Глава III

   Об основах и назначении риторики. Три приложения к риторике, относящиеся только к промптуарию; иллюстрации добра и зла, как простого, так и сложного. Антитезы. Малые формулы речи

   Мы подошли к учению об иллюстрации изложения. Это учение называется риторикой, или ораторским искусством. Наука эта, замечательная уже сама по себе, великолепно разработана в трудах многих писателей. Конечно, если здраво оценивать вещи, то красноречие, вне всякого сомнения, уступает мудрости. Насколько последняя выше первого, мы видим из божественных слов, обращенных к Моисею, когда тот отказался от порученной ему миссии, ссылаясь на недостатки красноречия: "У тебя есть Аарон, он будет твоим вестником, ты же будешь ему богом" ^°. Что же касается непосредственных плодов и популярности, то в этом отношении мудрость далеко уступает красноречию. Именно об этом говорит Соломон: "Мудрого сердцем назовут мудрецом, но сладкоречивый вития добьется большего" ^', совершенно ясно давая понять, что мудростью можно снискать какую-то славу и восхищение, но в практической деятельности и повседневной жизни красноречие оказывается особенно полезным. Что же касается разработки этого искусства, то ревнивое отношение Аристотеля к риторам своего времени и страстное и пылкое стремление Цицерона всеми силами прославить это искусство в соединении с долгим практическим опытом в нем явились причиной того, что в своих книгах, посвященных ораторскому искусству, они буквально превзошли самих себя. Богатейшие же примеры этого искусства, которые мы встречаем в речах Демосфена и Цицерона, вместе со всесторонним и глубоким теоретическим анализом удвоили успехи риторики. Поэтому если в этой науке что-нибудь и нуждается, с нашей точки зрения, в дальнейшем развитии, то это касается скорее всякого рода сборников, которые, подобно слугам, должны всегда находиться неотступно при ней, а вовсе не теории и практики самого искусства. Ведь когда мы, говоря о логике, упомянули о необходимости создания определенного запаса общих мест, мы пообещали более подробно разъяснить этот вопрос в разделе риторики.

   Однако, для того чтобы, но нашему обыкновению, немного взрыхлить почву вокруг корней этого искусства, примем за основание, что риторика в такой же мере подчинена воображению, как диалектика -- интеллекту. Если вдуматься поглубже, то задача и функция риторики состоят прежде всего в том, чтобы указания разума передавать воображению для того, чтобы возбудить желание и волю. Ведь, как известно, руководящая роль разума может быть поколеблена и нарушена тремя способами: либо софистическими хитросплетениями, что относится к области диалектики, либо обманчивой двусмыслицей слов, что уже относится к риторике, либо, наконец, насильственным воздействием страстей, что относится к области этики. Ведь подобно тому как в отношениях с другими людьми мы можем поддаться хитрости или отступить перед грубостью и насилием, так и во внутренних взаимоотношениях с самим собой мы ошибаемся под влиянием обманчивых доказательств, приходим в беспокойство и волнение в результате постоянного воздействия впечатлений и наблюдений или нас может потрясти и увлечь бурный натиск страстей. Но человеческая природа отнюдь не устроена настолько неудачно, чтобы все эти искусства и способности лишь мешали деятельности разума и ни в какой мере не содействовали его укреплению и упрочению; наоборот, они в значительно большей степени предназначены именно для этой последней цели. Ведь целью диалектики является раскрытие формы доказательств, необходимой для защиты интеллекта, а не для обмана его. Точно так же цель этики состоит в том, чтобы так успокоить аффекты, дабы они служили разуму, а не воевали с ним. Наконец, цель риторики сводится к тому, чтобы заполнить воображение такими образами и представлениями, которые бы помогали деятельности разума, а не подавляли его. Ведь злоупотребления искусством возникают здесь лишь побочным образом, и их нужно избегать, а не пользоваться ими.

   Поэтому Платон был в высшей степени неправ (хотя причиной этого было вполне заслуженное негодование против риторов его времени), когда он отнес риторику к развлекательным искусствам, говоря, что она подобна поварскому искусству, которое так же много портит полезной пищи, как много вредной делает съедобной благодаря применению всякого рода приправ и специй ^. Однако речь оратора не должна отдавать предпочтение желанию приукрасить мерзкие дела, вместо того чтобы превозносить доблестные деяния. А это происходит повсюду, ибо нет ни одного человека, чьи слова не были бы благороднее его чувств или поступков. Фукидид очень метко заметил, что именно нечто подобное обычно ставили в упрек Клеону, ибо тот, выступая постоянно в защиту несправедливого дела, придавал огромное значение красноречию и изяществу речи, прекрасно понимая, что не всякий может красиво говорить в защиту дела грязного и недостойного; о вещах же достойных любому человеку говорить очень легко ^. Платон весьма тонко заметил (хотя сейчас эти слова стали уже банальностью), что "если бы можно было воочию видеть добродетель, то она возбудила бы в людях неодолимую любовь к себе" "*. Но риторика как раз и рисует нам образ добродетели и блага, делая его почти зрительно ощутимым. Поскольку ни добродетель, ни благо не могут явиться чувственному восприятию в своем телесном обличье, им не остается ничего другого, как предстать перед воображением в словесном облачении так живо, как это только возможно. И Цицерон имел полное основание смеяться над обычаем стоиков, считавших возможным с помощью кратких и метких сентенций и заключений возбудить добродетель в человеческой душе, а между тем все это не имеет никакого отношения к воображению и воле ^°^"

   Далее, если бы сами аффекты были приведены в порядок и полностью подчинялись рассудку, то, безусловно, не было бы большой необходимости в убеждении или внушении, которые могли бы открыть доступ к разуму; но в таком случае было бы вполне достаточным простое и непосредственное знакомство с самими фактами. Однако в действительности аффекты устраивают такие смятения и волнения, да что там, поднимают такие бурные восстания -- согласно известным словам:

   ...Желаю

   Я одного, но другое твердит мне мой разум... "",

   что разум полностью оказался бы у них в плену и рабстве, если бы красноречие не могло убедить воображение отрешиться от аффектов и заключить с разумом союз против них. Следует заметить, что сами аффекты постоянно стремятся к внешнему благу и в этом отношении имеют нечто общее с разумом; разница лишь в том, что аффекты воспринимают главным образом непосредственное благо, разум же, способный видеть далеко вперед, воспринимает также и будущее благо, и высшее благо. Таким образом, поскольку непосредственное впечатление оказывает более сильное воздействие на воображение, то в этом случае разум обычно уступает и подчиняется ему. Когда же красноречие силой убеждения приближает к нам отдаленное будущее, делая его отчетливо видимым и ясным, как будто оно находится у нас перед глазами, тогда воображение переходит на сторону разума, и этот последний одерживает победу.

   Итак, в заключение скажем, что не следует упрекать риторику за то, что она умеет представить в выгодном свете проигрышное дело, точно так же как не следует упрекать диалектику за то, что она учит нас строить софизмы. Кому не известно, что противоположности обладают одной и той же сущностью, хотя они и противопоставляются на практике? Кроме того, диалектика отличается от риторики не только тем, что, как обычно говорят, одна бьет кулаком, а другая -- ладонью (т. е. одна действует более сжато, а другая -- более распластанно), но и еще в значительно большей степени тем, что диалектика рассматривает разум в его природном качестве, тогда как риторика -- в его ходячем употреблении. Поэтому Аристотель весьма разумно ставит риторику вместе с политикой между диалектикой и этикой, поскольку она включает в себя элементы и той и другой ". Ведь доводы и доказательства диалектики являются общими для всех людей, тогда как доводы и средства убеждения, используемые в риторике, должны изменяться применительно к характеру аудитории; так что оратор должен уподобляться музыканту, приспосабливающемуся к различным вкусам своих слушателей, становясь

   ...Орфеем в лесах, мен; дельфинов самим Арионом ^.

   И эта приспособленность и вариация стиля речи (если иметь в виду желание достичь здесь высшего совершенства) должны быть развиты до такой степени, чтобы при необходимости говорить об одном и том же с различными людьми, для каждого уметь находить свои особые слова. Впрочем, как известно, великие ораторы в большинстве случаев не интересуются этой стороной красноречия (т. е, политической и деловой стороной в частных речах) и, стремясь лишь к украшениям речи и изящным формулировкам, не заботятся о гибкости и приспособляемости стиля, о тех особенностях речи, которые бы помогли общению с каждым в отдельности. И конечно же, было бы целесообразно провести новое исследование этого вопроса, о котором мы сейчас говорим, дав ему название "мудрость частной речи" и отнеся к числу тех тем, которые требуют разработки. При этом не имеет большого значения, где будет рассматриваться эта тема -- в риторике или в политике.

   Скажем только о том, чего еще не хватает этой науке, хотя эти вопросы (как мы сказали выше) таковы, что их скорее следует рассматривать как своего рода дополнения, чем как органические части самой науки; все они имеют отношение прежде всего к промптуарию, т. е. к накоплению материала и средств выражения. Прежде всего я не вижу, чтобы кто-нибудь с успехом следовал примеру мудрой и тщательной работы Аристотеля в этом направлении или пытался дополнить ее. Ведь Аристотель начал собирать ходячие признаки, или иллюстрации, добра и зла, как простого, так и сложного, которые являются в сущности риторическими софизмами. Эти софизмы совершенно необходимы, особенно в деловой практике, т. е. в том, что мы назвали мудростью частной речи. Но труды Аристотеля, посвященные этим иллюстрациям ^, имеют три недостатка: во-первых, он рассматривает слишком незначительное число случаев, хотя их существует много; во-вторых, он не приводит их опровержений; в-третьих, он, как мне кажется, лишь отчасти знает, как их следует использовать. А использовать их можно в равной мере как для доказательства, так и для возбуждения и побуждения. Ведь существует множество форм словесного выражения, имеющих одно и то же содержание, однако по-разному действующих на слушателя. Действительно, намного сильнее ранит острое оружие, чем тупое, хотя на самый удар были затрачены одинаковые силы. И конечно же, нельзя найти человека, на которого бы не произвели большее впечатление слова: "Твои враги будут ликовать из-за этого",

   Ифак хочет того, и щедро заплатят Атриды '°,

   чем слова: "Это повредит твоим делам". Поэтому-то ни в коем случае не следует пренебрегать этими, если можно так выразиться, "кинжалами и иглами" языка. А так как мы отнесли эту проблему к числу требующих дальнейшего развития, то, по нашему обыкновению, подкрепим ее с помощью примеров, так как предписания не смогут столь же прояснить существо этого предмета.

   ПРИМЕРЫ ИЛЛЮСТРАЦИЙ ДОБРА И ЗЛА, КАК ПРОСТОГО, ТАК И СЛОЖНОГО

Софизм I

   То, что люди восхваляют и прославляют, -- хорошо, то, что они порицают и осуждают, -- плохо.

Опровержение

   Этот софизм ложен с четырех точек зрения: он не учитывает возможного невежества, недобросовестности, партийной пристрастности и, наконец, самого склада характера тех, кто хвалит или осуждает. Что касается невежества, то какое имеет значение для определения добра и зла мнение толпы? Разве неправ был Фокион, который, видя, что народ приветствует его более горячо, чем обычно, спросил: "Может быть, я ненароком совершил ошибку?" ^ Недобросовестность проявляется в том. что те, кто хвалит и осуждает, чаще всего преследуют при этом собственные интересы и не говорят того, что они в действительности чувствуют:

   хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя ^.

   И точно так же покупатель говорит: "Плохой, плохой товар, но, когда отойдет в сторону, будет хвастаться покупкой" ^. Если же говорить о влиянии партийной пристрастности, то ведь всякому прекрасно известно, что люди обычно без всякой меры превозносят сторонников своей партии и, наоборот, незаслуженно принижают своих противников. Наконец, влияние характера людей сказывается в том, что некоторые уже самой природой созданы склонными к рабской лести; другие же, наоборот, от природы насмешливы и злы; так что в своих похвалах и осуждениях люди повинуются только особенностям своего характера, весьма мало беспокоясь об истине.

Софизм II

   То, что хвалят даже враги, -- великое благо, а то, что порицают даже друзья, -- великое зло.

   Мне кажется, что софизм этот исходит из предпосылки, что слова, сказанные нами против воли вопреки нашим чувствам и склонностям, являются, как полагают, результатом силы истины, заставляющей нас произнести их.

Опровержение

   Этот софизм ложен, ибо он не учитывает возможной хитрости как недругов наших, так и друзей. Ведь враги иной раз хвалят нас не попреки своей воле и вовсе не отступая перед силой истины, а думая лишь о том, чтобы вызвать этими похвалами ненависть к нам и навлечь на нас какую-нибудь опасность. Поэтому у греков имел большое распространение предрассудок, что если кого-нибудь похвалят не от чистого сердца, а с намерением повредить ему, то у этого человека на носу выскакивает прыщ. Этот софизм ложен еще и потому, что враги иногда обращаются к похвалам как к некоему вступлению, для того чтобы потом свободнее и злее клеветать на нас. С другой стороны, этот софизм ложен еще и потому, что он не принимает во внимание возможной хитрости наших друзей. Ведь друзья иной раз признают наши недостатки и говорят о них совсем не потому, что их вынуждает поступать так сила истины; напротив, они выбирают такие недостатки, которые меньше всего способны принести вреда нашей репутации, чтобы показалось, что во всех остальных отношениях мы являемся замечательными людьми. Наконец, этот софизм ложен еще и потому, что друзья также прибегают к упрекам как к своего рода вступлениям (подобно тому, что говорилось о похвалах врагов) для того, чтобы затем свободнее и щедрее похвалить нас.

Софизм III

   То, лишение чего есть благо, тем самым является злом, то, лишение чего есть зло, тем самым является благом.

Опровержение

   Этот софизм ложен по двум соображениям: он не учитывает существования различных степеней добра и зла, а также и того, что может существовать различная последовательность добра и зла. Что касается первого соображения, если для человеческого рода, допустим, было благом перестать употреблять в пищу желуди, то из этого отнюдь не следует, что сами по себе желуди плохи; просто желуди хороши, но хлеб еще лучше ^. Точно так же из того факта, что для народа Сиракуз было несчастьем лишиться Дионисия Старшего, не следует, что сам этот Дионисий был хорош; он был всего лишь не так плох, как Младший ^. Относительно же второго соображения можно сказать, что лишение какого-то блага дает место злу, но иногда ведет за собой большее благо, как например, когда опадает цветок, на его месте появляется плод. Точно так же и освобождение от какого-нибудь зла не всегда дает место благу, но иногда сменяется еще большим злом. Ведь когда Милон уничтожил своего врага Клодия, он тем самым погубил и основание, и источник своей славы ^.

Софизм IV

   То, что соседствует с добром или злом, тем самым тоже является добром или злом; то же, что далеко от добра, есть зло, а то, что далеко от зла, -- добро.

   Это одно из свойств природы -- располагать близко друг к другу явления и вещи, сходные по своей сущности; явления же, противоположные по своей природе, располагаются на определенном расстоянии друг от друга, потому что все радуется соединению с дружественным себе и освобождению от враждебного.

Опровержение

   Этот софизм ложен по трем соображениям: он упускает из виду возможность а) лишения средств к существованию, б) затемнения одного предмета другим, в) помощи одного другому. Поясним это на примерах. Говоря о лишении средств к существованию, мы имеем в виду следующее: то, что является в своем роде самым значительным и самым выдающимся, привлекает к себе, насколько это возможно, все находящееся по соседству и почти лишает его возможности к существованию. Именно поэтому никогда нельзя встретить густой кустарник рядом с большими деревьями. Очень верно заметил кто-то: "Рабы богача -- самые жалкие рабы". Не менее удачно и ироническое замечание другого человека, сравнившего службу во дворцах правителей с кануном праздников -- они вплотную приблизились к праздникам, но сами еще принадлежат посту. Под затемнением мы понимаем следующее: все выдающееся в своем роде обладает той особенностью, что, если даже оно не ослабляет и не лишает возможности существования находящееся рядом с ним, оно все же затемняет его и оставляет в тени. Эту особенность астрономы отмечают и в отношении Солнца: хотя оно с виду представляется хорошим, при приближении и соединении оказывается плохим. Наконец, о помощи одного другому: дело в том, что вещи сближаются и соединяются не только благодаря общности и природному сходству, но весьма часто (особенно в гражданских делах) зло прибегает к помощи добра, чтобы спрятаться за ним и укрыться под его покровительством. Поэтому преступники ищут убежища в храмах богов и сам порок скрывается в тени добродетели:

   Часто таится порок в близком соседстве с добром ".

   Наоборот, и добро порой соединяется со злом не благодаря их общности, но для того, чтобы изменить его и обратить в благо. Поэтому врачи чаще приходят к больным, чем к здоровым, а Спасителя нашего упрекали в том, что он беседовал с откупщиками и грешниками.

Софизм V

   Та партия или группа, которой остальные группы единодушно присуждают второе место (так как каждая из них первое место отводит себе), по-видимому, является лучшей, чем все остальные: ведь первое место каждая из них берет себе из честолюбия, второе же присуждает, оценивая действительные заслуги этой группы.

   Именно так рассуждает Цицерон, доказывая, что школа академиков, защищающая принцип акаталепсии, была лучшей философской школой. "Спроси стоика, -- говорит он, -- какая философская школа является лучшей, и он поставит свою школу выше остальных, а затем спроси его, какой школе принадлежит второе место, и он назовет школу академиков. Задай такие же вопросы эпикурейцу (который не может вынести даже самого вида стоика), и он, поместив свою школу на первое место, второе место отдаст академикам" ^. Точно так же если государь спросит каждого из соискателей на какую-нибудь вакантную должность, кого бы они рекомендовали на это место после себя, то весьма вероятно, что их мнения сойдутся на том из них, кто более всего достоин и заслуживает в первую очередь этого места.

Опровержение

   Этот софизм ложен, ибо он не учитывает влияния зависти. Ведь люди обычно ставят непосредственно после себя и своей партии и выражают свои симпатии той группе, которая среди остальных отличается своей слабостью и робостью и которая тем самым приносит им как можно меньше неприятностей; они делают это из желания вызвать ненависть к тем, кто первым допустил выпады против них и причинил им неприятности.

Софизм VI

   Если самая замечательная и выдающаяся часть какого-то целого превосходит такую же часть другого целого, то и в целом первое сохраняет превосходство.

   Сюда же относятся известные формулы: "Не будем блуждать в общих определениях. Сравним какой-нибудь частный факт с другим частным фактом" и т. п.

Опровержение

   Этот софизм представляется достаточно убедительным и носит скорее диалектический, чем риторический характер, Но все же он иногда может ввести в заблуждение. Прежде всего потому, что существует немало вещей весьма непрочных, которые тем не менее, если им удается избежать грозившей им опасности, превосходят все остальные; и, таким образом, будучи в родовом отношении худшими, ибо они чаще подвергаются опасности и гибнут, с отдельных случаях оказываются более сильными и замечательными. К числу таких вещей принадлежит, например, мартовская почка, о которой французская пословица говорит: "Парижский мальчишка и мартовская почка: если они выживут, то стоят десяти других". Иначе говоря, в родовом отношении майская почка превосходит мартовскую, однако в отдельных случаях лучшая мартовская почка превосходит лучшую майскую. Во-вторых, этот софизм ложен еще и потому, что природа проявляет себя в некоторых родах и видах более равномерно, а в других -- менее равномерно, например можно наметить, что в более теплом климате, как правило, рождаются более одаренные люди, но, с другой стороны, талантливые люди, родившиеся на севере, превосходят своими дарованиями самые выдающиеся таланты южных стран. Подобным же образом в многочисленных военных столкновениях, если бы дело решалось поединком между отдельными воинами, то победа, возможно, досталась бы одной стороне, а если в бой вступают все войска, то победа может оказаться на другой стороне. Ведь все выдающееся и исключительное зависит от случая, роды же подчиняются порядку, установленному самой природой. Более того, в родовом отношении металл дороже камня, но ведь алмаз драгоценнее золота.

Софизм VII

   То, что содействует сохранению вещи, -- благо; отсутствие путей к отступлению -- зло, ибо не иметь возможности отступить -- это род бессилия; сила же -- это благо.

   В связи с этим вспоминается басня Эзопа о двух лягушках, которые во время страшной засухи, когда нигде не было воды, стали раздумывать о том, что же им делать. Первая сказала: "Спустимся в глубокий колодец, ведь невероятно, чтобы там не было воды". Вторая же так возразила ей: "Ну, а если там вдруг не окажется воды, каким образом мы сможем выбраться оттуда?" Этот софизм основан на убеждении, что действия человеческие настолько ненадежны и опасны, что лучшим представляется то, что дает наибольшие возможности для бегства. Сюда относятся распространенные формулы: "Ты окажешься совершенно связанным"; "Ты возьмешь у судьбы не столько, сколько захочешь" и т. д.

Опровержение

   Этот софизм ложен прежде всего потому, что в человеческих действиях судьба требует всегда какого-то определенного решения. Ведь, как тонко заметил кто-то, "даже ничего не решать -- это уже решать что-то", так что весьма часто отказ от определенного решения ставит перед нами больше проблем, чем если бы мы приняли какое-то решение. Эта своеобразная болезнь ума весьма похожа на ту, которую мы встречаем у скупых людей, только в данном случае речь идет не о страсти сохранять в неприкосновенности свои богатства, а о страсти сохранять право и возможность выбора. Действительно, скупой не желает пользоваться своим богатством, чтобы ничего не брать из него; точно так же и подобного рода скептик не желает ничего предпринимать, чтобы все его духовное достояние осталось в неприкосновенности. Во-вторых, этот софизм ложен и потому, что он не учитывает того, что необходимость и то, что выражается словами "Жребий брошен", придают людям решительность; как сказал кто-то: "В остальном вы равны с врагами, но вы превосходите их, потому что у вас нет выхода" ^.

Софизм VIII

   Несчастье, которое человек навлекает на себя по собственной вине, является большим злом, чем то, которое обрушивается на нас со стороны.

   Причина этого явления состоит в том, что сознание собственной вины удваивает страдание; наоборот, сознание того, что за тобой нет никакой вины, дает великое утешение в несчастье. Поэтому-то поэты и стараются всячески выделить как особенно близкие к отчаянию такие страсти, когда обвиняют самого себя и страдают от сознания своей вины:

   Провозглашает себя преступной виновницей бедствий *".

   Наоборот, сознание невиновности и исполненного долга облегчает и ослабляет несчастья выдающихся людей. Кроме того, когда несчастье исходит от других, каждый имеет возможность свободно жаловаться на свое горе, и это облегчает душевную боль, освобождая сердце от щемящей тоски. Ведь мы всегда негодуем на то, что является результатом людской несправедливости, мечтаем о мщении или, наконец, умоляем о божественном возмездии либо ждем его; более того, если даже это удар самой судьбы, существует все же какая-то возможность пожаловаться на наш рок:

   Всех -- и богов, и светила жестокие мать призывала".

   Наоборот, когда человек по собственной вине навлек на себя какое-то несчастье, острие страдания направляется внутрь и еще сильнее ранит и пронзает душу.

Опровержение

   Этот софизм ложен прежде всего потому, что он забывает о надежде, этом великом лекарстве от страданий, Ведь исправление вины очень часто может зависеть от нас самих, тогда как не в нашей власти отвести от себя удары судьбы. Поэтому Демосфен не раз обращался к своим согражданам со следующими словами: "То, что в прошлом было очень плохим, для будущего окажется наилучшим. Но что же это такое? А это как раз то, что из-за вашей бездеятельности и по вашей вине ваши дела идут так плохо. Ибо, если бы вы полностью исполнили свой долг и, несмотря на это, положение ваше было таким же тяжелым, как и теперь, у нас не было бы даже надежды на то, что когда-нибудь в будущем оно улучшится. Но так как главной причиной ваших несчастий были паши же собственные ошибки, то во всяком случае следует верить, что, исправив их, вы обретете вновь вашу былую славу" ^. Подобным же образом Эпиктет, говоря о степенях спокойствия души, самое последнее место отводит тем, кто обвиняет других; более высоко он ставит тех, кто обвиняет самих себя; на высшую же ступень он помещает тех, кто не винит ни других, ни самих себя"". Во-вторых, этот софизм ложен и потому, что он забывает о присущей человеческой душе гордыне, из-за которой люди с большим трудом сознаются в собственных заблуждениях. Чтобы избежать такого признания, люди проявляют весьма значительную выдержку в тех несчастьях, которые они навлекли на себя по своей собственной вине. Ведь люди, которые безгранично возмущаются и негодуют, когда совершено какое-то преступление и еще неизвестно, кто его совершил, тотчас же умеряют свое негодование и умолкают, если потом обнаружится, что виновником его является сын, жена или кто-нибудь из близких; так же происходит и тогда, когда случается нечто такое, из-за чего мы вынуждены принять вину на самих себя. Это особенно часто можно заметить среди женщин: если их постигла какая-то неудача (а они действовали против воли родителей и друзей), то они будут тщательно скрывать любое несчастье, которое явилось результатом их опрометчивых поступков.

Софизм IX

   Степень лишения представляется чем-то большим, чем степень уменьшения, и опять-таки степень начинания представляется чем-то большим, чем степень приращения.

   Существует математическое правило: нет никакого отношения между ничем и чем-то. Таким образом, степень отсутствия и присутствия представляется большей, чем степени увеличения и уменьшения. Например, для одноглазого человека тяжелее потерять один глаз, чем для человека, имеющего оба глаза; точно так же человеку, имеющему много детей, будет значительно тяжелее потерять последнего оставшегося сына, чем до этого всех остальных. Поэтому и Сивилла, после того как сожгла две первые книги, цену третий увеличила вдвое ^, потому что потеря этой третьей книги была бы степенью лишения, а не уменьшения.

Опровержение

   Софизм этот ложен прежде всего потому, что он забывает о тех случаях, когда польза какой-то вещи зависит от ее достаточности, т. е. определенного количества. Ведь если кто-то будет обязан под страхом наказания заплатить к определенному сроку какую-то денежную сумму, то ему будет тяжелее, если не хватит единственного золотого, чем, если при условии, что этот единственный золотой он не сможет добыть, ему будет нехватать еще десяти золотых. Точно так же когда кто-то растрачивает свое состояние, то для него опаснее тот первый долг, который пробил первую брешь в его имуществе, чем последний, который привел его в конце концов к разорению. Здесь вспоминаются общераспространенные формулы: "Поздно проявлять бережливость, когда вино осталось на дне" "; "Нет никакой разницы, не иметь решительно ничего или иметь то, от чего тебе нет никакой пользы" и т. д. Во-вторых, этот софизм ложен еще и потому, что он забывает о важнейшем принципе природы: "Уничтожение одного есть рождение другого" ^. Из этого принципа вытекает, что иногда сама степень полного лишения приносит не так много вреда, потому что дает человеку повод и стимул к поискам новых решений. Именно поэтому так часто жалуется Демосфен перед своими согражданами, говоря, что "те невыгодные и позорные условия, которые они приняли от Филиппа, являются в сущности почвой для их малодушия и бездеятельности; лучше бы они вообще лишились всех средств к существованию, ибо в таком случае они вынуждены были бы проявить какую-то энергию в поисках средств спасения" ". Я знал одного врача, который, когда к нему обращались с жалобами на недомогание изнеженные дамы, отказывавшиеся однако от всех лекарств, обычно не без остроумия, но достаточно резко говорил им: "Вам нужно заболеть посерьезнее, тогда-то уже вы примете любое лекарство". Более того, сама степень лишения, т. е. крайней нужды, может оказаться полезной для пробуждения не только энергии, но и терпения.

   Что же касается второй части этого софизма, то она опирается на то же основание, что и первая, т. е. речь идет о степенях присутствия и отсутствия. Исходя из этого так много говорят о начале дела:

   Тот уж полдела свершил, кто начал... ".

   Отсюда же вытекает и предрассудок астрологов, выносящих суждение о характере и судьбе человека на основании момента его рождения или зачатия.

Опровержение

   Этот софизм ложен прежде всего потому, что, как известно, в некоторых случаях начало есть не что иное, как то, что Эпикур называет в своей философии попытками ^, т. е. какими-то первыми опытами, которые не имеют никакого значения, если не будут повторены или продолжены. Поэтому в данном случае вторая ступень представляется более важной и более значительной, чем первая, подобно тому как в упряжке цугом последний конь сильнее тянет повозку, чем первый. Точно так же весьма метко говорится: "Ответная брань -- причина драчки". Ведь первое оскорбление могло бы остаться без последствий, если на него не ответить такой же бранью. Во-вторых, этот софизм ложен еще и потому, что он не обращает внимания на значение настойчивости в действиях, которая особенно нужна для продолжения дела, а не для его начинания. Ведь первый порыв, может быть, порожден случайностью или самой природой, но только зрелое чувство и здравое суждение приводят к твердости. В-третьих, этот софизм ложен еще и потому, что он упускает из виду те явления, природа которых и обычное направление развития противоположны направлению начатого дела, так что первое начинание постоянно кончалось бы ничем, если бы и далее не прилагались усилия. Это как раз то, о чем говорится в известных пословицах: "не идти вперед, значит идти назад", "кто не выиграет, тот проиграет". То же самое происходит при подъеме на гору или когда приходится грести против течения. Наоборот, если идти под гору или грести по течению, то начало действия имеет гораздо более важное значение. Далее, этот пример распространяется не только на степень начинания, т. е. перехода от возможности к действию в сравнении с переходом от действия к росту, но и на переход от невозможности к возможности в сравнении с переходом от возможности к действию. Ибо переход от невозможного к возможному кажется более важным, чем от возможного к действительному.

Софизм Х

   Истина важнее мнения. Действие, вызванное чужим мнением, можно обозначить как то, чего бы человек не стал делать, если бы считал, что это останется неизвестным.

   Эпикурейцы, говоря о концепции счастья стоиков, которое те видели в добродетели, считают его подобным счастью актера на сцене: ведь если актер не встречает одобрения публики, он тотчас же приходит в уныние. Поэтому они в насмешку называют его театральным благом. Иначе обстоит дело с богатством, о котором поэт сказал:

   "Пусть их освищут меня", говорит, "но зато я в ладоши

   Хлопаю дома себе как хочу..." °°

   Точно так же говорится и о наслаждении:

   ...скрывая в глубине радость,

   На лице же выражая притворную стыдливость ^.

Опровержение

   Этот софизм несколько тоньше остальных, хотя ответить на приведенный пример сравнительно легко. Ведь добродетель избирают не только под влиянием общественного мнения, но и потому, что существует известный принцип: "Каждый должен больше всего стыдиться самого себя" ^. Так что порядочный человек останется одним и тем же как наедине с собой, так и на глазах у людей, хотя, пожалуй, добродетель все же в какой-то мере усиливается благодаря похвалам, подобно тому как тепло усиливается отражением. Но все это лишь отрицает предположение, но не раскрывает ложности самого софизма. Опровержение же его таково. Даже если предположить, что люди избирают добродетель (особенно ту, которая проявляется в трудностях и конфликтах) лишь потому, что за ней обычно следуют восхваления и слава, то из этого вовсе не вытекает, что к добродетели не стремятся прежде всего ради нее самой. Ибо стремление к славе может быть лишь побудительной причиной или sine qua non, но ни в коем случае не может быть действующей или устанавливающей (constituans) причиной. Например, если из двух коней один, не нуждаясь в шпорах, вполне прилично выполняет все, что от него требуют, а другой, если его пришпорить, намного превосходит первого, то я полагаю, что именно этот последний одержит победу и будет признан лучшим конем. И ни на кого, кто находится в здравом рассудке, не произведут никакого впечатления слова: "Уберите прочь этого коня, ибо все его достоинства зависят от шпор". Ведь поскольку шпоры -- это обычное орудие всадника, не приносящее ему никаких неудобств и неприятностей, то не следует умалять достоинства коня, нуждающегося в шпорах; точно так же как и конь, который, не нуждаясь в шпорах, оказывается удивительно послушным, становится тем самым не лучше первого, но лишь более приятным. Подобным же образом слава и уважение служат своего рода шпорами для добродетели; и хотя без них добродетель проявила бы себя несколько слабее, однако, поскольку они всегда сопровождают ее, даже если их и не приглашают, ничто не мешает тому, чтобы к добродетели также стремились и ради нее самой. Таким образом, можно с полным основанием опровергнуть вышеприведенное положение: "Указанием на то, что действие совершается под влиянием общественного мнения, а не по требованию добродетели, служит то, что человек не совершил бы этого поступка, если бы считал, что он останется неизвестным".

Софизм XI

   То, что добыто нашими усилиями и трудом, является большим благом по сравнению с тем, что является результатом чужого благодеяния или милости судьбы.

   Этот софизм строится на следующих основаниях: во-первых, это надежда на будущее. Дело в том, что не всегда можно быть уверенным в чужой милости или в благосклонности судьбы; собственная же энергия и способности всегда при нас, и после того, как мы с их помощью достигнем какого-то результата, в нашем распоряжении остаются те же самые орудия, готовые к новым свершениям, только, пожалуй, ставшие еще более надежными в результате приобретенного нами навыка и успеха в их использовании. Во-вторых, известно, что, когда мы получаем что-то благодаря чужому благодеянию, мы становимся обязанными за это благо другим людям, тогда как то, что мы добываем собственными силами, не несет с собой никакой тягостной для нас обязанности. Даже если божественное милосердие ниспошлет нам свою милость, то она требует какого-то воздаяния за божественную благость, что весьма неприятно людям дурным и нечестным, тогда как в первом случае происходит то, о чем говорит пророк: "Ликуют и радуются, поклоняются сетям своим, приносят жертвы силкам своим и тенетам" ^. В-третьих, известно, что то, что не добыто нашими собственными усилиями, не несет с собой славы и уважения. Ведь счастье вызывает известное восхищение, но еще не похвалу. Как говорит Цицерон, обращаясь к Цезарю: "У нас есть, чему удивиться, но мы ждем того, что можно похвалить" ^. В-четвертых, то, что добыто собственными усилиями, почти всегда требует большого труда и энергии, что уже само по себе доставляет людям какое-то наслаждение; как говорит Соломон: "Сладка пища, добытая охотой".

Опровержение

   Существуют четыре противоположных довода, которые приводят к противоположным выводам и могут выступать как своего рода опровержения вышеприведенных положений. Прежде всего счастье представляется людям неким знаком и доказательством божественного благоволения и потому порождает в нас самих чувство уверенности и бодрости, в остальных же людях оно вызывает чувство уважения и почтения к счастливцу. Но счастье включает в себя и случайности, к которым добродетель не имеет почти никакого отношения. Например, Цезарь, желая поднять дух кормчего корабля, на котором он плыл, сказал: "Ты везешь Цезаря и его счастье" ^. Потому что, если бы он сказал: "Ты везешь Цезаря и его добродетель", это было бы совсем неважно для человека, захваченного страшной бурей, и никак не могло бы успокоить его. Во-вторых, все то, что исходит от наших собственных достоинств и энергии, может явиться объектом подражания и тем самым доступно другим людям, тогда как счастью нельзя подражать и оно составляет неотъемлемую собственность отдельного человека. Поэтому-то, как известно, вообще все естественное ставится выше искусственного, ибо оно исключает возможность всякого подражания. То же, что доступно подражанию, тем самым оказывается общедоступным. В-третьих, блага, доставшиеся нам благодаря счастью, представляются дарами, а не благами, купленными трудом; наоборот, то, что добыто нашими собственными усилиями, можно сравнить с тем, что куплено за определенную плату. Поэтому очень тонкое наблюдение высказывает Плутарх, говоря о деяниях Тимолеонта, человека исключительно счастливого, и сравнивая их с деяниями Агесилая и Эпаминонда, живших с ним в одно время: "Деяния его были подобны песням Гомера, которые при всем их совершенстве кажутся текущими свободно, без всяких усилий и свидетельствуют о гении их творца" ^. В-четвертых, известно, что все неожиданное, случившееся вопреки нашим ожиданиям, приятнее людям и доставляет им больше наслаждения. Но это ни в коей мере не выпадает на долю того, что добыто собственными усилиями и стараниями.

Софизм XII

   То, что состоит из большего числа делимых частей, больше того, что состоит из меньшего числа частей и обладает большим единством, ибо все рассматриваемое по частям кажется большим. Поэтому множественность частей несет в себе представление о большой величине. Но множественность частей производит еще более сильное впечатление, если отсутствует порядок, потому что беспорядочность создает впечатление бесконечности и мешает восприятию явления.

   Ложность софизма обнаруживается уже с первого взгляда и как бы осязаема, так как впечатление о большей величине целого может определяться не только числом частей, но и их размером. Однако этот софизм довольно часто силой увлекает за собой воображение и даже покушается на чувственное восприятие. Ведь дорога, проходящая по равнине, на которой не встречается ни одного предмета, способного привлечь взор, кажется нашему взгляду короче такой же дороги, проходящей по местности, на которой можно увидеть деревья, здания или еще что-нибудь, что дает возможность измерять промежутки пути и делить весь путь на части. Точно так же богатому человеку представляется, что он стал еще богаче после того, как он разложит свои богатства по сундукам и мешкам и расставит их перед собой. В создании впечатления о величине предмета немалую роль играет разделение предмета на большее число частей и рассмотрение каждой из них в отдельности. Но все это производит еще большее впечатление на воображение, если происходит беспорядочно и хаотически, потому что беспорядочное смешение вещей порождает представление об их обилии. Ведь то, что демонстрируется и предлагается нам в определенном порядке, с одной стороны, свидетельствует об ограниченной численности, а с другой -- дает надежное доказательство того, что ничто не было упущено. Наоборот, то, что является перед нами в хаотическом состоянии, не только считается обильным, но и оставляет возможность предположить, что существует еще множество вещей, которые остались без внимания.

Опровержение

   Софизм этот ложен прежде всего в том пункте, где речь идет о формировании в сознании представления о большей величине какой-нибудь вещи, чем та, которой в действительности эта вещь обладает. Ведь в таком случае разделение на части разрушает это представление и показывает нам вещь в ее истинном объеме, освобождая от ложного преувеличения. Так, если человек тяжело болен или испытывает какое-то горе, то при отсутствии часов время будет казаться ему значительно длиннее, чем в том случае, когда он имел бы возможность измерять его. Ибо если из-за душевных мук и страданий, причиняемых болезнью, время кажется нам длиннее, чем оно есть в действительности, то, с другой стороны, счет времени исправляет это заблуждение и делает его короче, чем то, которое возникало в первоначальном обманчивом представлении. Точно так же и на равнине иной раз происходит нечто противоположное тому, о чем говорилось выше. Дело в том, что хотя первоначально наше зрение воспринимает дорогу как более короткую, потому что она ничем не разделена на части, однако если на этом основании у нас возникает идея о том, что упомянутое расстояние короче, чем оно есть на самом деле, то, как только мы убедимся в ложности этого, дорога покажется нам в конце концов еще более длинной, чем она есть в действительности. Поэтому тот, кто стремится поддержать ложное представление о значительных размерах какой-нибудь вещи, должен избегать, всякого ее деления и, наоборот, стараться показать ее в целом виде. Этот софизм ложен, во-вторых, и потому, что он не учитывает возможности такого разделения предмета, при котором его части оказываются совершенно разрозненными и не могут поэтому одновременно явиться нашему взору. Ведь если рассадить цветы в каком-нибудь саду по многим клумбам, то будет казаться, что их гораздо больше, чем если бы они росли все вместе на одной, причем наш взгляд мог бы охватить сразу все клумбы; ведь в противном случае единство окажется сильнее разрозненного расчленения. Точно так же те люди кажутся нам более богатыми, чьи земли и владения расположены по соседству или объединены в одно целое. Ведь если бы они были разбросаны в разных местах, их было бы весьма трудно охватить одним взором. Этот софизм ложен, в-третьих, потому, что он не учитывает того, что единое может иметь более важное назначение, чем многое. Ведь всякое соединение является очевиднейшим признаком недостаточности каждой отдельной вещи, когда, как говорят,

   и все бессильное врозь силу в единстве найдет".

   Поэтому Мария оказывается правой: "Марфа! Марфа! Ты заботишься о многом, а одно только нужно" ^. Об этом же говорит известная басня Эзопа о лисице и кошке. Лисица хвасталась тем, как много у нее средств и уловок, чтобы спастись от собак; кошка же сказала, что она надеется только на одно-единственное средство, а именно на свою способность лазить по деревьям; однако же это средство оказалось намного надежнее всех тех, которыми хвасталась лиса. Отсюда пословица: "Лисица знает многое, а кошка -- одно, но важное" ^. Да, моральное значение этой басни аналогично этому выводу: ведь намного надежнее полагаться на одного могучего и верного друга, чем на множество всякого рода уловок и хитростей.

   Приведенных нами примеров вполне достаточно. У меня в запасе есть еще много подобного рода иллюстраций, которые я в свое время собрал еще в юношеские годы, но, к сожалению, еще не отделанных и не имеющих своих опровержений; привести все это в порядок в настоящее время у меня нет времени. Приводить же здесь одни эти примеры без соответствующих разъяснений (тем более что все предыдущие сопровождались ими) мне представляется совершенно нецелесообразным. Между тем мне бы хотелось только дать понять, что эта работа, как бы она ни была выполнена, обладает, на мой взгляд, весьма значительной ценностью, поскольку имеет отношение и к первой философии, и к политике, и к риторике. Но о ходячих иллюстрациях кажущегося добра и зла сказано достаточно.

   Второе собрание, имеющее отношение к промптуарию и до сих пор еще не созданное, представляет собой как раз такой сборник, который имеет в виду Цицерон (как мы уже упоминали выше, в разделе логики ^), требуя всегда иметь наготове общие места, уже заранее обдуманные и отработанные, которые можно было бы использовать как аргументы и "за", и "против", например аргументы в защиту буквы закона и аргументы в защиту духа закона и т. д. Нам же хочется распространить сферу их применения на другие области и использовать эти общие места не только в юридической практике, но и во всякого рода рассуждениях и спорах. Вообще мы хотим, чтобы все общие места, которые особенно часто употребляются (и для доказательства или опровержения, и для убеждения в истинности или ложности какого-то мнения, и для восхваления или порицания чего-либо), были заранее обдуманы и находились в нашем распоряжении и чтобы мы всеми силами нашего ума, даже несколько нечестно и вопреки истине, старались отстоять либо опровергнуть эти тезисы. Мы считаем, что для лучшего пользования таким сборником (да и для того, чтобы объем его не был слишком велик) будет самым лучшим, если все эти общие места будут выражены в коротких и острых сентенциях, подобно своего рода клубкам, из которых можно вытянуть нитку любой длины в зависимости от требований обстоятельств. Подобного рода работа проделана Сенекой ^, но только в отношении гипотез или отдельных случаев. Располагая большим числом такого рода общих мест, мы решили привести здесь некоторые из них в качестве примера. Мы называем их "антитезы вещей".

   ПРИМЕРЫ АНТИТЕЗ

I. Знатность

   За

   Те, кому от рождения присуща доблесть, не столько не хотят, сколько не могут быть дурными.

   Знатность -- это лавровый венок, которым время венчает людей.

   Даже в мертвых памятниках мы уважаем древность; насколько же сильнее мы должны уважать ее в живых?

   Если презирать знатность семейств, то в чем же в конце концов проявится различие между родом человеческим и животными?

   Знатность освобождает доблесть от зависти и делает ее предметом благодарности.

   Против

   Знатность редко является результатом доблести; доблесть же результатом знатности еще реже.

   Знать чаще ссылается на предков, чтобы их именем снискать прощение за свои ошибки, чем для того, чтобы при их поддержке занять почетное положение.

   Энергия простых людей обычно так велика, что в сравнении с ними знатные кажутся похожими на манекены.

   Знатные слишком часто оборачиваются назад во время бега, а это -- признак плохого бегуна.

II. Красота

   За

   Некрасивые обычно мстят за свою природу. Добродетель есть не что иное, как внутренняя красота, красота же -- не что иное, как внешняя добродетель.

   Некрасивые люди всегда стремятся защитить себя от презрения злостью.

   Красота заставляет сверкать добродетели и краснеть пороки. Против

   Добродетель, как драгоценный камень, заметнее, если вокруг меньше золота и прикрас.

   Роскошная одежда прикрывает уродство, красота прикрывает подлость.

   Как правило, легкомысленны в равной мере и те, кого красота украшает, и те, на кого она производит впечатление.

III. Молодость

   За

   Первые помыслы и стремления юности несут в себе нечто от божественной природы.

   Старики больше заботятся о самих себе, значительно меньше -- о других и о государстве.

   Если бы можно было это увидеть, то мы убедились бы. что старость сильнее уродует душу, чем тело.

   Старики боятся всего, кроме богов.

   Против

   Молодость -- поприще раскаяния.

   Молодости свойственно презрение к авторитету старости, поэтому каждый учится на собственном опыте.

   Решения, к которым время не призывает, оно не утвердит. Для стариков Венеры превращаются в Граций.

IV. Здоровье

   За

   Забота о здоровье унижает дух и подчиняет его телу.

   Здоровое тело -- хозяин души, больное -- раб.

   Ничто так не содействует успеху нашей деятельности, как крепкое здоровье; наоборот, слабое здоровье слишком мешает ей.

   Против

   Часто выздоравливать -- часто молодеть.

   На состояние здоровья ссылаются во всех случаях, даже здоровые прибегают к этому.

   Здоровье слишком тесными узами привязывает душу к телу.

   Даже прикованный к постели правил великим государством и с носилок командовал огромными армиями.

V. Жена и дети

   За

   Любовь к родине начинается с семьи.

   Жена и дети учат человечности; холостяки же мрачны и суровы.

   Безбрачие и бездетность способны лишь вызвать желание избавиться от них.

   Тот, кто не имеет детей, приносит жертву смерти.

   Счастливые во всем остальном обыкновенно оказываются несчастливыми в детях, иначе люди вполне уподоблялись бы богам.

   Против

   Тот, кто женился и произвел детей, тем самым дал заложников судьбе.

   Рождение, дети -- это человеческие понятия, создание и творения -- божественные.

   Бессмертие животных -- в потомстве, человека же -- в славе, заслугах и деяниях.

   Семейные интересы часто заставляют пренебрегать государственными.

   Некоторые завидуют судьбе Приама, пережившего всех своих близких ^.

VI. Богатство

   За

   Богатство презирают лишь те, кто потерял надежду приобрести его.

   Зависть к богатству сделала добродетель богиней.

   Пока философы спорят, что является главным -- добродетель или наслаждение, ищи средства обладать и тем, и другим.

   Добродетель с помощью богатства становится всеобщим благом.

   Остальные блага обладают властью лишь над отдельными провинциями, одно только богатство правит всем.

   Против

   Большое богатство можно охранять, расточать, прославлять, но оно не приносит никакой пользы.

   Разве ты не видишь, что цену камням и другим подобным украшениям выдумали для того, чтобы можно было найти хоть какое-то применение большому богатству?

   Многие, думая, что они смогут все купить за свои богатства, сами прежде всего продали себя.

   Богатство не назовешь иначе, чем обозом добродетели, ибо оно и необходимо ей, и тягостно.

   Богатство очень хорошо, когда оно служит нам, и очень плохо -- когда повелевает нами.

VII. Почести

   За

   Почести -- это знаки одобрения не только тиранов (как обычно говорят), но и божественного провидения.

   Почести делают заметными и добродетели, и пороки, притом первые они развивают, вторые же обуздывают.

   Никто не знает, как далеко продвинулся бы он на пути добродетели, если бы почести не раскрывали перед ним свободного поприща.

   Добродетели, как и все остальное, торопятся к своему месту и успокаиваются, достигая его; место же добродетели -- это почести.

   Против

   Стремясь к почестям, мы теряем свободу.

   Почести дают нам власть над такими вещами, которых лучше всего не желать или на худой конец не мочь.

   Трудно достижение почестей, ненадежно обладание ими, стремительна потеря.

   Те, кто пользуется почетом, неизбежно должны разделять мнение толпы, для того чтобы считать самих себя счастливыми.

VIII. Власть

   За

   Наслаждаться счастьем -- величайшее благо, обладать возможностью давать его другим -- еще большее.

   Царей можно сравнивать не с людьми, а с небесными светилами, ибо они оказывают огромное влияние как на судьбы отдельных людей, так и на судьбы своей эпохи.

   Бороться с тем, кто является наместником Бога -- это не только оскорбление величия, но и своего рода богоборчество.

   Против

   Как ужасно не иметь почти ничего, к чему стоило бы стремиться, и бесконечное число того, чего нужно бояться.

   Те, кто обладает властью, подобны небесным телам, они вызывают к себе огромное почтение, но сами ни на мгновение не имеют покоя.

   Если боги допускают на свой пир смертного, то только для того, чтобы посмеяться над ним.

IX. Похвалы, уважение

   За

   Похвалы -- это отраженные лучи добродетели.

   Та похвала почетна, которая рождается добровольно. Почести воздаются в различных государствах, но похвалы -- только в свободных.

   Голос народа несет в себе нечто божественное, а разве иначе такое множество людей смогло бы оказаться единодушным?

   Не нужно удивляться тому, что простой народ говорит более правильные вещи, чем люди с положением, ибо он говорит, не боясь за себя.

   Против

   Молве лучше быть вестницей, чем судьей. Что общего у порядочного человека со слюнявой толпой?

   Молва, подобно реке, поднимает на поверхность все легкое и топит все важное.

   Толпа хвалит самые незначительные добродетели, восхищается посредственными и не замечает высших.

   Похвалы чаще достаются не тем, кто их действительно заслуживает, а тем, кто хвастается своими заслугами; они выпадают на долю мнимых, а не действительных заслуг.

X. Природа

   За

   Привычка развивается в арифметической прогрессии, природа -- в геометрической.

   Как в государстве общие законы относятся к частным обычаям, так в отдельном человеке соотносятся природа и привычка.

   Привычка по отношению к природе осуществляет своего рода тиранию и, так же как тирания, может быть легко и быстро сброшена.

   Против

   Мы мыслим, следуя природе, говорим, следуя правилам, но действуем по привычке.

   Природа заключает в себе нечто от наставника, привычка от начальника.

XI. Счастье

   За

   Явные достоинства рождают похвалы, скрытые -- счастье.

   Нравственные достоинства рождают похвалы, способности -- счастье.

   Счастье подобно Галактике, ибо оно представляет собой скопление неких неведомых достоинств, не имеющих имени.

   Счастье следует почитать хотя бы из-за его детищ: доверия и авторитета.

   Против

   Глупость одного -- счастье другого.

   В счастье самое похвальное, на мой взгляд, то, что оно не задерживается ни у одного из своих избранников.

   Великие люди, пока им удается отклонять зависть к своим добродетелям, -- всегда среди поклонников Фортуны.

XII. Жизнь

   За

   Глупо любить акциденции жизни сильнее самой жизни. Долгая жизнь лучше короткой во всех отношениях, в том числе и для добродетели.

   Не имея достаточно продолжительной жизни, невозможно ни что-либо совершить, ни что-либо познать, ни в чем-либо раскаяться.

   Против

   Философы, собрав такое количество аргументов против страха смерти, сделали смерть еще более страшной.

   Люди боятся смерти, как дети боятся темноты, потому что не знают, что это такое ^.

   Среди человеческих чувств нельзя найти ни одного, столь слабого, чтобы оно, будучи немного усилено, не превзошло бы страх смерти.

   Желать смерти может не только мужественный, или несчастный, или мудрый человек, но и тот, кто просто пресытился жизнью ^.

XIII. Суеверие

   За

   Те, кто грешит из религиозного рвения, не заслуживают одобрения, но заслуживают любви.

   Умеренность уместна в вопросах морали, в религиозных же вопросах господствуют крайности.

   Суеверный человек -- это в будущем религиозный человек.

   Я скорее поверю в самое фантастическое чудо любой религии, чем в то, что все это происходит без вмешательства божества.

   Против

   Так же как сходство с человеком делает обезьяну безобразной, сходство с религией делает суеверие отвратительным.

   Суеверие вызывает такую же ненависть к себе в делах религии, какую вызывает позерство в обычной жизни.

   Лучше вообще не признавать богов, чем иметь о них недостойное представление.

   Древние государства пошатнула не школа Эпикура, а стоики.

   Человеческий ум по своему характеру не допускает существования подлинного атеиста, верящего в это учение; настоящими атеистами являются великие лицемеры, у которых беспрерывно на устах священные предметы, но ни на минуту нет уважения к ним.

XIV. Гордость

   За

   Гордость даже несоединима с пороками, и, подобно тому как один яд обезвреживает другой, немало пороков отступает перед гордостью.

   Скромный человек усваивает даже чужие пороки, гордый обладает только собственными.

   Если гордость от презрения к другим поднимется до презрения к самой себе, она станет философией.

   Против

   Гордость, как плющ, обвивает все достоинства и добродетели.

   Все остальные пороки противоположны достоинствам, одна лишь гордость соприкасается с ними.

   Гордость лишена лучшего качества пороков -- она не способна скрываться.

   Гордец, презирая остальных, пренебрегает вместе с тем своими собственными интересами.

XV. Неблагодарность

   За

   Обвинение в неблагодарности есть не что иное, как обвинение в проницательности относительно причины благодеяния.

   Желая быть благодарными к одним, мы оказываемся несправедливыми к другим, самих же себя лишаем свободы.

   Доброе дело тем меньше заслуживает благодарности, что неизвестна его цена.

   Против

   Неблагодарность наказывается не казнью, а мучения-ми совести.

   Добрые дела связывают людей теснее, чем долг; поэтому неблагодарный человек в то же время и человек нечестный и вообще способен на всякое дурное дело.

   Такова уж человеческая природа -- никто не связан настолько крепко с общественными интересами, чтобы не быть обязанным к личной благодарности или мести.

XVI. Зависть

   За

   Вполне естественно ненавидеть все, что является укором нашей судьбе.

   В государстве зависть является своеобразным спасительным остракизмом.

   Против

   Зависть не знает покоя.

   Ничто, кроме смерти, не может примирить зависть с добродетелью.

   Зависть посылает добродетелям испытания, как Юнона Геркулесу.

XVII. Разврат

   За

   Ханжество превратило целомудрие в добродетель.

   Нужно быть очень мрачным человеком для того, чтобы считать любовные развлечения серьезным делом.

   Зачем относить к числу добродетелей то, что является либо образом жизни, либо видом чистоплотности, либо дочерью гордости?

   У любви, как у птиц небесных, нет никакой собственности, но обладание рождает право.

   Против

   Самое худшее превращение Цирцеи -- распутство.

   Развратник полностью теряет уважение к самому себе, а ведь оно служит уздой для всех пороков.

   Те, кто, подобно Парису, отдает предпочтение красоте, жертвуют мудростью и властью.

   Александр высказал очень глубокую истину, назвав сон и любовь залогом смерти.

XVIII. Жестокость

   За

   Ни одна из добродетелей не оказывается так часто виновной, как мягкосердечие.

   Жестокость, рожденная жаждой возмездия, есть справедливость, рожденная же стремлением избежать опасности -- благоразумие.

   Кто проявляет жалость к врагу, безжалостен к самому себе.

   Как необходимы кровопускания в лечении больных, так необходимы казни в государстве.

   Против

   Только зверь или фурия способны на убийство.

   Порядочному человеку жестокость всегда кажется чем-то невероятным, каким-то трагическим вымыслом.

XIX. Тщеславие

   За

   Тот, кто стремится заслужить одобрение людей, стремится тем самым быть им полезным.

   Я боюсь, что человек, слишком трезвый для того, чтобы заботиться о чужих делах, и общественные дела считает себе чуждыми.

   Люди, которым присуще известное тщеславие, скорее берутся за государственные дела.

   Против

   Все тщеславные люди мятежны, лживы, непостоянны, необузданны.

   Фрасон -- добыча Гнатона ^.

   Жениху непристойно ухаживать за служанкой невесты; слава же -- служанка добродетели.

XX. Справедливость (Justitia)

   За

   Власть и государство всего лишь придатки справедливости: если бы можно было осуществлять справедливость каким-то иным путем, то в них не было бы никакой нужды.

   Только благодаря наличию справедливости человек человеку -- бог, а не волк.

   Хотя справедливость и не может уничтожить пороков, она не дает им наносить вред.

   Против

   Если справедливость состоит в том, чтобы не делать другому того, чего не желаешь себе, то в таком случае снисходительность, безусловно, является справедливостью.

   Если каждому следует воздавать свое, то, конечно, следует быть снисходительным к человечеству.

   Что ты мне рассказываешь о справедливости, разве для мудреца все равны?

   Обрати внимание на то, в каком положении находились у римлян обвиняемые, и ты сможешь сказать, что республика не могла осуществлять правосудие.

   Обычное правосудие, существующее в разных государствах, напоминает придворного философа: оно делает только то, что угодно власть имущим.

XXI. Храбрость

   За

   Ничто не страшно, кроме самого страха.

   Там, где есть страх, наслаждение непрочно, добродетель же не чувствует себя в безопасности.

   Тот, кто способен открыто взглянуть на опасность, смело встретить ее, способен и принять меры, чтобы избежать ее.

   Все остальные добродетели освобождают нас от господства пороков, одна только храбрость освобождает от господства судьбы.

   Против

   Хороша же добродетель -- желать своей гибели, чтобы погубить других!

   Хороша же добродетель, которую порождает даже опьянение!

   Человек, не дорожащий собственной жизнью, опасен для других.

   Храбрость -- это добродетель железного века.

XXII. Воздержанность

   За

   Воздержанность требует почти таких же сил, как и подвиг.

   Единообразие, согласие и мера движения -- небесные свойства и символы вечности.

   Воздержанность, подобно бодрящему холоду, собирает и укрепляет душевные силы.

   Утонченные и неясные чувства нуждаются в наркотиках, точно так же и аффекты.

   Против

   Нет ничего хорошего во всех этих отрицательных добродетелях: ведь они свидетельствуют не о заслугах, а только о честности.

   Дух, неспособный к излишествам, слабеет.

   Мне нравятся достоинства, которые развивают активность, а не расслабляют чувство.

   Утверждая, что движения души находятся в согласии друг с другом, ты утверждаешь, что они немногочисленны, ибо считать стадо свойственно лишь бедняку.

   Принципы "не пользоваться, чтобы не желать", "не желать, чтобы не бояться" свидетельствуют о малодушии и неверии в себя.

XXIII. Постоянство

   За

   Основа всех достоинств -- постоянство.

   Несчастен тот, кто не знает, каким он будет.

   Человеческая мысль по своему бессилию не может быть вполне адекватной самим явлениям, поэтому пусть она будет по крайней мере верной самой себе.

   Твердость даже порокам придает достоинство.

   Если к непостоянству судьбы присоединится еще и непостоянство наших мыслей, в каком же мраке придется жить людям!

   Фортуна подобна Протею: если проявить настойчивость, она принимает свой истинный облик.

   Против

   Постоянство, как сварливая привратница, прогоняет много полезных известий.

   Справедливо, что постоянство хорошо переносит несчастья, ибо оно само почти всегда и приносит их,

   Лучшая глупость -- самая непродолжительная глупость.

XXIV. Великодушие

   За

   Если мы пожелаем однажды достичь великих целей, тотчас же не только все добродетели, но и боги придут нам на помощь.

   Добродетель, воспитанная силой привычки или предписания, -- это нечто заурядное; добродетель же как самоцель -- нечто героическое.

   Против

   Великодушие -- это добродетель, выдуманная поэтами.

XXV. Знание, созерцание

   За

   Только то наслаждение естественно, которое не знает пресыщения.

   Нет ничего сладостнее, чем ясно видеть чужие заблуждения.

   Как хорошо обладать умом, созвучным со Вселенной.

   Все дурные чувства суть ложные представления, и точно так же благо и истина -- в сущности одно и то же.

   Против

   Созерцание -- это благопристойное безделье.

   Благая мысль не намного лучше, чем благое сновидение.

   О мире заботится божество, ты же думай о родине!

   Государственный муж использует и свои мысли для посева.

XXVI. Наука

   За

   Если бы были написаны книги обо всем, включая мельчайшие факты, то, пожалуй, не было бы больше никакой нужды в опыте.

   Чтение -- это беседа с мудрецами, действие же -- это встреча с глупцами.

   Не следует считать бесполезными те науки, которые сами по себе не имеют никакого практического применения, но способствуют развитию остроты и упорядоченности мысли.

   Против

   В университетах учатся верить.

   Какая наука когда-нибудь научила применять науку своевременно?

   Мудрость, основанная на правилах, и мудрость, приобретенная опытом, совершенно противоположны друг другу, так что человек, обладающий одной из них, не способен усвоить вторую.

   Очень часто наука приносит весьма сомнительную пользу, чтобы не сказать никакой.

   Почти все ученые отличаются тем, что из любого факта всегда выводят только то, что они знают, и не умеют открыть в нем того, чего они не знают.

XXVII. Поспешность

   За

   Мудрая мысль оказывается ненужной, если она не приходит быстро.

   Тот, кто быстро ошибается, быстро исправляет ошибку.

   Тот, кто принимает мудрое решение лишь после долгой подготовки, а не способен сразу высказать разумную мысль, делает не такое уж великое дело.

   Против

   Мудрость, которая всегда под руками, не так уж глубока.

   Мудрость, как и одежда, легковесна, когда удобна.

   Возраст не придает мудрости тому, чьи решения не делает более зрелыми размышление.

   То, что создается поспешно, недолго и привлекает.

XXVIII. Молчаливость и скрытность

   За

   Молчаливому можно рассказать все, потому что он всегда сохранит тайну.

   Тот, кто легко говорит о том, что он знает, может говорить и о том, чего не знает.

   Мистерии обязаны своим существованием тайне.

   Против

   Непостоянство поведения и привычек -- лучший способ скрыть от других свою душу.

   Молчаливость -- достоинство исповедника.

   Молчаливому ничего не рассказывают -- ему платят молчанием.

   Скрытный человек подобен незнакомцу.

XXIX. Уступчивость

   За

   Я люблю людей, уважающих чувства других, но не подчиняющихся им.

   Уступчивость особенно близка по своей природе самому золоту.

   Против

   Уступчивость -- это некий бессмысленный отказ от своего мнения.

   Благодеяния уступчивых людей кажутся чем-то должным, а отказ от них воспринимается как несправедливость.

   Тот, кто добивается чего-то от уступчивого человека, должен быть благодарен за это самому себе.

   На мягкого человека обрушиваются всевозможные трудности, ибо он ни от чего не может отказаться.

   Мягкий человек почти всегда отступает с позором.

XXX. Популярность

   За

   Мудрые люди почти всегда сходятся в своих мнениях, но нужна подлинная мудрость, чтобы удовлетворить всему разнообразию мнений глупцов.

   Уважать народ -- значит быть уважаемым им.

   Великие люди никогда не относятся с почтением к кому-нибудь избранному, а только ко всему народу.

   Против

   Тот, кто слишком сходится с глупцами, сам может показаться подозрительным.

   Тот, кто нравится толпе, почти всегда вносит в нее смуту.

   Толпа не приемлет ничего умеренного.

   Самая низкая лесть -- лесть толпы.

XXXI. Общительность

   За

   Тот, кто молчит, остерегается либо других, либо самого себя.

   Хранить всегда тяжко, но труднее всего -- хранить молчание.

   Молчание -- добродетель дураков. Поэтому правильно сказал кто-то молчащему человеку: "Если ты разумный человек, то ты глуп, если же ты глуп, ты разумный человек" ^.

   Молчание, как и ночь, благоприятствует коварству.

   Высказанные мысли -- самые здоровые.

   Молчание -- это род одиночества.

   Тот, кто молчит, заискивает перед чужим мнением.

   Молчание не способно ни изгнать дурные мысли, ни распространить хорошие.

   Против

   Молчание придает последующим словам приятность и значительность.

   Молчание, подобно сну, вскармливает мудрость.

   В молчании вызревают мысли.

   Молчание -- это стиль мудрости.

   Молчание стремится к истине.

XXXII. Скрытность

   За

   Скрытность -- упрощенная мудрость.

   Мы должны не говорить одно и то же, но одно и то же иметь в виду.

   Даже нагота души непристойна.

   Скрытность и украшает, и защищает.

   Скрытность -- ограда наших замыслов.

   Некоторым выгодно быть обманутыми.

   Тот, кто все делает открыто, и равной мере обманывает людей, потому что большинство или не понимают его, или не верят ему.

   Откровенность есть не что иное, как душевное бессилие.

   Против

   Если мы не можем думать согласно истине вещей, давайте по крайней мере говорить согласно тому, что мы думаем.

   Скрытность заменяет мудрость тем, чьи способности недостаточны для государственной деятельности.

   Неоткровенный человек лишает себя главного орудия действия -- доверия.

   Скрытность порождает скрытность.

   Тот, кто что-то скрывает, не свободен.

XXXIII. Смелость

   За

   Тот, кто стесняется, дает повод для упреков.

   Чем для оратора является дикция, тем для политика является смелость, повторяю, смелость, смелость и еще раз смелость.

   Люблю скромность стыдливую, ненавижу вызывающую.

   Мужественность нравов скорее объединяет души.

   Мне нравятся непроницаемое выражение лица и ясная речь.

   Против

   Смелость -- помощница глупости.

   Наглость годится разве только для обмана.

   Самоуверенность -- повелительница глупцов и баловство для умных людей.

   Смелость -- это некая атрофия чувства в соединении со злой волей.

XXXIV. Манеры, этикет, изысканность

   За

   Достойная скромность в выражении лица и жестах -- истинное украшение добродетели.

   Если мы подчиняемся толпе в нашей речи, то почему бы не подчиниться ей и во всем облике нашем и манерах?

   Кто не заботится о достоинстве даже в самых незначительных и повседневных делах, тот, каким бы великим человеком он ни был, мудрым бывает лишь на час.

   Добродетель и мудрость без знания правил поведения подобны иностранным языкам, потому что их в таком случае обычно не понимают.

   Кому не известно настроение толпы, поскольку он далек от нее, и кто не может узнать его, наблюдая за ее поведением, тот самый глупый из людей.

   Правила поведения -- это перевод добродетели на общедоступный язык.

   Против

   Что может быть отвратительнее превращения жизни в театральный спектакль?

   Прекрасно то, что естественно, искусственное -- отвратительно.

   Лучше уж накрашенные щеки и завитые волосы, чем "накрашенные" и "завитые" нравы и манеры.

   Кто уделяет внимание столь ничтожным наблюдениям, тот не способен на великие мысли.

   Фальшивое благородство похоже на свет гнилушки.

XXXV. Шутки

   За

   Шутка -- прибежище ораторов.

   Кто привносит во все скромную прелесть, сохраняет душевную свободу.

   С легкостью переходить от шутки к делу и от дела к шутке -- вещь более необходимая политическому деятелю, чем обычно считают.

   Шутка часто помогает прийти к истине, недостижимой иным путем.

   Против

   Кто не презирает людей, жаждущих посмеяться над уродством или блеснуть остроумием?

   Уйти с помощью шутки от важного вопроса -- нечестный прием.

   Только тогда оценишь шутку, когда перестанешь смеяться.

   Все эти острословы не проникают дальше поверхности явлений, где только и рождаются шутки.

   Где шутка имеет какое-то значение для серьезного дела, там господствует ребяческое легкомыслие.

XXXVI. Любовь

   За

   Разве ты не видишь, что каждый ищет себя? И только тот, кто любит, находит.

   Нельзя представить себе лучшего состояния души, чем то, когда она находится во власти какой-нибудь великой страсти.

   Пусть всякий разумный человек ищет себе предмет любви, ибо, если человек не стремится к чему-то всеми силами, все представляется ему простым и скучным.

   Почему никто не может удовольствоваться одиночеством?

   Против

   Сцена многим обязана любви, жизнь -- ничем.

   Ничто не вызывает более противоречивых оценок, чем любовь; либо это столь глупая вещь, что она не способна познать самое себя, либо столь отвратительная, что она должна скрывать себя под гримом.

   Не терплю людей одержимых одной мыслью.

   Любовь всегда означает слишком узкий взгляд на вещи.

XXXVII. Дружба

   За

   Дружба достигает того же результата, что и храбрость, но только более приятным путем.

   Дружба -- это приятная приправа ко всякому благу.

   Самое страшное одиночество -- не иметь истинных друзей.

   Достойная месть за вероломство -- потеря друзей.

   Против

   Кто завязывает с кем-нибудь тесную дружбу, берет на себя новые обязанности.

   Желание разделить с кем-нибудь свою судьбу -- свойство слабодушных людей.

XXXVIII. Лесть

   За

   Лесть -- порождение скорее характера человека, чем злой воли.

   Давать наставления в форме похвал всегда было формулой, обязанной своим существованием сильным мира сего.

   Против

   Лесть -- это стиль рабов.

   Лесть -- это отбросы пороков.

   Льстец похож на птицелова, подражающего голосам птиц, чтобы поймать их.

   Лесть комически безобразна, но вред, приносимый ею, трагичен.

   Труднее всего излечивается слух.

XXXIX. Месть

   За

   Личная месть -- это первобытное правосудие.

   Кто на силу отвечает силой, оскорбляет лишь закон, а не человека.

   Страх перед личной местью полезен: ведь законы слишком часто спят.

   Против

   Кто совершает несправедливость, кладет начало злу: кто же отвечает оскорблением на оскорбление, уничтожает меру зла.

   Чем естественнее месть, тем более ее следует сдерживать.

   Кто легко отвечает несправедливостью на несправедливость, тот, возможно, просто не успел первым нанести обиду.

XL. Нововведения

   За

   Всякое лечение -- нововведение.

   Кто избегает новых лекарств, тот должен ждать новых несчастий.

   Величайший новатор -- время; так почему же нам не подражать времени?

   Примеры из отдаленного прошлого бессмысленны; современные же свидетельствуют о честолюбии и испорченности.

   Примерами пусть руководствуются невежды и сутяги.

   Те, кому семьи обязаны своей знатностью, почти всегда бывают более достойными людьми, чем их потомки; точно так же новаторы обычно превосходят тех, кто подражает тому, что ими сделано.

   Упрямое стремление сохранить старые обычаи не менее опасно, чем смелые реформы.

   Так как все в мире само по себе меняется к худшему, то если не изменить это к лучшему силой нашего ума, где же будет предел несчастьям?

   Рабы обычая -- игрушки в руках времени.

   Против

   Новорожденные безобразны.

   Только время создает настоящие ценности.

   Все новое никогда не бывает безобидно, потому что оно уничтожает то, что уже существует.

   То, что вошло в обычай, если это даже и не вполне хорошо, по крайней мере приспособлено одно к другому.

   Какой новатор может подражать времени, которое все изменения совершает так незаметно, что наши чувства не могут обнаружить, как они происходят?

   То, что случается неожиданно, не так уж приятно тому, кто получает от этого пользу, и значительно тягостнее для того, кому это наносит вред.

XLI. Медлительность

   За

   Судьба продает торопливому многое из того, что она дарит терпеливому.

   Торопясь охватить начала вещей, мы хватаем лишь тени.

   Нужно быть бдительным, когда обстоятельства против нас, и действовать -- когда они благоприятствуют.

   Начало всякого действия следует поручить Аргусу, а конец -- Бриарею ^.

   Против

   Благоприятный случай дает сначала ручку сосуда, а потом -- и его целиком.

   Благоприятный случай подобен Сивилле: уменьшая то, что предлагает, увеличивает его цену.

   Быстрота -- шлем Орка ^.

   То, что случается вовремя, всегда справедливо, то же, что случается поздно, ищет себе окольные пути.

XLII. Приготовления

   За

   Кто, располагая небольшими силами, берется за большое дело, тот лишь обольщает себя пустыми надеждами.

   Недостаточная подготовка подкупает не судьбу, а благоразумие.

   Против

   Лучший момент закончить приготовления -- это первая возможность начать действовать.

   Пусть никто не надеется, как бы тщательно он ни приготовился, что ему удастся связать судьбу.

   Чередование приготовлений и самих действий -- достойно политической мудрости, но отделять их друг от друга весьма самонадеянно и опасно.

   Большие приготовления -- это расточительство и денег, и времени.

XLIII. Предотвращение опасности

   За

   Большинство опасностей скорее обманывает нас, чем побеждает.

   Легче заранее предотвратить опасность, чем следить за ее развитием, постоянно принимая меры предосторожности.

   Не мала опасность, если уже кажется малой.

   Против

   Кто выступает против опасности, способствует ее росту и, принимая меры против нее, ее же укрепляет.

   Даже в мерах, предпринимаемых против опасности, заключены известные опасности.

   Лучше иметь дело с небольшим числом явных опасностей, чем с угрозой каждой из них.

XLIV. Насильственные действия

   За

   Тех, кто придерживается пресловутой благоразумной мягкости в своих действиях, может научить только усиление зла.

   Необходимость, диктующая применение насильственных мер, сама же и применяет их.

   Против

   Всякая насильственная мера чревата новым злом.

   Только гнев и страх заставляют применять насилие.

XLV. Подозрение

   За

   Недоверие -- это жилы мудрости; подозрение же -- средство для лечения суставов.

   Та верность, которую может поколебать подозрение, сама весьма подозрительна.

   Подозрение ослабляет непрочную верность, надежную же оно лишь укрепляет.

   Против

   Подозрение уничтожает верность.

   Неумеренная подозрительность -- это какое-то безумие общества.

XLVI. Буквы закона

   За

   Когда отступают от буквы закона, то это уже не толкование его, а гадание.

   Когда отступают от буквы закона, судья превращается в законодателя.

   Против

   Смысл следует извлекать из совокупности слов и исходя из него толковать каждое слово в отдельности.

   Самая страшная тирания та, когда закон распинают на дыбе.

XLVIII. В защиту свидетелей, против доказательств

   За

   Кто опирается на доказательства, тот выносит решение под влиянием таланта оратора, а не существа самого дела.

   Тот, кто верит логическим доказательствам больше чем свидетелям, должен больше доверять своему уму, чем чувству.

   Было бы очень удобно полагаться на логические доказательства, если бы люди не совершали алогичных поступков.

   Когда логические доказательства противоречат свидетельским показаниям, это представляется удивительным, но отнюдь не раскрывает истинного характера дела.

   Против

   Если нужно верить показаниям свидетелей больше, чем логическим доказательствам, то достаточно, чтобы судья не был глух.

   Доказательства -- это противоядие против отравы свидетельских показаний.

   Тем доказательствам надежнее всего верить, которые реже всего обманывают.

   Может быть, все эти антитезы, которые мы привели здесь, и не заслуживают столь большого внимания, однако раз уж они в свое время были составлены и собраны нами, то нам не хотелось бы, чтобы пропал плод нашего юношеского рвения, тем более что это, если внимательнее присмотреться, всего лишь семена, а не цветы. Юношеский характер этого сборника особенно чувствуется в том, что здесь преобладают сентенции морального и эпидиктического характера и очень мало из юридической области, относящихся к так называемому совещательному роду.

   Третье собрание, также относящееся к области подготовки материала для ораторской практики, которое необходимо создать, мы хотим назвать "Сборник малых формул". Эти формулы представляют собой, если можно так выразиться, прихожие, всякого рода служебные комнаты, коридоры и тому подобное ораторской речи, которые безо всякого различия могут быть приложимы к любому предмету речи. Таковы вступления, заключения, отступления, переходы, обещания, отклонения и многое другое в том же роде. Ведь подобно тому как удобное расположение фасадов, лестниц, дверей, окон, прихожих и коридоров в первую очередь создает как красоту, так и удобство здания, так и в ораторской речи все эти вводные и дополнительные элементы (при условии, что они построены и размещены со вкусом и знанием дела) придают всей структуре речи величайшее изящество и стройность. Мы приведем один или два примера таких формул и не станем долго задерживаться на этом. Ибо хотя они и весьма полезны, однако же, поскольку мы не можем здесь дать ничего своего и только лишь выписываем из Демосфена или Цицерона, или еще какого-нибудь образцового оратора отдельные формулы, нам кажется, нет смысла терять на это много времени.

   ПРИМЕРЫ МАЛЫХ ФОРМУЛ

   Заключение речи "совещательного" типа

   Таким образом можно будет и искупить прошлую вину, и предусмотреть меры против будущих затруднений ^.

   Королларий точного разделения

   Итак, все могут видеть, что я не желал ни обойти что-либо молчанием, ни затемнить своим изложением ^.

   Переход с предупреждением

   Но обойдем это таким образом, чтобы не терять из виду и постоянно наблюдать за ним "'.

   Возражение против укоренившегося мнения

   Я помогу вам понять, что во всей этой истории идет от самого существа дела, что явилось результатом ложного вымысла, а что раздула здесь зависть.

   Этих нескольких примеров будет вполне достаточно для того, чтобы понять, что мы имеем в виду. На этом мы завершим рассмотрение приложений к риторике, касающихся промптуария.

   Об основах и назначении риторики. Три приложения к риторике, относящиеся только к промптуарию; иллюстрации добра и зла, как простого, так и сложного. Антитезы. Малые формулы речи

   Мы подошли к учению об иллюстрации изложения. Это учение называется риторикой, или ораторским искусством. Наука эта, замечательная уже сама по себе, великолепно разработана в трудах многих писателей. Конечно, если здраво оценивать вещи, то красноречие, вне всякого сомнения, уступает мудрости. Насколько последняя выше первого, мы видим из божественных слов, обращенных к Моисею, когда тот отказался от порученной ему миссии, ссылаясь на недостатки красноречия: "У тебя есть Аарон, он будет твоим вестником, ты же будешь ему богом" ^°. Что же касается непосредственных плодов и популярности, то в этом отношении мудрость далеко уступает красноречию. Именно об этом говорит Соломон: "Мудрого сердцем назовут мудрецом, но сладкоречивый вития добьется большего" ^', совершенно ясно давая понять, что мудростью можно снискать какую-то славу и восхищение, но в практической деятельности и повседневной жизни красноречие оказывается особенно полезным. Что же касается разработки этого искусства, то ревнивое отношение Аристотеля к риторам своего времени и страстное и пылкое стремление Цицерона всеми силами прославить это искусство в соединении с долгим практическим опытом в нем явились причиной того, что в своих книгах, посвященных ораторскому искусству, они буквально превзошли самих себя. Богатейшие же примеры этого искусства, которые мы встречаем в речах Демосфена и Цицерона, вместе со всесторонним и глубоким теоретическим анализом удвоили успехи риторики. Поэтому если в этой науке что-нибудь и нуждается, с нашей точки зрения, в дальнейшем развитии, то это касается скорее всякого рода сборников, которые, подобно слугам, должны всегда находиться неотступно при ней, а вовсе не теории и практики самого искусства. Ведь когда мы, говоря о логике, упомянули о необходимости создания определенного запаса общих мест, мы пообещали более подробно разъяснить этот вопрос в разделе риторики.

   Однако, для того чтобы, но нашему обыкновению, немного взрыхлить почву вокруг корней этого искусства, примем за основание, что риторика в такой же мере подчинена воображению, как диалектика -- интеллекту. Если вдуматься поглубже, то задача и функция риторики состоят прежде всего в том, чтобы указания разума передавать воображению для того, чтобы возбудить желание и волю. Ведь, как известно, руководящая роль разума может быть поколеблена и нарушена тремя способами: либо софистическими хитросплетениями, что относится к области диалектики, либо обманчивой двусмыслицей слов, что уже относится к риторике, либо, наконец, насильственным воздействием страстей, что относится к области этики. Ведь подобно тому как в отношениях с другими людьми мы можем поддаться хитрости или отступить перед грубостью и насилием, так и во внутренних взаимоотношениях с самим собой мы ошибаемся под влиянием обманчивых доказательств, приходим в беспокойство и волнение в результате постоянного воздействия впечатлений и наблюдений или нас может потрясти и увлечь бурный натиск страстей. Но человеческая природа отнюдь не устроена настолько неудачно, чтобы все эти искусства и способности лишь мешали деятельности разума и ни в какой мере не содействовали его укреплению и упрочению; наоборот, они в значительно большей степени предназначены именно для этой последней цели. Ведь целью диалектики является раскрытие формы доказательств, необходимой для защиты интеллекта, а не для обмана его. Точно так же цель этики состоит в том, чтобы так успокоить аффекты, дабы они служили разуму, а не воевали с ним. Наконец, цель риторики сводится к тому, чтобы заполнить воображение такими образами и представлениями, которые бы помогали деятельности разума, а не подавляли его. Ведь злоупотребления искусством возникают здесь лишь побочным образом, и их нужно избегать, а не пользоваться ими.

   Поэтому Платон был в высшей степени неправ (хотя причиной этого было вполне заслуженное негодование против риторов его времени), когда он отнес риторику к развлекательным искусствам, говоря, что она подобна поварскому искусству, которое так же много портит полезной пищи, как много вредной делает съедобной благодаря применению всякого рода приправ и специй ^. Однако речь оратора не должна отдавать предпочтение желанию приукрасить мерзкие дела, вместо того чтобы превозносить доблестные деяния. А это происходит повсюду, ибо нет ни одного человека, чьи слова не были бы благороднее его чувств или поступков. Фукидид очень метко заметил, что именно нечто подобное обычно ставили в упрек Клеону, ибо тот, выступая постоянно в защиту несправедливого дела, придавал огромное значение красноречию и изяществу речи, прекрасно понимая, что не всякий может красиво говорить в защиту дела грязного и недостойного; о вещах же достойных любому человеку говорить очень легко ^. Платон весьма тонко заметил (хотя сейчас эти слова стали уже банальностью), что "если бы можно было воочию видеть добродетель, то она возбудила бы в людях неодолимую любовь к себе" "*. Но риторика как раз и рисует нам образ добродетели и блага, делая его почти зрительно ощутимым. Поскольку ни добродетель, ни благо не могут явиться чувственному восприятию в своем телесном обличье, им не остается ничего другого, как предстать перед воображением в словесном облачении так живо, как это только возможно. И Цицерон имел полное основание смеяться над обычаем стоиков, считавших возможным с помощью кратких и метких сентенций и заключений возбудить добродетель в человеческой душе, а между тем все это не имеет никакого отношения к воображению и воле ^°^"

   Далее, если бы сами аффекты были приведены в порядок и полностью подчинялись рассудку, то, безусловно, не было бы большой необходимости в убеждении или внушении, которые могли бы открыть доступ к разуму; но в таком случае было бы вполне достаточным простое и непосредственное знакомство с самими фактами. Однако в действительности аффекты устраивают такие смятения и волнения, да что там, поднимают такие бурные восстания -- согласно известным словам:

   ...Желаю

   Я одного, но другое твердит мне мой разум... "",

   что разум полностью оказался бы у них в плену и рабстве, если бы красноречие не могло убедить воображение отрешиться от аффектов и заключить с разумом союз против них. Следует заметить, что сами аффекты постоянно стремятся к внешнему благу и в этом отношении имеют нечто общее с разумом; разница лишь в том, что аффекты воспринимают главным образом непосредственное благо, разум же, способный видеть далеко вперед, воспринимает также и будущее благо, и высшее благо. Таким образом, поскольку непосредственное впечатление оказывает более сильное воздействие на воображение, то в этом случае разум обычно уступает и подчиняется ему. Когда же красноречие силой убеждения приближает к нам отдаленное будущее, делая его отчетливо видимым и ясным, как будто оно находится у нас перед глазами, тогда воображение переходит на сторону разума, и этот последний одерживает победу.

   Итак, в заключение скажем, что не следует упрекать риторику за то, что она умеет представить в выгодном свете проигрышное дело, точно так же как не следует упрекать диалектику за то, что она учит нас строить софизмы. Кому не известно, что противоположности обладают одной и той же сущностью, хотя они и противопоставляются на практике? Кроме того, диалектика отличается от риторики не только тем, что, как обычно говорят, одна бьет кулаком, а другая -- ладонью (т. е. одна действует более сжато, а другая -- более распластанно), но и еще в значительно большей степени тем, что диалектика рассматривает разум в его природном качестве, тогда как риторика -- в его ходячем употреблении. Поэтому Аристотель весьма разумно ставит риторику вместе с политикой между диалектикой и этикой, поскольку она включает в себя элементы и той и другой ". Ведь доводы и доказательства диалектики являются общими для всех людей, тогда как доводы и средства убеждения, используемые в риторике, должны изменяться применительно к характеру аудитории; так что оратор должен уподобляться музыканту, приспосабливающемуся к различным вкусам своих слушателей, становясь

   ...Орфеем в лесах, мен; дельфинов самим Арионом ^.

   И эта приспособленность и вариация стиля речи (если иметь в виду желание достичь здесь высшего совершенства) должны быть развиты до такой степени, чтобы при необходимости говорить об одном и том же с различными людьми, для каждого уметь находить свои особые слова. Впрочем, как известно, великие ораторы в большинстве случаев не интересуются этой стороной красноречия (т. е, политической и деловой стороной в частных речах) и, стремясь лишь к украшениям речи и изящным формулировкам, не заботятся о гибкости и приспособляемости стиля, о тех особенностях речи, которые бы помогли общению с каждым в отдельности. И конечно же, было бы целесообразно провести новое исследование этого вопроса, о котором мы сейчас говорим, дав ему название "мудрость частной речи" и отнеся к числу тех тем, которые требуют разработки. При этом не имеет большого значения, где будет рассматриваться эта тема -- в риторике или в политике.

   Скажем только о том, чего еще не хватает этой науке, хотя эти вопросы (как мы сказали выше) таковы, что их скорее следует рассматривать как своего рода дополнения, чем как органические части самой науки; все они имеют отношение прежде всего к промптуарию, т. е. к накоплению материала и средств выражения. Прежде всего я не вижу, чтобы кто-нибудь с успехом следовал примеру мудрой и тщательной работы Аристотеля в этом направлении или пытался дополнить ее. Ведь Аристотель начал собирать ходячие признаки, или иллюстрации, добра и зла, как простого, так и сложного, которые являются в сущности риторическими софизмами. Эти софизмы совершенно необходимы, особенно в деловой практике, т. е. в том, что мы назвали мудростью частной речи. Но труды Аристотеля, посвященные этим иллюстрациям ^, имеют три недостатка: во-первых, он рассматривает слишком незначительное число случаев, хотя их существует много; во-вторых, он не приводит их опровержений; в-третьих, он, как мне кажется, лишь отчасти знает, как их следует использовать. А использовать их можно в равной мере как для доказательства, так и для возбуждения и побуждения. Ведь существует множество форм словесного выражения, имеющих одно и то же содержание, однако по-разному действующих на слушателя. Действительно, намного сильнее ранит острое оружие, чем тупое, хотя на самый удар были затрачены одинаковые силы. И конечно же, нельзя найти человека, на которого бы не произвели большее впечатление слова: "Твои враги будут ликовать из-за этого",

   Ифак хочет того, и щедро заплатят Атриды '°,

   чем слова: "Это повредит твоим делам". Поэтому-то ни в коем случае не следует пренебрегать этими, если можно так выразиться, "кинжалами и иглами" языка. А так как мы отнесли эту проблему к числу требующих дальнейшего развития, то, по нашему обыкновению, подкрепим ее с помощью примеров, так как предписания не смогут столь же прояснить существо этого предмета.

   ПРИМЕРЫ ИЛЛЮСТРАЦИЙ ДОБРА И ЗЛА, КАК ПРОСТОГО, ТАК И СЛОЖНОГО

Софизм I

   То, что люди восхваляют и прославляют, -- хорошо, то, что они порицают и осуждают, -- плохо.

Опровержение

   Этот софизм ложен с четырех точек зрения: он не учитывает возможного невежества, недобросовестности, партийной пристрастности и, наконец, самого склада характера тех, кто хвалит или осуждает. Что касается невежества, то какое имеет значение для определения добра и зла мнение толпы? Разве неправ был Фокион, который, видя, что народ приветствует его более горячо, чем обычно, спросил: "Может быть, я ненароком совершил ошибку?" ^ Недобросовестность проявляется в том. что те, кто хвалит и осуждает, чаще всего преследуют при этом собственные интересы и не говорят того, что они в действительности чувствуют:

   хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя ^.

   И точно так же покупатель говорит: "Плохой, плохой товар, но, когда отойдет в сторону, будет хвастаться покупкой" ^. Если же говорить о влиянии партийной пристрастности, то ведь всякому прекрасно известно, что люди обычно без всякой меры превозносят сторонников своей партии и, наоборот, незаслуженно принижают своих противников. Наконец, влияние характера людей сказывается в том, что некоторые уже самой природой созданы склонными к рабской лести; другие же, наоборот, от природы насмешливы и злы; так что в своих похвалах и осуждениях люди повинуются только особенностям своего характера, весьма мало беспокоясь об истине.

Софизм II

   То, что хвалят даже враги, -- великое благо, а то, что порицают даже друзья, -- великое зло.

   Мне кажется, что софизм этот исходит из предпосылки, что слова, сказанные нами против воли вопреки нашим чувствам и склонностям, являются, как полагают, результатом силы истины, заставляющей нас произнести их.

Опровержение

   Этот софизм ложен, ибо он не учитывает возможной хитрости как недругов наших, так и друзей. Ведь враги иной раз хвалят нас не попреки своей воле и вовсе не отступая перед силой истины, а думая лишь о том, чтобы вызвать этими похвалами ненависть к нам и навлечь на нас какую-нибудь опасность. Поэтому у греков имел большое распространение предрассудок, что если кого-нибудь похвалят не от чистого сердца, а с намерением повредить ему, то у этого человека на носу выскакивает прыщ. Этот софизм ложен еще и потому, что враги иногда обращаются к похвалам как к некоему вступлению, для того чтобы потом свободнее и злее клеветать на нас. С другой стороны, этот софизм ложен еще и потому, что он не принимает во внимание возможной хитрости наших друзей. Ведь друзья иной раз признают наши недостатки и говорят о них совсем не потому, что их вынуждает поступать так сила истины; напротив, они выбирают такие недостатки, которые меньше всего способны принести вреда нашей репутации, чтобы показалось, что во всех остальных отношениях мы являемся замечательными людьми. Наконец, этот софизм ложен еще и потому, что друзья также прибегают к упрекам как к своего рода вступлениям (подобно тому, что говорилось о похвалах врагов) для того, чтобы затем свободнее и щедрее похвалить нас.

Софизм III

   То, лишение чего есть благо, тем самым является злом, то, лишение чего есть зло, тем самым является благом.

Опровержение

   Этот софизм ложен по двум соображениям: он не учитывает существования различных степеней добра и зла, а также и того, что может существовать различная последовательность добра и зла. Что касается первого соображения, если для человеческого рода, допустим, было благом перестать употреблять в пищу желуди, то из этого отнюдь не следует, что сами по себе желуди плохи; просто желуди хороши, но хлеб еще лучше ^. Точно так же из того факта, что для народа Сиракуз было несчастьем лишиться Дионисия Старшего, не следует, что сам этот Дионисий был хорош; он был всего лишь не так плох, как Младший ^. Относительно же второго соображения можно сказать, что лишение какого-то блага дает место злу, но иногда ведет за собой большее благо, как например, когда опадает цветок, на его месте появляется плод. Точно так же и освобождение от какого-нибудь зла не всегда дает место благу, но иногда сменяется еще большим злом. Ведь когда Милон уничтожил своего врага Клодия, он тем самым погубил и основание, и источник своей славы ^.

Софизм IV

   То, что соседствует с добром или злом, тем самым тоже является добром или злом; то же, что далеко от добра, есть зло, а то, что далеко от зла, -- добро.

   Это одно из свойств природы -- располагать близко друг к другу явления и вещи, сходные по своей сущности; явления же, противоположные по своей природе, располагаются на определенном расстоянии друг от друга, потому что все радуется соединению с дружественным себе и освобождению от враждебного.

Опровержение

   Этот софизм ложен по трем соображениям: он упускает из виду возможность а) лишения средств к существованию, б) затемнения одного предмета другим, в) помощи одного другому. Поясним это на примерах. Говоря о лишении средств к существованию, мы имеем в виду следующее: то, что является в своем роде самым значительным и самым выдающимся, привлекает к себе, насколько это возможно, все находящееся по соседству и почти лишает его возможности к существованию. Именно поэтому никогда нельзя встретить густой кустарник рядом с большими деревьями. Очень верно заметил кто-то: "Рабы богача -- самые жалкие рабы". Не менее удачно и ироническое замечание другого человека, сравнившего службу во дворцах правителей с кануном праздников -- они вплотную приблизились к праздникам, но сами еще принадлежат посту. Под затемнением мы понимаем следующее: все выдающееся в своем роде обладает той особенностью, что, если даже оно не ослабляет и не лишает возможности существования находящееся рядом с ним, оно все же затемняет его и оставляет в тени. Эту особенность астрономы отмечают и в отношении Солнца: хотя оно с виду представляется хорошим, при приближении и соединении оказывается плохим. Наконец, о помощи одного другому: дело в том, что вещи сближаются и соединяются не только благодаря общности и природному сходству, но весьма часто (особенно в гражданских делах) зло прибегает к помощи добра, чтобы спрятаться за ним и укрыться под его покровительством. Поэтому преступники ищут убежища в храмах богов и сам порок скрывается в тени добродетели:

   Часто таится порок в близком соседстве с добром ".

   Наоборот, и добро порой соединяется со злом не благодаря их общности, но для того, чтобы изменить его и обратить в благо. Поэтому врачи чаще приходят к больным, чем к здоровым, а Спасителя нашего упрекали в том, что он беседовал с откупщиками и грешниками.

Софизм V

   Та партия или группа, которой остальные группы единодушно присуждают второе место (так как каждая из них первое место отводит себе), по-видимому, является лучшей, чем все остальные: ведь первое место каждая из них берет себе из честолюбия, второе же присуждает, оценивая действительные заслуги этой группы.

   Именно так рассуждает Цицерон, доказывая, что школа академиков, защищающая принцип акаталепсии, была лучшей философской школой. "Спроси стоика, -- говорит он, -- какая философская школа является лучшей, и он поставит свою школу выше остальных, а затем спроси его, какой школе принадлежит второе место, и он назовет школу академиков. Задай такие же вопросы эпикурейцу (который не может вынести даже самого вида стоика), и он, поместив свою школу на первое место, второе место отдаст академикам" ^. Точно так же если государь спросит каждого из соискателей на какую-нибудь вакантную должность, кого бы они рекомендовали на это место после себя, то весьма вероятно, что их мнения сойдутся на том из них, кто более всего достоин и заслуживает в первую очередь этого места.

Опровержение

   Этот софизм ложен, ибо он не учитывает влияния зависти. Ведь люди обычно ставят непосредственно после себя и своей партии и выражают свои симпатии той группе, которая среди остальных отличается своей слабостью и робостью и которая тем самым приносит им как можно меньше неприятностей; они делают это из желания вызвать ненависть к тем, кто первым допустил выпады против них и причинил им неприятности.

Софизм VI

   Если самая замечательная и выдающаяся часть какого-то целого превосходит такую же часть другого целого, то и в целом первое сохраняет превосходство.

   Сюда же относятся известные формулы: "Не будем блуждать в общих определениях. Сравним какой-нибудь частный факт с другим частным фактом" и т. п.

Опровержение

   Этот софизм представляется достаточно убедительным и носит скорее диалектический, чем риторический характер, Но все же он иногда может ввести в заблуждение. Прежде всего потому, что существует немало вещей весьма непрочных, которые тем не менее, если им удается избежать грозившей им опасности, превосходят все остальные; и, таким образом, будучи в родовом отношении худшими, ибо они чаще подвергаются опасности и гибнут, с отдельных случаях оказываются более сильными и замечательными. К числу таких вещей принадлежит, например, мартовская почка, о которой французская пословица говорит: "Парижский мальчишка и мартовская почка: если они выживут, то стоят десяти других". Иначе говоря, в родовом отношении майская почка превосходит мартовскую, однако в отдельных случаях лучшая мартовская почка превосходит лучшую майскую. Во-вторых, этот софизм ложен еще и потому, что природа проявляет себя в некоторых родах и видах более равномерно, а в других -- менее равномерно, например можно наметить, что в более теплом климате, как правило, рождаются более одаренные люди, но, с другой стороны, талантливые люди, родившиеся на севере, превосходят своими дарованиями самые выдающиеся таланты южных стран. Подобным же образом в многочисленных военных столкновениях, если бы дело решалось поединком между отдельными воинами, то победа, возможно, досталась бы одной стороне, а если в бой вступают все войска, то победа может оказаться на другой стороне. Ведь все выдающееся и исключительное зависит от случая, роды же подчиняются порядку, установленному самой природой. Более того, в родовом отношении металл дороже камня, но ведь алмаз драгоценнее золота.

Софизм VII

   То, что содействует сохранению вещи, -- благо; отсутствие путей к отступлению -- зло, ибо не иметь возможности отступить -- это род бессилия; сила же -- это благо.

   В связи с этим вспоминается басня Эзопа о двух лягушках, которые во время страшной засухи, когда нигде не было воды, стали раздумывать о том, что же им делать. Первая сказала: "Спустимся в глубокий колодец, ведь невероятно, чтобы там не было воды". Вторая же так возразила ей: "Ну, а если там вдруг не окажется воды, каким образом мы сможем выбраться оттуда?" Этот софизм основан на убеждении, что действия человеческие настолько ненадежны и опасны, что лучшим представляется то, что дает наибольшие возможности для бегства. Сюда относятся распространенные формулы: "Ты окажешься совершенно связанным"; "Ты возьмешь у судьбы не столько, сколько захочешь" и т. д.

Опровержение

   Этот софизм ложен прежде всего потому, что в человеческих действиях судьба требует всегда какого-то определенного решения. Ведь, как тонко заметил кто-то, "даже ничего не решать -- это уже решать что-то", так что весьма часто отказ от определенного решения ставит перед нами больше проблем, чем если бы мы приняли какое-то решение. Эта своеобразная болезнь ума весьма похожа на ту, которую мы встречаем у скупых людей, только в данном случае речь идет не о страсти сохранять в неприкосновенности свои богатства, а о страсти сохранять право и возможность выбора. Действительно, скупой не желает пользоваться своим богатством, чтобы ничего не брать из него; точно так же и подобного рода скептик не желает ничего предпринимать, чтобы все его духовное достояние осталось в неприкосновенности. Во-вторых, этот софизм ложен и потому, что он не учитывает того, что необходимость и то, что выражается словами "Жребий брошен", придают людям решительность; как сказал кто-то: "В остальном вы равны с врагами, но вы превосходите их, потому что у вас нет выхода" ^.

Софизм VIII

   Несчастье, которое человек навлекает на себя по собственной вине, является большим злом, чем то, которое обрушивается на нас со стороны.

   Причина этого явления состоит в том, что сознание собственной вины удваивает страдание; наоборот, сознание того, что за тобой нет никакой вины, дает великое утешение в несчастье. Поэтому-то поэты и стараются всячески выделить как особенно близкие к отчаянию такие страсти, когда обвиняют самого себя и страдают от сознания своей вины:

   Провозглашает себя преступной виновницей бедствий *".

   Наоборот, сознание невиновности и исполненного долга облегчает и ослабляет несчастья выдающихся людей. Кроме того, когда несчастье исходит от других, каждый имеет возможность свободно жаловаться на свое горе, и это облегчает душевную боль, освобождая сердце от щемящей тоски. Ведь мы всегда негодуем на то, что является результатом людской несправедливости, мечтаем о мщении или, наконец, умоляем о божественном возмездии либо ждем его; более того, если даже это удар самой судьбы, существует все же какая-то возможность пожаловаться на наш рок:

   Всех -- и богов, и светила жестокие мать призывала".

   Наоборот, когда человек по собственной вине навлек на себя какое-то несчастье, острие страдания направляется внутрь и еще сильнее ранит и пронзает душу.

Опровержение

   Этот софизм ложен прежде всего потому, что он забывает о надежде, этом великом лекарстве от страданий, Ведь исправление вины очень часто может зависеть от нас самих, тогда как не в нашей власти отвести от себя удары судьбы. Поэтому Демосфен не раз обращался к своим согражданам со следующими словами: "То, что в прошлом было очень плохим, для будущего окажется наилучшим. Но что же это такое? А это как раз то, что из-за вашей бездеятельности и по вашей вине ваши дела идут так плохо. Ибо, если бы вы полностью исполнили свой долг и, несмотря на это, положение ваше было таким же тяжелым, как и теперь, у нас не было бы даже надежды на то, что когда-нибудь в будущем оно улучшится. Но так как главной причиной ваших несчастий были паши же собственные ошибки, то во всяком случае следует верить, что, исправив их, вы обретете вновь вашу былую славу" ^. Подобным же образом Эпиктет, говоря о степенях спокойствия души, самое последнее место отводит тем, кто обвиняет других; более высоко он ставит тех, кто обвиняет самих себя; на высшую же ступень он помещает тех, кто не винит ни других, ни самих себя"". Во-вторых, этот софизм ложен и потому, что он забывает о присущей человеческой душе гордыне, из-за которой люди с большим трудом сознаются в собственных заблуждениях. Чтобы избежать такого признания, люди проявляют весьма значительную выдержку в тех несчастьях, которые они навлекли на себя по своей собственной вине. Ведь люди, которые безгранично возмущаются и негодуют, когда совершено какое-то преступление и еще неизвестно, кто его совершил, тотчас же умеряют свое негодование и умолкают, если потом обнаружится, что виновником его является сын, жена или кто-нибудь из близких; так же происходит и тогда, когда случается нечто такое, из-за чего мы вынуждены принять вину на самих себя. Это особенно часто можно заметить среди женщин: если их постигла какая-то неудача (а они действовали против воли родителей и друзей), то они будут тщательно скрывать любое несчастье, которое явилось результатом их опрометчивых поступков.

Софизм IX

   Степень лишения представляется чем-то большим, чем степень уменьшения, и опять-таки степень начинания представляется чем-то большим, чем степень приращения.

   Существует математическое правило: нет никакого отношения между ничем и чем-то. Таким образом, степень отсутствия и присутствия представляется большей, чем степени увеличения и уменьшения. Например, для одноглазого человека тяжелее потерять один глаз, чем для человека, имеющего оба глаза; точно так же человеку, имеющему много детей, будет значительно тяжелее потерять последнего оставшегося сына, чем до этого всех остальных. Поэтому и Сивилла, после того как сожгла две первые книги, цену третий увеличила вдвое ^, потому что потеря этой третьей книги была бы степенью лишения, а не уменьшения.

Опровержение

   Софизм этот ложен прежде всего потому, что он забывает о тех случаях, когда польза какой-то вещи зависит от ее достаточности, т. е. определенного количества. Ведь если кто-то будет обязан под страхом наказания заплатить к определенному сроку какую-то денежную сумму, то ему будет тяжелее, если не хватит единственного золотого, чем, если при условии, что этот единственный золотой он не сможет добыть, ему будет нехватать еще десяти золотых. Точно так же когда кто-то растрачивает свое состояние, то для него опаснее тот первый долг, который пробил первую брешь в его имуществе, чем последний, который привел его в конце концов к разорению. Здесь вспоминаются общераспространенные формулы: "Поздно проявлять бережливость, когда вино осталось на дне" "; "Нет никакой разницы, не иметь решительно ничего или иметь то, от чего тебе нет никакой пользы" и т. д. Во-вторых, этот софизм ложен еще и потому, что он забывает о важнейшем принципе природы: "Уничтожение одного есть рождение другого" ^. Из этого принципа вытекает, что иногда сама степень полного лишения приносит не так много вреда, потому что дает человеку повод и стимул к поискам новых решений. Именно поэтому так часто жалуется Демосфен перед своими согражданами, говоря, что "те невыгодные и позорные условия, которые они приняли от Филиппа, являются в сущности почвой для их малодушия и бездеятельности; лучше бы они вообще лишились всех средств к существованию, ибо в таком случае они вынуждены были бы проявить какую-то энергию в поисках средств спасения" ". Я знал одного врача, который, когда к нему обращались с жалобами на недомогание изнеженные дамы, отказывавшиеся однако от всех лекарств, обычно не без остроумия, но достаточно резко говорил им: "Вам нужно заболеть посерьезнее, тогда-то уже вы примете любое лекарство". Более того, сама степень лишения, т. е. крайней нужды, может оказаться полезной для пробуждения не только энергии, но и терпения.

   Что же касается второй части этого софизма, то она опирается на то же основание, что и первая, т. е. речь идет о степенях присутствия и отсутствия. Исходя из этого так много говорят о начале дела:

   Тот уж полдела свершил, кто начал... ".

   Отсюда же вытекает и предрассудок астрологов, выносящих суждение о характере и судьбе человека на основании момента его рождения или зачатия.

Опровержение

   Этот софизм ложен прежде всего потому, что, как известно, в некоторых случаях начало есть не что иное, как то, что Эпикур называет в своей философии попытками ^, т. е. какими-то первыми опытами, которые не имеют никакого значения, если не будут повторены или продолжены. Поэтому в данном случае вторая ступень представляется более важной и более значительной, чем первая, подобно тому как в упряжке цугом последний конь сильнее тянет повозку, чем первый. Точно так же весьма метко говорится: "Ответная брань -- причина драчки". Ведь первое оскорбление могло бы остаться без последствий, если на него не ответить такой же бранью. Во-вторых, этот софизм ложен еще и потому, что он не обращает внимания на значение настойчивости в действиях, которая особенно нужна для продолжения дела, а не для его начинания. Ведь первый порыв, может быть, порожден случайностью или самой природой, но только зрелое чувство и здравое суждение приводят к твердости. В-третьих, этот софизм ложен еще и потому, что он упускает из виду те явления, природа которых и обычное направление развития противоположны направлению начатого дела, так что первое начинание постоянно кончалось бы ничем, если бы и далее не прилагались усилия. Это как раз то, о чем говорится в известных пословицах: "не идти вперед, значит идти назад", "кто не выиграет, тот проиграет". То же самое происходит при подъеме на гору или когда приходится грести против течения. Наоборот, если идти под гору или грести по течению, то начало действия имеет гораздо более важное значение. Далее, этот пример распространяется не только на степень начинания, т. е. перехода от возможности к действию в сравнении с переходом от действия к росту, но и на переход от невозможности к возможности в сравнении с переходом от возможности к действию. Ибо переход от невозможного к возможному кажется более важным, чем от возможного к действительному.

Софизм Х

   Истина важнее мнения. Действие, вызванное чужим мнением, можно обозначить как то, чего бы человек не стал делать, если бы считал, что это останется неизвестным.

   Эпикурейцы, говоря о концепции счастья стоиков, которое те видели в добродетели, считают его подобным счастью актера на сцене: ведь если актер не встречает одобрения публики, он тотчас же приходит в уныние. Поэтому они в насмешку называют его театральным благом. Иначе обстоит дело с богатством, о котором поэт сказал:

   "Пусть их освищут меня", говорит, "но зато я в ладоши

   Хлопаю дома себе как хочу..." °°

   Точно так же говорится и о наслаждении:

   ...скрывая в глубине радость,

   На лице же выражая притворную стыдливость ^.

Опровержение

   Этот софизм несколько тоньше остальных, хотя ответить на приведенный пример сравнительно легко. Ведь добродетель избирают не только под влиянием общественного мнения, но и потому, что существует известный принцип: "Каждый должен больше всего стыдиться самого себя" ^. Так что порядочный человек останется одним и тем же как наедине с собой, так и на глазах у людей, хотя, пожалуй, добродетель все же в какой-то мере усиливается благодаря похвалам, подобно тому как тепло усиливается отражением. Но все это лишь отрицает предположение, но не раскрывает ложности самого софизма. Опровержение же его таково. Даже если предположить, что люди избирают добродетель (особенно ту, которая проявляется в трудностях и конфликтах) лишь потому, что за ней обычно следуют восхваления и слава, то из этого вовсе не вытекает, что к добродетели не стремятся прежде всего ради нее самой. Ибо стремление к славе может быть лишь побудительной причиной или sine qua non, но ни в коем случае не может быть действующей или устанавливающей (constituans) причиной. Например, если из двух коней один, не нуждаясь в шпорах, вполне прилично выполняет все, что от него требуют, а другой, если его пришпорить, намного превосходит первого, то я полагаю, что именно этот последний одержит победу и будет признан лучшим конем. И ни на кого, кто находится в здравом рассудке, не произведут никакого впечатления слова: "Уберите прочь этого коня, ибо все его достоинства зависят от шпор". Ведь поскольку шпоры -- это обычное орудие всадника, не приносящее ему никаких неудобств и неприятностей, то не следует умалять достоинства коня, нуждающегося в шпорах; точно так же как и конь, который, не нуждаясь в шпорах, оказывается удивительно послушным, становится тем самым не лучше первого, но лишь более приятным. Подобным же образом слава и уважение служат своего рода шпорами для добродетели; и хотя без них добродетель проявила бы себя несколько слабее, однако, поскольку они всегда сопровождают ее, даже если их и не приглашают, ничто не мешает тому, чтобы к добродетели также стремились и ради нее самой. Таким образом, можно с полным основанием опровергнуть вышеприведенное положение: "Указанием на то, что действие совершается под влиянием общественного мнения, а не по требованию добродетели, служит то, что человек не совершил бы этого поступка, если бы считал, что он останется неизвестным".

Софизм XI

   То, что добыто нашими усилиями и трудом, является большим благом по сравнению с тем, что является результатом чужого благодеяния или милости судьбы.

   Этот софизм строится на следующих основаниях: во-первых, это надежда на будущее. Дело в том, что не всегда можно быть уверенным в чужой милости или в благосклонности судьбы; собственная же энергия и способности всегда при нас, и после того, как мы с их помощью достигнем какого-то результата, в нашем распоряжении остаются те же самые орудия, готовые к новым свершениям, только, пожалуй, ставшие еще более надежными в результате приобретенного нами навыка и успеха в их использовании. Во-вторых, известно, что, когда мы получаем что-то благодаря чужому благодеянию, мы становимся обязанными за это благо другим людям, тогда как то, что мы добываем собственными силами, не несет с собой никакой тягостной для нас обязанности. Даже если божественное милосердие ниспошлет нам свою милость, то она требует какого-то воздаяния за божественную благость, что весьма неприятно людям дурным и нечестным, тогда как в первом случае происходит то, о чем говорит пророк: "Ликуют и радуются, поклоняются сетям своим, приносят жертвы силкам своим и тенетам" ^. В-третьих, известно, что то, что не добыто нашими собственными усилиями, не несет с собой славы и уважения. Ведь счастье вызывает известное восхищение, но еще не похвалу. Как говорит Цицерон, обращаясь к Цезарю: "У нас есть, чему удивиться, но мы ждем того, что можно похвалить" ^. В-четвертых, то, что добыто собственными усилиями, почти всегда требует большого труда и энергии, что уже само по себе доставляет людям какое-то наслаждение; как говорит Соломон: "Сладка пища, добытая охотой".

Опровержение

   Существуют четыре противоположных довода, которые приводят к противоположным выводам и могут выступать как своего рода опровержения вышеприведенных положений. Прежде всего счастье представляется людям неким знаком и доказательством божественного благоволения и потому порождает в нас самих чувство уверенности и бодрости, в остальных же людях оно вызывает чувство уважения и почтения к счастливцу. Но счастье включает в себя и случайности, к которым добродетель не имеет почти никакого отношения. Например, Цезарь, желая поднять дух кормчего корабля, на котором он плыл, сказал: "Ты везешь Цезаря и его счастье" ^. Потому что, если бы он сказал: "Ты везешь Цезаря и его добродетель", это было бы совсем неважно для человека, захваченного страшной бурей, и никак не могло бы успокоить его. Во-вторых, все то, что исходит от наших собственных достоинств и энергии, может явиться объектом подражания и тем самым доступно другим людям, тогда как счастью нельзя подражать и оно составляет неотъемлемую собственность отдельного человека. Поэтому-то, как известно, вообще все естественное ставится выше искусственного, ибо оно исключает возможность всякого подражания. То же, что доступно подражанию, тем самым оказывается общедоступным. В-третьих, блага, доставшиеся нам благодаря счастью, представляются дарами, а не благами, купленными трудом; наоборот, то, что добыто нашими собственными усилиями, можно сравнить с тем, что куплено за определенную плату. Поэтому очень тонкое наблюдение высказывает Плутарх, говоря о деяниях Тимолеонта, человека исключительно счастливого, и сравнивая их с деяниями Агесилая и Эпаминонда, живших с ним в одно время: "Деяния его были подобны песням Гомера, которые при всем их совершенстве кажутся текущими свободно, без всяких усилий и свидетельствуют о гении их творца" ^. В-четвертых, известно, что все неожиданное, случившееся вопреки нашим ожиданиям, приятнее людям и доставляет им больше наслаждения. Но это ни в коей мере не выпадает на долю того, что добыто собственными усилиями и стараниями.

Софизм XII

   То, что состоит из большего числа делимых частей, больше того, что состоит из меньшего числа частей и обладает большим единством, ибо все рассматриваемое по частям кажется большим. Поэтому множественность частей несет в себе представление о большой величине. Но множественность частей производит еще более сильное впечатление, если отсутствует порядок, потому что беспорядочность создает впечатление бесконечности и мешает восприятию явления.

   Ложность софизма обнаруживается уже с первого взгляда и как бы осязаема, так как впечатление о большей величине целого может определяться не только числом частей, но и их размером. Однако этот софизм довольно часто силой увлекает за собой воображение и даже покушается на чувственное восприятие. Ведь дорога, проходящая по равнине, на которой не встречается ни одного предмета, способного привлечь взор, кажется нашему взгляду короче такой же дороги, проходящей по местности, на которой можно увидеть деревья, здания или еще что-нибудь, что дает возможность измерять промежутки пути и делить весь путь на части. Точно так же богатому человеку представляется, что он стал еще богаче после того, как он разложит свои богатства по сундукам и мешкам и расставит их перед собой. В создании впечатления о величине предмета немалую роль играет разделение предмета на большее число частей и рассмотрение каждой из них в отдельности. Но все это производит еще большее впечатление на воображение, если происходит беспорядочно и хаотически, потому что беспорядочное смешение вещей порождает представление об их обилии. Ведь то, что демонстрируется и предлагается нам в определенном порядке, с одной стороны, свидетельствует об ограниченной численности, а с другой -- дает надежное доказательство того, что ничто не было упущено. Наоборот, то, что является перед нами в хаотическом состоянии, не только считается обильным, но и оставляет возможность предположить, что существует еще множество вещей, которые остались без внимания.

Опровержение

   Софизм этот ложен прежде всего в том пункте, где речь идет о формировании в сознании представления о большей величине какой-нибудь вещи, чем та, которой в действительности эта вещь обладает. Ведь в таком случае разделение на части разрушает это представление и показывает нам вещь в ее истинном объеме, освобождая от ложного преувеличения. Так, если человек тяжело болен или испытывает какое-то горе, то при отсутствии часов время будет казаться ему значительно длиннее, чем в том случае, когда он имел бы возможность измерять его. Ибо если из-за душевных мук и страданий, причиняемых болезнью, время кажется нам длиннее, чем оно есть в действительности, то, с другой стороны, счет времени исправляет это заблуждение и делает его короче, чем то, которое возникало в первоначальном обманчивом представлении. Точно так же и на равнине иной раз происходит нечто противоположное тому, о чем говорилось выше. Дело в том, что хотя первоначально наше зрение воспринимает дорогу как более короткую, потому что она ничем не разделена на части, однако если на этом основании у нас возникает идея о том, что упомянутое расстояние короче, чем оно есть на самом деле, то, как только мы убедимся в ложности этого, дорога покажется нам в конце концов еще более длинной, чем она есть в действительности. Поэтому тот, кто стремится поддержать ложное представление о значительных размерах какой-нибудь вещи, должен избегать, всякого ее деления и, наоборот, стараться показать ее в целом виде. Этот софизм ложен, во-вторых, и потому, что он не учитывает возможности такого разделения предмета, при котором его части оказываются совершенно разрозненными и не могут поэтому одновременно явиться нашему взору. Ведь если рассадить цветы в каком-нибудь саду по многим клумбам, то будет казаться, что их гораздо больше, чем если бы они росли все вместе на одной, причем наш взгляд мог бы охватить сразу все клумбы; ведь в противном случае единство окажется сильнее разрозненного расчленения. Точно так же те люди кажутся нам более богатыми, чьи земли и владения расположены по соседству или объединены в одно целое. Ведь если бы они были разбросаны в разных местах, их было бы весьма трудно охватить одним взором. Этот софизм ложен, в-третьих, потому, что он не учитывает того, что единое может иметь более важное назначение, чем многое. Ведь всякое соединение является очевиднейшим признаком недостаточности каждой отдельной вещи, когда, как говорят,

   и все бессильное врозь силу в единстве найдет".

   Поэтому Мария оказывается правой: "Марфа! Марфа! Ты заботишься о многом, а одно только нужно" ^. Об этом же говорит известная басня Эзопа о лисице и кошке. Лисица хвасталась тем, как много у нее средств и уловок, чтобы спастись от собак; кошка же сказала, что она надеется только на одно-единственное средство, а именно на свою способность лазить по деревьям; однако же это средство оказалось намного надежнее всех тех, которыми хвасталась лиса. Отсюда пословица: "Лисица знает многое, а кошка -- одно, но важное" ^. Да, моральное значение этой басни аналогично этому выводу: ведь намного надежнее полагаться на одного могучего и верного друга, чем на множество всякого рода уловок и хитростей.

   Приведенных нами примеров вполне достаточно. У меня в запасе есть еще много подобного рода иллюстраций, которые я в свое время собрал еще в юношеские годы, но, к сожалению, еще не отделанных и не имеющих своих опровержений; привести все это в порядок в настоящее время у меня нет времени. Приводить же здесь одни эти примеры без соответствующих разъяснений (тем более что все предыдущие сопровождались ими) мне представляется совершенно нецелесообразным. Между тем мне бы хотелось только дать понять, что эта работа, как бы она ни была выполнена, обладает, на мой взгляд, весьма значительной ценностью, поскольку имеет отношение и к первой философии, и к политике, и к риторике. Но о ходячих иллюстрациях кажущегося добра и зла сказано достаточно.

   Второе собрание, имеющее отношение к промптуарию и до сих пор еще не созданное, представляет собой как раз такой сборник, который имеет в виду Цицерон (как мы уже упоминали выше, в разделе логики ^), требуя всегда иметь наготове общие места, уже заранее обдуманные и отработанные, которые можно было бы использовать как аргументы и "за", и "против", например аргументы в защиту буквы закона и аргументы в защиту духа закона и т. д. Нам же хочется распространить сферу их применения на другие области и использовать эти общие места не только в юридической практике, но и во всякого рода рассуждениях и спорах. Вообще мы хотим, чтобы все общие места, которые особенно часто употребляются (и для доказательства или опровержения, и для убеждения в истинности или ложности какого-то мнения, и для восхваления или порицания чего-либо), были заранее обдуманы и находились в нашем распоряжении и чтобы мы всеми силами нашего ума, даже несколько нечестно и вопреки истине, старались отстоять либо опровергнуть эти тезисы. Мы считаем, что для лучшего пользования таким сборником (да и для того, чтобы объем его не был слишком велик) будет самым лучшим, если все эти общие места будут выражены в коротких и острых сентенциях, подобно своего рода клубкам, из которых можно вытянуть нитку любой длины в зависимости от требований обстоятельств. Подобного рода работа проделана Сенекой ^, но только в отношении гипотез или отдельных случаев. Располагая большим числом такого рода общих мест, мы решили привести здесь некоторые из них в качестве примера. Мы называем их "антитезы вещей".

   ПРИМЕРЫ АНТИТЕЗ

I. Знатность

   За

   Те, кому от рождения присуща доблесть, не столько не хотят, сколько не могут быть дурными.

   Знатность -- это лавровый венок, которым время венчает людей.

   Даже в мертвых памятниках мы уважаем древность; насколько же сильнее мы должны уважать ее в живых?

   Если презирать знатность семейств, то в чем же в конце концов проявится различие между родом человеческим и животными?

   Знатность освобождает доблесть от зависти и делает ее предметом благодарности.

   Против

   Знатность редко является результатом доблести; доблесть же результатом знатности еще реже.

   Знать чаще ссылается на предков, чтобы их именем снискать прощение за свои ошибки, чем для того, чтобы при их поддержке занять почетное положение.

   Энергия простых людей обычно так велика, что в сравнении с ними знатные кажутся похожими на манекены.

   Знатные слишком часто оборачиваются назад во время бега, а это -- признак плохого бегуна.

II. Красота

   За

   Некрасивые обычно мстят за свою природу. Добродетель есть не что иное, как внутренняя красота, красота же -- не что иное, как внешняя добродетель.

   Некрасивые люди всегда стремятся защитить себя от презрения злостью.

   Красота заставляет сверкать добродетели и краснеть пороки. Против

   Добродетель, как драгоценный камень, заметнее, если вокруг меньше золота и прикрас.

   Роскошная одежда прикрывает уродство, красота прикрывает подлость.

   Как правило, легкомысленны в равной мере и те, кого красота украшает, и те, на кого она производит впечатление.

III. Молодость

   За

   Первые помыслы и стремления юности несут в себе нечто от божественной природы.

   Старики больше заботятся о самих себе, значительно меньше -- о других и о государстве.

   Если бы можно было это увидеть, то мы убедились бы. что старость сильнее уродует душу, чем тело.

   Старики боятся всего, кроме богов.

   Против

   Молодость -- поприще раскаяния.

   Молодости свойственно презрение к авторитету старости, поэтому каждый учится на собственном опыте.

   Решения, к которым время не призывает, оно не утвердит. Для стариков Венеры превращаются в Граций.

IV. Здоровье

   За

   Забота о здоровье унижает дух и подчиняет его телу.

   Здоровое тело -- хозяин души, больное -- раб.

   Ничто так не содействует успеху нашей деятельности, как крепкое здоровье; наоборот, слабое здоровье слишком мешает ей.

   Против

   Часто выздоравливать -- часто молодеть.

   На состояние здоровья ссылаются во всех случаях, даже здоровые прибегают к этому.

   Здоровье слишком тесными узами привязывает душу к телу.

   Даже прикованный к постели правил великим государством и с носилок командовал огромными армиями.

V. Жена и дети

   За

   Любовь к родине начинается с семьи.

   Жена и дети учат человечности; холостяки же мрачны и суровы.

   Безбрачие и бездетность способны лишь вызвать желание избавиться от них.

   Тот, кто не имеет детей, приносит жертву смерти.

   Счастливые во всем остальном обыкновенно оказываются несчастливыми в детях, иначе люди вполне уподоблялись бы богам.

   Против

   Тот, кто женился и произвел детей, тем самым дал заложников судьбе.

   Рождение, дети -- это человеческие понятия, создание и творения -- божественные.

   Бессмертие животных -- в потомстве, человека же -- в славе, заслугах и деяниях.

   Семейные интересы часто заставляют пренебрегать государственными.

   Некоторые завидуют судьбе Приама, пережившего всех своих близких ^.

VI. Богатство

   За

   Богатство презирают лишь те, кто потерял надежду приобрести его.

   Зависть к богатству сделала добродетель богиней.

   Пока философы спорят, что является главным -- добродетель или наслаждение, ищи средства обладать и тем, и другим.

   Добродетель с помощью богатства становится всеобщим благом.

   Остальные блага обладают властью лишь над отдельными провинциями, одно только богатство правит всем.

   Против

   Большое богатство можно охранять, расточать, прославлять, но оно не приносит никакой пользы.

   Разве ты не видишь, что цену камням и другим подобным украшениям выдумали для того, чтобы можно было найти хоть какое-то применение большому богатству?

   Многие, думая, что они смогут все купить за свои богатства, сами прежде всего продали себя.

   Богатство не назовешь иначе, чем обозом добродетели, ибо оно и необходимо ей, и тягостно.

   Богатство очень хорошо, когда оно служит нам, и очень плохо -- когда повелевает нами.

VII. Почести

   За

   Почести -- это знаки одобрения не только тиранов (как обычно говорят), но и божественного провидения.

   Почести делают заметными и добродетели, и пороки, притом первые они развивают, вторые же обуздывают.

   Никто не знает, как далеко продвинулся бы он на пути добродетели, если бы почести не раскрывали перед ним свободного поприща.

   Добродетели, как и все остальное, торопятся к своему месту и успокаиваются, достигая его; место же добродетели -- это почести.

   Против

   Стремясь к почестям, мы теряем свободу.

   Почести дают нам власть над такими вещами, которых лучше всего не желать или на худой конец не мочь.

   Трудно достижение почестей, ненадежно обладание ими, стремительна потеря.

   Те, кто пользуется почетом, неизбежно должны разделять мнение толпы, для того чтобы считать самих себя счастливыми.

VIII. Власть

   За

   Наслаждаться счастьем -- величайшее благо, обладать возможностью давать его другим -- еще большее.

   Царей можно сравнивать не с людьми, а с небесными светилами, ибо они оказывают огромное влияние как на судьбы отдельных людей, так и на судьбы своей эпохи.

   Бороться с тем, кто является наместником Бога -- это не только оскорбление величия, но и своего рода богоборчество.

   Против

   Как ужасно не иметь почти ничего, к чему стоило бы стремиться, и бесконечное число того, чего нужно бояться.

   Те, кто обладает властью, подобны небесным телам, они вызывают к себе огромное почтение, но сами ни на мгновение не имеют покоя.

   Если боги допускают на свой пир смертного, то только для того, чтобы посмеяться над ним.

IX. Похвалы, уважение

   За

   Похвалы -- это отраженные лучи добродетели.

   Та похвала почетна, которая рождается добровольно. Почести воздаются в различных государствах, но похвалы -- только в свободных.

   Голос народа несет в себе нечто божественное, а разве иначе такое множество людей смогло бы оказаться единодушным?

   Не нужно удивляться тому, что простой народ говорит более правильные вещи, чем люди с положением, ибо он говорит, не боясь за себя.

   Против

   Молве лучше быть вестницей, чем судьей. Что общего у порядочного человека со слюнявой толпой?

   Молва, подобно реке, поднимает на поверхность все легкое и топит все важное.

   Толпа хвалит самые незначительные добродетели, восхищается посредственными и не замечает высших.

   Похвалы чаще достаются не тем, кто их действительно заслуживает, а тем, кто хвастается своими заслугами; они выпадают на долю мнимых, а не действительных заслуг.

X. Природа

   За

   Привычка развивается в арифметической прогрессии, природа -- в геометрической.

   Как в государстве общие законы относятся к частным обычаям, так в отдельном человеке соотносятся природа и привычка.

   Привычка по отношению к природе осуществляет своего рода тиранию и, так же как тирания, может быть легко и быстро сброшена.

   Против

   Мы мыслим, следуя природе, говорим, следуя правилам, но действуем по привычке.

   Природа заключает в себе нечто от наставника, привычка от начальника.

XI. Счастье

   За

   Явные достоинства рождают похвалы, скрытые -- счастье.

   Нравственные достоинства рождают похвалы, способности -- счастье.

   Счастье подобно Галактике, ибо оно представляет собой скопление неких неведомых достоинств, не имеющих имени.

   Счастье следует почитать хотя бы из-за его детищ: доверия и авторитета.

   Против

   Глупость одного -- счастье другого.

   В счастье самое похвальное, на мой взгляд, то, что оно не задерживается ни у одного из своих избранников.

   Великие люди, пока им удается отклонять зависть к своим добродетелям, -- всегда среди поклонников Фортуны.

XII. Жизнь

   За

   Глупо любить акциденции жизни сильнее самой жизни. Долгая жизнь лучше короткой во всех отношениях, в том числе и для добродетели.

   Не имея достаточно продолжительной жизни, невозможно ни что-либо совершить, ни что-либо познать, ни в чем-либо раскаяться.

   Против

   Философы, собрав такое количество аргументов против страха смерти, сделали смерть еще более страшной.

   Люди боятся смерти, как дети боятся темноты, потому что не знают, что это такое ^.

   Среди человеческих чувств нельзя найти ни одного, столь слабого, чтобы оно, будучи немного усилено, не превзошло бы страх смерти.

   Желать смерти может не только мужественный, или несчастный, или мудрый человек, но и тот, кто просто пресытился жизнью ^.

XIII. Суеверие

   За

   Те, кто грешит из религиозного рвения, не заслуживают одобрения, но заслуживают любви.

   Умеренность уместна в вопросах морали, в религиозных же вопросах господствуют крайности.

   Суеверный человек -- это в будущем религиозный человек.

   Я скорее поверю в самое фантастическое чудо любой религии, чем в то, что все это происходит без вмешательства божества.

   Против

   Так же как сходство с человеком делает обезьяну безобразной, сходство с религией делает суеверие отвратительным.

   Суеверие вызывает такую же ненависть к себе в делах религии, какую вызывает позерство в обычной жизни.

   Лучше вообще не признавать богов, чем иметь о них недостойное представление.

   Древние государства пошатнула не школа Эпикура, а стоики.

   Человеческий ум по своему характеру не допускает существования подлинного атеиста, верящего в это учение; настоящими атеистами являются великие лицемеры, у которых беспрерывно на устах священные предметы, но ни на минуту нет уважения к ним.

XIV. Гордость

   За

   Гордость даже несоединима с пороками, и, подобно тому как один яд обезвреживает другой, немало пороков отступает перед гордостью.

   Скромный человек усваивает даже чужие пороки, гордый обладает только собственными.

   Если гордость от презрения к другим поднимется до презрения к самой себе, она станет философией.

   Против

   Гордость, как плющ, обвивает все достоинства и добродетели.

   Все остальные пороки противоположны достоинствам, одна лишь гордость соприкасается с ними.

   Гордость лишена лучшего качества пороков -- она не способна скрываться.

   Гордец, презирая остальных, пренебрегает вместе с тем своими собственными интересами.

XV. Неблагодарность

   За

   Обвинение в неблагодарности есть не что иное, как обвинение в проницательности относительно причины благодеяния.

   Желая быть благодарными к одним, мы оказываемся несправедливыми к другим, самих же себя лишаем свободы.

   Доброе дело тем меньше заслуживает благодарности, что неизвестна его цена.

   Против

   Неблагодарность наказывается не казнью, а мучения-ми совести.

   Добрые дела связывают людей теснее, чем долг; поэтому неблагодарный человек в то же время и человек нечестный и вообще способен на всякое дурное дело.

   Такова уж человеческая природа -- никто не связан настолько крепко с общественными интересами, чтобы не быть обязанным к личной благодарности или мести.

XVI. Зависть

   За

   Вполне естественно ненавидеть все, что является укором нашей судьбе.

   В государстве зависть является своеобразным спасительным остракизмом.

   Против

   Зависть не знает покоя.

   Ничто, кроме смерти, не может примирить зависть с добродетелью.

   Зависть посылает добродетелям испытания, как Юнона Геркулесу.

XVII. Разврат

   За

   Ханжество превратило целомудрие в добродетель.

   Нужно быть очень мрачным человеком для того, чтобы считать любовные развлечения серьезным делом.

   Зачем относить к числу добродетелей то, что является либо образом жизни, либо видом чистоплотности, либо дочерью гордости?

   У любви, как у птиц небесных, нет никакой собственности, но обладание рождает право.

   Против

   Самое худшее превращение Цирцеи -- распутство.

   Развратник полностью теряет уважение к самому себе, а ведь оно служит уздой для всех пороков.

   Те, кто, подобно Парису, отдает предпочтение красоте, жертвуют мудростью и властью.

   Александр высказал очень глубокую истину, назвав сон и любовь залогом смерти.

XVIII. Жестокость

   За

   Ни одна из добродетелей не оказывается так часто виновной, как мягкосердечие.

   Жестокость, рожденная жаждой возмездия, есть справедливость, рожденная же стремлением избежать опасности -- благоразумие.

   Кто проявляет жалость к врагу, безжалостен к самому себе.

   Как необходимы кровопускания в лечении больных, так необходимы казни в государстве.

   Против

   Только зверь или фурия способны на убийство.

   Порядочному человеку жестокость всегда кажется чем-то невероятным, каким-то трагическим вымыслом.

XIX. Тщеславие

   За

   Тот, кто стремится заслужить одобрение людей, стремится тем самым быть им полезным.

   Я боюсь, что человек, слишком трезвый для того, чтобы заботиться о чужих делах, и общественные дела считает себе чуждыми.

   Люди, которым присуще известное тщеславие, скорее берутся за государственные дела.

   Против

   Все тщеславные люди мятежны, лживы, непостоянны, необузданны.

   Фрасон -- добыча Гнатона ^.

   Жениху непристойно ухаживать за служанкой невесты; слава же -- служанка добродетели.

XX. Справедливость (Justitia)

   За

   Власть и государство всего лишь придатки справедливости: если бы можно было осуществлять справедливость каким-то иным путем, то в них не было бы никакой нужды.

   Только благодаря наличию справедливости человек человеку -- бог, а не волк.

   Хотя справедливость и не может уничтожить пороков, она не дает им наносить вред.

   Против

   Если справедливость состоит в том, чтобы не делать другому того, чего не желаешь себе, то в таком случае снисходительность, безусловно, является справедливостью.

   Если каждому следует воздавать свое, то, конечно, следует быть снисходительным к человечеству.

   Что ты мне рассказываешь о справедливости, разве для мудреца все равны?

   Обрати внимание на то, в каком положении находились у римлян обвиняемые, и ты сможешь сказать, что республика не могла осуществлять правосудие.

   Обычное правосудие, существующее в разных государствах, напоминает придворного философа: оно делает только то, что угодно власть имущим.

XXI. Храбрость

   За

   Ничто не страшно, кроме самого страха.

   Там, где есть страх, наслаждение непрочно, добродетель же не чувствует себя в безопасности.

   Тот, кто способен открыто взглянуть на опасность, смело встретить ее, способен и принять меры, чтобы избежать ее.

   Все остальные добродетели освобождают нас от господства пороков, одна только храбрость освобождает от господства судьбы.

   Против

   Хороша же добродетель -- желать своей гибели, чтобы погубить других!

   Хороша же добродетель, которую порождает даже опьянение!

   Человек, не дорожащий собственной жизнью, опасен для других.

   Храбрость -- это добродетель железного века.

XXII. Воздержанность

   За

   Воздержанность требует почти таких же сил, как и подвиг.

   Единообразие, согласие и мера движения -- небесные свойства и символы вечности.

   Воздержанность, подобно бодрящему холоду, собирает и укрепляет душевные силы.

   Утонченные и неясные чувства нуждаются в наркотиках, точно так же и аффекты.

   Против

   Нет ничего хорошего во всех этих отрицательных добродетелях: ведь они свидетельствуют не о заслугах, а только о честности.

   Дух, неспособный к излишествам, слабеет.

   Мне нравятся достоинства, которые развивают активность, а не расслабляют чувство.

   Утверждая, что движения души находятся в согласии друг с другом, ты утверждаешь, что они немногочисленны, ибо считать стадо свойственно лишь бедняку.

   Принципы "не пользоваться, чтобы не желать", "не желать, чтобы не бояться" свидетельствуют о малодушии и неверии в себя.

XXIII. Постоянство

   За

   Основа всех достоинств -- постоянство.

   Несчастен тот, кто не знает, каким он будет.

   Человеческая мысль по своему бессилию не может быть вполне адекватной самим явлениям, поэтому пусть она будет по крайней мере верной самой себе.

   Твердость даже порокам придает достоинство.

   Если к непостоянству судьбы присоединится еще и непостоянство наших мыслей, в каком же мраке придется жить людям!

   Фортуна подобна Протею: если проявить настойчивость, она принимает свой истинный облик.

   Против

   Постоянство, как сварливая привратница, прогоняет много полезных известий.

   Справедливо, что постоянство хорошо переносит несчастья, ибо оно само почти всегда и приносит их,

   Лучшая глупость -- самая непродолжительная глупость.

XXIV. Великодушие

   За

   Если мы пожелаем однажды достичь великих целей, тотчас же не только все добродетели, но и боги придут нам на помощь.

   Добродетель, воспитанная силой привычки или предписания, -- это нечто заурядное; добродетель же как самоцель -- нечто героическое.

   Против

   Великодушие -- это добродетель, выдуманная поэтами.

XXV. Знание, созерцание

   За

   Только то наслаждение естественно, которое не знает пресыщения.

   Нет ничего сладостнее, чем ясно видеть чужие заблуждения.

   Как хорошо обладать умом, созвучным со Вселенной.

   Все дурные чувства суть ложные представления, и точно так же благо и истина -- в сущности одно и то же.

   Против

   Созерцание -- это благопристойное безделье.

   Благая мысль не намного лучше, чем благое сновидение.

   О мире заботится божество, ты же думай о родине!

   Государственный муж использует и свои мысли для посева.

XXVI. Наука

   За

   Если бы были написаны книги обо всем, включая мельчайшие факты, то, пожалуй, не было бы больше никакой нужды в опыте.

   Чтение -- это беседа с мудрецами, действие же -- это встреча с глупцами.

   Не следует считать бесполезными те науки, которые сами по себе не имеют никакого практического применения, но способствуют развитию остроты и упорядоченности мысли.

   Против

   В университетах учатся верить.

   Какая наука когда-нибудь научила применять науку своевременно?

   Мудрость, основанная на правилах, и мудрость, приобретенная опытом, совершенно противоположны друг другу, так что человек, обладающий одной из них, не способен усвоить вторую.

   Очень часто наука приносит весьма сомнительную пользу, чтобы не сказать никакой.

   Почти все ученые отличаются тем, что из любого факта всегда выводят только то, что они знают, и не умеют открыть в нем того, чего они не знают.

XXVII. Поспешность

   За

   Мудрая мысль оказывается ненужной, если она не приходит быстро.

   Тот, кто быстро ошибается, быстро исправляет ошибку.

   Тот, кто принимает мудрое решение лишь после долгой подготовки, а не способен сразу высказать разумную мысль, делает не такое уж великое дело.

   Против

   Мудрость, которая всегда под руками, не так уж глубока.

   Мудрость, как и одежда, легковесна, когда удобна.

   Возраст не придает мудрости тому, чьи решения не делает более зрелыми размышление.

   То, что создается поспешно, недолго и привлекает.

XXVIII. Молчаливость и скрытность

   За

   Молчаливому можно рассказать все, потому что он всегда сохранит тайну.

   Тот, кто легко говорит о том, что он знает, может говорить и о том, чего не знает.

   Мистерии обязаны своим существованием тайне.

   Против

   Непостоянство поведения и привычек -- лучший способ скрыть от других свою душу.

   Молчаливость -- достоинство исповедника.

   Молчаливому ничего не рассказывают -- ему платят молчанием.

   Скрытный человек подобен незнакомцу.

XXIX. Уступчивость

   За

   Я люблю людей, уважающих чувства других, но не подчиняющихся им.

   Уступчивость особенно близка по своей природе самому золоту.

   Против

   Уступчивость -- это некий бессмысленный отказ от своего мнения.

   Благодеяния уступчивых людей кажутся чем-то должным, а отказ от них воспринимается как несправедливость.

   Тот, кто добивается чего-то от уступчивого человека, должен быть благодарен за это самому себе.

   На мягкого человека обрушиваются всевозможные трудности, ибо он ни от чего не может отказаться.

   Мягкий человек почти всегда отступает с позором.

XXX. Популярность

   За

   Мудрые люди почти всегда сходятся в своих мнениях, но нужна подлинная мудрость, чтобы удовлетворить всему разнообразию мнений глупцов.

   Уважать народ -- значит быть уважаемым им.

   Великие люди никогда не относятся с почтением к кому-нибудь избранному, а только ко всему народу.

   Против

   Тот, кто слишком сходится с глупцами, сам может показаться подозрительным.

   Тот, кто нравится толпе, почти всегда вносит в нее смуту.

   Толпа не приемлет ничего умеренного.

   Самая низкая лесть -- лесть толпы.

XXXI. Общительность

   За

   Тот, кто молчит, остерегается либо других, либо самого себя.

   Хранить всегда тяжко, но труднее всего -- хранить молчание.

   Молчание -- добродетель дураков. Поэтому правильно сказал кто-то молчащему человеку: "Если ты разумный человек, то ты глуп, если же ты глуп, ты разумный человек" ^.

   Молчание, как и ночь, благоприятствует коварству.

   Высказанные мысли -- самые здоровые.

   Молчание -- это род одиночества.

   Тот, кто молчит, заискивает перед чужим мнением.

   Молчание не способно ни изгнать дурные мысли, ни распространить хорошие.

   Против

   Молчание придает последующим словам приятность и значительность.

   Молчание, подобно сну, вскармливает мудрость.

   В молчании вызревают мысли.

   Молчание -- это стиль мудрости.

   Молчание стремится к истине.

XXXII. Скрытность

   За

   Скрытность -- упрощенная мудрость.

   Мы должны не говорить одно и то же, но одно и то же иметь в виду.

   Даже нагота души непристойна.

   Скрытность и украшает, и защищает.

   Скрытность -- ограда наших замыслов.

   Некоторым выгодно быть обманутыми.

   Тот, кто все делает открыто, и равной мере обманывает людей, потому что большинство или не понимают его, или не верят ему.

   Откровенность есть не что иное, как душевное бессилие.

   Против

   Если мы не можем думать согласно истине вещей, давайте по крайней мере говорить согласно тому, что мы думаем.

   Скрытность заменяет мудрость тем, чьи способности недостаточны для государственной деятельности.

   Неоткровенный человек лишает себя главного орудия действия -- доверия.

   Скрытность порождает скрытность.

   Тот, кто что-то скрывает, не свободен.

XXXIII. Смелость

   За

   Тот, кто стесняется, дает повод для упреков.

   Чем для оратора является дикция, тем для политика является смелость, повторяю, смелость, смелость и еще раз смелость.

   Люблю скромность стыдливую, ненавижу вызывающую.

   Мужественность нравов скорее объединяет души.

   Мне нравятся непроницаемое выражение лица и ясная речь.

   Против

   Смелость -- помощница глупости.

   Наглость годится разве только для обмана.

   Самоуверенность -- повелительница глупцов и баловство для умных людей.

   Смелость -- это некая атрофия чувства в соединении со злой волей.

XXXIV. Манеры, этикет, изысканность

   За

   Достойная скромность в выражении лица и жестах -- истинное украшение добродетели.

   Если мы подчиняемся толпе в нашей речи, то почему бы не подчиниться ей и во всем облике нашем и манерах?

   Кто не заботится о достоинстве даже в самых незначительных и повседневных делах, тот, каким бы великим человеком он ни был, мудрым бывает лишь на час.

   Добродетель и мудрость без знания правил поведения подобны иностранным языкам, потому что их в таком случае обычно не понимают.

   Кому не известно настроение толпы, поскольку он далек от нее, и кто не может узнать его, наблюдая за ее поведением, тот самый глупый из людей.

   Правила поведения -- это перевод добродетели на общедоступный язык.

   Против

   Что может быть отвратительнее превращения жизни в театральный спектакль?

   Прекрасно то, что естественно, искусственное -- отвратительно.

   Лучше уж накрашенные щеки и завитые волосы, чем "накрашенные" и "завитые" нравы и манеры.

   Кто уделяет внимание столь ничтожным наблюдениям, тот не способен на великие мысли.

   Фальшивое благородство похоже на свет гнилушки.

XXXV. Шутки

   За

   Шутка -- прибежище ораторов.

   Кто привносит во все скромную прелесть, сохраняет душевную свободу.

   С легкостью переходить от шутки к делу и от дела к шутке -- вещь более необходимая политическому деятелю, чем обычно считают.

   Шутка часто помогает прийти к истине, недостижимой иным путем.

   Против

   Кто не презирает людей, жаждущих посмеяться над уродством или блеснуть остроумием?

   Уйти с помощью шутки от важного вопроса -- нечестный прием.

   Только тогда оценишь шутку, когда перестанешь смеяться.

   Все эти острословы не проникают дальше поверхности явлений, где только и рождаются шутки.

   Где шутка имеет какое-то значение для серьезного дела, там господствует ребяческое легкомыслие.

XXXVI. Любовь

   За

   Разве ты не видишь, что каждый ищет себя? И только тот, кто любит, находит.

   Нельзя представить себе лучшего состояния души, чем то, когда она находится во власти какой-нибудь великой страсти.

   Пусть всякий разумный человек ищет себе предмет любви, ибо, если человек не стремится к чему-то всеми силами, все представляется ему простым и скучным.

   Почему никто не может удовольствоваться одиночеством?

   Против

   Сцена многим обязана любви, жизнь -- ничем.

   Ничто не вызывает более противоречивых оценок, чем любовь; либо это столь глупая вещь, что она не способна познать самое себя, либо столь отвратительная, что она должна скрывать себя под гримом.

   Не терплю людей одержимых одной мыслью.

   Любовь всегда означает слишком узкий взгляд на вещи.

XXXVII. Дружба

   За

   Дружба достигает того же результата, что и храбрость, но только более приятным путем.

   Дружба -- это приятная приправа ко всякому благу.

   Самое страшное одиночество -- не иметь истинных друзей.

   Достойная месть за вероломство -- потеря друзей.

   Против

   Кто завязывает с кем-нибудь тесную дружбу, берет на себя новые обязанности.

   Желание разделить с кем-нибудь свою судьбу -- свойство слабодушных людей.

XXXVIII. Лесть

   За

   Лесть -- порождение скорее характера человека, чем злой воли.

   Давать наставления в форме похвал всегда было формулой, обязанной своим существованием сильным мира сего.

   Против

   Лесть -- это стиль рабов.

   Лесть -- это отбросы пороков.

   Льстец похож на птицелова, подражающего голосам птиц, чтобы поймать их.

   Лесть комически безобразна, но вред, приносимый ею, трагичен.

   Труднее всего излечивается слух.

XXXIX. Месть

   За

   Личная месть -- это первобытное правосудие.

   Кто на силу отвечает силой, оскорбляет лишь закон, а не человека.

   Страх перед личной местью полезен: ведь законы слишком часто спят.

   Против

   Кто совершает несправедливость, кладет начало злу: кто же отвечает оскорблением на оскорбление, уничтожает меру зла.

   Чем естественнее месть, тем более ее следует сдерживать.

   Кто легко отвечает несправедливостью на несправедливость, тот, возможно, просто не успел первым нанести обиду.

XL. Нововведения

   За

   Всякое лечение -- нововведение.

   Кто избегает новых лекарств, тот должен ждать новых несчастий.

   Величайший новатор -- время; так почему же нам не подражать времени?

   Примеры из отдаленного прошлого бессмысленны; современные же свидетельствуют о честолюбии и испорченности.

   Примерами пусть руководствуются невежды и сутяги.

   Те, кому семьи обязаны своей знатностью, почти всегда бывают более достойными людьми, чем их потомки; точно так же новаторы обычно превосходят тех, кто подражает тому, что ими сделано.

   Упрямое стремление сохранить старые обычаи не менее опасно, чем смелые реформы.

   Так как все в мире само по себе меняется к худшему, то если не изменить это к лучшему силой нашего ума, где же будет предел несчастьям?

   Рабы обычая -- игрушки в руках времени.

   Против

   Новорожденные безобразны.

   Только время создает настоящие ценности.

   Все новое никогда не бывает безобидно, потому что оно уничтожает то, что уже существует.

   То, что вошло в обычай, если это даже и не вполне хорошо, по крайней мере приспособлено одно к другому.

   Какой новатор может подражать времени, которое все изменения совершает так незаметно, что наши чувства не могут обнаружить, как они происходят?

   То, что случается неожиданно, не так уж приятно тому, кто получает от этого пользу, и значительно тягостнее для того, кому это наносит вред.

XLI. Медлительность

   За

   Судьба продает торопливому многое из того, что она дарит терпеливому.

   Торопясь охватить начала вещей, мы хватаем лишь тени.

   Нужно быть бдительным, когда обстоятельства против нас, и действовать -- когда они благоприятствуют.

   Начало всякого действия следует поручить Аргусу, а конец -- Бриарею ^.

   Против

   Благоприятный случай дает сначала ручку сосуда, а потом -- и его целиком.

   Благоприятный случай подобен Сивилле: уменьшая то, что предлагает, увеличивает его цену.

   Быстрота -- шлем Орка ^.

   То, что случается вовремя, всегда справедливо, то же, что случается поздно, ищет себе окольные пути.

XLII. Приготовления

   За

   Кто, располагая небольшими силами, берется за большое дело, тот лишь обольщает себя пустыми надеждами.

   Недостаточная подготовка подкупает не судьбу, а благоразумие.

   Против

   Лучший момент закончить приготовления -- это первая возможность начать действовать.

   Пусть никто не надеется, как бы тщательно он ни приготовился, что ему удастся связать судьбу.

   Чередование приготовлений и самих действий -- достойно политической мудрости, но отделять их друг от друга весьма самонадеянно и опасно.

   Большие приготовления -- это расточительство и денег, и времени.

XLIII. Предотвращение опасности

   За

   Большинство опасностей скорее обманывает нас, чем побеждает.

   Легче заранее предотвратить опасность, чем следить за ее развитием, постоянно принимая меры предосторожности.

   Не мала опасность, если уже кажется малой.

   Против

   Кто выступает против опасности, способствует ее росту и, принимая меры против нее, ее же укрепляет.

   Даже в мерах, предпринимаемых против опасности, заключены известные опасности.

   Лучше иметь дело с небольшим числом явных опасностей, чем с угрозой каждой из них.

XLIV. Насильственные действия

   За

   Тех, кто придерживается пресловутой благоразумной мягкости в своих действиях, может научить только усиление зла.

   Необходимость, диктующая применение насильственных мер, сама же и применяет их.

   Против

   Всякая насильственная мера чревата новым злом.

   Только гнев и страх заставляют применять насилие.

XLV. Подозрение

   За

   Недоверие -- это жилы мудрости; подозрение же -- средство для лечения суставов.

   Та верность, которую может поколебать подозрение, сама весьма подозрительна.

   Подозрение ослабляет непрочную верность, надежную же оно лишь укрепляет.

   Против

   Подозрение уничтожает верность.

   Неумеренная подозрительность -- это какое-то безумие общества.

XLVI. Буквы закона

   За

   Когда отступают от буквы закона, то это уже не толкование его, а гадание.

   Когда отступают от буквы закона, судья превращается в законодателя.

   Против

   Смысл следует извлекать из совокупности слов и исходя из него толковать каждое слово в отдельности.

   Самая страшная тирания та, когда закон распинают на дыбе.

XLVIII. В защиту свидетелей, против доказательств

   За

   Кто опирается на доказательства, тот выносит решение под влиянием таланта оратора, а не существа самого дела.

   Тот, кто верит логическим доказательствам больше чем свидетелям, должен больше доверять своему уму, чем чувству.

   Было бы очень удобно полагаться на логические доказательства, если бы люди не совершали алогичных поступков.

   Когда логические доказательства противоречат свидетельским показаниям, это представляется удивительным, но отнюдь не раскрывает истинного характера дела.

   Против

   Если нужно верить показаниям свидетелей больше, чем логическим доказательствам, то достаточно, чтобы судья не был глух.

   Доказательства -- это противоядие против отравы свидетельских показаний.

   Тем доказательствам надежнее всего верить, которые реже всего обманывают.

   Может быть, все эти антитезы, которые мы привели здесь, и не заслуживают столь большого внимания, однако раз уж они в свое время были составлены и собраны нами, то нам не хотелось бы, чтобы пропал плод нашего юношеского рвения, тем более что это, если внимательнее присмотреться, всего лишь семена, а не цветы. Юношеский характер этого сборника особенно чувствуется в том, что здесь преобладают сентенции морального и эпидиктического характера и очень мало из юридической области, относящихся к так называемому совещательному роду.

   Третье собрание, также относящееся к области подготовки материала для ораторской практики, которое необходимо создать, мы хотим назвать "Сборник малых формул". Эти формулы представляют собой, если можно так выразиться, прихожие, всякого рода служебные комнаты, коридоры и тому подобное ораторской речи, которые безо всякого различия могут быть приложимы к любому предмету речи. Таковы вступления, заключения, отступления, переходы, обещания, отклонения и многое другое в том же роде. Ведь подобно тому как удобное расположение фасадов, лестниц, дверей, окон, прихожих и коридоров в первую очередь создает как красоту, так и удобство здания, так и в ораторской речи все эти вводные и дополнительные элементы (при условии, что они построены и размещены со вкусом и знанием дела) придают всей структуре речи величайшее изящество и стройность. Мы приведем один или два примера таких формул и не станем долго задерживаться на этом. Ибо хотя они и весьма полезны, однако же, поскольку мы не можем здесь дать ничего своего и только лишь выписываем из Демосфена или Цицерона, или еще какого-нибудь образцового оратора отдельные формулы, нам кажется, нет смысла терять на это много времени.

   ПРИМЕРЫ МАЛЫХ ФОРМУЛ

   Заключение речи "совещательного" типа

   Таким образом можно будет и искупить прошлую вину, и предусмотреть меры против будущих затруднений ^.

   Королларий точного разделения

   Итак, все могут видеть, что я не желал ни обойти что-либо молчанием, ни затемнить своим изложением ^.

   Переход с предупреждением

   Но обойдем это таким образом, чтобы не терять из виду и постоянно наблюдать за ним "'.

   Возражение против укоренившегося мнения

   Я помогу вам понять, что во всей этой истории идет от самого существа дела, что явилось результатом ложного вымысла, а что раздула здесь зависть.

   Этих нескольких примеров будет вполне достаточно для того, чтобы понять, что мы имеем в виду. На этом мы завершим рассмотрение приложений к риторике, касающихся промптуария.