§ 2. МЕХАНИЗМ СОЦИАЛЬНОЙ ОБУСЛОВЛЕННОСТИ ПРАВА

Положение о социальной обусловленности права, являясь конкретизацией более общего положения об обус­ловленности надстройки базисом, тем не менее чрезвы­чайно абстрактно. Оно означает, что с точки зрения ма­териалистического понимания истории в генезисе юриди­ческих форм определяющую роль в конечном счете играет базис — система производственных отношений данной об­щественно-экономической формации, т. е. экономический строй общества, находящегося на той или иной ступени своего развития. По словам Ф. Энгельса, ни он, ни К. Маркс, «большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно опре­деляющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фра­зу». На ход истории, порождением которой является вся политическая надстройка, включая право, оказывают влия-

80

ние и степень остроты классовой борьбы, и государствен­ный строй, и политические, юридические, философские теории, и религиозные воззрения, и многое другое. «В про­тивном случае, — заключает Ф. Энгельс, — применять тео­рию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать простое уравнение первой степени»17.

Механизм трансформации социального в юридическое в самых общих чертах может быть охарактеризован сле­дующим образом. Экономический базис общественно-эко­номической формации определяет прежде всего тип права, его социальное содержание, т. е. делает его рабовладель­ческим, феодальным, буржуазным или социалистическим. Это означает, что содержание юридических норм и пра­воотношений формируется по типу основного производст­венного отношения данной формации. Вместе с тем ве­роятностная природа законов общественного развития, в том числе и законов, на которых основывается развитие юридических форм, обусловливает то, что право в своем формировании испытывает на себе воздействие множества других социальных факторов. В результате юридическая форма никогда не является всего только слепком с основ­ного производственного отношения. Она выражает лишь его тип, закрепляя необходимые социально-экономические условия его воспроизводства, а, стало быть, и воспроизвод­ства господствующего в данном обществе класса. Что же касается способов этого выражения, то они обнаруживают самые различные вариации, которые являются следстви­ем бесконечных исторических случайностей, национальных и местных особенностей, уровня развития не только эко­номики, но и культуры, науки и т. д.

Таким образом, то, что право существует в виде имен­но таких, а не иных норм и правоотношений,—конечный результат взаимодействия множества экономических, по­литических и социально-культурных факторов. Социологи­ческий закон генезиса и развития права — закон его фор­мирования по типу основного производственного отношения данной общественно-экономической формации — про­кладывает себе дорогу сквозь бесчисленнные случайности. Он реализуется как итог борьбы с множеством отклоне­ний и в конце концов выступает в виде своеобразной «арифметической средней» ряда слагаемых — перекрещи­вающихся друг с другом общественных сил. Именно здесь фокусируются все социальные факторы, которые в ка­честве составных сил участвуют в генезисе юридического. Следовательно, описать механизм действия этого зако-

6 Заказ 6295          81

на — значит вместе с тем раскрыть механизм «перевода» социального в правовое.

При характеристике механизма трансформации общест­венных отношений в правовые нельзя упускать из виду то обстоятельство, что отражение экономического строя правом не есть пассивное, «зеркальное» отражение су­ществующего общественного порядка. Напротив, над­стройка, в том числе и право, активна и сама воздействует не только на то, что она отражает, но и на свое собствен­ное формирование и развитие. Это превращает право в относительно самостоятельное общественное явление.

Дальнейшая эволюция права в качестве относительно независимого социального феномена закрепляет и разви­вает эту его самостоятельность. «В современном государ­стве право должно не только соответствовать общему эко­номическому положению, не только быть его выражением, но также быть внутренне согласованным выражением, ко­торое не опровергало бы само себя в силу внутренних противоречий. А для того чтобы этого достичь, — ука­зывал Ф. Энгельс, — точность отражения экономических отношений нарушается все больше и больше. И это про­исходит тем чаще, чем реже случается, что кодекс зако­нов представляет собой резкое, несмягченное, неискажен­ное выражение господства одного класса: ведь это про­тиворечило бы «понятию права». Следовательно, точность отражения основного производственного отношения, ска­жем, капитализма буржуазным правом обратно пропорци­ональна мощи классовых выступлений пролетариата. «Та­ким образом, — подводит итоги Ф. Энгельс, — ход «пра­вового развития» состоит по большей части только в том, что сначала пытаются устранить противоречия, вытекаю­щие из непосредственного перевода экономических отно­шений в юридические принципы, и установить гармони­ческую правовую систему, а затем влияние и принудительная сила дальнейшего экономического развития опять по­стоянно ломают эту систему и втягивают ее в новые про­тиворечия...»18. В обособлении права в качестве относи­тельно самостоятельного общественного феномена нема­лую роль играет и «новое разделение труда, создающее профессиональных юоистов»19.

Итак, механизм трансформации социалыного в юриди­ческое несравненно сложнее, чем простое «зеркальное» отражение экономических отношений в правовых формах. В их образовании принимает участие множество социаль­ных сил — факторов. Это, казалось бы, делает реальной

82

опасность растворения определенности того социального содержания юридических норм, которое задается основ­ным производственным отношением данного общества и выступает в качестве залога того, что существующее пра­во является правом именно данной, а <не иной социально-экономической формации. Сказанное ставит вопрос: ка­ким образом сложный механизм перевода социального в юридическое обеспечивает сохранность социально-типи­ческого— того, что делает право рабовладельческим или феодальным, буржуазным или социалистическим, — во всех модификациях правовой системы? Иначе говоря: ка­ким образом праву, несмотря на препятствия, удается со­хранить в присущей ему форме главные черты основного производственного отношения того общества, к которому принадлежат они оба?

Историческое развитие выработало единственный ме­тод, благодаря которому право способно успешно выпол­нять свою социальную функцию—охранять господствую­щий тип общественных отношений, регулируя деятельность людей. Это — способность юридической формы отвлекать­ся от социально нетипичного, от всего того, что образует уникальность отдельной личности и что случайно для дан­ной общественно-экономической формации. Напротив, в ней получает закрепление социально необходимое, то,без чего не может существовать и воспроизводиться основное производственное отношение и в конечном счете — общест­во в целом. По словам К. Маркса и Ф. Энгельса, «уже Платон понимал, что закон должен быть односторонним и должен абстрагироваться от индивидуальности»20. Но тогда возникает другой вопрос: каким образом право от­влекается именно от несущественного, социально нетипич­ного, а не наоборот? В чем критерий определения того, что социально значимо, необходимо?

На первый взгляд, ответ на него прост, и более того, — очевиден: законодатель или другой автор юридической нормы изучает экономические отличия, вникает в особен­ности современной ему социальной ситуации в целом и, встав на позиции господствующего класса, постигает, на­конец, что является для него важным, исторически необ­ходимым; здесь, казалось бы, налицо все: и процесс оп­ределения степени существенности социально-экономиче­ских факторов (познающая деятельность автора нормы), и критерий оценки их важности (интересы господствую­щего класса). Тем не менее это ничего общего с реаль­ностью не имеет! Как подчеркивал Ф. Энгельс, «отраже-

83

ние экономических отношений в виде правовых принци­пов... происходит помимо сознания действующего»21.

Все это объясняет, почему история знает только одни способ формирования социальных институтов, включая право: их естественно-историческое развитие, происходя­щее объективно, т. е. независимо от сознания и тем более от воли людей. «Идея естественного закона в функцио­нировании... общества не приходит в упадок, а крепнет все более и более»22, — указывал В. И. Ленин. Люди, как бы высоко они сами ни оценивали свою научно-теоретическую вооруженность, до сих пор по существу пользовались только одним методом, который в современной логике получил название «метод проб и ошибок».

Самообучаясь на собственных ошибках, буржуазный законодатель осваивал социальную действительность су­губо практически и притом в весьма ограниченных преде­лах. В результате он следовал в своей законодательной деятельности объективным законам исторического разви­тия только стихийно, даже не подозревая об их сущест­вовании, подобно тому, как мольеровский мещанин, лишь «попав во дворянство», узнал, что всю жизнь говорил прозой. Не так уж важно, какой представляется юриди­ческая действительность буржуазному законодателю. Дело даже не в том, как представляет себе право класс капи­талистов в целом. Решающий фактор здесь — реальный образ жизни буржуазии и то, что она сообразно с этим вынуждена делать в своей законодательной практике.

Естественно-исторический отбор и есть тот способ, при помощи которого общественно-экономическая формация, создавая свое право, абстрагируется от несущественного, нетипичного для данной исторической эпохи, т. е. от всего того, что не способствует укреплению социальных основ бытия господствующего класса, ибо именно он определяет лик времени. Рассмотрим подробнее этот механизм «пе­ревода» социально-экономического в юридическое на при­мере капитализма, где право как средство принудитель­ного обеспечения ведущей роли господствующего класса достигает наивысшей точки развития.

Первая проблема, с которой сталкивается законода­тель,— проблема отбора (в вышеуказанном смысле сло­ва) общественных отношений, подлежащих правовому урегулированию. Она не так проста, как кажется. Мало способствует ответу на вопрос, в частности, ссылка на об­щий тезис о примате экономического над правовым. Исто­рический опыт свидетельствует, что отнюдь не все эконо-

84

мические отношения становятся объектом юридической охраны. Логично, например, предположить, что неприкос­новенность частной собственности будет во всех случаях непреложным принципом буржуазного права. Однако, когда молодому капиталу, рвущемуся к экономическому господству, потребовалась свободная рабочая сила, крестьяне многих стран тотчас же были лишены земли и прочих средств производства: их частную собственность нагло попрали «на самых законных основаниях». Более того, этот позорный для капитализма исторический этап ознаменовался еще и тем, что новое уголовное законода­тельство объявило согнанных с земли людей преступни­ками. Нещадно карая обездоленных за малейшие право­нарушения, уголовная юстиция пригнала их «посредством виселиц, позорных столбов и плетей на узкую дорогу, ве­дущую к рынку труда»23. Вместе с тем крупная земель­ная собственность, которая тоже препятствовала свобод­ному проникновению капитала в сельское хозяйство, была сохранена и охраняется до сих пор как раз во имя самого принципа частной собственности. Следовательно, прямая отсылка к тезису о примате экономического над социаль­ным, равно как и к идее о неприкосновенности частной собственности, не позволяет еще ответить на вопрос, по­чему в отношении крупного землевладения законодатель поставил принцип частной собственности выше классовых интересов буржуазии, а в отношении крестьянского зем­левладения пренебрег им.

Логично далее предположить, что критерием отбора существенного при переводе социального в правовое долж­но служить непосредственно основное производственное отношение капитализма, т. е. отношение купли-продажи владельцем средств производства рабочей силы пролета­рия, собственных средств производства не имеющего. По словам К. Маркса, все прочие общественные отношения представляют основное производственное отношение, хотя и возведенное в другую степень.

Тем не менее исторический опыт такое предположение отвергает. Все буржуазное законодательство исходит не из социального неравенства, столь явно выраженного в основном производственном отношении капитализма, а из формального равенства. Вследствие этого стороны право­отношения купли-продажи рабочей силы равноправны, и само отчуждение способности к труду происходит не в си­лу юридической обязанности продать ее, а с точки зре­ния права добровольно, т. е. под воздействием других,

85

чисто экономических факторов, с правом никак не свя­занных. Следовательно, в поисках общественно-экономи­ческого отношения, слепком с которого выступает юриди­ческая форма, необходимо обратиться к иному — более широкому — контексту марксистско-ленинской интерпре­тации социальной обусловленности права.

Обобщая всемирную историю, К. Маркс подразделил ее на большую и малую «триады». Большую «триаду» со­ставляют: общинно-родовой строй, социальную основу ко­торого образуют личностные связи индивидов; эксплуата­торские общества, основанные на «вещных» (товарных) связях людей; коммунизм, являющийся отрицанием всех предшествующих укладов и восстанавливающий на новом, высшем уровне личностный характер коллективных отно­шений. Малая «триада» охватывает среднее звено большой и представлена в марксизме-ленинизме как рабовладель­ческая, феодальная и капиталистическая формации.

Право, очевидно, характерно только для классовых об­ществ, основанных на вещных отношениях индивидов меж­ду собой и между ними и обществом. Уже сам факт их временного совпадения наводит на мысль о неслучайном характере связи между правовыми и вещными отношения­ми. Однако дело, разумеется, не только в том, что они су­ществуют одновременно. Необходимо выявить, если это возможно, то общее, что свойственно вещному отношению и буржуазному правоотношению, фиксированному нормой права. И поскольку элементарным вещным отношением является обмен товарами, логично проверить гипотезу, не является ли именно он социалыно-экономическим содер­жанием юридической формы.

В пользу выдвинутой гипотезы говорит то, что обменное отно­шение—необходимая клеточка социального организма, основанного на товарном производстве; ее уничтожение вызвало бы распад всех социальных связей людей и превращение общества товаропроизводи­телей в орду одиночек. А это означает, что обмен товарами не мог не стать одновременно и правоотношением уже в силу своей ис­ключительной важности для капитализма, предпосылкой которого как раз и является производство товаров. Наконец, обращение к сравнению буржуазного правоотношения с отношением товарообмена особенно интересно потому, что последний возникал дважды: в пе­риод разложения родового общества вследствие проникновения в него товарных отношений и формирования на этой основе римского частного права и во второй раз — во время разложения натураль­ного феодального хозяйства, происходившего по той же причине, становления товарного производства и формирования на его осно­ве буржуазного гражданского права. В таком случае частное пра­во, регулировавшее отношения товаропроизводителей, должно было возникать тоже дважды.

86 .

История подтверждает это. Доказательство тому — то, что для юридического закрепления прав мелких собствен­ников в период разложения натурального помещичьего хозяйства было взято «за основу первое всемирное право общества товаропроизводителей, то есть римское право, с его непревзойденной по точности разработкой всех су­щественных правовых отношений простых товаровладель­цев (покупатель и продавец, кредитор и должник, до­говор, обязательство и т. д.)»24- Таким образом, однажды возникнув в конце минувшего тысячелетия, римское право при появлении сходных социально-экономических условий как бы повторило себя еще раз, и его «второе издание» служило значительно более долгий исторический период: как известно, рецепция римского права продолжается и поныне.

Столь исключительная историческая судьба римского частного права объясняется тем, что, сумев абстрагиро­ваться от всех индивидуальных и местных особенностей участников общественной жизни, кроме необходимых для товарообмена, оно зафиксировало в правовой форме все­общие условия товарного производства. Потому-то оно оказалось пригодным и для Древнего Рима, и для зарож­дающегося в недрах феодализма товарного производства в XIII—XV вв., и для современного капиталистического хозяйства. Ведь с юридической точки зрения несуществен­но, что в последнем случае покупатель-капиталист приоб­ретает товар особого рода — рабочую силу, способную создавать большую стоимость, чем стоит она сама, и что здесь, стало быть, правовая форма сделки купли-продажи прикрывает откровенную эксплуатацию человека чело­веком. Вот почему «не только теория капиталистического способа производства (политическая экономия, филосо­фия права и т. д.), но и сам капиталист в своем пред­ставлении любят смешивать форму собственности и при­своения, развитие которой покоится на присвоении чужого труда... с тем способом производства, который, наоборот, предполагает частную собственность непосредственного производителя на его условия производства»25. При этом и политэконом, и теоретик права, и буржуа-практик абст­рагируются от того факта, что капиталистическое произ­водство находится в антагонистическом противоречии с производством, где производитель и собственник на усло­вия труда совпадают в одном и том же лице. Достаточно вспомнить уже упоминавшийся сгон крестьян (а они-то прежде всего и представляли мелкое товарное производ-

87

ство, о котором идет речь)   с принадлежащей им земли, процесс   «огораживания»   и   мрачную   роль,    игравшуюся здесь уголовным правом. Но как раз такое отвлечение и привело к тому,  что,  по  словам  К. Маркса,    «всеобщее юридическое представление — от Локка до Рикардо — это представление   мелкобуржуазной   собственности,    между тем как изображаемые ими производственные отношения относятся   к капиталистическому   способу   производства». Однако,   добавляет   автор   «Капитала»,   «это     становится возможным   благодаря  тому,  что   отношение  продавца  и покупателя остается формально тем же в обеих формах»26. В  самом деле,  юридическая форма обмена  предпола­гает,  что  его  субъекты,   во-первых,  свободны,   иначе  мы имели бы дело не с договором купли-продажи, а с вари­антом   отношения   рабской   или   крепостной   зависимости типа оброка и т. п.; во-вторых, равноправны, ибо в сдел­ке неравенство может быть обусловлено лишь различием в стоимости товаров;  в-третьих, являются не только вла­дельцами, но и собственниками товаров, так как в про­тивном случае обменивающиеся не могли бы правомерно отправлять товары на рынок и отчуждать их. Но эти же самые предпосылки необходимы и тогда, когда специфи­ческий покупатель   (буржуа)   приобретает на  рынке осо­бый товар  (рабочую силу), что в конце концов приводит к  утверждению   основного   производственного   отношения капитализма. И здесь пролетарий должен быть лично сво­бодным, иначе, принадлежа одному    капиталисту, он не может эксплуатироваться классом капиталистов. Как сво­бодный  гражданин  он  не  может не  быть,  далее,  равно­правным с остальными гражданами, включая буржуа. На­конец, чтобы  отчуждать  свой  товар — способность к тру­ду,— он не может не быть собственником рабочей силы, равно как и покупатель не смог бы эксплуатировать при­обретенную способность к труду, если бы он вместе с ра­бочей силой не купил бы и право собственности на нее. Вот   почему   юридические   принципы   неприкосновенности частной  собственности и  свободы  распоряжения  ею, лич­ной свободы  собственников  и  их  равенства,  будучи впер­вые  сформулированы  в  римском  частном,    праве,    стали принципами буржуазно-то права на всех стадиях развития капитализма,  начиная  с  периода  первоначального накоп­ления и кончая  империализмом.  Вот почему  именно они получили свое воплощение и дальнейшее развитие прежде всего в институтах права собственности и обязательствен­ного права, а более опосредствованно — во всех отраслях

(буржуазного законодательства, включая государственное, уголовное и административное.

Хотя покупатель и продавец в качестве эксплуататора и эксплуатируемого находятся на противоположных по­люсах антагонистического общественного отношения, пра­вовая форма их связи этим никак не затрагивается. Напротив, то, что они, занимая одинаковые позиции в юри­дической структуре, занимают вместе с тем противопо­ложные позиции в структуре социальной, позволяет бур­жуазному государству использовать юридическую форму как камуфляж: «республика рынка» надежно прикрывает «деспотию фабрики».

Перечисленные правовые принципы и являются теми критериями, которые позволяют определить, что сущест­венно для воспроизводства господствующего порядка об­щественных отношений, т. е. установить явления и про­цессы, помогающие такому производству или препятст­вующие ему. Соответственно этому в результате абстра­гирования складываются два типа социальных норм:

нормы-цели, закрепляющие и стимулирующие образ­

цы поведения, которые способствуют воспроизводству ка­

питалистических общественных отношений, и

нормы-рамки,  стремящиеся  посредством   различно­

го    рода    санкций    исключить    из   общественной    жизни

поведенческие   акты,   которые   препятствуют   нормально­

му   функционированию   буржуазного   социального   орга­

низма.

Из всех юридических норм-рамок важнейшими, бес­спорно, являются нормы уголовного права, содержащего перечень наиболее опасных для господствующего класса деяний — преступлений.

Исходя из установленного историками факта, что си­стема табу всех народов мира родилась до обычая, ко­торый позднее санкционируется, по словам Ф. Энгельса, как положительный закон, можно предположить, что нор­ма в качестве позитивного правила поведения явилась реакцией общества на нарушения сложившихся запретов. В этом смысле понятие кражи предшествует понятию «соб­ственность», понятие покушения на личность понятию «неприкосновенность личности» или в общей форме — по­нятие «преступление» понятию «норма». Первые собра­ния писаных уголовно-правовых норм были, по существу, своеобразными сборниками юридических казусов, в ко­торых центр тяжести явно переносился на санкцию, на­казание.

89

Исторический путь права к современной уголовно-пра­вовой санкции достаточно сложен. Ее прообразом высту­пает месть, которая после того, как она стала регламен­тироваться обычаем, постепенно становится возмездием. Социально-экономическая предпосылка этого—система композиций, денежного выкупа. И поскольку выкуп, как правило, количественно определен, следующим шагом впе­ред была идея о соразмерности ответственности. Но тогда и само преступление могло рассматриваться прежде всего как нарушение принципа эквивалентности в отношениях между людьми, в основе которого лежит опять-таки това­рообмен.

Выводами о том, что все юридические принципы сов­ременной буржуазной правовой идеологии «равносильны слепому повторению понятий, являющихся слепком с от­ношений товарного производства»27, что право в прису­щей ему форме выражает начало эквивалентности и что преступление, следовательно, есть нарушение этого нача­ла, а наказание — его восстановление, не исчерпывается значением исследований обменного отношения и его юри­дической оболочки для понимания социальной обуслов­ленности правовых явлений вообще. Если делать пред­метом изучения только самое право вне его опосредство­вания экономическими и другими социальными факторами, то невозможно понять, почему преступление, посягая на единичную вещь, на этого человека и т. д., посягает с точки зрения уголовного закона на общество, на государ­ство или, как иногда утверждают, на сам закон. Оста­ется также неясным, почему наказание стало функцией всего общества, а месть — эта непосредственная реакция потерпевшего на причиненный ему вред — начала расце­ниваться как самоуправство и в таком качестве сама пре­вратилась в преступление. Не выходя за пределы чистой юриспруденции, трудно, наконец, объяснить, почему в спо­ре с пифагорейцами прав был Аристотель, называя не­справедливым наказание «тем же самым», т. е. по прин­ципу «око за око».

Марксов анализ товарного производства позволяет аргументированно ответить на все поставленные здесь воп­росы, ибо он проник в сущность обменного отношения и показал его как элементарную клетку социального орга­низма, как исторически определенный способ связи людей в общество, в коллективную целостность. По исследо­ваниям К. Маркса, в процессе обмена индивид А удов­летворяет свою потребность в товаре «в» лишь при усло-

90

вии, если он удовлетворит потребность индивида В в то­варе «а». «Но вследствие этого они не равнодушны друг к другу, а дополняют друг друга, нуждаются друг в дру­ге, так что индивид В, будучи объективирован в товаре, представляет потребность для индивида А и у!се уегза; так что они находятся друг к другу не только в отноше­нии равенства, но и в общественном отношении»28, — пи­сал К- Маркс. Таким образом складывается взаимозави­симость всех участников товарного производства, по­скольку, разумеется, в действительности на реальном рын­ке сталкиваются не два индивида и не два товара, а все производители и все товары. Это взаимодействие имеет общественный характер потому, что рыночный обмен — непременная предпосылка товарного производства: про­дукт, произведенный для себя и не поступивший на ры­нок, ни при каких условиях товаром стать не может. Сле­довательно, удовлетворяя свои личные, эгоистические ин­тересы в процессе обмена, его участники одновременно создают необходимую предпосылку товарного производ­ства— экономического базиса исторически определенной общественной формации. Но тем самым удовлетворяются жизненные потребности самого товарного производства, а стало быть, и общества, на нем базирующегося.

«Иными словами, общественный интерес, выступаю­щий в качестве мотива всего акта в целом, — продолжает свой анализ К. Маркс, — хотя и признан как факт обеи­ми сторонами, но, как таковой, не является мотивом, а осуществляется, так сказать, за спиной рефлектирован-ных в самих себя отдельных интересов... общественный интерес заключается как раз только в двустороннее™, многосторонности, обособлении различных сторон... о« есть обмен эгоистических интересов. Всеобщий интерес есть именно всеобщность эгоистических интересов»29. При таких условиях посягательство на отдельный эгоистичес­кий интерес есть вместе с тем посягательство на инте­ресы многих и потому — общественное отношение, поскольку этот эгоистический интерес одного — частица, мо­мент социального организма — той «всеобщности», о ко­торой говорил К. Маркс. Кража у индивида означает, например, что на рынок не поступит какой-то товар, ко­торый мог бы удовлетворить потребности других индиви­дов, и потому базису общества будет нанесен ущерб. Убийство означает, что, с буржуазной точки зрения, од­ним товаропроизводителем станет меньше, а следователь­но, некому будет произвести продукт, производимый им

9!

при жизни, некому доставить его на рынок и таким об­разом превратить в товар. Здесь экономическому базису опять-таки причиняется вред. Наносимый индивиду удар может повредить здоровью товаропроизводителя со всеми вытекающими отсюда социально-экономическими послед­ствиями. В этом смысле он — «удар» по обществу. Вот по­чему на совершенное преступление реагирует оно само, справедливо полагая, что преследование уголовного пре­ступника — функция его органов, а отнюдь не личное дело потерпевшего. Вот почему принцип «око за око», «зуб за зуб» не может быть принципом права, основанного на ба­зисе товарного производства: ущерб терпит не только и «е прежде всего- потерпевший, а социальный организм, чей вред измеряется совершенно другими критериями. Вот почему наказание приобрело публичный характер, стало источником государственных доходов и начало оце­ниваться как средство укрепления правопорядка, поддер­жания общественной дисциплины и авторитета власти.

Дальнейший анализ обменного отношения позволяет объяснить, почему и какие деяния законодатель объявля­ет преступными и почему назначает наказание за их совер­шение. Если в условиях товарного производства обмен — единственно возможный способ социальной связи инди­видов между собой и превращения их в частицы единого общественного организма, то регулирование товарообмена и его охрана суть вместе с тем регулирование жизнедея­тельности и охрана этого социального организма. Они не могут <не составлять главных функций права, в том числе уголовного. Ведь за обменным отношением скрывается ос­новное производственное отношение капитализма — базис воспроизводства господствующего класса и всей социаль­ной структуры буржуазного общества в целом. И посколь­ку непременными условиями существования товарного производства и обмена являются люди, среда их обита­ния, их формальное равенство, неприкосновенность собст­венности, неприкосновенность политических основ общест­ва, в частности государства как концентрированного выражения сущности классовой формации,, постольку пося­гательства на все это привлекают законодателя прежде всего. Социология уголовного права подразделяет их на три больших класса: преступления, посягающие на общие предпосылки жизнедеятельности человека (охрана жиз­ни, здоровья, неприкосновенности личности, ее свободы, среды обитания и т. п.); преступления, посягающие на экономическую основу коллективного бытия людей, и

92

прежде всего преступления против собственности; пре­ступления, посягающие и а политическую основу общества, принципы государственного управления и правопорядок как таковой. Уголовные кодексы так или иначе воспроиз­водят эту классификацию, хотя, по общему правилу, и в более дробном виде.

Наконец, исследование обменного отношения позво­ляет понять социальную обусловленность оснований уго­ловной ответственности, которые закреплены в законе в качестве необходимых предпосылок объявления лица пре­ступником и назначения ему наказания. Рассмотрение ин­дивида как участника товарообмена — процесса коллек­тивного по самому своему существу — предполагает изменение характера отношения товаропроизводителя к со­циальному смыслу своей деятельности. Теперь это не по­ступки одиночки, ведущего натуральное хозяйство, а дея­ния члена коллектива владельцев. Тот, кто действует, должен сообразовывать результаты своих действий с по­требностями социального целого. Только отвечающий это­му требованию поступок—правомерен. Но в таком случае, во-первых, индивид должен иметь возможность предвидеть последствия своей деятельности. Он становится субъектом права и ответственности лишь постольку, поскольку спо­собен изменить наличную действительность соответственно своему знанию и воле. Это юридическое условие право­субъектности выражается в категории «причинение».

Во-вторых, индивид должен сознавать, что его поступ­ки имеют общественное значение, иначе его действия юридически ничтожны. Тот, кто «е в состоянии предвидеть социальную значимость своих действий, ее может зак­лючить законную сделку или явиться субъектом уголовной ответственности. Со своей стороны общество должно обес­печить индивиду предпосылки для того, чтобы он дейст­вовал правомерно без крайнего ущерба для себя самого. Право выражает эти условия в категориях «вменяемость», «необходимая оборона», «непреодолимая сила», «крайняя необходимость».

В-третьих, некоторыми типичными чертами эквивалент­ного отношения обладает и сам уголовный процесс, т. е. официальный юридический порядок признания подсуди­мого виновным и назначения ему установленного законом наказания. Еще Рудольф Иеринг заметил, что этот про­цесс с его принципом состязательности сторон представ­ляет собой своеобразный вариант «торга», специфическую разновидность меновой сделки30.

93

В-четвертых,  сама   ответственность,   реализующаяся   в уголовном процессе, предполагает, что наказание расемат- ) ривается   обществом   и   законодателем   в   качестве   кары, ;| средства  расплаты за  содеянное.  Расплата  же связана  с ; идеей соразмерности воздаяния с тяжестью совершенного преступления,  т.   е.  опять-таки   с  принципом  эквивалент­ности отношений между людьми, которые с точки зрения буржуазного  права   суть  прежде  всего  товаровладельцб!. Мало  того, - отвлекаясь от  начала  эквивалентности  и  не вступив в сферу товарообмена, невозможно понять, поче­му в новое в^емя  главным  видом уголовного наказания • с  исторической необходимостью  стало  лишение  свободы, измеряемое временем — критерием и тяжести содеянного, и стоимости произведенных вещей. Здесь же таится и раз­гадка, почему заключенный начал  привлекаться к труду на пользу обществу. Вот почему прав был Е. Б. Пашука-нис, писавший, что «промышленный капитализм, деклара­ция прав человека  и  гражданина,  рикардовская  полита- | ческая экономия и система срочного тюремного заключе- I ния суть явления одной и той же исторической эпохи»30а. .-

Подводя итоги, можно, во-первых, констатировать, что трансформация социального в правовое осуществляется путем абстракции — вычленения в реальном обществен­ном отношении наиболее существенного для нормального функционирования исторически определенной социально-экономической формации — и закрепления вычлененного в норме права. При этом необязательно, чтобы обществен­ное отношение, играющее роль основы права, было не- : посредственно основным производственным отношением : данной формации. Достаточно, чтобы оно служило формой существования последнего.

Во-вторых,   абстрагирование,   о   котором    здесь    идет 1 речь,—отнюдь   не   только   мыслительный   процесс,   про-' текающий   в   теоретической   форме.   Это — реальная   дея- , тельность общества   (при высоком уровне его развития — деятельность  специальных  законодательных  органов)   по отбору с классовых позиций того, что обеспечивает нор­мальные  условия  существования   социального  организма. В   правотворчестве   мыслительная   работа   является   лишь одним из  его  моментов и  притом далеко не всегда дос­тигающим ранга теории. В большинстве случаев она ос­тается   тем,   что   некоторые   советские   юристы   называют правовым  освоением   действительности31   и  что  выступает конкретизацией   тезиса   Ф.   Энгельса   о   бессознательном характере  отражения   экономических   отношений   в   виде

94

правовых принципов. Следует помнить, что в до комму­

нистических формациях ни одна из теорий не была адек­

ватной социальной .действительности, включая в \себя

ошибки, иллюзии, заблуждения. Немаловажным .препят­

ствием на пути к истине является и давно подмеченный

факт: если аксиомы геометрии затрагивают интересы лю­

дей, их вопреки очевидности немедленно начинают оспари­

вать.       ,

В-третьих, объективным критерием для определения того, что должно получить закрепление в праве, и того, от чего закон должен отвлечься, являются условия су­ществования и воспроизводства экономического отноше­ния, которое образует непосредственную основу права. На их охрану и регулирование правовые нормы нацели­ваются прежде всего. Пресекая действия, не соответст­вующие непосредственной основе права, и наоборот, по­ощряя соответствующие ей, право способствует внедре­нию доминирующего начала формации (например, капи­тализма) во все индивидуальные связи людей. Тем са­мым оно обеспечивает «присутствие» целого в единичных актах взаимодействия индивидов и опосредствует их связи с социальным организмом, придавая членству человека . в обществе юридическую форму.

В-четвертых, общие условия существования, функцио­нирования и развития общественного отношения, являю­щегося непосредственной основой юридического, прелом­ляясь в праве, трансформируются в форму юридических принципов.. Последние конкретизируются и в конце кон­цов воплощаются в запрещающих, дозволяющих и пред­писывающих правовых нормах, доводимых до населения в виде закона.

В-пятых, это воспроизведение в .правовой надстройке социально-экономического базиса не есть процесс пас­сивного отражения первой второго. В праве получает вы­ражение не только экономическое, но и политическое (ха­рактер государства, расстановка классовых сил, партий), идеологическое, культурное, нравственное и т. д. состоя­ние общества. Существенную роль играет уже сложив­шаяся правовая система, которая обладает относительной самостоятельностью и приводит каждое новое юридичес­кое образование в соответствие с уже имеющимися об­разованиями, обеспечивая тем самым свою внутреннюю согласованность.

Таким образом, социологический закон генезиса пра­ва проявляется в сложных процессах его формирования

95

I

под влиянием всего комплекса общественных условий, » среди которых экономические играют ведущую роль •' лишь в конечном счете.