_ 19. Законы, ограждающие верность вотчинной книги.

- Бесповоротность записи, устраняющая разлад формального и материального права. Общепризнанность этого свойства относительно ипотек. - Колебания его в отношении права собственности. - Три ступени развития бесповоротности или формальной легитимации: а) радикальная система - ганзейские законы; б) умеренная - npyccкиe Законы 1872 г.; в) наименьшее развитие бесповоротности - в прежней прусской системе и во французском праве. -Учение о доброй совести третьего лица со старым и новым понятием

_ 19. Законы, ограждающие верность книг. Сюда относятся те законы, которыми определяется юридическое значение обряда внесения, т. е. гражданское последствие записи. Какова сила сделки до и после ее записи. С какого момента возникает вещный характер приобретаемого или передаваемого права? Может ли запись возникать без всякой предварительной сделки? Наконец, в какой степени запись может считаться бесповоротной? Вот те вопросы, на которые закон отвечает ради установления верности книг. Общей руководящей мыслью, служащей единою целью этих законов, является устранение противоречия между формальным и материальным правом. Такое противоречие легко и незаметно возникает вследствие того, что последствием записи является укрепленное и ясное с формальной стороны право; между тем как в противоречии с ним слагаются иные фактические отношения по имуществу, стремящиеся к достижению признания их материального правооснования. Совершенное устранение такого противоречия достигается только таким правилом, вследствие коего, через одно лишь внесение приобретается вещное право"; так как при воцарении такого правила, все фактические отношения по имуществу, предшествования внесению, считаются имевшими значение одного лишь подготовительного состояния, не претендующего на самостоятельное порождение прав. Коллизия формального права с материальным здесь невозможна, потому что последнее не существует в отдельности от первого: материальное право совершен но покрывается формальным; между ними существует полное совпадение. Степень усвоения этого начала не только разнообразится от одного уложения до другого и среди самых родственных кодексов, но даже неравномерно проводится каждым законодателем, относительно отдельных институтов.

Самую прочную почву завоевало оно в отношении залогового права; так как ипотечные долги являются в этой силе только через внесение. Даже такое законодательство, как французское, относительно коего всего менее можно распространяться по этому вопросу, признало для всех родов ипотек (кроме детальной и опекунской) - начало недействительности залога вне записи. Прусский ипотечный устав 1783 года, так сильно отстававший от достижения достоверности в других отношениях, при допущении им простой традиции,- совершенно стоял на подобающей высоте относительно залога; ипотека приобреталась только через внесение в вотчинную книгу. При добросовестности приобретателя, установление ипотеки было бесповоротно; хотя бы потом выяснилось, что записанное лицо, создавшее ипотеку, было неправильным собственником. С этой именно точки зрения можно сказать, что достоверность старой вотчинной книги по прусскому уставу 1783 года успела сохраниться только в последней рубрике, где помещались ипотечные долги. Зато в этой части она была полнейшая. В этом отношении совершенно особняком стояло в Прибалтийском Своде до последней Реформы 1889 г. - установление частной ипотеки, нигде не записанной, возникавшей "словесно или письменно", одним лишь из явлением воли должника (ст. 1389), "домашним образом " (ст. 1393) и не лишенная, наряду с ингроссированной ипотекой, всех прав вещного залога (ст. 1585 и 1586). Однако и в прибалтийском крае, до судебной реформы, проглядывало начало возникновения вещного залога через одну лишь ингроссацию и это - по всей вероятности благодаря влиянию польского законодательства в Курляндии (Коммиссор. Реш. 1717 г. под ст. 1581) и ганзейского в городе Ревеле (Любекс. Гор. Пр. под ст. 1587). - Такое явление не должно нас удивлять, так как мы видим, что именно в этом направлении развивались положения польского и ганзейского права.

Гораздо более шатко начало возникновения вещной стороны прав не иначе как посредством записи, относительно других прав кроме ипотечных долгов; например, если перейти к праву собственности его ограничениям. Тут представляется наибольшее разнообразие систем, смотря потому, сохраняет ли законодатель предание римского права, не различавшего способов приобретения движимости от приобретения недвижимости, или, напротив, - проникся ли закон особенностями германского института "Auflassung", т е. "явного оставления" недвижимого имущества, торжествен-нымь заявлением в присутствии суда. В этом отношении существуют, можно сказать, три ступени более или менее окончательного признания решающего значения записи, начиная с крайнего осуществления этого начала в Гамбурге, Любеке и Мекленбурге и кончая самым слабым его проявле-ниеы в Ипотечном уставе Фридриха II (1783 г.), наряду с французским правом.

Первою ступенью можно, таким образом, считать радикальные системы, признающие самые крайние последствия за внесением и именно за одним только внесением; независимо от его предположений. Из них некоторые, как мекленбургское законодательство, Саксонское уложение и Баварский проект - пришли к тому путем теоретических соображений и заимствований. Но особенный интерес представляют в данном случае ганзейские города Любек и Гамбург, где начало неразрывной связи права с книгой объясняется исконным и самобытным историческим развитием и имеет, по своему происхождению характер процессуальный. Приобретатель недвижимого имущества предполагался судом в состоянии истца, коему иск присуждался судебным решением, якобы после спора с отчуждателем. Подобно тому, как решение может возыметь свое действие лишь по истечении срока обжалования, так и здесь обряд "Auflassung" приобретал корроборативное значение и силу с истечением особого срока, именуемого "мочальным" - (Vershwtigungsfrist), следы которого можно найти в Эстляндском Городовом праве, именно - в 3018 ст. III т. Свода мес. узакон. (отмененной с введением реформы), которая непосредственно происходит из Любекского городового права. С течением времени утратился процессуальный тип настолько, что пошатнулось и начало неоспоримости внесенной, вследствие "Auflassung" сделки; но остаток этой неоспоримости или крепости акта выразился уже в полном отчуждении вещного права со дня корроборации. Если же действительный собственник окажется пострадавшим от корроборации, на ненадлежащем основании учиненной, то он уже не остается беззащитным против лица, внесенного на правах собственника; к его услугам не полагается лишь вещного иска; но ему дается личный, чисто облигационный иск к лицу неправильно записанному в книгу. А потому, если до предъявления такой претензии, лицо, неправильно числящееся по книгам уполномоченным на праве собственности, успело уже отчудить свои права новою записью на имя третьего лица, то потерпевший в своих правах прежний собственник уже не в силах исправить книгу в свою пользу, а может лишь искать убытков с кого следует. В силу того же перехода вещного права вследствие одной записи, возникают одновременно существенные последствия на случай конкурса. Приобретший недвижимость в такой степени заинтересован записью, что если бы он даже успел вступить во владение уплатил бы цену сполна, но при том оказался бы не внесенным и книгу в день открытия несостоятельности продавца, то такой приобретатель неминуемо должен быть лишен полученного им имения, и ему предоставляется лишь искать свои убытки в конкурсе. С другой стороны, если приобретатель впадет в несостоятельность, между тем, как корроборация на его имя уже совершена, то купленное имение делается достоянием конкурса, не смотря на то, что цена за это имение может быть не уплачена и передача владения не произошла.

Таковы последствия записи в законах ганзейского типа.

Второю ступенью следует считать прусское законодательство 1872 года. Оно стоит на точке зрения умеренного применения упомянутых начал. Не отступая от допущенного принципа формальной легитимации из записи, оно стремится к примирению такового с юридическою последовательностью сделок по их внутреннему содержанию и гораздо шире, нежели ганзейские законы, - ограждает права материально управомоченного от неожиданностей, могущих произойти от записи, не основанной на таких же материально проверенных основаниях. Эта точка зрения-достигается следующими положениями "Закона 1872 г. о Порядке приобретения собственности".

"При добровольном отчуждении, собственность в недвижимом имуществе приобретается только через внесение перехода в вотчинную книгу вследствие предшествовавшего явного оставления" - (Auflassung). - (_ 1).

"Явное оставление (Auflassung) недвижимого имущества совершается изустным и одновременным заявлением в присутствии подлежащего вотчинного установления, со стороны внесенного собственника о его согласии на внесение нового приобретателя, а со стороны последнего - просьбы о таковом внесении". - (_ 2).

"Право совершения явного оставления (Auflassung) и обременения недвижимого имущества достигается приобретателем только с внесением его в вотчинную книгу. - (_ 5).

"Внесение перехода собственности и его последствия могут быть оспариваемы на основании гражданских законов. Однако права, приобретенные в промежуток третьими лицами на возмездном и добросовестном основании, остаются в силе". - (_ 9).

"Дозволяется тоже оспаривание, основанное на сделке, послужившей к "явному оставлению (Auflassung); однако формальные недостатки покрываются через явное оставление" -- (Auflassung). - (_ 10).*(10)

Таким образом, точка зрения Закона 1872 года такова: "содержание вотчинной книги почитается верным относительно всех лиц, имеющих добросовестную веру в это содержание, безразлично в отношении внесений и погашений; неверной оказывается вотчинная книга тогда, когда в ней содержатся юридически недействительные и ошибочно совершенные записи". При этом следует помнить, что эта неверность не опасна для добросовестиых третьих лиц, не подозревающих неверности книг при совершении сделки. Кроме того, эта неверность не всегда влечет за собою абсолютную недействительность внесенной записи; так как порок сделки, дающий основание к оспариванию и исключению ее из вотчинной книги посредством судебного определения, - может состоять или в ничтожности, или в относительной недействительности этой сделки. Так, например, абсолютною ничтожностью опорочено такое внесение, которое состоится вследствие подлога, или вследствие ошибочного принятия в вотчинном установлении постороннего лица за место собственника; или по служебному недосмотру, или злоупотреблению, без выраженного вотчинником согласия на отчуждение, в виде явного оставления - ("Auflassung"). Относительною недействительностью, могущею вести к оспариванию записи только в случае инициативы заинтересованных лиц, - поражаются те записи, которые основаны на сделках относительно недействительных, по общим правилам гражданского права. Так, например, отчуждение, внесенное в вотчинную книгу вследствие ошибки, присущей самой сделке; или продажа учиненная должником (однако не подверженным конкурсу), с очевидною целью повредить своим кредиторам - могут быть оспариваемы исковым порядком лицами, заинтересованными в признании недействительности этих сделок. Самая существенная разница между ничтожностью и недействительностью сделок, внесенных в вотчинную книгу, состоит в том, что в случае абсолютной ничтожности сделки, прежде записанный вотчинник, в ущерб которого состоялась подложная или вообще ничтожная запись, имеет предъявить иск вещный; так как ничтожная сделка даже после ее внесения не мешает ему пользоваться всеми преимуществами права собственности; между тем как в случае относительной недействительности записи, лицо от нее потерпевшее имеет одну лишь возможность личного иска на воз-становление своих прежних прав; ибо сделка, во всяком случае, существует, и вещные права предыдущего собственника ему уже не принадлежат; они перешли в другие руки вследствие сделки, могущей быть опороченной, но пока вполне действительной.

Таким образом, различие между ганзейской и прусской точкой зрения состоит существенным образом в ином обращении с теми случаями, когда законный собственник потерпит вследствие записи, внесенной на незаконном основании. Потерпевший собственник, лишившийся прямой защиты вотчинной книги, сохраняет в прусском законе свою вотчинную защиту в суде и действует вещным иском, хотя его изгнали из ипотечных книг. Между тем ганзейское законодательство оставляет в его руках одно лишь средство личного иска против нарушителя.

На третьей ступени развития принципа формальной легитимации стоят те законодательства, в которых всего менее успели развиться требования ипотечного кредита и в которых выше всего ставится последовательность юридических сделок, возникающих друг из друга вследствие соглашения (консенсуальная теория), или передачи (традициональная теория) и притом с неприкосновенностью римского принципа, содержащегося в словах Ульпиана: "Nemo plus juris ad alium transferre potest, quam ipse haberet" - (1. 54. D. 50, 17.). На этой ступени стоят современное французское право и прежнее прусское, по "Ипотечному уставу 1783 года"; первое из них - благодаря упорному сохранению консисуального начала, а второе благодаря такой же цепкости в сохранении значения традиции. Основания, по которым недостаточное признание положительной верности записи определяет место французской системы или этой нижней ступени развития, - приведены были выше; мы можем к ним не возвращаться и исключительно заняться старым прусским законодательством, недостатки коего в этом отношении резче "сего могут оттенить выгоды и приобретения нового прусского законодательства. "Ипотечный устав 1783 года" сам по себе не соединял приобретения недвижимости с передачей, а стремился, напротив, к проведению германского начала внесения, обусловливающего приобретение собственности и других вещных прав. Но Общий прусский ландрехт 1794 года принес с собою иные начала, или лучше сказать - придал новую силу римской традиции. Его составители не дошли до ясного представления противоречия, существующего между германским началом внесения и римской передачею; они думали примирить это разногласие следующим мало значащим афоризмом: "естественная собственность, созданная передачею, через внесение повышается в гражданскую собственность".*(11) Это учение имело, по меньшей мере, то неудобство, что мировозглашало и возводило в принцип то, что следовало бы скорее считать неизбежным злом или язвой гражданского оборота, именно двойственность и раскол в правах недвижимой собственности. С одной стороны, по духу "Ипотечного Устава" лицо, лишенное владения, но внесенное в вотчинную книгу, во всех сделках с третьими лицами, считалось собственником доколе не шла речь о передаче владения. С другой стороны, натуральный собственник, т. е. тот, в руках которого находилось фактическое владение, был в состоянии, хотя бы его имя и не было записано в вотчинной книге, учинять передачу имения; а с этой передачею - Ландрехт соединял, согласно римским понятиям, переход права собственности. Судебная практика со временем еще более оттенила эту двойственность. Из того, что такое раз единение было делом случая, положение не облегчалось. Довольно одной возможности такого раздвоения, чтобы окончательно подорвать веру вотчинной книги. Справка по книгам еще не дает сведения о том, кто собственник данного имения; надо еще знать, - кто владеет, да еще какое это владение, и не является ли оно с теми пороками, от которых нас остерегают преторские слова: " nec vi, nec clam, nec precario" Вот почему общественная достоверность прусской вотчинной книги в первой ее рубрике (т. е. в части, указывающей собственника) до Реформы 1872 года дошла до совершенного уничтожения; тогда как третья рубрика (часть о долгах), благодаря полному проведению в ней принципа формальной легитимации, в то же самое время сохраняла полную веру.

Между старой и новой прусской системой существует еще разница в учении о доброй совести третьего лица, т. е. договаривающегося с последним внесением вотчинником, на предмет приобретения от него имения. Мы видели уже выше, что этому элементу придается ограниченное значение в прусском Законе 1872 года, в коем 9-я статья придает добросовестному приобретению, основанному на книгах, силу исправления неправомерного внесения прежнего собственника. Развивая это предложение, мы видим следующее: если третье лицо приобрело имение от внесенного лица, и потом оказалось, что продавец был внесен на незаконном основании, то третье лицо может защищаться тем, что оно было введено в заблуждение содержанием вотчинной книги; так как оно верило тому, что в них записано. Добросовестность всегда предполагается за третьим лицом согласно с содержанием книг, до тех пор, пока противное не будет доказано.

Спрашивается, что это за добросовестность; иначе говоря, во что должно верить третье лицо, чтобы вера шла ему впрок и способна, была исправлять неправомерность книг? В этом лежит вся разница между понятием добросовестности в Ландрехте и тем же понятием по Закону 1872 года. По новейшему праву, от приобретателя не требуется ничего более, как вера в безошибочность книг, т. е. в правильность их содержания. А книги только тогда могут считаться неправильными, когда в них юридическое положение имения изображается иначе, нежели оно на самом деле есть. Стало быть, недобросовестность имеет место тогда только, если существует знание, противоречащее записи вещного права, вследствие коего запись ничтожна. Третье лицо тогда именно не может сослаться на добросовестность, исправляющую недостаток записи, когда оно знало, что собственником, вопреки книгам, состоит другое лицо, нежели то, с которым совершена сделка. Но если продавец был только лично обязан содействовать исправлению вотчинной книги; если таким образом запись выражала право, могущее посредством иска быть признанным ничтожным, то такой относительный порок не делает книгу неправильной; а потому знание такого недостатка вовсе не вредит третьему лицу. 0 такой личной претензии, направленной против прав продавца, приобретатель может знать и все-таки считаться вполне добросовестным, а потому также пользоваться всеми выгодными последствиями этой добросовестности. Старое прусское право смотрело на этот вопрос иначе и требовало от добросовестного приобретателя не только неведение вполне сложившегося права вещного, но и неведение даже простого правооснования, на котором строилась претензия, направленная к разрушению существующей записи. "Ландрехт 1794 года" защищает против сознательного посягательства третьего лица не одно некнижное вещное право, но и старшее личное право, стремящееся к достижению вещных свойств. Такое вредное для развития кредита, слишком широкое требование добросовестности приобретателя - основывалось в старом праве на ложной теории, ныне совершенно оставленной наукой, о существовании наряду с вещными и личными правами еще полувещных прав ("jus ad rem"), т. е. личных прав, направленных к обладанию вещью. Ложность этого понятия состояла в том, что предмет не может изменить характера права, личного по своим свойствам. Прежде были склонны видеть в таком расширении понятия добросовестного приобретателя особую нравственную заслугу "Ландрехта"; уверяли, что от этой точки зрения нельзя было отказаться, не потворствуя обману и мошенничеству. Ныне эти опасения потерял почву. Приобретатель признается вполне добросовестным, когда он верит книге и не знает ее абсолютной неверности. Все прочие претензии, идущие дальше защиты уже существующего вещного права, лежат всецело на бдительности заинтересованных лиц, которым не возбраняется домогаться отметки своих претензий на общем основании.