Глава первая ПРОБЛЕМА

Историческая эпоха, ныне переживаемая народами, должна быть осмыслена как эпоха

великого духовного разоблачения и пересмотра.

Бедствие мировых войн и революций, постигшее мир и потрясшее всю жизнь народов

до самого корня, есть по существу своему явление стихийное, и поэтому оно только

и может иметь стихийные причины и основания. Но всюду, где вспыхивает стихия и

где она, раз загоревшись, овладевает делами и судьбами людей, всюду, где люди

оказываются бессильными перед ее слепым и сокрушающим порывом,- всюду

вскрывается несовершенство, или незрелость, или вырождение духовной культуры

человека: ибо дело этой культуры состоит именно в том, чтобы подчинять всякую

стихию своему закону, своему развитию и своей цели. Стихийное бедствие

обнаруживает всегда поражение, ограниченность и неудачу духа, ибо творческое

преобразование стихии остается его высшим заданием. И как бы ни было велико это

бедствие, как бы ни бьыи грандиозны и подавляющи вызванные им страдания, дух

человека должен принять свою неудачу и в самой остроте страдания усмотреть

призыв к возрождению и перерождению. Но это-то и значит осмыслить стрясшуюся

беду как великое духовное разоблачение.

Стихия, ныне вовлекшая человека в неизмеримое злосчастие великих войн и

потрясений, есть стихия неустроенной и ожесточившейся человеческой души.

Как бы ни было велико значение материального фактора в истории, с какой бы силою

потребности тела не приковывали к себе интерес и внимание человеческой души- дух

человека никогда не превращается и не превратится в пассивную, не действующую

среду, покорную материальным влияниям и телесным зовам. Мало того, именно

слепое, бессознательное повиновение этим влияниям и зовам умаляет его

достоинство, ибо достоинство его в том, чтобы быть творческою причиною, творящею

свою жизнь по высшим целям, а не пассивным медиумом стихийных процессов в

материи. Всякое воздействие, вступающее в душу человека, перестает быть мертвым

грузом причинности и становится живым побуждением, влечением, мотивом -

подверженным духовному преобразованию и разумному руководству. К самой сущности

человеческого духа принадлежит этот дар: воспринять, преломить, преобразовать и

направить по-новому - всякое, вторгающееся извне, воздействие. И поскольку дух

человека не владеет этим даром в достаточной степени, поскольку стихии мира

гнетут его и ломают его жизнь - постольку разоблачается и обнаруживается его

незрелость, постольку перед ним раскрываются новые задания и возможность новых

достижений.

Но для того чтобы овладеть этим даром и использовать его во всей его

миропреобразующей силе, дух человека должен овладеть своей собственной стихией,-

стихией неразумной и полу- разумной души. Невозможно устроить мир материи, не

устроив мир души, ибо душа есть необходимое творческое орудие мироустроения.

Душа, покорная хаосу, бессильна создать космос во внешнем мире; ибо космос

творится по высшей цели, а душевный хаос несется, смятенный, по множеству

мелких, противоположных "целей", покорствуя слепому инстинкту. Неустроенная душа

остается реальной потенцией духа: она восприемлет и преломляет, но не

преобразует и не направляет по-новому - влияния, вторгающиеся извне. Ее "цели"

остаются пассивными знаками причинных давлений, и сумятица их всегда чревата

новыми бедами. Внутренне неустроенная в своих заданиях, стремлениях и умениях,

душа человека напрасно ищет спасения в господстве над внешним миром: технически

покоряя материю, она творит себе лишь новую беспомощность; одолевая внешнюю

стихию, она готовит восстание внутреннего хаоса; ее успехи выковывают форму для

нового, нежданного поражения.

Ныне, на наших глазах, новый мир повторяет путь древнего страдания; новый опыт

дает старые выводы. Эти выводы снова научают тому, что самопознание и

самопреобразование человеческого духа должно лежать в основе всей жизни, дабы

она не сделалась жертвою хаоса и деградации; они научают тому, что внутреннее

разложение индивидуальной души делает невозможным общественное устроение и что

разложение общественной организации ведет жизнь народа к позору и отчаянию. И

еще они научают тому, что формальная организованность индивидуальной души и

народного хозяйства не обеспечивают жизнь человека от содержательного вырождения

и преступных путей. Сквозь все страдания мира восстает и загорается древняя

истина и зовет людей к новому пониманию, признанию и осуществлению: жизнь

человека оправдывается только тогда, если душа его живет из единого, предметного

центра ,- движимая подлинною любовью к Божеству как верховному благу. Эта любовь

и рожденная ею воля- лежат в основе всей осуществляющейся духовной жизни

человека, и вне ее душа блуждает, слепнет и падает. Вне ее знание становится

пародией на знание, искусство вырождается в пустую и пошлую форму, религия

превращается в нечистое самоопьянение, добродетель заменяется лицемерием, право

и государство становятся орудием зла. Вне ее - человек не может найти единой,

устрояющей цели жизни, которая превратила бы все его "занятия" и "дела" в единое

дело Духа и обеспечила бы человеческому духу его победу. Эту победу обеспечивает

только живая и подлинная жажда Совершенства, ибо она есть сама по себе источник

величайшей и непобедимой никакими "обстоятельствами" силы, устрояющей внутренний

и внешний мир. Это объясняется самою природою духа: он есть та творческая сила

души, которая ищет подлинного знания, добродетели и красоты, и созерцая Божество

как реальное средоточие всякого совершенства, познает мир для того, чтобы

осуществить в нем Его закон как свой закон. Но душа, всегда храпящая в себе

потенцию духа, может превратить эту возможность в действительность только тогда,

когда в ней загорается цельным и радостным огнем- любовь к Божественному и жажда

стать Духом, найти к нему путь и открыть его другим.

История показывает, что нелегко человеку найти этот путь, что трудно идти по

нему и что легко его потерять. Хаос мелких желаний и маленьких целей незаметно

распыляет силы души, и человеческие страсти заливают ее огонь. Душа теряет

доступ к духовным содержаниям, а потому не может соблюсти и форму духа: ибо быть

в образе духа она может только тогда, когда она подлинно живет его реальными

содержаниями. Утратив образ духа, она делается жертвою собственного хаоса и

увлекается его кружением в падение и беды. И тогда ее задача в том, чтобы в

самих бедах и страданиях усмотреть свое отпадение от Бога, услышать Его зов,

узнать Его голос и подвергнуть разоблачению и пересмотру свой неверный путь.

Ныне философия имеет великую и ответственную задачу положить начало этому

пересмотру и разоблачению. Такая потрясающая духовная неудача человечества, как

поток неслыханных войн и небывалых революций, свидетельствует с непререкаемою

силою и ясностью о том, что все стороны духовного бытия жили и развивались по

неверным путям, что все они находятся в состоянии глубокого и тяжелого кризиса.

Человечество заблудилось в своей духовной жизни, и хаос настигнул его

неслыханной бедою; это свидетельствует о том, что неверен был самый способ

духовной жизни, что он должен быть пересмотрен до корней и от корней обновлен и

возрожден.

И если задача организовать мирное и справедливое сожительство людей на земле

есть задача права и правосознания, то современный кризис обнажает прежде всего

глубокий недуг современного правосознания.

В душах людей всегда есть такие стороны, которые могут долгое время, из

поколения в поколение, не привлекать к себе достаточного внимания, пребывая в

темноте и полуосознанности. Это бывает не только потому, что эти стороны имеют,

по существу своему, инстинктивный характер и как бы вытесняются из поля

сознания, и не только потому, что они, сами по себе, духовно незначительны или

практически второстепенны и как бы затериваются среди других, столь же

несущественных оттенков жизни, - но и потому что культивирование их требует

особого напряжения воли и внимания, тогда как их духовное значение по основной

природе своей противостоит своекорыстному интересу и близорукому воззрению

повседневного сознания.

Всегда найдется немало людей, готовых искренне удивиться тому, что в них живет

известное мировоззрение, что они имеют свой особый эстетический вкус, что они

стоят в известном постоянном отношении к голосу совести, что у них имеется

характерное для их души правосознание. А между тем каждый человек, независимо от

своего возраста, образования, ума и таланта, живет этими сторонами или функциями

души даже и тогда, когда он сам об этом не подозревает. В таком случае его

суждения и поступки слагаются непосредственно под руководством инстинктивных

влечений и побуждений и выражают его душевный уклад, его личный характер, его

индивидуальный уровень жизни, несмотря на то, что он, может быть, ничего не

знает об этом и даже не предполагает, что людям неизбежно иметь мировоззрение и

правосознание, что им неизбежно жить эстетическим вкусом и совестью.

Ограниченное, узкое, тупое мировоззрение - остается воззрением на мир;

неразвитой, извращенный, дурной вкус творит по-своему эстетический выбор:

подавленная, невыслушанная, заглушенная совесть по-прежнему бьется и зовет из

глубины, а уродливое, несвободное, слабое правосознание всю жизнь направляет

деяние людей и созидает их отношения.

Человеку невозможно не иметь правосознания; его имеет каждый, кто сознает, что,

кроме него, на свете есть другие люди. Человек имеет правосознание независимо от

того, знает он об этом или не знает, дорожит этим достоянием или относится к

нему с пренебрежением. Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии

правосознания и под его руководством; мало того, жить - значит для человека жить

правосознанием, в его функции и в его терминах: ибо оно остается всегда одною из

великих и необходимых форм человеческой жизни. Оно живет в душе и тогда, когда

еще отсутствует положительное право когда нет еще ни "закона", ни "обычая",

когда никакой "авторитет" еще не высказался о "правом", верном поведении.

Наивное, полу- сознательное, непосредственное убеждение в том, что не все

внешние деяния людей одинаково допустимы и "верны", что есть совсем

"невыносимые" поступки и есть "справедливые" исходы и решения, - это убеждение,

еще не знающее о различии "права и "морали" лежит в основании всякого "закона" и

"обычая" и генетически предшествует всякому правотворчеству. И даже в тех

случаях, когда содержание обычая и закона определяется своекорыстным интересом

сильного, когда право является несправедливым или "дурным" правом, - в основании

его лежит все то же непосредственное убеждение я необходимости и возможности

отличить "верное" и "допустимое" поведение от "неверного" и "недопустимого" и

регулировать жизнь людей на основании этого общеобязательного критерия.

В этом обнаруживается своеобразная трагикомедия правовой жизни: уродливое,

извращенное правосознание остается правосознанием, но извращает свое содержание;

оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему, пользуется ею

по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным

содержанием; возникает неправое право, которое, однако, именуется "правом" и

выдается за право, компрометируя в сознании людей самую идею и подрывая веру в

нее.

Эта трагикомедия характерна не только для правотворчества; это есть трагикомедия

всей духовной жизни человека. Каждый из людей имеет в своем замкнутом,

индивидуальном внутреннем опыте единственную среду, связующую его с вершинами

духа - с истиною, добром, красотою откровением и правом, - и единственный

источник для их познания и для суждения о них; каждый знает об этих предметах

лишь то, что он самостоятельно и подлинно испытал и творчески проверил (1). И

вот, люди постоянно забывают об этих основных условиях духовного делания: не

ищут подлинности в опыте и предметности в исследовании, но основываются на

личной склонности и довольствуются субъективным мнением. И в результате этого

слагается недостойное и комическое зрелище: люди судят о важнейшем и верховном -

не зная того, о чем судят: каждый претендует и посягает, не имея на то

основания; сверхличная очевидность подменяется личною уверенностью; возникает

бесконечное множество разногласии, ум блуждает, колеблется и приходит к

бесплодному "субъективизму" и беспочвенному "релятивизму". Утрачивается вера в

возможность истинного знания, в единство добра, в объективную ценность красоты,

в возможность подлинного откровения, в справедливое, духовно верное право, а

вместе с этим неизбежно гаснет и воля к обретению верного пути к познанию и

осуществлению этих верховных содержаний. Личный интерес остается единственным

руководителем, и жизнь незаметно вырождается.

Эту объективность предметного содержания применительно к праву можно описать

так, что во внешнем отношении человека к человеку есть некая единая и

объективная правота, которую можно познать только через внутренний опыт, через

подлинное, предметное испытание и раскрытие естественного права. Переживание

естественного права присуще каждому человеку, но у большинства оно остается

смутным, неуверенным и неосознанным "правовым чувством", как бы "инстинктом

правоты" или в лучшем случае "интуицией правоты". Осознать содержание этого

естественного права и раскрыть его значит положить начало зрелому естественному

правосознанию, сделать его предметом воли и оправданного аффекта, т. е.

превратить эту единую и объективную правоту в любимую и желанную цель жизни -

значит развить и осуществить в себе естественное правосознание.

Именно естественное правосознание как предмет знания о "самом", "настоящем",

едином праве должно лежать в основании всякого суждения о "праве" и всякого

правового и судебного решения, а потому и в основании тех "законов", которые

устанавливаются в различных общинах и государствах уполномоченными людьми под

названием "положительного права". Чем развитее, зрелее и глубже естественное

правосознание, тем совершеннее будет в таком случае и "положительное право" и

руководимая им внешняя жизнь людей; и обратно: смутность, сбивчивость,

непредметность и слабость естественного правосознания будут создавать

"непредметное", т. е. дурное, неверное, несправедливое, не соответствующее

своему прообразу "положительное право". Тогда "право", единое и верное по своей

идее, раздваивается и вступает в своеобразное внутреннее разноречие с самим

собою: естественное правосознание утверждает не то, о чем говорит знание

положительного права, и в результате этого душа приобретает два различных

правосознания, ибо наряду с естественным возникает правосознание положительное,

не совпадающее с ним по содержанию. Такое раздвоение права, такое разноречие

правосознании - свидетельствует, конечно, о духовной неудаче, постигающей

человека: ему не удается - по отсутствию воли или по недостатку умения -

осознать содержание естественной правоты и положить его в незыблемое основание

всякого суждения о "положительном" праве; но так как умение всегда зависит от

сердца, которое любит, и от воли, которая выковывает и воспитывает умение, то

вся эта великая духовная неудача в деле правотворчества покоится на всеобщем,

исторически устойчивом очерствении сердец и недостатке воли к правовому праву.

Отсюда уже ясно, что нормальное правосознание ведет не раздвоенную, а единую и

целостную жизнь, и если оно видит перед собою исторически данное раздвоение

права, то оно целиком обращается к борьбе за единое, правое право и за

восстановление своего внутреннего, предметного, духовного единства. При этом оно

в качестве духовно верного и целостного отношения души к Праву не сводится к

"сознанию" и "познанию", но живет всегда в виде пробуждаемой сердцем и совестью

воли к совершенству, справедливости и праву. Нормальное правосознание знает свой

предмет; оно есть знающая воля к праву, признающая его в его объективном

значении и обязательности, и признающая его потому, что она признает его цель.

Поэтому нормальное правосознание есть прежде всего воля к цели права, а потому и

воля к праву; а отсюда проистекает для него и необходимость знать право и

необходимость жизненно осуществлять его, т. е. бороться за право. Только в этом

целостном виде правосознание является нормальным правосознанием и становится

благородной и непреклоннной силой, питающейся жизнью духа и, в свою очередь,

определяющей и воспитывающей его жизнь на земле.

Нормальное правосознание можно изобразить как особый способ жизни, которым живет

душа, предметно и верно переживающая право в его основной идее и в его единичных

видоизменениях (институтах). Этот строй душевной жизни есть, конечно, нечто

идеальное, однако не в том смысле, чтобы этот "идеал" был неосуществим.

Напротив, этот способ жизни уже дан в зачатке каждому из людей, и от каждого из

нас зависит - осознать, развить и упрочить в себе этот зачаток. И в этом

самовоспитании обнаруживается теснейшая зависимость между "осознанием" и

жизненным "укреплением": исследование нормального правосознания удается только

при наличности творческой воли к цели права, но именно предметное познание этой

цели укрепляет жизненную волю к ней.

Исследователь, поставивший перед собою эту задачу, вступит неизбежно в борьбу с

целым множеством предрассудков; релятивистическое воззрение на право будет,

может быть, наиболее упорным из них.

По-видимому, самые условия создания и существования права благоприятствуют этому

предрассудку. В праве, по-видимому, все относительно. Сознание человека

удивительно легко и прочно привыкает к тому, что право "обусловлено" временем и

местом, интересом и силою, настойчивою волею и слепым случаем. То, что "сейчас"

и "здесь" - право, то "завтра" и "здесь" или "сейчас" и "там" - уже не право;

запретное сегодня - позволено завтра и, может быть, вменено в обязанность через

месяц; организованный интерес становится силою и провозглашает "справедливым"

то, что завтра будет ниспровергнуто "случайным" стечением обстоятельств. Архивы

хранят в себе груды "отживших норм" и целых кодексов, а изворотливый ум,

обслуживая минутный интерес, умеет истолковать и приспособить "действующее"

право как угодно. Содержание права всегда достаточно "неопределенно" и

"условно", а значение его всегда "временно" и "относительно".

В этом убеждении вырастает и живет современное правосознание; оно глубоко

проникнуто релятивизмом и не знает о себе, что оно может и должно быть иным.

Убеждение в том, что право есть нечто "относительное" - и по содержанию своему и

по обязательности, - возникает незаметно, бессознательно и потому коренится в

душах особенно прочно и глубоко: это убеждение идет навстречу своекорыстному и

близорукому интересу, питается им и, в свою очередь, обслуживает его. Возникает

порочный жизненный круг: темнота порождает зло, а зло поддерживает темноту.

"Образованные" и необразованные круги народа одинаково не верят в объективную

ценность права и не уважают его предписаний; они видят в нем или неприятное

стеснение, или в лучшем случае - удобное средство для защиты и нападения.

Правосознание сводится к запасу непродуманных сведений из области положительного

права и к умению "пользоваться" ими, а за этим "знанием" и "пользованием" оно

укрывает в себе глубочайшие недуги и дефекты, внутреннее вырождение и духовное

бессилие.

Слепое, корыстное, беспринципное и бессильное правосознание руководит жизнью

человечества. И вот эти-то недуги правосознания - развязали стихию души и

подготовили ее духовную неудачу.

Жизнь духа требует здесь поистине глубокого пересмотра и обновления.