обвинение в состязательном процессе

обвинение в розыскном процессе

-занимает центральное место в процессе (процесс не может быть начат без соответствующего обвинителя, подлежит прекращению в связи с отказом от обвинения и т.п.)

-играет в процессе факультативную роль

-плюрализм форм обвинения, широкий круг лиц, имеющих право возбуждать обвинение, приоритет частных начал в области уголовного преследования

-строго ограниченный круг лиц, имеющих право на возбуждение преследования, приоритет официального обвинения, иногда переходящий в монополию государства на ведение обвинительной деятельности

-частные лица пользуются наравне с должностными правом непосредственного возбуждения и ведения обвинения

-роль частных лиц в области ведения обвинения ограничена узким кругом малозначительных дел и положением доносителя во всех иных делах

-бремя доказывания возложено на обвинителей

-обвинитель освобожден от обязанности доказывать обвинение полностью или частично, она перекладывается на других участников процесса (суд, органы полиции, потерпевшего и т.д.)

-обвинитель несет ответственность за обоснованность обвинения в форме разного рода санкций

-почти полное отсутствие ответственности обвинителя за обоснованность обвинения

Таким образом, можно сказать, что от способа ведения уголовного преследования напрямую зависит форма самого судопроизводства в конкретной правовой системе. При этом одним из главных отличий состязательного процесса от розыскного является право частных лиц участвовать в обвинении. Эта мысль со всей определенностью проводится Ю.В.Мещеряковым, который пишет: «Состязательный процесс строится на разнообразии форм обвинения (курсив мой - Н.П.)».

                                Нетрудно заметить в этой связи, что хотя состязательность и провозглашена конституционным принципом российского судопроизводства (ч. 3 ст. 123 Конституции РФ), на деле отечественный уголовный процесс не содержит многих важных элементов состязательности. В том числе, это относится к процессуальным возможностям частных лиц в области уголовного преследования. УПК РФ 2001 года, как и ранее действовавший УПК РСФСР 1960 года, и современная российская уголовно-процессуальная доктрина ставят между гражданином или юридическим лицом, требующим защиты от преступления, и правосудием посредника в лице правоохранительных органов, посредника, не всегда работающего эффективно. Несоответствие такой ситуации требованиям процессуального демократизма очевидна, оно порождает отчуждение между судом и населением, делает судебную защиту труднодоступной. Авторы Концепции судебной реформы в России, критикуя существующую систему правосудия, справедливо отмечают, что для нее «...характерны преувеличенная забота об интересах государства в ущерб другим субъектам правоотношений, подмена общественных и частных начал государственными. В системе правоприменения не была обеспечена общественная функция правосудия, - оно оказалось в безраздельной власти государства. Народному правосознанию не было места в судебных залах».

                                Представляется, что преодоление отчуждения между судебной властью и народом и последовательное проведение принципа состязательности в российском уголовном процессе требует положительного решения вопроса о расширении полномочий частных лиц в области ведения обвинительной деятельности. В этой связи важной задачей процессуальной науки на современном этапе является обоснование необходимости существования плюрализма форм обвинительной деятельности в российском уголовном процессе, устранения монополии государства в области преследования преступлений на основе широкого доступа частных лиц к осуществлению обвинительной деятельности.

                                Сущность и процессуальное значение обвинения. Успешное решение поставленной задачи требует всестороннего анализа процессуального института обвинения.

                                В отечественной науке уголовного процесса широкое распространение имеет деление обвинения на обвинение в материально-правовом смысле, под которым подразумевается совокупность установленных по делу и вменяемых обвиняемому в вину общественно-опасных и противоправных фактов, составляющих существо конкретного состава преступления, и обвинение в процессуальном смысле, понимаемое как основанная на законе процессуальная деятельность компетентных органов и лиц по изобличению обвиняемого в совершении инкриминируемого ему преступления и по обоснованию его уголовной ответственности с тем, чтобы добиться публичного его осуждения. С учетом избранной темы предметом рассмотрения в данной работе будет являться обвинение в процессуальном смысле, то есть сущность, содержание, субъектный состав и правовые механизмы ведения деятельности по изобличению лиц, виновных в совершении преступлений, и обоснованию их уголовной ответственности.

                                В процессуальной науке уяснение сущности института обвинения протекало в русле дискуссии о структуре процессуальных функций. Научные позиции по данному вопросу определялись через отношение авторов к идее состязательности в уголовном процессе. В 30 - 50е годы в отечественной процессуальной науке широко распространилось мнение о том, что состязательность не может являться основой уголовного процесса, поскольку находится в противоречии с принципом установления объективной истины. Отрицая состязательность как принцип уголовного процесса, многие ученые последовательно отрицали существование в уголовном процессе самостоятельных процессуальных функций. Соответственно делался вывод о том, что обвинения в советском уголовном процессе либо не существует вообще, либо оно играет в судопроизводстве факультативную, подчиненную роль. Например, М.А.Чельцов, выделяя четыре процессуальных функции, не называл среди них обвинения, а понимал его как одну из форм прокурорского надзора в суде. Еще более категорично высказывался по этому поводу В.Г. Даев: «Ни прокурор, ни потерпевший, ни общественный обвинитель, на наш взгляд, не являются в советском уголовном процессе носителями функции обвинения... Соответственно этому отсутствует и сама функция обвинения как специальные роль и назначение кого-либо из участников процессуальной деятельности». Это мнение разделяют и некоторые современные исследователи. Например, В.Джатиев пишет: «Полагаю, что в уголовном процессе нет и не может быть никакой функции обвинения». В. Божьев, анализируя природу российского уголовного процесса, также приходит к выводу, что стороны существуют не на всех стадиях судопроизводства, а значит, на отдельных его этапах принцип состязательности не действует. Действовавший до недавнего времени Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР содержал множество норм, смысл которых не позволял считать обвинение самостоятельной процессуальной функцией (ст.ст. 3, 20, 109, 217, 248, 251, 255, 256 УПК РСФСР).

                                Тем не менее, идея состязательности никогда не теряла полностью своего значения и в настоящее время получила последовательное закрепление в законодательстве (ст. 15 УПК РФ). Сторонники состязазательной организации судопроизводства всегда указывали на существование ряда самостоятельных процессуальных функций, среди которых выделялась деятельность по изобличению лица, совершившего преступление, и доказыванию его виновности. Так, М.С. Строгович еще в 1951 году обосновывал наличие в процессе трех основных функций: уголовного преследования, защиты и судебного разрешения дела. В защиту обвинения как самостоятельной процессуальной функции также выступили А.М. Ларин, Я.О. Мотовиловкер и другие исследователи. В настоящее время, когда принцип состязательности судопроизводства получил законодательное признание в Конституции РФ и Уголовно-процессуальном кодексе РФ, обвинение не может пониматься иначе, как одна из трех основных процессуальных функций. Данная мысль с полной определенностью закреплена в ч. 2 ст. 15 Уголовно-процессуального кодекса РФ. Эта норма содержит прямое указание на обвинение как процессуальную функцию и закрепляет принцип разделения процессуальных функций в качестве основы состязательности.

Другую проблему на пути познания сущности обвинения представляет вопрос о соотношении понятий «уголовное преследование» и «обвинение». В науке существует большое количество мнений по данному вопросу. Так, например, Ф.Н. Фаткуллин утверждал, что по сравнению с уголовным преследованием обвинение «...имеет более узкое содержание - изобличение уже привлеченного в качестве обвиняемого лица, обоснование его уголовной ответственности». Развивая ту же мысль, А.М. Ларин заметил, что, коль скоро уголовное преследование представляет собой функцию, противоположную защите, а защищаться можно не только от обвинения, но и от подозрения, то обвинение и подозрение следует считать формами реализации уголовного преследования. Данное положение поддерживает А.Г. Халиулин, который предлагает соотносить понятия «уголовное преследование» и «обвинение» как содержание и форму и выделять две формы уголовного преследования: обвинение и подозрение. При этом в литературе отмечается, что обвинение не может начаться раньше, чем произойдет привлечение в качестве обвиняемого конкретного лица по данному уголовному делу. В то же время в содержание уголовного преследования ряд авторов включают и многие процессуальные действия, предшествующие моменту предъявления обвинения. Так, например, А.Г. Халиулин определяет содержание уголовного преследования как деятельность по возбуждению уголовного дела в отношении конкретного лица, задержанию этого лица и применению в отношении него меры пресечения, привлечению этого лица в качестве обвиняемого, составлению обвинительного заключения, направлению уголовного дела в суд и поддержанию в суде обвинения.

Однако рассмотренное выделение двух форм уголовного преследования (подозрения и обвинения) значимо лишь для смешанного процесса и неприемлемо для «чистого» состязательного судопроизводства, где сам процесс начинается с предъявления обвинения в суде.

Неоднозначную позицию в этом вопросе занимает и законодатель. С одной стороны, по смыслу ч.1 ст. 31 и ч.2 ст. 35 Закона «О прокуратуре Российской Федерации» уголовное преследование осуществляется органами прокуратуры в двух формах: путем расследования уголовных дел и поддержания обвинения в суде. С другой стороны, п. 23 ст. 10 Модельного уголовно-процессуального кодекса для государств-участников СНГ определяет уголовное преследование как процессуальную деятельность стороны обвинения (курсив мой - Н.П.) в целях установления деяния, запрещенного уголовным законом и совершившего его лица, виновности последнего, а также для обеспечения применения к такому лицу наказания или других принудительных мер. Получается, что субъект (сторона) обвинения появляется в процессе задолго до того, как вынесено постановление о привлечении конкретного лица в качестве обвиняемого, что позволяет расценивать предшествующую предъявлению обвинения деятельность соответствующих лиц как обвинительную.

Новый Уголовно-процессуальный кодекс России попытался внести ясность в этот вопрос, определяя обвинение как утверждение о совершении определенным лицом деяния, запрещенного уголовным законом (п. 22 ч. 1 ст. 5 УПК РФ), а уголовное преследование – как процессуальную деятельность, осуществляемую стороной обвинения в целях изобличения подозреваемого, обвиняемого в совершении преступления (п. 55 ч. 1 ст. 5 УПК РФ). Однако нельзя сказать, что законодатель последовательно придерживается данного разграничения. Так, уже в п. 45 ст. 5 УПК РФ термины «обвинение» и «уголовное преследование» употребляются как синонимы. Ч. 5 ст. 37 УПК РФ устанавливает: «Прокурор вправе… отказаться от уголовного преследования», а ч. 7 ст. 246 УПК РФ гласит: «Если в ходе судебного разбирательства государственный обвинитель придет к убеждению, что представленные доказательства не подтверждают предъявленное подсудимому обвинение, то он отказывается от обвинения...». При этом «полный или частичный отказ государственного обвинителя от обвинения в ходе судебного разбирательства влечет за собой прекращение уголовного дела или уголовного преследования» (курсив везде мой – Н.П.).

В этой связи нельзя не обратить внимания на то, что и в теории уголовного процесса большинство авторов используют понятия «обвинение» и «уголовное преследование» для обозначения одной процессуальной функции. Так, например, М.С. Строгович отождествлял понятие уголовного преследования и обвинения, высказывая суждение, что «...уголовное преследование - это обвинение как процессуальная функция, то есть обвинительная деятельность». Аналогичную позицию заняли в этом вопросе В. Познанский и ряд других ученых, принявших участие в дискуссии на страницах журнала «Социалистическая законность».  Совершенно справедливым представляется мнение русского ученого А. Квачевского о том, что все части уголовного судопроизводства так тесно связаны с обвинением, что термины «уголовное преследование» и «обвинение» могут употребляться как синонимы.

Наиболее правильной позицией в решении вопроса о дифференциации уголовного преследования и обвинения представляется общая  точка зрения А.М. Ларина, Э.Б. Мельниковой и В.М. Савицкого. Эти ученые полагают, что в содержание уголовного преследования следует включить также деятельность, направленную на применение принудительных мер медицинского характера к лицу, совершившему общественно опасное деяние в состоянии невменяемости. Совершенно очевидно, что в этих случаях обвинения в материально-правовом смысле не существует, поскольку вина как необходимый элемент состава преступления отсутствует. Таким образом, уголовное преследование, по мысли А.М. Ларина и его соавторов, осуществляется либо в форме обвинения, либо в форме обоснования необходимости применения принудительных мер медицинского характера.

Обобщая изложенные научные взгляды, следует прийти к выводу, что в рамках российского уголовного процесса обвинение может рассматриваться в широком и узком значении. В узком смысле обвинение представляет собой деятельность по формулированию утверждения о виновности конкретного лица в совершении преступления и обоснованию этого тезиса перед судом. Но в качестве обвинительной в широком смысле слова может рассматриваться любая деятельность, направленная на изобличение лица, совершившего преступление, в том числе, возбуждение уголовного дела в отношении конкретного лица, задержание этого лица и применение в отношении него меры пресечения, собирание доказательств виновности этого лица, привлечение его в качестве обвиняемого, составление обвинительного заключения, предъявление и поддержание обвинения в суде.

С учетом сказанного термин «обвинение» употребляется в данной работе именно в расширительном смысле, поскольку наиболее значимой и дискуссионной проблемой современной уголовно-процессуальной доктрины и правоприменительной практики является вопрос о предоставлении частным лицам возможности осуществлять все виды деятельности, направленной на изобличение лиц, совершивших преступления: возбуждать уголовное производство, требовать применения мер пресечения, собирать уличающие доказательства, формулировать и отстаивать обвинительный тезис. Во всей полноте такими полномочиями частные лица обладают только в условиях англо-саксонского (чисто состязательного) процесса. Поскольку частное обвинение является органичным элементом состязательного судопроизводства, дальнейшее исследование требует анализа сущности обвинения в состязательном процессе.

                                Характеристика обвинения как организационной основы состязательного процесса (концепция уголовного иска). В рамках состязательного процесса обвинение традиционно понимается как уголовный иск, и уголовное преследование конструируется по принципу поддержания гражданского иска перед судом. Для этого есть ряд предпосылок теоретического и исторического плана. Прежде всего, нельзя не вспомнить о том, что на ранних стадиях развития человеческого общества фактически не существовало различия между гражданским и уголовным судопроизводством. Позднее, когда отрасли судопроизводства обрели известную самостоятельность, в науке продолжали существовать взгляды на процесс, как на универсальный способ разрешения любых правовых споров. Соответственно делался вывод о том, что обвинение есть ни что иное, как уголовный иск.

                                Первое обстоятельное обоснование понятия уголовного иска было предпринято в прошлом веке немецким ученым Биндингом. Его идеи были восприняты отечественной уголовно-процессуальной наукой, бурно развивавшейся в ходе судебной реформы 1864 года. Уже в 1866 году А. Квачевский говорит об уголовном преследовании как об уголовном иске. Аналогичные суждения встречаем в работах крупнейших ученых более позднего периода. В учебнике И.Я. Фойницкого понятие обвинения дается через понятие иска: «Понятию иска в гражданском процессе соответствует понятие обвинения в процессе уголовном. Под ним разумеется требование судебного признания принадлежащего государству права наказания в данном случае... Обвинение, следовательно, есть тот же иск, но не частный и материальный, как иск гражданский, а публичный и индивидуальный, сообразно особым свойствам уголовного дела». К такому же выводу приходит Н.Н. Розин: «...понятию обвинения в уголовном процессе соответствует понятие иска в процессе гражданском... Различие между обвинением и иском - положительно-правовое, а не принципиальное. Это различие сводится к  различию объекта спора в праве гражданском и уголовном, а вслед за этим - к различию частных и публичных интересов».

                                В советский период, несмотря на серьезное усиление позиций противников состязательности, отрицавших вместе с ней исковую природу обвинения, концепция уголовного иска не утратила своего значения. Ее сторонниками были Н.Н. Полянский, М.С. Строгович и ряд других ученых. Сущность взглядов этих авторов сводится к тому, что и обвинение, и гражданский иск следует рассматривать «... как виды одного общего родового понятия. Таким общим понятием служит иск в широком смысле слова, под которым подразумевается всякое обращенное к суду требование защитить нарушенное или оспариваемое право, охраняемый законом интерес». Данное родовое понятие является одинаково пригодным «... для обозначения причинно-следственной связи между любым правонарушением и возникшей вслед за ним (и по поводу его) деятельностью суда как органа осуществления правосудия».

                                Вместе с тем, сторонникам концепции уголовного иска всегда противостоял довольно широкий круг ученых, считавших неприемлемым использование в уголовном процессе гражданско-процессуальных категорий вследствие существенных различий между уголовным и гражданским судопроизводством.

                                Основываясь на положениях УПК РСФСР 1960 года, противники концепции уголовного иска выдвигали следующие аргументы против исковой природы обвинения: 1) в гражданском процессе право на иск носит диспозитивный характер, никто не обязан предъявлять иски, истец может в любой момент отказаться от иска, в уголовном процессе органы уголовного преследования обязаны в каждом случае обнаружения преступления возбудить уголовное дело; 2) принцип состязательности в гражданском процессе предполагает невозможность начать производство без предъявления иска, связанность суда пределами исковых требований, обязательность для суда отказа истца от иска как основания для прекращения дела, пассивность суда в доказывании, в уголовном процессе суд в ряде случаев мог самостоятельно возбуждать производство, рассматривать дело без участия обвинителя, активно участвовать в доказывании, ставить вопрос о расширении пределов обвинения путем направления дела для дополнительного расследования; 3) в гражданском процессе правом предъявить иск наделены все дееспособные субъекты, в уголовном процессе предъявлять обвинение вправе только специально уполномоченные государственные чиновники.

                                Оставляя в стороне аргументацию сторонников исковой природы обвинения, направленную на опровержение указанных доводов, отметим, что преодоление указанных противоречий видится в признании общей правовой природы судебного процесса. Как справедливо указывают Н.Н. Полянский, М.С. Строгович, В.М. Савицкий, А.А. Мельников, идея уголовного иска выполняет роль одного из главных связующих звеньев между гражданским и уголовным судопроизводством. То есть уголовный процесс состязательного типа во многом основывается на принципах гражданского судопроизводства. Подтверждение тому мы видим в изменениях уголовно-процессуального законодательства, произошедших за последнее время. Общее признание получила идея о том, что суд не может самостоятельно возбуждать уголовные дела, ставить вопрос об увеличении объема обвинения, рассматривать дела без участия обвинителя, а следовательно, наличие надлежащего обвинения признано необходимым условием для уголовного производства в суде. Официальное закрепление эти идеи нашли в ряде постановлений Конституционного суда РФ и новом Уголовно-процессуальном кодексе России. Согласно Постановления Конституционного суда Российской Федерации от 28 ноября 1996 года по делу о проверке конституционности ст.418 УПК РСФСР «... в соответствии со ст.118 (часть 1) Конституции РФ исключительную компетенцию судебной власти составляет осуществление правосудия... Это ...означает, что справедливое правосудие предполагает возложение на суд лишь задачи принять решение по поводу уже предъявленного лицу уголовного обвинения, а не самостоятельного его формулировать». Хотя в данном постановлении этот вопрос был решен применительно только к одной из норм УПК РСФСР (ст.418), предоставляющих суду право возбуждать уголовные дела, судебная практика пошла по пути распространения данного правила на все иные случаи возбуждения уголовных дел судами (ст.ст. 255, 256 УПК РСФСР), и в настоящее время, в соответствии с УПК РФ, суды полностью лишены таких полномочий по всем категориям уголовных дел (за исключением дел частного обвинения, при возбуждении которых суд, по сути, лишь оформляет намерение частного обвинителя вести обвинительную деятельность). Та же линия продолжена в Постановлении Конституционного суда РФ от 20 апреля 1999 года № 7-П по делу о проверке конституционности положений п. 1 и 3 ч. 1 ст. 232, ч. 4 ст. 248 и ч. 1 ст. 258 УПК РСФСР, в соответствии с которым право суда по собственной инициативе направить дело на дополнительное расследование для устранения неполноты дознания или

предварительного следствия или предъявления более тяжкого или существенно отличающегося от предъявленного ранее, а также полномочие суда в случае отказа прокурора от обвинения продолжить производство и рассмотреть дело по существу признаны не соответствующими принципу состязательности.

                                Таким образом, очевидно, что принцип состязательности привлекает в уголовный процесс основополагающие принципы и категории гражданского судопроизводства. Подчеркнем, что, хотя термин «уголовный иск» в известной мере условен, существо вопроса заключается в принципиальной возможности рассматривать судебный процесс (как уголовный, так и гражданский) как единый по своей природе институт.  Положительное решение этого вопроса порождает некоторые важные следствия. Во-первых, трактовка обвинения как уголовного иска предполагает распространение в уголовном процессе действия принципа гражданского судопроизводства nemo judex sine actore (нет судьи без истца). Применительно к уголовному производству аналогичный принцип сформулировал еще Цицерон: Nemo nisi assusatur fuerit, condemnari potets - Никто не может быть осужден без соответствующего обвинения. Во-вторых, с действием вышеуказанного принципа тесно связана и проблема диспозитивности в уголовном процессе. Право истца распоряжаться иском, неоспоримое в гражданском процессуальном праве, согласно концепции уголовного иска, должно получить определенное распространение в уголовном процессе. В-третьих, в уголовном процессе должен получить признание гражданско-процессуальный принцип свободы предъявления исков. Применительно к уголовному судопроизводству такой принцип носит название общегражданского или народного обвинения.

                                Если первые две позиции уже получили официальное признание в уголовно-процессуальном законе (ч.2,3 ст. 15, ч. 5 ст. 37, ч. 7 ст. 246 УПК РФ), то идея общегражданского обвинения с большим трудом пробивает себе дорогу. Подробный анализ причин этого будет предпринят ниже. Завершая данный раздел, полагаем необходимым сформулировать понятие обвинения применительно к контексту настоящей работы. Обвинение понимается как самостоятельная процессуальная функция, содержание которой составляет деятельность особых субъектов (обвинителей), направленная на изобличение лиц, совершивших преступления, и доказыванию их виновности, осуществляемая путем возбуждения уголовного производства в отношении конкретного лица, задержания этого лица и применения в отношении него мер пресечения, собирания доказательств виновности данного лица, формулирования обвинительного тезиса, предъявления уголовного иска в суд и обоснование уголовной ответственности обвиняемого перед судом.

§ 2. Организация обвинения и принципы уголовного процесса.

Содержание принципа публичности в уголовном процессе. Итак, важнейшей проблемой отечественной науки является возможность предоставления частным лицам права самостоятельно осуществлять обвинительную деятельность. Однако  в науке существует мнение, что допущение такой возможности противоречит принципу публичности в уголовном процессе. Остановимся поэтому на исследовании содержания названного принципа и его влияния на правовое регулирование уголовного преследования.

                                Проблема определения содержания принципа публичности в уголовном процессе представляется достаточно спорной, хотя суждения о нем в дореволюционной и советской литературе весьма схожи.

                                Так, В. Случевский полагал, что суть принципа публичности заключается в том, что «...совершившееся преступное посягательство на охраняемую государством правовую норму создает право государства на применение уголовной кары, осуществляемое в установленном законами процессуальном порядке уполномоченными на то лицами, независимо от воли потерпевшего лица». Эту же мысль развивает Н.Н. Розин: «...современный процесс твердо установил один общий принцип, в силу которого уголовное преследование всегда сохраняет публично-правовой, официальный характер. Это преследование ведется против обвиняемого государством».

                                Как видно, в понимании указанных авторов принцип публичности связывается исключительно с деятельностью государственных органов. Такая трактовка в полной мере подходила к концепции социалистического права, ибо, по меткому замечанию И.А. Покровского, «...социализм в области права равнозначен публично-правовому началу и поэтому исключает возможность существования частного права». Неудивительно, что в данном вопросе советские ученые проявили редкое единодушие с дореволюционными процессуалистами. А.Я. Вышинский, например, так определял публичность: «...начало публичности находит свое выражение в советском уголовном процессе в правиле о том, что уголовное преследование может возбуждаться лишь органами государственной власти, - прокуратурой, судебными или иными органами, ...а с другой стороны, в том, что все процессуальные действия совершаются ex officio, вне зависимости от воли и интересов частных лиц». И.М. Гальперин формулирует аналогичное определение в своем диссертационном исследовании, посвященном началу публичности: «Принцип публичности в советском уголовном процессе состоит в том, что рассмотрение уголовных дел, уголовное преследование совершивших преступление лиц и судебное разбирательство уголовных дел производится в государственных интересах (курсив мой - Н.П.) органами государства - прокуратурой, следственными органами и судом, которые при производстве по уголовному делу обязаны по своей инициативе предпринимать все необходимые действия, направленные на раскрытие преступлений, установление материальной истины, изобличение преступника, охрану прав и законных интересов всех участвующих в деле лиц, не ставя совершение этих действий в зависимость от усмотрения и воли потерпевшего и иных заинтересованных лиц». При этом понятие публичности употребляется указанным автором как синоним понятия официальности.

                                Для общей характеристики утвердившегося в доктрине отечественного уголовного процесса понимания публичности воспользуемся выводами Л.А. Названовой, обобщившей источники по данной теме в рамках своего диссертационного исследования. Она пишет: «Нужно отметить, что определения принципа публичности, даваемые разными учеными в разные годы, практически идентичны. Основное, на что в них делается упор - это то,

 что в публичности проявляется государственное начало, выраженное в возложении на соответствующие органы, а точнее,  их представителей, должностных обязанностей по возбуждению, расследованию, рассмотрению и разрешению уголовных дел». Этот вывод необходимо дополнить замечанием В.Н. Бояринцева, также изучавшего этот вопрос: «Абсолютное большинство ученых, давая определение принципу публичности, традиционно подчеркивают в нем право органа, ведущего процесс, действовать вне зависимости от усмотрения иных заинтересованных лиц».

                                Характерно, что авторы новейших исследований в этой области склонны соглашаться с традиционным пониманием принципа публичности и даже вносят предложения о переименовании его в принцип процессуально-должностной активности.

                                Из указанного понимания принципа публичности вытекают весьма важные в плане настоящей работы следствия. Если, в силу традиционного понимания принципа публичности, возбуждение и ведение уголовного дела есть исключительная компетенция органов государства, то предоставление другим лицам (например, потерпевшему) права существенно влиять на ход процесса, есть нарушение указанного принципа. Действительно, многие авторы вынуждены были признать, что производство по делам, возбуждаемым исключительно по жалобе потерпевшего, составляет отступление от принципа публичности. И именно в связи с устоявшимся в отечественной науке пониманием принципа публичности он подвергается в последнее время резкой критике, направленной к ограничению его действия в уголовном процессе.

                                Представляется, однако, что нет оснований для столь радикальной постановки вопроса. Уголовный процесс был и остается сферой публично-правовой. Возможность преследования подавляющего большинства преступлений независимо от усмотрения заинтересованных лиц, в интересах всего общества, не должна, на наш взгляд, вызывать сомнений. Публично-правовой характер уголовного процесса определен материальным правом. В действующем законодательстве понятие преступления раскрывается через категорию общественно (а не индивидуально! - Н.П.) опасного деяния (ч.1 ст.14 УК Российской Федерации), и до тех пор, пока уголовно-правовая доктрина сохранит такое понимание преступного деяния, весь уголовный процесс будет пронизан принципом публичности. Поэтому нельзя согласиться с некоторыми авторами, которые, пытаясь обосновать право частных лиц на участие в уголовном преследовании, ратуют за ограничение действия принципа публичности в уголовном процессе. Например, Н.Н. Ковтун пишет: «Схема отношений «государство - преступник» и все связанные с ней рассуждения справедливы лишь для тех преступных деяний, где объектом преступного посягательства выступают государственные или общественные интересы... Но все кардинально меняется там, где непосредственным объектом преступного посягательства являются частные права граждан, не затрагивающие интересов государства и общества». Возникает вопрос, на каком основании данное деяние отнесено к категории общественно-опасных (то есть преступных), если оно не затрагивает интересов общества? Представляется, что постановка вопроса, предложенная Н.Н. Ковтуном, ошибочна. Право частных лиц на преследование преступлений не может основываться на ограничении сферы публичности в уголовном процессе, поскольку таким образом оно оказывается вообще за пределами уголовно-процессуального поля.

                                В этой связи заслуживают внимания взгляды тех ученых, которые полагали, что принцип публичности нужно понимать несколько шире. Еще Н.Н. Полянский выступал за разграничение принципов публичности и официальности, понимая последний как должностную активность в преследовании преступлений. М.С. Строгович развивал ту же мысль, подчеркивая, что «...неправильно истолкование принципа публичности как совершение судом и органами следствия судебных и следственных действий по делу только в государственных интересах». Ряд авторов подчеркивали, что в содержание принципа публичности входит защита прав и интересов личности. Справедливость этих суждений подтверждается этимологическим анализом термина «публичность». То есть публичность предполагает преследование преступлений прежде всего в общественных, а не государственных интересах. Как правильно замечает А.В. Смирнов, в современном обществе публичность «… перестает быть официальностью, то есть исторически унаследованным еще от построения процесса по розыскному типу требованием вести дело лишь по долгу службы (ex officio), не считаясь с интересами граждан – участников процесса. Публичность отныне – на службе всего гражданского общества».

                                Развивая эти соображения, следует сделать вывод, что правильное понимание принципа публичности не только не исключает права частных лиц на участие в уголовном преследовании, но напротив, требует его. Демократическое государство не может претендовать на представительство всех без исключения правомерных общественных интересов.

                                Понимаемый таким образом принцип публичности представляется как основополагающее начало  уголовного судопроизводства, обязывающее органы и должностных лиц, ведущих производство по делу, действовать в интересах всего общества в целом, независимо от усмотрения и воли отдельных заинтересованных лиц, а также предполагающее такое построение процесса, которое обеспечивает право любого члена общества участвовать в осуществлении основных процессуальных функций (обвинения, защиты, разрешения дела).

                                Пределы применения диспозитивного метода правового регулирования в организации обвинения. Диспозитивность в самом общем виде принято понимать как свободу распоряжения правом. Применительно к процессуальному праву наиболее распространенным и по существу правильным является взгляд на диспозитивность как на свободу распоряжаться в ходе судебного разбирательства дела как материальными правами, спор о которых служит предметом судебного рассмотрения, так и процессуальными правами. Соответственно принято выделять диспозитивность материальную (т.е. возможность распоряжаться предметом процесса) и формальную (возможность распоряжаться конкретными процессуальными правами). Анализ научных взглядов на сущность диспозитивности показал, что в советской уголовно-процессуальной науке начало диспозитивности принято противопоставлять принципу публичности, и таким образом отстаивать вывод о неприемлемости начал диспозитивности в уголовном процессе. Однако такой подход представляется не вполне справедливым. Противопоставление двух начал связано с описанным выше традиционным отождествлением принципа публичности с началом официальности. Действительно, диспозитивность противоречит официальности, т.к. деятельность государственных органов и должностных лиц регулируется в большинстве случаев при помощи императивного метода, эти субъекты не обладают свободой в распоряжении своими полномочиями. Что касается соотношения диспозитивности с публичностью, то они вовсе не являются взаимоисключающими понятиями, именно поэтому стало возможным оживленное обсуждение вопроса о пределах диспозитивности в уголовном процессе, которое имеет место в современной науке. К настоящему времени в уголовно-процессуальной доктрине сложилась общая точка зрения, согласно которой диспозитивные правомочия существуют только у участников процесса, имеющих в деле свой признанный законом интерес, то есть у частных лиц. С этой точки зрения представляет существенный интерес вопрос о значении начал диспозитивности для конструирования института неофициального обвинения.

                                Как известно, диспозитивный метод правового регулирования состоит в предоставлении субъекту правоотношений определенной правовой возможности, которой он вправе воспользоваться по своему усмотрению. Таким образом, диспозитивность служит выражением правовой независимости субъекта правоотношения. Напротив, императивный метод предполагает возложение на субъекта права какой-либо обязанности и выражает публично-властный, иерархический характер связи между субъектами правоотношений. А.С.Александров, исследуя диспозитивность в уголовном процессе,  выразил эту взаимосвязь следующим образом: «Изучение элементарного состава формулы диспозитивности приводит по нисходящей к первичным неразложимым единицам: частному и публичному началам». Таким образом автор обозначил те полюсы, между которыми заключено существование диспозитивности в уголовном процессе. Действительно, коль скоро личность независима в своих отношениях с государством и обществом, она никогда не может быть полностью лишена возможности самостоятельно определять свое место в правоотношениях. Следовательно, свобода распоряжения правами внутренне присуща статусу личности как таковой. Однако в уголовном процессе как нигде проявляется мощное публичное начало, которое, по образному выражению М.М. Агаркова, «... как гигантский магнит, собирает в поле своего притяжения и подгоняет себе путем публично-правового регулирования те отношения, которые прежде лежали в области частного права». Индивид, в каком бы качестве он ни вступил в уголовный процесс, не может не испытывать на себе воздействие этого магнита, ограничивающего в  той или иной мере его право выбора. Проблема, таким образом, видится в том, чтобы найти оптимальную меру свободы, допустимую для частных лиц в уголовном процессе.

                                Исследуя этот вопрос, О.И. Рогова пришла к обоснованному выводу, что «...право свободного распоряжения правами и обязанностями в ходе процесса должно быть заключено в определенные границы, в черте которых его господство безусловно». При этом предлагается определять пределы ограничения свободы в зависимости от 1) наличия таких ограничений в законе, 2) необходимости охраны государственной безопасности и общественного порядка, 3) защиты прав и интересов населения, 4) совместимости с другими признаваемыми законом правами.

Обобщая сказанное, необходимо заключить, что частное лицо, в отличие от должностного, не связано обязанностью осуществлять преследование преступлений, поэтому его полномочия в области осуществления обвинительной деятельности должны конструироваться как право, которым можно распорядиться по своему усмотрению. Соответственно, статус частного обвинителя в большей степени диспозитивен, чем статус обвинителя должностного. Это проявляется прежде всего в том, что решение о вступлении в процесс в качестве обвинителя частное лицо принимает на сугубо диспозитивной основе. Недопустимо императивное присвоение статуса обвинителя какому бы то ни было частному лицу, даже понесшему вред от преступления. Отсюда же следует и право частного обвинителя в любой момент процесса отказаться от обвинения. Диспозитивностью правового статуса частного обвинителя обусловлено и такое свойство неофициального уголовного преследования, как делимость. Частный обвинитель не обязан преследовать все известные ему противоправные деяния или обвинять всех соучастников преступления, в отличие от государственных обвинителей, на которых такая обязанность возложена законом (ст. 21 УПК РФ). Иными словами, частный обвинитель вправе выделить из общей совокупности противоправных действий тот объем обвинения, который он желает поддерживать, и вести преследование только в этой части.

                                Вместе с тем, диспозитивность частного обвинителя неизбежно ограничивается императивными велениями, которые составляют основу уголовно-процессуального регулирования. Можно выделить следующие наиболее значимые для частного обвинителя ограничения свободного распоряжения правом. Ряд таких ограничений установлен законом. Например, частный обвинитель обязан соблюдать установленные законом процессуальные сроки. Далее, к частному обвинителю могут быть применены императивные

меры воздействия, если этого требует охрана государственной безопасности,  общественного порядка, интересов и прав граждан. К примеру, на частного обвинителя может быть возложена обязанность не разглашать данные предварительного следствия (ст. 161 УПК РФ). Наконец, диспозитивность частного обвинителя ограничивается процессуальными правами других участников процесса, прежде всего, обвиняемого. Наиболее ярким выражением этого правила является то, что частный обвинитель не вправе свободно распоряжаться предметом процесса, здесь его свобода ограничена правом обвиняемого на защиту, из которого следует, что обвинитель не вправе расширить пределы первоначально предъявленного в суде обвинения.

                                Принцип презумпции невиновности как основа ответственности обвинителей. Как мы имели возможность наблюдать, в истории развития уголовного процесса институт ответственности обвинителей всегда являлся органичным элементом обвинения в состязательном судопроизводстве. И это вполне закономерно. Рассуждая об уголовном преследовании, А. Квачевский в свое время писал: «...чем важнее деятельность, чем тягостнее ее последствия, чем опаснее вред от неправильных, беззаконных действий, тем строже должна быть за них ответственность, тем более должно быть ограды в ней от злоупотребления власти и предупреждения от нарушения долга».

                                На необходимость существования в уголовном процессе института ответственности обвинителей указывали многие русские процессуалисты, видя в нем не только механизм восстановления нарушенного права, но и преграду для недобросовестных обвинителей на их пути в судебное заседание. Например, И.Я. Фойницкий отмечал: «Истинным ограждением граждан от неосновательных обвинений может быть только строгая ответственность обвинителей».

                                В теории советского уголовного процесса этот вопрос обойден почти полным молчанием. И это неудивительно, поскольку тяготение советского судопроизводства к розыскным формам, основанным на монополии государственного обвинения, предопределило исключение каких бы то ни было форм ответственности обвинителя за его деятельность в процессе. Между тем, ответственность обвинителей за обоснованность обвинения является прямым следствием принципа презумпции невиновности. В соответствии с этим принципом обязанность доказывания вины всегда лежит на обвинителе, и именно за невыполнение данной обязанности, констатированное оправдательным приговором суда, наступает ответственность субъекта обвинения. Действовавшее ранее российское законодательство возлагало бремя доказывания одновременно на разных субъектов процесса (ст.20 УПК). Поэтому в случае опровержения обвинения крайне сложным становится решение вопроса о том, какой именно субъект из числа указанных в ст.20 УПК не выполнил свою процессуальную обязанность и должен понести ответственность. Новый Уголовно-процессуальный кодекс России в ч. 2 ст. 14 возложил бремя доказывания на сторону обвинения, а в главе 18 предусмотрел процедуру реабилитации лиц, необоснованно привлеченных к уголовной ответственности. Однако по-прежнему неясно, можно ли рассматривать меры по реабилитации в качестве процессуальных санкций в отношении лиц, осуществлявших уголовное преследование.

                                В советской процессуальной литературе на связь между обязанностью доказывать обвинение и ответственностью обвинителя указывал, пожалуй, один лишь Я.О. Мотовиловкер. Однако его позиция в данном вопросе достаточно своеобразна. Я.О. Мотовиловкер пришел к выводу о том, что на носителей функции обвинения законом не возложена обязанность доказывания именно потому, что невыполнение обязанности предполагает наступление ответственности, в то время, как закон не предусматривает какой-либо ответственности обвинителей в том случае, если обвинение не будет доказано. Я.О. Мотовиловкер пишет: «...нельзя обязать прокурора (под страхом юридической санкции) доказать суду виновность подсудимого... Неслучайно поэтому закон никому не предоставляет права, которое бы соответствовало обязанности прокурора доказать виновность подсудимого, и не предусматривает каких-либо санкций за невыполнение этой обязанности». И далее: «Юридическая обязанность доказать, что подсудимый подлежит уголовной ответственности, на носителей функции обвинения не возложена... Такой вывод вытекает из того, что нет такого носителя субъективного права, перед которым прокурор несет обязанность доказать виновность подсудимого». Характерно, что из отсутствия законодательного закрепления ответственности обвинителя указанный автор делает вывод об отсутствии обязанности доказывания, тогда как логичнее было бы предположить, что обязанность доказывания должна обеспечиваться ответственностью обвинителя за результаты своей деятельности.

                                Не претендуя на создание целостной концепции ответственности обвинителей, попытаемся все же сформулировать некоторые теоретические основы ответственности как элемента, внутренне присущего институту обвинения в состязательном процессе.

                                Дореволюционные процессуалисты со всей определенностью указывали на органическую связь между обвинительной деятельностью и ответственностью ее субъектов. Например, И.Я. Фойницкий отмечал, что, с одной стороны, «...будучи требованием или ходатайством о судебной защите, обвинение... есть право лица, его осуществляющего, а не обязанность: защита права никому не навязывается, обвинитель волен обращаться или не обращаться к уголовному суду». С другой стороны, если обвинитель все же принял решение обратиться к суду за защитой, он одновременно с получением прав принимает на себя определенные обязанности, поэтому под заголовком «Последствия обвинения» И.Я. Фойницкий указывает: «Последствия возбуждения уголовного преследования  суть: 1) для лица, возбудившего преследование, оно создает обязанности явки в суд, предъявления доказательств и добросовестного ведения всего обвинения; за неисполнение своих обязанностей, равно как за неправильные действия, направленные к поддержанию обвинения, оно подвергается ответственности (курсив мой - Н.П.), как процессуальной, так и дисциплинарной, и уголовной».

                                Дисциплинарная и уголовная ответственность обвинителей известна и современному отечественному праву. Действующее ныне уголовное законодательство предусматривает ответственность за ложный донос, незаконное привлечение к уголовной ответственности и т.п. (ст.ст. 299, 301, 306 УК Российской Федерации). Также не вызывает сомнений и дисциплинарная ответственность работников прокуратуры и органов внутренних дел за качество производства по уголовным делам. Однако эти формы ответственности лежат за пределами уголовного процесса. Что же касается процессуальной ответственности, то этот вопрос принадлежит к числу весьма дискуссионных.

                                Начнем с того, что некоторые авторы вообще ставят под сомнение существование уголовно-процессуальной ответственности как самостоятельного вида ответственности юридической. Так, И.С. Самощенко и М.К. Фарукшин полагают, что за нарушение норм уголовно-процессуального права следует уголовно-правовая, гражданско-правовая, административная либо дисциплинарная ответственность и применение соответствующего вида отраслевых санкций. Санкция же, по их мнению, предопределяется характером и материальными чертами правонарушения, из чего делается вывод об отсутствии самостоятельного вида уголовно-процессуального правонарушения. Что же касается уголовно-процессуальных средств обеспечения правовых требований, то их они относят либо к мерам пресечения, либо к мерам административной ответственности.

                                Тем не менее, подавляющее большинство исследователей считают уголовно-процессуальную ответственность самостоятельным видом юридической ответственности. Однако между ними нет единства в вопросах о сущности и формах реализации уголовно-процессуальной ответственности.

                                Категория ответственности существует во всех отраслях права как один из способов реализации правовых норм. В сфере судопроизводства правовая ответственность трансформируется в ответственность субъекта процессуальной деятельности за выполнение процессуальных обязанностей. Так, например, в гражданском процессуальном праве закреплена обязанность сторон добросовестно пользоваться принадлежащими им правами (ч. 2 ст. 30 ГПК РСФСР). Выполнение сторонами этой обязанности обеспечивается определенными процессуальными санкциями. В соответствии со ст. 92 ГПК РСФСР на сторону, недобросовестно заявившую неосновательный иск или спор против иска суд может возложить уплату в пользу другой стороны вознаграждения за фактическую потерю времени. При этом данная норма рассматривается в теории как процессуальная санкция. Таким образом, в гражданском процессе ответственность рассматривается как средство обеспечения исполнения обязанности.

Сходная точка зрения существует и в доктрине уголовного процесса. Например, М.С. Строгович видел сущность юридической ответственности прежде всего в выполнении лицом обязанностей, возложенных на него законом. Также по мнению Г.Н. Ветровой, возложение на лицо процессуальной обязанности является основной предпосылкой уголовно-процессуальной ответственности. «Ответственность лица начинается там и тогда, где и когда лицо становится носителем процессуальной обязанности». Обоснованное мнение высказывает и З.Ф. Коврига: «Ответственность в уголовном судопроизводстве является оградительным механизмом, способным наряду с другими гарантиями обеспечить наиболее полное осуществление субъективных прав, оградить их от нарушений и тем самым способствовать наиболее полному удовлетворению законных интересов и социальных потребностей участников уголовного судопроизводства». Г.Н. Ветрова дополняет это суждение: «Уголовно-процессуальную ответственность можно охарактеризовать как обязательство участников процесса отчитываться в своих действиях по исполнению процессуальных обязанностей и принять на себя вину за последствия своего поведения». И далее: «Уголовно-процессуальную ответственность можно рассматривать и как средство обеспечения надлежащего осуществления процессуальных прав, если  права являются условием выполнения обязанностей». Иными словами, указанные авторы склонны считать единым основанием ответственности факт возложения на лицо определенной обязанности. Это суждение представляется вполне справедливым.

                                Однако в этой связи возникает другой весьма важный вопрос - что является основанием применения процессуальных санкций к субъектам ответственности.

                                Ряд авторов считают, что основанием применения санкций является совершение правонарушения, обладающего определенными признаками (юридическим составом, включающим объект, субъект, объективную и субъективную стороны). Исходя из этого, сторонники такого взгляда подчеркивают значение вины как обязательного условия наступления уголовно-процессуальной ответственности, причем считают, что она должна выражаться только в форме умысла, а также указывают на необходимость отличать уголовно-процессуальное правонарушение как основание ответственности от так называемых правоприменительных ошибок, которые, по мысли этих исследователей, не влекут ответственности.

                                Применительно к вопросу о процессуальной ответственности обвинителей за обоснованность обвинения, нельзя согласиться с таким подходом. Необоснованное привлечение к уголовной ответственности в результате судебно-следственной ошибки наносит интересам личности и общества не меньший вред, чем умышленное осуждение заведомо невиновного. Утверждать, что за допущение правоприменительных ошибок никто не должен отвечать - значит поощрять формализм и безответственность в уголовном судопроизводстве. Поэтому представляется более правильным и по теоретическим, и по практическим соображениям считать основанием реализации уголовно-процессуальной ответственности неудовлетворительное исполнение субъектами ответственности возложенных на них обязанностей. Такой вывод со всей определенностью следует из разделяемого нами понимания сущности ответственности как средства обеспечения выполнения обязанностей. Думается, также, что виновность в неудовлетворительном выполнении процессуальных обязанностей может проявляться как в форме умысла, так и неосторожности (небрежности или самонадеянности), причем бремя доказывания невиновности лежит на субъекте ответственности. Таким образом, возложение на обвинителя, в соответствии с принципом презумпции невиновности, обязанности доказывать обвинение, является основанием для применения к нему мер процессуальной ответственности в случае неудовлетворительного исполнения этой обязанности. Это вполне соответствует общетеоретическому положению о единстве прав и обязанностей, понимаемому «как корреляция их в правоотношениях, как взаимообусловленность прав и обязанностей одного субъекта (чтобы иметь права, необходимо нести обязанности)».

В этой связи следует заострить внимание на некоторых процессуальных обязанностях обвинителей и формах возможной ответственности за их неисполнение.

На обвинителя возложена центральная процессуальная обязанность - обязанность доказывать виновность. Эту обязанность он несет по отношению к государству, от которого обвинитель требует применения наказания, и по отношению к обвиняемому, который претерпевает существенные страдания, связанные с уголовным преследованием. Постановление судом оправдательного приговора констатирует неисполнение указанной обязанности, а значит влечет возникновение уголовно-процессуальной ответственности - штрафной по отношению к государству, правовосстановительной по отношению к обвиняемому, причем неважно, явилось ли предъявление необоснованного обвинения результатом злого умысла обвинителя или следствием его небрежности или самонадеянности.

Процессуальное значение обвинения исключительно велико, в связи с чем на обвинителя налагаются дополнительные обязанности, например, обязанность являться в судебное заседание и организовывать представление доказательств. Поскольку ответственность за выполнение этой обязанности обвинитель несет в первую очередь перед судом, т.е. государственным органом, то выполнение ее может с успехом обеспечиваться штрафными санкциями.

Обвинитель обладает широким объемом процессуальных прав, но эти права предоставлены ему для выполнения его процессуальной обязанности - доказывания виновности обвиняемого. Следовательно, уголовно-процессуальная ответственность обвинителя должна быть установлена и за недобросовестное использование им предоставленных полномочий. Здесь, на наш взгляд, приоритетную роль играют интересы правосудия, поэтому и ответственность обвинителя должна носить штрафной характер.

                                Отметим, что подобные соображения нашли отражение в новом уголовно-процессуальном законодательстве. Ч. 1 ст. 133 УПК РФ предусматривает, что вред, причиненный гражданину в результате уголовного преследования, возмещается государством в полном объеме независимо от вины органа дознания, дознавателя, следователя, прокурора и суда.

§ 3. Виды обвинительной деятельности. Проблема обоснования целостности института неофициального обвинения.

                                Традиционным для российской уголовно-процессуальной доктрины является деление обвинения в процессуальном смысле на частное, частно-публичное и публичное. Эту традицию восприняло и обновленное процессуальное законодательство (ст. 20 УПК РФ). Однако с данной дифференциацией связано немало спорных вопросов.

                                В рамках отечественной правовой системы, традиционно принадлежащей к континентальному типу, частным обвинением принято называть достаточно своеобразные процессуальные формы. Со времен первых общероссийских судебников право частных лиц на возбуждение и ведение уголовного преследования было ограничено сферой малозначительных преступлений. В советском законодательстве данное положение сохранилось в неизмененном виде. Исповедующий традиционный взгляд на уголовное право и процесс как сферу государственной монополии советский законодатель настороженно относился к частной инициативе в сфере уголовного судопроизводства. До создания ныне действующего уголовно-процессуального законодательства многие ученые открыто высказывали неприязнь к институту частного обвинения. Например, М.А.Чельцов-Бебутов категорически полагал что «...частное обвинение есть институт вымирающий в нашем процессе, проникнутом в высшей степени началом публичности». Такое же отрицательное отношение к частному обвинению было высказано в работе С.П. Мокринского: «Институт частного обвинения противоречит основам советского уголовного права - началам плановости и целесообразности, контрастным стихийности и возмездию». Несколько видных ленинградских ученых пришли к выводу, что не должно быть разграничения на дела частного, частно-публичного и публичного обвинения, так как наличие этого разграничения противоречит принципу публичности. И даже после принятия в 1960 году УПК РСФСР, сохранившего, как известно, институт частного обвинения по отдельным категориям дел, некоторые авторы продолжали высказываться в том смысле, что «...институт частного обвинения не содействует защите интересов личности в уголовном процессе и борьбе с преступностью, а само понятие «частное обвинение» не характерно для социалистического права, не знающего противопоставления личных и общественных интересов».

Стремясь достигнуть компромисса между идеологическими постулатами, подчиняющими интересы личности обществу, и элементарными требованиями этики, запрещающими вмешательство в интимную жизнь индивида, отечественный законодатель всегда проявлял крайнюю осторожность и непоследовательность в регламентации института частного обвинения. Вследствие этого в действующем законодательстве сфера применения частного обвинения осталась весьма узкой - это всего четыре состава преступлений (ст. ст. 115, 116, 129 ч.1 и 130 УК РФ), причем и здесь допустимость частного обвинения не безусловна, а зависит от усмотрения должностных лиц, которые в конечном итоге принимают все процессуальные решения. При этом прокурор в любой момент может вступить в производство по такому делу или начать его по собственной инициативе, лишая таким образом частного обвинителя некоторых специальных прав (ч.3 ст. 27 УПК РСФСР, ч. 4 ст. 20, ч. 3 ст. 318 УПК РФ). Так, по результатам изучения 100 уголовных дел, возбужденных по статьям 115, 116, 129 ч.1 и 130 УК РФ и соответствующим статьям УК РСФСР, рассмотренных районными судами Самары, Самарской области, а также городов Саратова и Уфы, было установлено, что прокуроры возбуждают подобные дела по своей инициативе в 26% случаев. При этом в подавляющем большинстве случаев (92 %) прокуроры пользуются таким правом необоснованно, при отсутствии оснований для возбуждения дела частного обвинения по собственной инициативе прокурора, предусмотренных ч.3 ст. 27 УПК РСФСР. Данное нарушение уголовно-процессуального закона  получило широкое распространение, несмотря на то, что практика Верховного Суда неоднократно указывала на его недопустимость. Так, по материалам обобщений судебной практики, проводимых Верховным Судом РФ, возбуждение дела частного обвинения прокурором при отсутствии оснований, указанных в ч.3 ст.27 УПК РСФСР, следует считать существенным нарушением уголовно-процессуального закона. На это указал Президиум Оренбургского областного суда в определении по делу Галыгина. 

В то же время при изучении правоприменительной практики выявлено девять случаев незаконного отказа в возбуждении уголовного дела частного обвинения при наличии жалобы потерпевшего. В трех случаях в возбуждении дела отказано судом, в шести - правоохранительными органами. Во всех случаях отказ в возбуждении уголовного дела мотивировался непредставлением доказательств виновности лица, на которого подана жалоба, хотя, как известно, до возбуждения уголовного дела доказывание не осуществляется. По жалобе потерпевшего, принесенной в вышестоящие инстанции, решения об отказе в возбуждении дела были признаны незаконными и отменены. Помимо этого, в 17% случаев допускались грубые нарушения прав потерпевших как субъектов обвинения. По десяти делам (10%) суд счел возможным вынести обвинительный приговор без желания потерпевшего поддерживать обвинение и без участия в деле государственного обвинителя. В четырех случаях (4%) потерпевший не был допущен в прения. В одном деле прокурор, вопреки состоявшемуся примирению сторон и при отсутствии законных оснований возбудил производство. По другому делу девять (!) раз органы предварительного расследования и суд выносили необоснованные решения о прекращении производства, вопреки желанию потерпевшего.

Анализ норм закона и правоприменительной практики свидетельствует о том, что потерпевший занимает в делах частного обвинения весьма неоднозначное положение. Формально потерпевший по рассматриваемой категории дел признается самостоятельным субъектом обвинения, а фактически осуществление им обвинительных полномочий зависит от усмотрения должностных лиц. Такая непоследовательность законодателя и правоприменителей в отношении процессуальных форм неофициальной обвинительной деятельности привела многих исследователей к мысли о том, что частное обвинение нельзя считать разновидностью обвинительной деятельности. Так, например, Ф.Н. Фаткуллин, критикуя взгляд на частное обвинение как на проявление незаинтересованности государства в борьбе с определенными правонарушениями и вытекающее отсюда суждение о полной зависимости преступности и наказуемости таких деяний от воли потерпевшего, пишет: «Употребление применительно к определенной группе дел условного термина (курсив мой - Н.П.) «частное обвинение» не означает... отказа от публично-правовой (читай: официальной – Н.П.) борьбы с ними». Ту же мысль развивает С.А. Альперт: «...так называемое (курсив мой - Н.П.) частное обвинение - это не вид обвинительной деятельности, а определенный круг дел, имеющих указанные в законе особенности, почему следует говорить о делах частного обвинения». В другом месте тот же автор пишет: «...неправильно говорить о частном обвинении. Действующее уголовно-процессуальное законодательство не знает такого вида обвинения. В советском уголовном процессе есть лишь три вида обвинения: государственное, общественное и обвинение, осуществляемое потерпевшим».

С принятием нового Уголовно-процессуального кодекса России  (а точнее, несколько раньше, с изданием Федерального закона "О внесении изменений и дополнений в Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР" от 7 августа 2000 года № 119-ФЗ) частное обвинение, казалось бы, получило официальное признание. Впервые в истории послеоктябрьского периода частным лицам предоставлены такие процессуальные полномочия, которые традиционно считались принадлежащими исключительно должностным лицам, осуществляющим уголовное преследование. Так, ч. 1 ст. 318 УПК РФ устанавливает право частных лиц возбудить уголовное производство по делам о преступлениях, указанных в  части 2 ст. 20 УПК РФ, путем подачи заявления. При этом согласно ч. 7 ст. 318 УПК РФ, в момент принятия мировым судьей заявления частного обвинителя к своему производству, лицо, в отношении которого оно подано, становится обвиняемым, иными словами, подача частным лицом заявления по своей процессуальной сути аналогична институту предъявления обвинения. Из смысла ч. 2 ст. 319 УПК РФ следует, что частный обвинитель наделен правом собирать доказательства, а ч. 2 ст. 43 УПК РФ наделяет частного обвинителя в судебном заседании по делу частного обвинения теми же правами, что и государственного обвинителя. Более того, законодатель впервые в истории послеоктябрьского уголовного процесса открыто отдал предпочтение частному интересу перед публичным, указав в ч. 4 ст. 318 УПК РФ, что вступление в дело частного обвинения прокурора не лишает стороны права на примирение.

                                И все-таки несмотря на бесспорную демократичность упомянутых новелл, остается нерешенным вопрос, почему так узок круг дел частного обвинения, почему только потерпевший от малозначительных преступлений наделен всей полнотой процессуальных прав обвинителя. Ответ на этот вопрос невозможен без анализа критериев, которые законодатель положил в основу выделения дел частного обвинения в особую группу.

                                Многолетняя научная дискуссия по этому поводу представлена широким спектром мнений. Одни авторы полагали, что к делам частного обвинения, как затрагивающим непосредственно лишь интересы потерпевшего, государство относится безразлично, и потому оно не заинтересовано в их преследовании. Существовало мнение о том, что дела частного обвинения охватывают преступления незначительные и маловажные, поэтому государству необходимо выяснить мнение потерпевшего для решения вопроса о целесообразности уголовного преследования. Третьи полагали, что сама общественная опасность этих правонарушений по общему правилу зависит от того, как воспринимает потерпевший нарушение своих интересов правонарушителем. С этим мнением связана четвертая точка зрения, которая заключается в том, что отношение потерпевшего к совершенному против него деянию включается в элементарный состав данного преступления. Пятые считают приоритетными в этом вопросе соображения этического плана, а именно стремление законодателя восстановить между потерпевшим и его обидчиком нормальные взаимоотношения. Шестые понимают частное обвинение как форму упрощенного производства в рамках дифференциации уголовного процесса. Седьмые предлагают считать определенную комбинацию из вышеперечисленных обстоятельств самостоятельным основанием для выделения соответствующей категории дел.

                                Даже беглый обзор этих точек зрения делает очевидным, что в качестве критерия дифференциации процессуального явления (обвинения) большинство авторов избирает либо материально-правовое, либо внеправовое основание. Представляется, что такой подход является ошибочным и приводит только к одной мысли - что обособленное на основе таких критериев явление не может считаться процессуальной функцией (уголовным преследованием, обвинением). Но, к сожалению, именно этот взгляд является общепризнанным в современной российской науке. В новейших диссертационных исследованиях мы встречаем утверждение, что «...в основу дифференциации видов обвинения должен быть положен объект преступного посягательства». Более того, подобный взгляд получил закрепление в новом уголовно-процессуальном законодательстве. Ч 1 ст. 20 УПК РФ гласит: «В зависимости от характера и тяжести совершенного преступления (выделено мной – Н.П.) уголовное преследование, включая обвинение в суде, осуществляется в публичном, частно-публичном и частном порядке». Именно поэтому современная дискуссия о расширении прав частных лиц в области уголовного преследования свелась к вопросу об определении круга составов преступлений, относимых к делам частного обвинения.

                                Однако рассмотренный подход к проблеме дифференциации обвинения представляется не вполне корректным. Прежде всего кажется необоснованным использование в качестве критерия выделения форм процессуального института материально-правового условия (характера и тяжести преступления). Думается, что для дифференциации форм процессуального института, каковым является обвинительная деятельность, необходимо найти процессуальное же основание. Принципиально правильной представляется позиция В.М. Савицкого, который полагает, что разграничение обвинительной деятельности на отдельные виды следует проводить по ее субъектам. Что же касается деления обвинения на публичное, частное и частно-публичное, то, замечает указанный автор, такая классификация не может дать ответ на вопрос, кто именно в данном деле поддерживает обвинение. Также заслуживает поддержки мнение А.Г. Халиулина, полагающего, что «понятие ‘‘вид  уголовного преследования’’ указывает на то, по чьей инициативе возбуждается уголовное преследование и в соответствии с какой процедурой реализуется».

В опровержение деления обвинения на частное, частно-публичное и публичное можно привести еще один аргумент. Употребление термина «частное» по отношению к обвинению представляется в принципе неверным, поскольку обвинение всегда публично в силу законодательного определения преступления как общественно-опасного деяния (см. с. 43). Субъектный состав обвинителей никак не отражается на публичной природе обвинения. Эту мысль с предельной ясностью выразил Н.Н. Розин: «Функция преследования (обвинения) приобретает... публично-правовой характер совершенно независимо от того, кто эту функцию выполняет. Выполнение же ее государство может поручить особым должностным лицам или предоставить, как общегражданский долг и общегражданское право, частным лицам». Именно поэтому дореволюционные процессуалисты предпочитали называть обвинительную деятельность, осуществляемую должностными лицами, не публичным обвинением, а должностным, официальным или государственным. Как пишет Н.Н. Полянский, «...публичное обвинение и государственное обвинение не одно и то же... Отсюда следует,... что вопрос об участии частных лиц в публичном обвинении есть вопрос о допустимости другого вида публичного обвинения, кроме государственного».  Поэтому приняв в качестве критерия дифференциации субъектный состав обвинителей и особенности процессуальных форм, в которых реализуется их деятельность, целесообразно разделить уголовное преследование на официальное, осуществляемое должностными лицами, и неофициальное, осуществляемое частными лицами. Официальная и неофициальная формы обвинения представляют два самостоятельных, независимых друг от друга и конкурирующих вида преследования преступлений. Это означает, что, с одной стороны, неофициальное обвинение может иметь место по всем категориям уголовных дел, а с другой, не может быть преступлений, преследование которых государство не могло бы начать и вести по собственной инициативе. Иными словами, должностной или неофициальный характер обвинительной деятельности не может быть заранее определен в законе, он выясняется в ходе производства по каждому конкретному делу. Попытки найти оптимальное соотношение между категориями преступлений, преследуемых в официальном порядке и деяниями, преследуемыми по инициативе частных лиц, и закрепить это соотношение в законе ориентируют на казуальное построение права, всегда свидетельствующее о низком уровне законодательной техники и порождающее неразрешимые проблемы в правоприменении. Так, уже сегодня государственные органы уголовного преследования при помощи манипуляций с квалификацией преступления придают делу желательную для них форму производства, нарушая при этом процессуальные права потерпевших. При изучении правоприменительной практики были выявлена интересная тенденция. Например, правоохранительные органы г. Уфы, для того, чтобы иметь формальное основание вести по делу официальное производство, в целях «улучшения» статистики раскрываемости преступлений, квалифицируют побои, оскорбления и умышленные причинения легкого вреда здоровью по совокупности с угрозой убийством (ст. 119 УК РФ). Суды же впоследствии по ст. 119 УК РФ оправдывают подсудимых. В г. Самаре и Самарской области деяния, не нарушавшие общественный порядок, без достаточных оснований квалифицируются как хулиганство, в дальнейшем суды изменяют квалификацию на преступления частного обвинения. Аналогичная практика применяется и в г. Саратове. Так, в одном только Заводском районном суде г. Саратова из 158 уголовных дел, поступивших в суд с квалификацией по ст. 213 УК РФ (хулиганство) и рассмотренных в 1997- 1999 году, по 108 делам (около 68%) квалификация, данная на предварительном следствии, была изменена в судебном заседании на составы преступлений, преследуемых в частном порядке. Нетрудно заметить, что правоохранительные органы, повышая указанным способом процент ракрываемости преступлений, лишали потерпевших права самостоятельно поддерживать обвинение, примириться с обвиняемым и т.д. С другой стороны, когда правоохранительным органам почему-либо невыгодно возбуждение производства по делу, они отказывают в этом, ссылаясь (не всегда обоснованно) на то, что в данном случае имеет место преступление, преследуемое в частном порядке, чем лишают потерпевшего поддержки в собирании доказательств. Пример такого необоснованного отказа в возбуждении производства можно увидеть в деле по обвинению Курсовой. Первоначально орган дознания отказал в возбуждении этого дела, сославшись на то, что в отношении потерпевшей было совершено преступление, преследуемое в частном порядке, хотя впоследствии действия обвиняемой были квалифицированы как хулиганство.

Таким образом, результаты теоретического анализа и изучения правоприменительной практики приводят к мысли, что вид обвинения не должен определяться в зависимости от квалификации преступного деяния. Отсюда следует, что сфера неофициальной обвинительной деятельности не может быть ограничена какой-либо категорией уголовных дел, соответственно, этот процессуальный институт должен обладать целостностью, то есть существовать на паритетных началах с официальным уголовным преследованием. Нельзя не отметить, что в нынешнем российском законодательстве и правоприменительной практике неофициального обвинения в точном смысле этого слова не существует. Есть лишь отдельные составляющие этого явления, изучение которых позволит воспроизвести недостающие элементы идеальной модели неофициального обвинения. Такими составляющими, по нашему мнению, являются:

производство по делам о клевете, оскорблении, умышленном причинении легких телесных повреждений, побоях (ч. 2 ст. 20 УПК РФ);

участие потерпевшего в производстве по делам публичного обвинения;

возможность обжалования потерпевшим в суд решений органов предварительного расследования о прекращении уголовного дела и об отказе в возбуждении уголовного дела (Постановление Конституционного Суда РФ от 13 ноября 1995 года № 13-П, сообщение Конституционного Суда РФ по жалобе Л. Дурновой на неконституционность ч.4 ст. 113 УПК РСФСР).

Признание целостности института неофициального обвинения требует внесения соответствующих изменений в законодательство. Представляется целесообразным изменить редакцию ст. 20 УПК РФ и изложить ее следующим образом.

«Статья 20. Виды уголовного преследования.

В соответствии с правовым положением лиц, осуществляющих преследование преступлений, и процессуальными особенностями ведения данной деятельности уголовное преследование может осуществляться в официальном (должностном) и неофициальном порядке.

Официальное уголовное преследование осуществляется прокурором, следователем, органом дознания и дознавателем в соответствии с возложенными на данных лиц должностными обязанностями.

Неофициальное уголовное преследование вправе осуществлять граждане и юридические лица, считающие, что преступлением им причинен вред, а также наделенные соответствующими полномочиями представители общественных организаций и органов СМИ (общественные обвинители) в порядке и на условиях, установленных настоящим Кодексом».

                                Таким образом, неофициальное обвинение представляет собой самостоятельный вид преследования преступлений, содержание которого составляет урегулированная уголовно-процессуальным правом публичная деятельность по преследованию и изобличению лиц, совершивших преступление, осуществляемая частными лицами, добровольно принявшими на себя права и обязанности обвинителей и вследствие этого обладающими процессуальной самостоятельностью, использующими указанные права на началах диспозитивности и несущими установленную для обвинителя ответственность.  

                                Из сказанного вытекают некоторые выводы.

Уголовный процесс в демократическом государстве строится на основе широкого участия общественности в осуществлении основных процессуальных функций (в том числе обвинения), что предполагает устранение монополии государственных органов на ведение уголовного преследования в российском судопроизводстве.

Поддержание обвинения в состязательном процессе имеет много общих черт с поддержанием иска в гражданском судопроизводстве, в частности, обязательное наличие обвинения для осуществления производства по делу, право обвинителя распоряжаться обвинением и ответственность за его обоснованность.

В зависимости от того, кто является субъектом обвинительной деятельности и в соответствии с какой процедурой она реализуется, обвинение (уголовное преследование) следует подразделять на официальное, осуществляемое государственными органами и должностными лицами, и неофициальное, осуществляемое частными лицами.

Неофициальное обвинение представляет собой самостоятельный вид преследования преступлений, осуществляемый усилиями частных лиц наряду или независимо от деятельности государственных органов.