5. О системе объектов гражданских прав

Современное научное исследование в любой предметной области опирается на системный подход к изучаемым явлениям, хотя само по себе понятие системы представляет самостоятельную и весьма сложную проблему. В науке известно много десятков определений систем, каждое из которых подчеркивает отдельные признаки и свойства систем, но количество дефиниций, к сожалению, пока не привело к новому качеству в познании. Поэтому тот, кто обращается к анализу систем, должен руководствоваться какими-либо отправными методологическими соображениями, которые оправдывали бы сделанный выбор. Но, каким бы он ни был, отправной точкой должно являться признание того, что система является не только плодом человеческого разума, но отражает существующие в действительности реалии, явления и процессы, то есть мышление лишь находит единство, существующее объективно. Воспринимать систему как «фотографию» действительных предметов, своеобразные «ментальные слепки» с них было бы серьезным заблуждением, поскольку каждое исследование и каждый ученый вычленяют в наблюдаемой действительности для системного изучения те или иные стороны бытия и рассматривают их в определенном аспекте.

В системных исследованиях широко распространено представление об исходном моменте становления систем как о первоначальном хаосе или неорганизованной среде, характеризуемой однородностью (гомогенностью), аморфностью, устойчивостью, нечувствительностью к внешним воздействиям, непредсказуемостью развития. Зарождение систем в таких неорганизованных средах начинается с внесения или возникновения в них элементов порядка и организации, а последующее развитие приводит к специализации отдельных элементов, появлению протосистемы, из которой уже вырастает система. «Библейский тезис о сотворении всего сущего составляет прекрасную методологическую основу системного анализа возникновения системы в широкой онтологической интерпретации. Суть концепции в чрезвычайно продуктивной идее первоначального хаоса с последующей его трансформацией»[1].

Правовые явления системны, и это их качество столь же реально, сколь объективно существование самого права. Системный анализ феноменов права давно уже стал неотъемлемым инструментом методологического оснащения правоведения, а укоренившиеся в юридической теории понятия правовой системы, системы права и системы законодательства воспроизводят познанное наукой объективно присущее праву качество системности. Если рассматривать право как одну из многих существующих естественных и искусственных (технологических и духовных) систем, то, видимо, нет серьезных оснований сомневаться в том, что и становление права как системы подчинялось общим закономерностям системогенеза и, следовательно, тому состоянию, которое может быть охарактеризовано как состояние системной организации права, должно было предшествовать появление из неорганизованной массы правовых феноменов некоего ядра из специализированных элементов – протосистемы права. Этот вывод имеет не только индуктивные, но и дедуктивные основания. Тем не менее, среди правоведов весьма распространено убеждение о том, что системные качества права изначально и имманентно присущи ему на любых этапах его становления, существования и развития. Так, например, Л. И. Спиридонов писал: «Если право – продукт естественно-исторического развития, то и объективно присущая ему системность - того же самого происхождения. Оно изначально структурировано, упорядоченно, и рассматривать его структуру (системность) в отрыве от него самого можно только условно, понимая, что речь идет лишь об искусственном препарировании для частных познавательных целей»[2]. Данное утверждение, на наш взгляд, не вполне отвечает действительности. Исходная структурированность права, равно как и исходная системность права, принимая во внимание данные истории, антропологии, иных социальных наук вряд ли вообще могли иметь место. Первоначально, в ходе чрезвычайно длительного антропосоциогенеза, в рамках примитивных сообществ право существует и действует лишь как множественные запреты (табу) и тотемы, обеспечивающие групповую саморегуляцию исключительно в целях самовыживания, целостности, обеспечения социально-экономического единства племени, рода. На этой стадии, предшествующей образованию государства, нормы социального поведения, как полагают некоторые исследователи, вырастают непосредственно из стадных инстинктов животных предков человека. Если они и регулировали, выражаясь современным языком, какие-либо общественные отношения, то отношения не столько между личностями, сколько между группами, причем важнейшим регулятором были отношения родства. Первобытные «мононормы» представляли собой уникальный сплав религиозных догматов, нравственных установок и обычаев. Они были неинституциональны, слитны, недискретны[3], и уже в силу этого несистемны по крайней мере в том смысле, какой вкладывают в понятие системы права современные исследователи. Если и можно с какой-то приблизительностью вести речь об изначальной системности мононорм, то системность эта будет особого свойства: она гораздо ближе к системности элементов, знаков естественной биологической природы, нежели к системности духовных образований. Тем не менее, даже в этих примитивных нормативных совокупностях исследователи выделяют несколько главных признаков норм родовой общины: первая группа – социальность, коллективность, общеобязательность; вторая группа – традиционность, стихийность; третья, учитывающая особенности первобытного мышления, - мифообоснованность, культовость, ритуальность и образность[4]. При этом, как отмечает А. И. Ковлер, «мононорматика примитивных обществ… должна восприниматься двояко: ведь эти табу и тотемическая символика могут истолковываться и как нечто мистическое, и как вполне утилитарные предписания, облеченные в табуистическую форму. Посредством этих мононорм достигались цели упорядочения жизни общин, ибо никакого внешнего принуждения, кроме своеобразно понимаемого «контроля» со стороны духов и божеств, община не знала»[5]. Уже в этой совокупности признаков намечается процесс изживания первобытного зоологического индивидуализма, создаются предпосылки для расщепления первоначально недискретных норм родовой общины на институциональные дискретные нормы права и преимущественно неинституциональные нормы морали и этикета. Тем не менее, пусть и с учетом возможного практического, утилитарного содержания первичных мононорм, рассматривать последние в качестве даже неорганизованной совокупности правовых феноменов нет возможности. До того момента, как в качестве специализированного регулятора социального поведения возникнет собственно право (пусть даже пока еще в виде хаотического, неупорядоченного массива правил), пройдет еще длительный процесс эволюционирования человеческого сообщества и построение производящей экономики[6]. Только в результате этого длительного исторического развития общественной и правовой материи внутри последней возникает то самое организующее ядро из нескольких центральных элементов, которые и могут пониматься как протосистема права. Что же это за элементы, почему именно они первоначально составляют содержательный центр развивающейся затем на их базе системы права, когда именно они появляются? К сожалению, этот аспект проблемы системогенеза права в теории освещен пока что недостаточно.

В литературе уже достаточно давно было подмечено, что правовые отношения между людьми несовершенны, но, тем не менее, они не теряют от этого качества правовых явлений. «Несовершенство проявления права распространяется лишь на отношение последнего к своему содержанию, которое есть нечто большее; оно в иных отношениях не исключает совершенства. В той степени, в какой несовершенная форма права адекватна несовершенным отношениям, на которые она и рассчитана, в той же самой степени она совершенна, подобно тому, как совершенен ребенок, не будучи человеком взрослым. Это совершенный ребенок… Любое право есть существующая действительная свобода, но в разной степени проявленная… Также и рабство есть проявление свободы, начало свободы, пусть даже несовершенной и греховной. Содержание рабства – это одновременно и начало свободы, - подчинение, зависимость, подготовка к свободе. Кто дерзнет утверждать, будто рабовладению чужды правовые моменты? Но они точно отсутствовали бы, не будь в основе рабовладения свободы и подчинения… »[7]. Это наблюдение очень точно характеризует право с той точки зрения, что при адекватности правовой формы регулируемым отношениям можно говорить лишь об относительной зрелости права, но никак не о его системности. С другой же стороны, нельзя не согласиться с тем, что правовые идеи свободы и подчинения действительно лежат в основе права и, по всей видимости, являются именно теми специализированными элементами, из которых и образуется протосистема права. Свобода и подчинение – это центральное идеологическое звено правовой системы, центральная юридическая антиномия. В этой связи нельзя не вспомнить мысль Канта о том, что антиномии суть противоречия, представляющие собой неизбежное и необходимое состояние разума. Одна из центральных идей Канта состоит в том, что свобода и природа, подчиненная необходимости, как раз и образуют такую антиномию. Кант отмечал: «Свобода (независимость от принуждающего произвола другого), поскольку она совместима со свободой каждого другого, сообразной со всеобщим законом, и есть это единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду»[8]. Это прирожденное право, естественное право личности как основа философско-правовых воззрений Канта, является одновременно отправным моментом в осмыслении действительной роли права в мире, революционизирующей идеей, положившей конец запретительному пониманию права, давшей мощный импульс общедозволительному правопониманию. Таким образом, зачатков не то что правовой системы, но даже и начального права мы не обнаружим в примитивных мононормах, устанавливавших исключительно запреты. Протосистема права возникает тогда, когда устанавливается определенный, исторически конкретный для каждого периода общественного развития баланс правовых регуляторов свободы и подчинения необходимости в качестве центральной правовой антиномии. В концентрированном же виде идея свободы реализуется в юридической категории субъективного права, которая не может существовать в отрыве от смежных парных категорий субъектов права и объектов права. Именно здесь, на наш взгляд, и следует искать начала права как системы.

Отечественное правоведение выработало признаки понятия системности права, к важнейшим из которых относятся:

1. Правовое системное целое представляет собой необходимое объединение частей, находящихся между собою в соединенном состоянии, имеющем объективный характер. Если этого нет, то целое имеет лишь суммативную природу или же его вообще реально не существует.

2. Части системного правового целого соединены между собой по определенным содержательным основаниям, которые характеризуют субстанциональные особенности их свойств и связей. Иначе объединение системных частей не будет иметь системной природы.

3. Системное правовое целое образует единство в результате структурной упорядоченности его частей, определяющей их функциональные зависимости и взаимодействие. Без этого не может быть действия системы и, следовательно, нет самой системы.

4. Объективное объединение и соединение по содержательным признакам определенных правовых частей в структурно упорядоченное целостное единство обусловливает наличие у системного правового целого свойства относительной самостоятельности, которое выражается в том, что, во-первых, ее качества не сводятся к качествам системообразующих частей; во-вторых, она обладает способностью существенно изменять составляющие ее части и создавать новые части в пределах своего единства; в-третьих, она может выступать в виде части или подсистемы другой, более объемной системы, равно как и в границах своего органического единства расчленяться на внутренние подсистемы (или системы иного уровня); в-четвертых, она необходимо связана с внешней средой, ощущая ее воздействие на своих «входах» и реагируя ответными реакциями через свои «выходы». Отсутствие относительной самостоятельности лишает правовую целостность системного характера.

5. Структурная упорядоченность придает системному правовому целому относительную устойчивость, лишь в пределах которой допустимы изменения свойств ее частей и их связей. Система разрушается, если эти изменения выходят за пределы минимальных или максимальных ее «порогов».

6. Относительная самостоятельность системного правового целого обусловливает относительную автономность ее функционирования, степень которой определяет уровень данной системы. Но отсутствие вообще какой бы то ни было автономности функционирования лишает целое характера системности[9].

Предложивший такое, наиболее точное, на наш взгляд, понимание признаков системности права Д. А. Керимов отметил сущностные различия между понятием системы и философскими понятиями целого, общего. Система – это понятие более емкое, богатое, универсальное по сравнению с понятиями целого, общего. Целостность, структурированность, функционирование являются имманентными свойствами системы: «во-первых, не всякое целое есть система, но любая система целостна. Нет системы без целого, которое и придает ей единство; во-вторых, аналогичным образом не всякая структура системна, но любая система не может не содержать в себе структуру. Нет системы без структуры, которая в снятом виде содержится в системе; в-третьих, то же относится и к функциям. Не всякое функционирование системно, но любая система не может быть нефункционирующей. Нет системы без функционирования, которое и обусловливает ее динамичное развитие»[10].

В литературе по теории права наиболее распространено представление о системе права прежде всего как о системе отраслей права, причем в качестве критериев отраслевого деления права обычно называются предмет и метод правового регулирования[11]. В последнее время это положение, считавшееся одной из аксиом общего учения о праве, было поставлено под сомнение С. С. Алексеевым, который считает, что даже сегодня, когда отечественная наука как будто бы распрощалась с догмами советского времени и по вопросам правовой системы как будто бы возвращается к идеям частного и публичного права, гиперболизированные представления о «предмете» дают о себе знать. Этот ученый полагает, что «отрасли права отличаются как раз тем, что для них характерно юридически своеобразное регулирование с точки зрения самой их природы и специфического юридического содержания»[12], и что использование философских данных и вытекающая отсюда характеристика системы права уже давно вывели на центральную категорию проработки проблем права как объективной реальности – правовой режим, концентрирующий юридические особенности того или иного участка правового регулирования. В структуре (системе) права сообразно этому предлагается различать три группы отраслей (профилирующие, или базовые, специальные и комплексные). Профилирующие (базовые) отрасли (их семь) – конституционное, административное, гражданское и уголовное право, и три процессуальные отрасли – гражданское процессуальное, административно-процессуальное и уголовно-процессуальное). В соответствии с базовыми отраслями формируются и функционируют на базе собственных «предметов» (видов общественных отношений) специальные отрасли – трудовое право, земельное право, семейное право, финансовое право, право социального обеспечения. Выделение базовых отраслей в качестве «ядра системы права», по мнению С. С. Алексеева, основано на том, что они исчерпывающе концентрируют групповые методы правового регулирования, главные (генеральные) юридические режимы – режимы качественное своеобразные, исходные по специфике правового регулирования и потому предопределяющие основные типовые особенности юридического инструментария. Они, эти базовые отрасли, отличаются юридической чистотой, яркой контрастностью, юридической несовместимостью по отношению друг к другу, что исключает возможность взаимного субсидиарного применения входящих в данные отрасли норм. Это отрасли юридически первичные, содержащие исходный правовой материал, который так или иначе потому используется при формировании правовых режимов других отраслей, и вследствие этого выступают в качестве заглавных подразделений целых групп отраслей права (например, гражданское право – является заглавной частью группы отраслей цивилистического профиля). В своей совокупности, как и положено ядру целостной системы, они имеют стройную, законченную архитектонику, четкие закономерные зависимости, иерархические связи[13].

В представленной точке зрения обращает на себя внимание хотя и несколько общая, но тем не менее достаточная для понимания характеристика правового режима как группового метода правового регулирования, то есть приемов и способов воздействия на общественные отношения, составляющие предмет правового регулирования ряда отраслей, относимых к группе одного профиля. Представляется, что такая характеристика правового режима не может рассматриваться ни как «простая» генерализация режима, свойственного той или иной профилирующей отрасли, ни как элементарное накопление, умножение типичных для данной сферы действительности средств юридического воздействия. Правовые режимы (применительно к отраслям регулятивного плана: административному и гражданскому праву) - это первичные по своему значению методы централизованного и диспозитивного регулирования, определяющие коренную специфику сфер публичного и частного права.

Дальнейшее подразделение системы права открывает нам не просто его внутреннюю структурированность и иерархичность организации, а нечто большее – внутреннюю его системность. В силу этого отрасли права, обозначенные в качестве базовых (по меньшей мере, отрасли материального права) сами выступают в качестве своеобразных центров публично-правовых и частно-правовых систем, включающих в себя, наряду с профилирующими, также и специальные отрасли. В свою очередь и отрасли выступают по отношению к входящим в них институтам в качестве систем, институты же обладают системообразующим свойством по отношению к входящим в них нормам права. Но и нормы права, как было отмечено ранее, не могут быть представлены в качестве суммативного образования и тем более механического объединения их составных частей. Элементы юридической нормы - это не простая совокупность, а своеобразное системное образование, имеющее собственное качество[14]. Современное понимание систем исходит из того, что любой системе присущ принцип изоморфизма, понимаемый как однозначное или частичное соответствие структуры одной системы структуре другой системы. В праве обычно случаев полного структурного соответствия систем не встречается, однако частичные соответствия систем (гомоморфизм) являются для права регулярными. Так, в качестве гомоморфных можно рассматривать систему общественных отношений до их урегулирования правом и после урегулирования (система правовых отношений), систему права и систему законодательства, соотношение между отраслью конституционного права и всеми остальными профилирующими и иными отраслями, соотношение между системами базовых и специальных правовых отраслей, соотношение всех подсистемных правовых образований с объединяющими их более крупными системами. С этой точки зрения правовой институт гомоморфен отрасли, поскольку представляет собой относительно обособленную в пределах отрасли группу (подсистему) норм, «специализированных» на регулировании соответственно однородных, типичных общественных отношений, входящих в предмет правового регулирования. Но, с другой стороны, может быть установлено и частичное соответствие между указанной группой общественных отношений и правовым институтом как подсистемой системы всех социальных отношений, подведомственных регулированию данной отраслью права, с одной стороны, подсистемой данной отрасли права, с другой. Конечно, частичные соответствия подсистем в областях непосредственной социальной действительности и права еще далеки от возможности непосредственного регулирования общественных отношений: в корреляциях таких подсистем содержится возможность не регулирования, а моделирования средствами права целесообразного и организованного сообразно общим правовым принципам и идеям взаимного поведения участников общественных отношений. Так, правовые институты (или даже подотрасли гражданского права) вещных прав, обязательственного права с точки зрения принципа изоморфизма есть не что иное как правовые модели реальных экономических отношений, воплощающих имущественные статические и динамические аспекты того или иного способа производства. То же самое можно утверждать и в отношении правовой нормы, особенно таких элементов последней, как гипотеза и диспозиция (конечно, изоморфизм отдельно взятой нормы содержательно ограничен ее конкретной адресностью). Возможность построения идеальной конструкции социального поведения начиная с уровня нормы, института и до подотраслей и целых отраслей при обязательной интеграции регулирующих воздействий в едином правовом целом непосредственно указывает на то, что на всех «этажах» структуры права проявляются и действуют общие для них закономерности. Все элементы правовой структуры (системы), не исключая правовой нормы, не просто внутренне структурированы, но – системны, вследствие чего в каждом из них (с разной, конечно силой, в разных формах и по-разному) проявляются общие правовые идеи, принципы и положения. Это важнейшее свойство правовых систем.

Рассматриваемая нами правовая категория объектов гражданских прав, с учетом приведенных выше соображений, может пониматься как юридический феномен, гомоморфный одновременно двум системам явлений. С одной стороны, объектная правовая система, будучи важным, но не единственным и даже не основным средством юридического регулирования, проявляет в себе ведущий общецивилизационный и одновременно общеправовой принцип уважения личности, ее неотъемлемых прав и свобод, которые в демократическом обществе являются фундаментом социального бытия в целом. Всеобщая декларация прав человека (1948 г.), Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах (1966 г.) провозглашают права каждого человека на жизнь, свободу, личную неприкосновенность, неприкосновенность личной, семейной, жизни, корреспонденции, право на имя, честь, репутацию, свободу передвижения и выбора места жительства, право на здоровую окружающую среду и другие неотделимые от личности блага. В действующем Гражданском кодексе России (гл.8) и в ином новейшем российском законодательстве эти блага, которые можно рассматривать как подсистему более общей системы объектов гражданских прав, не только впервые закреплены в таком многообразии в качестве объектов субъективных прав, но и целой системой мер защищены от посягательств. Специфическим юридическим средством закрепления духовной свободы, свободы творческой деятельности является установление в законодательстве объектов авторско-правовой и патентно-правовой охраны. Свой неоспоримый вклад в укрепление гуманистических правовых начал вносит и правовое регулирование объектов имущественных прав.

Свойственный данной системе набор инструментов, конечно, весьма своеобразен, он состоит, как было отмечено выше, преимущественно в применении дескриптивных (описывающих) и прескриптивных (предписывающих) правоположений, устанавливающих в совокупности правовой режим тех или иных объектов. В применении таких способов регулирования также обнаруживается лишь частичное соответствие метода регулирования системы объектов гражданских прав более крупному правовому целому – системе гражданского права, для которой характерно общедозволительное диспозитивное регулирование.

С другой стороны, эта категория представляет собой идеальную правовую модель, построение которой известным образом воспроизводит многообразие реально существующих материальных, духовных и социальных явлений, функционирующих в качестве объектов интересов участников общественных отношений (при урегулировании последних правом – в качестве «материальных» объектов правоотношений). Вся совокупность этих объектных реалий представляет собой предметный субстрат, экономическую и духовную основу существования каждого человека, социального образования и общества в целом. Но вместе с тем, эти внеюридические феномены являются объектами целеполагания: на них направлена воля, по их поводу проявляются притязания и возникают конфликты. Столкновения субъективных интересов имманентно присущи любым формам социального и политического бытия и взаимодействия (индивидуального, группового, классового, межгосударственного). В таких условиях неоценимо значение естественноправового учения об общем благе, bonum commune как правовой модели выявления, согласования, признания и защиты различных, во многом противоречащих друг другу интересов, притязаний, воль членов данного сообщества, возможного и допустимого с точки зрения единой и равной для всех правовой нормы. При таком понимании благо есть юридически квалифицированный интерес (притязание, воля и т.д.). Согласно концепции общего блага, в многообразии сталкивающихся между собой различных целей, интересов, притязаний, воль членов данного сообщества правовой путь к общему согласию состоит в нахождении, утверждении и действии соответствующей регулируемой ситуации всеобщей правовой нормы – конкретизации принципа естественноправовой справедливости[15]. Право предстает необходимой всеобщей формой свободы, личной свободы, каковая для школы естественного права образует основу теории собственности. Отмечая, что естественное право стало тем мощным средством, с помощью которого для решения правовых проблем было привлечено римское право, У. Маттеи подчеркивает в то же время, что один лишь факт воздействия на научно-правовую мысль еще не означает серьезного проникновения в глубокие слои правовой системы, которые в действительности определяют структуру субъективного права собственности[16]. «Физические объекты права собственности могут быть самыми разнообразными по своей природе. Земельный участок, книга, водоем, животное, компьютерная программа, человеческий эмбрион, телевещательная частота, портфельный счет, ценная бумага, кубометр чистого воздуха и т.д. – все они относятся к категории ограниченных ресурсов. С точки зрения общественных наук они могут рассматриваться в качестве объектов субъективного права собственности. Конечно, все эти столь отличные друг от друга объекты права собственности не подпадают и не должны подпадать под действие одного и того же режима правового регулирования»[17].

Различие природных, экономических, социальных свойств и качеств существующих предметов и явлений требует таким образом, чтобы право моделировало внутри себя самого участок внеюридической реальности, на котором складываются общественные отношения, подлежащие регулированию. Однако правовая модель соответствующего участка действительности весьма своеобразна, она не является «копией натуры», поскольку элементами для построения модели выступают только выработанные профессиональным юридическим мышлением специальные обобщения, отбирающие из эмпирического материала лишь те существенные признаки, которые необходимы и достаточны для квалификации того или иного реального блага в качестве объекта объективного права, то есть исключительно в прагматических правовых целях. Такое понимание объектной модели реальных участков общественных отношений конечно же весьма схематично, поскольку далеко не всегда право способно или по объективным причинам не всегда готово к тому, чтобы воссоздать свойственными ему средствами[18] в достаточной степени определенную, логически завершенную и непротиворечивую нормативную структуру объектной модели действительности. Во многих случаях строение таковой модели оказывается изначально деформировано соображениями не только правового, но и идеологического порядка, вследствие чего отдельные фрагменты объектной модели испытывают недостаточность, другие же – избыточность юридических признаков. Однако в исследованиях систем, в том числе и правовых, субъективный фактор никогда не может быть полностью элиминирован, это совершенно нормальное явление. Так, в современном российском гражданском законодательстве по сути один и тот же объектный феномен обозначается и как интеллектуальная собственность, и как исключительные права. В нормативном плане исключительные права конечно же более предпочтительны как понятие, раскрывающее содержание явления, однако также и введение в правовой понятийный инструментарий интеллектуальной собственности имеет свое объяснение в стремлении законодателя преодолеть официальную идеологическую установку авторского и изобретательского права советского периода, состоявшую в отрицании возможности существования такого рода прав. На данном участке объектной модели сложилась на сегодняшний день очевидная избыточность правовых характеристик, в других же ее зонах наблюдается явная недостаточность. Например, широкое использование в практической деятельности человека таких материальных агентов, как различных видов энергии (тепловой, электрической), электромагнитных и иных физических полей настоятельно требует обобщения их свойств путем абстракций отождествления с тем, чтобы такого рода объекты были включены в правовое регулирование общественных отношений сообразно своей не только физической, но и юридической природе. Применение к отношениям, предметом которых выступают различные виды энергетических ресурсов, норм о купле-продаже (гл. 30 ГК), представляет собой решение законодателя о распространении на таковые ресурсы порядка отчуждения вещей (товаров), тогда как понятно, что в связи с весьма отдаленным сходством между этими объектами однотипное правовое регулирование их оборота вряд ли может быть оптимальным. Более того, имеет место серьезное несовпадение режимных признаков даже среди объектов, отнесенных по закону к единой группе энергетических и иных ресурсов (нефть, газ, вода), подаваемых через присоединенную сеть (ст. ст. 539, 548 ГК). Известно, сколь большое внимание вопросам договоров снабжения такими ресурсами уделяли ведущие отечественные цивилисты[19], и, тем не менее проблемы в области договорного регулирования ресурсообеспечения не могут быть решены окончательно, пока и поскольку исчерпывающие не определены юридически релевантные сходства и различия соответствующих объектов.

В этом фрагменте объектной модели ощущается недостаточность правовых средств, которая, возможно, будет восполнена нескоро. Данное обстоятельство, тем не менее, не только не отрицает системного характера объектной модели, но и убедительно подтверждает, что объекты гражданских прав – это иерархически структурированная система правовых понятий, лишь частично соответствующая описываемым эмпирическим явлениям. Объекты гражданских прав есть структурно-упорядоченное системное целое, обладающее собственным качеством и относительной самостоятельностью (устойчивостью) по отношению к составляющим его частям. Эта система в ст. 128 ГК представлена видами объектов гражданских прав: к объектам гражданских прав относятся вещи, включая деньги и ценные бумаги, иное имущество, в том числе имущественные права; работы и услуги; информация; результаты интеллектуальной деятельности, в том числе исключительные права на них (интеллектуальная собственность); нематериальные блага. Системный характер этой правовой модели объектной действительности проявляется прежде всего в том, что она «накрывает» собою весь возможный спектр реалий, по поводу которых складываются отношения предмета гражданско-правового регулирования на данном этапе социально-экономического развития российского (да и любого другого) общества. Самостоятельное качество этой системы заключается, следовательно, в том, что она интегрирует в себе весь регулятивный потенциал отдельных видов объектов, создавая общую предпосылку существования и реализации субъективных прав. Ни один из видов объектов, взятых в отдельности, таким качеством не обладает. В известном смысле эта принципиально важная качественная определенность данной системы может быть охарактеризована как общая объектная предпосылка правоспособности граждан и юридических лиц (ст. ст. 18, 49 ГК). Эта система в пределах своего единства способна к «самопереформированию», то есть к перераспределению в случае необходимости содержательной и функциональной нагрузки среди своих частей. Так, в рассмотренном выше случае, когда нормативности правовых средств оказалось недостаточно для адекватной характеристики объектных реалий (энергетических и иных ресурсов), система компенсаторно подвела таковые объекты в их обороте под «вещи», использовав для этого критерий «товарности» (п. 1 ст. 454, п. 1 ст. 455 ГК). В своих собственных пределах система, будучи самоорганизующимся целым, может создавать новые элементы, устанавливая новые взаимосвязи и по-иному распределяя нагрузку между прежними и новыми частями. Например, виды ценных бумаг согласно ст. 143 ГК определены следующим образом: к ценным бумагам относятся: государственная облигация, облигация, вексель, чек, депозитный и сберегательный сертификаты, банковская сберегательная книжка на предъявителя, коносамент, акция, приватизационные ценные бумаги и другие документы, которые законами о ценных бумагах или в установленном ими порядке отнесены к числу ценных бумаг. В самой норме предусмотрено, что подсистема ценных бумаг обладает способностью к расширению, и эта возможность при необходимости активно используется. Потребности рыночного оборота вызвали к новой (в современной российской истории) жизни такие ценную бумаги, как закладную, складское свидетельство и др. Не следует однако полагать, что рецепция известных ранее в отечественном праве объектных инструментов приводит к воссозданию прежнего построения системы объектов гражданских прав[20] с прежним их содержанием и функциями. О каком-либо механическом копировании здесь не может быть и речи. Имеется в виду, конечно, не столько историческая подвижность понятий, сколько принадлежность их к диахронически разным типам объектных систем. Так, в современном российском гражданском праве к недвижимым вещам (недвижимому имуществу, недвижимости) отнесены земельные участки, участки недр, обособленные водные объекты и все, что прочно связано с землей, то есть объекты, перемещение которых без несоразмерного ущерба их назначению невозможно, в том числе леса, многолетние насаждения, здания, сооружения. К недвижимым вещам относятся также подлежащие государственной регистрации воздушные и морские суда, суда внутреннего плавания, космические объекты. Законом к недвижимым вещам может быть отнесено и иное имущество (ст. 130 ГК). В силу специального указания ст. 132 к недвижимостям отнесены и имущественные комплексы предприятий. Аналогичные (но не идентичные!) положения содержались также в дореволюционном российском гражданском праве. В соответствии с ч. 1 т. Х Свода Законов Российской Империи к недвижимому имуществу относились “земли и всякие угодья, дома, заводы, фабрики, лавки, всякие строения и пустые дворовые места, а также железные дороги”. Перечень этот, конечно, не был исчерпывающим. Основным критерием здесь, как и в современном законодательстве, являлась такая тесная связь с землей, что передвижение имущества делало невозможным его существование в неизменном качестве. Однако следует заметить, что дореволюционное законодательство включало в состав недвижимостей и железную дорогу со всеми ее принадлежностями, следовательно, и подвижной состав железных дорог, тогда как действующее российское гражданское право относит к недвижимостям лишь прямо указанные в ст. 130 ГК подлежащие государственной регистрации воздушные и морские суда, суда внутреннего плавания и космические объекты. Кроме того, следует иметь в виду, что прежде специальное законодательство различало пути общего пользования как объекты недвижимости и примыкавшие к ним рельсовые подъездные пути, недвижимостью не считавшиеся. Казалось бы, конструктивно это явления одного порядка и должны были бы иметь общее свойство недвижимости, однако законодатель исходил из того, что подъездные пути зачастую размещались на арендованных земельных участках, в связи с чем пользование ими могло иметь срочный характер, тогда как пути общего пользования устраивались на землях казенных «навсегда»[21]. Но такое основание деления, tertium comparationis, действующему законодательству России неведомо. Транспортный устав железных дорог Российской Федерации, хотя и уделяет железнодорожным подъездным путям достаточно много внимания (ст. ст. 53 – 67), тем не менее, отказывается от характеристики этого объекта (равно как и путей общего пользования) в качестве имущества движимого или недвижимого. Никаких указаний на этот счет не содержит и Закон «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним». Вследствие этого железнодорожный путь как таковой может рассматриваться как недвижимость не в силу неразрывной связи с землей (чего в действительности не наблюдается), а лишь вследствие того, что пути общего пользования и подъездные пути обычно входят в состав имущественных комплексов железнодорожных и иных предприятий (ст. 132 ГК). Нечеткость нормативной характеристики «железнодорожного пути» приводит к тому, что в судах возникают споры, которых могло бы и не быть при более внимательном подходе законодателя к юридическим признакам такого важного объекта гражданских прав.

Арбитражным судом Ростовской области рассматривалось дело по иску ЗАО «Эртан» к Учреждению юстиции по регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним по Ростовской области и ООО «Урал-Дон» о признании недействительной записи в Едином государственном реестре прав на недвижимое имущество от 13 декабря 2001 г. № 61-01\14-17\2001-275 о государственной регистрации права собственности ООО «Урал-Дон» на объект – железнодорожный подъездной путь, примыкающий стрелкой № 13 к нечетной горловине ст. Коноармейской, протяженностью 2585 м., общей площадью 4136 кв.м. При рассмотрении спора было установлено, что 29 июня 1998 г. между Фондом имущества Ростовской области (продавцом) и ООО «Урал-Дон» (покупателем) был заключен договор купли-продажи административно – арестованного (в связи с неуплатой налогов) имущества железнодорожного тупика, находящегося на балансе АООТ «Агрохимия». Пунктом 1.2. договора определено, что в состав объекта продажи входят железнодорожный тупик, административное здание, склад навесной, подстанция, водонапорная башня, площадка для выгрузки, резервуары. Указанный договор был зарегистрирован продавцом 21 августа 1998 г. Приложением № 3 от 8 октября 1998 г. к договору стороны изменили содержание пункта 1.2., дополнив его указанием на то, что в состав объекта продажи, т.е. железнодорожного тупика, включен и подъездной ж.д. путь АООТ «Агрохимия», примыкающий к приемоотправочному пути ст. Конармейская нечетной горловине стрелкой № 13. Истец доказывал, что в договоре купли-продажи предмет договора надлежащим образом не определен, в силу чего Учреждение юстиции не имело права регистрировать право собственности на данный участок пути за ООО «Урал-Дон». То есть, истец основывал свою аргументацию на нормах § 7 главы 30 ГК о продаже недвижимости, исходя из того, что в силу неопределенности предмета купли-продажи соответствующий договор следует считать незаключенным.

Ответчики же исходили из обратных соображений, доказывая, во-первых, что предмет в договоре все же был определен и, во-вторых, что спорное имущество находилось на балансе и в собственности АООТ «Агрохимия», будучи переданным ему в результате приватизации государственного предприятия «Кагальницкагропромхимия». Решением областного комитета по управлению имуществом 19 мая 1994 г. было принято решение № 2390\9 о создании АООТ «Агрохимия» на базе государственного предприятия «Кагальницкагропромхимия». В плане приватизации ГП «Кагальницкагропромхимия» указан железнодорожный тупик 1987 г. ввода в эксплуатацию, первоначальной стоимостью 590 тыс. руб. Эта стоимость соответствует «Акту о приемке в эксплуатацию рабочей комиссией законченного строительством объекта» от 30 ноября 1987 г. Этим документом подтверждается:

а) что Генеральным подрядчиком СМП-162 треста «Севкавтрансстрой» предъявлены к приемке внутриплощадочные ж.д. пути, подъездной путь и реконструкция ст. Злодейская, входящего в состав Прирельсового склада минеральных удобрений Кагальницкой райсельхозхимии ;

б) строительно-монтажные работы осуществлены в сроки: начало – июнь 1984 г., окончание – декабрь 1986 г;

в) предъявленный к приемке ж.д. путь имеет протяженность 3,437 км.;

г) что сметная стоимость строительно-монтажных работ составила 567,86 тыс. руб., оборудования, инструментов и инвентаря 3, 55 тыс. руб., стоимость товарной строительной продукции 559, 92 тыс. руб. Суд не соотнес указанную стоимость со стоимостью «ж\д тупика», указанного в плане приватизации – 590 тыс. рублей, откуда прямо следует, что в состав имущества, внесенного в уставный капитал Кагальницкой райсельхозхимии при ее приватизации, входил и железнодорожный путь всей проектной протяженности, за исключением 749 метров, который был закреплен за станцией Конармейской. Таким образом, на балансе Райсельхозхимии состояла остальная часть подъездного пути от стрелки № 13 до упора, общей длиной 2585 метров. Это подтвердила Сальская дистанция пути Ростовского отделения Северо-Кавказской железной дороги письмом от 16 июля 1998 г. в адрес Фонда имущества Ростовской области. В судебном заседании представитель Северо-Кавказской железной дороги также отрицал принадлежность ему всего спорного участка пути. Этим данным суд надлежащей оценки не дал и вынес решение о частичной недействительности регистрационной записи[22].

Таким образом, спор был разрешен (пусть и небезупречно) в понятийно-правовой системе недвижимого имущества, тогда как факт принадлежности спорного подъездного пути к недвижимости вовсе не является очевидным. Если допустить, что злополучный объект – отнюдь не недвижимое имущество, тогда избранный истцом способ защиты права (действительного или предполагаемого – в данном случае неважно) не может быть использован в принципе. Истцу пришлось бы доказывать недействительность договора купли-продажи и требовать реституции, которая сразу же перерастала бы в проблему надлежащего адресата возвращения предмета продажи. Однако проблема этим не исчерпывается. Гораздо существеннее то, что оспаривание в исковом производстве регистрационных действий государственного органа становится в ряде случаев своего рода альтернативой исковой форме защиты права собственности, чего быть не должно. В литературе верно отмечено: «Из-за отсутствия судебной практики по делам, касающимся государственной регистрации, ни заявители, ни суды не могут правильно определить предмет спора, что в дальнейшем влечет принятие судом решения с нарушением закона и служит основанием для обжалования его в вышестоящих судебных инстанциях. Основной ошибкой в определении предмета спора является рассмотрение в судебном заседании жалоб на действия регистрирующего органа, тогда как на самом деле имеет место спор о праве собственности»[23]. Следует лишь принять во внимание, что неправильное определение предмета спора далеко не всегда связано с отсутствием соответствующей практики и не столько с этим обстоятельством, сколько с тем, что для многих практических ситуаций отсутствуют необходимые теоретические основания

Приведенный пример далеко не единичен. Аналогичные вопросы возникают и в отношении иных так называемых «линейных объектов» (трубопроводов, линий электропередач и т.п.), «вертикально интегрированных объектов» (например, элементов инфраструктуры и инженерного обустройства подземных пространств горнодобывающих предприятий, шахт, рудников и пр.).

Как известно, части не всегда отражают свойства целого, система обладает самостоятельным качеством невыводного характера, то есть не обусловленного полностью качественными характеристиками составляющих ее элементов.

В этом плане определенный интерес представляет сопоставительное изучение регулирования системы объектов гражданских прав по российскому гражданскому законодательству после Октябрьской революции, знающему три кодификации: 1922 года, 1961/1964 года и 1991/1994 - 2001 годов [24].

Первая и третья кодификации гражданского законодательства России, при всем различии конкретно-исторических и экономических процессов и условий, имеют между собою много общего, что вытекает из определенной цикличности российской модернизации, которая представляет собой непрерывный процесс политического и экономического обновления страны в соответствии с зарубежными образцами (и не только классического западного типа), а также своими внутренними традициями и ментальностью. Эта модернизация характеризуется определенной цикличностью, в которой выделяют четыре фазы: реформы, переход к контрреформам, контрреформы, переход к реформам. В циклах российской модернизации 1921 - 1927 и 1991 - 1997 годы - фазы реформ, а в 1928 - 1930 и 1997/98 - 2000 - время перехода к контрреформам. Соответственно этим фазам в истории нашей страны можно выделить периоды новой экономической политики: традиционный НЭП-1 (1921 - 1927 гг.) и НЭП-2 (1991 - 1997 гг.) с соответствующими периодами контрреформ: 1928 - 1930 гг. и 1997/98 - 2000 гг. Обычно этап реформ отличается большим экономическим либерализмом, развитием децентрализации, ослаблением государственной власти, активным поиском новых форм правления, ломкой старых. Контрреформы ревизуют предшествующие реформы, укрепляют центральные органы власти, каждый раз как бы реанимируют имперский характер нашего российского государства и утверждают в регионах ведущую роль центра [25]. Как можно видеть, между периодами реформ, начало которым было положено соответственно в 1921 и в 1991 гг., заключен 70-летний период построения и функционирования огосударствленной экономики социалистического типа, который с учетом приведенной выше периодизации в целом может быть охарактеризован как период контрреформ [26]. Каждый из этих периодов, как уже отмечено, имеет "свою" кодификацию гражданского законодательства:

- Гражданский кодекс Р.С.Ф.С.Р. от 31 октября 1922 года (период НЭП-1);

- Гражданский кодекс РСФСР от 11 июня 1964 г. (период контрреформ);

- Основы гражданского законодательства Союза ССР и республик от 31 мая 1991 г., Гражданский кодекс РФ, часть первая от 30 ноября 1994 г., часть вторая от 26 января 1996 г., часть третья от 26 ноября 2001 г. (период НЭП-2).

Исходя из того, что периоды российской модернизации имеют свою внутреннюю логику и соотносимые типические черты, можно предположить, что первая и третья кодификации периодов реформ, при всем различии конкретно-исторического момента, особенностях экономического и социально-политического положения государства, специфике правовой политики и идеологии каждого периода, должны иметь целый ряд близких, параллельных или даже совпадающих элементов (институтов, норм), причем такие сближения или совпадения объективно необходимы в силу того, что соответствующее кодифицированное законодательство решает задачу регулирования и стимулирования развития однотипных общественных отношений имущественного характера с максимально возможным (в данной конкретной ситуации) использованием товарно-денежных механизмов. В этом плане Гражданский кодекс 1922 года оказывается органически гораздо более совместимым с действующим сегодня гражданским законодательством, нежели с хронологически более близким Гражданским кодексом 1964 г. Убедиться в этом не столь сложно.

Сопоставляя принципы регулирования объектов гражданских прав по новому Гражданскому кодексу с первым Гражданским кодексом РСФСР 1922 года, необходимо отметить, что оба эти закона содержат в своей структуре специальные разделы, посвященные объектам гражданских прав: в ГК 1922 г. это раздел III Общей части "Объекты прав (имущества)"; в ГК 1994 г. это подраздел 3 первого раздела Кодекса "Объекты гражданских прав". Однако этой структурной аналогией сходство данных законов не ограничивается.

Если исходить из сугубо формальных признаков (содержания раздела III), может сложиться мнение, что в законодательстве 1922 г. объекты прав рассматривались только как различные виды имуществ. Действительно, чисто внешне первый российский ГК уделял внимание объектам гражданских прав лишь в том объеме, какой был необходим для исключения отдельных видов объектов из частного оборота. Более того, ст. 20 ГК 1922 г. прямо указывала, что имущество, изъятое из гражданского оборота, может быть объектом гражданского права лишь в тех пределах, в каких это положительно указано законом. Следовательно, при отсутствии таких прямых указаний имущество не рассматривалось в качестве объекта прав. Наиболее последовательно эта идея проводилась в отношении земли, а также национализированных и муниципализированных предприятий. Земля объявлялась достоянием государства и не могла быть предметом частного оборота, владение землей допускалось только на правах пользования. Национализированные и муниципализированные предприятия, их оборудование, железные дороги и их подвижной состав, национализированные суда, а равно национализированные и муниципализированные строения являлись изъятыми из частного оборота и не могли быть отчуждаемы и закладываемы теми органами, в ведении которых они состояли, на это имущество не могло быть обращено взыскание для удовлетворения кредиторов. Помимо этого, из оборота были изъяты оружие (за исключением охотничьего), взрывчатые вещества, воинское снаряжение, летательные аппараты, телеграфное и радиотелеграфное имущество, аннулированные ценные бумаги, спиртные напитки свыше установленной законом крепости и сильнодействующие яды.

В то же время, ст. 22 ГК 1922 г. допускала ограниченный хозяйственный оборот национализированных и муниципализированных предприятий, строений и судов, которые могли быть предметом арендных отношений "в установленном законом порядке". Кроме того, примечанием к этой же статье ГК была предусмотрена возможность отчуждения "по особым правилам" негодных или устаревших частей вышеуказанного имущества.

Необходимо однако напомнить, что первый ГК в послереволюционной России был принят в начале периода "нэповских" реформ, и это обстоятельство не могло не сказаться на том, что за рамками прямых изъятий из гражданского оборота и относительно редких случаев ограничения оборотоспособности объектов прав (охотничье оружие и "огнеприпасы", золотая и серебряная монета, иностранная валюта), регулирование объектов гражданских прав осуществлялось вполне адекватно существовавшим (еще не вполне четким, неустоявшимся) политико-правовым воззрениям той поры. Сам процесс разработки и принятия ГК 1922 г. отражал драматическое противостояние классической частноправовой концепции гражданского права ленинской идее о "новом" гражданском праве, способном работать на социалистическое государство. Тот Гражданский кодекс, который в конечном итоге был принят 31 октября 1922 г., достаточно объективно отражал эту борьбу воззрений. В интересующей нас области объектов гражданских прав названная коллизия проявлялась прежде всего в допущении существования частной собственности как таковой (наряду с национализированной и муниципализированной государственной и кооперативной собственностью) и возможностью пребывания в частной собственности обширного круга объектов прав: предметом частной собственности могли быть: немуниципализированные строения, предприятия торговые, предприятия промышленные, имеющие наемных рабочих в количестве, не превышающем предусмотренного особыми законами; орудия и средства производства, деньги, ценные бумаги и прочие ценности, в том числе золотая и серебряная монета и иностранная валюта, предметы домашнего обихода, хозяйства и личного потребления, товары, продажа коих не воспрещается законом, и всякое имущество, не изъятое из частного оборота (ст. ст. 52, 54). Может быть, отмеченное противоборство и вынужденный компромисс частно-правовых конструкций с идеей предельной социализации гражданского права наиболее явственно выразились в относительно мирном урегулировании ситуации "частная собственность на государственной земле". Статьей 53 ГК 1922 г. земля, (наряду с недрами, лесами, водами, железными дорогами общего пользования, их подвижным составом и летательными аппаратами) была отнесена исключительно к собственности государства. Земельный кодекс Р.С.Ф.С.Р., принятый 30 октября 1922 г., подтвердив, что "все земли в пределах Р.С.Ф.С.Р., в чьем бы ведении они ни состояли, составляют собственность Рабоче - Крестьянского Государства" (ст. 2), тем не менее вполне корректно установил, что землепользователь на своем земельном наделе имеет право: а) вести хозяйственное использование земли способом, избранным им по своему усмотрению… и б) возводить, устраивать и использовать на земле строения и сооружения для хозяйственных и жилищных надобностей. Все сооружения, постройки, посевы и растения и вообще все, соединенное с участком земли, находящимся в пользовании землепользователя, принадлежит ему (ст. ст. 24, 25) [27].

Первый российский ГК под объектами прав понимал прежде всего вещи, хотя в тексте закона содержались упоминания и об иных благах имущественного характера: деньгах, ценных бумагах. В отдельных случаях, применительно к конкретным видам обязательств, в качестве объектов называются, например, услуги, вносимые в виде вклада по договору товарищества (ст. 277). Норм об отнесении к числу объектов гражданских прав каких-либо личных неимущественных благ ГК 1922 г. не содержал [28]. Равным образом не имел он указаний и относительно "исключительных прав" [29].

Если не считать единственного прямого указания в ст. 25 на соотношение главных вещей и принадлежностей, а также косвенных ссылок на потребляемые и заменимые вещи (ст. 279), Кодекс 1922 г. практически не классифицировал объекты прав по их естественным, экономическим либо юридическим признакам. На этом фоне обращает на себя внимание примечание к ст. 21: с отменой частной собственности на землю деление имуществ на движимые и недвижимые упразднено. Такое деление имуществ характерное для развитого гражданского права, ориентированного на классические частно-правовые модели, на самом деле в нашем законодательстве длительное время отсутствовало и было восстановлено лишь в начале второго периода реформ в Основах гражданского законодательства 1991 г.(п. 2 ст. 4). В этот период дихотомия движимых и недвижимых имуществ в определенной степени замещалась установлением дифференцированных правовых режимов средств производства и предметов потребления[30].

Гражданский кодекс РСФСР 1964 г. вслед за Основами гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик от 8 декабря 1961 г. вообще не содержал не только специального раздела, но даже и отдельных норм, которые прямо касались бы объектов гражданских прав. Если вопрос о таковых и поднимался, то лишь в контексте распределения (закрепления) определенных видов имуществ за соответствующими формами собственности и субъектами гражданского права. При этом решающее значение имело положение Основ гражданского законодательства 1961 г. о государственной собственности как основной форме социалистической собственности (ст. 21 Основ), общем достоянии всего советского народа и о государстве как едином собственнике всего государственного имущества. Данное положение, воспроизведенное в ст. 94 ГК РСФСР 1964 г., являлось ключевым для перечисления в ст. 95 Кодекса объектов права государственной собственности в виде неисчерпывающего перечня: земля, ее недра, воды и леса состоят в исключительной собственности государства и предоставляются только в пользование. Государству принадлежат основные средства производства в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве, средства транспорта и связи, банки, имущество организованных государством торговых, коммунальных и иных предприятий, основной городской жилищный фонд, а также другое имущество, необходимое для осуществления задач государства. При этом законодательство 1964 г. особо регулировало правовой режим объектов права государственной собственности, отнесенных к основным средствам производства. Прежде всего, здания, сооружения, оборудование и другое имущество, относящееся к основным средствам были выведены из общегражданского оборота установлением особого, определяемого законодательством Союза ССР и постановлениями Совета Министров РСФСР, порядка их передачи другим государственным организациям, а также колхозам, иным кооперативным и другим общественным организациям. Такое государственное имущество не подлежало отчуждению гражданам, кроме отдельных видов имущества, продажа которого гражданам допускалась законодательством Союза ССР и постановлениями Совета Министров РСФСР. Что касается правового режима иного имущества государственных организаций (сырья, топлива, материалов, полуфабрикатов, денежных и иных оборотных средств, а также готовой продукции), распоряжение ими также не может быть охарактеризовано как свободное: они могли участвовать в обороте "в соответствии с целевым назначением этих средств и согласно утвержденным планам" (ст.97 ГК РСФСР 1964 г.). Таким образом, в относительно свободном обращении длительное время могли участвовать лишь весьма ограниченные по составу и объему виды имуществ, принадлежавших колхозам, иным кооперативным организациям, их объединениям, профсоюзам, иным общественным организациям, а также гражданам.

Часто между государственной собственностью на средства производства и огосударствлением экономики ставят знак равенства, утверждая, что сама по себе публичная собственность при социализме есть источник социального угнетения и бесправия личности. Отмечая, что социалистическая собственность (т.е. базис всего социализма) – это лишь последовательное и всеохватывающее отрицание частной собственности на средства производства как «негативный принцип социализма», исключающий возможность правового равенства и права в целом, правовой защиты людей, правовых гарантий и т.д., В. С. Нерсесянц полагает, что в постсоциалистическом обществе отрицание необходимо преобразовать в утверждение с учетом итогов истории, на более высоком уровне: «С позиций права все граждане – наследники социалистической собственности в равной мере и с равным правом. И за каждым гражданином должно быть признано право на равную для всех граждан долю во всей десоциализируемой собственности. Социалистическая собственность тем самым будет преобразована в индивидуализированную гражданскую собственность, и каждый гражданин станет обладателем реального субъективного права на равный для всех минимум собственности. Помимо и сверх этого нового права каждый будет иметь право (в смысле буржуазного права) на любую другую собственность – без ограничительного максимума. Новый, постсоциалистический строй с такой гражданской (цивильной, цивилитарной) собственностью можно в отличие от капитализма и социализма назвать цивилизмом, цивилитарным строем (от латинского слова civis - гражданин)»[31]. До известной степени это действительно так, однако преодоление рудиментов социализма в экономике и социальной сфере предлагаемым способом вряд ли имеет перспективу. Не имея возможности (в рамках данной работы) подвергнуть предложение В. С. Нерсесянца всестороннему анализу, отметим лишь те аспекты, которые наиболее значимы в связи с избранной темой исследования. Проблема заключается, во-первых, в том, что современное правосознание как система руководящих политико-правовых идей и представлений не отказывается и, по всей видимости, в обозримом будущем не сможет отказаться от представления о государстве как о крупнейшем собственнике хотя бы в силу того, что государство есть самостоятельный экономический, хозяйствующий субъект. Примеров такого рода история современных посттоталитарных трансформаций отношений собственности не дает (если, конечно, не выстраивать каких-то некорректных аналогий со схоластическими процедурами ваучерной приватизации и иными не менее бездумными способами перераспределения собственности). Во-вторых же, предложение о введении гражданской собственности как идеальной доли каждого собственника в общей собственности всех граждан наталкивается на концептуальные препятствия собственно-правового характера. Понимаемая таким образом гражданская собственность в виде идеальной доли по природе своей не может быть изъята из общей собственности и не может быть предметом какой-либо сделки, она носит персонально определенный неотчуждаемый характер и принадлежит гражданину от рождения до смерти. То есть это не естественное право каждого человека, а социально-политическое по своему смыслу прижизненное, личное, субъективное, равное для каждого гражданина право на одинаковый для всех минимум собственности. Анализ такого «проектируемого» права показывает, что для него вряд ли удастся отыскать место в системе отношений и субъективных прав, регулируемых и охраняемых по нормам права гражданского (по крайней мере, в традиционном его понимании)[32]. И дело тут не столько в том, что предлагаемое право совмещает несовместные обычно признаки прав имущественных и личных, сколько в том, что рассматриваемая конструкция субъективного права оказывается по сути безобъектной. Доля в праве общей постсоциалистической собственности, конечно, не может рассматриваться в качестве объекта такого субъективного права по целому ряду причин. Прежде всего, доля эта периодически устанавливается в зависимости от общего числа всех граждан, выражает лишь арифметический размер права участия в общей собственности, и не более того. Колебания этой доли в зависимости от достаточно случайного параметра – численности населения – означают, что индивидуальная доля в общем праве то возрастает, то уменьшается независимо от воли лица. Но такое механическое изменение доли в праве противоречит фундаментальному положению о том, что лица приобретают и осуществляют свои гражданские права своей волей и в своем интересе. Это соображение важно и в том плане, что само возникновение такового права никак не обусловлено волей лица и по типу своего генезиса подобно неотделимым от личности неимущественным благам, поскольку возникает в момент рождения гражданина[33]. Но, в отличие от личных благ, которые не только неотделимы от личности, но и неделимы, такое субъективное право изначально конституируется как доля в праве, что характерно только для имущественных прав. Известные цивилистические конструкции общей долевой и общей совместной собственности не приспособлены для решения поставленной задачи. Основанием долевой собственности является договор, невозможный в данном случае (если не иметь, конечно, в виду нечто вроде общественного договора). Основанием совместной собственности обычно выступает закон, и в данном случае им мог бы стать конституционный акт, но – совместная собственность не предполагает определения долей, доля может возникнуть лишь при прекращении общей собственности, а этого в концепции В. С. Нерсесянца категорически происходить не должно. Таким образом, существующий на сегодняшний день проверенный общечеловеческой практикой набор правовых средств цивильного права не способен обеспечить юридическое решение проблемы цивилитарной гражданской собственности в изложенном ее понимании. Самый же принципиальный упрек обсуждаемому предложению состоит отнюдь не в том, что оно не вписывается в имеющуюся в правовом арсенале систему средств юридического регулирования. Основное, что вызывает здесь возражение – это попытка воссоздания на исторически ином этапе развития нашего права и государства взамен «общенародной социалистической» новой «общенародной гражданской» собственности, столь же бессубъектной, как и безобъектной. Гражданское право – это право самоопределяющихся субъектов, индивидов, вступающих по своей воле и в своем интересе в отношения друг с другом по поводу заранее определенных благ, конкретных объектов прав. Гражданское право органически не способно регулировать отношения с неопределенным множеством участвующих лиц по поводу одновременно всего конгломерата объектов гражданских прав, объединяемых по одному лишь признаку прошлой принадлежности к социалистической собственности.

Содержащиеся в действующем законодательстве нормы о публичной (государственной и муниципальной) собственности, несмотря на уже состоявшиеся глубокие изменения социально-экономических условий и политического строя, продолжают иметь важнейшее значение в жизни Российского государства и образуют обособленную и обширную группу норм. В ГК и в иных нормативных актах по этому вопросу имеется немало принципиальных положений о порядке использования государственного имущества. Многие нормы о государственной и муниципальной собственности, как полагает О. Н. Садиков, должны быть отнесены к числу предпринимательских, однако основной правовой механизм использования государственного и муниципального имущества в предпринимательских целях имеет значительные особенности: создание унитарных предприятий, наделенных правом хозяйственного ведения и оперативного управления (ст. 113 - 115 ГК). Кроме того, собственность государства и муниципалитетов может иметь форму учреждений и централизованных фондов со специальными задачами и предназначается для решения управленческих, социальных и иных некоммерческих задач, стоящих перед государством. Специальное и притом развитое гражданско - правовое регулирование здесь неизбежно и необходимо. К сожалению, стройная и четкая система правовых предписаний в этой области пока не сложилась.

Некоторые важные положения об объектах государственной собственности оказались вне ГК и предусматриваются иными законами: Земельным кодексом РФ, Водным кодексом РФ, Законом «О недрах», Лесным кодексом РФ и др. Сложившаяся картина не соответствует роли ГК как основополагающего закона гражданского права, ставит под сомнение отраслевую принадлежность норм о собственности в сфере водного, горного и лесного права и ведет к несогласованностям в содержании и редакции норм действующего законодательства и порядке их использования. По мнению О. Н. Садикова, ГК РСФСР 1964 г., который ныне принято критиковать, содержал общие положения (правда, весьма краткие), относящиеся ко всем объектам государственной собственности (ст. 95), что с точки зрения системы актов гражданского права надо считать правильным[34]. Видимо, это так и есть, однако логика систематизации законодательства и внутренняя логика системы права далеко не всегда совместимы. Исходя из статьи 8 Конституции России, в Российской Федерации признаются и защищаются равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности, что и означает конституционное закрепление ведущей правовой идеи о применении равного масштаба к разным лицам, идеи, которая в материи гражданского права находит свое выражение в наличии общих (т.е. универсальных) положений о праве собственности. В то же время равное признание и защита указанных форм собственности отнюдь не равнозначны установлению унифицированных правовых режимов для объектов гражданских прав, имеющих принадлежность к субъектам публичного и частного права. Такие общие, однотипные режимы мыслимы лишь в отношении объектов, группирующихся преимущественно или даже исключительно по их принадлежности вполне определенным (с типологической, конечно, точки зрения) субъектам. Таким образом, системность объектов гражданских прав предопределена не только их естественными или экономическими свойствами, но и систематикой носителей субъективных прав (субъектов).

Системность объектов гражданских прав по-разному проявляется не только в сравнительно-историческом, но и в сравнительно-правовом плане. Уго Маттеи справедливо отмечает, что существенные различия между правовыми системами наблюдаются не только в терминологии, но и в концептуальной структуре объектов права собственности. «Так, в Германии, в юридико-техническом плане, объектом права собственности могут быть только материальные предметы (ГГУ, Вещи, § 80). Во Франции и в Италии подход иной. В этих странах право собственности может распространяться также и на нематериальные предметы, вроде оригинальной идеи. Однако юриспруденция стран общего права, в меньшей степени склонная к изысканиям в области типологии, на концептуальном уровне не размежевала самое субъективное право собственности и его объект»[35].

Таким образом, под системой объектов гражданских прав следует понимать необходимое, целесообразное, структурно упорядоченное, относительно самостоятельное, гомоморфное системе гражданского права и объективной действительности объединение по содержательным основаниям частей (правовое целое), представляющих собой обобщения юридически значимых признаков, свойств и качеств предметов и явлений объективной и правовой действительности, выступающих в качестве объектов субъективных прав и материальных объектов правовых отношений.

Некоторые дополнительные аспекты системности объектов гражданских прав связаны с задачей их научной классификации. Мы полагаем, что в качестве рабочей гипотезы, имеющей, впрочем, достаточные подтверждения в законодательстве и на практике, может быть предложена следующая систематика объектов гражданских прав.

Все объекты гражданских прав могут быть распределены по трем исходным группам:

- имущественные блага (имущество);

- имущественно - неимущественные блага;

- связанные с личностью неимущественные блага.

В группу имущественных благ входят вещи, деньги, ценные бумаги, имущественные права.

Группа имущественно - неимущественных благ образуется из работ и услуг, объектов интеллектуальной собственности, в том числе исключительных прав на них, информации, служебной и коммерческой тайны. Эти объекты в части своих свойств могут приобретать товарную форму и участвовать в обороте, не утрачивая при этом некоторых признаков, присущих неимущественным благам. Для данных объектов в товарном их виде законодатель зарезервировал понятие «иное имущество».

Третья группа образована нетоварными благами, связанными с личностью их носителя. Часть таких благ является полностью необоротоспособной в силу прямого указания закона (жизнь и здоровье; достоинство личности; личная неприкосновенность; честь и доброе имя; деловая репутация; неприкосновенность частной жизни; личная и семейная тайна; право свободного передвижения, выбора места пребывания и жительства, право на имя; право авторства и т.п.). К таким неотчуждаемым благам тесно примыкают иные объекты, которые принято именовать средствами индивидуализации юридического лица (фирменное наименование) и продукции (наименования мест происхождения товара).

Разумеется, подобная классификация не может исключать, с одной стороны, наличия весьма сложных межгрупповых взаимосвязей и взаимодействий и поэтому является в достаточной степени условной. В ст. 128 ГК законодатель "размежевал" понятия имущества и исключительных прав, вследствие чего соответствующие объекты включены в разные классификационные группы. Но в то же время в иных контекстах закон прямо приравнивает исключительные права к имуществу. Так, в соответствии с п.2 ст. 70 Закона "Об ипотеке", если предметом ипотеки является предприятие и иное не предусмотрено договором, в состав заложенного имущества входят относящиеся к данному предприятию материальные и нематериальные активы, в том числе здания, сооружения, оборудование, инвентарь, сырье, готовая продукция, права требования, исключительные права.

С другой же стороны, существуют чрезвычайно тонкие и "деликатные" отношения между объектами даже в пределах одной и той же классификационной группы. Следует, например, отметить сложные корреляции между понятиями денег, валюты, валютных ценностей, ценных бумаг и вещей. В соответствии со ст. 140 ГК, деньги и валюта используются как понятия тождественные, пока и поскольку речь идет о рубле как законном платежном средстве, обязательным к приему по нарицательной стоимости на всей территории Российской Федерации при осуществлении платежей путем наличных и безналичных расчетов. Это положение подтверждается и ст. 27 Закона "О Центральном банке РФ", в силу которой официальной денежной единицей (валютой) Российской Федерации является рубль. При этом необходимо отметить, что приведенные определения отображают разные функциональные аспекты, связанные с понятием "рубль": если в ГК характеристика рубля раскрывается через его функцию законного платежного средства, то по Закону ""О Центральном банке РФ" рубль - это прежде всего официальная денежная единица (валюта) России. Таким образом, полное раскрытие содержания понятия "деньги" может быть достигнуто лишь с учетом положений как гражданского, так и финансового законодательства.