§ 2. Преступления против правосудия, препятствующие реализации уголовной ответственности

1

В ст. 300 УК впервые для Российской Федерации сконструирован состав незаконного освобождения от уголовной ответственности, основным непосредственным объектом которого следует считать общественные отношения, обеспечивающие целесообразную реализацию уголовной ответственности граждан, совершивших преступления.

«Незаконное освобождение от уголовной ответственности лица, подозреваемого или обвиняемого в совершении преступления, прокурором, следователем или лицом, производящим дознание, — говорится в указанной статье, — наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет».

Думается, что применение указанной нормы будет сопряжено с рядом трудностей, ибо не все признаки описываемого ею состава преступления выражены достаточно четко. Прежде всего это касается описания уголовно наказуемого деяния.

Толкование понятия «незаконное освобождение от уголовной ответственности лица, подозреваемого или обвиняемого в совершении преступления» сопряжено, по крайней мере, с уяснением следующих вопросов:

— Что из себя представляет освобождение от уголовной ответственности?

87

— Когда освобождение от уголовной ответственности будет считаться незаконным?

— Все ли случаи незаконного освобождения от уголовной ответственности охватываются данной нормой?

Попытаемся на эти вопросы ответить.

Уголовная ответственность возникает всякий раз, как только гражданин совершает преступление. Но реализация такой ответственности, происходящая не иначе как путем возложения на лицо обременении в форме признания его виновным в совершении преступления (а в большинстве случаев и применения наказания), осуществляется не всегда. Например, реализации уголовной ответственности нет «во всех случаях, когда налицо так называемая «латентная» или скрытая преступность»64. Уголовная ответственность может остаться нереализованной и по инициативе самого государства, органы которого управомо-чены производить подобного рода реализацию, ибо государство, как писал К. Маркс в своих ранних произведениях, должно видеть в преступнике нечто большее, чем правонарушителя. Оно должно видеть в нем «человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца, солдата, который должен защищать родину, свидетеля, к голосу которого должен прислушиваться суд, члена общины, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которой священно, и, наконец, самое главное — гражданина государства. Государство не может легкомысленно отстранить одного из своих членов от всех этих функций, ибо государство отсекает от себя свои живые части всякий раз, когда оно делает из гражданина преступника»65.

Реализация уголовной ответственности, таким образом, не имеет места, если государство отказывается реализовать свое право на признание лица, совершившего преступление, преступником. Государство в своих законодательных актах (как правило, в уголовном законе) определяет те ситуации, в которых реализация уголовной ответственности не должна производиться, и посредством уголовно-процессуальных норм обязывает органы, осуществляющие производство по уголовному делу, наряду с решением других вопросов рассматривать и такой: не принадлежит ли конкретный случай к числу тех, в отношении которых государство отказалось от реализации своего права при-

00 об

знать лицо виновным в совершении преступления. Появление обстоятельств, с которыми закон связывает отказ государства осуществить уголовную ответственность, влечет изменение уго-ловно-правового отношения, поскольку последнему не суждено быть реализованным. Такого рода изменение и призван обнаружить компетентный орган. Установив, что уголовная ответственность возникла в силу совершения лицом преступления, но правовое отношение, в рамках которого она развивалась, подверглось изменению, органы, осуществляющие расследование и рассмотрение уголовного дела, своим решением прекращают уголовно-правовое отношение.

Освобождение от уголовной ответственности, таким образом, предстает перед нами как акт правоохранительного органа, посредством которого констатируется отказ государства от реализации прав по признанию лица виновным в совершении преступления (а следовательно, и применению наказания) и прекращается возникшее в связи с данным преступлением уголовно-правовое отношение.

Для такого акта одного юридического факта недостаточно. Поскольку освобождение от уголовной ответственности правомерно лишь тогда, когда возникает вопрос о нецелесообразности реализации последней, постольку первым в совокупности фактов, составляющих фактический состав освобождения, выступает юридический факт, который порождает саму уголовную ответственность, а именно совершение лицом преступления. Мы считаем справедливым утверждение, что «если... субъект не совершил преступления, то он не может ни подвергаться уголовной ответственности, ни освобождаться от нее»66.

Если преступление является фактом, влекущим возникновение уголовной ответственности, то другие компоненты фактического состава освобождения от нее составляют группу обстоятельств, при которых реализация такой ответственности неправомерна или нецелесообразна. Причем роль каждого из этих обстоятельств различна. Одни из них создают фактическую ситуацию, являющуюся собственно препятствием для реализации существующей уголовной ответственности. Другие сами по себе таким препятствием не являются, но именно при их наличии вышеназванная группа обстоятельств превращается в подобное препятствие. Обо всех этих обстоятельствах следует гово-

89

рить как об основаниях и условиях освобождения от уголовной ответственности.

В философской литературе под основанием обычно понимается «необходимое условие, являющееся предпосылкой существования к-л. явлений (следствий) и служащее их объяснением»67. Базируясь на этом положении, можно сделать вывод, что основанием освобождения от уголовной ответственности является необходимое условие, служащее предпосылкой акта правоохранительного органа об освобождении лица от уголовной ответственности, которое в то же время является и объяснением его принятия. Таким образом может быть определено основание освобождения от уголовной ответственности применительно к любому его виду. В этом смысле можно говорить об общем основании освобождения от уголовной ответственности как о фактической ситуации, при которой цели, преследуемые такой ответственностью, могут быть достигнуты иным путем либо вообще не ставятся в силу различных причин.

Наконец, в фактический состав освобождения от уголовной ответственности входят и иные условия, т. е. «такие обстоятельства, при наличии которых только и могут действовать основания освобождения»68. Большинство условий освобождения отнесены законодателем к строго определенным видам такого освобождения. Следует вместе с тем заметить, что при применении многих видов подобного освобождения учитывается разработанная в ст. 15 УК категоризация преступлений. Как правило, освобождение от уголовной ответственности возможно применительно к преступлениям только небольшой тяжести (ч. 1 ст. 75, ст. 76 УК) либо небольшой или средней тяжести (ст. 77, ч. 1 ст. 90 УК). И лишь положения ст. ст. 78, 84, а также нормы Особенной части УК допускают возможность освобождения от уголовной ответственности за преступления иной категории. Для четырех видов освобождения от уголовной ответственности необходимым требованием является, чтобы преступление было совершено впервые (ст. ст. 75—77, 90 УК).

Следует также подчеркнуть, что законодатель называет в качестве условий и такие, которые носят процессуальный характер, совокупность которых определяет процессуальный порядок освобождения от уголовной ответственности.

Так, в соответствии с ч. 5 ст. 7 и ч. 5 ст. 8 УПК не допускает-

90

ся освобождение от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием и в связи с применением принудительных мер воспитательного воздействия, если лицо, совершившее преступление, возражает против прекращения уголовного дела. На основе изложенного можно заключить, что о незаконности освобождения от уголовной ответственности можно говорить в следующих случаях:

1) когда не было совершено преступления, и, следовательно, уголовная ответственность не возникла;

2) когда отсутствовало основание для освобождения, а уголовное дело было прекращено (или в его возбуждении было отказано) по реабилитирующим или нереабилитирующим основаниям;

3) когда отсутствовало одно из условий для освобождения, предусмотренных уголовным законом;

4) когда существовали процессуальные препятствия для прекращения уголовного дела (отказа в его возбуждении).

Но всякое ли незаконное освобождение от уголовной ответственности при наличии других признаков состава преступления может преследоваться по ст. 300 УК?69

Думается, что не всякое. Далеко не любое незаконное прекращение уголовного дела или отказ в его возбуждении по уровню своей общественной опасности «дорастает» до преступления, которое к тому же, судя по санкции статьи (от двух до семи лет лишения свободы), отнесено законодателем к категории тяжких.

Сомнительно, например, что в качестве тяжкого преступления во всех случаях может рассматриваться прекращение уголовного дела по нереабилитирующим основаниям в отношении лица, подлежащего реабилитации. Вопрос о существенности ущерба (или возможности его причинения) здесь, на наш взгляд, не может решаться однозначно, в отличие от ситуации, когда уголовное дело прекращается в отношении лица, действительно совершившего преступление. Именно на предотвращение случаев освобождения от ответственности виновных лиц направлены предписания ст. 300 УК. Если бы под действие указанных предписаний подпадали случаи прекращения дела по нереабилитирующим основаниям в отношении невиновных лиц, то трудно было бы объяснить, почему привлечение заведомо

91

невиновного к уголовной ответственности наказывается менее строго, чем освобождение от нее. Ведь санкция основного состава привлечения заведомо невиновного к уголовной ответственности предусматривает наказание в виде лишения свободы до пяти лет (ч. 1 ст. 299 УК).

Повышенной общественной опасностью, характерной для тяжких преступлений, не обладает, на наш взгляд, и освобождение от уголовной ответственности при наличии указанных в законе оснований и условий, но с нарушением процессуального порядка такого освобождения. Во-первых, в подобных случаях нет нарушения общественных отношений, обеспечивающих решение задачи реализации уголовной ответственности, поскольку указанная задача перестала быть актуальной. Кроме того, уголовно-процессуальный закон обладает достаточным арсеналом собственных средств для реагирования на подобные нарушения и нет необходимости в мерах уголовной репрессии.

Так, на наш взгляд, нельзя было бы усмотреть состава преступления, предусмотренного ст. 300 УК, в следующем случае, даже если бы он произошел после января 1997 г.

По заявлению А. было возбуждено уголовное дело по факту избиения его гражданином П. по ч. 2 ст. 112 УК РСФСР. Спустя некоторое время уголовное дело в отношении П. было прекращено. В обосновании принятого решения указано, что потерпевший уклоняется от дачи показаний и не является по повесткам, о чем в деле имеются соответствующие документы70. Несмотря на наличие в данной ситуации основания для прекращения уголовного дела в связи с неявкой потерпевшего без уважительных причин, вынесение прокуратурой постановления о таком прекращении было незаконным, ибо в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством прекращение дела в связи с неявкой потерпевшего возможно лишь в суде.

Таким образом, исходя из целевого назначения предписания ст. 300 УК, понятие «незаконное освобождение от уголовной ответственности» должно толковаться ограничительно и охватывать случаи прекращения уголовного дела или отказа в его возбуждении при отсутствии оснований или условий, предусмотренных уголовным законом.

Вместе с тем надо отметить, что данный вывод сделан нами не без некоторых затруднений. Ведь в ст. 300 УК говорится о

92

незаконном освобождении от уголовной ответственности не лица, совершившего преступление, а подозреваемого или обвиняемого в совершении преступления. Это, во-первых, может привести на практике к тому, что содержание названной статьи будет толковаться чрезмерно широко, не в соответствии с ее смыслом, заключающимся в направленности предписания на обеспечение правильного применения уголовного закона с тем, чтобы ни один виновный не избежал целесообразной реализации уголовной ответственности и справедливого наказания.

В то же время указание закона на то, что круг незаконно освобождаемых от ответственности лиц замыкается на обвиняемом или подозреваемом в совершении преступления, оставляет за пределами состава деяния, общественная опасность которых очевидна. Ведь случаи незаконного освобождения от уголовной ответственности прокурором, следователем или лицом, производящим дознание, не ограничиваются случаями прекращения дела в отношении обвиняемого или подозреваемого точно так же, как само освобождение от уголовной ответственности может быть осуществлено по отношению к лицам, не занимающим процессуального положения подозреваемого или обвиняемого. Например, в примечании к ст. 307 УК говорится о том, что от уголовной ответственности освобождаются «свидетель, потерпевший, эксперт или переводчик». Ни в одной из норм процессуального закона не идет речь о необходимости для освобождения указанных лиц от уголовной ответственности вынесения в отношении их постановления о привлечении в качестве обвиняемого или применения к ним меры пресечения или института задержания. А именно с этими действиями связывается появление таких процессуальных фигур, как обвиняемый (ст. 143 УПК) или подозреваемый (ст. 52 УПК).

Изучение «отказных» материалов показывает, что необоснованный отказ от возбуждения уголовного дела отнюдь не редкость. Так, в судебной практике начала складываться тенденция, выражающаяся в том, что правоохранительные органы нередко отказывают в возбуждении уголовного дела на том основании, что нет достаточных доказательств совершения преступления конкретным лицом. Между тем такое основание отказа в возбуждении уголовного дела в уголовно-процессуальном законе отсутствует, и это не случайно, так как сбор дока-

93

зательств в основном осуществляется в последующей стадии уголовного процесса.

К. был прописан вместе со своим единокровным братом 3. в одной квартире. Он дал свое согласие на приватизацию квартиры на имя 3. Однако согласия на ее продажу не давал. После смерти брата К. узнал, что квартира продана. В своем заявлении в прокуратуру К. подчеркивал, что в заявлении о передаче квартиры в собственность значится не его (К.) подпись. Для дачи объяснений была приглашена гр-ка К-ва, которая пояснила, что она, как техник ВМ БТИ по правовой регистрации, 19 января 1994 г. приняла заявление от 3. и К. о приватизации. В этом заявлении К. отказывался от своего права собственности на квартиру в пользу брата. Подделка каких-либо записей в данном заявлении исключена, так как оно заполнялось в ее присутствии, личности К. и 3. были удостоверены паспортами. Следственные органы отказали в возбуждении уголовного дела по факту преступления, предусмотренного ст. 175 УК РСФСР, несмотря на то, что согласно почерковедческому исследованию подпись на заявлении выполнена не К., а другим лицом71. Для прояснения данного обстоятельства, как представляется, требовалось возбуждение уголовного дела.

Имели место и отказы в возбуждении уголовного дела за примирением сторон, отсутствием жалобы потерпевшего, хотя соответствующий случай не может быть отнесен ни к делам частного обвинения, ни к преступлениям небольшой тяжести. Следственно-судебной практике известен, в частности, такой пример. П., покушаясь на убийство П., нанес ей несколько ударов молотком по голове, причинив телесные повреждения. Правоохранительные органы вопреки закону отказали в возбуждении уголовного дела, сославшись на то, что это дело частного обвинения. Позднее постановление об отказе в возбуждении дела было отменено, и Н. был привлечен к уголовной ответственности за покушение на убийство72.

Думается, что для выполнения предназначения нормы об ответственности за незаконное освобождение от уголовной ответственности указанная норма должна быть иначе изложена в законе.

В частности, можно использовать следующую формулировку диспозиции: «Освобождение прокурором, следователем или

94

лицом, производящим дознание, от уголовной ответственности лица, совершившего преступление, при отсутствии оснований и условий, указанных в уголовном законе». Все иные случаи незаконного освобождения от уголовной ответственности могут преследоваться в уголовном порядке при наличии признаков преступления против интересов службы в государственных органах или в органах местного самоуправления.

Важным представляется и решение вопроса о том, в каких формах может выражаться незаконное освобождение от уголовной ответственности. В юридической литературе отсутствует единодушное мнение по этому вопросу. Наиболее распространенным является утверждение, что преступление, предусмотренное ст. 300 УК, может быть совершено только путем действия — вынесения соответствующего постановления об отказе в возбуждении уголовного дела или о прекращении уголовного дела73. Высказано, однако, и суждение о том, что наряду с подобными действиями незаконное освобождение от уголовной ответственности может выразиться и в непредъявлении подозреваемому обвинения в преступлении, хотя для этого есть необходимые данные, отказе в привлечении в качестве обвиняемого и т. п.74 Последнее мнение нам представляется принципиально неверным. Поскольку на лице, совершившем преступление, уже лежит уголовная ответственность, освободить его от нее можно лишь путем принятия определенного решения. Да и в практике, по сути дела, не встречаются случаи, когда следователь, отказавшись от предъявления обвинения конкретному лицу в совершении какого-либо преступления, не вынес бы при этом постановления о прекращении уголовного дела или уголовного преследования.

Нельзя согласиться и с тем, что формой незаконного освобождения от уголовной ответственности обвиняемого или подозреваемого может быть вынесение постановления об отказе в возбуждении уголовного дела. Как уже было сказано, на стадии возбуждения уголовного дела нет ни обвиняемого, ни подозреваемого. Поэтому под ст. 300 УК, если ее формулировка останется неизменной, могут подпадать лишь случаи необоснованного прекращения уголовного дела.

Вместе с тем в следственно-прокурорской практике не исключены ситуации, когда выносятся незаконные постанов-

95

ления о приостановлении производства по делу, в результате которых фактически оказывается нерешенной и задача изобличения виновных, реализации уголовной ответственности и применения справедливого наказания. В связи с этим заслуживает внимания опыт тех государств, которые предусматривают ответственность фактически за любое деяние должностного лица правоохранительных органов, направленное на срыв уголовного преследования или исполнения уголовного наказания. Такое значение имеет, например, § 258а УК Германии «Strafvereitelung im Ami». В указанном параграфе речь идет об ответственности лица, призванного содействовать уголовному преследованию или исполнению уголовного наказания, которое, используя свое служебное положение, срывает достижение той цели, которой оно должно содействовать75. По данной статье, в частности, квалифицируются и факты невынесения в необходимых случаях постановлений о возбуждении уголовного дела. Так, ВОН усмотрел признаки Vereitelung im Amt в ситуации, когда руководитель полицейского органа получил сообщение о совершении преступления своим подчиненным по службе и никаких мер не принял, возвратив донос. Соглашаясь с квалификацией по § 258а УК, данной нижестоящей судебной инстанцией, ВОН исходит из того, что обязанность возбудить уголовное преследование вытекала из § 163 STPO76.

2

К числу норм, обеспечивающих изобличение виновных, определение меры их вины, целесообразную реализацию уголовной ответственности и применение справедливого наказания, может быть отнесена и норма об ответственности за заранее не обещанное укрывательство (ст. 316 УК). Следует вместе с тем отметить, что назначение этой нормы не сводится к обеспечению только этой задачи. Укрывательство преступлений, конечно же, может затруднить, и в некоторых случаях затрудняет, решение познавательных задач уголовного процесса. Это деяние может служить препятствием для возникновения процессуальной деятельности или деятельности по исполнению обвинительного приговора. Не случайно, как уже упоминалось в настоящей работе, норма об укрывательстве помещена законодателем в конце главы 31 УК. Но поскольку в большинстве случаев укрывательство представляет собой деяние, создающее

96

препятствия для решения задачи изобличения виновного, определения меры его вины, целесообразной реализации уголовной ответственности и назначения справедливого наказания, полагаем, характеристику ему предпочтительнее дать в этом параграфе.

Предварительно отметим, что в юридической литературе встречается и совершенно иное определение природы данного преступления. Так, Б.Т. Разгильдиев пишет, что объектом деяний прикосновенных к преступлению лиц выступает общественная безопасность, под которой он понимает состояние, обеспечивающее реальное осуществление имущественных или иных прав и интересов государства, общественных организаций и всех граждан страны77. Именно этим Б.Т. Разгильдиев объясняет тот факт, что прикосновенность (в том числе и укрывательство) наказывается не всегда, и при этом подчеркивает: «Только при совершении отдельных, как правило, тяжких преступлений прикосновенность становится в известной степени реальным условием для дальнейшей преступной деятельности»78. На необоснованность последнего вывода обращает внимание Н.А Нос-кова, которая пишет, что криминологические исследования свидетельствуют о том, что любые оставшиеся без реагирования, в том числе в результате поведения прикосновенных лиц, преступления, как тяжкие, так и не представляющие большой общественной опасности, нередко сопровождаются совершением новых преступных деяний79. Нам представляется, что, создавая норму об укрывательстве, законодатель преследовал цель защитить не общественную безопасность как таковую, а то, что способствует предотвращению оставления преступника в опасном для общества состоянии. Не случайно, среди признаков состава укрывательства не значатся ни совершение избежавшим наказания преступником новых преступлений, ни даже цель создания условий для их совершения. Абсурдно предполагать, что укрывательства не будет в том случае, когда субъект, уничтожающий, скажем, следы преступления, полагает, что наказание не исправит, а только испортит преступника. Между тем, как представляется, такое предположение вполне закономерно, если рассматривать в качестве объекта укрывательства общественную безопасность.

На основании изложенного полагаем, что укрывательство

97

должно рассматриваться как одно из преступлении против правосудия. В уголовных кодексах тех стран, где преступлениям против правосудия посвящены отдельные главы, укрывательство находит место в последних (см. § 299 УК Австрии, Art. 305 УК Швейцарии, ст. ст. 434-4 и 434-6 УК Франции и др.).

Помещена в главу о преступлениях против правосудия и ст. 316 УК РФ. В отличие от УК РСФСР 1960 г. регламентация вопросов уголовной ответственности за общественно опасное деяние данного вида в новом УК находит свое отражение лишь в Особенной части. Такое решение представляется стратегически верным. Еще Н.С. Таганцев подчеркивал, что «перенесение учения о прикосновенности в Особенную часть представляет не только теоретический, но и практический интерес: с помещением отдельных случаев прикосновенности в соответственные рубрики можно верно оценить как основания их наказуемости, так и характеристические признаки каждого типа»80.

В то же время исключение дублирования регламентации института укрывательства в разных частях уголовного закона имеет и ряд негативных последствий. В качестве такового, в частности, может рассматриваться исчезновение из Уголовного кодекса определения общего понятия заранее не обещанного укрывательства, которое ранее давалось в ст. 18 УК РСФСР, имеющей наименование «Укрывательство». Последнее трактовалось как «заранее не обещанное укрывательство преступника, а равно орудий и средств совершения преступления, следов преступления либо предметов, добытых преступным путем». И хотя ст. 189 прежнего УК, как и ст. 316 УК РФ, имела название «Укрывательство преступлений», законодательное определение понятия укрывательства давало возможность избежать очерчивания чрезмерно узкого круга деяний, преследуемых по данной статье.

В самом деле, буквальное толкование термина «укрывательство преступлений» предполагает отнесение к преступному укрывательству лишь действий, направленных на сокрытие преступления. Однако имеет смысл все же различать укрывательство преступлений и укрывательство преступника, ибо последнее возможно без противодействия раскрытию преступления.

В этой связи описание признаков состава укрывательства непосредственно в ст. 316 УК представляется необходимым. На

98

наш взгляд, такое описание должно охватывать все формы противодействия государственным органам в решении ими задачи изобличения лиц, совершивших преступление, определения меры их вины, реализации уголовной ответственности, применения к ним справедливого наказания, за исключением ситуаций, находящих отражение в специальных нормах уголовного права или признаваемых уголовным законом извинительными.

В то же время трудно не согласиться с мнением авторов, считающих необходимым уточнить название ст. 316 УК. Н. Кося-кова, например, правильно отмечает, что наименование «Укрывательство преступлений и преступника» будет больше отвечать содержанию нормы и оказывать соответствующее воздействие даже без дальнейшего ознакомления с ней81.

Спорным до сих пор в юридической литературе остается вопрос о том, могут ли быть отнесены к укрывательству так называемые интеллектуальные действия. Многие ученые на этот вопрос дают отрицательный ответ. Например, И.А. Бушуев пишет: «Так называемое интеллектуальное укрывательство либо вовсе не наказуемо, либо наказуемо при определенных условиях как самостоятельное преступление»82. Напротив, Н.В. Лясс, не соглашаясь с такой позицией, утверждала, что санкции статей УК РСФСР, предусматривающие наказание за лжесвидетельство и заведомо ложный донос, значительно мягче, чем наказание за укрывательство, а опасность действий по сокрытию преступника, образующих самостоятельные преступления против правосудия, бесспорно больше, чем в случаях физического укрывательства. Поэтому правильная оценка степени общественной опасности заведомо ложного доноса и заведомо ложных показаний, осуществляемых для сокрытия преступлений, требует отнесения этих действий к укрывательству83.

Думается, что не являются идентичными вопросы: может ли укрывательство выражаться в действиях интеллектуального характера и как следует квалифицировать лжесвидетельство, ложный донос, направленные на сокрытие преступника, как заведомо ложное показание (ложный донос) или как укрывательство преступления либо даже по совокупности?

Ответ на первый вопрос зависит не только от того, устанавливает ли законодатель способ действия преступника при укрывательстве, но и от того, все ли возможные способы долж-

99

ны рассматриваться как общественно опасные. Как уже видно из предшествующего изложения, законодатель не ограничил наказуемость совершения укрывательства какими-либо способами. Логично поэтому предположить, что укрывательство может выразиться также и в оказании преступнику интеллектуальной помощи в сокрытии от правосудия.

Многие из подобных действий могут создать реальные трудности в изобличении преступника, в реализации уголовной ответственности и применении справедливого наказания, поэтому должны быть сочтены общественно опасными. В самом деле, можно ли отрицать общественную опасность деяния лица, которое умышленно направило сотрудников милиции, преследующих преступника по горячим следам, в противоположную сторону? Вряд ли. Соответственно в подобных ситуациях должна применяться статья уголовного закона об укрывательстве.

Выяснение соотношения данного состава преступления с ложным доносом или ложным показанием требует решения уже других вопросов.

Можно ли рассматривать лжесвидетельство как разновидность интеллектуального укрывательства, выделенного в специальный состав? Полагаем, что можно, несмотря на то, что не всякое лжесвидетельство связано с оправданием лица, подозреваемого в совершении преступления. Здесь, на наш взгляд, нельзя упускать из виду то обстоятельство, что решение задачи изобличения виновного, обеспечения целесообразной реализации уголовной ответственности и применения справедливого наказания находится в непосредственной зависимости от решения задачи установления истины по делу. Поэтому представляется, что по уровню своей общественной опасности заведомо ложные показания с целью добиться оправдания преступника или освобождения его от уголовной ответственности не отличаются от обычных ложных показаний и, следовательно, полностью охватываются составом преступления, предусмотренного ст. 307 УК. Следует также отметить, что большинство ложных показаний, которые даются в уголовном процессе (98,75 %), носят именно такой характер. Мы не можем в этой связи согласиться с утверждением, что укрывательство преступления, выразившееся в ложном показании, образует совокупность преступлений, предусмотренных ст. ст. 316 и 307 УК84.

100

Рассмотрение лжесвидетельства, направленного на выгораживание лица, совершившего преступление, как особой, учтенной законодателем разновидности укрывательства заставляет обратить внимание на некоторую несогласованность в решении вопроса о наказуемости этих преступлений. Казалось бы, физическое укрывательство более опасно, чем интеллектуальное, поскольку является интенсивнее. Однако пока речь не идет об особо тяжких преступлениях, физическое укрывательство не наказывается, а интеллектуальное подлежит ответственности, если облечено в форму лжесвидетельства. В отношении особо тяжкого преступления картина меняется. Укрывательство наказывается строже, чем направленное на оправдание лжесвидетельство. В юридической литературе уже обращалось внимание на подобное несоответствие. В частности, И.Я. Гонтарь полагает, что уголовная ответственность за заранее не обещанное укрывательство, объектом посягательства которого являются интересы правосудия, не должна ставиться в зависимость от тяжести укрываемого деяния точно так же, как не ставится в такую зависимость ответственность за заведомо ложные показания свидетеля или потерпевшего или заведомо неправильный перевод85.

Представляется, что установление ответственности за укрывательство всех преступлений, независимо от тяжести последних, было бы неверным. Норма об укрывательстве служит достижению цели изобличения лиц, совершивших преступление, определению меры их вины, применению к ним справедливого наказания. Данные меры есть средство предупреждения преступлений в будущем. Чем опаснее преступление, тем более насущной становится вышеназванная задача. Соответственно, чем меньше опасности таит в себе совершенное преступление, тем меньшую опасность имеет его укрывательство. Поэтому наказуемость укрывательства следует определять с учетом прежде всего тяжести основного преступления. Однако повышенная общественная опасность преступления должна быть не единственной причиной установления ответственности за его укрывательство. В юридической литературе правильно подчеркивалось, что наряду с этим во внимание должны быть приняты и процессуальные моменты — особенности и эффективность раскрытия этих преступлений86. Это верно потому, что укрывательство, являясь формой прикосновенности к определенному преступ-

101

лению, тем не менее не является частью последнего, а посягает на иной объект, причиняя вред деятельности по выполнению стоящих перед правосудием задач. Чем больше трудностей создает для правоохранительных органов укрыватель, тем больше он заслуживает осуждения за преступление. Следует поэтому согласиться с П. Гришаниным, который подчеркивает: «Совершение прикосновенным к преступлению лицом действий, формально сходных с укрывательством, но по обстоятельствам дела не способных затруднить сбор вещественных доказательств и поимку преступника, не является общественно опасным деянием»87.

Что же касается уравнивания наказуемости укрывательства и лжесвидетельства, то этот вопрос, по нашему мнению, должен решаться иначе. Теперь уже ни для кого не секрет, что в большинстве случаев факты лжесвидетельства остаются без должного реагирования, о чем при опросе заявили все без исключения опрошенные российские и немецкие судьи, следователи, прокуроры и адвокаты.

Не лучше ли отказаться от преследования лжесвидетелей в отношении преступлений, не являющихся особо тяжкими, если лжесвидетельство не сопряжено с обвинением конкретного лица и не повлекло тяжких последствий?88 За возможность дифференцированного подхода к вопросу о признании преступным лжесвидетельства высказались и 22,54 % практических работников, опрошенных нами. На наш взгляд, вполне целесообразна постановка вопроса о такой частичной декриминализации лжесвидетельства.

Субъектом укрывательства в действующем законе признается физическое вменяемое лицо, достигшее 18-летнего возраста89, не являющееся супругом или близким родственником лица, совершившего преступление. Последний негативный признак субъекта укрывательства вытекает из содержания примечания к ст. 316 УК, где значится: «Лицо не подлежит уголовной ответственности за заранее не обещанное укрывательство преступления, совершенного его супругом или близким родственником». Законодатель тем самым признает в какой-то мере извинительным поведение гражданина, направленное на оказание помощи лицу, находящемуся с ним в отношении близкого родства, осуществление поддержки которого составляет его мо-

102

ральную обязанность90.

Однако в этом примечании нам видятся недостатки.

Во-первых, ни в ст. 316 УК, ни в других его статьях не дается определения понятия «близкий родственник». Обычно за разъяснением этого понятия обращаются к ст. 34 УПК. Однако при изучении содержания ее п. 9 бросается в глаза некоторое несоответствие со ст. 316 УК. В отличие от последней, в п. 9 ст. 34 УПК понятие «супруг» включается в содержание понятия «близкий родственник».

Во-вторых, необходимо задуматься и над тем, в полной ли мере учитываются законом естественные права лиц, связанных близкими отношениями с участниками преступления. Не гуманнее и не логичнее ли в приведенном примечании упоминать не только близких родственников, но и других лиц, заинтересованных в судьбе лица, совершившего преступление, т. е. использовать термин «близкие»? Интересно, что в УК некоторых зарубежных стран круг лиц, исключенных из числа субъектов укрывательства, шире. К примеру, по Уголовному кодексу Франции такими субъектами не могут быть не только близкие родственники, но и лица, находящиеся с исполнителем или соучастником преступления во внебрачном сожительстве (ст. 434-6). Думается, что в таком решении французского законодателя есть логика. С точки зрения морали сожители, живущие одним хозяйством, имеют те же взаимные обязанности, что и супруги. Такой союз мужчины и женщины, как и супружество, может дать жизнь ребенку и фактически привести к созданию семьи.

Российские ученые, занимающиеся проблемами фактического брака, подчеркивают, что его правовое игнорирование недопустимо, ибо фактический брак — по способу своего возникновения, по содержанию (крепкие отношения между партнерами, несмотря на отсутствие сдерживающего фактора в образе закона), по своей цели (создание семьи) — сродни оптимальному варианту брака зарегистрированного. Фактический брачный союз — объективная реальность, обнаруживающая себя в ходе каждой переписи населения и представительная в количественном отношении91. Помимо нравственных факторов следует учитывать и демографическую ситуацию, в частности диспропорцию полов, понижение рождаемости. Не случайно совсем не равнодушно к фактическому браку семейное законода-

103

тельство, закрепляющее презумпцию отцовства, принцип равенства детей, независимо от обстоятельств их рождения.

Думается, что и в уголовном законодательстве интересы лиц, находящихся в фактических брачных отношениях, должны быть учтены, в частности, путем устранения их из круга субъектов укрывательства.

Ряд сложностей в квалификации связан с определением признаков субъективной стороны состава укрывательства. Ни у кого не вызывает сомнений факт, что укрывательство, как и все основные составы преступлений против правосудия, является умышленным преступлением. Но в решении вопроса о виде умысла в этом преступлении имеются разногласия. Так, некоторые ученые допускают возможность его совершения как с прямым, так и с косвенным умыслом92. Другие последовательно отстаивают взгляд, что в укрывательстве возможен лишь прямой умысел93. На прямой умысел как форму вины в составе укрывательства неоднократно указывали и высшие судебные инстанции94. Сторонники последней позиции подчеркивают, что ошибочность утверждения, будто укрывательство возможно как с прямым, так и с косвенным умыслом, состоит в том, что содержание умысла раскрывается отстаивающими его (утверждение) через отношение к результату, который не является признаком объективной стороны этого преступления и потому не должен приниматься во внимание при определении формы вины лица, осуществляющего заранее не обещанное укрывательство преступления95. Соглашаясь с конечным выводом защитников данной позиции, тем не менее уточним некоторые моменты аргументации. УК по-прежнему не содержит особой формулировки умысла для преступлений с формальным составом. Отсюда, видимо, должно следовать заключение, что и тогда, когда законодатель не дает конкретного описания последствий в диспозиции статьи Особенной части Уголовного кодекса, при определении формы вины все же необходимо учитывать психическое отношение виновного к этим последствиям. Нет ли здесь противоречия? Можно ли установить психическое отношение к последствиям, которые прямо не очерчиваются в статье? Думается, что такая возможность существует. Н.И. Кор-жанский, критикуя позицию по этому вопросу П. С. Дагеля96, отмечает, что П. С. Дагель преувеличивал сложность проблемы.

104

«С субъективной стороны «формальный» состав ничем не отличается от состава покушения на преступление: как в том, так и в другом случаях последствия деяния выглядят реально возможными, к их наступлению субъект проявляет определенное психическое отношение. По психическому отношению к возможным последствиям деяния и следует определять вид и форму вины в преступлениях с формальными составами»97.

Возможные же последствия преступления всегда лежат в плоскости причинения вреда тому объекту, для защиты которого создана соответствующая норма. Объектом укрывательства выступают общественные отношения, обеспечивающие изобличение виновного, определение меры его вины, реализацию уголовной ответственности и применение справедливого наказания. Думается, что какова бы ни была конечная цель укрывателя (помочь знакомому, отомстить работникам правоохранительных органов), но причинение вреда обозначенному объекту всегда желательно для него. Если же нежелание наступления последствий проявляется даже по отношению к данному результату, а это возможно лишь в случаях подавляющего волю субъекта принуждения, уголовная ответственность исключается.

Итак, сознанием укрывателя должна охватываться общественная опасность его поведения и способность причинить вред интересам правосудия. Субъект сознательно направляет свою деятельность на сокрытие преступника, орудий и средств совершения преступления, следов преступления или предметов, добытых преступным путем. Но должно ли входить в содержание умысла виновного осознание преступности деяния, которое укрывается субъектом, а также тяжесть данного преступления? И как должны квалифицироваться посягательства в случаях ошибочного представления о юридических свойствах укрываемого деяния? Такие вопросы могут возникнуть как в ситуации, когда лицо, совершившее укрываемое посягательство, не может быть привлечено к уголовной ответственности из-за отсутствия субъективных признаков преступления, так и в том случае, когда второе лицо неправильно определило тяжесть исходного деяния. Как должен в этом случае решаться вопрос об уголовной ответственности укрывателя? Подлежит ли учету его ошибка?

В судебной практике нередки, например, случаи, когда

105

гражданин направлял свою деятельность на сокрытие посягательства, которое впоследствии суд расценил как общественно опасное деяние, совершенное невменяемым. Так, Л. Захожий и И. Гонтарь пишут, что ответственность прикосновенных лиц самостоятельна и независима, и утверждают, что ставить ответственность укрывателя в зависимость от ответственности лица, совершившего преступление, — значит входить в противоречие с самим понятием прикосновенности. Они при этом считают незаконным освобождение от уголовной ответственности лиц, укрывающих общественно опасное деяние, и лица, его совершившего, только потому, что последнее затем было признано невменяемым, о чем виновные не знали98.

Интересным по данному вопросу представляется мнение Н.С. Таганцева, который обращал внимание на то, что для наказуемости прикосновенных и по системе Уложения 1845 г. была необходима лишь преступность главного деяния, но не действительная наказуемость участников; поэтому прикосновенные могли быть привлечены к ответственности, даже если совершившие преступное деяние не были обнаружены или когда виновный умер, сошел с ума и т. д. В то же время ученый, отвечая на вопрос, могут ли отвечать прикосновенные, если непосредственно виновные оправданы судом, утверждал: «Я полагаю, что по нашему праву для решения этого вопроса нужно было бы иметь в виду самое свойство прикосновенности. Если оно заключалось в укрывательстве преступника, то признание учинившего преступление невиновным, буде при том вопрос о виновности не был разделен на его составные части, должно было вести за собой оправдание и прикосновенного, так как лицо, скрывшее человека невиновного, хотя бы и предполагавшегося им таковым, совершило мнимое преступное деяние»99.

На наш взгляд, для юридической оценки сокрытия деяния или лица, его учинившего, в ситуации, когда последнее не было привлечено к уголовной ответственности в связи с отсутствием субъективных признаков, характерных для преступного посягательства, важно, прежде всего, разобраться, является ли заблуждение укрывателя ошибкой юридической или фактической. Думается, что несмотря на то, что подобная ошибка связана с определением юридических свойств укрываемого деяния, она тем не менее должна быть отнесена к ошибкам фактичес-

106

кого характера, ибо в конечном итоге, неверно оценивая субъективные признаки скрываемого посягательства, гражданин допускает ошибку и относительно определения общественной опасности собственного посягательства. Ошибочно считая, что он своими действиями содействует уклонению от заслуженного наказания действительного преступника, гражданин вместе с тем полагает, что его деяние способно причинить вред интересам правосудия. И здесь, на наш взгляд, не имеет значения, идет ли речь об укрывательстве деяния или деятеля. Неправильное представление о юридических свойствах скрываемого деяния, таким образом, обусловило ошибку в объекте преступления, имеющую значение при квалификации преступления. С учетом данной ошибки деяние не может рассматриваться как оконченное укрывательство. Думается, что правильно поступают те суды, которые квалифицируют деяние, направленное на сокрытие преступления, в этом случае как покушение на укрывательство. Так, Ш., узнав от Т., что последняя совершила в ночь на 2 июля 1995 г. кражу вещей из квартиры О., пошла вместе с ней, чтобы перенести из квартиры Т. украденное, которое затем хранила и укрывала. На предварительном следствии действия Ш. были квалифицированы по ч. 1 ст. 189 УК РСФСР. Судом позднее, однако, Т. была признана невменяемой. Поскольку о факте невменяемости Т. Ш. не подозревала, суд переквалифицировал деяние на ст. 15 и ч. 1 ст. 189 УК РСФСР100.

В то же время формулировка ст. 316 УК не исключает ситуации объективного вменения. Дело в том, что если гражданин еще способен провести грань между преступным и непреступным, то вряд ли ему по силам определить, каким по характеру и степени общественной опасности является укрываемое посягательство. Дело в том, что категоризация преступлений законодателем связывается не с объективными признаками преступления, а с такими показателями, как форма вины и максимальное наказание. Укрыватель, таким образом, должен быть в состоянии не только дать юридическую оценку укрываемого преступления, но и прикинуть, какое за него полагается наказание. Думается, что лицу, не обладающему специальными юридическими познаниями, это не под силу. Не исключено, что с учетом сказанного необходимо прислушаться к мнению ученых, предлагающих, чтобы законодатель связывал наступле-

107

ние уголовной ответственности за укрывательство преступления с конкретными его признаками101. Но вероятнее всего, следует еще раз вернуться к вопросу о формальных критериях, позволяющих отнести преступление к той или иной категории. Еще при обсуждении проектов УК высказывалось мнение о том, что при учете пределов санкции статьи в качестве критериев характера и степени общественной опасности преступлений последние, по сути дела, могут быть различимыми по размерам наказаний, применяемых при их совершении102. «Полностью нарушает всякую логику, — указывает А.Р. Ратинов, — определение тяжести преступления в зависимости от размеров наказания, ведь не наказание определяет преступление, а преступление определяет наказание»103.