«Клан-государство»

Мое понятие «клан-государства» строится на наблюдениях Томаса Грехема за российскими кланами, чье влияние может быть противопоставлено влиянию конкурирующих кланов. В таком государстве, которое инкорпорирует элементы частично присвоенного государством, определенные кланы, каждый из которых контролирует собственность и ресурсы, настолько близко солидаризируются с конкретными министерствами или институциональными сегментами государства, что любые различии между повестками дня государства и клана представляются несуществующими.

При клан-государстве, клан использует государственные ресурсы и власти ( в той степени, в которой их можно разделить в данном примере), но одновременно держит государственные власти и на достаточном расстоянии так, что бы они не могли покушаться на клановые приобретения и распределение ресурсов, и достаточно близко, чтобы обеспечить, что конкуренты не приблизятся к этим ресурсам. Это дает возможность клану пренебрегать другими источниками власти и влияния и, следовательно, усилить свои собственные.

Клан-государство работает в сфере, где существует незначительное разделение клана от государства. Одни и те же люди, с одной и  той же повесткой дня, составляют клан и относительно государственные власти. Клан дополнительно является и судьей, и жюри присяжных, и законодательной властью. Как системе управления клан-государству не достает внешней подотчетности, открытости и средств представления тех, кто находится под его контролем. Главным образом, влияние клана может быть сдержано или ограничено только конкурирующими кланами, поскольку законные процессы зачастую политически мотивированны.

Я основываю модель клана-государства на данных из России и Украины, хотя эта модель также является чертой развития некоторых других постсоветских стран, а также современной Югославии. Анализ государства, проведенный Коллинз, основанный на материале из Центральной Азии, также представляется схожим с клан-государством:

Государство, несмотря на его официальные внешние атрибуты, более понятно как арена, в рамках которой неформальные социальные сообщества, а не официальные политические и социальные организации, подгоняют друг друга и конкурируют ради государственных ресурсов… Государство, прежде всего, служит как механизм для поддержания порядка среди доминантных социальных структур в течение поведенческого процесса внутригосударственных торгов и обменов. Во-вторых, выполняя крайне необходимую роль, государство связывает социальные сообщества с внешним миром международной торговли, капитала и инвестирования – то есть со всеми существенными элементами государственного внешнего роста. Официальный государственный аппарат не является автономным и эффективным промоутером национальной политики; скорее, государство является пешкой или инструментом разнообразных клановых элит и сообществ которые они представляют.

Даже больше, чем в Польше, в России приватизация в последние дни коммунизма и последующие годы реформирования сформировали собственные структуры и государственно-частные отношения. Криштановская и Уайт говорят о «приватизации государства», при которой чиновники, используя свои официальные полномочия,  лишили государство государственных секторов, за которые они были ответственны. Авторы пишут:

Такой процесс начался в 1987 году и в больше свой части завершился ко времени приватизационной программы для населения, которая в целом была готова для своего старта. Этот вид приватизации задействовал массовые изменения в системе экономического управления, банковской системе и системе розничной торговли и продажи наиболее доходных предприятий. Министерства, например, были превращены в концерны. Министры, обычно, уходили в отставку либо становились консультантами того предприятия, в котором преуспело их министерство.  Президент предприятия, как правило, был бывшим заместителем министра. Предприятие приобретало статус акционерной компании. Акционеры обычно составляли высшее управление бывшего министерства, совместно с предприятиями, за которые оно несло ответственность. Собственность министерства, таким образом, становилась частной собственностью его ведущих чиновников; они сами не просто приватизировали организацию, которая находилась на их попечении, а сделали это для их собственной выгоды.

Газпром, российская газовая монополия и её богатейшая компания, как раз тот самый случай. Павел Хлебников пишет, что Газпром «единственный поставщик газа в большинство стран СССР и доминантный поставщик газа в Западную Европу… возможно, является самой дрогой частной компанией в мире. Если бы это была западная компания, Газпром стоил бы от 300 миллиардов долларов до 700 миллиардов долларов при розничной капитализации только по своим газовым резервам. В действительности, она продана на ваучером аукционе по цене только в 250 миллионов долларов». Российский премьер-министр Виктор Черномырдин, как думают, финансово выиграл от мошеннического аукциона и от бесчисленного газового и нефтяного экспорта.

«Тесное переплетение власти и собственности», как это определяет Грэхэм, охватило сущность российских групп, известных как «кланы», «олигархии», «финансово-промышленные группы», и в реальности клан-государство. Их развитие является следствием, как советского институционального наследия, так и реформ 1990-х годов. Джульетт Джонсон объясняет:

Традиционные тесные связи между предприятиями и государством, склонность к созданию гигантских экономических концернов, внутренне доминированные сделки, бюрократизированная коррупция, важность аккумулирования политической власти, что бы иметь в руках экономически влиятельных лиц – все это имеет корни во временах советской действительности. Эти тенденции были усилены условиями переходного периода в России, которые позволили некоторым индивидам, занимающим хорошее положение в структуре государственного аппарата, сконцентрировать активы в их собственных руках в атмосфере неопределенности прав собственности и слабо развитой правовой системы, а  также плохих инвестиционных условиях. Эта комбинация факторов заставила как влиятельных банкиров, так и жаждущих инвестиций предприятия обратиться не друг к другу, а к Российскому государству, для удовлетворения их соответствующих нужд.

Усиление такой рентоориентированной активности указывает на тот факт, что число бюрократов, с обширными полномочиями дать или отказать в разрешении на, что-либо увеличивается. Это побудило элитные группы вступить в «постоянную борьбу….. назначать своих протеже на стратегические посты», как это описывает Кулаудон. Количество правительственного административного персонала существенно возросло с начала 1990-х годов (превысив даже коммунистический период), пока отсутствовали попытки реформирования государственной администрации.

Переходные годы пережили экономические кризисы, характеризуемые монополиями, неопределенностью прав собственности, и как пишет Светлана Глинкина «наиболее заметно, рентоориентацией, в которой богатство видится не через выгоды от рыночной конкуренции с другими фирмами, а через доступ к правительственным субсидиям и предоставление статуса монополии». Глинкина вдается в подробности:

То, что имело место, явилось приватизации экономической власти без какого-либо государственного надзора или правового обоснования. В дополнении, характер этого процесса был обусловлен тяжелым влиянием традиций, установленных командной системой. Теневой рынок овладел не только всеми денежными ресурсами, но также правом управлять, организовывать и контролировать посты должностных чиновников различных рангов.

Трансферты из государственного бюджета были быстро «приватизированы». Доступ к бюджету Российской Федерации стал главной целью любой мало-мальски серьезной коммерческой структуры. Это в свою очередь послужило основанием для стремительного роста коррупции на национальном уровне, а также для криминализации экономики в целом. Аудит, проведенный государственной Счетной палатой (главным аудиторским органом России) выявил, что в 1995 году доход Федеральных целевых бюджетных фондов (чьи источники и расходные цели регулируются законом), как сообщило министерство финансов, был занижен почти на 1,2 триллиона рублей, а доход от продаж государственных резервов драгоценных металлов и камней был занижен на  875, 603 миллиарда рублей.

В реальности, валютные миллиардеры припрятали большую часть своей наличности на швейцарских и оффшорных банковских счетах. МВФ оценил, что с 1995 – 1999 гг. утечка капитала из России превысила 65 миллиардов долларов. Приватизация государственных ресурсов и экономические реформы способствовали приобретению ошеломляющих размеров состояний.

Дополнительные потери для государственного бюджета представляют собой люди и группы, известные как «олигархи» и «кланы». Породив тесное переплетение экономической и политической сфер, олигархии 1990-х годов заключили в себе расстановку предыдущей номенклатуры, военных чиновников и КГБ и организованных преступных групп. Грэхэм анализирует российские олигархии следующим образом:

Первичные олигархические структуры представляют собой крупные политические/экономические коалиции, построенные вблизи контроля  над ключевыми правительственными позициями, над значительными финансовыми и промышленными активами, СМИ, Информационными агентствами, инструментами принуждения (как государственными, так и частными). Такие структуры господствуют над политическим и экономическим ландшафтом на национальном и региональном уровнях. Их взлет и падение, а также взаимодействие между ними управляют политикой. Более, чем официальные институты, такие как правительство и парламент, эти коалиции устанавливают политическую и экономическую повестку дня, ограничивают ряд политических вариантов выбора, и принимают основополагающие решения, даже если решения сами по себе представлены как результат дискуссий и действий официальных институтов.

К 1995 году 4 политико-экономических коалиции кристаллизировались как главные политические игроки на национальной арене.

Кланы составляют некоторые компоновочные блоки олигархических структур, которые  описал Грэхэм. Как упоминалось ранее, Криштановская тщательно описала деятельность кланов – неформальных элитных групп, чьи члены продвигают их насущные политические, финансовые и стратегические интересы. Пример «клана Чубайса» рассмотренный выше, который стал одним из самых могущественных российских кланов в течение 1990-х годов и который я документально подтвердил, является поучительным. Клан Чубайса имеет корни в середине 80-х годов в городе Ленинграде (нынешний Санкт-Петербург). Главная фигура в группе – Анатолий Чубайс – подтвержденный Западом,  возглавил экономическую реформу и процесс приватизации, и овладел огромным влиянием в рамках правительства и вне его в течении 1990-х годов.

В течение периода экономической реформы, приблизительно 1992-1997 годы, клан Чубайса приобрел главный портфель ценных бумаг и часто действовал через президентские указы. Клан охватил и государственную, и частную сферы. Он действовал во множестве областей – политике, праве и экономике, включая формирование и исполнение таких реформ как приватизация и рынок ценных бумаг. Он также конкурировал за контроль и ресурсы в политической сфере.

Пока клан Чубайса был тесно солидаризирован с сегментами Правительства, занимающимися приватизацией и экономикой, конкурирующие кланы имели эквивалентные связи с другими правительственными организациями, такими как силовые министерства (Министерство обороны и МВД, а также службы безопасности). Позиция клана была уникальна. С его источникми финансовых средств и власти, базирующихся в основном на Западе, клан учредил сообщества «частных» организаций, финансируемых Западом. Как обсуждалось ранее, эти гибкие организации часто играли роль государственных организаций, они вытеснили функции государства, облегчили деятельность клана во множестве сфер и областей, и дали возможность своим членам избежать или отрицать ответственность. Увиливание, которое характеризует неформальные институты и группы частично присвоенного Польского государства, относится к кланам, олигархиям, ФПГ Российского клан-государства.

Олигархии и кланы находят свою финансовую основу в ФПГ, которые контролируют огромную часть Российской экономики, так же как и наиболее ключевые национальные СМИ. ФПГ подразделяются на два типа, в одних, ведущее место занимают банки, в других – промышленность, и те и другие объединяют частные банки с промышленными предприятиями. Олигарх Борис Березовский утверждал, что шесть из семи ФПГ контролируют более чем половину национальной экономики. Эта оценка, вероятно, преувеличена, хотя в экономической власти ФПГ вряд ли можно сомневаться. Одна ФПГ, ОНЕКСИМ-банк Интеррос-групп, как полагают, владеет значительными долями в семи из двадцати крупнейших компаний страны, включая нефтяные концерны и производство цветных и черных металлов, которые составляют более половины национального промышленного производства.

В действительности, экономическая власть ФПГ высоко зависит от политической власти. Джонсон объясняет: «С 1993 года политическая власть ФПГ, где первостепенную роль играют банки, перегруженные своим статусом влиятельных персон, пришла из трех главных источников: приобретения СМИ в России; деятельности в финансовых компаниях; «вращающейся двери» между позициями в исполнительных органах банка и правительства. Джонсон приходит к выводу:

Лидеры банковских ФПГ (вместе с директорами Газпрома и ЛУКОЙЛа) вошли в состав российской финансово-промышленной олигархии, маленькой группы, имеющей в руках политическую власть, несоразмерную их действительной экономической важности и общественной поддержке в России.

Политическая и экономическая сферы настолько взаимозависимы, что как выражается Кулаудон, «различие между лоббированием и коррупцией исчезло».

При таких обстоятельствах, взаимозависимость между олигархами и группировками организованной преступности или криминальными фигурами неудивительна. Криштановская утверждает, что «Коррупция в России теперь распространилась буквально во все институты власти. Важные персоны откупились от того, чтобы учитывать правительственных чиновников, чья правовая юрисдикция охватывает выдачу разрешений на экспорт нефти, металлов и тому подобного. Алюминиевый и нефтяной скандалы – это как раз те самые случаи». Министерство Атомной энергетики, как утверждают, это другой случай в самую точку. Министр является директором-основателем нескольких компаний, по крайней мере, одна из которых организовала криминальные фигуры, известные как ключевые игроки. Некоторые из этих игроков, как утверждают, торгуют ядерными материалами. Глинкина попыталась определить количественную степень, в которой преступность интегрирована в экономические организации Российского Правительства. Она пишет, что около 87% персонала и администрации различных правительственных отделов, борющихся с организованной преступностью, сообщили, что такие группы имеют «очень тесные связи» с институтами власти и особенно с местным правительством. Около 64% этих чиновников предположили, что те же группы связаны и с деятельностью правоохранительных органов; 31% указал на связь с наивысшей государственной администрацией.

Такие «симбиотические отношения» между организованной преступностью и правительствами всех уровней, как указывает Луиз Шелли, нелегко разрушить. Итальянский опыт показал, она объясняет, что «как только организованная преступность становится так тесно переплетенной с правительствами всех уровней, отношения нельзя легко и быстро обратить вспять».

Неизбежно встает вопрос о степени, в которой неформальные группы обеспечивают услугами гражданское население и таким образом выполняют функции государства. Шелли утверждает, что:

Организованная преступность вытеснила многие функции государства … Организованная преступность обеспечивает предоставление многих услуг, которые разрушавшееся государство всеобщее социального благосостояния не может больше обеспечивать. Граждане получают те услуги от организованной преступности, которые были однажды предоставлены государственной защитой коммерческого бизнеса, включая занятость населения и посредничества в спорах. Личная безопасность, зачастую обеспечиваемая организованной преступностью, смещает государственную правоохранительную систему.

Как и в России, кланы и олигархии играют ведущую роль в Украинском государстве. Советские корни этих отношений, конечно, те же самые. Как пишут Андерсон и Альбини:

«Новая олигархия» поддержала сообщество правительственной номенклатуры, криминальных авторитетов и преемников КГБ, которые скрепили свои узы в массовом усилии передать государственные ресурсы в свои же руки и в своих частных интересах (обеспечить свой контроль над ними), поскольку Советский Союз распался… На Украине, как и в России, «новая олигархия» жестко контролирует национальную экономику и политические системы.

Хотя доступны только лишь немногочисленные сведения по украинским неформальным группам и сообществам, некоторые украинские аналитики обрисовали в общих чертах клановую систему. Эти аналитические описания различных кланов, чьи члены работали вместе, имеют общие истоки, распределяют ресурсы и власть, имеют сходство с описаниями российских кланов. В случае с Украиной, кланы часто существуют регионально и основаны на семейных связях. Олег Соскин утверждает, что конкуренция за экономику разбудила «активную конкуренцию» среди региональных кланов и кристаллизовала клановую систему к 1996 году.

Соскин обращается к тотально-клановой системе, при которой «власть принадлежит нескольким кланам, которые могут сменять друг друга у власти путем назначения их тоталитарного диктатора». Описывая экономическую власть и интересы кланов, Александр Турчинов подразделяет кланы на «центральные административно-экономические группы», «региональные административно-экономические группы» и «зарубежные административно-экономические группы». Некоторые из этих групп действуют в криминальном мире либо с ним связаны. Все они внутренне объедененны и зависимы от политической власти. Соскин называет «региональные кланы главным фактором государственно-монопольной системы» и поддерживает, что «кланы определяют большую часть денежного потока на Украине».

Частично присвоенное государство  и Клан-государство в сравнении

Различия между «частично присвоенным государством» и «клан- государством» лежат (1) в степени проницаемости государственных органов и властей, а также природы вертикальных связей и (2) в степени, в которой политика определяется такими группами как институциональные кочевники и кланы и стала для них просто средством доступа к государственным ресурсам. Частично присвоенное государство и клан-государство опустились в континуум – от значительного присвоения государства частными лицами до стремительного присвоения и от значительного использования политики до доступа к государственным ресурсам, до тесного  обширного переплетения государственных ресурсов и политики.

Касательно степени проницаемости государственных органов и властей, клан-государство характеризуется более высокой степенью проницаемости, чем частично присвоенное государство. Природа вертикальных связей может сыграть здесь свою роль. При частично присвоенном государстве  неформальные группы используют государственных деятелей, которые коррумпированы и «куплены». Например, реформаторские группы в Польше могут использовать или помочь разместить не принадлежащих группе членов в Парламенте. Однако в России, при модели клан государства, члены клана действительно занимают должности в исполнительной ветви власти, так как клан и они сами «куплены». Поскольку существует лишь незначительное разделение между кланом и  государством, клан-государство дает возможность опровергать. Если государство критикуется, то деятельность может быть приписана клану. Если клан подвергается критике, то деятельность приписывается государству. Способность к опровержению институциализирована.

Касательно преобладания и использования политики, в клан-государстве, что противоположно частично присвоенному государству, политика в меньшей степени является средством представления избирателям конкурирующих точек зрения на государственную политику и в большей мере является средством разделения добычи государственных ресурсов. Как указал Федерико Варес, «Даже коммунистическая оппозиция в России глубоко связана с органами власти и способна распределять государственные ресурсы своим сторонникам и партийным чиновникам».

Модели частично присвоенного государства и клан-государства разделяют набор общих черт. Первое, институциональный номадизм (кочевой образ жизни), как описывалось ранее, характеризует обе модели. Второе, хотя многие экономические возможности остаются зависимыми от политических связей, как было при предыдущей коммунистической системе, единственная группа не распределяет ресурсы, а отношение власти и собственности не односторонне. Третья общая характеристика этих моделей – это неопределенный двусмысленный статус лиц, неформальных групп, предприятий и институтов, расположенных где-то между государственной и частной сферами. Обе модели включают в себя индивидов, группы, предприятии и институты, чей статус трудно установить. Арена их деятельности не является ни определенно государственной, ни определенно частной, ни жестко политической, ни экономической; их деятельность не является ни полностью открытой, ни все цело спрятанной и конспиративной. Это именно такая способность увиливать, которая позволяет им их силу, а также может частично объяснить потенциальное влияние и эластичность государственно-частных отношений, которые они олицетворяют. Эта податливость предоставляет им значительную гибкость и маневренность, а также возможность обходить подотчетность любым внешним властям.

Четвертое, как частично присвоенное государство, так и клан-государство подразумевают фрагментированное государство. Вердери описывает государство, в котором «центр потерял контроль над политическими и экономическими процессами, а структуры власти сегментированы». Некоторые аналитики охарактеризовали это как слабое или «неудавшееся» государство. Однако такие категоризации оставляют намного пространства для анализа процессов и динамичных отношений, формирующих государство. Например, при Российском клан-государстве  министры – а в действительности целые сегменты правительства – контролируются мощными кланами, некоторые из которых присвоили миллионы или миллиарды долларов в активах на своих собственных личных (обычно зарубежных) банковских счетах. Части государства, которые наделены властью кланом, вряд ли могут быть охарактеризованы как «слабые».

В то же самое время, могут существовать и другие части клан-государства – обычно те части, которые плохо финансируются или не имеют существенных ресурсов в своём управлении (в России они включают в себя те министерства, которые ответственны за образование, здоровье и социальное благополучие) – которые практически не представляют интереса для кланов и остаются в большей степени независимыми или не колонизированными. На Украине исследование обнаружило, что политически мощные кланы обладают огромным влиянием на деятельность государства, в «определенных ключевых областях украинское государство демонстрирует способность служить народу, а не узким интересам могущественных политических и экономических групп».

В конечном итоге, государственно-частные предприятия и мероприятия, общие для частично присвоенного государства и клан-государства, расширяют сферу государства. Каминский доказывает, что посткоммунистические законодательные инициативы поспособствовали «косвенному расширению власти государства через основание институтов, которые, судя по всему, являются частными, но фактически являются частью (присвоенной) государственной сферой». Результатом может явиться расширенной государство, которое включает в себя индивидов, группы, предприятия и институты, характеризуемые уклончивостью и неопределенностью. В теории, это государство является ответственным. На практике, однако, оно имеет незначительный контроль.