4.2. Юридическая привязка как признак объектов гражданских прав

Вторым общим для всех объектов права признаком следует, на наш взгляд, считать нормативно гарантированную возможность правового закрепления их за субъектами гражданского права: физическими и юридическими лицами, Российской Федерацией, субъектами Российской Федерации, муниципальными образованиями. Этот признак, который удобно именовать «юридической привязкой», в применении к таким объектам, как вещи, позволяет отграничить природные объекты в их естественном состоянии от объектов в правовом смысле и обеспечивает регулирование переходов объектов из натурального состояния предметов в правовое состояние (статус) объектов субъективных прав (и наоборот - при утрате этой привязки). В массовом порядке юридическая привязка проявляется в статике имущественных отношений, чаще всего через абсолютные конструкции права собственности, а также производные вещные права (например, сервитуты, право пожизненного наследуемого владения земельным участком). В то же время, даже применительно к вещам юридическая привязка не может быть сведена лишь к завершенным вещно-правовым моделям. Известен ряд промежуточных юридических состояний, при которых, в отсутствие обязательственного отношения, наблюдается более или менее длительное правовое связывание с объектом лица, не имеющего вещного права на данный объект. При этом речь идет, конечно же, не только и не столько о владении (которое может быть и незаконным), сколько о юридически релевантном, допускаемом законом и влекущим правовые последствия обладании вещью (или, точнее, правоожидании), которое чаще всего сопряжено с фактическим владением, но может быть и отделено от него. Таким образом, в рамках исследуемого вопроса мы рассматриваем случаи так называемого фактического владения лишь в аспекте возможного проявления иного, правового состояния. По этому поводу Ф. К. Савиньи писал: «Все определения владения, как бы они друг от друга ни отличались словесно и содержательно, имеют между собою нечто общее, от чего должно отправляться любое исследование данного вопроса. Под владением вещью все представляют себе состояние, при котором возможно не только самому физически влиять на вещь, но и препятствовать любому стороннему влиянию. Так, мореход владеет своим кораблем, однако не владеет водой, по которой он плывет, хотя и тем и другим он пользуется для своих целей. Это состояние, именуемое фактическим владением, лежащее в основе всеобщего понимания владения, не является предметом законодательства, а понятие о нем не есть понятие юридическое; однако тут же обнаруживается его отношение к юридическому понятию, отчего и оно само становится предметом законодательства. Поскольку именно собственность представляет собой правовую возможность по своему усмотрению влиять на вещь, устраняя любое иное лицо от пользования вещью, то в фактическом владении заключается проявление собственности, оно является фактическим состоянием, которое соответствует собственности как состоянию правовому»[1]. Возражая пониманию владения как состояния фактического порядка, Р. Иеринг развивал свою теорию владения на основе так называемой «экстенсивной согласованности» (extensive Congruenz) собственности и владения, указывая, что возможные границы собственности очерчивают также возможность владения; владение и собственность идут параллельно друг другу. Это означает, что а) владение не может быть шире собственности: где нет собственности, там нет и владения; б) где собственность, там и владение. В отличие от Савиньи, Иеринг рассматривал владение как действительность собственности (Thatsächlichkeit des Eigentums), понимая под таковой нормальное внешнее правовое состояние вещи, при котором она выполняет свое экономическое предназначение служить человеку[2]. Воззрения Савиньи и Иеринга в известном смысле являются полярными по отношению друг к другу и, тем не менее, реальная жизнь многократно демонстрирует нам, что любое понимание владения (то ли как состояния фактического, то ли как состояния правового) неизбежно сталкивается с признанием того обстоятельства, что предмет (объект) владения и права собственности в принципе один и тот же. А это означает единство объектной предпосылки как для полного и завершенного субъективного права, так и для владения в его фактическом виде.

В своем капитальном труде «Собственность в гражданском праве» К. И. Скловский резонно заметил, что проблема владения в нашем праве не может быть, конечно, сведена к возникшей достаточно случайно и постоянно критикуемой «триаде правомочий», хотя по необходимости понятие владения и увязывается обычно именно с ней, несмотря на то, что при этом во многом утрачивается история и суть понятия, но ведь закон и не дает для этого другого повода[3]. Однако проблема состоит не только в том, что наш закон прямо связывает владение именно с правом собственности, но и в том, что наша правовая терминология объективно содержит меньшее число лексических инструментов для характеристики различных сторон, свойств, черт этого сложнейшего правового явления. Латинский язык предоставлял для этого больше возможностей. Римское право в терминах tenere, detinere, naturaliter possidere, posessio, in possesione esse, affectum possidendi, rei facti и др. раскрывает (в той, конечно, степени, в какой мы в XXI веке способны понять не столько грамматический строй, сколько все семантическое богатство латыни, содержание рассматриваемых смысловых парадигм) широчайший спектр проявлений владения, которые мы можем воспроизводить лишь в описательных (и потому заведомо неточных) конструкциях. В целях настоящего исследования мы рассматриваем владение лишь в достаточно узком смысле – как фактического и одновременно юридически релевантного состояния, не сводимого к одному лишь праву собственности и иным вещным правам (по систематике действующего ГК России). Рассматривая проблемы владения, Виндшейд указывал на то, что владение вещью означает удержание ее под своим фактическим господством независимо от наличия либо отсутствия какого-либо права. Владение, в котором не участвует сознание владельца и его воля, правовых последствий не имеет и является безразличным для права фактом. Гораздо более важным для права Виндшейд считал владение, в котором проявляется воля на присвоение вещи, воля, направленная на практическое осуществление этого намерения. Такая ситуация характеризуется тремя признаками:

Во-первых, она до некоторой степени защищается правом. С одной стороны, в римском праве произвольные нарушения такого владения рассматривались как недопустимые, владелец мог требовать восстановления первоначального положения (в процессуальной форме интердикта). Возникшее по воле владельца и продолжающееся состояние фактического владения должно признаваться всеми до тех пор, пока владелец не будет в установленном порядке признан ненадлежащим со стороны соответствующих государственных органов. С другой стороны, владение, пусть даже фактическое, имеет значимость для владельца. Именно на этой основе в римском праве возникли кондикционные обязательства: тот, к кому владение перешло без законного основания, обязан вернуть владение первоначальному владельцу.

Во-вторых, такое владение при известных предпосылках (добросовестность, обоснованность) приводит к собственности; длительность владения превращает факт в право.

В-третьих, подобное владение в иных ситуациях порождает право собственности сразу же. В качестве примеров таких немедленных трансформаций факта в право Виндшейд называл бесхозяйные вещи, а также вещи, от которых собственник отказался [4].

Нас интересует, как было отмечено выше, в первую очередь юридически релевантное владение, имеющее то или иное правовое основание либо приводящее к определенному правовому состоянию. Во всех случаях когда такое владение не опирается на право собственности или иное производное вещное право, оно всегда первоначально включает в себя два момента: фактический и волевой: собственно держание как совершение непосредственных действий по завладению вещью (фактический момент) и намерение приобрести право (волевой момент). Последний момент может и не быть связан с осознанием возможности будущего правообладания, но соответствующее намерение всегда присутствует у фактического держателя, пусть даже в форме неосознанного предположения (интенции). Весьма удачная характеристика отличия такого переходного состояния от регулярного права принадлежит перу К. Кергера. Он писал по этому поводу: «Любое право должно давать своему носителю определенно квалифицированную власть в отношении предмета, на который направлена его воля; отношение между субъектом и объектом должно быть властеотношением. Из этого вытекает, что так называемые условные и так называемые возможные права[5] в действительности правами не являются. И то, и другое ставит лицо в особенное правовое положение, при котором по наступлении известных, заранее непредустановленных обстоятельств у него может возникнуть право. Таким образом, они выстраивают между субъектом и объектом весьма своеобразное отношение, но сами по себе, до поры, они не дают субъекту властвовать над объектом. Такое особое правовое положение можно назвать ожиданием права»[6].

Пример такого интересующего нас совмещенного «владения – правоожидания» дает нам добросовестное, открытое и непрерывное владение имуществом как правовое основание приобретения права собственности на это имущество по приобретательной давности (ст. 234 ГК)[7]. Аналогично выглядит и хранение находки на основании п.3 ст. 227 ГК лицом, нашедшим вещь. Однако уже в подобной ситуации владение может быть отделено от правоожидания, если нашедший реализует иную правовую возможность, а именно: сдаст вещь на хранение в милицию, орган местного самоуправления или указанному ими лицу. В данном случае нашедший лишается непосредственного владения, не утрачивая правоожидания, т.е. возможности правообладания в будущем. Таковая возможность реализуется, однако, при условии, что в течение шести месяцев с момента заявления о находке в милицию или в орган местного самоуправления лицо, управомоченное получить найденную вещь, не будет установлено или само не заявит о своем праве на вещь. Если данное условие будет выполнено, возможность правообладания реализуется в приобретении нашедшим вещь лицом права собственности на нее (п.1 ст. 228 ГК). В принципе аналогично решается вопрос о возможном правообладании в отношении бесхозяйных вещей (ст. 225 ГК), движимых вещей, от которых собственник отказался (ст. 226 ГК), безнадзорных животных (ст. 231 ГК). Во всех подобных случаях закон, стремясь обеспечить в будущем нормальный режим закрепления имущества за заинтересованным в нем субъектом, признает за таковым (субъектом) переходный правовой статус «возможного правообладателя», статус, который чаще всего при наличии установленных условий трансформируется в «регулярное» право собственности в отношении соответствующей вещи[8]. Однако и без возникновения такого последующего права предшествующая юридическая связанность субъекта с объектом создает непосредственные правовые эффекты. Как отмечал Э. И. Беккер, эти последствия таковы, как если бы в период бессубъектного существования объекта субъект объявился бы вновь. Связанной вещью, собственник которой отсутствует, не может завладеть третье лицо, а в случае неправомерного завладения предоставляется защита в форме иска о реституции и возмещении убытков. Должник в отсутствие кредитора не перестает быть обязанным. В случае конкурса, открытого в отношении связанного объекта, требование к должнику, основанное на праве из объекта, рассматривается, как если бы оно принадлежало самому субъекту. Из под защиты права не выбывают и нетелесные объекты, и т.д.[9] В качестве примеров подобных бессубъектных состояний Беккер указывает на hereditas iacens («лежачее наследство»); имущество захваченного в плен римского гражданина; имущество безвестно отсутствующего лица до объявления его умершим (особенно когда к моменту признания его безвестно отсутствующим лицо действительно умерло); имущество, предоставленное для благотворительных и иных аналогичных целей (не включая сюда имущество корпораций, акционерных обществ и иных складочных капиталов); res extra commercium, не находящиеся в чьей либо собственности; публичные пожертвования в пользу нуждающихся лиц вещей, которые еще не переданы их адресатам и не находятся, следовательно, ни в собственности жертвователей, ни в собственности малоимущих, ни тем более в собственности лиц, которые приняли на себя обязанность эти вещи распределять. Большинство отмеченных ситуаций значимы и для нашего времени. И все же юридическая привязка имеет, на наш взгляд, большее теоретическое и практическое значение в связи с последующим приобретением субъективного права.

Без таковой привязки весьма затруднительно объяснить в современном праве целый ряд промежуточных достаточно сложных правовых состояний, предшествующих правоприобретению (например, фактическое владение переданной по передаточному акту недвижимостью до государственной регистрации перехода права собственности на нее; состояние временной правовой охраны изобретения). Только статусом «возможного правообладания» может быть обеспечено, например, материально-правовое основание иска приобретателя бездокументарных акций к реестродержателю по требованию о внесении в реестр соответствующей записи и т.п.

Известны и такие весьма редкие ситуации, когда юридическая привязка направлена не на будущее правообладание, а на удовлетворение принадлежащего субъекту обязательственно-правового требования к должнику. Таково, например, удержание (ст. 359 ГК), которое как один из способов обеспечения исполнения обязательств позволяет кредитору, у которого находится вещь, подлежащая передаче должнику либо лицу, указанному должником, в случае неисполнения последним в срок обязательства по оплате этой вещи или возмещению кредитору связанных с нею издержек и других убытков удерживать ее до тех пор, пока соответствующее обязательство не будет исполнено. Учитывая, что удержание может иметь место неограниченно долго (до исполнения должником обязательства), правовая привязка вещи к кредитору обеспечивает последнему режим законного владения вещью и возможность получить удовлетворение из стоимости вещи, как при залоге. (Мы не останавливаемся в данном случае на справедливо отмеченной Э. П. Гавриловым некоторой алогичности применения удержания в подрядных отношениях согласно ст. 712 ГК).[10] Во всех перечисленных случаях правовая привязка является либо вещным правом, либо гарантированной законом возможностью правообладания, т.е. возможностью при определенных условиях приобрести вещное право на имущество (вещи) или же получить удовлетворение по обязательственно-правовому требованию. Юридическая привязка охватывает, на наш взгляд, и такие ситуации, когда владение и пользование имеют под собой не гражданско-правовое основание, но управленческий, распорядительный, административный акт. Таковы, например, все случаи природопользования на основании лицензий, выдаваемых уполномоченными органами.

Однако, такое понимание юридической привязки, справедливое в отношении вещей, не может являться адекватным природе ряда иных объектов гражданских прав, прежде всего имущественных прав. Возражая попыткам провозгласить объектом права собственности «имущество» вообще, В. А. Дозорцев справедливо отметил, что «следует достаточно четко различать имущество как родовую категорию и объекты права собственности как одну из ее разновидностей… Провозглашение объектом права собственности обязательственных прав и обязанностей или даже распространение на них в какой-то части правового режима объекта права собственности безусловно ошибочно и способно вызвать лишь недоразумения на практике. Понятие «имущества» включает в себя все виды материальных ценностей, как вещные, так и обязательственные права, оно представляет собой очень широкую категорию. А право собственности составляет только часть вещных прав, оно неизмеримо уже всех имущественных прав, хотя и составляет их ядро».[11] Действительно, как будет показано ниже, имущественные права возникают в результате «отрыва» субъективного права от вещи, когда право переориентируется с потребительной стоимости вещи на стоимостные критерии имущественного требования (или обязанности) либо иных невещественных благ, таких, например, как информация, исключительные права, ноу-хау и т.п.

В целях упрощения ситуации юридическую привязку можно было бы считать терминологическим эквивалентом «субъективного права», соотнесенного с тем либо иным имущественным благом, если бы не два обстоятельства. Первое, отмеченное выше, названное нами «возможным правообладанием» или «правоожиданием», характеризует переходное состояние промежуточной правовой связанности субъекта с объектом, состояние, которое может завершиться возникновением регулярного субъективного права. Поскольку данное состояние не обязательно перерастает в субъективное право, его будет логичным рассматривать в качестве особой правовой возможности, охватываемой понятием содержания правоспособности гражданина или юридического лица (ст. ст. 17, 49 ГК). Второе же отличие юридической привязки от субъективного права заключается в том, что если субъективное право представляет собой реализацию правоспособности субъекта, то юридическая привязка есть проявление «правопригодности» конкретного блага, т.е. наличия у такового реально присущих ему признаков и свойств, необходимых для функционирования того или иного блага в качестве объекта гражданских прав. Другими словами, то или иное материальное или нематериальное благо должно характеризоваться как правообъектное, то есть признаваемое объектом права по закону. При этом правообъектность тех или иных благ устанавливается различным образом: одни из них являются объектами гражданских прав в силу прямого указания закона, другим же для приобретения объектных характеристик требуется специальная квалификация в качестве объекта. Так, по указанию ст. 150 ГК, объектами гражданских прав априори являются нематериальные блага, указанные в самом законе, а также иные личные неимущественные права и другие нематериальные блага, принадлежащие гражданину от рождения или в силу закона, неотчуждаемые и непередаваемые иным способом. Аналогичным образом закон подходит и к некоторым видам интеллектуальной собственности, признавая, например, статус объекта авторского права за любыми произведениями науки, литературы и искусства, являющимися результатом творческой деятельности, независимо от назначения и достоинства произведения, а также способа его выражения (ст.6 Закона «Об авторском праве и смежных правах»). Это означает, что закон обеспечивает автоматическое правовое связывание произведения с личностью его творца практически вслед за приданием произведению какой-либо объективной формы, то есть правосубъектные и правообъектные предпосылки абсолютного авторского правоотношения реализуются одновременно. Однако подобного автоматизма не наблюдается уже в смежной области промышленной собственности, где правообъектность результата интеллектуальной деятельности лишь презюмируется. Так, согласно п.1 ст. 4 Патентного закона РФ, изобретению предоставляется правовая охрана, если оно является новым, имеет изобретательский уровень и промышленно применимо. Установление соответствия того или иного решения приведенным критериям является задачей государственной научно-технической экспертизы изобретений, а признание заявленного решения изобретением осуществляется юрисдикционным актом квалификации со стороны Патентного ведомства РФ, состоящим в выдаче патента. До такого акта квалификации и без него заявленное решение не является правообъектным, охраняемого законом права авторства не него также не возникает.[12] Тем не менее, заявленному изобретению с даты публикации сведений о заявке до даты публикации сведений о выдаче патента предоставляется временная правовая охрана в объеме опубликованной формулы, причем временная охрана считается не наступившей, если принято решение об отказе в выдаче патента, возможности обжалования которого исчерпаны (ст. 22 Патентного закона РФ). Такая охрана устанавливается в виде ограниченной по времени юридической привязки лишь постольку, поскольку в случае выдачи патента возникают "регулярные" права изобретателя и патентообладателя, для осуществления которых могут иметь значения действия третьих лиц, имевшие место в период этой временной охраны.

Определенными правообъектными признаками должна обладать также служебная и коммерческая тайна, являющаяся объектом права согласно ст. 139 ГК. От информации, составляющей тайну, требуется ее действительная или потенциальная коммерческая ценность в силу неизвестности третьим лицам, отсутствие к ней свободного доступа на законном основании и принятие мер к охране ее конфиденциальности со стороны обладателя информации. Именно «привязка» информации к личности ее обладателя и устранение от этой информации всех третьих лиц образуют правовое ядро данного объекта. Как несложно увидеть, правовой режим служебной и коммерческой тайны вообще не может быть описан в терминах традиционной дихотомии вещных и обязательственных прав. Закон в данном случае лишь обеспечивает привязку объекта (тайны) к конкретному ее обладателю, и эта привязка и есть само субъективное право.

Необходимость введения данного признака для характеристики объектов объясняется, на наш взгляд, тем соображением, что именно юридическая привязка объектов обеспечивает правовое «связывание» последних с носителями субъективных прав, создает ту самую «несвободность» предметов внешнего мира, которая и выступает предпосылкой господства лиц, признаваемых субъектами права, над предметами внешнего мира.

Необходимым признаком объектов гражданских прав следует считать и их системный характер. Под системностью этого понятия мы понимаем, во-первых, интегрированность правовой идеи об объектах прав в систему основных категорий права и, во-вторых, системное построение самой категории объектов.

Первый аспект системности объектов прав, в том числе и объектов гражданских прав, был, хотя и достаточно сжато, охарактеризован в предшествующих разделах настоящей главы. Второй же аспект, имеющий самостоятельное и весьма важное, на наш взгляд, значение, будет рассмотрен ниже.

Таким образом, объекты гражданских прав есть правовая идея самого высокого уровня обобщения, входящая в систему основных категорий частного права, отображающая систему признаваемых или допускаемых в данной правовой общности имущественных и неимущественных благ (ценностей), характеризуемых признаками дискретности, юридической привязки и системности, по поводу которых складываются общественные отношения как предмет гражданского права, а также устанавливаются правовые связи в ходе урегулирования данных отношений. С учетом способности данных благ удовлетворять те или иные потребности людей, а также социально-экономические и политические интересы общества в целом, законодатель и устанавливает определенный правовой режим таких благ нормами объективного права. Если же они задействованы уже в конкретных правоотношениях, речь может идти теперь об объектах конкретных (субъективных) прав. Учитывая диспозитивную направленность гражданско-правового регулирования, режим объектов конкретных прав обогащается волеизъявлениями участников правоотношения. Однако нельзя полагать, что объекты гражданского права имеют некий правовой режим, статус сами по себе. Этот режим в сущности адресован законодателем не благам как таковым, а субъектам права, действия которых и формируют отношения по поводу таких благ. Какое поведение, какие действия предписывает закон субъектам, во многом зависит от природных и социальных особенностей указанных благ. Именно по этому пути пошел законодатель, определив в Подразделе 3 ГК РФ примерный перечень объектов именно гражданских прав. Уяснение природы объектов гражданских прав плодотворно влияет не только на нормотворческую деятельность, но и на формирование новой практики экономических взаимоотношений, в том числе и на правоприменительную деятельность.