§ 3. КЛАССОВАЯ СУЩНОСТЬ БУРЖУАЗНОГО  ДОКАЗАТЕЛЬСТВЕННОГО ПРАВА И БУРЖУАЗНОЙ ТЕОРИИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

Несмотря на значительные различия правового регулирования процесса доказывания в английском и американском праве и в правовых системах буржуазных европейских государств, их классовая сущность, происхождение и социальная функция одинаковы.

«Формы буржуазных государств чрезвычайно разнообразны, но суть их одна, — писал В. И. Ленин, — все эти государства являются так или иначе, но в последнем счёте обязательно диктатурой буржуазии» 2.

Классовая сущность буржуазного доказательственного права объективно связана с его процессуальной формой. Однако эта связь не является однозначной в том смысле, что классовое содержание не предопределяет с неизбежностью детали конкретной процессуальной формы. В противном случае не было бы такого разнообразия процессуальных институтов в пределах одного и того же исторического типа уголовного процесса3.

Не претендуя на детальное рассмотрение вопроса о соотношении формы и содержания в буржуазном доказательственном праве, мы ограничимся лишь некоторыми общими замечаниями.

Следует прежде всего иметь в виду, что законодательная регламентация конкретного института доказательственного права в том или ином аспекте может не совпадать с практикой его применения, как могут не совпадать и общие нормы декларативного содержания с регламентацией конкретных вопросов.

Тогда можно говорить как бы о двух процессуальных формах: реальной и номинальной. Такая ситуация особенно харак-

1  П. С. Элькинд считает, что органы, ответственные за дело, реализуют свою процессуальную компетенцию только в правоотношениях с участниками процесса и что они вообще не осуществляют односторонних властных полномочий  («Толкование и применение норм...», стр. 16—20).

2  В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 33, стр. 35.

3  Не лишне напомнить, что историческая общность англо-американского процесса   не   воспрепятствовала   самостоятельному   развитию   каждого   из них, и в настоящее время английское и американское доказательственное право, как и разрабо!ка вопросов  теории доказательств  английскими я американскими авторами, заметно различаются.

90

терна для США, поскольку все предварительное производство там осуществляется полицией, которая формально не является органом предварительного расследования и ее деятельность регламентирована в минимальной степени. Но и в других буржуазных государствах, где порядок предварительного следствия подробно регламентирован законом, имеют место упрощения процедуры, связанные с фактическим отказом от основных процессуальных гарантий. Примером может служить регламентация в УПК Франции производства дознания о так называемых очевидных преступлениях и проступках (flagrant crime ef flagrant delict). Эти явления представляют собой неизбежное следствие исторически закономерного процесса свертывания демократических институтов, возникших в домонополистический период развития капитализма, с одной стороны, а с другой — формального характера самих этих институтов, представляющих декларативный «фасад» буржуазного процесса (см. также гл. I).

Решить вопрос о том, является ли данный процессуальный институт реально действующим или декларативным (номинальным), можно лишь на основе данных о практике его приме-нения'.

Только изучение нормативной регламентации в сочетании с реальным функционированием системы уголовной юстиции дает возможность выявить классовую сущность последней. Анализ одного лишь нормативного материала недостаточен для этого. Если реально действующий порядок доказывания в уголовном процессе эксплуататорских государств прежде всего приспособлен к достижению классовых задач судопроизводства, номинальные элементы процессуальной формы предназначены для другого. Их первоочередная цель — оказание идеологического воздействия на массы, поддержание престижа буржуазного судопроизводства и иллюзий о его «надклассовом» характере.

Надо вместе с тем подчеркнуть, что «водораздел» между реально действующими и номинально-декларативными институтами буржуазного доказательственного права носит относительный характер. Как правило, он, с одной стороны, определяется социальной принадлежностью лиц, преследуемых в уголовном порядке, а с другой — соотношением классовых сил в конкретный исторический период. Это означает, что процессуальный институт, использование которого фактически недоступно обвиняемому, не относящемуся к привилегированным слоям общества, реально действует, когда   на   скамье   подсудимых   оказывается   лицо,   обладающее

1 См. подробнее С. Л. 3 и в с, Современный уголовный суд присяжных в Англии, М, 1946; К. Ф Г у ц е н к о, Судебная система США и ее классовая сущность, М., 1961; В. И. Каминская, Показания обвиняемого в советском уюловном процессе, М., 1960; И. Б. Михайловская, О положении личности в англо-американском уголовном процессе, М., 1961, и др.

91

достаточным социальным «весом». Кроме того, успехи прогрессивных сил побуждают в ряде случаев правящие круги ради сохранения системы в целом изменять сферу реального действия провозглашенных прав личности и их процессуальных гарантий.

В Программе Коммунистической партии Советского Союза указывается: «В новой исторической обстановке рабочий класс многих стран еще до свержения капитализма может навязать буржуазии осуществление таких мер, которые, выходя за пределы обычных реформ, имеют жизненное значение как для рабочего класса и развития его дальнейшей борьбы за победу революции, за социализм, так и для большинства нации» '.

Таким образом, при неизменной правовой регламентации реально существующий процесс доказывания в уголовном судопроизводстве может изменяться, отражая колебания общей социально-политической обстановки. Разрыв между стабильным текстом нормы и меняющейся практикой ее применения, как правило, заполняется соответствующими теоретическими построениями, позволяющими сужать, расширять или иным образом изменять действие правовой нормы2.

Эта служебная роль буржуазных теоретических концепций отчетливо проявляется и в трактовке такого исходного понятия, как «законность судопроизводства». Американская правовая доктрина, например, исходит из различной степени обязательности отдельных процессуальных норм в интересах «жесткой» борьбы с преступностью. Так, в фундаментальном курсе уголовного права и процесса проф. М. Бассиони различаются «три понятия»: «исходные» (основные) права, «процессуальные права», поскольку они с неизбежностью вытекают из «исходных прав», и «процедурные нормы». По мнению Бассиони, три группы правовых норм, соответствующих этим понятиям, «играют различную роль» и за их нарушения следуют различные по своему характеру санкции3. При этом вопрос о фактических последствиях допущенных нарушений для интересов истины практически обходится. Эта классификация, понятно, распространяется и на нормы, определяющие   возможность  использования  различных  данных   в   ка-

1  «Программа Коммунистической партии Советского Союза», М., 1962, стр. 37.

2  Типичным примером является отношение в уголовном процессе США к Конституции. Хотя с момента ее принятия (17 сентября 1787 г.) положения Конституции и ее составной части — билля о правах — почти не изменялись в установленном порядке; они часто превращались и превращаются в свою противоположность в результате  «теоретического» толкования, закрепляемого судебной практикой. Не удивительно, что некоторые из судей Верховного Суда США указывают на опасность превращения Конституции в  блестящую  безделушку»   (см.   «-Southern  justice»,  Cleveland,  N.-I    1967, p. VIII).

3  M. Ch. Bassiouni, Criminal Law and its Process, Springfield  (111.) 1969, p. 313.

92

честве доказательств, предоставляя суду широкие возможности использовать для доказывания те данные, которые выгодны в той или иной ситуации господствующему классу.

Полная (и нарочитая) неопределенность царит в вопросе о разграничении процессуальных прав, вытекающих из конституционных положений и процессуальных норм. По существу оценка их нарушения отдана на волю судейского усмотрения. Отсюда противоречивость в оценке значения одного и того же процедурного правила и последствий его нарушения.

Таким образом, практическое решение вопроса о соотношении конституционного положения, вытекающих из него процессуальных прав и конкретной процессуальной нормы проходит несколько этапов судейского толкования:

1)   формулирование  (или поиски установленных)  стандартов,

2)  установление критериев и

3)   оценка с этих позиций конкретной процессуальной нормы и   последствий   ее   нарушения.   В   результате   формально   неизменные положения Конституции США приобретают в процессе их толкования ■существенно отличное содержание. Разграничение «прав» и «процедурных норм» представляет собой разновидность свойственного  буржуазной правовой  теории противопоставления «буквы» и «духа» закона, «формы» и «существа».

Как конкретно контролируется это противопоставление «формы» и «существа», видно из следующих рассуждений Бассиони. «Современное уголовное судопроизводство, — утверждает он, — слишком глубоко озабочено процедурными формами, благодаря использованию которых обвиняемый может быть признан виновным или невиновным в узких рамках установленных правил и стандартов» Ч

Другими словами, по распространенному в американской теории доказательств мнению, процессуальные санкции, применяемые в результате нарушения установленных законом правил судопроизводства (например, признание доказательства недопустимым в силу того, что оно было получено с нарушением закона), якобы препятствуют установлению истины, в результате чего виновный избегает ответственности, а интересам общества наносится ущерб. Трактовка процессуальных гарантий как обременительных «формальностей», препятствующих достижению истины, представляет собой одно из наиболее откровенных проявлений усиливающегося наступления на права личности в современном буржуазном обществе. Такие же тенденции в теории и в практике доказывания можно проследить в современной Англии. Они подробно рассмотрены в книге Н. Н. Полянского,

М. Ch. В a s s i о u n i, op. cit, р. 315,

93

посвященной исследованию уголовного права и уголовного суда Англии'.

Наиболее откровенное выражение общего кризиса законности, характерного для эпохи империализма, в уголовно-процессуальной доктрине представляет концепция уголовного процесса, как «контроля над преступностью». Изобличение преступника объявляется высшей ценностью, а допущенные при этом нарушения правил—«технической», формальной ошибкой. Соответственно пересматривается и дается иная оценка состязательной форме процесса, роли суда и т. д. В частности, концепция уголовного процесса как «контроля над преступностью» переносит центр тяжести на деятельность органов расследования, отводя суду фактически роль по «оформлению» результатов последней 2.

Характерны, в частности, многочисленные суждения в теоретических работах, подхватываемые практикой, о необязательности проверки заявлений относительно применения незаконных методов допроса и необязательности аннулирования признания, полученного незаконным путем.

Выступления в теоретической литературе против состязательности и ее использования для выявления и устранения нарушений процедуры доказывания мы находим и в континенталь--ных странах, в частности в ФРГ, Франции.

Вместе с тем, поскольку слишком резкий отход от традиционного взгляда на ценность процессуальных гарантий мог бы причинить существенный ущерб функции идеологического воздействия буржуазного правосудия, в теории была выдвинута концепция уголовного процесса как «баланса» между необходимостью защищать права личности и бороться с преступностью. Поскольку этот «баланс» трактуется весьма неопределенно, новая концепция обрела достаточную гибкость, позволяющую класть ее в основу прямо противоположных решений.

Сторонники концепции уголовного процесса как «баланса», «компромисса» интересов личности и государства, как правило, признают, что необходимость соблюдать требования «должной правовой процедуры усложняет, а во многих случаях и мешает работе суда» 3. И хотя на словах общий вывод делается в пользу соблюдения указанных требований, само противопоставление «эффективности судопроизводства» гарантиям прав личности заранее оправдывает любые отступления от законной процедуры, продиктованпые «интересами практики».

1  Н.  Н.   Полянский,   Уголовное  право  и  уголовный  суд Англии, М., 1969, стр 335—346.

2  См.  «The Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science», 1966, As 3, pp. 238—239.

3  «The Challenge of Crime in a Free Society», Wash., 1967, p. 125.

94

Коренной подрыв режима законности теоретически маскируется и чрезвычайной неопределенностью самого понятия надлежащего   (должного)  порядка судопроизводства.

Так, по мнению видного американского юриста Ф. Франк-фуртера, «должная правовая процедура представляет собой то, что согласовывается с представлениями о добре и справедливости», причем «чем более основополагающими являются такие представления, тем менее вероятно, что они будут точно сформулированы, но уважение к ним является сущностью положения о должной правовой процедуре» Ч

Иными словами, содержание «должной правовой процедуры» предстает как набор оценочных понятий, соотносимых не с правовыми нормами, а с моральными категориями. По словам ДРУ" гого известного американского юриста Кардоцо, содержание и значение конституционных положений «варьируются от века к веку». Кардоцо подчеркивает, что толкование конституционных положений «смотрит сквозь преходящие частности и познает то постоянное, что лежит позади них». Оно «дополняет Конституцию и заполняет пробелы при помощи того же самого процесса и методов, которые создали обычное право» 2.

Таким образом, в концепции буржуазных юристов прочно внедрилось деление процессуальных норм на «обязательные» (необходимые) и «необязательные», как и обоснование правомерности субъективного усмотрения в этих вопросах органов, осуществляющих уголовное судопроизводство.

Учет изложенных положений необходим при оценке тех изменений, которые происходят в буржуазном доказательственном праве.

Принятие отдельных норм, отличающихся внешней демократичностью, еще не означает, что произошли соответствующие пе-^ремены в практике судопроизводства. Приведем лишь один при-1 мер. Начиная приблизительно с 1963 года, Верховный суд США вынес ряд решений, Которые признали, что не только в федеральных судах, 'но и в судах штатов доказательства, добытые в результате незаконного обыска, должны быть признаны недопустимыми, что обвиняемый имеет право пользоваться помощью защитника, что свидетель имеет право не отвечать на вопросы, прямо или косвенно уличающие его в совершении преступле-1 ния, и т. д.

Основная причина, побудившая Верховный суд принять ука-• занные решения, заключалась в стремлении повысить престиж буржуазного суда и тем самым способствовать укреплению капиталистической общественной системы.

1 М. Ch. В a s s i о u n i, op. cit., p. 318. 3 Ibid.

Указанные решения, несмотря на их непоследовательности и половинчатость, были положительным явлением в обществен! ной жизни США, поскольку они в какой-то мере способствовал! использованию буржуазно-демократических институтов прогрес сивными организациями в борьбе против полицейского террора| Однако в силу очевидного преобладания в политической жизш США реакционных тенденций попытка усовершенствовать про! цедуру судопроизводства в судах штатов не только не была до-1 ведена до конца, но вскоре сменилась 'стремлением, прямо или косвенно аннулировать ранее принятые решения. К этому необходимо добавить, что названные решения по вопросам «должной правовой процедуры» в значительно большей мере затронули юридическую теорию, чем практику органов юстиции.                  / <

Решения Верховного суда нередко игнорировались местными судами и полицией или же применялись настолько формально, что не порождали каких-либо изменений в существующей практике. Так, решение Верховного суда США по делу Миранды (июнь 1966 г.) обязывало полицию разъяснить задержанному, что он имеет право пользоваться помощью адвоката и что, если у задержанного нет денег, чтобы оплатить услуги адвоката, последний может  быть  бесплатно  назначен  судом.

Однако оно мало что изменило в полицейской практике. Исследование, проведенное сотрудниками Джорджтаунского института уголовного права и процесса, показало, что только 7% из 15 430 лиц, арестованных в течение 1967 года по обвинению в тяжких преступлениях в федеральном округе Колумбия, заявили требование об обеспечении их адвокатом. Авторы исследования выяснили, что требуемое Верховным судом разъяснение прав делается полицией в такой форме, что арестованные не понимают его смысла, а если даже и понимают, то не считают, что оно относится и к ним'.

В 1965 году в решении Верховного суда США по делу Пол-тера право обвиняемого на очную ставку с лицами, дающими неблагоприятные для него показания, закрепленное в VI поправке к Конституции США, было признано обязательным для судов штатов. В 1970 году в решении по делу Даттона Верховный суд фактически отошел от этого правила, оценивая законность судебных действий не с позиций VI поправки, а применительно к законодательству, действующему в штате 2.

1  L. L e i t z, ft. M e d a 1 i e, P. Alexander, Anomie, Powerlessness and Police Interrogation, «The Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science», 1969, № 3, pp. 314—315.

2  В связи с этим газета «Ныо-Йоркер» в номере от 2 января 1971 г. Отмечала, что решение по делу Даттона «продемонстрировало ту перемену, которой  Добился   президент  Никсон   в   Курсе,  проводимом   уорреновским судом (т. е. Верховным судом США; действовавшим под председательством

96

При этом следует иметь в виду, что даже сами американские юристы оценивают резко отрицательно некоторые черты судопроизводства в штатах, в частности антидемократичность отдельных норм доказательственного права штатов (например, признание допустимыми вещественных доказательств, полученных в результате незаконного обыска, разрешение использовать записи подслушанных разговоров и т. д.). Таким образом, рассуждения о суверенитете штатов, об ограничении якобы «беспрецедентного» права Верховного суда контролировать судопроизводство в штатах \ по существу, лишь маскируют победу реакционных тенденций в практике уголовной юстиции.

Тенденция к свертыванию демократических процессуальных институтов и гарантий проявляется не только в США. Об этом писал, в частности, Н. Н. Полянский, характеризуя изменения в английском процессуальном законодательстве послевоенных лет, связанные с отказом от традиционных гарантий уголовного правосудия Англии2.

В связи с вопросом о роли и значении процессуальной формы для достижения классовых задач судопроизводства уместно вспомнить указание В. И. Ленина о том, что марксист должен видеть, когда речь идет о тех или иных капиталистических государствах, разницу «между степенями демократизма и между различным характером той или иной формы его...» 3. Эту разницу необходимо видеть и при оценке процессуальных форм в пределах одной и той же правовой системы.

Например, во Франции наметилась тенденция к подмене судебной  процедуры  медико-психологической экспертизой.

Принятый в 1958 году УПК Франции и некоторые позднейшие нормы, дополнившие его, фактически узаконили эту тенденцию.

Понятно, что таким образом существенно изменилось содержание предмета доказывания по делу (теперь на первый план при доказывании выдвигается комплекс обстоятельств, фиксирующих наличие у данного субъекта определенных антропологических и психологических характеристик). Изменился и субъект, осуществляющий эту процедуру, — указанное обстоятельство

Эрла Уоррена. —Авт.) в течение 15 лет». По мнению газеты, «перемена курса» объясняется изменениями в составе Верховного суда США, в результате которых «большинство» (5 из 9 членов), поддерживающее «уор-реновский курс», превратилось в «меньшинство» (4 ез 9). Газета положительно оценивает эти изменения, поскольку, по ее мнению, они позволяют штатам «искать наилучшие пути» и не основываться на предположении, что «вся мудрость сосредоточена в Вашингтоне» («New Yorker» 2.1. 1971, p. 15).

1  См. М. Ch. В a s s i о u n i, op. cit., p. 323.

2  H. H. Полянский, цит. соч., стр. 53.

3  В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 11, стр. 40,

4   Зак. 331

97

устанавливает ведомственная медицинская и психологическая экспертиза', назначение которой зависит от усмотрения следственного судьи (ст. 81 УПК Франции).

Некоторые французские теоретики недвусмысленно высказываются в пользу полной замены «устаревшего» правосудия системой «лабораторного исследования», в котором решающая роль будет   принадлежать   врачам   и  экспертам-социологам2.

Понятно, что подобная процедура дает широкие возможности не только для преследования лиц, совершивших посягательства на охраняемый правопорядок, но и для «превентивной» деятельности в отношении любых политических противников.

Изменения, происшедшие в начале 60-х годов в процессуальном праве ФРГ, также свидетельствуют об общей тенденции отхода от классических доктрин процессуальной теории, ставившей во главу угла гарантии свободы и неприкосновенности личности 3. В результате этих изменений суды получили возможность использовать в качестве доказательств материалы уголовной и политической полиции, в том числе и такие сведения, поступающие от полиции, в которых отсутствуют указания на их первоисточник.

В решении от 16 февраля 1965 г. федеральная судебная палата приравняла «специальные» сведения, которые были представлены суду ведомством по охране конституции (и получены анонимной агентурой), к заключению эксперта4.

Характерная особенность буржуазного доказательственного права, представляющая собой одно из проявлений общих пороков буржуазной философии, заключается в признании невозможности познания объективной истины в суде.

Теоретики доказательственного права исходят из практической невозможности требовать, чтобы судьи установили «истину». Эта невозможность определяется «неустойчивостью» критерия истины, существующего в уголовном судопроизводстве, под которым понимается «душевное состояние присяжных». Обосновывая возможность принимать судебные решения, исходя из предположений, буржуазные юристы ссылаются на «человеческий опыт», который якобы свидетельствует о том, что «необходимость   действовать»   не   связывается   с достоверностью знаний5.

1  О   медико-психологической   экспертизе   во   Франции   см.,   например, статью Л. Роша    «D'expertise medicale le nouveau Code procedure penale» («Le nouveau Code de procedure penale», Paris,  1960, p. 220).

2  Jean  Larguier, La procedure penale, 1963, p. 55.

3  Данные о доказательственном праве ФРГ в этом разделе представлены канд. юрид. наук Т. Г. Морщаковой.

4  К. Tidemann, Zum Fortgang des Streits шп die  Zulassung von V — Leuten im Strafprosess, «Monatsschrift fur Deutsthes Rechts», 1965, Heft 11, SS. 870—872.

5  Essays on Procedure and Evidence, Nashville, 1961, p. 86.

Агностическая установка в области доказывания — это общая установка буржуазной теории доказательств (см. § 1 гл. II).

В объяснительной записке к проекту Уголовного кодекса ФРГ 1962 года прямо указывалось на невозможность познания истины в уголовном судопроизводстве'.

Из этой общей концепции следует ряд практических выводов, которые отчетливо проявляются в англо-американском судопроизводстве, где пределы доказывания устанавливаются исходя лишь из фактов, вызывающих разногласия между обвинением и защитой. В силу такой трактовки суд не исследует обстоятельства, по которым защита не спорит с обвинением. Именно поэтому сознание обвиняемого безотносительно к его обоснованности исключает судебное рассмотрение доказательств, положенных в основу обвинения.

Классовая сущность буржуазного доказательственного права проявляется и в противоречии формально провозглашенных и восхваляемых «общих принципов» и конкретных правовых норм, фактически опровергающих эти принципы.

Примером этого может служить презумпция невиновности, рассматриваемая буржуазными юристами как неотъемлемая черта «демократического» правосудия. Однако рассуждения такого рода не препятствуют не только грубым нарушениям презумпции невиновности в практике уголовного судопроизводства, но и законодательному закреплению ее антипода — презумпции виновности.

Так, в английском законодательстве о шпионаже (законы 1911, 1920, 1939, 1940 и 1945 гг.) содержатся нормы, непосредственно исходящие из презумпции виновности: «Тот факт, что то или иное лицо было в сношениях или сделало попытку установить сношения с иностранными агентами в пределах или за пределами Соединенного Королевства, должен рассматриваться как доказательство того, что лицо это действовало с целью, угрожающей безопасности и интересам государства» 2.

Действующие в США законы об ответственности за ввоз наркотиков презюмируют, что любое лицо, у которого обнаружен наркотик, виновно в его незаконном ввозе из-за границы3. Правовое закрепление презумпции виновности имеет место и в других нормативных актах. Например, в решении по делу Гейни (1965 г.) Верховный суд США признал, что один лишь факт присутствия лица в помещении, где незаконно изготовляют спирт-

1  Подробный критический  анализ высказываний  буржуазных   процессуалистов о недостижимости истины в судопроизводстве см. М. С.   С т р о -г о в и ч, Курс советского уголовного процесса, т. I, M , 1968.

2  Цит. по кн. Н. Н.  Полянского  «Уголовное право и уголовный суд Англии», стр. 125.

3  21 U. S. С. § 174, 176а (1964).

4*                                                                                                                  99

ные напитки, дает основание для признания его виновным в самогоноварении'.

В этих примерах презумпция виновности была зафиксирована непосредственно в нормах материального уголовного права.

Но, как общее правило, отступление от презумпции невиновности осуществляется путем перемещения обязанности доказывания на обвиняемого. Это достигается с помощью многочисленных правовых презумпций, опровержение которых ложится на обвиняемого2.

Но и в тех случаях, когда отсутствуют правовые презумпции, перелагающие бремя доказывания на обвиняемого, презумпция невиновности в значительной степени остается декларацией в буржуазном уголовном судопроизводстве. Не говоря уже о делах, где процессуальная форма игнорируется ради расправы с классовым противником, повседневная практика буржуазного правосудия убедительно показывает, что презумпция невиновности не может быть названа реально действующим правилом доказывания. По свидетельству одного из американских судей, «присяжные, без сомнения, склонны верить, что большинство лиц, преданных суду, виновны, независимо от того, насколько категорично эти присяжные предупреждаются о другой презумпции...»3. Национальная комиссия США по причинам и предупреждению насилия также подтвердила существование в судах «фактической презумпции виновности» 4.

Следует отметить, что возможность перехода бремени доказывания на обвиняемого и тем самым замены презумпции невиновности презумпцией виновности допускается и Проектом правил доказывания в федеральных судах, который в 1969 году был разработан соответствующим комитетом конференции судей США.

Проект идет по пути дальнейшего расширения полномочий профессиональных судей в оценке доказательств в ущерб правам присяжных. Помимо того что сохраняется право федеральных судей комментировать «вес и достоверность» доказательств, особо подчеркивается обязанность судьи контролировать «способ и порядок» исследования доказательств. Указанные полномочия судьи наиболее отчетливо проявляются при единоличном решении им важнейшего вопроса: может ли быть конкретное доказательство передано на рассмотрение присяжных, т. е. в оценке допустимости доказательств.

1  «The Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science», 1970, № 3, p. 370.

2 См. К.   Кении,   Основы уголовного права, М.,  1949, стр. 368—372.

3  «Law and Order Reconsidered», 1969, p. 492.

4  I b i d,

Ю0

Претерпела изменение (также в общем направлении свертывания гарантий личности) и роль суда в целом как субъекта доказывания: очевиден отход от классической трактовки суда как беспристрастного арбитра в споре сторон, связанной с представлением о его пассивной роли в доказывании. Отход этот характеризуется вполне определенной социальной направленностью. В домонополистический период развития капитализма одного лишь имущественного положения обвиняемого было, как правило, достаточно, чтобы регулировать действие машины правосудия. Другими словами, если в тот период действия обвиняемого, обладающего достаточными средствами, обеспечивающими возможность пользоваться услугами квалифицированного адвоката, вносить залог, нести расходы, связанные с вызовом свидетелей, назначением экспертизы и т. п., обычно не вызывали противодействия со стороны суда, который довольствовался ролью наблюдателя «свободной игры сил», то теперь положение существенно изменилось. Возросшая организованность и сплоченность широких трудящихся масс, и в первую очередь рабочего класса, позволяет в случае крупного политического процесса обеспечить сбор необходимых средств и преодолеть экономические барьеры неравноправия участников процесса. Соответственно буржуазный суд ориентируется на активное вмешательство в ход доказывания для поддержания версии, соответствующей классовой сущности буржуазной юстиции, стороны, выражающей соответствующие интересы. Иными словами, возрастающая активность буржуазного суда в доказывании — инструмент обеспечения фактического неравноправия сторон при декларативном их равенстве.

Как отмечалось, одной из центральных проблем доказательственного права является проблема допустимости доказательств.

Классическая доктрина считала, что в качестве доказательств могут быть допущены не любые сведения, а лишь те, которые строго соответствуют определенным требованиям, обеспечивающим их надежность и проверяемость. Поэтому считалось, что правила допустимости устанавливаются законом и суд должен им беспрекословно следовать.

Однако последнее положение явно расходится с практикой буржуазного судопроизводства. Так, поскольку в странах англоамериканской системы права основные вопросы доказывания регламентируются судебными прецедентами, то признание доказательства допустимым или недопустимым зависит от того, какому из многочисленных противоречивых прецедентов судья отдаст предпочтение'.

1 Как признают и сами буржуазные юристы, «прецедентная система права имеет то удобство, что при желании можно подобрать десяток ответов на один и тот же вопрос» (М с,-С or mi ck, Evidence, St. Paul (Minn), 1954, p. 246),

101

Характерная черта правил, регламентирующих допустимость доказательств в судопроизводстве капиталистических государств, заключается в наличии многочисленных отступлений и исключений от провозглашаемых общих принципов.

Это характерно для английского доказательственного права, что подчеркивает Н. Н. Полянский: «Особенность английского права заключается главным образом в сложном, исторически образовавшемся (преимущественно в течение последних 160—180 лет) нагромождении права и исключений, определяющих не как доказательства расцениваются, а как ими следует пользоваться, а также исключающих значительные категории фактических обстоятельств и источников доказательств из судебного рассмотрения...» '. То же справедливо и для США.

В качестве примера можно привести правило о допустимости фактов, касающихся репутации сторон и свидетелей. В принципе считается, что доказательства хорошей репутации обвиняемого должны допускаться судом, а доказательства плохой репутации, как правило, — отклоняться. Однако практическое применение этого правила порождает немало неясностей. По-разному, например, решается вопрос о том, что может говорить свидетель, дающий показания о репутации обвиняемого: описывать его склонности и черты характера или же излагать свое мнение о присущих обвиняемому достоинствах и недостатках. Судебная практика проявляет стойкую тенденцию к расширению круга случаев, когда доказательства репутации обвиняемого признаются допустимыми.

Один из последних проектов правил доказывания для федеральных судов США предусматривает, что «доказательства, касающиеся репутации лица или черт его характера, недопустимы с целью доказать, что оно действовало в соответствии с таковыми в данном конкретном случае...» 2.

Однако за этим общим запретом следует ряд исключений. Прежде всего, доказательства репутации допускаются для опровержения фактов, касающихся репутации обвиняемого и потерпевшего. Кроме того, признаются допустимыми доказательства, касающиеся репутации свидетеля, которые представляются с целью оспорить или подтвердить его показания3. Факты, свидетельствующие об отрицательном прошлом подсудимого (совершение преступления, правонарушения, безнравственного поступ-

1  Н.  Н.   Полянский,   Уголовное  право  и  уголовный  суд   Англии М., 1969, стр. 260.

2  «Preliminary Draft of Proposed Rules of Evidence for the U. S. District Courts and Magistrates», Wash., 1969, p. 55.

3  «Дурная    репутация    свидетелей, — писал    известный    английский юрист Кении, — может быть доказываема в силу того, что не следует верить   клятвенному   заявлению лица,   пользующегося  дурной   репутацией» (Kenny's Outlines of Criminal Law, Cambridge Univ. Ress, 1952, p. 428).

102

ка), признаются допустимыми как доказательства «мотива, возможного намерения, подготовки, планирования, знания, идентичности, а также отсутствия ошибки или несчастного случая» '.

В ряде случаев нормы буржуазного права, касающиеся допустимости доказательств, отличаются крайним формализмом. Например, в силу правила о недопустимости свидетельства по слуху могут быть исключены из числа доказательств записи, сделанные свидетелем на основании сообщений других лиц, не подтвержденных присягой. Таким образом, если необходимо установить, в какой промежуток времени больной находился в больнице, то вызванный для этой цели в качестве свидетеля регистратор больницы не может сослаться на свой реестр поступающих и выбывающих больных, который им составлялся на основании сведений, поступивших от медицинского персонала больницы.

Правило о недопустимости свидетельствования по слуху также имеет ряд исключений. Так, в США допускаются показания о сделанном стороной вне суда признании спорного факта, в том числе и сознании в совершении преступления. Основным условием допустимости свидетельских показаний о такого рода признаниях является требование, чтобы признание было сделано стороной против своих собственных интересов. Это положение доказательственного права имеет очень важное значение в практике судов, так как именно оно служит основанием для судебного допроса полицейских и других ведших расследование лиц по вопросу о сознании обвиняемого. Данное под присягой свидетельское показание полицейского о том, что обвиняемый в беседе с ним признавал себя виновным и рассказывал о совершенном преступлении, признается допустимым и* нередко кладется в основу обвинения2. В последнее время все больше исключений из правила о недопустимости свидетельства по слуху появляется и в Англии3, именно как проявление общей тенденции к упрощению процедуры доказывания.

В настоящее время, как отмечает проф. Кеннет Дэвис, на практике степень ограничений в использовании свидетельства по слуху главным образом зависит от того, с участием или без участия присяжных слушается дело. В последнем случае ограничений значительно меньше. Объясняют это тем, что якобы для профессионального судьи доказательственная ценность свидетельского   показания   важнее   его    «формальной   недопустимости»4.

1  «Preliminary Draft..», p. 56.

2  Вместе  с  тем,  как  правило,  признается  недопустимым  доказательством   заявление о^признании   вины,   сделанное обвиняемым   в   судебном разбирательстве, от которого он впоследствии отказался  (см. «Preliminary Draft...», p. 69).

3  С. С о w e n, P. Carter, Essays on the Law of Evidence, Oxford, 1956.

4  Kennet C. Davis, Hearsay in nonjury case, «Harvard Law Review», vol. 87, № 6, April 1970, p. 1362.

103

IL

Следует заметить, что те ограничения в допустимости свидетельских показаний, которые в определенных ситуациях выгодны господствующему классу, например, о недопустимости доказательств «дурной репутации» полицейских осведомителей, сохраняются и строго соблюдаются. Существует и целая категория фактов, сообщение сведений о которых или прямо запрещается свидетелям, или же предоставляется на их усмотрение. В последнем случае свидетели имеют право отказаться от показаний. К такого рода фактам относятся сведения, представляющие собой государственную, профессиональную или деловую тайну. Свидетели имеют также право не сообщать факты, касающиеся их супружеских отношений. Они не должны отвечать на вопросы относительно какого-либо официального сообщения, оглашение которого могло бы противоречить общественному порядку.

Классовая направленность правил, регулирующих допустимость доказательств в буржуазном уголовном судопроизводстве, обусловливается не только их непосредственным содержанием, но и общим «контекстом» деятельности буржуазного суда. Вместе с тем та группа норм доказательственного права, которая имеет наибольшее значение для разрешения уголовных дел, непосредственно отражает классовую сущность капиталистического правосудия. К числу такого рода норм относятся прежде всего те, которые регулируют допустимость доказательств, полученных с нарушением закона. Традиционное общее право не исключало доказательства, добытые незаконным путем, если их содержание имело значение для дела'. Эта доктрина была активно поддержана видными теоретиками доказательственного права США. Один из наиболее ревностных защитников рассматриваемой доктрины Уигмор приводит ряд доводов в пользу допустимости незаконно полученных доказательств. Утверждается, в частности, что «преступник представляет большую опасность для общества, чем излишне ревностный полицейский» 2. Не менее характерно и его утверждение, что безнаказанность лиц, нарушивших закон при собирании доказательств, будто бы соответствует интересам того лица, в отношении которого закон был нарушен.

«Предоставление суду права подвергать наказанию лиц, нарушивших закон при расследовании дела, — пишет Уигмор, — поставило бы в невыгодное положение лицо, потерпевшее ущерб от предполагаемого правонарушения, так как это лицо было бы

1  Один из известных  английских юристов лорд Хэлсбери  следующим образом формулировал  это   положение-   «Если   предметы   или  документы добыты незаконным путем, то факт их незаконного получения может быть признан извинительным, если они действительно являются существенными доказательствами преступления, совершенного каким-либо лицом»   (Н а 1 s-bery, Laws of England, London, 1934, vol. 13, p. 640).

2  Wigmore, A Treatise on the Anglo-American System of Evidence in Trials at Common Law, Boston, 1940, vol. VIII, p. 37,

104

лишено права выбирать между предъявлением иска о возмещении ущерба и немедленным наказанием виновных» 1.

Приведенными «аргументами» Уигмор обосновывает общее положение, что на допустимость доказательства в принципе не влияет незаконность средств, при помощи которых сторона получила это доказательство. Следует отметить, что Уигмор и ряд других буржуазных юристов пытались провести различие между условиями допустимости вещественных доказательств и документов, с одной стороны, и свидетельских показаний (включая показания обвиняемого и экспертов) — с другой. Основой для такого разграничения служило утверждение о том, что если закон нарушен при допросе, то в определенных случаях вопрос о допустимости доказательств может встать. Применительно же к «немым свидетелям» нарушение правил собирания никогда не влияет на достоверность изъятого предмета или документа. Поэтому незаконно проведенный обыск или иное действие не влияют на допустимость вещественных доказательств и документов (угроза фальсификации доказательств при этом игнорируется). Несостоятельность такого довода очевидна. Незаконный способ получения вещественных доказательств всегда будет вызывать сомнение в их достоверности, поскольку нарушение закона при проведении следственных действий в той или иной мере облегчает возможность фальсификации доказательств. Но дело не только в этом. Игнорирование надлежащей процессуальной формы доказательства, по словам известных английских юристов Ковена и Картера, «равносильно признанию принципа, согласно которому цель оправдывает средства, и государство само может потворствовать совершению одного преступления, чтобы доказать другое» 2.

Надо отметить, что в материалах многочисленных комиссий и комитетов, создаваемых конгрессом и правительством США в интересах сохранения престижа высших органов государства, собраны и опубликованы неопровержимые данные о произволе и беззакониях полиции при собирании «доказательств виновности». Так, многотомный доклад Национальной комиссии по соблюдению и исполнению законов (комиссия Уикершема) обобщил практику незаконных методов допроса и других форм насилия, применяемого полицией якобы в интересах борьбы с преступностью. При этом доклад констатировал не только массовый масштаб полицейских беззаконий, но и их «специальную» направленность, т. е. тот факт, что насилие и другие незаконные методы  применяются   главным   образом   против   представителей

1  Wigmore, A Treatise on the Anglo-American System of Evidence in Trials at Common LaV, Boston, 1940, vol. VIII, p. 37.

2  C. Co wen, P. Carter, op. cit, p. 97.

105

наиболее угнетаемых слоев населения'. Последующие комиссии, изучавшие деятельность полицаи, также получали в свое распоряжение материал, прямо или косвенно свидетельствующий о массовых нарушениях законности полицией. Однако никаких реальных мер по пресечению или хотя бы ограничению подобной практики, разумеется, принято не было. Весьма примечательным в этой связи «зигзагом» была позиция Верховного суда США по рассматриваемому вопросу.

Еще в 1964 году Верховный суд США в решении по делу ' Уика сформулировал следующее правило: в тех случаях, когда при получении доказательств были нарушены конституционные гарантии прав граждан и потерпевший от такого нарушения своевременно (до начала судебного заседания) заявил об этом, суд может признать доказательство, полученное с нарушением закона, недопустимым. Одновременно с решением по делу Уика действовали и прямо противоположные прецеденты, в силу которых, во-первых, признавалось, что судебные органы штата не связаны решением по делу Уика2, а во-вторых, оспаривалась и сама возможность исключать доказательство на том основании, что оно получено незаконными методами. Так, при рассмотрении Верховным судом США дела по обвинению Уолфа (1949 г.) была сделана попытка доказать, что нарушение закона, в том числе и конституции, не является нарушением должной судебной процедуры. Высказывавшийся по этому делу от имени боль-

1  См. National Commission on Law Observance and Enforcement (1931), Report № 11.

В первой части этого доклада, озаглавленного «Третья степень», 3. Чэфи, У. Поллрак и К. Стерн приводят данные о повсеместном применении полицией насилия и пыток при допросах подозреваемых, главным образом негров и бедняков. Во второй части этого доклада «Несправедливость обвинительной власти» те же авторы описывают такие черты уголовного судопроизводства США, как лишение обвиняемого права на помощь адвоката, исключение негров из числа присяжных и использование  недоброкачественных доказательств.

2  Проф. Маккормик приводит значительное число решений высших cy^ дебных органов, в которых говорится о том,  «что в уголовном преследовании, проводимом штатом, четырнадцатая поправка к конституции не запрещает допущения доказательств, полученных в результате незаконного обыска и ареста» (М с.-С о г m i с k, Evidence, St. Paul (Minn), 1954, p. 297).

Кроме того, различные прецеденты разрешали и федеральным судам при определенных обстоятельствах признавать допустимыми незаконно полученные доказательства. Так, доказательство разрешалось признать допустимым, если оно было получено в результате незаконного обыска, произведенного каким-либо третьим лицом, не действовавшим в сговоре с федеральной полицией, либо полицейским штата или иным местным должностным лицом. Допустимым признавалось также доказательство, полученное после или во время незаконного ареста. С другой стороны, в ряде штатов действовали прецеденты, в силу которых признавалось допустимым доказательство, полученное путем незаконного обыска, произведенного федеральными полицейскими или полицейскими штата («Columbia Law Review», 1956, № 6, p. 940),

106

нганства судья Ф. Франкфуртер утверждал, что исключение незаконно полученных доказательств будет служить на пользу лишь тем лицам, у которых обнаружены уличающие предметы или документы.

Под влиянием критики с конца 50-х годов в решениях Верховного суда США стала проявляться противоположная тенденция. В частности, как уже отмечалось, в течение 60-х годов Верховный суд США распространил гарантии билля о правах, закрепленные в поправках к федеральной конституции на судопроизводство в штатах. Кроме того, был положительно решен вопрос о связи между способами получения доказательства и возможностью его использования в судебном процессе. В силу этого в ряде решений Верховного суда были признаны недопустимыми доказательства, полученные с нарушением установленных правил обыска, ареста, допроса и других действии, производимых полицией. На первый взгляд могло показаться, что доктрина, предписывающая исключение незаконно полученных доказательств, одержала, по крайней мере, частичную победу. Однако в действительности ограничения, вводившиеся Верховным судом США, не были по существу реализованы. В литературе отмечалось, что «когда полиция не столько стремится возбудить уголовное преследование против гражданина, сколько его запугать, правила об исключении доказательств не имеют никакого эффекта» '. Подчеркивалось также, что и в других случаях решения Верховного суда не изменили существующую полицейскую практику.

Вместе с тем даже декларативные решения, усиливавшие требования к допустимости доказательств, подверглись во второй половине 60-х годов резкому осуждению. Их критиковали и практики, и теоретики, и политические деятели, и журналисты. В ряде случаев эти решения рассматривались даже как фактор, влияющий на рост преступности.

Одним из наиболее рьяных критиков правила об исключении незаконно полученных доказательств является нынешний председатель Верховного суда США Уоррен Бергер. По его мнению, правило об исключении незаконно полученных доказательств преследовало определенную цель — предупреждение нарушений закона со стороны должностных лиц. С этой точки зрения оно показало свою неэффективность, так как не вызвало существенного сокращения незаконных действий полиции. В то же время «общество и отправление правосудия получили бы пользу от значительного сокращения и, если возможно, ликвидации необходимости исключать из уголовного судопроизводства относимые и обладающие доказательственной силой сведения, ч"то с неизбеж-

1 См. М с. ■ Со г m i с k, Cases and Materials on the Law of Evidence, St. Paul (Minn,),1956, p. 257^

107

ностью наносит ущерб деятельности суда по отысканию истины» '. Таким образом, по мнению Бергера, ущерб истине наносит не нарушение процедуры доказывания,  а  ее  соблюдение.

Следует подчеркнуть, что использование незаконно полученных доказательств и при наличии действующих прецедентов представляет собой распространенною картину2. Поскольку, как отмечалось, допустимость рассматривается буржуазными юристами как своего рода «правовая относимость», решение о принятии или исключении доказательства считается вопросом права и относится к единоличной компетенции председательствующего (профессионального судьи). Таким образом, если судья отвергает доказательство, то присяжные лишены возможности дать ему ту или иную оценку, и оно автоматически устраняется из дела. Напротив, допущенное судьей в дело доказательство так или иначе должно влиять на решение, принимаемое присяжными.

О том, как использовалась эта система правил о допустимости, в частности, юстицией США и как она изменялась, можно судить по следующим примерам.

Так, в течение долгого времени в уголовном процессе США действовало правило, согласно которому показания подозреваемого, по крайней мере теоретически, признавались недопустимым доказательством, если они были получены в период его незаконного содержания под стражей.

В 1968 году был принят федеральный закон о контроле над преступностью и безопасностью на улицах, согласно которому «в любом уголовном преследовании... сознание, сделанное лицом, являющимся обвиняемым по данному делу, в период, когда оно находилось под арестом или иным образом было заключено под стражу.., не будет признано недопустимым доказательством лишь на том основании, что имело место промедление с его доставлением... к должностному лицу, управомоченному предъявлять обвинение в совершенном преступлении»3. Таким образом, нарушение формально не отмененного требования закона о немедленном доставлении арестованного в судебный орган, которое было направлено на ограничение полицейского произвола, оказалось отнесенным к числу «безвредных»,  «технических»  ошибок.

'Warren Berger, Who Will Watch the watchmen?, cit. on F. Inbau, J. Thompson. C. Sowle, Cases and Comments on Criminal Justice, vol. 2, Min-cola, N -1, 1968, p 72

2  В  решении  Верховного  суда  США  по  делу  Харриягтона   (1969  г) указывается, что нарушение конституционных норм в судебном процессе оказалось   «безвредным», поскольку имелись   «решающие»   неопороченные доказательства, подтверждающие обвинение. В особом мнении трех судей Верховного суда по этому делу подчеркивалось, что такой подход в значительной  мере  делает  недействительным  правило  об  исключении  доказательств («Law and Order Reconsidered», p. 370).

3  18 U. S. С. § 3501 (с).

108

В этом законе указывается также, что единственным критерием допустимости сознания является его добровольность. Затем формально декларируется, что для определения добровольности сознания судья «должен принять во внимание все обстоятельства, сопровождавшие его получение, включая: (1) время, прошедшее между арестом и предъявлением обвинения, если сознание было получено в этот период; (2) осведомленность обвиняемого о существе инкриминируемого ему преступления; (3) был ли обвиняемый извещен или знал, что он не обязан давать какие-либо показания и что все, сказанное им, может быть использовано против него; (4) был ли обвиняемый извещен о его праве на помощь адвоката; (5) имелся ли у обвиняемого адвокат в момент допроса и признания вины». Однако закон 1968 года устанавливает, что «наличие или отсутствие любого из указанных выше моментов, которые судья должен принимать во внимание, не является решающим при определении добровольности сознания».

Таким образом, решение вопроса о допустимости сознания полностью отдается на усмотрение судьи, и нарушение установленных правил производства допроса не влечет обязательного исключения полученного незаконным путем сознания.

Многие буржуазные юристы прямо высказываются за допустимость показаний обвиняемого, полученных в результате применения к нему насилия, если не будет установлено, что примененное насилие было подлинным мотивом сознания, или по крайней мере в сугубо нейтральных тонах констатируют наличие соответствующей практики как неизбежность. Эти суждения получили достаточно широкое хождение в практике буржуазной юстиции в качестве довода, подтверждающего «допустимость» показаний, добытых с помощью угроз, незаконного задержания, лишения пищи и сна, побоев и т. п.1.

Заведомо пагубные для интересов истины последствия подобного подхода к решению вопроса о допустимости доказательств усугубляются тем, что признание обвиняемого само по себе может быть допустимым и достаточным для обоснования обвинения; допустима «замена» признания показаниями полицейского о том, что оно якобы было дано вне суда.

Ряд процессуалистов и практика ряда судов капиталистических государств признают допустимыми и фактические данные, полученные в результате истолкования данных так называемого «разоблачителя лжи» (лай-детектора), или по крайней мере — приемы допроса, основанные на угрозе его использовать. Между тем   известно,   что   физиологические   явления,   регистрируемые

1 Wigmor'e, A Treatise  on the  Anglo-American System  of  Evidence in Trials at Common Law, vol. 3, Boston, 1940, p. 331.

109

приборами такого типа, могут свидетельствовать о наличии отсутствии волнения, но не о его причине, а следовательно, це в состоянии достоверно установить факт дачи ложных или правдивых показаний.

В ряде судебных решений признаются допустимыми и признания обвиняемых, сделанные после введения наркотиков а многие процессуалисты прилагают усилия к обоснованию этой чудовищной практики, попирающей элементарные права человека и, по существу, окончательно стирающей грань между законными методами ведения судопроизводства и пыткой, превращающей обвиняемого в бесправный объект полицейского произвола.

Доказательственное право буржуазных стран в открытой или скрытой форме санкционирует использование в уголовном процессе показаний платных осведомителей и полицейских агентов-провокаторов. Буржуазные юристы признают, что «органы правосудия часто полагаются на сообщения осведомителей как на основу для производства расследования или ареста лица, обвиняемого в преступлении» '. При этом полицейскому агенту предоставляется «гарантия неразоблачения». В силу этой гарантии обвиняемый лишен возможности оспорить достоверность доказательств обвинения путем допроса лица, давшего против него уличающие показания2. Это является прямым нарушением VI поправки к конституции США, провозгласившей право обвиняемого на очную ставку со свидетелями обвинения.

Использование платной агентуры в качестве свидетелей официально допускается и доказательственным правом других буржуазных государств. Так, ст. 337 УПК Франции прямо предусматривает возможность допроса платного осведомителя в судебном  заседании.

Американский теоретик права Джером Фрэнк в своей книге «Не виновен» на конкретных примерах показал, что использование в качестве доказательств показаний платных полицейских осведомителей является одной из существенных причин осуждения невиновных. Подчеркивая опасность такого рода «доказательств», Фрэнк ссылается на признание одного из платных осведомителей в том, что он обвинил сорок невиновных3.

Известный английский юрист и общественный деятель Деннис Притт в книге «Шпионы и осведомители на свидетельской гри-

1   «The Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science», 1956, № 6, p. 843.

2  В решении по делу Мак Крея (1967 г.) Верховный суд США полностью санкционировал такого рода практику, оставив в силе приговор, по которому в   основу   обвинения  были   положены показания   полицейского агента  («Columbia Law Review», 1967, № 5, p. 959).

3  J.   Frank,   В    Frank,   Not guilty, N.-I., 1957, p. 125. Cm X. Maiyco у, Лжесвидетель, M., 1956,

110

буне» убедительно показал те неисчислимые бедствия, которые приносит использование в качестве доказательства показаний платных осведомителей и подобных «свидетелей». Притт подчеркивает, что показания осведомителей еще более сомнительны, нем показания соучастников. Осведомители работают на тех и оплачиваются теми', для кого они добывают нужные сведения. Их «успех в работе» определяется тем, как много людей можно засудить на основании сообщенных ими данных. «Если таких данных в отчете нет, то они ничего не заработают... Но более того, многие осведомители, возможно даже большинство, не избирают подобного, рода профессию добровольно, а принуждаются к этому властями, имеющими в своем распоряжении такие сведения, на основании которых может быть возбуждено уголовное преследование, грозящее этим лицам осуждением и длительным лишением свободы» 2.

Исключительное значение придается показаниям осведомителей в деятельности политической полиции. Многочисленные судебные процессы против коммунистов и других прогрессивных деятелей убеждают, что показания платных осведомителей были единственными  «доказательствами»  виновности подсудимых3.

Показания платных агентов ФБР были единственными «доказательствами» обвинения и на состоявшемся в 1965 году процессе Коммунистической партии США.

Член Верховного суда США У. Дуглас в особом мнении по делу Левиса так охарактеризовал существующую практику: «Мы быстро вступаем в такие времена, где отсутствует право личности на неприкосновенность ее частной жизни, где каждый человек может быть под наблюдением, где нет тайн от правительства. Агрессивные нарушения правительством права человека на неприкосновенность частной жизни возрастают в геометрической прогрессии» 4.

Наглядной иллюстрацией этих слов могут служить и принятые в последние годы нормативные акты, которые легализовали практику, признаваемую ранее незаконной. Например, упоминавшийся закон о контроле над преступностью 1968 года признал подслу-

I'1

1  Так, известный по многим процессам осведомитель Поль Кроуч получил 10 тыс. долларов от ФБР и примерно такую же сумму от Департамента  иммиграции и  натурализации.  Другой шгатпый  «свидетель»  Мэтт Кветик дал показания против 292 человек  (см.   D.  N.  Р г i 11,  Spies  and Informers in the Witness box, London, 1958, p   54).

2  D. N. Pritt, op  cit., pp. 14—15.

3    Интересно отметить, что даже после того, как Матусоу под присягой подтвердил,  что ранее даваемые им показания были ложными, вынегенные обвинительные приговоры против прогрессивных деятелей были оставлены в силе, а сам Матусоу приговорен к трем годам тюремного  заключения (см. X   Матусоу, Лжесвидетель, М,  1956).

4  См.   L.   W^i n r e b,   Criminal   Process,   Mmeola, N.-I.,   1969,  p. 303.

Ill

шивание телефонных разговоров допустимым способом получения доказательств по широкому кругу уголовных дел. Расширение прав полиции имеет место и при производстве иных действий, направленных на получение вещественных и письменных доказательств.

Специфической чертой англо-американского доказательственного права является трактовка эксперта как «сведущего свидетеля», приглашаемого в процесс по инициативе либо обвинения, либо защиты. Сторона, вызвавшая эксперта, оплачивает все необходимые расходы и фактически бесконтрольна в выборе эксперта. Состязательная форма экспертизы приводит к тому, что в одном и том же деле могут быть проведены две экспертизы: одна — обвинением, а другая — защитой. Практические последствия состязательной формы экспертизы проявляются прежде всего в двух отношениях. Во-первых, финансовая зависимость эксперта от пригласившей его стороны, безусловно, влияет на объективность его заключения. «Мнение эксперта,—пишет известный американский адвокат А. Катлер, — иногда колеблется под влиянием той стороны, которая больше платит, чтобы получить это мнение» '.

Другим следствием состязательной формы экспертизы является ее фактическая недоступность неимущему обвиняемому. Дело в том, что расходы на производство экспертизы, как правило, составляют крупную сумму, уплатить которую может далеко не каждый. По свидетельству Дж. Фрэнка, стоимость производства экспертизы колеблется от 1000 до 5000 долларов2. Из всего сказанного видно, что общий кризис законности, переживаемый в настоящее время империалистическими государствами, находит яркое проявление в доказательственном праве и теории доказательств этих стран.

1  A. S.  Catler,   Successful Trial Tactics, N.-L, 1949, p. 185

2  J.   Frank,   B.   Frank,   op. cit., p. 98.