§ 1. Гуманистическое право: идеи, ценности, реальности

1. Предварительное замечание — о некоторых сто­ронах и критериях развития права. Естественное право на всех этапах становления и развития человеческой ци­вилизации остается неизменной, активной, "тревожащей" предосновой позитивного права.

Вместе с тем развитие позитивного права в разные эпохи, в различных регионах и странах вплетается в об­щий исторический процесс, в глобальное и регионально своеобразное движение цивилизации, ее материальной основы и ее духа, в котором через хаос, поистине броу­новский поток человеческих поступков и страстей все же пробивает себе дорогу "замысел" природы, все более заметными и определяющими становятся в жизни людей

1 Покровский И. Л. Указ. соч. С. 75. 1 Там же. С. 76.

448

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

449

сила разума, гуманитарные ценности. А в этой связи все большее восприятие идеалов и ценностей естественного права.

Да и само естественное право, выражая поначалу в основном рутинные требования жизнедеятельности (тре­бования "старшинства", "очередности", "око за око"), мало-помалу через мифы, религиозные образы, этичес­кие постулаты неизменно двигалось и продолжает дви­гаться к требованиям разума в его высоком значении и отсюда — к свободе человека как разумного существа, высшего творения природы, Вселенной, а в нынешнее время, вбирая гуманитарные ценности и идеалы, все бо­лее воплощается в категориях современного естествен­ного права — неотъемлемых правах человека.

И вот тут представляется важным обратить внима­ние на то, что в органической связи с указанными про­цессами в развитии права во все большей мере раскры­вается его исконная природа и историческое предназна­чение. И это выражается в довольно четком объективном критерии, заключающемся вместе, которое занимает позитивное право в системе регуляторов внешних, прак­тических отношений — средств решения "по праву" возникающих на их основе жизненных ситуаций.

Коренной вопрос здесь: каково место и роль того или иного социального регулятора — обычаев, морали, зако­на и суда, религиозных догматов, иных идеологических или даже философских постулатов — в общей системе социальной регуляции, когда требуется решение жизнен­ных ситуаций "по праву"? Реализуется ли, как это оп­ределила сама история [П. 6. 1], тенденция, в соответ­ствии с которой доминантой в социальной жизни все бо­лее становится позитивное право? Причем так, что в ответ на требования развивающейся цивилизации раскры­ваются и особенности права, обусловленные требования­ми естественно-правового порядка, и логика "самого" пра­ва, заложенные в нем потенции?

При рассмотрении сложных процессов становления и развития философии права, неизменно опирающейся на

реальные процессы в позитивном праве, пусть этот объ­ективный критерий будет постоянно в поле нашего зрения.

Нужно только учитывать своеобразие существующих в мире юридических систем, их принадлежность к тем или иным "семьям", юридическим типам. В том числе и значительный удельный вес в современном мире систем традиционного, неотдифференцированного юридическо­го типа, в которых, как мы увидим, происходят не толь­ко процессы обособления юридических критериев, их приспособления к требованиям современного общества, но и процессы консервации традиционных начал или даже превращения неюридических принципов и норм под при­крытием современных правовых форм в приоритетный, доминирующий социальный регулятор (коммунистичес­кое право).

2. Переход к последовательно демократическим, либеральным цивилизациям, демократическое переуст­ройство общества и философия права. Теперь — самый знаменательный факт, который предопределил в соответ­ствии с требованиями цивилизации развитие права и фи­лософское его осмысление. Этот факт относится к совре­менному времени, открытому эпохой Просвещения, и со­стоит в том, что стержнем, духовно-интеллектуальным нервом правового прогресса, происходившего в челове­ческом обществе в XVIII—XX вв., стала философия гуманистического   права.

Предпосылки этого доминирующего направления раз­вития философско-правовой мысли возникли еще в ан­тичности и в христианстве (в других однопорядковых по общечеловеческим ценностям религиях). Но как особая, самостоятельная и высокозначимая область знаний фило­софия гуманистического права является одним из значи­тельных духовно-интеллектуальных выражений самого крупного, поистине великого в истории человечества пе­релома — перехода от традиционных к последовательно демократическим, либеральным цивилизациям, европей­скому Возрождению и его кульминации — эпохе Просве-

450

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

451

щения, формирования свободной рыночно-конкурентной экономики и связанного со всеми этими процессами де­мократического переустройства человеческого общества.

Решающая основа указанных глобальных процес­сов — переход от традиционных (властно-силовых) к пер-соноцентристским цивилизациям, который, по утверж­дению А. С. Ахаезера, представляет собой общую, гло­бальную, всеисторическую закономерность развития ци­вилизаций, — процесс "исключительной трудности", в ходе которого каждый народ открывает "какую-то тайну человеческой истории, расплачиваясь за это громадными жертвами, а порой и гибелью"1.

Непосредственной предпосылкой формирования гума­нистической философии права стало демократическое переустройство общества, которое в своем исторически-первичном виде реализовалось в конце XVIII в., во-пер­вых, в конституционно-правовых принципах Французс­кой буржуазной революции, кодификации гражданского права и, во-вторых, в североамериканской демократичес­кой государственности.

Оба только что упомянутые исторические сверше­ния представляют собой две связанные между собой сто­роны начавшегося процесса утверждения в обществе важ­нейшего элемента последовательно демократических, либеральных цивилизаций — глубоких демократических и гуманистических правовых начал в жизни общества.

1 Ахагзер А. С. Россия: исторический опыт. М., 1991. Т. 1. С. 332—333. Весьма симптоматично, что идея общего глобального перехода чело­вечества к последовательно демократическим (либеральным) цивили­зациям, как говорится, "висит в воздухе", находит в различных теоре­тических построениях и словесных формулировках признание многих мыслителей. Она, как мне кажется, быть может, под несколько иным углом зрения, в иных ракурсах представлена также во взглядах А. Бергсона о "закрытом" и "открытом" обществах, особенно в его воз­зрениях на демократию, которая "приписывает человеку нерушимые права", причем так, что в каждой фразе Декларации прав человека слышен протест, "вызов, брошенный какому-то злоупотреблению" (см.: Бергсон Л. Два источника морали и религии. М., 1994. С. 305, 306). По всем данным, приведенные суждения вполне распространимы на раз­граничение культур на социо(системо-)центристские и персоноцент-ристские (об этом речь впереди), на ряд других философских и поли­тических разработок последнего времени.

Обратимся теперь к центральному звену, которое определило содержание, смысл и значение философии гуманистического права. Оно основано непосредственно на возрожденческой культуре, на идеалах и ценностях эпохи Просвещения.

3. Центральное звено. О философских взглядах Им­мануила Канта. Временем формирования философии права как закономерного итога развития философской мысли и правоведения (опирающегося на реальные процессы пра­вового развития) стала философско-политическая вершина и кульминация возрожденческой культуры — эпоха Про­свещения. Соответственно этому и философское кредо Просвещения, его мирозданческий смысл — Свобода — вы­ступила в качестве самой сути, центрального звена фи­лософского обоснования права.

Причем свобода не в усложненных, умозрительных характеристиках (таких как "познанная необходимость"), а в реальном, как этого требовала эпоха, в строгом, об­щепринятом понимании, согласующемся со здравым смыс­лом и простым человеческим опытом. То есть как способ­ность или возможность выбора по своему собственному усмотрению, поступать сообразно своей воле и своему интересу, а не по воле и интересу "другого", тем бо­лее не по воле и интересу внешней властной силы, по­литической, государственной власти, хотя бы в них и при­сутствовала "познанная необходимость".

Но если исходный пункт в понимании свободы обще­значим, то дальше, вслед за общезначимым пунктом, в понимании свободы можно видеть широчайший спектр — от "произвола просвещенного правителя" и бескрайней вольницы толпы до "свободного часа" военнослужащего и минут свободной любви раба и рабыни.

Именно поэтому столь важна философская характе­ристика свободы, которая, опираясь на общезначимое ее понимание, наполнила бы эту категорию глубоким чело­веческим смыслом. Тем смыслом, которому принадлежит ключевая роль в философии права.

452

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

453

Обращаясь к тем определениям свободы, которые (на основе культуры Возрождения, и прежде всего эпохи Просвещения) провозгласили великие просветители — Ф. М. Вольтер, Ш. Монтескье, Д. Локк, другие мыслите­ли-гуманисты, выработаны философской мыслью и обра­зуют важнейшие характеристики самой мировоззренчес­кой основы философии права, хотелось бы привлечь вни­мание к тем сторонам воззрений великих мыслителей, философов-классиков на право1, которые (при всем оби­лии литературных комментариев на этот счет), на мой взгляд, не всегда получают должную оценку и даже точ­ную констатацию.

При этом из идей философов-классиков — таких, как Кант, Гегель, Шеллинг, Фихте, — представляется важ­ным сообразно философским основам данной работы вы­делить первое из названных имен — имя Канта2.

Почему Канта? И почему — как уже отмечалось ра­нее [III. 10. 3] — философские взгляды этого мыслителя, вместе со взглядами русского правоведа И. А. Покровско­го, образуют важнейшие, определяющие стороны фило­софской основы настоящей работы в целом?

При ответе на эти вопросы необходимо для начала заметить, что именно "Кант оказался первым из немец­ких мыслителей, который определил право не просто через понятие юридической свободы, но через понятие свободы именно в философском смысле"3. А это, в свою очередь, объясняется по крайней мере двумя причи­нами.

Во-первых, основательностью философских взгля­дов этого родоначальника немецкой классической фило­софии, явившихся основой философской революции, свершившейся на пороге и в начале XIX в. и представ­лявшей в области философских знаний своего рода "ко-перниковский переворот". Обратим внимание — "тсопер-ииковский переворот"\ То есть именно то (и об этом прямо писал философ), что соответствует требованиям естественно-технических наук, образует кредо философ­ских взглядов Канта, в том числе и на право, и что как раз — вслед за философией — именно сейчас необходи­мо правоведению.

Во-вторых, глубина и ценность философских взгля­дов Канта на право обусловлена и тем, что его творче­ство выпало на период самого крупного качественного перелома в истории человечества, когда историческая ситуация "взорвалась" и начался реальный и уже нео­братимый переход от традиционных к последовательно демократическим, либеральным цивилизациям — пере­ход, ознаменованный глобальным революционизирующим влиянием на духовную и социальную жизнь людей Фран­цузской революции1.

В противовес получившему широкое хождение, осо­бенно в обстановке господства марксистской идеологии, изречению Маркса о том, что философию Канта можно считать "немецкой теорией Французской революции"2, концепция Канта должна ставиться в соответствие вовсе не с немецкой, а с эпохальной, общеевропейской полити­ческой тенденцией3. С учетом ранее изложенных сообра­жений есть основание сказать определеннее: учение Кан-

1              Подчеркивая великое значение в утверждении идей свободы мыслите­

лей эпохи Просвещения, не будем все же забывать о том, что "богат­

ство мировой цивилизации в правовой и политической теории и практи­

ке создавалось разными народами на протяжении тысячелетий" (см.:

Ершов Ю. Г. Философия права (материалы лекций). Екатеринбург, 1995.

С. 33).

2              Достойно внимания то обстоятельство, что кантовские подходы к

свободе и праву начинают находить все большее признание в юриди­

ческой литературе (см.:  Лившиц Р. 3. Теория права. М,, 1994. С. 51;

Общая теория права и государства / Под ред. В. В. Лазарева. 1VL, 1994.

С. 29—30).

3              Баскин Ю. Я, Очерки философии права. Сыктывкар,  1996. С. 17.

1              По справедливому мнению Ю. Хабермаса, именно Франция является

страной, которая воплотила главную линию сознательного историчес­

кого развития — благодаря революции избрала для мира демократи­

ческую культуру и вследствие этого "буржуазные революции, имев­

шие место ранее, а именно: голландская, английская, американская,

только благодаря французской революции обрели свой облик в каче­

стве революций" (см.: Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность.

М., 1995. С. 62).

2              Маркс К. Соч. Т. 1. С. 88.

^См.: Соловьев Э. Ю, И. Кант: взаимодополнительность морали и права. М.: Наука, 1992. С. 39.

454

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

455

та, в том числе его взгляды на право, на политическое и правовое устройство общества, вполне могут претендо­вать на то, чтобы они были признаны основополагающи­ми идеями, заложившими философские основы последова­тельно демократических, либеральных цивилизаций, при­том заложившими основы, в эпоху которых после Фран­цузской революции реально вступило человечество1. Кант, территориально отдаленный от Французской революции в европейском пространстве, в своем легендарном "кениг-сбергском затворничестве"2 осмыслил впечатляющие по­следствия революции на основе своего критического ме­тода, "чистых категорий", позволивших обрисовать кар­тину мира, в том числе и по правовой проблематике, в соответствии с просвещенческим мировоззрением в иде­альном, истинно человеческом виде3. И именно это (вме­сте с "коперниковским" подходом), как ни парадоксаль­но, и сделало взгляды Канта по правовым вопросам ост­ро актуальными и в настоящее время — время перехода человечества в третье тысячелетие христианской эры, время, когда развитие последовательно демократических, либеральных цивилизаций потребовало в контексте об­щего мирового развития науки нового осмысления и прак­тической реализации высоких идеальных представлений о праве — праве человека.

Наряду с обоснованием свободы как феномена "при­роды", сразу же обратим внимание на главный пункт в такого рода определениях,  основанных на философии

Канта и по ряду характеристик уже отмеченных в пред­шествующей главе. Это: понимание свободы как основопо­лагающего элемента бытия каждого отдельно го человека, источника его творчества и инициати­вы, перевода его деятельности в созидательную актив­ность] а отсюда и определение свободы как источника восходящего развития человечества1.

Именно с таких философских позиций и стало не­преложным, что свобода "дана" людям самой природой, она, если угодно, — "божий дар", вселенское открове­ние, одно из самых высоких проявлений человеческого естества, сути того уникального, что характерно для человека как высшего создания Вселенной. И в этой связи именно она, свобода, особенно в условиях утверждения последовательно демократических, либеральных цивили­заций, выражает смысл человеческой жизни, ее пред­назначение, самое значительное, что может и должно дать людям действительное счастье, жизненное удовлет­ворение.

Почему? Ответ на этот вопрос на удивление прост. Потому что человек, который неизменно остается суще­ством биологического порядка (единицей из "зоологичес­кого мира", частичкой организованных сообществ живых организмов), одарен самым поразительным и великим из того, что способна породить Вселенная, — разу­мом.

1              X. Оберер пишет, что Кант не только использовал терминологию и

"фактуру" правовых идей Гоббса, Локка, Юма, Монтескье и особенно

Руссо, но и принял многие социально-философские идеи Французс­

кой революции (см,:   Oberer H. Zur Fruhgeschichte der Kantischen

Rechtslehre //  Kant-Studien. B. 1973. Jg. 64. H. 1).

2              По словам Э. Ю. Соловьева, "само его (Канта. — С. А.) легендарное

"философское затворничество" было не чем иным, как попыткой (и

притом успешной) оградить себя от прусского провинциализма и стать

кабинетно открытым  по отношению к "мировой эпохе" (см.:   Соло­

вьев Э. Ю. И. Кант: взаимодополнительность морали и права. С, 5).

3              "Эпоха Канта — эпоха Просвещения, которому Кант придает новую,

обогащенную самокритикой разума, историческую форму" (см.: Ойзер-

ман Т. И. Этикотеология Канта и ее современное значение // Вопросы

философии. 1997. № 3. С. 111).

1 Такой подход к свободе продолжен и Гегелем. И самое существенное здесь заключается в том, что, по Гегелю, право относится к объектив­ному духу — форме реальности, к "...порожденному духом миру, в котором свобода имеет место как наличная необходимость" (см.: Ге­гель Г. Ф. В. Философия духа // Энциклопедия философских наук. М., 1977. С. 406). Добавим сюда и то, что именно Гегель выделил мысль Канта о том, что "прирожденное право только одно-единственное: свобода... — единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду". "Прирож­денное" — значит данное самой природой. И Гегель говорит: "Такое понимание свободы — "большой шаг вперед", ибо свобода — это "вы­сочайшая вершина, которой ни на что не приходится глядеть снизу вверх, так что человек не признает никакого авторитета, и ничто, в чем не уважается его свобода, его не обязывает" (см.: Гегель Г. Ф. В. Соч. М., 1935. Т. XI. С. 444).

456

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

457

А разум по своей сути и есть свобода; свобо­да — его, разума, неотъемлемые и, если угодно, само собой разумеющиеся проявление и атрибут. Разум, по­скольку он не является одним лишь инструментом одно-вариантных биологических импульсов и страстей, "зовом" подсознания, поскольку он не замкнут всецело на них (что также нельзя упускать из поля зрения), как раз и представляет собой способность сделать собствен­ный выбор, решать жизненные проблемы самому. И значит — способность выйти за пределы жестких, им­перативных, непререкаемых природных порядков и за­висимостей, принимать решения по своему усмотрению, руководствуясь идеальными представлениями, принципа­ми, началами, в том числе, к счастью, высокими ду­ховными идеалами, относящимися к основополагающим моральным ценностям внутреннего духовного мира чело­века.

И еще одно соображение, прямо выводящее "про­блематику разума" на право. Ведь разум в только что обрисованных характеристиках (и прежде всего по ме­ханизмам перевода свободы в активность, в творческую созидательную деятельность человека) — источник не только радостного, светлого и возвышенного в жизни людей, но и по своим теневым сторонам, особенно в слу­чаях его прямой подчиненности биологическим импуль­сам и страстям, "зовам" подсознания, — источник того, что находится на самой грани негативного в нашей жиз­ни, а подчас и прямо равнозначно злу и бесовщине: про­изволу, своеволию, бесчинствам и насилию. Всему тому, что выражается в "полном антагонизме", столь неотвра­тимо конструктивном в условиях свободного общества и одновременно — страшном и гибельном.

Потому-то (и именно тут раскрывается величие кан-товской мысли) "сам" разум ввиду указанной и тоже все­ленской опасности не может не упорядочить себя, не может не породить такую истинно человеческую свобо­ду, которая находит свое выражение в институте своего

строгого и точного "определения границ" и "обеспечения". То есть в праве.

Ибо именно право по своей исходной сути представ­ляет собой образование из жизни людей, которое логичес­ки и исторически предназначено быть институтом, призванным реализовать свободу — свободу каждого че­ловека, придавать ей определенность и обеспеченность (а также согласованность со свободой всех других инди­видов), а отсюда — человеческое содержание, истинно че­ловеческую ценность.

Вот и получается, что праву (притом сообразно са­мой его логике) уготована роль верховного, высшего ре­гулятора в обществе. И это в соответствии с требования­ми социальной жизни на известной стадии развития ци­вилизации "ведет" к такому состоянию общества, когда неизбежно должен восторжествовать принцип верховен­ства права: его безусловно доминирующая роль в облас­ти внешних, практических отношений людей, его моно­полия при рассмотрении ситуаций, требующих реше­ний "по праву".

Слов нет, юридическая система, существующая в обществе, регулирует всю сумму складывающихся в нем общественных отношений во всем их многообразии, исто­рической и ситуационной специфике.

При этом, вполне понятно, в юридических установ­лениях и практике их применения находят выражение разнообразные основания и условия жизнедеятельности данного сообщества, прежде всего экономические, хо­зяйственные (что стало доминирующим постулатом марксистской коммунистической доктрины, придавшей всепоглощающую значимость воздействию на право "эко­номического базиса"). Велико и прямое персональное или узкогрупповое воздействие на право людей, наделенных властью и способных в силу этого превратить юридичес­кую систему в инструмент власти, средство решения иде­ологических задач.

Но при всем при том, не упуская из поля зрения ни один из экономических, политических, этнических и иных

458

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

459

факторов, воздействующих на позитивное право, учиты­вая при этом значительную зависимость юридических ус­тановлений и практики их применения от произвола вла­сти, диктата идеологии, личностно-группового произво­ла, принимая во внимание все это, следует все же при истолковании феномена права исходить в первую очередь из философского его видения. Из того исторического (в известном смысле — мирозданческого) предназначе­ния права, которое состоит в конечном итоге в утверж­дении в жизни людей свободы каждого человека в ее глубо­ком, истинно человеческом смысле и значимости1.

Надо заметить, что с конца XVIII — первых десяти­летий XIX в. начался относительно долгий, многоступен­чатый, порой мучительный процесс обретения складыва­ющейся философией права необходимых для нее матери­алов с "юридической стороны", накопления в реальной действительности правовых данных — конструкций и ин­ститутов, объективно, в силу логики жизни адекватных существу указанных философских разработок.

Здесь уместно напомнить ту принципиально суще­ственную черту философии права как науки, в соответ­ствии с которой ее исходные философские идеи нахо­дятся в единстве и во взаимодействии с развитием "са­мого" права. И, кстати, изложенные весьма существен­ные философские положения, связанные с философски-

1 Приведенные определения свободы, построенные на воззрениях Кан­та, могут быть дополнены суждениями других великих мыслителей.

Здесь, на мой взгляд, прежде всего следует сказать о взглядах по рассматриваемому вопросу Шеллинга. И в них, во взглядах Шеллинга, есть ключевой пункт, который нельзя упускать из поля зрения. Если позитивное право через свое предназначение — "сохранять границы и обеспечивать" — становится необходимым для свободы, дающей про­стор "постоянному антагонизму", то оно не может быть случайным, неустойчивым и зыбким, не преграждающим произвол эгоистических влечений и не зависящим от какой-либо иной объективной необходи­мости. Вот что пишет на этот счет Шеллинг: "Для самой свободы необ­ходима предпосылка, что человек, будучи в своем действовании сво­боден, в конечном результате своих действий зависит от необходимос­ти, которая стоит над ним и сама направляет игру его свободы... По­средством моего свободного действования для меня должно возник­нуть также нечто объективное, вторая природа, правовое устройство" (см.: Шеллинг Ф. В. Соч. В 2 т. Т. 1. С. 458).

утонченным пониманием свободы, вовсе не предопреде­лили еще того, в общем, закономерного (но зависимого от правового материала) их развития, которое привело в конечном итоге к формированию философии права в ее современном виде, т. е. в виде философии гуманистичес­кого права.

4. Персоналистические философские взгляды. Воз­рождение и его кульминация — Просвещение, разработ­ки философов-классиков, прежде всего Канта, заложи­ли исходные основы такой социальной и правовой куль­туры, которая поставила в центр общественной жизни, и прежде всего в центр мира юридических явлений отдель­ного, автономного человека — персону.

Но — заложили именно "основы", далеко не всегда и не во всем утверждавшиеся в научном и общественном мнении, в жизненной практике, тем более — в реальной правовой жизни. Потребовалось почти столетие, прежде чем были предприняты научные разработки, с необходи­мой понятийной строгостью обозначившие новый высо­кий статус личности (персоны).

Выдающуюся роль в таких разработках сыграла рус­ская философия. И в первую очередь — замечательный русский философ Н. А. Бердяев. Он писал: "Священно не общество, не государство, не нация, а человек", и до­бавлял: принцип личности — "принцип личности как выс­шей ценности, ее независимости от общества и государ­ства, от внешней среды"1.

Впрочем, досадно, что именно Н. А. Бердяев, наряду с идеями персонализма обосновавший как никто другой божественную природу свободы, имеющей, как мы виде­ли, ближайшее отношение к праву, придавал остро не­гативное звучание всему тому, что сопряжено с лега­лизмом и "законничеством"2. Тем более что во взглядах Н. А, Бердяева есть глубокие суждения об ограниченности демократии в ее упрощенном понимании и о том, что

1              Бердяев Н. А. Самопознание. М.,  1991. С. 104, 226.

2              Там же. С. 89, 136.

460

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

461

отвлеченно-демократическая идеология сняла ответствен­ность с личности, с духа человеческого, а потому и лиши­ла личность автономии и неотъемлемых прав"1.

Попутно следует заметить, что эта беда коснулась не только философов, но и других обществоведов, в том числе — как это ни странно — самих правоведов. Даже такой видный правовед, как Б. А. Кистяковский, говорит о миссии права в знаменитых "Вехах" со многими ого­ворками, как бы извиняясь, относит право к "формаль­ным ценностям", уступающим "нравственному совершен­ству" и "личной святости"2, а на перспективу приветствует соединение права с социалистическими порядками3 (что в первые же дни Октябрьского переворота 1917 г. и сразу же с иными, жуткими реалиями и оценочными знаками, было продемонстрировано большевиками-ленинцами).

В этом отношении на должной высоте (опережающей господствующую философскую мысль) оказались сужде­ния ряда передовых русских правоведов-цивилистов, и прежде всего правоведа-мыслителя И. А. Покровского. Он так же, как и Н, А. Бердяев, обосновывал идею персо­нализма, но в отличие от него, что особо существенно, поставил эту идею в прямую связь с правом, с понимани­ем его уникальных достоинств. И. А. Покровский пишет, что основное значение в поиске "верховной идеи", "ко­торая могла бы ориентировать нас в нашей оценке всех отдельных правовых норм", имеет та раскрытая в лите­ратуре антиномия, которую можно обозначить как "про­тивоположность между персонализмом и трансперсонализмо м"4. А потому, продолжает И. А. Покровский, "нравственный прогресс может быть только делом индивидуальной свободы, и высшим назна­чением права может быть лишь создание такого социаль­ного порядка, в котором эта творческая свобода находила

1              Бердяев Н. Л. Философия неравенства. Письма к недругам по социаль­

ной философии. М., 1970. С. 212.

2              Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 1909. С. 101.

3              См.: Кистяковский Б. А. Социальные науки и право. М.,  1916. С. 579.

4              Покровский И. А. Указ. соч. С. 77.

бы себе наилучшие условия для своего осуществления"1. Более конкретный и яркий вид противоположность меж­ду этими двумя воззрениями, заключает правовед, при­обретает "в известном вопросе о взаимоотноше­нии между личностью и государств ом с точки зрения пределов власти это­го    последнег о"2.

На мой взгляд, упомянутое выше отношение к пра­ву как к "легализму", а отсюда и ущербность в понима­нии философии права, стало в немалой степени продук­том обожествления гегелевских схем и в не меньшей ме­ре — эйфории социализма, точнее, социалистических ил­люзий, охвативших Россию и другие страны в конце XIX — начале XX в. (к счастью, такая эйфория из числа упомянутых русских мыслителей миновала И. А. Покров­ского, а также ряд других передовых русских правове­дов, например, В. Н. Дурденевского). Только кровавый ужас братоубийственной гражданской войны в России, а затем советского тоталитаризма 20—50-х гг., взращенного на насильственно внедряемых социалистических представ­лениях, привел во второй половине XX в. к распаду со­циалистических иллюзий и верований, к краху философ­ских основ коммунистической идеологии.

Известную завершенность (на данное время) фило­софским взглядам на свободу как мировоззренческую ос­нову философии права придала современная теория ли­берализма (неолиберализма). В контексте разработок пер-соналистической философии, получившей вслед за раз­работками русских мыслителей значительное распрост­ранение на Западе3, идеалы свободы конкретизированно раскрылись в идее правозакоппости — центрального, оп­ределяющего, как видно теперь, звена современной ли­беральной теории, сочетаемого с идеей человеческой со­лидарности (а также гуманистической философии пра-

1              Покровский И. А. Указ. соч. С. 78.

2              Там же.

3              См.: Мунье Э. Персонализм. М., 1992.

462

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

463

ва), да и всей, смею думать, последовательно демокра­тической, либеральной цивилизации с ее идейной, ду­ховной стороны. По справедливому замечанию Ф. Хайе-ка, "концепция правозаконности сознательно разрабаты­валась лишь в либеральную эпоху и стала одним из ее величайших достижений, послуживших не только щи­том свободы, но и отлаженным юридическим механиз­мом ее реализации"1.

5. В потоке событий. Революция и право. Развитие философско-правовых взглядов, их вхождение в жизнь, огранка, восхождение на новые, более высокие ступени сопровождалось "своим", развивающимся временем, ког­да происходило становление, формирование и упроче­ние свободного гражданского общества, его демократи­ческих институтов, права.

Характеризуя же саму механику соединения юри­дических и философских знаний, нужно постоянно дер­жать в поле зрения то существенное обстоятельство, что право по своей основе — институт практического порядка, функционирующий в самой гуще жизни, а пра­воведение — наука по своей основе технико-прагмати­ческая.

С этих позиций важно видеть и то, что, прогремев набатом в годы демократических революций, прежде всего Французской, идеи свободы не сразу нашли достаточно полное и развернутое выражение в действующем праве стран, вставших на путь демократического развития. И не сразу, надо добавить, складывающаяся на основе идей свободы система философских взглядов обрела свой дос­таточно определенный облик, выступила в качестве гу­манистической философии.

И в этой связи примечательно то, что История тут же вслед за счастливыми мгновениями озарения, герои­ки и славных свершений демократических революций (увы,  во многом наносных,  иллюзорных)  преподнесла

Хайек Ф. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 11. С. 128.

людям горькие уроки, продемонстрировав, наряду со всем другим, противоречивость и глубокую порочность самого феномена "революция".

Пожалуй, самым жестоким уроком для демократии в славное героическое время первых буржуазных револю­ций стало то обстоятельство (весьма существенное для понимания миссии права), что лозунги свободы, даже получившие превосходное воплощение в словесных фор­мулах исторических документов — декларациях, консти­туциях и в сентенциях ряда властителей дум той поры, таких, как Жан-Жак Руссо, — сами по себе не только не обеспечивают фактическую реализацию свободы на практике, но и, к несчастью, служат каким-то стимулом и чуть ли не безотказным оправданием, индульгенцией для бесчеловечных кровавых дел, революционных драм.

Такой драмой еще в обстановке восторга, вызванно­го Французской революцией, стала страшная якобинская диктатура, показавшая, что лозунги "идеального госу­дарства", "власти народа", "свободы и братства", причем сопровождаемые практикой свободных выборов, могут прикрывать жесточайшее своеволие вождей — вожаков толпы и стихии. И именно эти годы сделали еще более очевидным тот неумолимый "социальный закон" (он, ка­жется, так и не дошел до ума людей на опыте предше­ствующих революционных сломов), что всякая револю­ция неотделима от насилия. Насилия в крайних своих значениях, не только допускающего, но предполагаю­щего прямое уничтожение человека — людей, объявля­емых без юридических процедур и правосудия "врага­ми", "бандитами", "террористами" "контрреволюционе­рами" и т. д. Насилия тем более страшного, что оно, при­крытое героикой и революционным восторгом, благооб­разными формулами и фанатизмом, глубоко проникает в недра общества и уже в последующем долго-долго дает о себе знать.

Революции поэтому, сколь бы ни были значительны их причины, объявленные цели и романтически обаятельна революционная героика, всегда жестоко бьют по людям,

464

Часть III. Фшюсофско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

465

нередко прежде всего — по своим верным сынам и слу­жителям (отсюда и знаменитая формула о том, что рево­люция "пожирает своих детей").

Судя по всему, кровавая якобинская диктатура в те далекие годы не поколебала общего революционного на­строя, порожденного революцией, долгое время воспри­нималась как некоторая вроде бы вполне оправданная издержка бурных революционных событий, проститель­ная для фанатов-революционеров. Тем более что в то и в последующее время работал, казалось, чуть ли не един­ственный институт, будто бы обеспечивающий незыбле­мость демократии, — свободные выборы. И, пожалуй, только в нынешнее время, в XX—XXI вв., когда идеоло­ги наиболее жестоких в истории человечества коммунис­тических режимов открыто называли якобинцев своими прямыми предшественниками, стало ясным, как чудо­вищный монстр революционного насилия и террора вор­вался в жизнь людей и затаился в ожидании новых жертв и потрясений.

Другой урок того же времени — это имперское прав­ление во Франции тех лет. И здесь под обаянием револю­ционных лозунгов и революционной эйфории в жизнь об­щества наряду с рядом позитивных сторон (издание Граж­данского кодекса — одна из них) вошли как бы родные сестры бескрайней революционной диктатуры — "рево­люционная война" и "империя".

До настоящего времени мы еще не осознали с необ­ходимой ясностью то существенное обстоятельство, что революция — это не что иное, как известным образом облагороженная война, война за власть и ее удержание, осуществляемая теми же средствами, что и всякая война (с той лишь разницей, что это война внутри страны). А война в свою очередь — не что иное, как беспощадное вооруженное насилие, насилие в крайних своих значени­ях, т. е. с уничтожением людей, в том числе неизбежно невооруженных и непричастных людей, — террор, при­том широкомасштабный государственный террор. Ибо все обозначенные явления (и революция, и война, и террор)

с точки зрения человеческих измерений — одинаковы, однопорядковы. И первое, и второе, и третье одинаково построены на насилии, на возможности прямого уничто­жения людей, убийства. И первое, и второе, и третье равным образом могут быть отнесены к внеправовым яв­лениям — явлениям, находящимся "по ту сторону пра­ва", — там, где господствует хаос произвола, беспре­дельное бесчинство и своеволие (оправдываемые при осо­бых переломных исторических обстоятельствах только так, как может быть оправдана неотвратимая стихия).

И если ныне индивидуальный и групповой террор, кажется, получает всеобщее осуждение, то до нашего сознания никак не доходит тот факт, что другие родные сестры террора — революция и война — также имеют террористическую природу и достойны не менее суро­вых оценок.

Наполеоновские войны, потрясшие Европу в начале XIX в., хотя и проходили под знаком обаяния лозунгов и романтической атмосферы Французской революции, с другой стороны — в какой-то мере легализовали практи­ку захватнических войн и повлекли чудовищные жерт­вы, в противовес ценностям возрожденческой культуры реанимировали средневековые стандарты традиционного общества, низвели лишение человека жизни до некой "просто потери".

Другая беда, происшедшая вслед за славными рево­люционными свершениями конца XVIII в., — это воца­рившаяся в годы наполеоновского правления империя. И опять-таки здесь надлежит высказаться по одному из общих вопросов обществоведения. Суть вопроса в том, что власть, опирающаяся на насилие, легализованное рево­люцией, тем более в обстановке победоносных револю­ционных войн, неизбежно превращает ее в могуществен­ную авторитарную силу, которая в условиях обширных многонациональных территорий приобретает имперский облик с имперскими тенденциями и атрибутами власти. А отсюда еще одно несчастье (быть может, самое страш­ное, роковое, непосредственный источник всех других

466

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

467

бед) — пришествие и воцарение среди населения импер­ского державного сознания, превращающего людей из гордых граждан, свободных и ответственных личностей в послушных подданных, безропотно оправдывающих на­силие и государственный террор, готовых переносить бес­правие и унижение во имя сознания имперского вели­чия, своего превосходства над другими людьми и крох завоеванных богатств.

Если подходить к послереволюционной поре, вылив­шейся в наполеоновское правление, с более широкими социальными мерками, то отчетливо можно различить те глобальные негативные процессы, которые может вызвать свобода, рождаемая революцией. Это — гигантс­кое, неконтролируемое усиление власти, ее террористи­ческие нравы, беспредельные самоуправство и бесчин­ства, формирование громадных (имперских) государствен­ных конгломератов, вновь бросающих людей в условия унижения, полурабства, "сладостного бесправия".

Выпущенные "на волю" в условиях свободы, даже при функционировании порядков свободных выборов, демоны власти, идеологические фантомы и сделали не­избежной во Франции, в других европейских странах че­реду сменяющих одна другую полос реакции, реставра­ций, "новых наполеонов", войн, революционных потря­сений1.

1 И еще одно общее соображение на тему революции и насилия. Один из выдвинутых революционной бурей постулатов, поддерживаемых мыслителями эпохи Просвещения, — это постулат о неизбежности насилия в обстановке, когда у народа нет иного способа "свергнуть тирана".

С позиций сегодняшнего дня очевидна уязвимость и, пожалуй, даже упречность, трагическая опасность приведенного постулата. Насилие, даже использованное против тирана, заряжается импульсом допусти­мости насилия вообще, возможности его использования во имя каких-то идеалов. И надо сделать все-все-все, чтобы преодолеть его в суще­ствующих юридических формах. Во всяком случае, насилие "против тиранов" может быть как-то признано в традиционном обществе, при­том признано относительно допустимым только при несовершенстве юридической системы, неспособной обеспечить смену власти, и невоз­можности легально добиться такого совершенства.

Насильственное устранение тирана и при указанных обстоятельствах может быть социально оправдано (под углом зрения права в широком

Конечно, все это — уроки. Но они ничего не стоят, если из них не делаются надлежащие практически зна­чимые выводы.

И вот из всех невероятной сложности хитросплете­ний исторических событий, последовавших вслед за Фран­цузской революцией, наиболее важными, непреложны­ми представляются, по крайней мере, три вывода, име­ющие ближайшее отношение к теме настоящей работы.

Во-первых, это то, что дух свободы, ее значитель­ность для человека, для будущего всего человечества со времен знаменитых американских и французских декла­раций и конституций оказались в конечном итоге все же неуничтожимыми; они при всех ужасающих минусах и издержках стали выражением, знаком и символом чело­веческого прогресса, спасения и благополучия людей.

Во-вторых, при всей важности свободных выборов (всеобщих, равных, прямых, при тайном голосовании) при формировании властных учреждений государства они еще не обеспечивают демократического развития общества; при известных же исторических и ситуационных услови-

смысле) только так, как может быть оправдана неподконтрольная разу­му стихия или самый крайний случай, да притом с таким непременным последствием, когда происходит не простая "смена лиц" на властвую­щих тронах, а наступает конец порядку, когда судьба общества зависит от одной лишь "смены лиц". И когда в соответствии с этим все участву­ющие в такого рода акции лица-революционеры не становятся властву­ющими персонами (при таком, увы, обычно принятом повороте событий в системе властеотношений все вскоре возвращается на круги своя), а навсегда покидают область жизни, где господствует власть, или отдают себя в руки демократического правосудия, действующего на основе международно признанных юридических установлений при безуслов­ном доминировании неотъемлемых прав человека.

Впрочем, только что высказанные соображения о насилии и тира­нах — не более чем умозрительные соображения, отдающие к тому же некой романтической мечтательностью. Жизненная практика еще ни разу не продемонстрировала примера, когда бы бескорыстные ре­волюционеры поступились властью. Напротив, она повсеместно пока­зывала другое — революционные жертвенные свершения против ти­ранов по большей части тут же перерастали в разгул стихии, массо­вое истребление людей, захват имущества, — те "революционные акции", в осуществление которых тут же включались люди из крими­нального мира и которые неизменно завершались пришествием рево­люционеров и их попутчиков к вершинам власти.

468

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

469

ях свободные выборы (плебисциты, референдумы) — да к тому же, как свидетельствуют уже современные дан­ные, при развитии изощренных "технологий" и безмер­ной власти денег — приводят к результатам, обратным тем, в отношении которых строились демократические надежды и расчеты, — к установлению диктаторских, тиранических режимов власти.

И в-третьих, более чем двухсотлетний период су­ществования демократической культуры, рожденной Французской революцией и североамериканской государ­ственностью, показал, что ее реальное осуществление требует (вслед за внедрением в жизнь великих лозунгов свободы и учреждения институтов демократической госу­дарственности) всестороннего развития позитивного пра­ва, закона. При этом — такого позитивного права, такого закона, которые способны глубоко и накрепко воплотить начала цивилизованной свободы (свободы "в праве" и "че­рез право") в само бытие людей, в саму прозу жизни, в быт и повседневную практику людского бытия и общения. То есть требует обретения демократическими лозунгами и принципами правовой плоти: их реализации в виде си­стемы отработанных юридических конструкций, инсти­тутов, которые были бы способны сделать указанные ло­зунги и принципы реальностью.

6. Гражданские законы. А в этой связи — более кон­кретизированное замечание об отмеченной ранее слож­ной диалектике развития философии права. После того как в главных своих очертаниях сложилась философская основа философско-юридической науки, последующее накопление интеллектуального материала, уготовленно­го ходом Истории для философии права, происходило вслед за все большим утверждением в жизни западноев­ропейских стран и США демократической и правовой куль­туры, рожденной Французской революцией, а главное — в процессе развития позитивного права как нормативно-ценностного регулятора, в потоке многообразных собы­тий, в сложных, порой драматических взаимосвязях по-

зитивного права с его человеческой основой — естествен­ным правом и с властью.

Ключевым звеном в этом многосложном процессе ста­ли гражданские законы (общее, прецедентное право в его цивилистической значимости).

Развитие законодательства, всего комплекса инсти­тутов позитивного права в Европе, в странах Америки, Азии в XIX—XX вв. представляет собой пеструю, много­плановую картину, охватывающую все сферы обществен­ной жизни — от конституционного регулирования до юри­дической регламентации фабрично-заводских порядков, бытовых и семейных отношений. Но, спрашивается, что все-таки может быть отмечено как наиболее важное, су­щественное, что произошло в характере и содержании законов, во всем позитивном праве после того, как в эпоху Просвещения в громогласных революционных до­кументах — Декларациях, Конституциях прозвучали ло­зунги и формулы свободы, их верховенства, неотделимо­сти от личности? И в чем должна была бы состоять мис­сия позитивного права, чтобы придать реальность ука­занным лозунгам и общим формулам? И не допустить те беды, которые обрушились на общество?

Такого рода вопросы тем более оправданны, что по внешним показателям юридический быт позднего евро­пейского средневековья отличался как раз таким макси­мально развернутым, казалось бы, предельным насыще­нием многообразных юридических документов, регламен­тов, уставов, дотошно регламентирующих "все и вся", что создавалось впечатление, что возможности позитив­ного права вроде бы полностью исчерпаны.

И вот решающую роль среди законов, имевших по своему значению эффект прорыва в праве континенталь­ной Европы, а затем и всего мира, сыграли как раз граж­данские законы. Это — французский Гражданский кодекс 1804 г. (Кодекс Наполеона) и Германское гражданское уложение 1896—1900 гг. (а вслед за ними ряд других граж­данских законов, таких, как швейцарский Гражданский кодекс; и, что не менее важно, соответствующая циви-

470

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

471

листическая, гражданско-правовая культура общего, пре­цедентного права стран англо-американской группы).

Именно гражданские законы и в целом цивилисти-ческая, гражданско-правовая культура — это те глав­ные факторы, с помощью которых идеалы свободы, де­мократические и правовые ценности фактически реали­зуются в самой материи права (конструкциях и инсти­тутах), а в этой связи — реально воплощаются в повсед­невной жизни граждан, во всех многообразных проявлени­ях этой жизни, и тем самым с юридической стороны обес­печивается реальное формирование современного свобод­ного гражданского общества.

Здесь следует отметить ряд существенных моментов.

Прежде всего гражданские законы, как ничто иное, выражают "связь времен", причем по основополагающим институтам человеческой культуры. Ведь гражданские законы Франции и Германии, как и гражданские законы других стран (вся цивилистическая, гражданско-право­вая культура), — это прямые преемники одного из вели­ких шедевров культуры, заложенных в античности, — частного права, его уникального, непревзойденного юри­дического богатства, выраженного как в идеях частного права, так и в отточенных юридических конструкциях, строгой и точной лексике, математически стройных фор­мулах и классификациях. Можно с достаточной опреде­ленностью утверждать, что юриспруденция оказалась, в сущности, единственным участком современной культу­ры, который напрямую, по большей части чуть ли не в первозданном, готовом виде воспринял одно из высших достижений культуры античности, выраженное в римс­ком частном праве.

И в этой связи — еще один существенный момент. Гражданские законы стали восприемниками таких дости­жений культуры, которые обогащены разумом. Большин­ство древнеримских юридических формул и сентенций — не результат сглаженной и усредненной коллективной проработки, характерной для законодательного правотвор­чества, а плод сильного и оригинального ума. Но не ме-

нее существенно и то, что древнеримские конструкции и формулы стали уже после периода расцвета древне­римской правовой культуры во II—III вв. предметом ин­теллектуальной обработки, раскрывшей их значение "пи­саного разума", — сначала в юстиниановской системати­ке (VI в. н. э.), а затем, спустя столетия, в проработках глоссаторов и постглоссаторов, приведших к формирова­нию нового интеллектуально-правового шедевра — "пра­ва университетов" средневековой Европы.

Гражданские законы в нынешнее время восприняли не просто тысячелетиями отработанную с технико-юри­дической стороны и в этом отношении совершенную юри­дическую материю. Они восприняли именно частное право — такую сферу права (противостоящую праву публичному), которое со времен античности реализова­ло свободу людей непосредственно в правовой материи и как будто уготовано для современной эпохи. Ибо частное право — это как раз такая юридическая сфера, которая непосредственно, напрямую воплощает достижения куль­туры, свершения разума в области регулирования вне­шних практических отношений равных и свободных лю­дей и одновременно не зависит от усмотрения власти. Оно, стало быть, в демократическом обществе при достаточно развитой юридической культуре и есть один из тех эле­ментов в праве, который позволяет юридической системе возвыситься над властью.

Ведь частное право — "частное" не потому, что оно касается "частной жизни", сугубо личностных, интим­ных сторон человеческих дел и отношений (хотя оно ох­ватывает и эти участки нашего бытия), а главным обра­зом потому, что оно юридически закрепляет равный для вех, автономный, суверенный статус личности и свободу личности в ее, данной личности, делах. В последующем ход изложения в этой книге еще приведет к более под­робной (и в чем-то, быть может, неожиданной) характе­ристике частного права, связанной с категорией чистого права [III. 13. 2]. Сейчас же важно обратить внимание на

472

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

473

то, что именно в частном праве возникает парадоксаль­ная ситуация, которая и делает "право правом" — воз­вышает юридическую систему над государством, его про­изволом.

И наконец, такая еще характеристика гражданских законов, раскрывающая их миссию, их роль в формиро­вании и развитии современного гражданского общества. Гражданские законы — это как раз те юридические ус­тановления, которые, по-видимому, носят наиболее при­земленный, утилитарно-деловой характер, они касаются всех людей страны, ежедневно, а то и ежечасно воспро­изводятся и воспроизводятся в нашей безостановочно по­вторяющейся повседневности. Изо дня в день, от раза к разу. И это не некий минус (как может показаться на первый взгляд), а, напротив, гигантское уникальное пре­имущество гражданских законов, исподволь упорно пре­вращающих свободу людей в повседневную и само собой разумеющуюся данность. Непрерывно повторяясь, вле­зая во все закоулки нашего человеческого бытия, граж­данские законы, как ничто другое, способны "приручить к себе людей" — стать непреложными правилами, на­прямую входящими в образ жизни, в повседневную дей­ствительность, в наши нравы, в саму прозу наших жиз­ненных дел. А значит, и включить людей — всех людей! — в атмосферу реальной, обеспеченной, цивилизованной сво-боды\

В этой связи свобода людей и становится непрелож­ной реальностью, а отсюда реальностью становится и об­щая атмосфера безусловной недопустимости любых ее на­рушений, признания в качестве безусловных элементар­но-необходимых условий и гарантий для осуществления свободы человека, его достоинства, высокого статуса.

Словом, свобода человека — отдельного, автономно­го человека! — при помощи гражданского права входит в быт, в повседневность. И это, быть может, является наи­более надежным показателем современной западноевро­пейской (причем персоноцентристской) культуры, того, что в жизни общества возникла устойчивая, твердая пра-

вовая почва для практической свободы отдельного, авто­номного человека, личности и, следовательно, для суще­ствования и развития современного свободного граждан­ского общества.

Можно, пожалуй, утверждать, что именно граждан­ское право воплощает в адекватной нормативно-юриди­ческой форме ту "игру свободы", которая, по мнению Шеллинга, выражает наиболее существенную сторону миссии права в современном обществе. Обратим внима­ние — не "правила игры" (они выражены во всем праве), а именно цивилизованную игру свободы, которая и рас­крывает наиболее мощные позитивные творческие, со­зидательные силы в жизни людей. Как справедливо от­мечено И. А. Покровским, "гражданское право исконно и по самой своей структуре было правом отдельной чело­веческой личности, сферой ее свободы и самоопределе­ния. Здесь впервые зародилось представление о челове­ке как субъекте прав..."1.

Франция, Германия, Швейцария, Нидерланды, дру­гие западные страны (ряд стран других континентов — таких, как Чили), в которых утвердились гражданские за­коны, в XIX—XX вв. прошли непростой путь развития. Путь с периодами застоя, войн, разрухи и, что особо пагубно, с трагическими сломами в политико-правовой жизни, ког­да в таких странах, как Германия, Италия, Испания, во­царялись фашистские тоталитарные режимы. И все же надо видеть, что в эти трагические годы в странах, бро­шенных в бездну фашизма, сохранялись островки право­вой западноевропейской культуры и либеральных ценнос­тей, выраженные в гражданском законодательстве. И вов­се не случайно поэтому так быстро, воистину стремитель­но, состоялось в этих странах демократическое возрожде­ние — не только вновь утвердились и заработали в опти­мальном режиме свободная рыночно-конкурентная эконо­мика и институты парламентаризма, но и произошли но­вые крупные перемены в праве.

1 Покровский И. А Указ. соч. С. 309.

474

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

475

7. Революции в праве. В цепи реальных событий XVIII—XX вв., ставших основой формирования и разви­тия гуманистического права и соответствующих философ-ско-правовых идей, есть события наиболее значительные, поворотные, обозначившие начальную и завершающие фазы становления европейской (западной, персоноцент-ристской) правовой культуры.

Конечно же, как уже упоминалось, решающую роль сыграла здесь вся возрожденческая культура, эпоха Про­свещения, процесс перехода к последовательно демокра­тическим, либеральным цивилизациям, к демократичес­кому переустройству стран, вставших на путь модерни­зации. Все это и привело к таким крупным переменам в политико-юридической сфере жизни общества, которые с полным основанием можно назвать первой (антифе­одальной) "революцией в праве" — реальным прорывом в право новой эпохи, современного гражданского общества (права дозволительного порядка)1.

И если в эпоху Просвещения к концу XVIII — началу XIX в, в Европе и Северной Америке произошли буржу­азные революции со всей гаммой присущих им противо­речивых свойств, то одним из безусловно положитель­ных последствий таких революций является как раз "ре­волюция в праве".

Основой такой "революции в праве" стали отмечен­ные ранее социальные и политические процессы, в соот­ветствии с которыми человек как личность начал высво­бождаться из-под рабско-крепостнических оков власти и религиозной идеологии. Именно тогда великие просвети­тели той поры выдвинули идеи, связывающие закон, пра­во, правосудие не только с общими этическими и рели-

1 Сразу же оговорюсь: термин "революция" в отношении права с уче­том сути революций в обществе, неотделимых от насилия и террора (о чем говорилось в предшествующем изложении), используется с нема­лой мерой условности. И конечно же, в данном случае имеются в виду не какие-то насильственные акции и даже не сопровождающая их романтическая героика, а только то, что позволяет использовать тер­мин "революция" в естественных и технических науках, — скачкооб­разный переход из одного качественного состояния в другое.

гиозно-этическими началами, но и сообразно идеям есте­ственного права с самими основами человеческого бы­тия — со свободой отдельного, автономного человека.

Революция в праве, основанная на "духе" и идеях Французской революции, нашла выражение в категори­ях естественных прав человека. Причем (и это глав­ное!) из множества прав, обусловленных разнообразными условиями и требованиями жизнедеятельности (прав не­редко полумифических, ритуальных, иллюзорных или зависящих от конкретного состояния общества или даже усмотрения власти), выделились именно неотъ­емлемые права человек а, которые стали непосредственным выражением — прошу внимания! — самой сути человеческого бытия, сокровенной основы сообщества людей — свободы во всех ее многообразных жизненных проявлениях: свобода слова, не­прикосновенность личности, право выбирать своих пра­вителей и др.

Достойно пристального внимания то обстоятельство, что в соответствии со взглядами ряда видных мыслите­лей неотъемлемые права человека должны рассматривать­ся, причем наряду с демократией, в качестве основы со­временного гражданского общества, правового, консти­туционного государства. Ю. Хабермас, например, рассмат­ривая главное наследие Французской революции (кото­рая по значению для развития человечества, по его сло­вам, ни с чем "не сопоставима"), указывает на то, что "демократия и права человека образуют универсальное ядро конституционного государства"1. И вот здесь особо важно то, что современная либеральная теория институ-ализирует равные свободы для всех и понимает их как субъективное право. Поэтому для сторонников либераль­ной теории — именно в данном месте обратим повышен­ное внимание на этот момент — "права человека облада­ют нормативным приоритетом перед демократией"2 (курсив мой. — С. А.).

1              Хабермас Ю. Указ. соч. С. 57, 60.

2              Там же. С. 34.

476

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

477

Сказанное относится к концу XVIII — началу XIX в., к тому времени и к тем событиям, которые на­званы первой "революцией в праве".

Прошло более столетия.

Ключевыми, поворотными для развития права в се­редине и во второй половине XX в. оказались события 50—60-х гг., во многом явившиеся не только результа­том общего постиндустриального социального развития, но и своего рода правовой реакцией на кровавый кошмар фашистского и сталинского тоталитаризма. Именно тог­да вновь произошли крупные перемены в праве. Переме­ны, затронувшие юридические системы развитых демок­ратических стран и означавшие по сути дела не что иное, как вторую (антитоталитарную) "революцию в праве".

Основой таких перемен стало возрождение естествен­ного права, и не просто возвращение в сегодняшние дни того, что было ранее, а возрождение, означающее новую    жизнь  естественного права.

Главное, что характерно для возрожденной теории естественного права, это такая ее характеристика, ког­да естественное право разворачивается не непосредствен­но к проблемам власти как таковой, а напрямую, сооб­разно идеологии свободы Французской революции, к че­ловеку, концентрированно выражается в неотъемлемых правах личности. Да так, что естественное право — об­ратим внимание на этот пункт! — приобретает непос­редственное юридико-регулятивное значение1.

Ведь в первые десятилетия XX в. прирожденные пра­ва человека еще не стали в демократических странах пер­воосновой демократической правовой системы. Более того, в обстановке социалистических иллюзий они нача­ли заслоняться представлениями о приоритете "прав тру­дящихся", а затем были отодвинуты на периферию обще­ственного мнения грозными опасностями, связанными с

1 См.: КистяковскийБ. А. Социальные науки и право. Очерки по мето­дологии социальных наук и общей теории права. М., 1916. С. 508.

гитлеровскими и коммунистическими экспансионистски­ми акциями 30—40-х гг., ужасами сталинского и нацист­ского тиранических режимов, бедами Второй мировой войны.

Но именно эти ужасы и беды вызвали к жизни но­вую и, к счастью, более продуктивную фазу возрожде­ния естественного права в послевоенное время, которая и стала мировоззренческой основой такого крупного пе­релома в правовом развитии, когда возрожденное есте­ственное право обретает непосредственное юридико-ре­гулятивное значение. Так что последовательно правовой путь, реализующий возрожденную естественно-правовую концепцию, поднятую на высокий уровень общественного признания после Второй мировой войны, в развитых де­мократических странах Запада на деле начал реально осуществляться в 50—60-х гг.

Все это и отличает решающую сторону трансформа­ции позитивного права на современной стадии демокра­тического развития. Стадии, отражающей наиболее зна­чимую, по всем данным, социальную потребность после­военного времени, когда со всей остротой дала о себе знать необходимость такого преобразования действующего права в демократических странах, которое положило бы конец самой возможности установления режима тира­нии и беззакония. И именно тогда идеи прав человека, имевшие характер общих деклараций, переступили по­рог сугубо декларативных положений, начали обретать известную институционность и выступать в качестве ре­гулятивных юридических принципов — непосредственной основы наступления юридически значимых последствий.

Существенный шаг в этом направлении был сделан уже в первые послевоенные годы. В декабре 1948 г. ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека, юри­дически на международно-правовом уровне закрепившую эту, ранее в основном декларативную, категорию. Затем конституции ряда европейских стран (притом — знаме­нательно! — прежде всего стран, испытавших на себе ужасы фашистской тирании — Германии, Испании, Ита-

16   Восхождение к праву

478

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

479

лии) придали правам человека, в первую очередь основ­ным, фундаментальным, непосредственно юридическое действие и плюс к тому — приоритетное значение во всей данной национальной государственно-юридической системе.

С 50—60-х гг. естественное право в его современном понимании, наряду с его общим "философским бытием" в области духовной жизни общества, перешло в плос­кость жизненной практики, практической свободы лю­дей. Это и нашло свое выражение в неотъемлемых пра­вах человека, в их прямом юридико-регулятивном дей­ствии.

Такой подход к правам человека не только позволяет в какой-то мере "институализировать" естественное пра­во, преодолеть его известную неопределенность, много­значность, но и, с другой стороны, придать категории неотъемлемых прав человека необходимую философскую обоснованность и в этой связи устранить саму возмож­ность их этатической (государственно-державной) ин­терпретации. Той интерпретации (кстати, привычной для общего советского правопонимания), когда права людей понимаются не как данные самой природой, самим че­ловеческим бытием, не зависимые от усмотрения влас­ти, а как нечто такое, что "предоставляется" государ­ством, обусловлено его "доброй волей", "даруется" влас­тью.

Поставим здесь точку. Более подробный разговор о правах человека — дальше, в одной из последующих глав [III. 15. 2—4].

8. Идея правозаконности. В настоящее время, судя по многим показателям, по философско-правовым воп­росам уже накоплена такая сумма знаний, которая по­зволяет подвести известный итог развитию философии права и охарактеризовать ее в том виде и облике, кото­рые отвечают требованиям современной стадии челове­ческой цивилизации.

Вот некоторые итоговые соображения.

Начиная с эпохи Просвещения философская мысль по вопросам права, развиваясь и оттачиваясь в едином потоке, неизменно склонялась к одному — к тому, что основой права, его стержнем и предназначением являет­ся свобода. И не просто свобода, не свобода вообще, не абстрактно понимаемая идея свободы, а — прошу внима­ния! — реальная, в живой юридической плоти свобода отдельного, автономного человека, свобода личности.

И самое, пожалуй, поразительное здесь — это то, что с такой сутью и направлением философской мысли пункт в пункт по конечным итогам совпало и фактичес­кое развитие политико-правовой действительности в стра­нах, преимущественно европейских, странах Северной Америки, где в ходе и в результате демократического переустройства общества шаг за шагом по тропе проб и ошибок, сбоев и зигзагов утверждаются институты де­мократии. И тут, непосредственно в практической жизни людей, начиная с эпохи Просвещения, Великой француз­ской революции, первых демократических деклараций и конституций развитие неуклонно шло и идет ныне от общих формул о свободе, равенстве и братстве — к иде­ям правозаконности, к приоритету в политико-юриди­ческом бытии неотъемлемых прав и свобод человека.

Одним из наиболее выразительных образцов соедине­ния философской мысли и правовой реальности стало уже отмеченное в предшествующем изложении развитие в XIX—XX вв. гражданского законодательства. Ведь капи­талистический строй в экономической жизни потребовал, как это ни странно прозвучит, свободы в строго кантовс-ких ее определениях. То есть такого простора в вольном поведении участников экономических отношений, при ко­тором развертываются "полные антагонизма" — конкурен­ция, экономическое соревнование, состязательные начала (это и есть рынок) и который в силу этого предполагает "самое точное определение и сохранение границ свободы" (Кант), "игру свободы" (Шеллинг), что как раз и дают отработанные искусные гражданские законы.

480

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

481

Именно соединение передовой философской мысли о сути человеческого бытия и реального развития поли­тико-правовой действительности в последние два столе­тия дает надежное основание для вывода о том, что сум­мой философско-правовых идей (концепцией) о праве в жизни людей, отвечающей требованиям нынешней ста­дии человеческой цивилизации, должна стать ФИЛОСО­ФИЯ ГУМАНИСТИЧЕСКОГО ПРАВА -ФИЛОСОФИЯ ПРАВОЗАКОННОСТИ.

И сразу же два пояснения в отношении использован­ных в приведенных итоговых положениях понятий и тер­минов.

Первое. Определение "гуманистическое" по от­ношению к праву (использованное отчасти ввиду отсут­ствия других, более адекватных, по представлениям ав­тора, сути рассматриваемой категории) в данном контек­сте — не рядовой, привычный, в немалой степени затер­тый, потерявший изначальный смысл эпитет, широко к месту и не к месту употребляемый наряду с такими, ска­жем, понятиями, как "демократия", "прогресс" и им по­добные. Он использован в строго точном, изначальном значении — в смысле характеристики явлений в жизни общества, сконцентрированных вокруг человека, челове­ческих ценностей и интересов, т. е. в строго персоноцен-mpucmcKOM значении.

И второе пояснение, относящееся к другому, параллельно используемому понятию, —правозаконность.

Суть дела здесь вот в чем. Реальность права, его дей­ственность раскрывается через законность — строжай­шее, неукоснительное претворение в жизнь действую­щего права, закона. Но сам по себе термин "законность", при всей его важности, мало что говорит. Сам по себе этот термин характеризует всего лишь одно из имманен­тных и безусловных свойств любого права, его общеобя­зательность — категоричность, непременность строжай­шего, неукоснительного соблюдения, претворения в жизнь действующих юридических норм — неважно каких, в том

числе "революционных" и самых что ни на есть реакци­онных.

Что же меняется, когда к приведенному термину добавляется слово "право" ("правозаконность")? Казалось бы, ничего, не очень-то нужный словесный повтор, тав­тология, "масло масляное". Или даже, хуже того — по­стулат, который может поколебать универсальность и об­щезначимость требования "законности" как таковой.

Да, требования законности как таковой — универ­сальны, общезначимы. Но важно видеть и то, что право, рассматриваемое "вообще", — обратим внимание на этот момент! — может быть "революционным" и крайне реак­ционным, что и было характерно для советской юриди­ческой системы с ее идеологизированным выражением и символом — "социалистическая законность".

А вот в соответствии с приведенным терминологичес­ким обозначением ("правозаконность") все резко меняет­ся. Как только признаются и на деле осуществляются ос­новные начала гуманистического права — основные неотъемлемые права человека, одного лишь понятия "про­сто законность" (в полной мере сохраняющего свою зна­чимость) оказывается все же недостаточно.

С рассматриваемых позиций смысл правозаконности означает, наряду со строжайшим, неукоснительным про­ведением в жизнь норм действующего права (это безус­ловная юридическая реальность, и она, конечно же, не­пременно "должна быть"), реализацию своего рода сверхзадачи — начал гуманистического права, прежде всего основных неотъемлемых прав человека, а также связан­ных с ними ряда других институтов (о них речь — даль­ше), в том числе общедемократических правовых прин­ципов народовластия, частного права, независимого пра­восудия. А значит — и реальное на деле построение на последовательно демократических, гуманистических на­чалах всей юридической системы, всей политико-государ­ственной жизни.

И еще одно замечание. Не будем упускать из поля зрения то, что здесь и дальше речь идет о философии, о

482

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

483

концепциях, об идеях, в немалой мере — об идеалах. Кон­цепция современного гуманистического права (правоза-конности) понимается в данном случае не как во всех своих ипостасях наличный факт, не как фактически су­ществующая конкретная юридическая система какой-то страны (даже наиболее развитой в демократическом и правовом отношениях), а как известная модель, теоре­тический образ.

К этому идеалу ряд национальных систем приблизился на довольно близкую дистанцию. В национальном праве таких демократически развитых стран, как Великобрита­ния, Франция, США, Норвегия, Нидерланды, Швейца­рия, ряда других, многие элементы, если не большин­ство, современного гуманистического права уже наличе­ствуют, другие находятся рядом, как говорится, "на под­ходе" (хотя и здесь происходят своего рода срывы, сбои, когда на первый план, "отодвигая" право, выступают гео­политические, экономические, а подчас и непосредствен­но военные интересы как таковые).

Главное же, все эти элементы: и наличествующие, и представленные как идеал, некое обобщение — соответ­ствуют логике общественного развития, отвечают требо­ваниям нынешней ступени цивилизации и в своей сово­купности, надо полагать, обрисовывают "правозакон­ность", или "современное право гражданского общест­ва", — новую, наиболее высокую ступень развития пра­ва, непосредственно следующую за ступенью, которая доминирует в нынешних условиях во многих странах, в том числе и в ряде демократических, — "правом госу­дарства" [II. 6. 5].

Таким образом, концепция права, отвечающая тре­бованиям современного гражданского общества, — это философия правозаконности — гуманистического права, которое призвано господст­вовать,  править  в обществе.

Несколько слов о достоинствах приведенной форму­лы. Правозаконность потому может стать итоговой харак­теристикой философии гуманистического права, ее сим-

волом, что по самой своей сути приведенное положение в сжатом ("свернутом") виде содержит все главные ее особенности, о которых говорится в этой главе.

В то же время хотелось бы привлечь внимание к тому, что при всех новых смысловых нагрузках и оттенках рассматриваемой формулы она все же остается положе­нием о законности. А законность, при всех исторически происходивших метаморфозах (в том числе и таких, о которых пойдет речь в следующей главе, — "революци­онная законность", "социалистическая законность"), ос­тается именно законностью, порядком, строем или уст­ройством строжайшего соблюдения действующего пози­тивного права, выраженного в законах, других юриди­ческих источниках. А коль скоро в современном граждан­ском обществе правовой порядок, или, иначе говоря, правовое устройство, призванные выражать законность, основываются на гуманистическом праве и, стало быть, прежде всего на естественных неотъемлемых правах че­ловека, то и сам строй юридических отношений должен приобретать своего рода естественно-природный харак­тер. То есть становиться столь же необходимым и жест­ким, как и сама природа.

Поразителен в этом отношении один из примеров (еще один) совпадения взглядов юриста и философа.

Знаменитый российский правовед Н. М. Коркунов по­лагал, что прочный общественный строй предполагает установление такого правового порядка, который "будет подчинять себе стремление отдельных личностей с такой же безусловностью и беспощадностью, как законы при­роды"1.

С еще большей, притом глубоко философской осно­вательностью по рассматриваемому вопросу развернул свои суждения Шеллинг, когда он выдвинул идею о пра­вовом устройстве как о "второй природе" (и не упустим из поля зрения то, что все эти суждения великий фило­соф связывает со свободой человека), — таком устрой-

1 Коркунов Н. М. Общественное значение права. СПб., 1898. С. 69.

484

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

485

стве, когда "свобода должна быть гарантирована поряд­ком, столь же явным и неизменным, как законы приро­ды"1. В этой связи Шеллинг пишет: "Над первой природой должна быть как бы воздвигнута вторая, и высшая, в которой господствует закон природы, но совсем иной, чем в зримой природе, а именно закон, необходимый для сво­боды"2, — причем — такая природа, такая "железная необходимость", которая "стоит над" человеком и "сама направляет игру его свободы"3.

С рассматриваемых позиций надо отдавать ясный отчет в том, что общие рассуждения о праве в самом высоком (гуманистическом) его значении мало чего сто­ят, если идея права не соединена, не спаяна накрепко с идеей законности — такого правового устройства, кото­рое функционирует столь же твердо, непоколебимо, явно и неизменно, как закон природы.

Обо всем этом приходится с такой настойчивостью говорить еще и потому, что, как показывают события самого конца XX в. (в особенности события в Югославии 1999 г.), при всем значении правозаконности как принци­па, игнорирование требований законности как таковой опять-таки приводит на практике к произволу, в том числе к использованию методов войны с новым витком непростых проблем, о которых пойдет речь в заключи­тельном параграфе этой главы.

9. Идея правозаконности и верховенство права. Идея правозаконности как выражение требований последова­тельно демократической, либеральной цивилизации и со­ответствующего ей современного естественного права означает в качестве своей важнейшей итоговой характе­ристики, что позитивное право, основанное на неотъем­лемых правах человека, становится доминирующим ре­гулятором внешних, практических отношений.

Оно не просто занимает "первое место" во всей си­стеме социального регулирования, но приобретает моно-

1              Шеллинг Ф. В. Соч. Т. 1. С. 456.

2              Там же. С. 447.

3              Там же. С. 458.

польное положение для решения всех ситуаций "по пра­ву".

Помимо всего иного, идея правозаконности означа­ет, что у позитивного права при решении жизненных конфликтов, предполагающих возможность применения официального принуждения, "нет конкурентов". Ни мо­раль, ни религиозные догматы, ни иные "идеологичес­кие ценности'*, ни тем более соображения целесообраз­ности, политические интересы не могут противостоять требованиям, положениям, процедурам позитивного права.

В этой связи особо существенно обратить внимание на то, что идея правозаконности означает по своей сути безусловный приоритет права в отношении власти, го-сударства и знаменует собой — как уже отмечалось ра­нее [II. 6. 5] — более высокую ступень в правовом разви­тии, чем те, которые выражены в формулах "право вла­сти" и даже "право государства". А отсюда следует при­знать, что наиболее адекватной формулой, соответству­ющей самой сути верховенства права в условиях правоза­конности, является положение — правление права (rule of law).

И в заключение вновь скажу: кратко изложенные идеи правозаконности, соответствующие требованиям современного гражданского общества, — не более чем идеалы — обобщенный образ, суммированный на основе тенденций и достижений законодательства и юридичес­кой практики демократических стран с развитой юриди­ческой культурой, отечественного положительного и от­рицательного опыта, а также авторских представлений о месте и роли права в жизни людей, в чем-то, понятно, дискуссионных.

Но это, как мне представляется, простые, ясные идеалы. Они согласуются с нашими тоже простыми, яс­ными, светлыми человеческими потребностями и устрем­лениями. И — что особо существенно — именно они, идеалы правозаконности, или идея права, способны при-

486

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

487

дать оптимистические очертания будущему людей, опре­делить оптимальный вариант, жизнеутверждающий и достойный, перспективы развития человеческого сообще­ства. И стать — наверное, уместно будет сказать, — для каждой страны, в том числе и для России, общечеловечес­кой и одновременно национальной идеей (которую так упорно и так безуспешно в наши дни "ищут" в российс­ком обществе).

И все же дальше на примере России, нашего Оте­чества, мы увидим, как непросто, с каким трудом, поте­рями, деформациями эти идеалы входят (а еще чаще — не входят) в жизнь.

Именно для России все эти процессы оказались не­имоверно сложными. Ибо Россия стала страной, в ре­зультате событий последних десятилетий не просто от­брошенной назад, а страной сломанной, искалеченной, в ряде случаев уже лишенной возможностей без гигант­ских потерь воспринимать и развивать простые и ясные человеческие идеалы. И особо прискорбно, быть может, то, что Россию во многом сломала, искалечила тоже система взглядов на право, претендующая на то, чтобы быть "философией", — коммунистическая правовая фи­лософия.