынуждена оберегать «уни­версализм эксцентричности» и предпосылки, на которые он опирается (включая центральное теоретическое поло­жение категории сексуальности), от понятийного опусто­шения, производимого радикальным конструктивизмом. Короче говоря, эксцентричная теория проявляет пламен­ный энтузиазм, характеризуя на языке радикального кон­структивизма все позиции, кроме одной. И эта одна пози­ция, конечно, та, которую она занимает сама.

Переиначив остроту Шопенгауэра, скажем, что ради­кальный конструктивизм — это не такси, из которого каж­дый может выйти, когда заблагорассудится. Цена, кото­рую эксцентричная теория платит за свое освобождение из-под власти радикального конструктивизма, — непосле­довательность. Из-за этой внутренней непоследовательно­сти эксцентричная теория не в состоянии дать связный от­чет о самой себе. Как могут эксцентричные теоретики избе­жать противоречия самим себе? Только оставаясь верны­ми своим предпосылкам. Эксцентрики обязаны допускать, что бинарная оппозиция «эксцентричное/прямое» и поня­тие сексуальности — это просто социальные конструкты. То же самое верно для всех теоретических посылок экс­центричной теории, для понятий, используемых при по­строении этих посылок, и для критериев истинности и зна­чимости, на которых основаны и ее посылки и понятия. Если строго следовать конструктивной логике и приме­нять ее к самой эксцентричной теории, тогда проект такой теории предстанет всего лишь еще одним произволь­ным социальным изобретением. С логической точки зре­ния он имеет такой же непоследовательный теоретичес­кий статус как и все остальные позиции, отвергаемые эк­сцентриками. Результат? Эксцентричная теория оказыва­ется либо самопротиворечивой, либо рефлексивно само­убийственной.

Парадокс идентичности

Чтобы свергнуть гегемонию гетеросексуальной идентич­ности в модернистской нормативной системе сексуальнос­ти, представители эксцентричной теории используют ору­жие радикального конструктивизма и предпринимают гене­ральное наступление против самого понятия социальной идентичности. Следуя логике радикального конструктивиз­ма, они утверждают, что любая идентификация искусст­венна произвольна, непостоянна и самопротиворечива. Од­нако это мнимо универсальное развенчание понятия иден­тификации подрывает также идентичность самой эксцент­ричности и эксцентричного теоретика. Можно привести правдоподобные доводы в пользу того, что эксцентричная теория на ее теперешней программной и «прагматической» стадии служит, в основном, средством выделения, легити­мации и навязывания идентичности эксцентричного теоре­тика. Это предположение способно объяснить примечатель­ную склонность таких теоретиков к автобиографическим отступлениям и исповедальным примечаниям в их доста­точно компактных, в остальном, теоретических писаниях. Эти личные добавки, как правило, затрагивают темы «Что я такое и как я вступил на этот путь» или «Во что я верю и почему это так важно» (см.: [19, 179 п2; 13, 54—63; 18])*

* Сидман признается в своей приверженности к «постмодерну», «праг­матическим, оправдательным стратегиям, которые подчеркивают прак­тический и риторический характер социального дискурса», а также при­бегают к «генеалогиям, историческому деконструктивистскому анализу и социальным повествованиям местных рассказчиков», не задерживаясь ни для объяснений, зачем введены эти разнообразные элементы, ни для разбора их логической совместимости, по отдельности или в совокупнос­ти (см.: [18, 142 п58]). Если суть этого сидмановского исповедания веры в произнесении ритуальных заклинаний, по которым члены секты опозна­ют друг друга, тогда вопросы логической согласованности и совместимос­ти, необходимые при заявлении любой интеллектуально защитимой пози­ции, здесь, конечно, неуместны.

Но если всякая идентификация — это просто произволь­ный конструкт, почему мы должны всерьез воспринимать эксцентричную теорию и ее страдальцев?

На основании посылок самой эксцентричной теории, эксцентричный теоретик должен бы выглядеть как истори­чески контингентная, но очень свойственная концу XX в. разновидность экономически привилегированного и празд­ного интеллектуала, посвятившего себя профессионально­му самоутверждению, поискам безопасности и престижа. Из-за преходящего и переменчивого характера всякой чело­веческой идентификации эксцентричные теоретики исчез­нут, когда сойдут на нет удовлетворяющие их историчес­кие условия существования. Эксцентричный тезис о само­противоречивости идентичностей (нацеленный на изничто­жение конвенциональных половых идентичностей, осно­ванных на дихотомии «гетеросексуальное/гомосексуаль­ное») влечет даже более разрушительные последствия, чем названное выше. С таких позиций невозможно никакое по­следовательно проведенное понятие социальной идентич­ности, потому, что любое такое понятие будет противоре­чить самому себе. Этот тезис разрушает социальную иден­тичность эксцентричного и само понятие эксцентричности, на котором держится проект эксцентричной теории.

Парадокс трансгрессии

Главное критическое устремление эксцентричной тео­рии — трансгрессия как беспощадная война со всеми со­циологическими категориями. Этот принцип влечет само­разрушительные последствия для программы эксцентрич­ной теории. Атакуя все социологические категории, экс­центрическая теория неосторожно поражает и себя. По­добно теории Л. Троцкого о перманентной революции экс­центричная теория перманентного теоретического бунта самоубийственна в этой своей оргии многократного унич­тожения всего без разбора. Например, ее представители отрицают положение, согласно которому сексуальность не­обходимо организована вокруг дихотомии «гетеросексуаль­ное/гомосексуальное». Они даже бросают вызов «режиму» сексуальности. Обе атаки предпринимаются от имени «все­общей эксцентричности». Но она в эксцентричной теории имеет статус социологической категории — аксиоматической социологической категории par excellence. И, следова­тельно, «всеобщая эксцентричность» тоже становится жер­твой всеобщего разорения, которым грозит социологии принцип трансгрессии.

Эксцентричная теория пускается в критику социологи­ческих категорий, чтобы лишить силы господствующие сексуальные таксономии. Из-за универсальных претензий этой критики она распространяется и на эксцентричную теорию. Поэтому, если воспринимать эту теорию серьез­но, ее собственный принцип трансгрессии, дестабилизи­руя категории, обесценивает и саму теорию. В самом деле, если все социальные категории находятся в постоянном движении и не могут претендовать на общезначимость, то это же будет верным и для категорий, устанавливающих принцип трансгрессии. И опять эксцентричные теоретики поставлены здесь перед выбором между отречением от соб­ственных предпосылок или принятием их самоубийствен­ных следствий. Подобно философской доктрине радикаль­ного скептицизма, ставящей под сомнение все суждения, эксцентричная теория опровергает себя и тем самым не в состоянии породить никаких значимых критических по­следствий.

Парадокс эксцентричной культуры

Эксцентричная теория представляет культуру как изоб­ретение. Все культурные артефакты суть исторически спе­цифичные и произвольные продукты человеческой деятель­ности, ни один из которых не может притязать на обще­значимость. По духу этой теории культуры каждая посыл­ка эксцентричной теории осуждена на произвольность и познавательную бессвязность чистой выдумки. Радикаль­ный конструктивизм, доктрина социальной идентичности, устанавливаемой путем «переговоров», и принцип транс­грессии — все это культурные изобретения, результаты осо­бенных исторических условий, воздействующих на конк­ретных проводников эксцентричности. Как следствие, их притязания на общезначимость не более весомы, чем при­тязания отрицаемых ими позиций.

Так как сама эксцентричная теория культуры — тоже изобретение, она обесценивается подобной логикой рас­суждения. Если культурные артефакты суть простые фабрикации, которым нельзя приписывать никакой обще­значимости, тогда то же справедливо и для эксцентрич­ной теории культуры. Она, подобно всем другим положе­ниям эксцентричной теории, внутренне непоследователь­на и не может быть изложена без самоопровержения.

Предостережение и заключение

Эксцентричные теоретики не смогут разделаться с этой критикой, сетуя, что она мол выражена в «фаллоцентрической» логике господства, являющейся продуктом модер­нистской гетеросексуальной интеллектуальности, что она несоизмерима с логикой эксцентричной теории и т. п. Вы­шеприведенные аргументы представляют собой имманент­ную критику, поражающую эксцентричных теоретиков их же собственным оружием, которое они выковали для бит­вы с империей зла, созданной гетеросексуальной социаль­ной наукой. Разрабатывая лишь те предпосылки, которые извлечены из самой эксцентричной теории, мы атакуем ее согласно законам стратегии, установленным ее представи­телями для расправы со своими критиками. Эксцентрич­ные теоретики торжественно возвещают также о своих ожиданиях, что их будут воспринимать всерьез, и пыта­ются определенными аргументами обосновать эти ожида­ния. Данный очерк, заимствуя их теоретический инстру­ментарий, доказывает их полную несостоятельность.

Эксцентричную теорию губит то, что она нарушает не­кое правило, достаточно важное для всех социокультур-ных наук, чтобы заслуживать особого имени. Назовем его правилом теоретической рефлексивности и сформулируем так: любой теоретический принцип в социокультурных на­уках, претендующий на всеобщность, рефлексивен в том смысле, что он должен быть истинным и для самого себя. Такой принцип следует применять к нему самому, т. е. ре­ференты или объекты в сфере его действия должны вклю­чать сам этот принцип. Это правило основывается на том соображении, что всякое теоретическое утверждение в со­циокультурных науках, наделенное свойством неограни­ченной всеобщности, будет вынуждено ссылаться на самое себя. Поскольку социокультурные теории тоже суть социокультурные артефакты, то теория, притязающая на нео­граниченную всеобщность, должна обладать этим свойством самореферентности: объекты, охватываемые данной тео­рией, включают саму теорию. Именно в этом смысле ис­тинность такой теории зависит от ее рефлексивности. Пра­вило теоретической рефлексивности определяет источник саморазрушительных следствий эксцентричной теории. Так как ее посылки не могут ссылаться на самих себя, не по­рождая парадоксов, они не выдерживают проверки на реф­лексивность.

Без сомнения существует некая причина, оправдываю­щая «эксцентричную манеру теоретизирования». В прин­ципе, однако, она обязывает к практическому воплоще­нию не больше, чем причина, побуждающая делать тео­рию увечной, неполноценной или ослабленной. Возмож­ных направлений для развития социальной теории, хотя и не бесконечно много, но все-таки столько, что это поис­тине способно вызвать ужас. Вебер писал: «Жизнь в ее ир­рациональной действительности и содержащиеся в ней воз­можные значения неисчерпаемы...» [1, 413]. Что из этого следует? «Меняются мыслительные связи, в рамках кото­рых «исторический индивидуум» рассматривается и по­стигается научно. Отправные точки наук о культуре будут и в будущем меняться до тех пор, пока китайское окосте­нение духовной жизни не станет общим уделом людей и не отучит их задавать вопросы всегда одинаково неисчер­паемой жизни» [1, 383].

Применительно к любого рода создаваемой теории, како­вы бы ни были ее внетеоретические интересы и ее ценность в деле достижения каких-то политических целей, подтвер­ждения социальной идентичности или карьерного продви­жения, элементарный урок данного очерка гласит: теоре­тик должен располагать концептуальным аппаратом, кото­рый не рушится под тяжестью собственных противоречий.

ЛИТЕРАТУРА

Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

Butler J. Gender trouble. N.Y., 1990.

Doty A. Making things perfectly queer. Minneapolis, 1993.

Duggen L. Making it perfectly queer // Socialist Review. 1992. № 22.

Epstein S. A queer encounter: Sociology and the study of sexuality II Sociological Theory. 1994. № 12. P. 188—202.

Epstein S. Gay politics, ethnic identity: The limits of social constructio­nism // Socialist Review. 1987. Vol. 17. P. ‘l3n.

Greenberg D. The construction of homosexuality. Chicago, 1988.

Halperin D. One hundred years of homosexuality. N.Y., 1990.

Ingraham C. The heterosexual imaginary: Feminist sociology and theo­ries of gender // Sociological Theory. 1994. №>’l2. P. 203—219.

Inside/out / Ed. by Fuss D. N.Y., 1991.

IrvineJ. M. A place in the rainbow: Theorizing lesbian and gay culture // Socilogical Theory. 1994. No 12. P. 232—248.

Kitzinger C. Social construction of lesbianism. L., 1987.

Kosofsky-Sedgwick E. Epistemology of the closet. Berkley; Los Ange­les, 1990.

Lauretis T. de. Queer theory: Lesbian and gay sexualities // Differences. 1991. №3. P. Ш—XVIII.

Namaste K. The politics of inside/out: Queer theory, post-structuralism, and a sociological approach to sexuality // Sociologi-cal Theory. 1994. № 12. P. 220—231.

Pollner M. The reflexivity of constructionism and the construction of reflexivity // Constructionist controversies: Issues in social problem theory / Ed. by Gale Miller, James A. Holstein. N.Y., 1993.

Seidman S. Symposium: Queer theory/sociology (A dialogue) // Sociolo­gical Theory. 1994. № 12. P. 166—177.

Seidman S. Identity and politics in a «postmodern» gay culture: Some historical and conceptual notes // Fear of queer pla-net: queer politics and so­cial theory / Ed. by Michael Warner. Min-neapolis, 1993. P. 105—142.

Stein A., Plummer K. «I can’t even think straight»: «Queer» theory and the missing sexual revolution in sociology // Sociological Theory. 1994. № 12. P. 178—187.

Simmel G. Die Verwandtenehe // Georg Simmel: Aufsatze und Abhand-lungen, 1894 bis 1900 / Ed. by Heinz-Jurgen Dahme, David P. Frish by. Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 5. Frankfurt, 1992 [1894]. S. 9—36; Idem. Der Militarismus und die Stellung der Frauen // Ibid. S. 37—51; Idem. Der Frauenkongress und die Sozialdemokratie //Die Zukunft. 1896. Bd. 17. S. 80— 84; Idem. Die Rolle des Geldes in den Beziehungen der Geschlechter. Fragment aus einer «Philosophic des Geldes» // Georg Simmel: Aufsatze und Abhand­lungen, 1894 bis 1900 [1898]. S. 246—265; Idem. Philosophic der Geschle­chter. Fragmente 7 Georg Simmel: Aufsatze und Abhandlungen. 1901—1908 / Ed. by Alessandro Cavalli, Volkhard Krech. Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 8. Frankfurt. 1993 [1906]. S. 74—81; Idem. Die Frau und die Mode // Georg Simmel: Aufsatze und Abhandlungen, 1901—1908. [1908]. S. 344— 347; Idem. Das Relative und das Absolute im Geschlechterproblem •” Idem. Philosophische Kultur. Leipzig, 1911. S. 67—100; Idem. Die Koketterie // Ibid. S. 101 — 123; Idem. Weibliche Kultur // Ibid. S. 278—319; Idem. Uber die Liebe (Fragment) // Fragmente und Aufsatze aus dem Nachlass und Ve-roffentlichungen der letzten Jahre. Mimchen, 1923. S. 47—123; Idem. Der platonische und der moderne Eros // Ibid, S. 125—145.

Simmel G. On women, sexuality, and love / Translated by Guy Oakes. New Haven, 1984.

Sociological Theory. 1994. № 12. P. 166—248: [17; 19; 5; 9; 15; 11].

Из социологической классики

Сплошь эксцентричное

Для постмодернистского движения на нынешней ста­дии его эволюции более всего характерно культивирова­ние необычных форм интеллектуализма. Один из наибо­лее колоритных и свежих продуктов его развития — это «эксцентричная теория», недавно воспетая в дискуссии на страницах журнала «Sociological Theory»[22]**.

* Oakes G. Straight thinking about queer theory.

** Благодарю Бердетт Гарднер за замечания к первому варианту дан­ной статьи.

Социальные теории всегда паразитировали на филосо­фии. Об их зависимости от влиятельных направлений ака­демической философии соответствующей эпохи свидетель­ствует, например, тот факт, что Маркс многим обязан Геге­лю, а неокантианское движение оказало сильное влияние на Г. Зиммеля, Э. Дюркгейма и М. Вебера. Следует также упомянуть взаимоотношения американского прагматизма и Чикагской социологической школы, попытки в рамках ведущих направлений социальной теории удовлетворить су­ровым требованиям логического позитивизма, а также свя­зи между критической социальной теорией и европейской неомарксистской философией. Эксцентричная теория — продукт вульгаризации совсем недавнего европейского (пре­имущественно французского) постфилософского критициз­ма, в основном, произведенный американскими академи­ческими защитниками антигетеросексуальной (т. е. противниками разнополой) политики в самоопределении, или идентификации индивида*.

Эксцентричные теоретики изображают свой проект как сознательную и бескомпромиссную программу теоретичес­кой критики, или трансгрессии**. С пылом молодого Марк­са лево гегельянского периода эксцентричная теория пропо­ведует беспощадную критику всего существующего. «Экс­центричность, — говорят нам, — это всеобъемлющая иден­тичность, которая бросает вызов и сопротивляется окосте­нению частных определений человеческой индивидуальнос­ти и категорий познания» [11, 243], а эксцентричная тео­рия подразумевает «теоретическую чувствительность к про­блематике трансгрессии или вечного мятежа» [17, 173]. Цель эксцентричной теории — предпринять «массирован­ное нарушение границ всех условных категорий познания и способов анализа» [19, 182]. «Переступательный» порыв эксцентричной теории с особой страстью обрушивается на принятую таксономию сексуальности, строящуюся вокруг противоположения гетеро- и гомосексуального — полярнос­ти, само существование которой эксцентричные теоретики приписывают нахальной самонадеянности XIX в. Отсюда их обязательства «расстроить гетеросексуальную гегемо­нию», «сдвигая с привычного места гетерооексуальность, гомосексуальность и отношения между ними» [15, 230].

* Участники симпозиума, кажется, особенно благосклонны к следую­щим авторам: [2; 14; 3; 10; 13]. Лайза Дагген характеризует Седжуик — весело, но также и совершенно серьезно — как «Джуди Гарленд» гомосексуальных исследований (см.: [4, 24]).

** В данном случае «трансгрессию» можно истолковать как «систе­матическое переступание границ». — Прим. перев.

Оспаривая устойчивые на вид категории, эксцентрич­ные теоретики применяют свое оружие не только против господствующей гетеросексуальности, но и против лесби-янства и мужской гомосексуальности. Фактически эксцент­ричная теория нападает на существующий «режим сексу­альности как таковой» [17, 174]. Ее приверженцы утверж­дают, что конечный принцип, на который этот режим опи­рается, — это исчерпывающая бинарная оппозиция гомо­сексуальности и гетеросексуальности. И потому в итоге и  универсализация эксцентричности», и построение эксцен­тричной теории зависят от того, удастся ли оспорить пред­положение, что эта дихотомия дает достаточное основа­ние для объяснения сексуальности.

Вероятно из-за иконоборческого рвения эксцентричных теоретиков, горячо убежденных в своей причастности к героическому штурму цитадели гетеросексуальности, у них возникают фантазии, свойственные герметическим сектам посвященных: иллюзии относительно своей оригинальнос­ти и отваги — будто бы ими сказано новое слово, которого никто прежде не произносил, и раскрыто нечто остающе­еся скрытым от непосвященных. Эту веру в теоретичес­кую оригинальность эксцентричного воображения можно поддерживать, только практикуя подозрительные «умол­чания» о классических социологических подходах к ана­лизу модерна. По-видимому, эксцентрическим теоретикам понадобится еще и обвинять авторов таких подходов в невежестве или предрассудках, помешавших им адекват­но исследовать, как сформировалась современная концеп­туализация и организация сексуальности, где аналитики приписывают привилегированный статус собственному биологическому (sex) и социокультурному (gender) полу. Заявления, будто социологические классики молчат о поле и тендере, будто они «никогда не рассматривали социаль­ное формирование современного порядка регуляции тела и сексуальности» [17, 167], безусловно ложны. Например, Георг Зиммель, ни разу не упомянутый ни участниками симпозиума, ни их излюбленными авторами, пространно, систематически и на протяжении всей карьеры писал о немецком женском движении своего времени, социальном производстве альтернативных кодов и концепций жен­ственности, мужественности и эротизма, а также о теори­ях формирования половой идентичности, называемых те­перь «эссенциализмом» и «конструктивизмом» (см. следу­ющие работы Зиммеля [20]*).

* Некоторые из этих материалов стали доступны десять лет назад на английском языке (ел.: [21]).

Абсолютной убежденностью в правоте воображаемого этически просвещенного авангарда, атакующего морально обанкротившуюся ортодоксию, можно объяснить и курь­езную предрасположенность эксцентричных теоретиков хвалить друг друга за «смелость» [17, 174; 9, 203; 13, IX— X], судя по всему — без малейшей иронии. Эксцентрич­ные теоретики вращаются в кругу самых престижных аме­риканских институтов высшего образования, включая Ам-херст, Корнелл, Дьюк, университеты Джонса Хопкинса и Уэсли, Принстон и Йель. Их исследования публикуют веду­щие журналы и академические издания и поддерживают такие организации, как «Американский совет научных об­ществ», «Институт высших исследований» и «Фонд Гуг-генхейма». Вероятно эти триумфы в устройстве карьеры должны оставлять всех не столь щедро взысканных инс­титуционной благодатью с открытым ртом от восхищения, удивления и зависти. Несмотря на приличные ассигнова­ния на преподавание, интерес студентов, поощрительное отношение коллег и щедрое финансирование отпусков на разные внеучебные путешествия и исследования, эксцент­ричные теоретики упорно подчеркивают «риск», которо­му они подвергаются. Такое нагнетание псевдоопасностей, видимо, только и возможно на почве экстравагантного эти­ческого нарциссизма или колоссального самообмана.

Философский молот, которым размахивает эксцентрич­ная теория, угрожая деструкцией принятым сексуальным таксономиям, — это радикальное истолкование доктрины социального конструктивизма. Оно заключается в том, что социальная реальность не является неким ансамблем объек­тов, существующих независимо от человеческих намере­ний, целей и интересов. Социальный мир надо понимать как артефакт, сконструированный или конституирован­ный в процессе дискурсов и практик, продуцирующих со­циальные категории и таксономии. Поскольку социальные категории суть продукты человеческой деятельности, их можно считать просто «изобретениями». Социальные кате­гории всегда искусствены и ни одна из них не обладает привилегией на окончательную «подлинность» или обще­значимость. Все они контингентны*, произвольны, под­вижны и неустойчивы, «постоянно открыты и оспоримы». Фактически нам говорят, что дестабилизация социальных категорий влечет за собой не только их произвольность и текучесть, но и их внутреннюю несовместимость, взаимо­противоречивость. Так как выбор среди социальных кате­горий нельзя обосновать логически или эмпирически, он Должен быть понят как «прагматическое» решение, осно­ванное на соображениях «ситуационного преимущества, политического выигрыша и концептуальной полезности» [17, 173; 11, 241, 243]**.

* То есть способны быть замененными и другими. — Прим. перев.

** О роли социального конструктивизма в эксцентричной теории см.: [7; 8; 12]. Стивен Эпстайн, один из участников симпозиума, организован­ного журналом «Sociological Theory», утверждает в другом месте: «Поскольку существует логически когерентный теоретический взгляд на гомосексу­альность именно как на гомосексуальность, он превращается в конструк­тивизм» (см.: [6, 13п]). О радикализации коструктивистской концепции социальной реальности см.: [16].

Если же «все культуры исторически контингентны и придуманы» и если социальный мир с определяющими его категориями пребывает в вечном движении, тогда то же самое должно быть верным и для сексуальных категорий и таксономии. Поэтому дестабилизация социального зна­ния вдобавок ко всему прочему «проблематизирует гете­росексуальную точку отсчета», подвергая сомнению и ге-теросексуальность как всеобщую норму, и общезначимость дихотомии гетеросексуальное/гомосексуальное [19, 185; 11,241].

Вопреки навязчивым повторам своих утверждений об искусственности, контингентности и нестабильности соци­альных категорий, эксцентричные теоретики настаивают на уникальном концептуальном статусе сексуальности и наивысшей важности пола как главного ключа к социаль­ной идентичности. Даже если «все культуры конструиру­ются» и значения устанавливаются как результат «веч­ных притирок» социальных категорий друг к другу, «сек­суальность и культура и далее будут центральными соци­альными темами». Отсюда следует, что категория сексу­альности удержится «на переднем плане социальной тео­рии» [11, 245].

Нижеследующий анализ сосредоточен на нескольких догматах эксцентричной теории: доктрине радикального конструктивизма; концепции социальной идентичности; принципе трансгрессии и эксцентричной концепции куль­туры.

Парадоксы радикального конструктивизма

Эксцентричная теория утверждает, что все социальные категории и концептуальные схемы суть социальные конст­рукты, произвольные измышления, не имеющие никакой обязывающей достоверности. Разумеется, радикальным конструктивизмом можно назвать также и концептуаль­ную схему, придуманную социальными теоретиками, которые отвергают эмпирицистскую и реалистскую эпистемо-логию. Но если радикальный конструктивизм признает лишь чистые социальные конструкты, он не может притя­зать на какую-либо общезначимость. А это значит, что нет разумных оснований для предпочтения радикального конт-руктивизма любым другим способам анализа социальной реальности, включая и те, с которыми он несовместим. Радикальный конструктивизм, этот философский молот эксцентричной теории, рассыпается в пыль при попытке им воспользоваться.

Своим радикальным конструктивизмом эксцентричные теоретики намерены подорвать легитимность определен­ных «гегемонистских» категорий и дихотомий (вроде гете-росексуальности и бинарной оппозиции «гетеросексуаль­ное/гомосексуальное»), попросту доказав, что они явля­ются социальными конструктами. Но похоже, что эти тео­ретики недооценивают саморазрушительную силу собствен­ной аргументации. По той же логике, наряду со всеми про­чими социальными конструктами, лишается всякой дос­товерности и сам радикальный конструктивизм. Положе­ние эксцентричной теории здесь безвыходное. Из посылок радикального конструктивизма следует, что он сам всего лишь социальный конструкт, после чего рушится его обще­значимость и база эксцентричной теории.

Радикальный конструктивизм порождает также беско­нечный регресс. Он предполагает, что данная социальная категория, например «гетеросексуальность», социально сконструирована из определенных практик и дискурсов. Эти практики и дискурсы, в свою очередь, социально скон­струированы из других практик и дискурсов, которые сами сконструированы и т. д. Гетеросексуальность, практики и дискурсы, на которые она опирается, а также более отда­ленные практики и дискурсы как основа первых — все это разоблачается как произвольные изобретения простым указанием на их социальную сконструированность. В прин­ципе эта цепь доказательств бесконечна. Она либо уводит в дурную бесконечность, подрывая в этом попятном дви­жении значимость каждой очередной категории, либо про­извольно обрывает его, приписывая некую несоциально обусловленную значимость особо предпочитаемой катего­рии, которая становится эпистемологическим неподвиж­ным двигателем. Однако такое произвольное решение несовместимо с радикальным конструктивизмом. Вышеупо­мянутый регресс фатален для него, ибо и этот способ рас­суждения не может уйти от судьбы любой другой концеп­туальной схемы. Он построен из социальных практик и дискурсов, которые также построены из других социаль­ных практик и дискурсов, имеющих тот же гносеологиче­ский статус. Регресс к какой-то общезначимой практике или дискурсу, которые смогли бы обеспечить достаточную обоснованность радикальному конструктивизму, не может иметь успеха, так как, согласно самой же этой доктрине, такой практики или дискурса не существует. Поэтому ра­дикальный конструктивизм может избежать подобного регресса и провозгласить свою общезначимость (тем самым отделяя себя от всех других концептуальных схем и осво­бождая себя от последствий собственных посылок), толь­ко если он решится противоречить самому себе. Выход не слишком удачный. Радикальный социальный конструк­тивизм либо порождает бесконечный регресс, отрицающий его притязания на общезначимость, либо, дабы пресечь эту нескончаемую редукцию, соглашается на противоречие самому себе.

Наконец, радикальный конструктивизм рефлексивно наносит удар по собственным притязаниям не только на общезначимость, но и на простую понятность. Если значи­мость всех социальных категорий подрывается указанием на то, что они социально сконструированы, то это распро­страняется и на категории, существенные для описаний строения общества, такие как понятия социального дейст­вия, социального смысла и социальных отношений. Если эти понятия лишить значимости, то понятие общества нель­зя будет даже членораздельно выразить. В таком случае радикальный конструктивизм, который возможен лишь на базе какого-то понятия общества, недоступен разумно­му пониманию. В результате эта доктрина подрывает собст­венную логическую согласованность.

Парадоксы эксцентричной теории

Эксцентричные теоретики описывают свой проект на объективистском языке эпистемологического реализма, пы­таясь тем самым охранить эксцентричную теорию от разрушительных следствии радикального конструктивизма. С одной стороны, эксцентричная теория проявляет особое нерасположение к бинарным оппозициям и, по-видимому, осуждает их все скопом, отдавая на расправу неумолимой логике радикального конструктивизма. С другой стороны, очевидно, что эксцентричная теория, в свою очередь, воз­можна лишь на базе оппозиций «эксцентричное/прямое» или «эксцентричное/ конвенциональное». Без этих или рав­ноценных дихотомий эксцентричная теория не имела бы никакой опоры, чтобы начать свою атаку против обще­принятой мудрости, и никаких позиций, с которых мож­но критиковать условные категории и переступать прави­ла. Без какого-то эпистемологически привилегированного различения, на основе которого формируется понятие экс­центричности, соответствующая теория была бы невозмож­на [3, XV—XIX]. Эта теория вынуждена оберегать «уни­версализм эксцентричности» и предпосылки, на которые он опирается (включая центральное теоретическое поло­жение категории сексуальности), от понятийного опусто­шения, производимого радикальным конструктивизмом. Короче говоря, эксцентричная теория проявляет пламен­ный энтузиазм, характеризуя на языке радикального кон­структивизма все позиции, кроме одной. И эта одна пози­ция, конечно, та, которую она занимает сама.

Переиначив остроту Шопенгауэра, скажем, что ради­кальный конструктивизм — это не такси, из которого каж­дый может выйти, когда заблагорассудится. Цена, кото­рую эксцентричная теория платит за свое освобождение из-под власти радикального конструктивизма, — непосле­довательность. Из-за этой внутренней непоследовательно­сти эксцентричная теория не в состоянии дать связный от­чет о самой себе. Как могут эксцентричные теоретики избе­жать противоречия самим себе? Только оставаясь верны­ми своим предпосылкам. Эксцентрики обязаны допускать, что бинарная оппозиция «эксцентричное/прямое» и поня­тие сексуальности — это просто социальные конструкты. То же самое верно для всех теоретических посылок экс­центричной теории, для понятий, используемых при по­строении этих посылок, и для критериев истинности и зна­чимости, на которых основаны и ее посылки и понятия. Если строго следовать конструктивной логике и приме­нять ее к самой эксцентричной теории, тогда проект такой теории предстанет всего лишь еще одним произволь­ным социальным изобретением. С логической точки зре­ния он имеет такой же непоследовательный теоретичес­кий статус как и все остальные позиции, отвергаемые эк­сцентриками. Результат? Эксцентричная теория оказыва­ется либо самопротиворечивой, либо рефлексивно само­убийственной.

Парадокс идентичности

Чтобы свергнуть гегемонию гетеросексуальной идентич­ности в модернистской нормативной системе сексуальнос­ти, представители эксцентричной теории используют ору­жие радикального конструктивизма и предпринимают гене­ральное наступление против самого понятия социальной идентичности. Следуя логике радикального конструктивиз­ма, они утверждают, что любая идентификация искусст­венна произвольна, непостоянна и самопротиворечива. Од­нако это мнимо универсальное развенчание понятия иден­тификации подрывает также идентичность самой эксцент­ричности и эксцентричного теоретика. Можно привести правдоподобные доводы в пользу того, что эксцентричная теория на ее теперешней программной и «прагматической» стадии служит, в основном, средством выделения, легити­мации и навязывания идентичности эксцентричного теоре­тика. Это предположение способно объяснить примечатель­ную склонность таких теоретиков к автобиографическим отступлениям и исповедальным примечаниям в их доста­точно компактных, в остальном, теоретических писаниях. Эти личные добавки, как правило, затрагивают темы «Что я такое и как я вступил на этот путь» или «Во что я верю и почему это так важно» (см.: [19, 179 п2; 13, 54—63; 18])*

* Сидман признается в своей приверженности к «постмодерну», «праг­матическим, оправдательным стратегиям, которые подчеркивают прак­тический и риторический характер социального дискурса», а также при­бегают к «генеалогиям, историческому деконструктивистскому анализу и социальным повествованиям местных рассказчиков», не задерживаясь ни для объяснений, зачем введены эти разнообразные элементы, ни для разбора их логической совместимости, по отдельности или в совокупнос­ти (см.: [18, 142 п58]). Если суть этого сидмановского исповедания веры в произнесении ритуальных заклинаний, по которым члены секты опозна­ют друг друга, тогда вопросы логической согласованности и совместимос­ти, необходимые при заявлении любой интеллектуально защитимой пози­ции, здесь, конечно, неуместны.

Но если всякая идентификация — это просто произволь­ный конструкт, почему мы должны всерьез воспринимать эксцентричную теорию и ее страдальцев?

На основании посылок самой эксцентричной теории, эксцентричный теоретик должен бы выглядеть как истори­чески контингентная, но очень свойственная концу XX в. разновидность экономически привилегированного и празд­ного интеллектуала, посвятившего себя профессионально­му самоутверждению, поискам безопасности и престижа. Из-за преходящего и переменчивого характера всякой чело­веческой идентификации эксцентричные теоретики исчез­нут, когда сойдут на нет удовлетворяющие их историчес­кие условия существования. Эксцентричный тезис о само­противоречивости идентичностей (нацеленный на изничто­жение конвенциональных половых идентичностей, осно­ванных на дихотомии «гетеросексуальное/гомосексуаль­ное») влечет даже более разрушительные последствия, чем названное выше. С таких позиций невозможно никакое по­следовательно проведенное понятие социальной идентич­ности, потому, что любое такое понятие будет противоре­чить самому себе. Этот тезис разрушает социальную иден­тичность эксцентричного и само понятие эксцентричности, на котором держится проект эксцентричной теории.

Парадокс трансгрессии

Главное критическое устремление эксцентричной тео­рии — трансгрессия как беспощадная война со всеми со­циологическими категориями. Этот принцип влечет само­разрушительные последствия для программы эксцентрич­ной теории. Атакуя все социологические категории, экс­центрическая теория неосторожно поражает и себя. По­добно теории Л. Троцкого о перманентной революции экс­центричная теория перманентного теоретического бунта самоубийственна в этой своей оргии многократного унич­тожения всего без разбора. Например, ее представители отрицают положение, согласно которому сексуальность не­обходимо организована вокруг дихотомии «гетеросексуаль­ное/гомосексуальное». Они даже бросают вызов «режиму» сексуальности. Обе атаки предпринимаются от имени «все­общей эксцентричности». Но она в эксцентричной теории имеет статус социологической категории — аксиоматической социологической категории par excellence. И, следова­тельно, «всеобщая эксцентричность» тоже становится жер­твой всеобщего разорения, которым грозит социологии принцип трансгрессии.

Эксцентричная теория пускается в критику социологи­ческих категорий, чтобы лишить силы господствующие сексуальные таксономии. Из-за универсальных претензий этой критики она распространяется и на эксцентричную теорию. Поэтому, если воспринимать эту теорию серьез­но, ее собственный принцип трансгрессии, дестабилизи­руя категории, обесценивает и саму теорию. В самом деле, если все социальные категории находятся в постоянном движении и не могут претендовать на общезначимость, то это же будет верным и для категорий, устанавливающих принцип трансгрессии. И опять эксцентричные теоретики поставлены здесь перед выбором между отречением от соб­ственных предпосылок или принятием их самоубийствен­ных следствий. Подобно философской доктрине радикаль­ного скептицизма, ставящей под сомнение все суждения, эксцентричная теория опровергает себя и тем самым не в состоянии породить никаких значимых критических по­следствий.

Парадокс эксцентричной культуры

Эксцентричная теория представляет культуру как изоб­ретение. Все культурные артефакты суть исторически спе­цифичные и произвольные продукты человеческой деятель­ности, ни один из которых не может притязать на обще­значимость. По духу этой теории культуры каждая посыл­ка эксцентричной теории осуждена на произвольность и познавательную бессвязность чистой выдумки. Радикаль­ный конструктивизм, доктрина социальной идентичности, устанавливаемой путем «переговоров», и принцип транс­грессии — все это культурные изобретения, результаты осо­бенных исторических условий, воздействующих на конк­ретных проводников эксцентричности. Как следствие, их притязания на общезначимость не более весомы, чем при­тязания отрицаемых ими позиций.

Так как сама эксцентричная теория культуры — тоже изобретение, она обесценивается подобной логикой рас­суждения. Если культурные артефакты суть простые фабрикации, которым нельзя приписывать никакой обще­значимости, тогда то же справедливо и для эксцентрич­ной теории культуры. Она, подобно всем другим положе­ниям эксцентричной теории, внутренне непоследователь­на и не может быть изложена без самоопровержения.

Предостережение и заключение

Эксцентричные теоретики не смогут разделаться с этой критикой, сетуя, что она мол выражена в «фаллоцентрической» логике господства, являющейся продуктом модер­нистской гетеросексуальной интеллектуальности, что она несоизмерима с логикой эксцентричной теории и т. п. Вы­шеприведенные аргументы представляют собой имманент­ную критику, поражающую эксцентричных теоретиков их же собственным оружием, которое они выковали для бит­вы с империей зла, созданной гетеросексуальной социаль­ной наукой. Разрабатывая лишь те предпосылки, которые извлечены из самой эксцентричной теории, мы атакуем ее согласно законам стратегии, установленным ее представи­телями для расправы со своими критиками. Эксцентрич­ные теоретики торжественно возвещают также о своих ожиданиях, что их будут воспринимать всерьез, и пыта­ются определенными аргументами обосновать эти ожида­ния. Данный очерк, заимствуя их теоретический инстру­ментарий, доказывает их полную несостоятельность.

Эксцентричную теорию губит то, что она нарушает не­кое правило, достаточно важное для всех социокультур-ных наук, чтобы заслуживать особого имени. Назовем его правилом теоретической рефлексивности и сформулируем так: любой теоретический принцип в социокультурных на­уках, претендующий на всеобщность, рефлексивен в том смысле, что он должен быть истинным и для самого себя. Такой принцип следует применять к нему самому, т. е. ре­ференты или объекты в сфере его действия должны вклю­чать сам этот принцип. Это правило основывается на том соображении, что всякое теоретическое утверждение в со­циокультурных науках, наделенное свойством неограни­ченной всеобщности, будет вынуждено ссылаться на самое себя. Поскольку социокультурные теории тоже суть социокультурные артефакты, то теория, притязающая на нео­граниченную всеобщность, должна обладать этим свойством самореферентности: объекты, охватываемые данной тео­рией, включают саму теорию. Именно в этом смысле ис­тинность такой теории зависит от ее рефлексивности. Пра­вило теоретической рефлексивности определяет источник саморазрушительных следствий эксцентричной теории. Так как ее посылки не могут ссылаться на самих себя, не по­рождая парадоксов, они не выдерживают проверки на реф­лексивность.

Без сомнения существует некая причина, оправдываю­щая «эксцентричную манеру теоретизирования». В прин­ципе, однако, она обязывает к практическому воплоще­нию не больше, чем причина, побуждающая делать тео­рию увечной, неполноценной или ослабленной. Возмож­ных направлений для развития социальной теории, хотя и не бесконечно много, но все-таки столько, что это поис­тине способно вызвать ужас. Вебер писал: «Жизнь в ее ир­рациональной действительности и содержащиеся в ней воз­можные значения неисчерпаемы...» [1, 413]. Что из этого следует? «Меняются мыслительные связи, в рамках кото­рых «исторический индивидуум» рассматривается и по­стигается научно. Отправные точки наук о культуре будут и в будущем меняться до тех пор, пока китайское окосте­нение духовной жизни не станет общим уделом людей и не отучит их задавать вопросы всегда одинаково неисчер­паемой жизни» [1, 383].

Применительно к любого рода создаваемой теории, како­вы бы ни были ее внетеоретические интересы и ее ценность в деле достижения каких-то политических целей, подтвер­ждения социальной идентичности или карьерного продви­жения, элементарный урок данного очерка гласит: теоре­тик должен располагать концептуальным аппаратом, кото­рый не рушится под тяжестью собственных противоречий.

ЛИТЕРАТУРА

Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

Butler J. Gender trouble. N.Y., 1990.

Doty A. Making things perfectly queer. Minneapolis, 1993.

Duggen L. Making it perfectly queer // Socialist Review. 1992. № 22.

Epstein S. A queer encounter: Sociology and the study of sexuality II Sociological Theory. 1994. № 12. P. 188—202.

Epstein S. Gay politics, ethnic identity: The limits of social constructio­nism // Socialist Review. 1987. Vol. 17. P. ‘l3n.

Greenberg D. The construction of homosexuality. Chicago, 1988.

Halperin D. One hundred years of homosexuality. N.Y., 1990.

Ingraham C. The heterosexual imaginary: Feminist sociology and theo­ries of gender // Sociological Theory. 1994. №>’l2. P. 203—219.

Inside/out / Ed. by Fuss D. N.Y., 1991.

IrvineJ. M. A place in the rainbow: Theorizing lesbian and gay culture // Socilogical Theory. 1994. No 12. P. 232—248.

Kitzinger C. Social construction of lesbianism. L., 1987.

Kosofsky-Sedgwick E. Epistemology of the closet. Berkley; Los Ange­les, 1990.

Lauretis T. de. Queer theory: Lesbian and gay sexualities // Differences. 1991. №3. P. Ш—XVIII.

Namaste K. The politics of inside/out: Queer theory, post-structuralism, and a sociological approach to sexuality // Sociologi-cal Theory. 1994. № 12. P. 220—231.

Pollner M. The reflexivity of constructionism and the construction of reflexivity // Constructionist controversies: Issues in social problem theory / Ed. by Gale Miller, James A. Holstein. N.Y., 1993.

Seidman S. Symposium: Queer theory/sociology (A dialogue) // Sociolo­gical Theory. 1994. № 12. P. 166—177.

Seidman S. Identity and politics in a «postmodern» gay culture: Some historical and conceptual notes // Fear of queer pla-net: queer politics and so­cial theory / Ed. by Michael Warner. Min-neapolis, 1993. P. 105—142.

Stein A., Plummer K. «I can’t even think straight»: «Queer» theory and the missing sexual revolution in sociology // Sociological Theory. 1994. № 12. P. 178—187.

Simmel G. Die Verwandtenehe // Georg Simmel: Aufsatze und Abhand-lungen, 1894 bis 1900 / Ed. by Heinz-Jurgen Dahme, David P. Frish by. Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 5. Frankfurt, 1992 [1894]. S. 9—36; Idem. Der Militarismus und die Stellung der Frauen // Ibid. S. 37—51; Idem. Der Frauenkongress und die Sozialdemokratie //Die Zukunft. 1896. Bd. 17. S. 80— 84; Idem. Die Rolle des Geldes in den Beziehungen der Geschlechter. Fragment aus einer «Philosophic des Geldes» // Georg Simmel: Aufsatze und Abhand­lungen, 1894 bis 1900 [1898]. S. 246—265; Idem. Philosophic der Geschle­chter. Fragmente 7 Georg Simmel: Aufsatze und Abhandlungen. 1901—1908 / Ed. by Alessandro Cavalli, Volkhard Krech. Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 8. Frankfurt. 1993 [1906]. S. 74—81; Idem. Die Frau und die Mode // Georg Simmel: Aufsatze und Abhandlungen, 1901—1908. [1908]. S. 344— 347; Idem. Das Relative und das Absolute im Geschlechterproblem •” Idem. Philosophische Kultur. Leipzig, 1911. S. 67—100; Idem. Die Koketterie // Ibid. S. 101 — 123; Idem. Weibliche Kultur // Ibid. S. 278—319; Idem. Uber die Liebe (Fragment) // Fragmente und Aufsatze aus dem Nachlass und Ve-roffentlichungen der letzten Jahre. Mimchen, 1923. S. 47—123; Idem. Der platonische und der moderne Eros // Ibid, S. 125—145.

Simmel G. On women, sexuality, and love / Translated by Guy Oakes. New Haven, 1984.

Sociological Theory. 1994. № 12. P. 166—248: [17; 19; 5; 9; 15; 11].

Из социологической классики