3. К понятию объектов гражданских прав

Проблемы объектов гражданских прав занимают одно из центральных мест в теории и практике гражданско-правового регулирования имущественных и неимущественных отношений современного российского общества. Гражданское законодательство так или иначе имеет дело с материальными и нематериальными благами, их статикой и динамикой. Без этих благ данная отрасль законодательства теряет всякий конструктивный смысл. Являясь базисом, на котором произрастают фактические и регулирующие их правовые отношения, имущественные и неимущественные блага имеют свои существенные особенности, которые не может не учитывать законодатель. Эти статутные особенности влияют в дальнейшем на весь механизм правового регулирования, в котором задействованы те или иные конкретные блага. Что же следует понимать под объектами гражданских прав?

Прежде всего необходимо отметить, что в стремлении понять сущность «объектов гражданских прав» отраслевая юридическая наука сталкивается в основном с теми же проблемами, которые стоят и перед общей теорией права, причем данные этой последней науки свободно экстраполируются на науку гражданского права и, в известной степени, наоборот. Более того, как утверждал Г. Ф. Шершеневич, учение о юридическом отношении всецело разрабатывалось цивилистами, вследствие чего частноправовое отношение принимается за юридическое отношение вообще, хотя это обобщение не соответствует действительности.

При анализе понятия «объект» на философском уровне оно предстает как часть материального и духовного мира, на которую направлена познавательная и преобразующая деятельность субъекта[1]. В данной трактовке объектом становится часть мира, которая используется субъектом в познавательном и практически-прикладном плане. Но для права в процессе его реализации важна практически-прикладная сторона деятельности субъекта; познавательная его активность важна здесь лишь в той мере, в какой она позволяет понять положение объекта в механизме правового регулирования.

Нередко под объектом понимают те общественные отношения, которые подвергаются регулирующему воздействию норм гражданского права. Или, как еще говорят, - это объект права в объективном смысле [2]. Действительно, нормы права воздействуют на регулируемые отношения, и это воздействие имеет практический характер. Однако в теории права такие отношения, как отмечено выше, обычно рассматриваются не в качестве объекта права, а в качестве предмета правового регулирования.

Наибольшие сложности состоят в понимании того, как в действительности соотносятся понятия «объекты гражданских прав» и «объекты гражданских правоотношений». Весьма распространено суждение о том, что теоретические положения об объектах гражданских правоотношений относятся и к объектам гражданских прав. При таком понимании объект гражданского права и объект гражданского правоотношения - это практически одно и то же. Пожалуй, наиболее последовательно данную точку зрения в настоящее время отстаивает Е.А. Суханов. По мнению этого ученого, объектом правового регулирования может быть только поведение людей (их деятельность), а не сами по себе явления окружающей действительности, например, вещи или результаты творческой деятельности. Поэтому считается, что именно оно (поведение) и составляет объект гражданских правоотношений, тогда как вещи и иные материальные и нематериальные блага, в свою очередь, составляют объект (или предмет) соответствующего поведения участников (субъектов) правоотношений. На этом основываются традиционные попытки разграничения понятий «объект гражданского правоотношения» и «объект гражданских прав» (под которым понимаются материальные или нематериальные блага). Однако, как полагает Е. А. Суханов, такие блага становятся объектами не только прав, но и обязанностей, которые в совокупности как раз и составляют содержание правоотношений. Таким образом, категория объекта гражданских прав совпадает с понятием объекта гражданских правоотношений (либо понятие объекта гражданских прав следует признать условным и весьма неточным). В действительности поведение участников правоотношений невозможно рассматривать изолированно от тех объектов, по поводу которых оно осуществляется, ибо такое поведение никогда не является беспредметным и бесцельным. Смысл категории объектов гражданских правоотношений (объектов гражданских прав) заключается в установлении для них определенного гражданско-правового режима, т.е. возможности или невозможности совершения с ними определенных действий (сделок), влекущих известный юридический (гражданско-правовой) результат. Ясно, что такой режим устанавливается не для различных благ, а для людей, совершающих по поводу этих благ различные юридически значимые действия. В силу этого Е.А. Суханов полагает возможным признать объектом гражданских правоотношений (или объектом гражданских прав) правовой режим разнообразных благ, а не сами эти блага. Ведь именно этим, а не своими физическими свойствами, отличаются друг от друга различные объекты гражданского оборота, и именно эта их сторона имеет значение для гражданского права[3].

По поводу представленной позиции следует отметить прежде всего, что в нормах действующего гражданского законодательства России термин «объекты гражданских прав» употребляется только в грамматическом множественном числе, и эта лексическая особенность закона представляется отнюдь не простой случайностью. Законодатель избегает единственного числа, поскольку соответствующее понятие призвано отображать весь спектр внеюридических реалий, по поводу которых в ст. 128 ГК образованы абстракции отождествления: имущество, вещи, деньги, ценные бумаги, имущественные права и т.д. Только эти обобщения в их лексическом выражении могут иметь единственное число, за исключением pluraliatantum, т.е. терминов, имеющих в современном языке лишь множественное число (деньги). Это небольшое филологическое наблюдение имеет, на наш взгляд, определенное значение в целях толкования того смысла, который законодатель вкладывает в соответствующее словоупотребление. «Объекты гражданских прав» оттого лишены единственного числа, что они подразумеваются законодателем как некий правовой континуум, представленный теоретической идеей о системе имущественных и социальных благ, составляющих экономическую и духовную основу существования человека и общества. Эта абстракция-идея, однако, содержит в себе обобщение сущностных черт не наличных внеюридических реалий (благ), а отображающих их изолирующих абстракций и абстракций отождествления. Конечно, все познавательные абстракции, относящиеся к соответствующим благам, содержат определенную степень обобщения их сущностных свойств и качеств, но уровень общности явлений в них воспроизводится по-разному. На каждом уровне обобщения выявляются основные черты, свойства, качества отдельных явлений, которые характеризуют их общую сущность. В этом плане и абстракция «объектов гражданских прав», конечно, воспроизводит единство многообразных правовых феноменов (видов объектов) и, в «снятом» виде, общность реально существующих материальных и духовных благ. Но то общее, что заключено в идее «объектов гражданских прав», воплощает только закономерные свойства, связи и отношения правовых явлений, представляющих отдельные виды объектов. С этой точки зрения, категория «объектов гражданских прав» характеризуется как всеобщее, т.е. высший, универсальный уровень сходства или общности свойств, связей и отношений отдельных видов объектов гражданских прав. Как отмечает Д. А. Керимов, «общее в праве отличается от отдельных проявлений права тем, что вбирает в себя только существенное содержание отдельных правовых явлений. Если правовое содержание в отдельном его проявлении непосредственно сливается со своей формой существования, то в правовом общем она отделяется от формы своего конкретного существования, обретает новую форму, объединяя и организуя уже синтезированное содержание отдельных правовых проявлений. И в этом качестве общее доминирует, господствует, властвует над отдельным правовым явлением»[4]. В российском гражданском законодательстве нет ни одной нормы, которая могла бы вызвать к жизни то или иное субъективное право либо правоотношение по поводу объекта гражданских прав в «чистом» виде; любые права абсолютного типа и правоотношения возникают только по поводу отдельных проявлений категориального понятия объектов гражданских прав. С другой же стороны, в реальной жизни нет ни одного предмета материальной или духовной природы, который мог бы непосредственно входить в объем понятия «объектов гражданских прав», минуя обобщения меньшей степени, образующие абстракции вещей, денег и т.п. Эти абстракции в свою очередь образованы отождествлением существенных признаков и свойств иных гносеологических продуктов – изолирующих абстракций, отображающих отдельные существенные свойства реальных феноменов: жилой дом, дерево, телефон, зерно = вещи; банкноты, монеты, записи на банковских счетах = деньги; векселя, акции, облигации = ценные бумаги; требование уплаты долга, истребование неосновательного обогащения = имущественное право. В некоторых случаях даже такая (минимальная) степень обобщения оказывается избыточной для оптимального правового регулирования общественных отношений, вследствие чего в установленных случаях законодатель требует предельной конкретизации материального объекта соответствующего правоотношения (например, установлением легального объема индивидуализирующих признаков предмета сделки и указанием цены по договорам купли-продажи и аренды недвижимости). Все названные абстракции, за исключением высшей из них, подразделяют правовой объектный континуум на более или менее значительные дискретные участки и их фрагменты. Таким образом осуществляется диалектически сложное взаимодействие выработанных в праве обобщений как категорий единичного, отдельного, особенного и общего. В связи с этим мы полагаем, что более точной была бы постановка вопроса не о соотношении объекта права и объекта правоотношения, а о том, каковы действительные взаимосвязи между проявлениями объектов гражданских прав (как отдельных видов объектов) и объектами правовых отношений.

Другая из существующих в науке концепций исходит из того, что поведение субъектов гражданского правоотношения в процессе их взаимодействия между собой образует содержание правоотношения, тогда как поведение, направленное на материальное или нематериальное благо, составляет объект правоотношения[5]. В рамках данных построений, как несложно заметить, вопрос о природе объектов гражданских прав и связи их с объектами правоотношений не обсуждается, объекты рассматриваются лишь в качестве цели поведения взаимодействующих субъектов. Однако такое понимание объектов прав возможно лишь применительно к обязательственным правоотношениям (и то не ко всем) и вовсе не распространяется на статику гражданско-правовых общественных отношений и субъективные гражданские права абсолютного типа, когда правовой интерес реализуется без посредства обязанного лица.

Несколько иной аспект в понимании объектов гражданских прав обозначает Т. Л. Левшина, полагающая, что под объектами гражданских прав гражданское законодательство понимает материальное (вещь, результат работы или услуги) или нематериальное благо (информацию, результаты интеллектуальной деятельности или нематериальные блага и личные неимущественные права, указанные в ст. 150 ГК), на которое направлено принадлежащее субъекту право. Так, правомочия собственника по владению, пользованию и распоряжению имеют своим объектом принадлежащее ему имущество, так как направлены на это имущество. Объектом прав заказчика по договору строительного подряда являются действия подрядчика по возведению здания или сооружения и материальный результат этих действий[6]. Эта точка зрения интересна тем, что, в отличие от многих иных, связывает понимание объекта гражданских прав не только с динамическими моментами оборота благ, но и со статическими правовыми состояниями. Следовательно, при данном подходе уже невозможна постановка вопроса об идентичности объектов гражданских прав и поведения обязанного лица (как объекта правоотношения), поскольку само обязанное лицо вне обязательственных отношений не существует (если, конечно, не иметь в виду, что и субъект абсолютного права может нести обязанности общего характера). Однако и здесь никаких корреляций между объектами гражданских прав и объектами правоотношений автор не усматривает.

Достаточно сложной и местами внутренне противоречивой выглядит концепция, автором которой выступает В. А. Витушко[7]. Он, отправляясь от соотносимости понятия объекта с интересами субъектов правоотношений, проводит первоначально традиционное подразделение объектов на:

- объекты вещных правоотношений: имущество, вещи, деньги, ценные бумаги;

- объекты обязательственных правоотношений: работы и услуги, имеющие родовые обозначения как действия;

- объекты права интеллектуальной собственности: результаты интеллектуальной деятельности и средства их индивидуализации;

- нематериальные блага, признаваемые объектами личных неимущественных прав;

- информацию.

Наряду с этими достаточно привычными классификациями В. А. Витушко неожиданно утверждает о том, что к объектам (некоммерческого оборота) относят части человеческого тела[8], а также личность человека, например в браке взаимный интерес супругов основан на личных качествах партнера[9]. Столь же нетривиальным выглядит утверждение о том, что понятие объекта при обычном его рассмотрении в гражданском праве, в отличие от общенаучной методологии, включает только его пассивный образ. Объект не отождествляется с субъектом. «Между тем современные тенденции развития гражданского права позволяют использовать понятие объекта в общенаучном понимании, т.е. как лицо действующее, определяющее содержание правоотношения. Например, вещи, представляющие особую социальную значимость, как-то культурные ценности, редкие породы животных и другие, вынуждают человека творить право и действовать в интересах этих безмолвных и безвольных объектов, а не физических и иных лиц»[10]. Данная позиция не выдерживает критики. С точки зрения общеправовой теории в таких ситуациях следует говорить о реализации в нормах права общезначимых, общецивилизационных моральных и нравственных постулатов и ценностей. Будучи воплощены в объективном праве, эти положения, подкрепленные силой государства, направлены в конечном счете к прогрессу морального состояния общества. Если же исходить из того, что целью правового регулирования в таких случаях будет лишь обеспечение сохранения редких пород животных или культурных ценностей как таковых, то тогда следует говорить не о праве как важнейшем регуляторе социального поведения, а об общественной потребности в конкретных технических нормах (биотехнологических, строительных и иных). Эти положения представляются в достаточной степени аксиоматичными, чтобы останавливаться на них далее. Спорными и не всегда ясными в изложении данного автора выглядят утверждения о бесконечности числа, видов, типов объектов гражданских прав; внутреннем единстве их противоположностей, например, имущества и личных благ. Не встречают понимания и несколько бессистемные рассуждения о «многомерности объектов гражданских прав», каковая на поверку оказывается разной направленностью интересов сторон обязательства. Никак не обосновывается предлагаемая автором новая типизация объектов гражданских прав, включающая, например, товар, бюджет, доходы, документы, разрешения (?!) и т.п.

Наряду с отмеченными небесспорными положениями В. А. Витушко высказывает и действительно интересное, на наш взгляд, соображение о том, что всякому объективному и субъективному гражданскому праву присущ и соответствует свой объект: «Это означает индивидуальную характеристику содержания и качества объекта гражданского права. Объект объективного права имеет более обобщенные родовые качества и характеристики»[11]. В литературе словосочетание «объект объективного права» практически не употребляется, однако это не означает, что такая постановка вопроса не может иметь места. Действительно, вряд ли имеет смысл не учитывать то обстоятельство, что объектом субъективного права может быть лишь такое явление, понятие о котором закреплено или признано позитивным правом в качестве объекта в соответствующей правовой системе. Так, ст. ст. 18, 209 ГК РФ устанавливают общую возможность гражданина иметь имущество на праве собственности, а также владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом. В данном случае имущество (во всех его возможных проявлениях, описанных ст. 128 ГК – вещей, денег, ценных бумаг, имущественных прав) выступает в качестве объекта именно объективного права. Иными словами: что не признано или не допущено системой права в качестве возможного объекта субъективного права, того и не может быть и в качестве материального объекта субъективного права либо правоотношения. В этом проявляется селективный характер правового сознания, целенаправленно отбирающего из всего многообразия общественной практики только те объектные реалии, закрепление которых в праве в каждый данный момент имеет наиболее существенное значение в целях обеспечения соблюдения интересов общества, его членов, государства и, в конечном счете, гарантирования правопорядка. Если какое-либо реально существующее благо, ценность не признаны как таковые в системе объективного права, то по их поводу, как правило, не возникают и субъективные права.

Приведем этому положению следующий пример. Известно, что крупнейшие регулярно проводимые спортивные соревнования имеют своих «собственников», то есть лиц и организации, которым принадлежат права их организации и проведения. Не секрет также, что права на такие соревнования периодически переходят «из рук в руки», и небезвозмездно. Например, идея и право проведения теннисного турнира «Кубок Кремля» первоначально принадлежали швейцарскому бизнесмену Сассону Какшури и американскому адвокату Юджину Скотту. Турнир такого класса – это не только спортивное состязание, но и целый комплекс сопутствующих деловых, культурных, развлекательных программ и, что весьма существенно, крупное инвестиционное мероприятие. В 1995 г. российский Национальный фонд спорта выкупил у Какшури права на соревнование, а в 1997 г. безвозмездно уступил право на турнир Всероссийской теннисной ассоциации (ВТА), которая впоследствии передала эти права в управление Закрытому акционерному обществу «Кубок Кремля», которое было создано в том же году с участием ВТА, правительства Москвы, Олимпийского комитета России, а также С. Какшури и Ю. Скотта[12]. Судя по всему, движение прав на турнир на этом не закончилось, ибо интерес к этому предмету проявили, например, известный теннисист Е. Кафельников, предложивший выкупить права на него, а также Олимпийский комитет Китая, желающий получить временное право на турнир в связи с тем, что Китай будет принимать Олимпийские игры 2008 года, но собственных теннисных соревнований такого класса не имеет. Итак, уже определенное время (с 1990 года) существует некое благо, условно именуемое «правом на турнир», которое не может быть однозначно квалифицировано в качестве одного из известных современному российскому законодательству объектов гражданских прав. Ни Гражданский кодекс РФ, ни Федеральный закон от 29 апреля 1999 года № 80-ФЗ «О физической культуре и спорте в Российской Федерации» не содержат прямых указаний на возможность признания и защиты таких прав. Тем не менее, эти права обращаются, являются предметом возмездных и безвозмездных сделок, в том числе и таких экзотических, как «временное пользование правами», своеобразная «аренда прав». Следовательно, в гражданском обороте появилось новая объектная реалия, не отраженная в законодательстве и поэтому не имеющая, на наш взгляд, правовой защиты. Конечно, отдельные составляющие этого права могут быть выделены в качестве признаваемых законом объектов, например, возможна регистрация знака обслуживания, но ведь понятно, что защита элементов права не дает комплексной защиты права в целом. В этой связи возникает практически немаловажный вопрос о допустимости применения к такого рода случаям аналогии права или аналогии закона. Своевременность освещения данной проблемы видится, в частности, в том, что даже в тех редких случаях, когда в литературе и обращается внимание на применимость аналогий, как правило отбрасываются содержательные моменты, ограничивающие возможности урегулирования гражданских отношений по аналогии. Так, например, в одной из работ последнего времени утверждается: «Применение аналогии закона не может быть «пронумеровано» или каким-то образом «классифицировано» и ограничено вследствие неизмеримого числа общественных отношений, которые иногда не вписываются в рамки правовых норм»[13]. Однако ссылка на массовость общественных отношений, к которым применима аналогия, вряд ли может рассматриваться в качестве разумного объяснения причин отказа от попыток классификации либо ограничения аналогии. В целях предпринятого нами анализа представляется важным принять во внимание следующие соображения.

Согласно ст. 6 ГК РФ, в случаях, когда предусмотренные пунктами 1 и 2 статьи 2 Кодекса отношения прямо не урегулированы законодательством или соглашением сторон и отсутствует применимый к ним обычай делового оборота, к таким отношениям, если это не противоречит их существу, применяется гражданское законодательство, регулирующее сходные отношения (аналогия закона). При невозможности использования аналогии закона права и обязанности сторон определяются исходя из общих начал и смысла гражданского законодательства (аналогия права) и требований добросовестности, разумности и справедливости. Поскольку данная норма распространяет свое действие на все отношения, входящие в предмет гражданско-правового регулирования и защиты, необходимо прибегнуть к хотя бы краткому анализу последних (разумеется, только в интересующем нас аспекте).

Гражданское законодательство, как указано в п. 1 ст. 2 ГК, определяет правовое положение участников гражданского оборота, основания возникновения и порядок осуществления права собственности и других вещных прав, исключительных прав на результаты интеллектуальной деятельности (интеллектуальной собственности), регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников.

Гражданское законодательство регулирует отношения между лицами, осуществляющими предпринимательскую деятельность, или с их участием, исходя из того, что предпринимательской является самостоятельная, осуществляемая на свой риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли от пользования имуществом, продажи товаров, выполнения работ или оказания услуг лицами, зарегистрированными в этом качестве в установленном законом порядке.

Неотчуждаемые права и свободы человека и другие нематериальные блага защищаются гражданским законодательством, если иное не вытекает из существа этих нематериальных благ (п. 2 ст. 2 ГК).

Приведенные положения закона указывают на то, что гражданское законодательство определяет, среди прочего, основания возникновения и порядок осуществления права собственности и других вещных прав, а также регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников. Исходя из грамматического и логического толкования данной нормы можно сделать вывод о том, что законодатель устанавливает определенную последовательность правовых воздействий на общественные отношения: вначале определяются основания возникновения и порядок осуществления указанных в законе субъективных прав, и лишь затем осуществляется регулирование обязательственных и иных отношений. Обратная последовательность вряд ли возможна, поскольку регулирование отношений с неопределенными базовыми параметрами, хотя в принципе и может иметь место, однако является крайне неэффективным и не обеспечивает достижения цели упорядочения состояния общественных отношений.

Основания возникновения гражданских прав и обязанностей, приведенные в ст. 8 ГК, весьма многообразны, но среди них отсутствуют прямые указания на объектные предпосылки возникновения соответствующих прав. Тем не менее, такой общей предпосылкой можно считать положения ст. 128 ГК об объектах гражданских прав: к объектам гражданских прав относятся вещи, включая деньги и ценные бумаги, иное имущество, в том числе имущественные права; работы и услуги; информация; результаты интеллектуальной деятельности, в том числе исключительные права на них (интеллектуальная собственность); нематериальные блага. Статья 209 ГК говорит о том, что собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения своим имуществом. Кроме того, следует учитывать определение сущности обязательства по ст. 307 ГК: в силу обязательства одно лицо (должник) обязано совершить в пользу другого лица (кредитора) определенное действие, как-то: передать имущество, выполнить работу, уплатить деньги и т.п., либо воздержаться от определенного действия, а кредитор имеет право требовать от должника исполнения его обязанности. Нормы глав 6 – 8 ГК РФ содержат, на наш взгляд, исчерпывающие объектные предпосылки возникновения гражданских прав и обязанностей. Это означает, что за исключением видов объектов гражданских прав, прямо указанных в гражданском законодательстве, никакие иные внеюридические реалии не могут функционировать в качестве таковых. Данное соображение позволяет, на наш взгляд, критически отнестись к возможности применения аналогии (как аналогии закона, так и аналогии права) в отношении распространения режима легализованных объектов на феномены, не признаваемые принципиально или не признанные до поры в качестве объектов. Рассматривая пределы применимости аналогии в юрисдикционной деятельности, Е. Н. Трубецкой заметил, что по аналогии не могут применяться те законы, которые устанавливают порядок исключительный[14]. Для права гражданского это соображение имеет принципиальное значение, поскольку исходные статутные его положения о лицах и об объектах прав являются именно исключительными. Эта исключительность имеет внутреннее и внешнее проявления. С внутренней стороны, все понятия о субъектах и объектах прав представляют собой дискретные концептуальные единства или классы не пересекающихся друг с другом множеств. С внешней же стороны, эти классы множеств являются изолированными, закрытыми для проникновения в них иных феноменов, не имеющих общих существенных признаков с закрепленными в нормах права. Только в случаях, указанных в самом законе, допускается весьма ограниченное и ситуационно обусловленное распространение элементов правового режима, установленного в норме для субъектов и объектов одного вида, на субъекты и объекты другого вида. Так, к предпринимательской деятельности граждан, осуществляемой без образования юридического лица, применяются правила, которые регулируют деятельность юридических лиц, являющихся коммерческими организациями (п. 3 ст. 23 ГК). Участие публично-правовых образований в отношениях, регулируемых гражданским правом, приравнено к участию в таковых отношениях юридических лиц (п.2 ст. 124 ГК). Действие норм о купле-продаже вещей (товаров) распространено также на ценные бумаги, валютные ценности, имущественные права (п.п. 2, 4 ст. 454 ГК). Эти обоснованные изъятия из принципа исключительности являются, во-первых, единичными и, во-вторых, не могут рассматриваться как собственно аналогия, ибо прямо и непосредственно предусмотрены самим законодателем. За этими пределами нет места для применения аналогии в отношении объектов и субъектов прав.

Делая подобное утверждение, автор отчетливо осознает, насколько оно открыто и уязвимо для упрека в нормативистском истолковании права вследствие «доминирования, условно говоря, глобально-абстрактного мышления (во многом обусловленного гегелевско-марксовой методологией), когда окружающая нас действительность оказывается заселенной в основном абстрактными монстрами – властью, нормами, собственностью, классами и т.д.»[15]. Но что же делать, если в иных случаях без этих «абстрактных монстров» утрачивается «исходное и основное в праве (обеспечение твердости, определенности, гарантированности решения жизненных ситуаций, иные требования цивилизации, обусловливающие необходимость позитивного права»[16] ?

Предлагаемый нами подход на самом деле далеко отстоит от соображений догматического, формально-юридического и нормативистского правопонимания. Ведь действительная необходимость в признании и защите такого рода благ существует, и не только в очерченной сфере. Право же объективно не готово к регулированию таковых ситуаций. Для экономической жизни России именно на современном этапе ее развития в высшей степени характерно появление новых видов включаемых в гражданский оборот благ, ценностей, которые ранее не признавались и не охранялись законом. На появление таких реалий право реагировало достаточно оперативно, вследствие чего легальный правовой статус приобретали самые разнообразные виды объектов: предприятия, кондоминиумы, жилые помещения и квартиры, земельные участки, селекционные достижения, алгоритмы и программы, топологии интегральных микросхем и др. Степень обобщения существенных признаков конкретных жизненных феноменов в правовых абстракциях, представляющих отдельные проявления объектов гражданских прав, вполне достаточна для того, чтобы вновь возникающие явления могли быть подведены под тот или иной класс легализованных объектов: вещей, исключительных прав и др. В некоторых случаях законодатель стоит перед проблемой выбора класса (вида) объектов, адекватного сущности блага, подлежащего защите. Так, алгоритмы и программы для ЭВМ являются в России объектами авторского права, тогда как в иных странах они могут иметь и иной правовой режим, например, объектов патентно-правовой охраны.

Рассмотренный нами выше пример с турниром «Кубок Кремля» показателен в том плане, что соответствующие «права» на него, фактически признаваемые некоторыми участниками рыночного оборота, не имеют юридического признания и защиты именно в силу того, что их объем и содержание никоим образом не определены и не формализованы, относимость их к «вещам» или «имущественным правам» (равно как и к любым иным видам объектов) не подтверждена. В таких условиях «непризнанные права» существуют ровно в такой степени, в какой их наличие и нерушимость не подвергаются сомнению и не оспариваются контрагентами. Следует отметить, что уже в литературе начала XIX века была выявлена проблема существования так называемых вымышленных или воображаемых прав (в приложении к правам вещного характера). Так, Готтлиб Хуфеланд в исследовании «Новое изложение правового учения о владении» (1815 г.) совершенно точно заметил: «Право никогда не воспринимается органами чувств непосредственно, но только через его осуществление, только благодаря тому, что оно реализуется. Именно осуществление права позволяет сделать вывод о существовании последнего; однако такое умозаключение не всегда истинно. Ведь управомоченное лицо может само осуществлять право, но может и отказаться от его осуществления; еще более важно, что лицо совершенно неуправомоченное, лицо, которому в действительности право не принадлежит, может вести себя таким образом, как если бы оно таким правом обладало, может осуществлять право, не имея его. Но во всех случаях об осуществлении права можно вести речь, только если оно может или даже должно быть признано другими лицами»[17]. Несколько позже Эдуард Гельдер в своем примечательном труде «Об объективном и субъективном праве» (1893 г.) уделив особое внимание взаимоотношениям индивида и правового сообщества, попытался показать, что правовые отношения индивида как члена сообщества являются составными частями одного всеобщего правового отношения, объемлющего всех членов сообщества. При этом, в понимании Гельдера, конкретное содержание, воспринимаемое как право некоторым сообществом в определенное время, представляет собой сумму существующих в каждый данный момент фактических отношений. Зависимость между нормами права и правовыми отношениями обоюдная. Нормы фиксируют условия существования правовых отношений, но и их собственное существование опирается на конкретные правовые отношения, а именно в некоторой части на общей связи, существующей между всеми членами одного правового сообщества, в другой же части – на том особом положении, которое в рамках данного правового сообщества занимают некоторые его члены»[18]. Эти общие рассуждения позволяют, на наш взгляд, объяснить «феномен Кубка Кремля» (если это словосочетание применять лишь к обозначенной правовой проблеме) наличием весьма ограниченного «сообщества» лиц, жизненно заинтересованных в существовании комплекса правомочий, связанных с организацией и проведением именно этого спортивного турнира. В пределах этого сообщества и в условиях, когда позитивное право в своем объектном инструментарии не содержит адекватной категории, нет иного способа закрепить данный комплекс прав за определенным лицом, кроме как объединить всех заинтересованных лиц общим квазиправовым (а на самом деле – чисто фактическим) отношением и выделить среди участников данного сообщества лицо, за которым по общему согласию признать субъективное «право на комплекс прав». Происходящее с известной долей условности можно назвать попыткой «правогенеза» на ограниченном участке социального пространства, не охваченного правовым регулированием, вернее, не охваченного прежде всего правосознанием. Потому-то в догме права и отсутствует (пока, во всяком случае) какая-либо возможность возникновения по поводу данного конкретного интереса правового отношения, что общественным сознанием этот интерес не воспринимается как всеобщий. Одного только предпосылочного условия – наличия заинтересованных субъектов - оказывается недостаточно для возникновения правового отношения и субъективного права. Объект оказывается столь же необходимым, как и субъект. По этой причине «нерушимость прав» на подобного рода блага может существовать до той поры, пока все члены данного сообщества по взаимному согласию будут признавать, выделять в свой среде «правообладателя», именно выделять «правообладателя», поскольку выделить существенные признаки объекта, формализовать их, обобщить в понятии о некотором классе подобных объектов пока что нет возможности. В случае же конфликта право оказывается не в состоянии урегулировать спор именно вследствие неопределенности исходных объектных предпосылок этого фактического общественного (не правового!)[19] отношения. Ввиду отсутствия правового регулирования в подобных ситуациях (при достаточном накоплении эмпирического материала) практика обычно идет по пути выработки локальных неправовых норм (обыкновений), представляющих собой своеобразные субституты права[20]. Например, в такой казалось бы сугубо «развлекательной» области, как проведение игры-викторины «Что? Где? Когда?», неожиданно возникла напряженность в отношениях между телевизионной компанией «Игра», осуществляющей телевизионную трансляцию игры, и многочисленными инициативными самодеятельными клубами, объединенными в Международную Ассоциацию Клубов «ЧГК». Суть претензий телекомпании, адресованных самодеятельным образованиям, заключалась в том, что последние организовывают и проводят свои мероприятия непрофессионально, чем наносят урон движению. Тут же были внесены предложения по решению проблемы. Суть их такова. Нужно, чтобы Правление Ассоциации создало Сертификационную комиссию. Члены Ассоциации обращаются в комиссию за получением сертификатов, для чего им нужно защищать свои заявки. Защита состоит в ответах на вопросы комиссии. Выдачу сертификата утверждает Правление Ассоциации. Сертификат выдается на определенный срок. Сертификаты бывают на право проведения некоммерческих турниров (школьных, детских) и на право проведения крупных международных коммерческих турниров, и т.д. Предложения такого рода бывают весьма проработанными и детальными, в них любовно и со знанием дела оговариваются все тонкости процедуры, вплоть до оплаты проживания инспектора, делегированного комиссией в Клуб, подавший заявку.

При всей кажущейся «несерьезности» самого предмета обсуждения (подумаешь, игра!) вопрос действительно существует в самом реальном и насущном виде. Он состоит в том, что игра является предметом деятельности коммерческого телевизионного предприятия, приносящего доход. Телекомпания, как всякий предприниматель, заинтересована в монополизации сферы своего влияния, но в то же время ее интересам объективно отвечает и популяризация игровой идеи, при условии что это не отразится негативно на хозяйственной эффективности мероприятий. Действующее законодательство полноценной защиты интересов предприятия обеспечить не может, поскольку объект субъективного права (игровая идея и ее реализация в практических действиях) не идентифицирован в качестве объекта гражданских прав. Отсюда и попытка создать некое подобие специальной нормативной системы, копирующей методы и юридический инструментарий «настоящего» права: инспектирование, сертификация, лицензирование и т.п. Хорошо еще, что дело не доходит до применения штрафных санкций, но, как представляется, это лишь вопрос времени.

Сталкиваясь с такими случаями, мы, по сути дела, решаем ту же проблему, которая возникала перед нашими далекими предками. Только они из массы социальных норм отбирали те, что регулировали наиболее значимые общественные отношения, и воплощали их в праве, наши же современники для решения локальных, не принципиальных, не общесоциальных вопросов отбирают из действующего права модели норм, которые, как им представляется, способны разрешить их проблему. Это своеобразное псевдо-право, по сути дела – возникающий на современном материале обычай делового оборота, который при известных условиях может стать объективным правом. Одно из таких непременных условий - признание соответствующего объекта интереса, блага объектом прав. В отечественной юриспруденции значительное внимание описанному явлению уделяли, например, Л. И. Петражицкий, С. А. Муромцев, Ф. В. Тарановский. Последний, к примеру, отмечал, что областью применения неофициального права является бесспорный (внесудебный) и частный (вне государственного воздействия) правовой оборот. «Современные юристы приходят к сознанию того, что официальное право совпадает с целокупным объективным правом только приблизительно. Остаются при этом некоторые порожние места, которые занимаются как раз неофициальным правом»[21]. Данное явление при постоянном усложнении условий существования гражданского общества требует к себе самого серьезного внимания ученых[22].

Вопрос о формировании прав на «нетрадиционные блага» нельзя рассматривать как некую периферийную область юридического анализа. Напротив, изучение становления правовых режимов соответствующих благ и регулирования их оборота должно занять достойное место в ряду центральных проблем не только науки гражданского права, но и современной правовой теории в целом. Именно появление новых, еще «неосвоенных» правом благ и задача адекватного их урегулирования дает новый импульс к пониманию многих явлений и процессов правогенеза, которые в силу объективно-исторических причин длительное время оставались скрытыми от непосредственного наблюдения. Правовой мониторинг этих многообразных проявлений внеправовой и неправовой действительности дает уникальную возможность проследить практически в режиме реального времени и в реальных общественных отношениях вовлечение в орбиту правового регулирования не столько даже новых объектов, сколько новых типов субъективных прав. А поскольку категория субъективного права лежит в основе современного правопонимания, можно представить себе, в какой степени данное направление значимо для науки.

Приоритет в соответствующих разработках остается пока, к сожалению, не за правоведами, а за экономистами, политологами и философами, в особенности представителями неоинституциональной экономической школы. К настоящему времени уже имеется ряд исследований, в которых предпринимается попытка путем анализа доступных наблюдению реальных процессов объяснить происхождение прав на объекты, вновь вовлекаемые в гражданский оборот[23].

Один из примеров такого анализа связан с проблемой возникновения прав на воздушные коридоры аэропортов. До развития активных воздушных сообщений такой проблемы не существовало и не могло существовать в принципе, однако уже в 1926 г. в США был принят Закон «О коммерческом использовании воздуха», в котором воздушное пространство государства было объявлено разновидностью актива (блага) общего пользования. С увеличением частоты полетов необходимость государственного регулирования воздухоплавания стала очевидной, в связи с чем в 1938 г. Конгресс США принял Закон «О гражданской авиации», в котором контроль за воздушным пространством был поручен Агентству по гражданской авиации. С появлением в начале 60-х годов ХХ века реактивной тяги, когда количество полетов резко возросло, появились первые признаки ограниченности (исчерпаемости) такого ресурса, каким является воздушное пространство аэропортов. Первоначально предпринимались попытки справиться с неожиданно возникшей проблемой чисто ограничительными мерами. В декабре 1968 г. для четырех наиболее загруженных аэропортов США было административным путем введено так называемое «правило высокой плотности», которое ограничивало количество посадок и взлетов, допустимых в соответствии с правилами осуществления полетов по приборам, т.е. определило количество «воздушных коридоров», подлежавших распределению среди авиакомпаний, отобранных комитетами по составлению расписаний. Авиакомпании, не попавшие в число избранных, оспорили в суде введение «правила высокой плотности», утверждая, что это правило предоставило отдельным авиакомпаниям привилегию в использовании мощностей, финансируемых правительством США. Суд в иске отказал. Исследователи соответствующего явления Уильям Райкер и Итаи Сенед в работе, опубликованной в 1991 г., отметили, что подобная процедура распределения была первым большим шагом к частной собственности на данный актив. Прежде Соединенные Штаты как собственник общих ресурсов контролировали их использование, применяя принцип «открытых небес», что означало реализацию принципа «первым пришел, первым обслужен». «Правило высокой плотности» закрепило за избранными авиакомпаниями право пользования коридорами на постоянной основе и потребовало от остальных владельцев самолетов уважения этого закрепления. В результате воздушные коридоры стали объектом квазипостоянного права, то есть почти частной собственности[24]. Эта собственность не является частной в полном смысле слова, поскольку воздушные коридоры нельзя продавать. В то же время авиакомпании владели ими на постоянной основе, за исключением случаев банкротства или отзыва (конфискации) для проведения необходимых технических мероприятий. Райкер и Сенед уподобляют процесс возникновения соответствующего права промежуточной стадии между феодальным владением и частной собственностью на землю. Первоначально владелец земли предоставлял феодальные поместья членам своей военной дружины на период их службы. Постепенно поместья стали передаваться по наследству, а затем и отчуждаться, тем самым превратившись в собственность. Но что же есть объект такого права? Определяют его Райкер и Сенед следующим образом: воздушный коридор представляет собой право на осуществление посадки и взлета в течение определенного периода времени, обычно в течение получаса. При этом отмечается, что собственность на воздушные коридоры не является повсеместно распространенной, а технически они ограничены заблаговременным резервированием, причем нет гарантий, что собственность на них сохранится в дальнейшем. Тем не менее, исследователи подчеркивают, что это реальные права, которые сформировались совсем недавно, и потому вполне поддаются изучению. Для возникновения прав на ограниченные ресурсы Райкер и Сенед называют четыре обязательных условия: 1) редкость; 2) владельцы желают иметь данное право; 3) лица, принимающие решение, желают признать это право; 4) лица, несущие обязанности, уважают предоставленное право. Переходя от конкретной ситуации с воздушными коридорами к более общим соображениям, авторы отправляются от того, что потенциальные владельцы могут требовать предоставления прав, а лица, несущие обязанности, - уважать эти права на взаимовыгодной основе. При этом могут возникать отношения первого и второго порядка. Отношения первого порядка могут характеризовать притязания владельцев прав собственности, имеющие любой источник: природу, обычай, «общественный договор». «Но притязания, которые защищены исключительно репутацией, являются в лучшем случае условными правами, которые могут быть проигнорированы, если это выгодно лицам, несущим обязанности. Отсюда вытекает важное значение отношений второго порядка, закрепления прав и обеспечения иммунитета собственника. Эти отношения являются политическими, так что в определенный момент, независимо от их объяснения, права собственности определяются политическим путем»[25]. Основной вывод, к которому приходят Райкер и Сенед, состоит в том, что политическое определение прав собственности заключается в формировании государством права собственности, чтобы решить проблему редкости. Опираясь на эту позицию, авторы полагают, что фактически полностью устарел анализ Дж. Локка, согласно которому государство есть любое независимое сообщество (any independent community)[26], создаваемое владельцами для защиты своего имущества, поскольку Локк не руководствовался критериями редкости благ, а также соображениями об особой роли политической власти (лиц, принимающих решения, т.е. государства)[27]. С другой стороны, Райкер и Сенед не соглашаются и с позицией Г. Демсеца, который еще в середине 60-х годов ХХ века показал, что права собственности возникают при условии редкости соответствующих благ и необходимости интернализации внешних эффектов[28]. В данном случае исследователи критикуют Демсеца за то, что он не рассматривает в качестве необходимых условий возникновения прав собственности политическую власть, а также готовность лиц, несущих обязанности, уважать предоставленное право. При этом, однако, Райкер и Сенед учитывают, что в одной из последующих работ Г. Демсец объяснял, что он намеренно исключил политику и право, чтобы разобраться в экономических характеристиках «совершенной конкуренции»: «правовая система и государство отодвинуты на задний план с помощью простого утверждения, что ресурсы находятся в частной собственности»[29]. Конечно, «совершенная конкуренция» по Демсецу, рассматриваемая в отрыве от государственно-правовых реалий и воздействий, есть в такой же мере продукт абстрагирующего ума, как и «чистое право» по Канту, не имеющее в виду ни одну из эмпирических целей. В действительности ни одно, ни другое невозможны. Но, с другой стороны, и концепция Райкера и Сенеда не выглядит завершенной. Принимая в качестве необходимых все предложенные ими условия возникновения прав, мы не можем согласиться с тем, что эти условия достаточны. Представляется очевидным, что в рассмотренной практической ситуации, как и вообще в случаях установления прав в отношении ограниченных ресурсов, эти последние подвергаются своего рода парцелляризации, разложению на ряд дискретных фрагментов, сохраняющих качество исходного ресурса при нормативном установлении количественных (пространственных, иных физических и /или временных) и функциональных параметров, закрепляемых за каждым из выделенных фрагментов. Без фрагментирования исходного ресурса невозможно обеспечить основной эффект прав собственности, а именно невозможно создать систему исключений из доступа к ресурсам различного рода. И здесь крайне важно юридически корректно определить тот исходный ресурс, выделенные фрагменты которого должны будут воспроизводить качество базового актива. Во многих случаях эта задача упрощается в связи с тем, что качественные параметры исходного ресурса мощно и однозначно определяют качество выделенных фрагментов[30]. Такие соотношения мы наблюдаем, например, в земельном законодательстве (земля и земельный участок), водном законодательстве (вода, воды, обособленные водные объекты), лесном законодательстве (лес, лесной фонд, участок лесного фонда) и др. В приведенных случаях фрагменты исходных ресурсов обособляются и индивидуализируются с помощью пространственных критериев (установления границ, указания местоположения). Но уже в примере с воздушными коридорами аэропортов описание фрагментов исходного ресурса с помощью пространственных признаков не дает результата, поскольку таковым ресурсом является на самом деле не воздушное пространство аэропорта, а время, выделяемое правообладателю для совершения в данном аэропорту взлетов и посадок. Следовательно, критерией парцелляризации этого ресурса будет функционально-временным, а не пространственным. Действительным благом для пользователя в данном случае является время в чистом виде, время, в течение которого возможно осуществление права. Фрагментирование любого исходного ресурса предполагает предварительную ментальную оценку выделяемых частей с установлением критериев для их идентификации. А это значит, что операционный аппарат уже должен располагать концептами, понятиями, которым качественно соответствует каждый отдельный элемент (отдельное благо), в отношении которого возникает субъективное право. Следовательно, необходимым условием возникновения прав является концептуальное определение объекта права и его формализация тем или иным доступным способом. Этот процесс, который можно назвать конституированием объекта права, может протекать с использованием различных приемов и способов правового освоения действительности, включая традиции, обычаи, «неофициальное право». Однако представляется, что в современных условиях эти преимущественно догосударственные социальные регуляторы следует рассматривать лишь как допускаемые государством маргинальные варианты урегулирования ситуаций, не имеющих большой общественной значимости. Поэтому правы Райкер и Сенед, утверждая, что в настоящее время именно государство решает проблему редких ресурсов, формируя права собственности на них. Но именно поэтому их концепция и требует дополнения пятым необходимым условием установления прав. Это условие заключается в легитимировании тех ресурсов (благ), в отношении которых устанавливаются права. Поскольку регулятивная функция государства осуществляется преимущественно в правовой форме, легитимация соответствующих благ происходит чаще всего через норму права и лишь в исключительных случаях, в качестве временной меры – посредством санкционирования традиционных форм парцелляризации[31]. Необходимо еще одно уточняющее замечание. Указанная совокупность условий возникновения прав на те или иные объекты совершенно необязательно приводит к установлению именно прав собственности. В этом отношении, учитывая понятийный строй и традиции континентального и отечественного законодательства, представляется нецелесообразным и даже опасным некритическое заимствование и введение в правовой оборот предельно широкого понимания прав собственности, свойственного представителям и последователям неоинституциональной экономической теории прав собственности. Все собственно-юридические проблемы могут быть поставлены, описаны и решены с использованием триады фундаментальных правовых категорий: субъективного права, его субъекта и объекта.

Легитимированные в законе виды объектов гражданских прав мы рассматриваем таким образом в качестве обязательной объектной предпосылки самого существования и реализации гражданского права, столь же необходимой, как и субъектная предпосылка, воплощающаяся в категориальной правовой абстракции лиц.

В середине XIX века между немецкими правоведами Б. Виндшейдом и Г. Белау возникла дискуссия о значимости для права определенного субъекта, в ходе которой Виндшейд афористично высказался в том смысле, что если для права несуществен определенный субъект, то и вообще субъект как таковой праву не нужен. Возражая коллеге, Г. Белау весьма образно утверждал: железное жерло пушки изрыгает огонь независимо от того, какой именно канонир стреляет из этой пушки. Но канонады не бывает, если при пушке вообще нет ни одного канонира. Отсюда Белау заключал: права могут переходить от лица к лицу, оставаясь сами собой, но даже при калейдоскопической смене лиц в каждый данный момент времени передаваемое право имеет своего определенного субъекта[32]. Если эту же мысль изложить другими словами, то получится, что в гражданском обороте «юридическая пушка» (объект прав) всегда «состоит» при канонире (субъекте). Осмысливая эту дискуссию почти полуторавековой давности, мы лишний раз можем убедиться в том, что за прошедшее время в теории изменилось, в сущности, немногое. Монографические исследования, посвященные специально проблематике объекта в гражданском праве, представляют собой редкие исключения, издаются периферийными издательствами и крайне малыми тиражами[33]. Как и прежде, современная наука чаще всего исходит из представления о том, что объекты прав в силу их близости к материальной действительности и объективности существования соответствующих реалий, требуют меньшей силы и энергии правового воздействия, чем в случае субъектов, да и способы такого воздействия иные. Только соответствующим состоянием теории можно объяснить тот факт, что для гражданского законодательства определение правового положения участников гражданского оборота (в отличие от правового положения объектов этого оборота) есть задача, равнопорядковая с установлением предмета гражданско-правового регулирования. Однако столь очевидная диспропорциональность в определении субъектных и объектных предпосылок представляется неоправданной.

Одним из перспективных направлений современной правовой науки можно считать, активную разработку концепции, в силу которой специально-юридическое понятие объекта права не может быть связано с применением "иноприродного" сущности данного явления категориального аппарата, т.е. понятий, значение которых лежит вообще вне правовой сферы. Так, В. И. Сенчищев предлагает в качестве адекватной для объекта права юридической характеристики рассматривать правовой режим, под которым понимается совокупность всех позитивно-правовых предписаний, содержащихся в императивных и диспозитивных нормах и основанных на них (или им не противоречащих) субъективно-правовых притязаний, существующих и действительных с точки зрения права и в соответствующих случаях определяющих права, обязанности, дозволения, запреты и предписания абсолютно всех лиц (или в отношении абсолютно всех лиц) по поводу того предмета (явления), в отношении которого они установлены. Определяющим элементом правового режима является правовой статус, который содержит лишь императивные правовые нормы, не зависит, следовательно, от усмотрения субъектов и может рассматриваться в качестве одного из проявлений правового режима. Таким образом, важным с позиции права является не сам объект, но то правовое значение, тот правовой режим, который присваивается этому явлению в силу позитивного права и который воплощается в субъективных правах и обязанностях[34]. Данная точка зрения весьма интересна в том отношении, что она устремлена к определению объекта прав исходя прежде всего из свойств самой правовой материи и права как социального регулятора. Природные, естественные свойства реальных предметов при таком подходе если и учитываются, то не прямым образом, а в «снятом виде», через содержание правовой нормы[35]. Если же признать допустимость такого подхода, ведущего к установлению средствами права режимно - статусных характеристик объекта, то мы обнаружим, что никаких концептуальных противоречий с установлением статуса субъектов здесь нет. Правовой статус субъектов гражданского права устанавливается законодателем с использованием максимально возможного объема средств общедозволительного регулирования при введении ограничений только в случаях, признаваемых особо социально значимыми. Но нельзя не видеть, что юридический статус многих субъектов гражданского права не может быть в достаточной степени охарактеризован и установлен без прямых прескриптивных указаний законодателя. Такие предписания в действующем российском гражданском праве касаются правоспособности и дееспособности граждан и юридических лиц, правового положения публично-правовых образований, общего понятия о юридических лицах и конкретных разновидностях таковых, порядка их реорганизации, ликвидации и т.п. В своем классическом труде «Об юридических лицах по римскому праву» Н. С. Суворов писал, что субстрат для личности в юридическом смысле, «не в смысле естествоведения», «а в смысле правоведения»: «Законодатель не имеет надобности подчиняться определенным схемам: там, где потребности оборота требуют признания юридической личности, законодатель не должен отказывать в ней из-за схематических предписаний». Но в то же время: «Признанием юридической личности выражается, что известные интересы в принципе признаются юридическим порядком, что юридический порядок в принципе ничего не имеет против того процесса, путем которого они стремятся реализоваться, напротив, даже свои собственные учреждения ставит на служение им»[36]. Да, действительно, законодатель не обязан подчиняться определенным схемам, но только потому, что, за изъятием санкционирования немногочисленных обычаев, он сам же эти схемы и устанавливает и при необходимости изменяет либо отменяет. В современных правопорядках признание юридической личности практически равнозначно установлению соответствия конститутивных ее признаков нормативно закрепленной модели. Но то же самое можно утверждать и в отношении объектов субъективных прав. Характеристика правового статуса объектов гражданских прав (что справедливо отметил В. И. Сенчищев) опирается только на нормы императивные. Как известно, в методе гражданского права при абсолютном преобладании общих дозволений, всегда были и будут присутствовать и меры ограничительного характера, и предписания, и прямые запреты. Сочетание этих праворегулирующих средств в определенных пропорциях и дозировках зависит от характера решаемой задачи, однако даже полное доминирование метода предписания в установлении юридических режимов отдельных проявлений объектов гражданских прав не выводит эту предметную область из сферы гражданско-правового метода, поскольку для правовой отрасли первичны все же отношения предмета правового регулирования. Отсутствие прямых нормативных предписаний в отношении тех или иных объектов прав вовсе не означает, что применительно к ним законодателем установлен свободный общедозволительный режим. Чтобы убедиться в этом, достаточно напомнить о нелегкой и относительно недолгой правовой истории таких отсутствующих в действующем гражданском законодательстве и еще надавно довольно распространенных объектов правовой охраны, как рационализаторские предложения и открытия. Трудно предположить, чтобы государство именно сейчас и сегодня могло признать (санкционировать) появление и охрану таковых объектов и прав их авторов (мы не касаемся сейчас самостоятельного вопроса о ранее возникших субъективных правах на таковые объекты).

Объектная предпосылка в нашем понимании есть то же самое, что объекты прав в объективном смысле. Наличие субъектной и объектной предпосылок одновременно отражают практическую готовность права к регулированию конкретных жизненных ситуаций, своеобразное состояние «заряженности» права на осуществление им своего предназначения. Переход от состояния готовности права к его действительному осуществлению в практической жизни общества через имеющиеся правовые нормы, правоотношения, иные средства правореализации может быть охарактеризован как процесс восхождения от абстрактного к конкретному.

Итак, мы рассматриваем объекты прав как самостоятельное теоретическое правовое обобщение в системе объективного права и не отождествляем их с объектом правоотношения (ни в юридическом, ни в материальном смысле). Но, с другой стороны, объекты гражданского права нельзя отождествлять также с правовым статусом и с правовым режимом. Как правовой режим, так и правовой статус - это уже определенная мера регулирования гражданских отношений. В нормах объективного права с той или иной степенью детализации правовой режим объектов очерчен, и это может создавать иллюзию некоей "автономности" объекта по отношению к предмету гражданско-правового регулирования. Но следует учитывать, что сам по себе правовой режим объекта функционально бессодержателен вне определенного способа "прикрепления" объекта к носителю соответствующего вещного либо обязательственного права - субъекту гражданского права. Как только объект "встречается" со своим субъектом, возникает конкретное правовое отношение, в котором и реализуются те самые императивные и диспозитивные позитивные положения, что образуют правовой режим и статус объекта. Эти правоположения адресованы отнюдь не объекту (что, естественно, невозможно), а субъектам гражданского права, в действиях которых только и могут проявиться предписания, относящиеся к объекту.