§ 2. Правосудие как самостоятельный объект уголовно-правовой защиты: история и современность.

Понятие преступлений против правосудия

Нормы, предусматривающие ответственность за общественно опасные деяния, препятствующие надлежащему развитию процессуальных и постпроцессуальных отношений, издавна находили место в российском законодательстве. Такие нормы обнаруживаются уже в «Русской правде» и княжеских уставах. Так, статья 20 Пространной редакции «Русской правды» вполне может рассматриваться в качестве прообраза положения, устанавливающего ответственность за заведомо ложный донос. «А иже свержеть виру, то гривна кун сметная отроку, а кто и клепал, а тому дати другую гривну; а от виры помечнаго 9 (кун)»24. Комментируя содержание нормы, А.Н. Щапов пишет: «Если обвиняемый свержет виру, т. е. докажет безосновательность обвинения в убийстве, то он не платит виры, но вносит лишь сметную (от слова сметати — отвергать, отметать) гривну кун — плату представителю княжеской власти — отроку — за

16

участие в суде и оправдании... Обвинитель (кто и клепал) в качестве наказания за ложное обвинение также вносит отроку ту же сумму»25. Интерес представляет ст. 14 Синодальной редакции Устава святого князя Владимира и ст. 38 Краткой редакции Устава князя Ярослава о церковных судах, где, по сути дела, регламентировалась ответственность за вмешательство в деятельность церковных судов. «А кто установление мое нарушить, или сынове мои, или внуци мои, или правнуци мои, или от рода моего кто, или от бояр кто, а порушать ряд мои и вступятся, в суды митрополичьи, что есмь дал митрополиту и церкви и пис-копьям по всем градам по правилам святых отецъ, судивше, казнити по закону»26, — читаем в Уставе князя Ярослава.

Недалеки от истины ученые, утверждающие, что «уголов-но-правовая охрана интересов правосудия всегда осуществлялась путем установления круга злоупотреблений правами и обязанностями его представителей (посягательства «изнутри»), с одной стороны, и круга деяний, совершаемых против лиц, осуществляющих функции представителя власти в сфере правосудия (посягательства «извне»), — с другой»27. Это не вполне справедливо лишь для периода действия «Русской правды», в которой мы не находим норм, направленных на защиту правосудия «изнутри». Но такие нормы обнаруживаются уже в документах, получивших наименование судных грамот. Так, ст. 26 Новгородской судной грамоты, определяющая порядок суда высшей инстанции, запрещает брать взятки (посулы) и решать дела по дружбе. «А докладчикам от доклада посула не взять, а у доклада не дружить никоею хитростью, по крестному целованию...»28 Сходный запрет содержится в ст. 4 Псковской судной грамоты29. Примечательна также ст. 48 последнего документа, устанавливающая ответственность за вымогательство взятки (посула) волостелем, отнявшим у стороны в процессе одежду или коня. В случае обращения в суд с иском волостель отвечал за свои действия как за грабеж30.

Значительный шаг вперед в регламентации ответственности за преступления против правосудия был сделан с принятием Судебника 1550 г. В ст. 3 данного документа впервые намечается состав вынесения неправильного решения в результате получения взятки: «А которой боярин, или дворецкой, или казначей, или дьак в суде посул возьмет и обвинит не по суду, а обыщет-

17

ся то вправду, и на том боярине, или на дворецком, или на казначеи, или на дьаке взята исцов иск, а пошлины царя и великого князя, и езд., и правда, и пересуд, и хоженое, и правой десяток, и пожелезное взята втрое, а в пене, что государь укажет»31. Таким образом, виновные в вынесении за взятку неправосудного решения несли как материальную, так и уголовную ответственность. Они обязывались возместить истцу сумму иска и все судебные пошлины в троекратном размере. Что касается уголовной ответственности, то в соответствии с феодальным правом-привилегией наказание в отношении высших должностных лиц указывал глава государства. За данное преступление последний определял меру наказания и представителю судебного аппарата более низкого чина — дьяку. Надо отметить, что Судебник 1550 г. проводил четкую грань между указанным должностным преступлением и добросовестным заблуждением, ошибкой судьи. В ст. 2 специально оговаривался случай, когда неверное решение вынесено судьями бесхитростно. За это решение ответственности не наступало32. Интерес представляют также статьи 4 и 5 Судебника, которые, как можно предполагать, устанавливали ответственность за фальсификацию (подлог) судебных документов, совершенную за взятку. «А которой дьак, — гласит ст. 4, — список нарядит или дело запишет не по суду, не так, как на суде было, без боярьского, или без дворецкого, или без казначеева ведома, а обыщется то вправду, что он от того посул взял, на том дьаке взята перед боярином впо-лы да кинута его в тюрьму»33. Это означало, что дьяк, составивший за взятку подложный протокол судебного заседания либо неправильно записавший показания сторон или свидетелей, уплачивал половину суммы иска. Другую половину возмещал боярин, который, будучи высшим по должности лицом, должен был следить за своим подчиненным. Дьяк, кроме того, подлежал тюремному заключению. Согласно ст. 5 Судебника, подьячий за то же преступление подвергался торговой казни34. В том же документе обнаруживаем мы запрет на отказ в правосудии: «А которой боярин, или дворецкой, или казначей, или дьак жалобника своего приказу отошлет, а жалобницы у него не возьмет, и управы ему или указу не учинит, и царю государю, челом биться его не скажет, и учнет тоя жалобник биити челом государю, что ему управы не учинили, и государь ту его жалоб-

18

ницу отошлет тому, чей суд, и велит ему управу учинити, и бояре ему, или дворецкой, или казначей управы не учинят же, быти у государя в опале»35. Согласно ст. 53 Судебника, за отпуск (в результате получения взятки) задержанных, находящихся под следствием, неделыцик (должностное лицо, на которое возлагалась обязанность поимки татей и разбойников) возмещал истцу причиненный ущерб, подвергался торговой казни и предварительному тюремному заключению до определения наказания государем36. Вместе с тем нельзя не обратить внимания на то, что в ст. ст. 6—13 (наряду с ответственностью должностных лиц за неправосудие и лихоимство) предусматривается ответственность (и значительно большая — от торговой казни до тюремного заключения) за ложное обвинение в должностных преступлениях (умышленном неправосудии, произвольном увеличении пошлины и др.). «Таким образом, — справедливо замечает С.И. Штамм, — формируется понятие нового состава преступления — преступления против судебной власти»37. Особенностью Судебника 1550 г. было также то, что ст. 99, воспроизводя ст. 67 Судебника 1497 г., дополняла ее санкцией в отношении послуха, давшего ложные показания. Помимо возмещения потерпевшему причиненного ущерба, лжесвидетель подвергался торговой казни.

Сочтя недостаточной защиту правосудия нормами Судебника 1550 г., законодатель принял ряд дополнительных указов, направленных на усиление такой защиты. В Приговоре о губных делах от 22 августа 1555 г., в частности, обнаруживаем как предписания, предусматривающие строгие меры ответственности за лжесвидетельство, так и нормы, направленные против злоупотреблений должностных лиц. Так, в ст. 4 читаем: «...потому лживых казнити по приговору как и в разбойных делах...»38 А в ст. 15 обнаруживаем: «А учнет староста тайные и разбойные дела де-лати, и обыскивати в разбойных и тайных делах и во всех обысках обыскивати ложно, не по государеву наказу, или учнет другу дружити, а недругу мстити, или не учнет того беречи, сыс-кивати [которые] семьями и заговоры в обысках говорит неправду, и не учнет ко государю на те семьи и на те заговоры отписывати, и старосту казнити без милости»39. Такое же значение имел и Приговор о лжесвидетельстве и ложных исках от 12 марта 1582 г., который не только устанавливает санкции для

19

лжесвидетелей и лжедоносчиков, но и содержит следующее предписание: «А который судна, боярин, или наместник, или казначей или диак, будет коему составнику или ябеднику помога-ти, или крамольника таити, и ябеду не учнет обличати, жалоб-ницу примет не по делу, или в суде даст говорити, что не к делу, и на том судие взять истцов иск, пошлины и прожори, а в пене что государь укажет»40.

Соборное уложение 1649 г. интересно не только тем, что им было расширено количество составов, которые могут рассматриваться как посягательства против правосудия, но и тем, что в этом памятнике феодального права прослеживается тенденция на консолидацию норм, предусматривающих ответственность за деяния такого рода. Весьма примечательна в этом отношении глава 10 Соборного уложения, именуемая «О суде». Конечно, далеко не все в данной главе имеет отношение к регламентации уголовной ответственности за деяния, совершаемые в сфере правосудия. Многие нормы данной главы носят процессуальный характер или могут быть отнесены к полицейскому праву. Однако в то же время в данной главе нашли свое отражение как составы должностных злоупотреблений судейских чиновников, так и посягательства на правосудие со стороны не обладающих властью в этой сфере частных лиц. Здесь находит свое отражение дальнейшее развитие норм об ответственности за вынесение неправосудного решения, сопряженное со взяточничеством, а также необоснованное обвинение в этом (ст. ст. 5—9, 14), подлог процессуальных документов (ст. ст. 11 — 13). В отличие от ст. 2 Судебника 1550 г., объявляющей ненаказуемым вынесение ошибочного судебного решения, ст. 10 Соборного уложения устанавливала ответственность, хотя и неопределенную, за подобные деяния: «А будет которой боярин или окольничий, или думной человек, или диак, или кто ни буди судия, просудится, и обвинит кто не по суду без хитрости, и сыщется про то допряма, что он то учинил без хитрости, и ему за то, что государь укажет»41. Статьи 15—17 Уложения были направлены на борьбу с волокитой, отказами от разбора дела, связанными с вымогательством взятки. Причем ответственность устанавливалась не только в отношении судей, но также в отношении дьяков и подьячих42. В данной же главе нашли свое отражение составы лжесвидетельства и отказа от дачи показа-

20

ний при повальном обыске (ст. ст. 162—166)43. Соборное уложение допускало доставку лица в суд приводом и предусматривало наказание за неисполнение предписания о явке в виде битья батогами (ст. 119)44. Особо хочется отметить, что в анализируемом документе уделено немалое внимание всякого рода нарушениям порядка в суде. Сконструированы, в частности, самостоятельные составы оскорбления суда и судьи, причинения судье телесных повреждений, убийства судьи (ст. ст. 105—107)45. Вместе с тем Соборное уложение предостерегало судей от ложных обвинений в совершении подобных деяний: «А будет судия учнет государю бить челом на кого в бесчестье о управе ложно, и сыщется про то допряма, что он бил челом ложно, и ему за то по сыску учинити тот же указ, чего бы довелся тот, на кого он о управе бил челом»46.

Конечно, нельзя не учесть, что вне рамок гл. 10 Соборного уложения оставались некоторые составы преступлений против правосудия: ложное обвинение в великом государевом деле или измене (ст. 17 гл. 2), ложный донос царю по обвинению бояр и воевод во взяточничестве (ст. 12 гл. 7), ложное обвинение военнослужащего в преступлении (ст. 31 гл. 7); лжеприсяга и лжесвидетельство (ст. ст. 27—29 гл. 11); ложное крестоцелование (ст. 49 гл. 21); подкидывание вещей с целью обвинения в краже (ст. 56 гл. 21); недоносительство и укрывательство некоторых преступлений (ст. 19 гл. 2; ст. ст. 59—65 гл. 21). Ст. 2 гл. 12 определялась ответственность за злоупотребления лиц, осуществлявших правосудие в патриаршем суде47.

В Уложении о наказаниях уголовных и исправительных правосудие приобрело значение самостоятельного объекта уголов-но-правовой охраны, поскольку в данном нормативном акте была выделена отдельная глава (глава пятая раздела V), получившая наименование «О неправосудии». Здесь были объединены наиболее существенные отклонения от выполнения функции правосудия: неправосудное умышленное или ошибочное постановление приговора или решения по делу (ст. ст. 394 и 398); незаконное освобождение от наказания и необоснованное его смягчение (ст. 396); назначение чрезмерно сурового наказания из корыстных или иных личных видов (ст. 395). Нормы данной главы, согласно ст. 399, могли быть распространены на должностных лиц, которым вверен надзор за правильностью и закон-

21

ностью судебных решений и приговоров, прокуроров, стряпчих, чиновников, скрепляющих судебные определения (секретарей) и т. п48. Это, однако, не исключает вывода о том, что в анализируемом законодательном акте правосудие как самостоятельный объект уголовно-правовой охраны рассматривалось в узком смысле этого слова. Комментируя ст. 399 Уложения, С.М. Казанцев отмечает: «Секретарь суда не случайно оказался в перечне чиновников, вершащих правосудие в дореформенном процессе, как гражданском, так и, в особенности, в уголовном, ему отводилась важная роль: он составлял доклад, он должен был заботиться о наличии в приговоре ссылок на ту или иную статью закона, он имел право и даже должен был указать суду на противоправность принимаемых решений и мог свое заявление занести в протокол заседания. Но и после введения судебных уставов секретарь суда мог способствовать, а в некоторых случаях и предопределить несправедливый приговор или решение суда (например, путем уничтожения вещественных доказательств по делу)...

Прокурор мог привлекаться к ответственности за неправосудие в случае, когда он умышленно отказывался от протеста на неправосудный приговор или решение либо от поддержания обвинения в судебном заседании без достаточных к тому оснований, если это привело к незаконному оправдательному приговору»49. Нарушения обязанностей и злоупотребления должностных лиц, призванных содействовать выполнению задач правосудия, нашли свое отражение в другой главе раздела V Уложения — главе одиннадцатой, содержащей несколько отделений, первое из которых именовалось «О преступлениях и проступках чиновников при следствии и суде», а третье — «О преступлениях и проступках чиновников полиции»50. От последних должностных лиц во многом зависело исполнение судебных актов.

Уложением о наказаниях уголовных и исправительных предусматривалась также ответственность за различные формы противодействия осуществлению правосудия со стороны частных лиц, но данные составы преступлений были разбросаны в разных главах и разделах рассматриваемого памятника права.

Напротив, в Уголовном уложении 1903 г. именно эти преступления (заведомо ложное заявление, заведомо ложное обви-

22

нение перед властью, лжесвидетельство, фальсификация доказательств, недонесение о достоверно известном замышленном или совершенном преступлении, укрывательство преступника, отказ от показаний, побег из-под стражи или из мест заключения и др.) были объединены в одной главе (седьмой) «О противодействии правосудию». Причем перечень данных преступлений свидетельствует о том, что понятие правосудия здесь имеет более широкое содержание, чем в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных. Консолидации норм, направленных на защиту правосудия от посягательств «изнутри», в Уголовном уложении не было51.

В УК РСФСР 1922 и 1926 гг. преступления против правосудия вообще не выделялись в отдельные главы. Например, в УК 1922 г. эти преступления были рассредоточены по четырем главам и относились к контрреволюционным преступлениям, к преступлениям против порядка управления, к должностным преступлениям, к преступлениям против жизни, здоровья и достоинства личности52.

Подобный подход наблюдается и в УК отдельных зарубежных стран. Так, рубрикация «Преступления против правосудия» отсутствует в Code penal 1810 г. (Франция), УК Бельгии 1867 г., УК Дании 1930 г., УК Чехословакии 1961 г., УК Нидерландов 1881г. Как таковой нет ее и в УК ФРГ. Немецкий исследователь Томас Формбаум (Thomas Vormbaum) пишет, что термин «Rechtspflegedelikte» (преступления против правосудия) не упоминается ни в одном промежуточном заголовке, ни в одной статье, что в комплексе «защита правосудия» упорядочены лишь некоторые деликты. Черта защиты правосудия видна лишь применительно к «Aussagedelikte» (криминальные показания), сгруппированным и выделенным законодателем. Вместе с тем автор отмечает, что между немецкими учеными достигнут консенсус в том, что Rechtspflegedelikte существуют, хотя и остается спорным вопрос о принадлежности тех или иных составов к кругу этих деликтов53.

Тенденция признания необходимости самостоятельной защиты правосудия уголовно-правовыми средствами в последние годы наметилась и в законодательстве зарубежных стран. Наглядным примером в этом отношении является новый УК Франции от 22 июня 1992 г., вступивший в силу в 1994 г., глава

23

4 раздела III которого именуется «О посягательствах на деятельность суда» и объединяет три отдела:

1. О воспрепятствовании судебному преследованию.

2. О воспрепятствовании отправлению правосудия.

3. О посягательствах на судебную власть.

Думается, что такое решение является предпочтительным. Нельзя, на наш взгляд, согласиться с высказываемым в период действия УК 1926 г. мнением о том, что «суд и прокуратура являются органами управления и поэтому преступления против них должны находиться в главе «Преступления против порядка управления»54. Во-первых, такое утверждение, на наш взгляд, приемлемо только в обществе, в котором правосудие является лишь орудием политики, но не гарантом осуществления прав и свобод. Во-вторых, здесь не учитывается специфика правосудия как особого вида деятельности государственных органов, на которую в настоящее время обращают внимание большинство ученых. «Но в том то и дело, — подчеркивает, в частности, И. С. Власов, — что при выделении группы преступлений против правосудия органы, осуществляющие правосудие и способствующие ему, интересуют законодателя не как звено государственного аппарата и не как отрасль государственного управления, а как особый «механизм», выполняющий задачи исключительной важности»55.

Правосудие как особый вид юрисдикционной деятельности государственных органов специфично прежде всего своими задачами, своей направленностью на защиту интересов личности, общества и государства. Мысль эта достаточно ясно выражена в ст. 2 ГПК РСФСР56. Заложена она в итоге и в ст. 2 УПК, да и на конституционном уровне правосудие объявлено гарантом прав и свобод человека и гражданина (ст. 18 Конституции РФ). Самостоятельным объектом уголовно-правовой охраны правосудие должно служить хотя бы уже в силу того, что оно является деятельностью охранительной.

Но специфичны не только задачи правосудия, но и методы их решения — быстрое и правильное разрешение дела, быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных, обеспечение правильного применения закона (ст. 2 ГПК, ст. 2 УПК). В этом плане правосудие защищается уголовным законом как познавательно-правоприменительная деятельность.

24

Спецификой правосудия является его достаточно жесткая регламентация процессуальным законом57. Особо это касается оснований, условий и порядка применения мер процессуального принуждения, а также осуществления тех действий, которые служат предпосылками для этого. Можно поэтому предположить, что правосудие должно обеспечиваться уголовным правом и как процессуально-упорядоченная деятельность.

Именно наличие у правосудия трех указанных специфичных свойств и предопределяет необходимость выделения данного вида деятельности в качестве самостоятельного объекта уголовно-правовой охраны, т. е. создания такого комплекса норм, которые основным своим назначением имели бы защиту правосудия как охранительной, познавательно-правоприменитель-ной и процессуально-упорядоченной деятельности. Поэтому выделение в УК РСФСР 1960 г. главы о преступлениях против правосудия (гл. 8) было верным шагом законодателя, хотя отдельные ученые не были с этим согласны58.

Подобная глава обнаруживается и в новом Уголовном кодексе России (гл. 31). Вместе с тем следует подчеркнуть, что деятельностью по отправлению правосудия объект посягательств, включенных в названную главу, не ограничивается. Уголовно-правовая защита правосудия состоит не только в защите общественных отношений, возникающих в ходе данной деятельности, но и в защите тех отношений, которые обеспечивают предпосылки для ее осуществления, а также реализацию результатов последнего. Можно поэтому согласиться с мнением, что «законодатель, создавая нормы об уголовно-правовой охране правосудия, исходил не из процессуального значения этого понятия, а вкладывал в последнее более широкое содержание, считая необходимым защищать всякую деятельность, направленную к осуществлению задач правосудия»59.

Некоторые авторы подчеркивают, что в главе о преступлениях против правосудия логичнее было бы сосредоточить исходя из родового объекта только нормы, охраняющие деятельность по отправлению правосудия60. Следуя логике подобных высказываний, необходимо было бы признать лишними в главе 31 УК значительное число составов преступлений. Например побег из места лишения свободы, из-под ареста или из-под стражи (ст. 313 УК РФ), уклонение от отбывания лишения сво-

25

боды (ст. 314 УК РФ) не посягают на деятельность по отправлению правосудия и, надо полагать, при вышеназванном подходе были бы исключены из главы о преступлениях против правосудия и помещены в соседнюю главу «Преступления против порядка управления». И все же место составов преступления, предусмотренных ст. ст. 313 и 314 УК РФ, на наш взгляд, определено законодателем верно. Помещение этих составов в главу о преступлениях против правосудия означает, что законодатель направленность данной нормы видит не в защите порядка управления, а в обеспечении стоящих перед правосудием задач.

Учет природы названных преступлений позволяет правильно подойти к оценке ряда фактических ситуаций. Обратимся к одной из них.

По приговору Светлогорского городского народного суда Калининградской области Клыков отбывал наказание за спекуляцию в колонии-поселении. С целью уклониться от отбывания наказания 15 декабря 1993 г. он покинул вахтовый участок и скрывался в лесу в охотничьей избушке. 25 декабря 1993 г. самовольно покинул место расположения колонии, сел в проходящий поезд, но был снят с него войсковым нарядом. Кня-жепогостским районным народным судом Республики Коми Клыков осужден по ст. 1881 УК РСФСР (ст. 314 УК РФ) к лишению свободы. Суд, однако, упустил из виду, что Законом РФ «О внесении изменений и дополнений в законодательные акты Российской Федерации в связи с упорядочением ответственности за незаконную торговлю» была устранена уголовная ответственность за спекуляцию, вследствие чего Клыков в соответствии с ч. 2 ст. 56 УК подлежал освобождению от наказания. С 11 августа 1993 г. (момент вступления в силу указанного закона от 1 июля 1993 г.) Клыков содержался в местах лишения свободы без законных оснований. Следовательно, в его действиях по уклонению от отбывания наказания, совершенных значительно позднее этой даты, отсутствует состав преступления, предусмотренный ст. 1881 УК. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РФ по протесту заместителя Генерального прокурора отменила приговор и дело в отношении Клыкова прекратила на основании п. 2 ст. 5 УПК РСФСР61.

Именно отнесение побега из мест лишения свободы и уклонения от его отбывания к преступлениям, посягающим на

26

деятельность, направленную на выполнение задач правосудия, позволяет понять, почему самовольное оставление места лишения свободы, невозвращение в эти места лица, содержащегося там без законных оснований, не образует состава преступления. А особенно этот момент важен, на наш взгляд, для определения общественной опасности соответствующих действий, совершенных лицами, незаконно лишенными свободы или заключенными под стражу. Поскольку принудительные меры в подобных случаях применяются не в соответствии с задачами правосудия, а вопреки им, думается, что уклонение от осуществления этих мер не следует расценивать как преступное деяние.

Таким образом, правосудие в качестве объекта уголовно-правовой охраны следует рассматривать как систему общественных отношений, призванных обеспечить предпосылки, нормальное осуществление, а также претворение в жизнь результатов охранительной, познавательно-правоприменительной, процессуально-упорядоченной деятельности суда и содействующих ему органов и лиц.

В свете сказанного представляется совсем необязательным менять название главы 31 УК, хотя предложения такого рода в юридической литературе встречаются62. К какому-либо уточнению вряд ли следует прибегать. Во-первых, вряд ли можно подобрать столь же лаконичное наименование. Во-вторых, следует помнить и о том, что ни осуществление предварительного расследования, ни исполнение процессуальных решений не происходит во имя самих себя. Подобная деятельность есть обеспечение правосудия. Поэтому посягательства, осуществляемые в данной сфере, наносят вред в конечном счете интересам правосудия.

Суммируя сказанное, подчеркнем, что законодатель, обособив в гл. 31 УК ряд преступлений и дав им название «Преступления против правосудия», сосредоточил в данной главе общественно опасные деяния, сущностью которых, по его мнению, является посягательство на общественные отношения, входящие в систему ценностей, призванных обеспечить предпосылки, нормальное осуществление, а также претворение в жизнь результатов охранительной, познавательно-правоприме-нительной, процессуально-упорядоченной деятельности суда и содействующих ему органов и лиц. Отношения, составляющие

27

правосудие (в широком смысле слова), для данных посягательств, следовательно, являются основным объектом, а их нарушение (создание угрозы нарушения) производится субъектом умышленно. Это, по сути дела, означает несовпадение понятий «преступления против правосудия» и «преступления, способные причинить вред интересам правосудия». Последние интересы в ряде случаев защищаются законодателем попутно с другими, более важными социальными ценностями63. В различных главах Уголовного кодекса расположены нормы, предусматривающие ответственность за деяния, которые хотя и направлены на иной основной объект, но угрожают и правосудию, так как либо совершаются после вынесения соответствующего судебного акта и заключаются в невыполнении возложенных на лицо этим актом обязанностей (ст. 157, ч. 2 ст. 169, ст. 177), либо осуществляются с целью воспрепятствовать решению задач или выполнению функций правосудия (п. «к» ч. 2 ст. 105), либо, наконец, хотя подобной цели и не преследуют, существенно затрудняют или могут затруднить возникновение, развитие процессуальной деятельности (ст. ст. 174—175, 265) либо деятельности по обеспечению исполнения уголовного наказания (ст. 321).

Заметим, однако, что, придавая правосудию значение дополнительного объекта уголовно-правовой охраны, законодатель, на наш взгляд, не сумел избежать ряда ошибок.

Одна из таких ошибок заключается в определении законодателем сущности состава легализации (отмывания) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем. Включение ст. 174 в УК РФ непосредственно связано с присоединением России к Страсбургской конвенции, которую приняли государства—члены Совета Европы 8 ноября 1990 года, «Об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности»64. «Такого рода нормы, — пишет А.Э. Жалинский, — появившиеся в ряде стран, по замыслу законодателя направлены против лиц, которые получают деньги у преступников из первых рук, зная об их происхождении или имея обязанность знать, и нарушают установленные правила идентификации этих денег и сообщения о них»65. Думается, что само наименование состава «легализация (отмывание)» — свидетельство того, что он должен рассматриваться скорее как раз-

оо

2о

новидность преступлении против правосудия, а не как разновидность преступлений в сфере экономической деятельности. Права, на наш взгляд, Н.А. Егорова, которая, не соглашаясь с позицией Н.А. Лопашенко, считающей, что опасность легализации состоит в том, что она делает экономику криминальной, посягает на принципы осуществления экономической деятельности66, подчеркивает, что «вредность легализации преступных доходов для экономической деятельности как таковой не всегда очевидна (если, например, в условиях дестабилизации экономики доходы от преступления используются для достижения общественно полезных целей — финансирования убыточных предприятий, науки, культуры, образования, благотворительности и т. п.)»67.

Не случайно в зарубежных государствах обязательным условием квалификации способов поведения, направленных на создание условий для проникновения криминальных имущественных ценностей в финансовый оборот, как легализации незаконно полученных доходов признается сокрытие их преступного происхождения. Так обстоит дело, в частности, с применением в судебной практике ФРГ ст. 261 УК68.

Сомнения, на наш взгляд, возможны и относительно правильности выбора законодателем места расположения ст. 295 УК «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование». Помещение последней в главу о преступлениях против правосудия должно означать, что основной непосредственный объект посягательства на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, лежит в плоскости общественных отношений, обеспечивающих предпосылки для выполнения процессуальных и постпроцессуальных функций69. Но тогда становится непонятным, почему в указанной статье предусматривается ответственность и за посягательство на жизнь определенных лиц, совершенное из мести за деятельность по осуществлению правосудия или предварительного расследования. Причем никакой оговорки относительно того, что речь идет о деятельности, имеющей место в настоящем, в законе нет. Следовательно, в ст. 295 УК имеется в виду деятельность, которая уже осуществлена и которой никакого ущерба не причинено70. В этой связи подчеркнем, что высказанное В.Н. Кудрявцевым мнение, что цель пре-

29

ступившего запрет, содержащийся в данной норме, достигается физическим устранением указанных в статье лиц и «(одновременно) психологическим воздействием (запугиванием других участников процесса)»71, может быть признано точным, если иметь в виду не конкретный процесс, а процесс в абстрактном смысле.

Думается, что признаки, дифференцирующие ответственность за квалифицированное убийство и посягательство на жизнь судьи и т. д., находятся не в области объекта преступления, а в области мотивации последнего. Ведь и сам законодатель сущность состава преступления, предусмотренного в ст. 295 УК РФ, определяет как «посягательство на жизнь...». Логичным было бы помещение данного состава в гл. 16 «Преступления против жизни и здоровья»72. Именно таким образом решен вопрос о месте нормы, предусматривающей ответственность за умышленное убийство магистрата, судьи, адвоката, какого-либо должностного лица системы правосудия и т. п., в УК Франции. Французский законодатель поместил данную норму (п. 4 ст. 221-4) в главу 1 «О посягательствах на жизнь человека», хотя, как уже было сказано, в Уголовном кодексе данного государства имеется отдельная глава (гл. 4) «О посягательствах на деятельность суда».

Суммируя сказанное, подчеркнем, что интересы правосудия не должны рассматриваться в качестве основного защищаемого блага, если они охраняются в совокупности с другими, более важными общественными отношениями, особенно в тех случаях, когда их нарушение соответствующим преступлением необязательно73.

В то же время, когда интересы правосудия являются именно теми интересами, которые ущемляются в большей степени, нежели другие, именно они должны определять основной объект уголовно-правовой охраны.