§ 2. Коммунистическая философия права

1. Сломанная судьба. Хотя в конце XIX — начале XX в. в России определился по многим признакам право­вой путь развития, этот путь изначально содержал и та­кие подспудные элементы ("червоточины"), которые гро­зили если не срывом, то по крайней мере существенны­ми трудностями его реализации, причем в обстановке как будто бы обнадеживающих симптомов, но больше, увы, обманчивых иллюзий.

Корни этих подспудных элементов — в своеобразии российской юридической системы, ее истории, в ее осо­бенностях как права "византийского" публично-юридичес­кого строя [II. б. 2].

На первый взгляд, как будто бы "византийство" рос­сийского права, напротив, создавало, в отличие от дру­гих стран с традиционным, неотдифференцированным правом (также медленно, с зигзагами развивающихся по пути правового прогресса), даже благоприятные условия для восприятия ценностей передовой юридической куль­туры. Ведь право России, пусть и в его, так сказать, "вне­шних слоях", все же содержало известные институты и формы, относящиеся к западноевропейской юридической культуре (к тому же находящие опору как в позднерим-ских элементах византийского права, так и в "варяжс­ких" предпосылках северо-западной культуры), И пото­му, как это свойственно и другим странам с византийс­ким построением юридических систем (таким, как Тур­ция, воспринявшая без корректив один из лучших евро­пейских гражданских кодексов), Россия во время цар­ствования Александра II довольно легко ("с охотой") ста­ла осваивать известные передовые юридические формы.

Но в самом том факте, что такого рода передовые юридические формы по жестким императивам "византий-ства" во многом проскальзывали по поверхности соци­альной жизни, в весьма малой степени затрагивая ее суть, ее основные слои, таилась угроза срыва, восприятия рос­сийским правом и всей социальной жизнью постулатов иного порядка, не совместимых с правом в его высоком гуманистическом значении.

К сожалению, именно в таком неблагоприятном ис­торическом варианте все и произошло в России. Да так, что Россия стала носительницей "обратного", полярно противоположного полюса мирового правового развития в эпоху перехода человечества к последовательно демок­ратическим цивилизациям, — философии коммунистичес­кого права.

488

Часть III, Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

489

А произошло все это опять-таки в немалой степени благодаря "византийским" особенностям российского права. Только здесь и теперь — таким особенностям, которые относятся к его истинной (хотя и подспудной сути) — си­ловой природе. Той силовой природе, в которой нашла обитель, поприще для воплощения в жизнь ортодоксаль­ная доктрина марксизма-ленинизма.

2. Ортодоксальные основы коммунистической фи­лософии права. Если стержнем правового прогресса в условиях перехода человечества от традиционных к ли­беральным цивилизациям и демократического переустрой­ства общества стала философия гуманистического права (правозаконности), то в качестве наиболее значительно­го противостоящего ей явления правового регресса и вме­сте с тем — ее своеобразного спутника-антагониста выступила коммунистическая марксистская философия права.

Каковы основания такой оценки ортодоксального мар­ксизма?

Здесь хотелось бы обратить внимание на то, что мар­ксистские взгляды, многократно и скрупулезно проана­лизированные с различных науковедческих позиций (эко­номических, политических, моральных, психологических и др.), по-настоящему не становились предметом научно­го освещения и оценки со стороны права. А если и вовлекались в область научного анализа в данной плос­кости, то преимущественно — с точки зрения некоторых специальных проблем: соотношения права и экономики, права и веры и т. д.1

Между тем, когда Маркс возвестил о том, что зада­ча философов не объяснять действительность, а изме­нять ее, он тем самым уже сообщил философскому обо­снованию действительности значение достаточного осно­вания — такого, когда философские, научные выводы "дают право" известному слою людей (пролетариату) на

1 См., например: Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха фор­мирования. М.: Изд-во МГУ, 1998. С. 514 и ел.

практические действования. И с этих позиций "социальный мандат" на революционное преобразование — все то, что в соответствии с марксистско-болыневистскими взгляда­ми лежит в основе кардинальных революционных дей­ствий пролетариата — есть не что иное, как право. Право в том широком значении, которое выражает обо­снованность, оправданность соответствующих действий ре­волюционных сил, наличие у них достаточного осно­вания.

Марксизм, таким образом, может быть охарактери­зован как философское и политическое учение, обосновы­вающее высшее революционное право, своего рода супер­право пролетариата на коренное преобразование мира (что прямо или косвенно утверждалось всеми сторонни­ками революционного марксизма).

Ведь по Ленину, наиболее верному последователю Маркса, основателю большевизма, главное в марксиз­ме — идея диктатуры пролетариата, т. е. власти, по ленинским же словам, не ограниченной законом. Власть же, не ограниченная законом (диктатура пролетариата), и представляет собой как раз "право" во имя коммунизма идти на любые шаги, на любые акции для торжества светлых идей, всеобщего счастья1.

По привычной, распространенной номенклатуре пра­вовых явлений обосновываемое ортодоксальным марксиз­мом высшее революционное право ближе всего к поня­тию правосознания — к субъективным представлениям людей, их групп о реальном, желаемом и допустимом праве.

J Нужно взять на заметку: именно для того, чтобы оттенить революци­онную сущность партий, выражающих великое мессианское дело мар­ксизма-ленинизма, историческое предназначение и великое револю­ционное право пролетариата, их приверженность идее диктатуры про­летариата, в 1918 г. марксистские партии, придерживающиеся ради­кального революционного большевизма, были переименованы из "со­циал-демократических" в "коммунистические". Именно по этой при­чине, а не по какой-то другой — запомним этот факт (возможно, нео­жиданный для многих нынешних сторонников коммунистической партии).

490

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

491

Но фактически оно означает нечто значительно боль­шее, чем просто "сознание", представляет собой что-то вроде революционного естественного права, так как, по представлениям коммунистов-ортодоксов, оно, такое выс­шее революционное право, находится "впереди" закона, любых иных юридических формальностей — непосред­ственно дозволяет то, что не допускает ни одна из сис­тем позитивного права и никакое сознание, содержащее категорию "право" в строго юридическом его значении. Марксистская доктрина допускает (и даже возвеличива­ет) — прямое во имя коммунизма насилие, И реальный смысл "революционного правосознания", использованно­го в ходе большевистской революции и ленинско-сталин-ской диктатуры, строго соответствует содержанию рас­сматриваемой марксистской категории.

Именно потому большевики, марксисты-ленинцы, считали себя вправе поступать сообразно своим идеоло­гическим представлениям и делать со всем обществом, его институтами, с отдельными людьми что угодно: зах­ватывать путем заговора и вооруженного насилия власть, идти на реализацию утопии, на фантастический экспе­римент в отношении всего народа, физически уничто­жать "врагов народа", развязывать революционную вой­ну, применять массовые вооруженные насильственные акции, государственный террор, чинить расправу над классово чуждыми элементами и единомышленниками-отступниками, ликвидировать естественные механизмы и стимулы жизнедеятельности — частную собственность, рынок, предпринимательство, заменяя все это искусст­венно-принудительными фантомами. Вот что говорил известный деятель Октябрьской революции, Член ВЧК М. Лацис: "Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против совет­ской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, об­разования или профессии. Эти вопросы и должны опре-

делить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора"1.

3. Высшее революционное право в России. А те­перь -— вопрос. Вопрос о том, почему именно Россия, ее юридическая система воплотили (в том специфическом виде, о котором речь впереди) высшее революционное право, построенное на марксистской философской докт­рине?

Прежде всего, разумеется, потому, что Россия в силу уникального совпадения многих объективных и субъек­тивных обстоятельств стала в начале XX в. носительни­цей и жертвой (пожалуй, даже жертвой-искуплением) соблазнов и вожделений, порожденных марксистской ре­волюционной доктриной, да к тому же в ее ленинско-сталинском, большевистском крайне силовом, агрессив­ном варианте. И в соответствии с этим именно на россий­ской земле начиная с октября 1917 — декабря 1918 гг. началось практическое ее осуществление, с заговором, насильственным захватом власти, разгоном избранных народом представительных учреждений, красным терро­ром и т. д.

Кроме того, наряду со многим другим, России вы­пала столь тяжкая доля еще и потому, что в России

1 Цит. по; Мелъгунов С. П. Красный террор в России. 1918—1923. М., 1990. С. 44. И это не отдельные высказывания, тем более не сугубо фразеологические обороты, а последовательная политика, находив­шая — увы — выражение и какое-то формальное обоснование в зако­нодательных документах, в нормативных актах, обозначаемых в каче­стве "правовых". Как это ни поразительно, самые крайние проявле­ния большевистского террора, поистине геноцида в отношении населе­ния страны, имели известные "юридические основания". И это было и "при Ленине" (Постановлением VI Чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 г. органам ВЧК было предоставлено право (!) брать за­ложников и содержать их под стражей, Постановлением Президиума ЦИК СССР от 28 марта 1924 г. было подтверждено Положение о пра­вах ОГПУ, где предусматривалось образование Особого совещания для рассмотрения дел в отношении социально опасных лиц и т. д.), и тем более "при Сталине" (Циркуляром ОГПУ от 29 октября 1929 г. в центре и в республиках были созданы "тройки", по приказу же НКВД СССР от 27 мая 1935 г. эти "тройки" образованы в краях и областях, сразу же после убийства Кирова в 1934 г. ВЦИК издал постановление, по суще­ству, устранявшее процессуальные гарантии по "контрреволюцион­ным" делам и т. д.).

492

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

493

даже в условиях развивающегося капитализма и воспри­ятия некоторых передовых юридических форм продол­жала господствовать юридическая система со многими чертами "византийства". Да к тому же с обоюдно обо­стрившимися силовыми методами прямых кровавых рас­прав — и со стороны власти (массовые расстрелы де­монстрантов, бесчинство охранки), и со стороны борю­щихся с властью сил (террор народников, эсеров, эсде­ков-боевиков).

Именно здесь нужно искать одну из существенных причин того, что установившаяся в результате рево­люционного переворота 1917—1918 гг. власть больше­вистской партии нашла в идеологии и практике "визан­тийства" наиболее близкую по сути фактическую осно­ву для практической реализации высшего революцион­ного права (к тому же подкрепленного будто бы есте­ственными началами борьбы с эксплуататорами и угне­тателями).

Отсюда — "классический" характер и одновремен­но особенности высшего революционного права комму­низма в том виде, в каком оно с 1917—1918 гг. стало реа-лизовываться в России. В том числе, и в виде юридизи-рованной доктрины — придания идеологии (марксизму, партийным программам), да и всем партийным решени­ям непосредственного юридического значения и действия. Согласно декрету о суде № 1, верховной инстанции Советов, все законоположения и юрисдикционные ре­шения должны были соответствовать не только декре­там Советской власти, но и в первую очередь програм­ме коммунистической партии.

Вот почему все основные акции во всех сферах жиз­ни российского общества после прихода к власти комму­нистов строились в соответствии с партийными решения­ми, с прямыми указаниями партийных инстанций, а в ряде случаев — в виде "совместных документов" цент­ральных учреждений партии и государства. Включая и об­ласть карательной политики, вплоть до прямых указаний

партийных учреждений и их лидеров в отношении, на­пример, методов следствия1.

Надо отдать должное ленинцам-большевикам: зах­ватив в России в октябре 1917 г. власть (и подкрепив этот захват разгоном Учредительного собрания в январе 1918 г.), они с предельной пунктуальностью реализовали марксистские представления о революционном праве. И право советской России 1917 — конца 20-х гг., которое именовалось "революционным", в то время оценивалось в чем-то открыто и честно. Оно характеризовалось как "ре­волюционное правосознание", а порой — совсем уже от­крыто и честно — "революционная целесообразность"2. То есть "право" в значении непосредственного неконтро­лируемого революционного действования, прямого наси­лия, возможности отступления от своих же юридических установлений по мотивам революционной целесообразно­сти3.

Правда, в конце 20-х — начале 30-х гг. в марксистс­ких воззрениях на право, как во всей системе марксист­ско-ленинской, большевистской идеологии, произошли из-

1              Впечатляющий пример тому — шифрованная телеграмма Сталина,

направленная 10 января 1939 г. секретарям обкомов, крайкомов, ЦК

нацкомпартий, наркомам внутренних дел и начальникам управлений

НКВД: "ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздей­

ствия в практике НКВД было допущено с разрешения ЦК ВКП(б).

Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воз­

действие в отношении социалистического пролетариата и притом при­

меняют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему соци­

алистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заяд­

лых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозни­

ков? ЦК ВКП (б) считает, что метод физического воздействия должен

обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении

явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правиль­

ный и целесообразный метод" (цит. по: Столяров К. Цалачи и жертвы.

М.: Олма-пресс, 1998. С. 131).

2              В самый канун октябрьского переворота идеолог революционного права

советского образца П. И. Стучка писал: "...мы вслед за Марксом заявля­

ем, что мы должны стоять не на почве законности, а стать на почву

революции" (см.: Стучка П. И. Избранные произведения. С. 227).

3              Там же. С. 350. В другом месте автор замечает: "С первых же дней

революции 1917 г. еще в марте и позже мне неоднократно приходи­

лось возражать против сознательного или невольного лицемерия тех

революционеров, которые привыкли говорить о строгой законности в

самый разгар революции" (С. 232).

494

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12, Два полюса

495

менения (точка в точку совпавшие с канонами византий-ства). Отсюда — соответствующие изменения и в комму­нистической философии права, которая, сохранив импе­ративы ортодоксальной теории, в чем-то преобразовалась, по ряду существенных позиций сменила саму систему координат, и особенно ее символов, идолов, терминоло­гических обозначений.

Это произошло в условиях, когда, одолев всех дру­гих претендентов на верховную власть в обществе (и по единодержавным восточно-византийским нравам физичес­ки уничтожив их), единоличный вождь — Сталин — встал на путь известной стабилизации в жизни общества, со­здания мощной военно-коммунистической общественной системы, основанной на модернизированной государствен­ной экономике и выраженной во всесильной партийно-идеологизированной государственности и социалистичес­кой законности (обеспечивающих в новых формах господ­ство революционного права, служащего коммунизму, его победе во всем мире).

Эта искусно созданная модернизированная система единодержавной власти и соответствующие ей обществен­ные порядки, получившие официальное имя "советское социалистическое общество", могут быть охарактеризо­ваны в качестве относительно сложившегося, институ­ционально отработанного случая современной цивилиза­ции. Такого случая, который, отличаясь причудливым сочетанием некоторых положительных, привлекательных и одновременно бесчеловечных, чудовищно отвратитель­ных черт, с новыми идейными символами-идолами (все­сильная партийно-идеологизированная государственность, идол "социализма"), тем не менее сохранил саму суть высшего революционного права.

Такой поворот событий в мире марксистских идей и реалий представляется на первый взгляд неожиданным, нелогичным и даже странным, если исходить из ортодок­сальных марксистских взглядов на государство. Ведь го­сударство под углом зрения этих взглядов изначально рассматривалось как институт временный, рассчитанный

лишь на переходный период и обреченный по мере успе­хов коммунизма на отмирание. В нем не предполагалось иметь ни постоянного привилегированного аппарата, ни постоянной армии, словом, это не государство в строгом смысле, а, по словам Ленина, "полугосударство", фор­мой которого и должны были стать образования непос­редственной демократии самих трудящихся масс — Со­веты.

Чем же можно объяснить такого рода поворот?

Понятно, решающую роль сыграл здесь сам факт по­явления мощной военно-коммунистической властной сис­темы — то обстоятельство, что революционно-романти­ческий порыв к коммунизму в своем истинном значении иссяк и на деле обернулся формированием тиранической военно-коммунистической системы власти во главе с еди­нодержавным правителем, вождем — генеральным (пер­вым) секретарем коммунистической партии.

Но сам по себе этот факт едва ли был бы возведен в ореол всесильной священной власти, если бы он не был преподан под углом зрения коммунистической идеологии. Ведь при указанной ранее философской переориентации произошла не замена былой утопической философии на обычную государственную идеологию, возвеличивающую власть (такая идеология при абсолютизации власти — вещь распространенная), а явление совсем иного порядка. Мар­ксистские философские догмы и определения стали сво­его рода обоснованием всемогущества власти. Советское государство, возглавляемое вождем коммунистической партии, было объявлено главным орудием строительства коммунизма. А потому именно оно, государство, "во гла­ве с партией" стало выражением и носителем указанного ранее высшего революционного права, дозволяющего в отношении общества, населения, каждого человека со­вершать любые, какие угодно акции, лишь бы они сооб­разовывались с марксизмом, ленинизмом, большевистс­кими взглядами и практикой.

Да и по своему существу государственная идеология в сталинскую эпоху — в периоды, начавшиеся со ста-

496

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

497

линской единодержавной тирании, а затем во время бреж­невского неосталинизма, связывалась не столько с даль­ними коммунистическими идеалами (они приобрели в ос­новном декларативный, лозунговый характер, и только в хрущевское время воспламенились было живой романти­кой), сколько с существованием и функционированием мо­дернизированной военно-коммунистической системы вла­сти, выраженной в социалистической державной государ­ственности.

Отсюда можно понять, почему в советском обществе с середины 30-х гг. в официальных документах и комму­нистической пропаганде внимание все более концентри­руется не на коммунизме, а на "социалистическом госу­дарстве", "функциях государства", "государственной дис­циплине", "государстве при коммунизме".

И именно потому, что основное в модернизации вла­сти и всей военно-коммунистической системы с 30-х гг. состояло в сохранении в новом, осовремененном вариан­те марксистско-ортодоксальной сущности коммунистичес­кой идеологии, выраженной в высшем революционном праве на кардинальное ("во имя коммунизма", но те­перь — по воле вождя и партии) преобразование обще­ства, государственность, ее возвеличивание и усиление неизменно понималась как:

партийно-идеологизированная власть, центром, яд­ром которой является коммунистическая партия, практи­чески — генеральный секретарь, политбюро, секретари ЦК, первые секретари обкомов (и все это стало синони­мом определения "социалистическое государство");

власть, единая с идеями коммунизма (в "обоснова­ние" этого Сталин в конце 30-х гг. дополнил марксистс­кие догмы положением о "сохранении государства при коммунизме");

власть всесильная — такая, которой как главному орудию строительства коммунизма с опорой на каратель­но-репрессивный и чиновничий аппарат "по плечу" ре­шение любых задач и которой напрямую, при сохране-

нии верховенства партии, подконтрольны все сферы об­щественной жизни, в том числе экономика, культура, духовная жизнь;

власть, которой дозволено все — применение любых насильственных действий против тех или иных лиц, фи­зическое уничтожение и отдельных людей, и целых групп населения, переселение народов, любые "преоб­разования" природы и т. д.

При этом при функционировании такой всесильной государственности использовался идол "социализма", ко­торый стал формально провозглашенным основанием-кри­терием, необходимым для того, чтобы запускать в дело высшее революционное право с использованием всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивно-чинов­ничьей машины, стали интересы победившего социализ­ма, его незыблемость, "окончательный и необратимый выбор" его народом.

Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-эконо­мических и иных прав граждан и тем более их фактичес­кая реализация напрямую связывались в формулировках юридических текстов (особенно Конституции 1977 г.), с тем юридически значимым условием, что они должны соответствовать "интересам социализма".

Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент "соци­ализма", точнее "угроза социализму", проявил свою боль­шевистскую суть в критических, кризисных ситуациях. Причем, что весьма показательно, прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значи­мость, — в межгосударственных отношениях, между стра­нами внутри социалистического лагеря. Ведь туманные хрущевско-брежневско-сусловские рассуждения о досто­инствах социалистического строя, а затем "доктрина Брежнева", послужившие основой вторжения вооружен­ных сил в Венгрию (1956 г.) и в Чехословакию (1968 г.), и беспощадная расправа с народным сопротивлением оди-

498

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

499

наково обосновывались, наряду с некоторыми иными не­вразумительными доводами, тем, что возникла "угроза социализму". И это будто бы в достаточной мере оправ­дывает массированные вооруженные насильственные акции "братьев по-социализму" во главе с СССР в отно­шении любой страны социалистического лагеря, коль ско­ро, по мнению "братьев" (точнее, "старшего брата" — лидеров КПСС, а потом и всех "всех других братьев") подобная угроза социализму возникла.

Аналогичный аргумент — "угроза социализму" — оказался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри страны Со­ветов — в Новочеркасске (1962 г.).

Да и последняя по времени вооруженная акция (вве­дение войск в Москву в дни августовского путча 1991 г.) опять-таки оправдывалась в документах организаторов акции тем, что возникла "угроза завоеваниям социа­лизма".

4. Опоры в социальной системе. Принципиальные основы коммунистической философии права коренятся в ортодоксальном марксизме, в большевизме. Ее суть, как мы видели, заключается в придании безусловно верховно­го значения революционному праву, служащему комму­низму, дающему непосредственное обоснование и оправ­дание каким угодно акциям в отношении всего общества, всего населения, любых его групп, любого человека, вплоть до физического уничтожения человека, объявленного "вра­гом".

Здесь перед нами — один из крайних, предельных по меркам истории фантом бесчеловечной идеологии. Той идеологии, которая по своим глубоким историческим ос­новам коренится в "классовой этике", религиозно-этичес­ких представлениях, идеологизированных философских системах и взглядах — таких, как платоновский взгляд на идеальное государство, воззрения Ж.-Ж. Руссо о на­родном суверенитете, католических представлениях о спасении, марксистских утопиях о полном коммунизме,

для достижения которого все средства хороши и допус­тимы1.

Наряду со значением идеологических догм для марк­систского понимания права надо видеть и то, что фило­софия и практика революционного права утвердились как составная часть всего коммунистического эксперимента, созданных в ходе его проведения устоев коммунистичес­кой системы. Здесь, наряду с упорно проводимым на прак­тике принципом равенства в коммунистической его трак­товке2, особого внимания требует феномен государствен-

1              Знаменательно, что некоторые направления религиозной идеологии по

известным параллелям смыкались с коммунизмом. Эта сторона религи­

озных воззрений и коммунизма справедливо была подмечена русскими

либеральными правоведами-философами, а в области художественного

творчества — Ф. Достоевским. Как верно отмечено в современной лите­

ратуре, "в глазах Чичерина (одного из самых видных русских правове­

дов либерального направления, критиковавшего Соловьева за увлече­

ние католицизмом. — С. А) общей чертой католицизма и социализма

было стремление к насильственной организации Добра; в этом пункте

он полностью соглашался с Достоевским... Социализм и коммунизм, по

его словам, это явная попытка возврата к теократическим устремлени­

ям католического средневековья, т. е. насильственного насаждения Цар­

ства Божия, исключительно опасного ввиду развития современного го­

сударственного аппарата. Удача такого эксперимента была бы огосудар­

ствлением всего и повлекла за собой всеобщее порабощение и экономи­

ческую катастрофу". И дальше: "Соловьев обвинялся Чичериным не толь­

ко за увлечение католическим теократизмом, но и за прокладывание

дороги социализму и даже коммунизму" (см.: Валицкий А Нравствен­

ность и право в теориях русских либералов конца XIX — начала

XX века // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 3).

2              Как это на первый взгляд ни поразительно (хотя по существу —

вполне логично), коммунистическая трактовка равенства и неравен­

ства на практике привела точно к тем же результатам, что и само

существо большевизма — к возникновению социальной системы и по­

литического режима бесчеловечной тирании. Ибо на практике стрем­

ление коммунистической власти хоть к какой-нибудь реализации и

оправданию лозунга равенства в положении трудящихся означало вве­

дение государственно-обязательных мер по "уравнению" и отсюда

утрату стимулов к активности и инициативы у людей, порождение

угодничества, прислужничества перед властью — всемогущим владель­

цем жизненных благ, послужило толчком к систематическому приме­

нению насилия в экономике, в других сферах жизни общества. И тут

же свою негативную роль сыграли принципы организации политичес­

кого режима как "власти людей труда" и социалистической правовой

системы, сразу же узаконившие привилегированный слой людей —

сословие правителей, уже формально — через своих активистов, ком­

мунистическую партию, ее вождей — как будто бы уполномоченных

на всевластное правление.

500

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

501

ной собственности — то, к чему он привел на практике в соответствии с коммунистической идеологией1.

Коммунистическая идеология увидела в негативных сторонах частной собственности, а затем и в ней самой главное зло в человеческом обществе. И потому, придав анафеме частную собственность, объявила в качестве основы счастливой жизни людей собственность обществен­ную, прежде всего — государственную, названную в кон­ституциях и законах советского общества "всенародным достоянием".

Между тем реальная жизнь советского общества, в котором была осуществлена тотальная национализация собственности, показала, что сама по себе общественная (и в особенности государственная) собственность не ста­ла — как это ожидалось — источником прогрессивного общественного развития, всеобщего благосостояния, а на­против, при всей неизбежности ряда ее институтов во имя интересов всего общества, в целом как тотальное явление породила многие беды, тупики, процессы, веду­щие к нарастающему упадку, разложению всей обще­ственной системы2.

1              По данной проблеме прежде всего будут уместны некоторые общие

замечания о собственности. Главное здесь то, что вся история челове­

ческого рода подтвердила, что собственность, которая служит челове­

ку, -— это частная собственность. Только частная собственность (абсо­

лютное право на вещи и интеллектуальная собственность — исключи­

тельное право на нематериальные блага) дает ее обладателю наиболее

широкие права обладания и в этой связи способна оказывать на него,

на его волю и интересы, мощное и многообразное воздействие. Такое

воздействие, которое активизирует личность, ее активный творчес­

кий потенциал и таким путем приносит благо и самому человеку, и

всему сообществу людей. В этих своих качествах частная собственность,

хотя и является источником и поприщем ряда негативных сторон в

жизни людей, вместе с тем включается, как и право, в жесткие меха­

низмы поступательного развития общества.

2              Здесь надо видеть, что государственная собственность — явление с

точки зрения особенностей и черт собственности эфемерное, в челове­

ческом отношении — безликое, неперсонифицированное, "выходящее"

на волю лишь интересы чиновников, властвующих лиц. И потому в

известном смысле — мутант, противоестественный гибрид того, что

выражает известные стороны власти собственника, и одновременно

того, что свойственно произволу государственной власти. В государ­

ственной собственности отпадают решающие достоинства собственнос­

ти как фактора ответственности и стимулирования, и остается та ее

При этом оказалось, что из самой природы государ­ственной собственности следует, что она сама по себе неизбежно предполагает мощное использование власти, создание небывалой по масштабам и всемогуществу бю­рократической административной чиновничьей системы, без которой "всенародное достояние" не может ни суще­ствовать, ни функционировать. Для нее становится неиз­бежным применение (взамен естественных стимулов, ра­нее — пусть и противоречиво — вполне решаемых част­ной собственностью) систематического принуждения к труду; когда труд становится на одном полюсе рабским, крепостническим, а на другом — административно-коман­дным, надсмотрщическим.

В целом же государственная собственность из формы обладания вещами и благами, в какой-то мере переходя­щей в постиндустриальном обществе в объективирован­ные информационные структуры, становится сложной системой отношений, соединенной с властью. В рамках всего огосударствленного хозяйства происходит форми­рование своеобразной, по-своему уникальной, властно-организационной инфраструктуры собственности (обна­жившейся в России при приватизации), включающей: 1) финансовые потоки из государственной казны, бюдже­та и формы доступа к природным богатствам; 2) "точки опоры" во властных органах, открывающие возможность беспрепятственного использования финансовых потоков и природных ресурсов; 3) обретение природных ресурсов через "приватизацию" предприятий добывающих отраслей.

И все это, наряду с коррупцией, казнокрадством, существует и функционирует в обстановке, когда широ-

черта, которая выражает наиболее полное, абсолютное обладание пред­метами, благами, и, следовательно, при тотальной национализации открывает возможность государственной бюрократической системе осу­ществлять бесконтрольную деятельность по произвольному распоря­жению материальными и интеллектуальными богатствами общества. Словом, как раз та черта собственности, которая в условиях господ­ства коммунистического режима и "требуется" для осуществления ши­рокомасштабных социальных проектов — создания в быстрых темпах коммунизма — общества всеобщего счастья.

502

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

503

ко — и вновь благодаря самой же государственной соб­ственности — распространяется паразитизм, растрачи­вание народного добра, брошенность объектов, неради­вость и безответственность в хозяйственных делах.

Если принять во внимание эти органические пороки государственной собственности, то само ее создание в качестве основы всего народного хозяйства, вездесущего начала всей жизни общества — это поистине преступле­ние коммунизма перед людьми и Историей. Ее многодеся­тилетнее существование — национальная беда всей стра­ны. И к тому же — беда в условиях современной России и реформируемого российского общества, когда и после "при­ватизации" (ваучерного, в сущности просоциалистическо-го распределения части государственного имущества, фор­мального акционирования) сохраняются почти все основ­ные звенья ее инфраструктуры и отсюда — все зло госу­дарственной собственности, основные ее пороки1.

5. "Двухэтажное" право: официальная юридическая система и право-невидимка. В результате сложного, мно­гоэтапного развития — развития, которое все время опи­ралось на коммунистические догмы, на свои непоколеби-

1 В этой связи следует заметить, что довольно популярный ныне ло­зунг "многообразия собственности", когда государственная собствен­ность ставится в один ряд с частной, — ложен, коварен. Государствен­ная собственность изначально, по определению — органически пороч­на, неэффективна, растратна, бременем ложится на общество. Она может быть оправдана лишь общественной необходимостью, когда об­щество намеренно во имя устранения иной, более крупной нацио­нальной беды, другой, иначе не решаемой потребности идет на из­вестные жертвы. Ее пороки, неэффективные последствия могут быть смягчены тем, что в режим и порядок ее функционирования могут быть "привиты", всегда с немалыми потерями, отдельные формы и институты, развившиеся в условиях частнособственнических отноше­ний (самоокупаемость, хозрасчет, оперативное управление, хозяйствен­ное ведение). Но только — смягчены, не более. Примечательно, что и после сплошного акционирования, проведенного в России под флагом "приватизации", формально акционированные предприятия — ничуть не меньше, чем предприятия, находящиеся на статусе хозрасчета или хозяйственного ведения, — фактически так и остались пребывать в том реальном режиме, который характерен для государственной соб­ственности (разве только — оказались развязанными руки у "дирек­торов", да и сами предприятия стали беспрепятственным объектом для игр воротил номенклатурного финансового капитала — отечественно­го и зарубежного).

мые опоры в идеологии и социальной системе, в советс­ком обществе сложился поразительный, невиданный в истории (и судя по всему — неповторимый) юридический феномен, который не назовешь иначе как двухэтажное право. Право, которое включает в себя два разнородных слоя: официальную юридическую систему и право-неви­димку — "высшее право".

Официальная юридическая систе-м а, т. е. система позитивного права, с внешней офици­ально-государственной стороны представляемая в обще­стве в качестве "советского права", выражала отноше­ние ортодоксального марксизма и большевистской прак­тики к праву в строго юридическом значении.

После Октября 1917 г. в официальной науке, пропа­ганде, господствующем общественном мнении утвердил­ся взгляд о том, что — да, декреты, кодексы, суды, другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, хотя и являются "буржуазными", но пока нуж­ны революционному пролетариату, нужны, впрочем, по коммунистическим расчетам — временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают.

Трактовка права (в строго юридическом значении) как права отмирающего, сходящего со сцены жизни обще­ства, в котором побеждает социализм, была господству­ющей, доминирующей в коммунистической идеологии, в официальной юридической науке того времени. Более того, к такому пониманию права подстраивались и более об­щие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятель­ных из них стала "меновая" концепция права Е. Б. Пашу-каниса, который в своем обширном исследовании "Общая теория права и марксизм" обосновывал взгляд, в соответ­ствии с которым право вообще строится на основе мено­вых, рыночных отношений, и поэтому устранение при социализме товарно-рыночного хозяйства означает так­же и "отмирание" права1.

1 См.: Пашуканис Е, Б. Общая теория права и марксизм // Избранные произведения по общей теории государства и права. М., 1980.

504

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

505

Взгляд на право в революционно-российских услови­ях едва ли имел безобидный характер некоего экзотичес­кого изыска, простого интеллектуального заблуждения, как это пытаются представить некоторые западные ав­торы. К сожалению, этот взгляд стал не только отраже­нием наивно-утопических представлений о благостном "полном коммунизме" в облике библейского рая (с по­треблением благ "по потребностям"), но и жестко-суро­вой наукообразной констатацией действительных советс­ких реалий — приниженного, убогого фактического по­ложения правовых форм (положения некоего соединения "фигового листа" и "юридического уродца") в условиях господства всемогущей партократической власти.

И такого рода оценка вовсе не смягчается тем, что в области социального законодательства (трудового, семей­ного,  по социальному обеспечению) в  России после

г. вводились известные прогрессивные — пусть

во многом формальные, с изъянами и со "своими" мину­

сами — положения, прежде всего те, которые по пред­

положениям должны были обеспечить защиту интересов

людей труда, малообеспеченных, обездоленных, т. е. по­

ложений, в известной мере отвечающих исконному пред­

назначению права. На первый взгляд, как будто бы такую

же, в общем, позитивную оценку должно было бы полу­

чить и то обстоятельство, что вслед за Конституцией

г., кодексами о труде, о браке и семье в 1922 г.

принимается Гражданский кодекс, которому — хотелось

бы напомнить — принадлежит первостепенное значение

в утверждении и развитии принципов гражданского об­

щества, прав и свобод личности.

Но тут мы как раз встречаемся с одним из коварных свойств советского права, базирующегося на феномене "византийства", которое уже с того времени станет его неотъемлемой и определяющей особенностью. Общеприз­нанная миссия и престиж социального законодательства и тем более гражданских законов никак не соответство­вали в условиях коммунистического партократического господства их фактической роли и реальному значению,

создавая тем самым главным образом видимость, иллю­зию современного и отработанного правового устройства, что и стало существенной приметой коммунистического образца "византийского права".

В частности, Гражданский кодекс был принят в 1922 г. исключительно в "оформительских целях" — для того, чтобы ввести в жизнь общества нормы и институты, позволяющие каким-то образом упорядочить, ввести в известные рамки собственнические и рыночные отноше­ния, которые стали складываться в условиях нэпа. Но все это — всего лишь и исключительно регулятивная цель в коммерческих делах, и то, как говорится, "до поры до времени" (и впрямь — только до конца 20-х гг.). В советском обществе даже не возникала, да и не могла возникнуть задача внедрить во все подразделения обще­ственной жизни принципы и критерии поведения, обра­зующие само содержание гражданского общества, нача­ла частного права — экономическую свободу и юридичес­кое равенство всех субъектов, их возможность самим, своей волей и в своем интересе создавать для себя права и обязанности, нести персональную ответственность за свои действия.

Более того, по прямой, жестко определенной партий­ной установке, безапелляционно сформулированной Ле­ниным, из Кодекса была устранена его душа, его граж­данственная и социальная суть — его назначение быть носителем, хранителем и защитой важнейшего устоя гражданского общества и свободного рынка — частного права. Да и вся правовая жизнь российского общества получила в этой связи из уст Ленина твердый настрой: "Мы ничего частного не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное", и по множеству каналов: и в законодательной работе, и в прак­тической юриспруденции, и в области юридической на­уки и образования — такого рода директивная идеологи­ческая установка была внедрена во все сферы правовой жизни, стала везде непререкаемым постулатом (хотя само по себе введение в жизнь гражданско-правовых инсти-

506

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

507

тутов, пусть и подспудно, означало некую легализацию начал частного права)1.

Вместе с тем надо учесть и то, что новая полоса развития советского общества, утверждение в нем но­вых коммунистических идолов (всемогущей государствен­ности, идола социализма) — все это непосредственным образом отразилось на официальной советской юриди­ческой системе, вызывало и в ней известную смену ко­ординат, символов и лексики. Если до 30-х годов право, существовавшее в советской России, и в официальной пропаганде, и в официальной марксистской науке еди­нодушно рассматривалось как не преодоленный еще "ос­таток прошлого", сохранившееся еще "буржуазное право", которое уже — на радость пролетарской дикта­туре — "отмирает", то со вступлением в указанную выше новую полосу развития вдруг исчезли былые стро­го-классовые формулировки: "революционное правосоз­нание", "революционная законность". Тут же изменились термины, официальные наименования, касающиеся дей­ствующей юридической системы. Право, совсем недавно именуемое "буржуазным", "наследием проклятого про­шлого", стало повсеместно именоваться "советским".

1 Понятно, сам факт издания в советской России Гражданского кодек­са, даже при указанной политической интерпретации и идеологичес­кой атмосфере, имел все же положительный эффект. Гражданский кодекс, пусть в урезанном, обкромсанном виде, внес в экономическую жизнь некоторые гражданско-правовые ценности, элементы цивилис-тической культуры. Тем более что фактическое содержание Кодекса образовали добротные проектные заготовки, сделанные видными рус­скими цивилистами в дореволюционное время. Деятельность судов по гражданским делам получила известную, относительно твердую и пре­стижную, нормативную основу. Оживились юридическая наука и пре­подавание цивилистических дисциплин. В середине 20-х гг. в России вышел ряд крупных исследований по гражданскому праву. И, быть может, самое существенное состояло в том, что в отличие от ряда других областей гуманитарных знаний, где дальнейшее развитие до­октябрьской науки не имело никакой перспективы, здесь в науку, пусть и не на долгое время, вернулся ряд крупных правоведов (таких, как А. В. Венедиктов, М. М. Агарков, Е. А. Флейшиц, С. И. Аскназий, Б. Б. Черепахин и др.), исповедующих — увы, по большей части ис­подволь, "про себя", идеалы и ценности дореволюционной прогрессив­ной юриспруденции, прежде всего знаменитых русских правоведов, таких, как И. А. Покровский.

И хотя это не сразу и не без труда было воспринято (подобного рода попытки предпринимались сразу после Октября 1917 г., но были встречены в штыки правоведа­ми ортодоксально коммунистической ориентации1), та­кое терминологическое нововведение в 30-х гг. утверди­лось повсеместно. Затем к термину "советское" был при­бавлен другой, более величественный и связанный с но­вым идолом, а в этой связи и с переключением права на более высокую ступень в существовавшей в то время шкале ценностей: с середины 30 гг. оно стало называть­ся еще и "социалистическим".

И именно с той поры — характерно, что как раз в годы самого страшного большого сталинского терро­ра! — началось не просто тотальное оправдание, аполо­гетика действующего законодательства и существующей юридической практики, но более того — их безудерж­ное восхваление, обоснование того, что они представля­ют собой совершенно новое, невиданное в мире, замеча­тельное право. Вводятся и по любому поводу используют­ся другие престижные обороты — "социалистическая за­конность", "социалистический правопорядок". Определе­ние "социалистическое" начинает прилагаться к любому юридическому явлению — "социалистическое правоотно­шение", "социалистическая правовая норма" и т. д., и т. п.

Своеобразным апофеозом такой рекламно-пропаган-дистской кампании стала атмосфера восторга и славо­словий вокруг новой, "сталинской" (поистине — сталин­ской!) Конституции 1936 г. В текст этого документа, объявленного "самой демократической в мире Консти­туцией", были включены — впрочем, в общей деклара­тивной форме и в сопровождении социалистической фра­зеологии — "демократические права граждан", "требо-

1 П. И. Стучка писал, что после революции "...появилось слово "советс­кое" право, скорее по нашей революционной привычке прибавлять слова "красное", "советское", "революционное",.. Очень солидные ком­мунистические ученые тогда высказались вообще против советского права, есть-де только единое право..." (см.: Стучка Я. И. Избранные произведения. С. 59).

508

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

509

вания законности , правосудие и многое-многое дру­гое, как будто бы соответствующее передовым зарубеж­ным конституционным документам. И плюс к тому вклю­чено и то, что, по рекламно-пропагандистским заявле­ниям, намного превосходит все "буржуазные конститу­ции", — социально-экономические права: право на труд, право на отдых, право на образование и др., что очаро­вало, увы, немалое число зарубежных и тем более на­ших отечественных специалистов и до сего времени буд­то бы демонстрирует замечательные достижения "об­щества социализма".

Теперь о   праве-невидимке.

Надо видеть, что не отдельные недостатки и пороки действовавшей в советском обществе юридической систе­мы (хотя на практике, в жизни они, понятно, трагически сказывались на жизни людей) выражают коренные осо­бенности права в советском обществе, придают ему каче­ство "другого", крайне негативного полюса правового прогресса человечества, другого полюса философии права.

Суть дела в том, что созданная Лениным—Стали­ным, их соратниками всесильная партийно-идеологизи­рованная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система тиранической власти включала в состав своих сложных механизмов как раз упо­мянутое выше "двухэтажное" право. То есть включала не только официальную юридическую систему, так ска­зать, видимое право, именуемое "советским, социалис­тическим", со всеми его плюсами и минусами, какими-то достоинствами и одновременно — чудовищными поро­ками, мистификациями, византийско-изощренным словес­ным дурманом, но и невидимое право — сердцевину всей системы власти, право-невидимку, кото­рое никогда, в отличие от революционных времен, не преподносилось как официальная юридическая реальность, но которое в действительности неизменно оставалось высшим революционным правом, всемогущим суперпра-

вом, служащим по воле вождей и партийного аппарата делу коммунизма, — направляющим и регламентирую­щим, жестко и непререкаемо, воистину по-большевистс­ки беспощадно, жизнь и развитие всего общества.

В связи с этим попутное замечание, В настоящее время власть и управление в советском обществе до­вольно часто, даже под углом зрения искренних и чест­ных научных позиций, представляются уж слишком уп­рощенно. Вот, дескать, "при социализме" в обществе су­ществовали официальные Советы, официальные зако­ны и т. д., но они были только ширмой, в действитель­ности всеми делами в обществе ведала номенклатура, партийные чиновники, которые вмешивались во все и вся, мешали работать, высказывали некомпетентные суждения и пр., и пр. В таких представлениях, во мно­гом верных, содержатся все же довольно-таки прими­тивная схема, порой явно ошибочные оценки (были сре­ди партийных чиновников и весьма компетентные люди, и вмешивались они в жизненные ситуации подчас по делу).

Но, увы, при этом упускается из вида самое глав­ное — то, что номенклатура, партийные чиновники и активисты не просто своевольничали, действовали в немалом числе случаев по своей прихоти, куражились (хотя наличествовало и такое), а были, прежде всего, служителями высшего и непререкаемого революцион­ного права коммунизма. Обратим внимание — служите­лями, пусть и далеко не всегда искренними и верными, часто действовавшими своекорыстно, но все же слу­жителями, нередко непреклонно фанатичными, своего рода "законодателями", "прокурорами", "судьями" и "ис­правниками", обязанными делать все что угодно (со­блюдая лишь внешние юридические приличия, а неред­ко — вне их, по "законам" криминального мира, когда, по чекистскому жаргону, решались задачи кого-то "уб­рать", "ликвидировать"), но добиваться полного осуще­ствления коммунистических идеологических предначер-

17   Восхождение к праву

510

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

511

таний или же просто прямых указаний коммунистичес­ких вождей1.

И такое "право" — право-невидимка имело свою нор­мативную основу, выраженную не только в партийно-нормативных актах (партийных программах, уставах, директивах, постановлениях, инструкциях и др.), но и непосредственно в произведениях, выступлениях и ре­чах "классиков марксизма-ленинизма" — Маркса, Энгель­са, Ленина, "гениальных" высказываниях Сталина, а пос­ле его смерти (взамен их) — высказываниях очередного вождя — Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко. В практической же жизни на первый план реальной юри­дической действительности выступили "инструкции", сек­ретные нормативные акты и "персональные" директивы и указания, по большей части — ведомственные, но по своей действительной значимости превосходящие силу закона.

Надо полагать, именно данный пункт является, воз­можно, самым главным в понимании природы коммунис-

1 Вот один из ставших известными в последнее время примеров пони­мания "права" в контексте коммунистической идеологии.

В конце 1989 г. опубликовано обращение суперсекретного деятеля госбезопасности И. Судоплатова, в то время находящегося в заключе­нии в основном "за связь с Берией", Президиуму XXIII съезда КПСС, в котором чекист — и это уже после "разоблачений фактов беззакония в годы культа личности Сталина"! — говорит о своей "не­виновности" и о своих заслугах. В том числе с гордостью — о том, что в 1946—1947 гг. под его его руководством (дальше цитаты из текста обращения):

"... 1) По указанию Политбюро ЦК ВКП(б) и 1-го секретаря ЦК КП(б) Хрущева... в гор. Мукаево был уничтожен Ромажа — глава гре­ко-католической церкви...

По указанию Сталина в Ульяновске был уничтожен польск.

гр-н Самет...

В Саратове был уничтожен известный враг народа Шумский...

В Москве, по указанию Сталина и Молотова, был уничтожен

американский гр-н Оггинс...

...Абакумов по всем этим операциям докладывал в ЦК ВКП(б)".

А теперь заключительные слова чекиста: "Не признаю я себя ви­новным ни в чем. Обвинительный приговор по моему делу — это чудо­вищная несправедливость и тяжелая судебная ошибка. Не могу по­нять, как в наше время могут держать в советской тюрьме человека, вся жизнь которого, с ранней юности, была борьба с врагами социали­стической революции..." (см.: Совершенно секретно. 1998. № 11).

тических порядков, существовавших в советском обще­стве, — пункт, до сих пор не оцененный как должно, но по-прежнему влияющий на жизнь общества. Ведь само существование сталинской машины всевластия и функ­ционирование порядков, в соответствии с которыми все основные вопросы жизни общества императивно реша­лись в партийных инстанциях, находит обоснование имен­но в том, что "партия", которая ведет народ к светлому лучезарному будущему и неустанно печется об интере­сах людей труда, будто бы вправе во имя этого делать все что угодно — идти на любые акции по "пре­образованию общества", "переделке человека", "физи­ческой ликвидации врагов".

Знаменательно, что такого рода высшее революци­онное право коммунизма, начиная с 30-х гг., стало в со­ветском обществе хотя и всем известным, но все же тайным, открыто не афишируемым. Если после больше­вистского переворота 1917—1918 гг. и в двадцатые годы оно в виде "революционного правосознания" и "револю­ционной законности" открыто претендовало на то, чтобы как бы заменить оставшееся от прошлого "буржуазное юридическое право" (и в этом — глубинная подоплека идеи о его якобы неизбежном отмирании), то теперь, когда восторжествовала замечательная советская социалисти­ческая юридическая система, высшее революционное право во всей своей реальной плоти и реальном значении ушло в тень, за кулисы официальной государственно-юридической жизни, стало воистину подпольным, подко­верным правом. В официальных документах, в Конститу­ции, иных официальных актах остались лишь символы, некоторые формальные "зацепки", позволявшие как-то с формальной стороны оправдывать это право-невидимку (путем указания на "руководящую и направляющую" роль партии или на то, что партийные организации образуют "ядро" государственных органов и общественных объеди­нений).

И здесь еще такой весьма существенный момент. Хотя в 30-х гг. советское право как нормативная юриди-

512

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

513

ческая система получило серьезное развитие и заняло заметное место в жизни советского общества, тем не менее высшее революционное право большевистского всевластия реализовывалось в основном напрямую, ми­нуя всю эту канитель с Советами, с юридическими ин­ститутами, процедурами и иными ненужными формаль­ными премудростями. И для этого как раз и были выра­ботаны ленинско-сталинским гением — действительно, гением! — безотказно работающие механизмы всевлас­тной машины, костяк которых образовывало прямое (прямое!), помимо каких-либо советских учреждений и юридических институтов, безусловное подчинение воо­руженных сил, всех силовых ведомств и карательных учреждений непосредственно высшим партийным инстан­циям — генеральному секретарю, первым секретарям обкомов (такое прямое подчинение находилось под эги­дой опять-таки высшего революционного права, да в какой-то мере отражалось в секретных ведомственных актах и воинских уставах).

Таким образом, сложившаяся в советском обществе официально действующая юридическая система, имев­шая ряд технико-юридических и иных достоинств и неко­торые положительные социальные институты и позитив­ные юридико-социальные разработки, вместе с тем пред­ставляла собой в целом ущербное, юридически неразвитое право.

По основным своим характеристикам оно в сопостав­лении с правом царской России стало не только шагом назад в общемировом правовом прогрессе, но и являло собой необычное по современным критериям уникальное юридическое образование. Необычное, уникальное, к со­жалению, под углом зрения того, что во многом носило фальсифицированный, мифоподобный характер, а по реальному юридическому содержанию все дальше отда­лялось от достижений и тенденций российского дорево­люционного права, а еще более — от основных линий правового прогресса, идеалов и ценностей гуманистичес­кого права в демократически развитых странах в более

позднее время. Оно (как формальная юридическая систе­ма) занимала маленький, мизерный, малозначащий или прямо игнорируемый "уголочек" во всем комплексе ин­ститутов, направленных на регулирование общественных отношений, находилось в гигантском отдалении от того, что могло бы быть названо "верховенством права".

Конечно, у советской юридической системы были не­которые собственные функции (разрешение имуществен­ных, трудовых, семейных споров, уголовных дел по бы­товым преступлениям, установление некоторых юриди­ческих фактов и др.). И как раз для областей жизни, где реализовывались такого рода функции, провозглашались требования строжайшей законности, правосудия, твер­дого правопорядка. Здесь порой встречались институты (например, в отношении сроков содержания подследствен­ных лиц под стражей), которые по уровню процессуаль­ных гарантий оказались более совершенными, чем по­рядки, которые утвердились в обстановке "демократи­ческих преобразований".

Но в целом, особенно в случаях, когда те или иные отношения затрагивали власть, фундаментальные про­блемы общества и вступало в действие революционное право, служащее коммунизму и устанавливающее поряд­ки, неподвластные закону и суду, формально существу­ющая советская юридическая система выполняла в основ­ном дополнительные, вспомогательные задачи, к тому же имитационного порядка, по канонам коммунизиро-ванного "византийства". Эти задачи состояли, главным об­разом, в том, чтобы: а) с внешней стороны замкнуть "рево­люционные" акции "на себе", оправдать их, создать ви­димость юридической законности, юридически прикрыть ситуацию; б) снять отдельные крайности, несообразнос­ти, юридически облагородить совершенные акции; в) слу­жить благообразным, респектабельным фасадом для все­го общества, представлять его, как будто бы оно "такое же", столь же "правовое", как общества развитых стран Европы и Америки.

514

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

515

Таким образом, советское право представляло собой уникальное нормативное образование, существующее в рамках коммунистической идеологии, ее осовремененных идолов — всесильной партийно-идеологизированной госу-дарственности,, социализма.

6. Обобщающая формула — "социалистическая за­конность". Метаморфозы теории. Адекватной юридичес­кой категорией, характеризующей состояние и особенно­сти права в советском обществе начиная с середины 30-х гг., стала формула (и одновременно — лозунг, некий принцип, идеологический постулат) "социалистическая за­конность".

Формула "социалистическая законность", сам подход к правовым вопросам под углом зрения этой категории нередко представлялись в пропаганде, науке, обществен­ном мнении тех лет и в более позднее время не только как достижение в разработке вопросов социалистическо­го права, но и как изменение самой концепции права, самого видения правовых вопросов в марксизме, призван­ной в обобщенном ("знаковом") виде представить новый правовой облик "победившего социализма", "развитого социалистического строя".

Такое положение о законности, ставшее выражени­ем, казалось бы, новой правовой идеологии советского общества (идеологии социалистической законности), по большей части вызывает к себе у ряда людей благожела­тельное отношение. Все же "какая-никакая, а законность". По сравнению с открыто провозглашенным и открыто проводимым режимом диктатуры пролетариата и рево­люционного правосознания, она — какой-то шаг вперед, предполагает установление в обществе правопорядка. Да к тому же очень благородного, воплощающего высокие идеалы, чаяния трудящихся масс, простых людей, — социалистические идеалы и надежды. Тем более что по­лучали все большее распространение ее научно-литера­турные интерпретации, сообразно которым социалисти­ческая законность в представлениях ряда советских пра-

воведов связывалась с правами и свободами личности, и даже — с благоприятствованием ей1.

Между тем социалистическая законность, вся обозна­чаемая ею социалистическая правовая идеология, хотя и являла в чем-то "шаг вперед", все же по главным своим характеристикам — не более чем химера. Такая же, как и многие другие марксистские категории (да и, пожа­луй, марксистская идеология в целом) — иллюзорно-со­блазнительная, скрывающая совсем иные реалии, урод­ливо-страшная по своему реальному существу и по по­следствиям.

Дело в том, что идеология социалистической закон­ности, создавая видимость юридического благополучия в обществе, причем благополучия высокого порядка (социа­листического!), на самом деле не только прикрывала, оп­равдывала, представляла в фальсифицированном виде, но и, по сути дела, в новом облике утверждала и возвеличива­ла те реалии и процессы, которые в действительности происходили в обществе. Реалии и процессы — как по канонам "византийства", так и по беспощадным постула­там диктатуры пролетариата, не ограниченной никаким законом, революционного правосознания (при всей фор­мальной смене лозунгов на этот счет).

Ведь все вопиющие бесчинства, массовая расправа над "провинившимися" народами и невиновными гражда­нами, классово чуждыми людьми и былыми сотоварища­ми — все ужасы Большого террора, ГУЛАГа, кэгэбистс-кого беспредела с середины 30-х гг. происходили в обста­новке, когда торжествовало, по всем официальным заяв­лениям и провозглашенным лозунгам, великое социалис­тическое достижение — "строжайшая социалистическая законность"!

1 По мнению В. М. Горшенева, например, определяющий смысл социа­листической законности реально "сводится к тому, что соблюдение за­конов и иных нормативных актов в деятельности органов государства, и особенно должностных лиц, должно обеспечивать в конечном счете со­здание обстановки всеобщего благоприятствования личности" (см.: Гор-шенев В. М. Теория социалистической законности в свете Конституции СССР 1977 г. // Советское государство и право. 1979. № 11. С. 16).

516

Часть III Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

517

Более того, когда после смерти Сталина, в 53— 55-х гг., устранялись крайности сталинского режима и подвергалась аккуратной критике сталинская тирания под видом "осуждения культа личности", чудовищные фак­ты большевистского произвола официально оценивались только в качестве неких "отдельных нарушений социа­листической законности".

И здесь хотелось бы привлечь внимание к положе­нию, которое, как представляется автору, позволяет, быть может, наиболее строго и точно выразить состояние права и философских представлений о нем, с которыми рос­сийское (советское) общество подошло к середине 80— 90 гг. — к эпохе восстановления, демократического вос­создания, перехода на нормальное цивилизационное раз­витие России. Положению, которое и представляет фор­мула "социалистическая законность". Суть его в следую­щем: идеология социалистической законности не только представляет собой нетронутую по своей основе и сущ­ности коммунистическую философию права, но и выра­жает ее в модернизированном, утонченном виде — наибо­лее изощренно коварном и в этом отношении крайне опас­ном для людей, общества, его будущего.

Если в годы гражданской войны, в 20-е гг. коммунис­тическое, революционное дело осуществлялось, откры­то утверждая "революционное правосознание" и "рево­люционное право", непосредственно через "пролетарс­кий суд", ВЧК, латышских стрелков, красногвардейские патрули, продотряды, революционные трибуналы, коми­теты бедноты — через все "приводные ремни" беспощад­ной большевистской диктатуры, то в обстановке утвер­дившейся военно-коммунистической системы власти, ста­линской единодержавной тирании и притом при более или менее сложившемся советском позитивном праве ситуа­ция изменилась.

На первое место в такой новой обстановке в государ­ственно-юридической жизни вышли признанные в циви­лизованном обществе институты и формы — народный суд, прокуратура, следственные органы, учреждения об-

щественного порядка. Для поддержания военно-коммуни­стической власти, имперской государственности оказалось в основном достаточным того, чтобы официально, "глас­но" все участники государственной и общественной жиз­ни "просто" строжайшим образом соблюдали советские законы, впрочем, всегда с использованием "телефонного права" (и негласно сохранялась беспрепятственная воз­можность действия под предводительством партгосаппа-рата революционного права, в том числе режима репрес­сий, террора, применения прямого вооруженного наси­лия, физического уничтожения человека).

Именно в таких условиях как раз и стало возмож­ным осуществлять политические и экономические зада­чи, диктуемые коммунистической идеологией, под эги­дой социалистической законности. И социалистическая законность именно тогда выступила в качестве прямого выражения марксистской философии права.

А это помимо всего иного означает, что социалис­тическая законность, вопреки своему респектабельному фасаду и даже элементарному значению понятия "закон­ность" (с позитивным во всех случаях потенциалом) ста­ла носителем того антигуманного, античеловеческого, что ранее выражалось в формуле революционного правосозна­ния или революционной законности. Прежде всего — носителем (и одновременно прикрытием, благообразным оправданием) такого "права", когда оказывается возмож­ным и оправданным для существующей власти, ее воо­руженных сил, карательно-репрессивных органов, не считаясь с действующими законоположениями, творить произвол, идти во имя высокой цели на любые акции, любые кардинальные действия, вплоть до вооруженного насилия, террора, ведения войны.

И от такой трактовки центрального звена идеологии социалистической законности (которая является централь­ным звеном всей системы советского права, центральной идеей в праве) никуда не уйти, поскольку эта категория связывается с марксизмом, с коммунистическим понима­нием права.

518

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

519

Надо отдать должное советской коммунистической пропаганде, которой с помощью советской общественной науки удалось создать представление о том, что именно "социалистическая законность" представляет собой знак и выражение отказа общества, построенного на постула­тах марксизма, от пороков, изображаемых в виде "про­сто" безобразий и "просто" недостатков и неких крайнос­тей сталинского режима. И хотя страшные приметы ле-нинско-сталинского бесчеловечного строя фактически так и не отступили ни на шаг и до сих пор проступают то там, то здесь, словеса и заклинания, закрученные вок­руг иллюзий, порожденных идеологией социалистической законности, во многом скрыли и скрывают до сей поры страшные реалии советского и постсоветского строя. И это не очень-то благоприятный факт нашей действи­тельности, так как для людей, десятилетиями своей жиз­ни и деятельности связанных с советской действительно­стью, формулы и лозунги социалистической законности прочно укоренились, стали какими-то аксиомами, чуть ли не императивами подсознания -— и впрямь неотступ­ными, вездесущими, нетленными химерами, порождаю­щими обманные иллюзии.

Важнейшая, по всем данным, определяющая харак­теристика юридической системы, вытекающая из комму­нистической философии права и выраженная в формуле "социалистическая законность", — это то, что советское право (даже в ореоле пропагандистских восторгов о "тор­жестве социалистического права, самого передового в мире") неизменно оставалось "правом н а с и л и я". Именно эта характеристика советской юридической сис­темы с предельной очевидностью выдает действительную сущность коммунистической философии права — той ре­шающей части марксистской идеологии в ее ленинско-сталинском, большевистском истолковании и практичес­ком применении, которой — как и всей идеологии марк­сизма — официально придавался, особенно в 50-е и в последующие годы, благообразный, европеизированный, чуть ли не либеральный облик.

И в отношении нашей сегодняшней действительности не упустим из поля зрения то обстоятельство, что ре­ально основополагающие догмы марксизма, большевиз­ма, в первую очередь — догмы коммунистической фило­софии права, сохранились, пусть и не в полном объеме и не в первозданном виде. И поныне остаются неизменны­ми главные из требований и порядков, порожденных ком­мунистической правовой философией и утвердившихся в условиях сталинской и неосталинской идеологии: приори­тет и доминирование всесильного государства, его вер­ховенство в отношении всех сфер жизни общества, до­пустимость и оправданность во имя его господства и не­зыблемости исповедуемых им идей, использования лю­бых средств, вплоть до применения самого жесткого во­оруженного насилия.

А завершающий тезис, перекликающийся с исходны­ми положениями настоящей главы, таков. В соответствии с постулатами коммунистической философии права офи­циальная юридическая система не только не имела вер­ховенства, не только не была тем единственным ("од­ним") в стране признаваемым в обществе правом в стро­го юридическом и одновременно гуманистическом значе­нии, на основе которого только и должны определяться правомерность или неправомерность поведения и выно­ситься юридически обязательные решения, единственным основанием для применения государственно-принудитель­ных мер, но, более того, была "унижена", загнана в даль­ний закоулок социальной жизни и общественного призна­ния.

Маркс и Энгельс без обиняков говорили так: "Что касается права, то мы, наряду со многими другими, под­черкнули оппозицию коммунизма против права как поли­тического и частного, так в его наиболее общей фор­ме — в смысле права человека"1. Что ж, все так, как и предрекали основоположники ортодоксального марксиз­ма, и произошло в юридических системах социалисти-

[ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 197.

520

Часть III. Философско-правовые проблемы

Глава 12. Два полюса

521

ческих стран, утвердилось в коммунистической филосо­фии права.